Иван Папанин - На полюсе (Изд. 1939 г.)

• Название: На полюсе (Изд. 1939 г.)
• Автор: Иван Папанин
• Издательство: Издательство детской литературы ЦК ВЛКСМ
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1939

Рассказ про полярников станции «Северный полюс — 1» (Папанин, Федоров, Кренкель, Ширшов), художественное описание их экспедиции (дрейф на льдине). Для дошкольного возраста.

---

Петр Петрович учился «на доктора» всего лишь несколько недель. Перед полетом на полюс он ходил в больницу — смотрел, как делают операции.

Петр Петрович был сердитым «профессором». Поэтому болеть мы опасались и почти не болели. «Доктору» пришлось нас лечить всего два-три раза.

Однажды Женя Федоров плохо себя почувствовал. Ширшов стал его выслушивать, как настоящий профессор. Мне даже надоело смотреть.

— Дышите!

Женя усердно задышал.

— Не дышите!

Женя замер.

— Скажите «а-а».

— Покажите язык!

Женя показал.

— Ну-с, так, — сказал «профессор», — одевайтесь. Всё ясно. Надо банки. Немедленно.

А банки нам дали огромные, в стакан величиной.

«Профессор» развел страшный факел, чуть не спалил палатку. Сунул факел в банку и приложил ее к спине Жени. Кожа у бедного Федорова втянулась до самого дна банки. «Профессор» поставил вторую. А на третью у Жени кожи на спине нехватило: она вся втянулась в банки.

Как-то у меня заболела спина.

Я говорю:

— Профессор Ширшов, что-то мне трудно дышать.

Петр Петрович взял докторскую трубку, послушал с важным видом.

— Иван Дмитриевич, у тебя внутри что-то хрипит. Надо натереться скипидаром.

Раз доктор говорит, значит, — надо. Я разделся, лег на оленьи шкуры. Ширшов налил себе на руки скипидару. А руки у «профессора», признаться, были не первой чистоты — в копоти, в масле… Вот он стал растирать меня. Что такое? От скипидара руки у «профессора» стали чистые, зато у меня спина стала полосатая, как у зебры.

Все-таки он меня вылечил.

Когда нас выбирали в Верховный Совет СССР, ребята на родине Ширшова, в городе Днепропетровске, распевали:

Все большие, детвора,
Голосуйте за Петра,
За Петра Петровича,
За Ширша Ширшовича.

Нам рассказали об этом по радио, и мы стали величать Петю по-новому: «профессор Ширшович». «Профессор» и сам любил стихи.

Однажды я видел: около палатки стоит «Ширшович» Перед ним Веселый. Ширшов с жаром декламирует:

Что может сравниться
С твоими глазами,
     Мой пес!
Я вижу, я знаю,
Ты тронут
     До слез.

И после каждой строчки угощает Веселого колбасой. Веселый восторженно виляет хвостом, радуется, и сразу видно, что стихи Ширшова ему по вкусу…

МЕДВЕДИ

Веселый был настоящий полярник. Он устраивал свои «базы» — закапывал в снег остатки своей еды. Он был умный, толковый пес, только слегка вороватый: частенько забирался на наши склады. Я его один раз поймал: озираясь, он откапывал мясо. Я с ним, признаться, не стал церемониться и отлупил как следует.

— Не смей сюда ходить!

Что же он сделал? Пока били, он терпел. А потом обошел кругом километра на полтора, чтобы следов не заметили, и опять забрался в склад.

Пришлось его привязать к нартам. Но это было тоже плохо. Вот что однажды у нас случилось.

Как-то ночью Кренкель вышел из палатки и вдруг закричал нечеловеческим голосом:

— Медведи! Медведица и два медвежонка! Скорей вставайте!

Мы уже спали. Но тут мы оделись в три счета, выскочили. Видим: Эрнст стреляет в косолапых, а те удирают во всю прыть. Поди лови их за хвост!

Что тут было с Веселым! Он выл, рвался, метался, тянул за собой тяжелые нарты. Я быстро отвязал его. Он пулей понесся к медведям, но, пока мы подбежали, их уже и след простыл.

Мы вернулись в палатку. А Веселый долго еще носился по льдам. Прибежал только через три часа. И всё скулил, жаловался, терся у ног, точно он виноват, что упустили медведей.

— Разучились мы охотиться, братки! — сказал я.

— Да, — отозвался Петя, — сейчас неплохо бы поесть свежей медвежатины!

Теодорыч усмехнулся.

— Убили, не убили, это неважно. Важно, что мы видели медведицу, да еще с медвежатами!

Мы стали рассуждать. Если здесь водятся медведи, значит, и нерпы должны быть. Ведь медведи ими питаются.

И верно. Через несколько дней я увидел в трещине нерпу. «Ну, — думаю, — полакомимся нерпичьей печонкой». Выстрелил, попал. Но убитую нерпу унесло течением под лед. Экая досада!

Попадался нам и морской заяц — лахтак. В этом «зайчике» добрых восемнадцать-двадцать пудов.

Однажды я много часов просидел с ружьем у трещины, терпеливо ждал зайца, мечтал: «Вот зайчик покажется, буду угощать товарищей свежей зайчатинкой!»

Долго ждал, весь продрог, но глупый заяц так и не показался!

Я утешал себя: «Не беда! Зато мы сделали важное открытие: раньше думали, что на полюсе никакой жизни нет. Даже знаменитый Нансен так думал. Но он ошибался. Сколько всякой „живности“ мы уже здесь видели! Петя каждый день достает из морских глубин разных мелких животных. К нам прилетали птицы: чайки, пуночки, чистики… Мы видели лахтака, нерпу, медведей… Жизнь на полюсе есть!

Так и запишем!»

Я вернулся в палатку, сел писать дневник. Как начальник станции «Северный полюс» я каждый день записывал всё, что случалось. Иногда от усталости после работы перо вываливалось из рук, но всё равно я писал. Пока не запишу, спать не лягу.

ВЕЛИКИЙ ПРАЗДНИК

7 ноября мы вместе со всей страной праздновали двадцатилетие Великой Октябрьской социалистической революции.

Засверкали бритвы, мыльная пена покрыла лица, запахло одеколоном. Мы впервые помылись как следует.

Вечером мы, чистенькие, сидели за праздничным «столом». «Стол» ломился от яств. Чего там только не было! И два сорта конфет, и сгущенное молоко, и сыр, и лепешки, и даже кусочек торта, который мы берегли к празднику.

Пировали до пяти утра. Легли спать. Но в девять часов мы все снова были на ногах. Быстро напились чаю. Скорей — к радиоприемнику, скорей слушать родную Москву!

Десять часов.

И вот мы слышим бой часов на Спасской башне. Молча улыбаемся друг другу.

— Тише, тише! — шепчет Кренкель, — Ворошилов выезжает!

Нарком выезжает на площадь. Мы даже слышим цоканье копыт его коня. Вот Ворошилов объезжает войска. «Ура-а…» Играют оркестры, грохочут танки, шумят самолеты…

Тускло горит лампа, в палатке температура ниже нуля, а мы сидим закутанные, слушаем передачу из Москвы, и нам кажется, будто мы вместе со всеми на Красной площади.

Потом мы устроили свою демонстрацию. Впереди шел я, с флагом СССР. За мной, с винтовками, двигались Ширшов, Кренкель и Федоров.

Мы прошагали под знаменем с портретом товарища Сталина.

Я сказал короткую речь:

— Мы далеко. Но мы не оторваны от родины. Нас любят и нас помнят. Здесь, на дрейфующей льдине, вместе со всем нашим великим народом мы празднуем радостную годовщину.

Вспыхнула ракета, загрохотали выстрелы. Это был наш салют в честь праздника.

Неплохо отпраздновал и Веселый. Мы пригласили его в палатку, каждый дал ему по сосиске; он наелся, улегся на шкуры и заснул.

А мы долго сидели у радио, прислушиваясь к далекой и любимой Москве, где в это время была народная демонстрация.

«ТРОЛЛЕЙБУС»

Нас называли богатырями. В радиограммах мы читали:

«Наши богатыри на Северном полюсе…» «Наши полярные богатыри смело дрейфуют…»

Товарищи смеялись над моим небольшим ростом.

— Хорош богатырь! Сознайся, Митрич: когда выступаешь на трибуне, под ножки ящик подставляешь.

В конце концов мы решили на самом деле подобрать себе богатырские имена. Кренкеля — самого высокого — назвали: «Илья Муромец», Ширшова — «Алеша Попович», Федорова — «Соловей Разбойник» А меня назвали лучше всех: «Руслан и Людмила»

Однажды в метель два «богатыря» — «Руслан и Людмила» и «Илья Муромец» — отправились к трещине. Там за целый километр от палатки мы изучали воду, ловили сеткой морских животных… Был ветер. Глухая темень. Мы кое-как добрались до трещины, ощупью проверили приборы Ширшова и повернули обратно, против ветра. Пурга бушевала. Свет карманного фонарика не мог пробить стену снежинок.

Мы шли, шли, а палатки всё нет.

— Скучноватая картинка получается, Илья Муромец, — сказал я. — Мы ведь, похоже, заблудились!

Теодорыч, пряча голову от ветра, глухо отвечает:

— Будем «дрейфовать», пока не найдем!

Мы брели то по ветру, то против, ветра, натыкались на незнакомые льдины, спотыкались, падали, поднимались…

Прошло часа три. Мы выбились из сил. Все косточки ныли. Хотелось спать. Но мы знали: если ляжем, тогда конец — замерзнем. И мы всё шли, поддерживая друг друга.

Наконец я зацепился ногой за доску. Значит, палатка близко. Мы встрепенулись, побрели веселей. И верно, скоро мы наткнулись на палатку. Ох, и хорошо было отогреваться в ней после мучительной ночи!

Утром я понаставил столбиков и протянул на них длинную веревку от трещины до палатки. Теперь заблудиться нельзя.