Пантелеймон Кулиш - Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце

• Название: Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце
• Автор: Пантелеймон Кулиш
• Издательство: Типография П. А. Кулиша, в Николаевской улице, в доме г-жи Яценковой
• Жанр: История
• Год: 1857

Предисловие Кулиша:

Недостаток книг по предмету истории, которые могли бы читать с пользою молодые люди, без особенной, специальной цели, чувствуется у нас до сих пор. Причиною тому не столько отсутствие способностей в сочинителях, сколько — несчастная манера все скрашивать перед детьми и выставлять одни добродетели там, где естественно могут быть и пороки. Обыкновенно думают, что молодые люди, увидев низость души в занимающих передовые места в гражданском обществе, или нравственный разврат в целом поколении известной эпохи, потеряют уважение к старшим и любовь к родной национальности, — как будто детский ум только и живет книгами. Перед ним ежедневно раскрывается действительность, во всей поражающей наготе своей, и, не смотря на то, из детей вырастают люди благородные, любящие свое отечество и готовые для блага его на все пожертвования. Низкие страсти и дурные поступки окружающих их людей вовсе не подавляют в их молодых душах стремления к добру. Напротив, раннее уразумение лицемерия, хищности, предательства и других нравственных пороков рождает в них непреодолимое отвращение ко всему недостойному. Кто из людей честных не знает этого по себе?.. Полный веры в святость юношеской натуры, которая изо всего извлечет себе побуждение к стремлениям чистым и возвышенным, издаю свою повесть о том времени, когда упадок нравственных достоинств в русском гражданском обществе открыл простор для низких происков людей своекорыстных и коварных, и поколебал было основы государственной жизни русского народа до степени, близкой к разрушению. Дурное пускай у меня будет дурным, хотя бы оно наводило на моих читателей грусть, что на Руси в старину мало было хорошего. Эта грусть благотворна: она заставит каждого желать сильнее и всеми мерами содействовать, чтобы теперь и на будущее время было хорошего побольше...

---

Отвергнутые в другой раз, духовные и светские сановники изъявили наружное негодование, определили петь во всех церквах праздничный молебен и обратиться еще раз к милосердию правителя; если ж он и теперь не сжалится, то святители условились отлучить его от церкви, как человека, небрегущего о благе отечества, там же, в монастыре, сложить с себя святительство, кресты и панагии, оставить образа чудотворные, запретить службу и пение во всех церквах; «пускай народ и царство гибнут в мятежах и кровопролитии, а виновник этого неисповедимого зла да отвечает пред Богом в день Страшного Суда!» Это был новый акт «великого театрального действия». Годунов таким образом из алчного властолюбца делал себя, в глазах народа, жертвою, влекомою насильно к алтарю отечества.

Всю следующую ночь не угасали огни в Москве, не прерывались в церквах моления, и на рассвете все обширное Девичье поле перед монастырем снова покрылось народом. Отпев собором литургию в монастырской церкви, патриарх велел нести кресты и образа в кельи царицы. Там, с земными поклонами и слезами, духовенство и знатнейшие сановники опять принялись умолять царицу-инокиню благословить брата на царство. Но Борис просил сестру пощадить его от бремени, превосходящего его силы, и снова клялся, что никогда не дерзал возноситься умом до страшной для смертного высоты престола. Между тем присутствовавшие при этом лицедействии сановники следили за движениями царицы и, когда она оборачивалась к окну посмотреть на народ, махали руками стоящим у окна на крыльце; те делали тот же знак приставам, рассеянным в народе, внутри монастырской ограды и за оградою; а по приказу приставов, все несметное сборище людей повергалось ниц и вопило о милосердии [16]. Кого не потрясло бы это единодушие необозримого сонма соотечественников! Пружины, двигавшие ими, ведомы были немногим. Прочие непритворно умилялись согласным движением сердец, можно сказать, всего населения царства; и когда наконец Борис, с сокрушением сердца, согласился на прошение сестры занять её место на престоле, когда патриарх объявил дворянам, приказным и всем людям, что Бог даровал им царя, общая радость была неописана. Плакали, обнимали друг друга, как будто освободились от величайшей опасности, или поражены неожиданным счастьем. Доведя свое театральное представление до такой чувствительной развязки, Борис, тронутый, по-видимому, до глубины души общим чувством любви к нему, отправился с духовенством и сановниками в монастырскую церковь, подвигаясь не без труда вперед сквозь восторженную толпу, которая теснясь лобзала руки, ноги и одежду своего владыки. В церкви Годунов пал перед древними отечественными святынями, Смоленской и Донской иконами; патриарх благословил его на государство и нарек царем. Процессия возвратилась в город, при звоне всех московских колоколов и радостном крике народа. Годунов остался еще на несколько дней в монастырском уединении. Верный своим соображениям, он не спешил облачаться в царское величие, которое принял с такими многочисленными предосторожностями.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Борис еще притворствует. — Крестоцеловальная запись. — Въезд в столицу. — Фёдор и Ксения, дети Борисовы. — Серпуховское ополчение. — Устройство пограничной стражи. — Бивуаки под Серпуховым. — Ханские послы. — Царское венчание. — Милости. — Отрепьев под тайным покровительством бояр. — Подозрения Борисовы. — Ссылка Бельского. — Доносы. — Ссылка Романовых, Черкаских и других. — Отрепьев уходит из Москвы. — Заботливость Борисова о ссыльных. — Душевные страдания его. — Шуйские. — Шведский принц Густав. — Датский королевич Иоанн. — Отрепьев странствует по монастырям и лесам. — Молитва о царе, обнародованная Борисом. — Иностранная гвардия. — Ропот народа. — Отрепьев дьяконом в Чудовском монастыре.

В наступившую масленицу Москва увидела своего царя. Еще за городом встретили его купцы с богатыми подарками. Борис принял один хлеб, отказался от золотых и серебряных кубков, от соболей и жемчуга, ласково благодарил за все и сказал достойные царя слова: «Богатство мне приятнее в руках народа, нежели в казне.» Встреченный потом духовенством, синклитом и народом, молился с ними в Успенском храме, принял в другой раз благословение на царство от патриарха и поздравления граждан, поклонился гробам прежних царей московских, потом предписал боярской думе управлять государственными делами и возвратился в монастырь к сестре. Там, утешая печальную вдову, Борис неусыпно занимался делами, часто приезжал и в самую думу, но отклонял просьбы духовных и светских сановников переехать с семейством в царские палаты. Он и теперь казался до того равнодушным к верховному сану, что снова просил освободить себя от этого бремени. А между тем предложена была москвитянам для присяги на верность царю крестоцеловальная запись, показывающая лучше всего, как дорожил он престолом. В этой записи выразились и недоверчивость его к народу, свойственная лицемерам, оскорбительная для честных людей, и суеверные понятия тогдашнего времени. Присягающий, например, должен был говорить по ней следующее: «Также мне над государем своим, и над царицею, и над их детьми ни в еде, ни в питье, ни в платьи, ни в ином ни в чем никакого лиха не учинить и не испортить, и зелья лихого и коренья не давать; а кто мне станет зелье лихое или коренье давать, или мне станет кто говорить, чтоб мне над государем своим, и над царицею, и над их детьми какое лихо учинить, или кто захочет портить, и мне того человека никак не слушать и зелья лихого и коренья у того человека не брать; да и людей своих с ведовством и со всяким лихим зельем и с кореньем не посылать, и ведунов и ведуней не добывать на государское и на царицыно, и на царевичево, и на царевнино на всякое лихо; также государя своего и его царицу, и их детей на следу всяким ведовским мечтанием не испортить, ни ведовством по ветру никакого лиха не насылать и следу не вынимать ни которыми делы, ни которою хитростью; а как государь царь и его царица, и их дети куда поедут, или пойдут, и мне следу волшебством не вынимать, и всяким злым умышлением и волшебством не умышлять и не делать ни которыми делы, ни которою хитростью, по сему крестному целованию; а кто тако ведовское дело похочет мыслить, или делать и я то сведаю, и мне про того человека сказать.»

Наконец апреля 30 Борис торжественно въехал в столицу и встречен был опять всеми сословиями. Он вышел из великолепной колесницы и подошел к народу, держа за руку девятилетнего сына, Фёдора, а другой рукою ведя пятнадцатилетнюю дочь, Ксению. Не столько для самого себя, сколько для них, добивался он царского сана, и радовался теперь больше как отец, нежели как честолюбец: не знал он, какую страшную участь уготовил своему семейству вместе с царским величием! И кто бы, глядя тогда на этих цветущих красотою и счастливых детей, мог предсказать, что отец, по ступеням трона, ведет их на мучительную казнь! Кто бы сказал, что так недолговечны будут величие и жизнь самого Бориса! В то время он был еще в цвете мужественных лет и здоровья. Высокий рост, выразительная физиономия, красота очертаний лица редкая, а больше всего величавый вид и повелительный взгляд возвышали его и без блистания царских одежд над окружающими. Народ глядел на него и на детей его с восторгом, видя в этом новом царственном поколении залог спокойствия и счастья государственного. Торжество его было истинное.

Опять были поднесены царю богатые дары от народа, и опять царь и дети его приняли только хлеб: Борис хотел казать себя блюстителем общего благосостояния, равнодушным к личному обогащению. В церкви Успения патриарх в третий раз благословил его на государство и, в знак царственности, возложил на него священный крест митрополита Петра. Потом был общий пир у царя для духовных и светских, для знатных и простолюдинов. Всех угощали с беспримерною щедростью.

Прошло уже полтора месяца со времени избрания царя, но Борис всё еще медлил полным царским венчанием. Он подтверждал на деле свою неохоту царствовать; трудился усердно над делами правления и, казалось, очень мало заботился, что власть его не освящена еще торжественным помазанием. По-видимому, его гораздо сильнее занимали слухи о приготовлениях крымского хана к набегу на Россию. Он с умыслом преувеличил важность полученных из пограничья донесений и заставил всех думать, что отечеству угрожает великая опасность. В памяти москвитян свежо еще было воспоминание о битве с татарами под самой столицею, в 1591 году. Вспомнили действия Бориса в то опасное время, боялись нового нашествия хана, и возложили теперь всю надежду на доказанную уже мудрость царя. Настроя таким образом умы, Борис предписал всем воеводам — выслать на берега Оки стрельцов, казаков, дворян, детей боярских и людей даточных с монастырских поместьев. «Пускай», говорил он, «воеводы не считаются старшинством рода и не спорят о местах. Всеобщее повиновение будет знаком единодушного желания видеть меня на престоле.» Трудно было боярам переломить родовую гордость и нести службу без мест; права местничества были для них так важны, что из-за них они осмеливались иногда не слушаться и самого Иоанна Грозного. Но на сей раз никто не дерзнул ослушаться первого повеления нового царя. Дворяне и боярские дети явились в войско со всеми слугами, годными к ратному делу, на лучших конях, в богатых доспехах. Все ополчение простиралось до полумиллиона воинов: сила, дотоле невиданная в государстве.