Сергей Есин - Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

• Название: Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]
• Автор: Сергей Есин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Дальше, собственно, продолжаю потому, что это еще и обо мне, о моих дневниках, вообще о подобной литературе, которая сейчас так читается: "Рассказывающий свою жизнь делает это почти всегда с какой-нибудь целью и некоторой театральностью; он выходит на сцену, уверенный в зрителях, заучивает бессознательно особую манеру держать себя или интересный характер, заранее учитывает впечатление, преследуя зачастую какую-нибудь особую цель". И далее: "Знаменитые люди не могут беззаботно создавать свое самоизображение, ибо их живой портрет сталкивается с портретом уже существующим, в воображении или наяву, у бесчисленного множества людей, и они против воли вынуждены приспосабливать собственное изображение к уже скроенной легенде. Они, эти знаменитости, должны, во имя своей славы, считаться с родиной, детьми, моралью, почитанием и честью, бессознательно заглядывают они в зеркало сужденной им роли и достоинств, потому у тех, кто многим принадлежит, много и обязанностей".

4 сентября, воскресенье. Ходил платить за свет, теперь это надо делать ежемесячно, и тут узнал, что моя соседка по даче Валентина летом умерла. Я с ранней весны смотрел на ее окна, которые напротив моих, и все одно и тоже — не задернутые с прошлого года, с осени, занавески. Сегодня же приехал ее брат Володя, которого я помню с того времени, когда мы начинали строиться, приехал вступать в права наследства. Все ближайшие соседи предлагают купить участок с домом. Валентина была хорошим редактором. Умерла она от саркомы. Володя сказал, что подкосил ее именно уход с работы, когда ее уволили с телевидения. А как она радовалась, когда в самом начале перестройки ее отправили в США. Ее политические взгляды поменялись, когда пришлось уходить с телевидения. Весь день Володя вместе с женой на тачке вывозил на свалку какие-то старые вещи покойной. Валентине было 70, мне столько же исполняется в декабре, и я собираюсь в этом году еще переделать прихожую на даче. Весь день красил в зеленую краску окна. Утром написал страничку в роман: сейчас у меня героиня заглядывает в окно отдела кадров и начинает подозревать, что собака Муза носит погоны майора КГБ.

Ехал домой один, не включал радио, думал обо всем на свете, но только не о том, как бы остаться ректором. Лучше не оставаться, но, боюсь, вокруг меня коварные люди, которые хотели бы сделать так, как выгодно им.

Дома тоже решил ничего не делать, а почитать Цвейга. Сначала взялся за газеты. Меня не интересует даже встреча Путина с матерями из Беслана, для меня-то давно ясно, кто виноват: тот, кто ничего не делает с нашей страной, а только занимается саморекламой и поддерживает воровство и капитал.

Но заинтересовала статья в "Труде" о реконструкции Большого театра. "Большой театр переживает не самые легкие времена. В связи с закрытием главного здания на долгую (минимум три года) реконструкцию из коллектива уже уволено 297 человек, причем это не только технический персонал, но и оркестранты, хористы, танцовщики кордебалета и миманса, даже некоторые солисты". Началось все довольно эпически, хотя понимаешь, сколько за этой эпикой сломанных жизней. Минимум 297. А еще жены, матери, дети. Потом речь пошла собственно о театре, о необходимости его переустройства. Детали опускаю, но, наконец, дело сдвинулось с мертвой точки и разговоров и ремонт начался, по крайней мере закрыли большое фойе. Когда я там был последний раз, оно уже было закрыто. "Впрочем, реконструкция, едва начавшись (работы, проводимые фирмой СУИпроект, стартовали 2 июля), похоже, притормозилась. И этого в общем-то следовало ожидать: уж слишком много вопросов вызывала и продолжает вызывать организация дела. Прежде всего ошарашивает запрошенная строителями и реставраторами сумма. Слухи о том, что Большой влетит стране в большую копеечку, шли не один год. Но огласить публично сумасшедшую цифру — миллиард долларов — глава Федерального агентства по культуре и кинематографии Михаил Швыдкой (именно его ведомство — государственный заказчик реконструкции) отважился только весной нынешнего года". Обратим внимание на невероятность этой цифры, невероятной даже для нашей огромной страны. С расчетом на что она возникла? Какой процент был накинут для присвоения? Я уже представлю себе, как в некоторых семьях распределяли доход и предполагали, что могут купить от остатков этой реставрации какую-нибудь дачку под Каннами или на Майами. Этот процент, видимо, был столь велик, что можно, оказалось, что-то и сбросить, и все равно, не боясь остаться в накладе, строить и реставрировать. Дальше в этой статье Сергея Бирюкова сказано: "…возникла новая цифра — 700 миллионов долларов, или 20.5 миллиарда рублей. Тоже впечатляет, хоть и на треть меньше… 1 июля театр закрыл свой последний перед ремонтом сезон, вызвали рабочих… И вдруг 1 августа — не без влияния, думается, ряда депутатов Госдумы, считающих оценку работ завышенной, — грянуло заседание по Болышому театру в Минэкономразвития. На нем глава ведомства Герман Греф, тоже не скрывая изумления масштабом цифр, откровенно признался: на ближайшие три года в бюджете таких денег нет". Но есть и еще один аргумент, убийственный, свидетельствующий о многом, а главное, об аппетитах проектировщиков, строителей, руководителей, а скорее всего о всеобщей коррупции: проверяющие тоже в доле. "И все же — не дешевле ли было бы просто снести обветшавшее здание "до основанья"? Ведь именно так поступили британцы со своим знаменитым на весь мир "Ковент-Гарденом". Напомню, главный лондонский "оперный дом" — полностью новодел, лишь повторяющий исторические контуры, а внутри начиненный по последнему слову театральной техники. И это обошлось в 360 миллионов долларов. Сумма вдвое скромнее, чем у нас. Правда, тот же Михаил Швыдкой категорически возражает против сравнения наших и зарубежных расценок — они формируются совершенно по-разному. Что ж, возьмем пример поближе — воссоздание храма Христа Спасителя стоило "всего" 500 миллионов".

И теперь самое последнее, так сказать крайнее. Не затеял бы я это огромное цитирование, если бы не одно обстоятельство: суд между министром Соколовым и бывшим министром Швыдким закончился мировой. Швыдкой отозвал свой иск.

5 сентября, понедельник. Еще вчера вечером позвонил Александр Иванович. На один день многовато известий о смерти: умер Валерий Васильевич Иванов, приемный отец нашего декана. Несколько лет назад он еще читал у нас лекции, а как-то давно я был у них в гостях на даче, он был бодр, покуривал, не против был выпить стопку, а самое главное — ведь мы все учились по его учебникам. Если мне не изменяет память, рассказывал о войне, которую прошёл. Александр Иванович сообщил, что отпевание в 11 часов на Ваганьковском кладбище.

Приехав в институт, постоял у дверей аудитории 1-го курса, отобрал у опоздавших 4–5 студенческих билетов (если не приучить сначала, они так и будут опаздывать, а на 5-м курсе не станут ходить вовсе).

Еще у себя на "Университетской" купил на гроб покойному лилии. На Ваганьковском долго ждали. Родные, видимо, к его смерти были подготовлены, хотя, в общем, всё произошло внезапно: 29-го отвезли в больницу, а в пятницу, 2-го, он уже умер. Очень жаль Галину Ееоргиевну Виноград. Я представляю, как всем им будет теперь трудно, придется думать и о материальной стороне жизни, все-таки у него была пенсия фронтовика, а теперь эта огромная квартира останется на трех женщин.

На Ваганьковском кладбище поразил разгул роскоши. Чудовищный памятник братьям Квантришвили, на самом почетном месте — памятник Листьеву, даже памятник Высоцкому меня раздражает: люди будто не понимают, что все эти лица перед русской культурой и временем — полное ничто. Сейчас вообще на московских кладбищах этот разгул мавзолеев. Входя, уже ощущаешь атмосферу больших денег. В человеческой памяти самое недолговечное — именно мавзолеи, бронзовые скульптуры, гранитные плиты, а мы остаемся или в памяти близких или в памяти целого поколения людей, если что-то для них сделали, что-то совершили. Цепка и долговечна только устная память. Сказки переживут все произведения художественной литературы.

Народу было очень много. Я с интересом разглядывал дочь Марии Валерьевны — Машу; это уже молодая женщина, хорошо одетая, знающая, как себя вести и что на что менять. Боюсь, что в жизни это знание ей может сильно помешать, но, как ни странно, может и вытянуть.

Простоял всю панихиду, испытывая, как всегда, удивительное чувство слияния с прошлым. Священник хорошо говорил о жизни вечной. Покойный и присутствующие понимали слова службы, наверное, лучше всех в Москве — это были крупнейшие специалисты по старославянскому языку. К сожалению, не зашел к отцу, который лежит там же, на Ваганьковском, в колумбарии. На своих у меня всегда не хватает времени. И всё равно, во мне присутствует некое ощущение праведности моей жизни, откуда оно берется — не знаю.

Вернулся в институт и сейчас занимаюсь делами наших веселых девочек, которые выпили по поводу нового учебного года и пытались протащить каких-то мальчиков сначала в институт, а вечером — в общежитие. Это Сакирская и Яхина, не очень уже юные девочки, которые и раньше несколько раз проходили у меня по приказам.