Николай Серов - Комбат

• Название: Комбат
• Автор: Николай Серов
• Издательство: Верхне-Волжское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1985

Повести ярославского писателя Николая Серова «Комбат» и «Дедушка Иван», составившие книгу, объединены общей темой высокого нравственного подвига советского человека в годы Великой Отечественной войны.

---

На другой стене сидел еще боец с топором и рубил чашу в комле дерева для нового венца. Тарасов оглядел выбранное для дота место — обстрел был хороший. Пошел дальше.

У подножья сопки выравнивали площадку для орудия. Тут было так жарко, что некоторые бойцы работали ломами в одних гимнастерках. Работы было много. Площадка строилась сбоку сопки, чтобы можно было бить прямой наводкой. Но ставить тут орудие — значило заранее выдать его врагу — с сопки, которую должны были занять фашисты, позиция была видна. Поэтому от орудия за сопку расчищали дорогу, чтобы спрятать пушку там, а как потребуется, тотчас выкатить ее на позицию. Глядя, что делается тут, Тарасов понял это и тоже про себя сказал:

— Хорошо!

Как бы там ни было, но, когда он подходил, работа чуть приостанавливалась, отдавалась команда: «Смирно!» Командиры спешили с рапортом. Он просил не отрываться от дела, но все равно выходила задержка. Поэтому, чтобы не мешать людям, он сам взялся за работу. В третьей роте выбрали место для пулемета на вершине сопки, круто нависшей над долиной. Место отличное, но опасное. Посади противник снайпера и бей на выбор. Поэтому решили построить не только сруб для огневой точки, но и отвести от него в стороны крылья из бревен.

Загородка эта помогла бы укрыться от пуль. Бревна доставляли волоком. Руководил и этой работой пожилой, невысокий, коренастый боец. Взявшись рукою за коротко обрубленный сучок, он ждал, когда возьмутся за дерево остальные его товарищи, и зычно, весело кричал:

— Э-э-эх! Синий маленький платочек, поцелуй меня разочек.

— Раз-два-взяли! А ну еще взяли! — и тяжелое бревно рывками подвигалось к вершине горы. Когда все, спотыкаясь и падая, волокли бревно до очередной передышки, он успевал видеть все и бодрить людей, крича под общий хохот:

— Лешка, Лешка! Не отставай! Экий лодырь!

И маленький, казалось, из снега слепленный боец, старавшийся изо всех сил, тоже хохотал вместе со всеми, не обижаясь на этот окрик.

Люди увлеклись делом, забыв и голод, и все, что их окружало и было пережито, и не думали, что им предстоит впереди. Их состояние захватило и комбата. Никто не удивился и не смутился тем, что и комбат работает вместе со всеми.

Солнце в это время года не поднималось высоко. Проплывало чуть ли не над вершинами сопок и опять скрывалось за горизонтом. Большое, красное, оно точно село на вершину далекой сопки и поглядывало, что на земле делается. Маленькие сопки совсем утонули в тени больших, точно опять погружаясь в ночь. На солнечные же стороны других сопок легли тени от сопок рядом и будто рассекли склоны на две отличные друг от друга части. Деревья по склонам были снизу точно затушеваны серой сумеречностью, а сверху высвечены так, что хорошо виднелись все шершавинки коры. Эти освещенные части деревьев и все деревья, стоявшие уже в полосе света, тоже пестрили землю и ровными, от стволов, и фигурными, от ветвей, тенями. Вершины большинства сопок были высвечены сплошным бело-жгучим поблескиваньем и сияли там я тут островками сверкающей белизны над погруженными в полумрак низинами и долинами. И ленивое солнце, и нарядность неба, и сверкавший снег, и точно отдыхавшие в безветрии деревья подчеркивали видимость забытого, но желанного сердцу мира и покоя.

Но вот с востока раскатистым эхом донесся звук снарядного взрыва. Бросив работу, все замерли, ожидая, что будет дальше.

Шепелявый голос смерти, посланный врагом, прозвучал над головой. Снаряд перелетел сопку и рванул сзади в лощине. Все бросились в укрытия, затаились.

И Тарасов уже проклинал этот изумительный по красоте день. Его праздничная светлость была губительной для людей. Вражеские наблюдатели видели всякое движение, каждого плохо спрятавшегося человека, и снаряды и мины рвались всюду. В грохоте, треске, свисте, в гуле, дробящемся переливчатым эхом звуков, трудно было понять, что творилось кругом. Комбат определял движение противника по знакомым ему приметам, не обращая внимания на сплошной гул вокруг и на близкие взрывы.

Но комбат знал: стоит сделать один неверный шаг — и могут погибнуть все. Поэтому отдал пока только одно распоряжение — оставить в обороне наблюдателей, остальным укрыться поблизости в местах, куда снаряды и мины не доставали.

Сейчас Тарасову было ясно: враг хотел победить не в прямом бою. То, что фашисты так щедро расходовали боеприпасы, которые доставить было не так просто, показывало — дела у них на фронте складывались плохо. «Давай, давай, шуруй!» — злорадно думал Тарасов, когда снаряды били по пустому месту.

Для комбата главное было в том, чтобы убедиться: хитрит враг или, сбитый с толку, боится. И он лежал недвижно, примерзая к земле, не чувствуя, как коченеют пальцы, держащие бинокль, и глядел на то, что происходило впереди.

После сильного обстрела одной из сопок фашисты двинулись к ней. Двигались рывками от укрытия к укрытию, хотя по ним никто не стрелял. Но вдруг уже у самого подножья, при очередном броске, солдаты начали падать. Один боец, из группы прикрытия, бил по ним из автомата почти в упор. Тарасов хорошо видел все в бинокль.

Фашисты откатились назад и зарылись в снег. Почти тотчас впереди взметнулись взрывы. Потом огонь переплеснулся дальше. Враг бил по этому месту, а потом вновь по старому, чтобы было надежно. Потом фашисты поползли. Они ползли медленно, останавливаясь и строча из автоматов по месту, где был боец. Теперь Тарасов не сразу увидел его снова. Он лежал неподвижно, приваленный перемешанной взрывом землей со снегом, а они палили и палили по нему, и снег рядом, и взворошенная взрывом земля, казалось, шевелились от пуль. Боец ни разу не шелохнулся, но они все время стреляли по мертвому, боясь его.

— Комбат, гляди-ка! — раздался тревожный голос Миши. Тарасов обернулся и похолодел. Прошлые два дня противоположный берег озера из-за метели только смутно угадывался. И тогда стреляли минометы, но вслепую — наугад. Сегодня же тот берег виделся четко и оказался не так и далеко. В поселке, кроме наблюдателей да раненых, никого не было. И вот теперь фашисты расстреливали лазарет.

Тарасову не видно было, что там творилось на земле, он видел только крышу этого двухэтажного дома уже в волнах дыма, в выплесках земли и снега от взрывов мин, и Полю. Она стояла на самом коньке крыши без шапки, без полушубка, и в вытянутых к озеру — в сторону врага — руках держала большую белую тряпку с красным крестом.

Тарасов бежал к поселку, не обращая внимания на сыпавшиеся на него комья земли и снега, на толчки воздуха то с одной, то с другой стороны.

Влетев на лестницу дома с уже пылавшими стенами, он увидел, как Поля как-то вяло, безразлично, явно не понимая, где она и куда она идет, ступала со ступеньки на ступеньку.

На ней дымились волосы, дымилась одежда, но она, казалось, не чувствовала и не видела ничего.

Он схватил ее на руки и бросился вон. Оттащив ее в. безопасное место, Тарасов снова кинулся к раненым.

В дыму, в пламени загоревшегося наката метались, кричали люди. Тарасов увидел, как комиссар схватил одного из раненых и, подтащив к ряду лежавших товарищей, положил на свободное место, потом также другого, третьего.

Комиссар боялся, чтобы в спешке, в дыму, кого не замяли или не оставили, и, поняв это, раненые сами стали помогать ему, хватая и удерживая обезумевших товарищей.

Наверху что-то затрещало, ухнуло, накат сыпанул искрами и пылью так, что Тарасов испуганно присел, но крепкие бревна выдержали. Ему достался тот самый чернолицый, угрюмый, огромный боец, который вечером просил оружие.

— Не дотащить, комбат, бери другого! — проговорил он, но Тарасов схватил его под мышки, н боец, тяжело охнув, потерял сознание.

Когда последнего раненого перенесли в укрытие, комбат еле держался на ногах. Огляделся. Невдалеке Поля, простоволосая, стояла в снегу на коленях около молоденького бойца и держала его безвольную руку.

— Да умер он… Говорю, умер… — повторял рядом пожилой санитар, но она, видно, не верила или не понимала, что ей говорили, перебирала и перебирала пальцами, у запястья умершего, стараясь нащупать пульс.

Тарасов оглянулся и увидел, как раненый, которого только что перетащила Поля в укрытие, безвольной рукой дергал за ворот своей шинели. Он понял, что раненый просил Полю взять его шинель, и жгучий стыд обжег его. Сбросив шубу, он накинул ее на Полю, как ребенку, сунул ей руки в рукава, застегнул все пуговицы, надел свою шапку. Санитар принес чью-то большущую изодранную шинель и шапку (видно, где-то достал для Поли). Тарасов надел все это и, путаясь в полах, пошел в оборону.

Чуть поодаль того места, где собрали раненых, у склона сопки, на заснеженном валуне, сидел пленный полковник. Он сидел, уперев локти рук в колени, обхватив ладонями лицо, и точно окаменел в этой позе, не шелохнулся на сопение продиравшегося торопливо цельным снегом комбата.