Александр Сегень - Державный

• Название: Державный
• Автор: Александр Сегень
• Издательство: Вече
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1676-3

Александр Юрьевич Сегень родился в 1959 году в Москве, автор книг «Похоронный марш», «Страшный пассажир», «Тридцать три удовольствия», «Евпраксия», «Древо Жизора», «Тамерлан», «Абуль-Аббас — любимый слон Карла Великого», «Державный», «Поющий король», «Ожидание Ч», «Русский ураган», «Солнце земли Русской», «Поп». Лауреат многих литературных премий. Доцент Литературного института.

Роман Александра Сегеня «Державный» посвящён четырём периодам жизни государя Московского, создателя нового Русского государства, Ивана Васильевича III. При жизни его величали Державным, потомки назвали Великим. Так, наравне с Петром I и Екатериной II мы до сих пор и чтим его как Ивана Великого. Четыре части романа это детство, юность, зрелость и старость Ивана. Детство, связанное с борьбой против Шемяки. Юность война Москвы и Новгорода. Зрелость — великое и победоносное Стояние на Угре, после которого Русь освободилась от ордынского гнёта. Старость — разгром ереси жидовствующих, завершение всех дел.

Роман получил высокую оценку читателей и был удостоен премии Московского правительства и Большой премии Союза писателей.

---

— Уж не Дракулы ли Задунайского?

— Нет, не Дракулы, иного. Проходи же, князь, ко мне в дом.

Они вошли. В доме было жарко натоплено, но темно, в каждой клети по одной тусклой свечке теплилось. И — ни души.

«Хорошо бы поесть чего-нибудь да выпить», — подумалось Василию. В эту минуту они вошли в большую спальню, посреди которой стояла огромная застеленная кровать. Великий князь хотел перекреститься и испугался, что тут не окажется ни одного образа, но икона всё ж сыскалась в одном из углов — Спас; правда, Спас какой-то странный, лицо, изображённое на иконе, показалось Василию ужасно знакомым. Тут Мелитина обняла великого князя и жадно прильнула к его рту своими сладостными устами. Всё перемешалось в голове Василия от этого поцелуя — так головокружительно его ещё никто не целовал!..

Очнулся он, или, точнее сказать, — полуочнулся, снова в санях. Лошади, погоняемые вчерашним возницей, бежали по льду Москвы-реки. Мелитина, сидя в объятиях князя, крепко прижималась к его груди.

— Отчего же мне гак сладко с тобой было, что я ничего не помню? — спросил он истомлённым голосом.

— Оттого, что Мелитина по-гречески значит «медовенькая», — так же томно ответила спутница иссякшей ночи.

Было уже совсем светло, но весь мир спал, рухнув без сил после встречи Пресвеглого Младенца. Мороз совсем ослаб, будто тоже истратил все свои силы на Рождественскую ночку. Утреннее небо тускло и серо нависало над Москвою. Даже в лёгком полушубке было жарко. Впрочем, едва только санки остановились и князь выпрыгнул из них, Василия бросило в холод, лоб покрылся ледяной испариной, по мышцам рук и ног пробежал озноб.

— Я буду ждать тебя здесь, Гаврила Тимофеевич, — улыбаясь нежной улыбкой, сказала Мелитина. — Возвращайся скорее, если ты и впрямь любишь меня.

— Нет, возвращайся в свой дом, я приеду сам, — ответил Василий и мысленно похвалил себя за то, что в нём проснулась предосторожность. Мелитина посмотрела в глаза его долгим взглядом своих необычайно прекрасных очей и сказала:

— Хорошо.

Дождавшись, покуда возок исчез вдали под мостом, Василий Иванович поднялся на берег, подошёл к Тайницкой башне и громко постучался в её ворота висячим железным молотком. Они не открывались, и пришлось стучать ещё и ещё, покуда наконец не лязгнул замок.

— Кто такой? Чего надо?

Пройдя в Кремль, Василий миновал утопающий в вязком и уже мягком снегу сад, поднялся к соборам, вышел на площадь и направился к Красному крыльцу. Встретившийся во дворе окольничий Плещеев, борясь с зевотой, объявил:

— Батюшки! Василий Иванович! С ног сбились, тебя искамши! Государю Державному-то каково худо сделалось. Боимся — помрёт. Как приволокли его со Всенощной, так и лежит бездвижно. На разговинах ни тебя, ни его не было. Так все сокрушались!

— После Всенощной спать положено, а разговляться — поутру, — сердито пробурчал Василий. — Что ж батюшка-то, спит теперь?

— Проснулся. Недавно глазки открыл и первым делом о тебе спрашивает, где ты.

— Меня ли спрашивал? Не Ивана покойного? — ухмыльнулся Василий, припоминая вчерашние отцовы причуды.

— Нет, тебя, тебя, великокняже! — отвечал окольничий. «Где, — говорит, — сынок мой, Васенька?»

— Веди меня к нему.

Отец лежал в своей дворцовой спальне, и, идя к нему, Василий всё тужился припомнить, о чём именно просила его Мелитина. И лишь когда увидел Державного, лежащего в постели и со слабой улыбкою взирающего на него, вспомнил многое — и нагие прелести Мелитины, и свою небывалую любовную неутомимость, и жаркий шёпот страсти, и просьбу принести ей всего одну-единственную вещь из скарба ересиарха Фёдора Курицына, казнённого на Москве четыре года назад.

— Ва…ссс… — промолвил Державный.

— Здравствуй-ста, государю батюшко! — горячо приветствовал его Василий, припадая губами к слабо шевелящей перстами деснице отца. — С праздничком тебя, с Рождеством Христовым! Христос рождается, радуйтесь!

— С не…бес… — пробормотал в ответ Державный.

— С небес спускается, срящите! — домолвил за него Василий.

Плох был отец, бледный как смерть. Как-то всё же следовало разговорить его, чтобы узнать, где хранятся вещи ересиарха Курицына.

— Где… ты… был? — спросил Иван Васильевич, и в глазах его малость сверкнуло жизнью.

— С парнями и девушками веселился всю ночь напролёт, — ответил Василий и принялся в красках описывать разнообразные потехи Рождественской ночи — катания на санях, игрища, поцелуи. О Мелитине, разумеется, ни слова. Державный слышал его, и видно было, как он оживает, радуясь рассказу сына. Ещё немного, и отец стал произносить слова, а через полчаса Василий садился на коня, везя при себе настольное распятие, принадлежавшее сгинувшему Курицыну, удивляясь — зачем оно Мелитине? Добро бы золотое да украшенное каменьями, а то обычное, медное. Правда, внутри распятия что-то болталось, но как ни пробовал Василий его открыть, не получалось. Ну, Бог с ним… Точнее — Бог на нём, на распятии.

Москва по-прежнему наслаждалась утренним рождественским сном, до возобновления веселья было ещё далеко. Пригревина усиливалась, редкими хлопьями сыпался с неба снег, мокрый, дурной.

Молодой великий князь выехал через Боровицкие ворота, свернул налево, поскакал по мосту. Сон одолевал его, даже не сон, а какой-то обморок. Он и не заметил, как очутился на Москворецком острове, как слез с коня, как вошёл в дом Мелитины. Очнулся он уже в её жарких объятиях.

— Не зря, не зря я тебя печёными воробушками накормила, — радостно говорила ему Мелитина. — Весь год ты, княже, будешь теперь лёгок и скор.

Василий так спешил поскорее лечь с нею, что она лишь удостоверилась, ту ли вещь он привёз, которую просила, и повела в свою постель. Пробудившись через какое-то время, он знать не знал, сколько минуло — час ли, два ли, три ли, знал лишь, что ему очень тепло и хорошо рядом с Мелитиной, нагая грудь которой была пред его лицом, литая в сиянии свечей, а ласковая рука теребила кудри на лбу Василия. Повернувшись, он увидел под образом Спаса распятие, принадлежавшее некогда Фёдору Курицыну, и спросил:

— Почто оно тебе? Ведь медное! Я бы тебе златое подарил.

— Иное медное лучше златого, — загадкой ответила Мелитина.

— Да, — неопределённо вздохнул Василий. — Тебе, должно быть, от покойного мужа большое наследство осталось?

— Муж, — отвечала прелестница, набрасывая на себя просторную рубаху, — за полгода до смерти разорился дочиста и умер, как говорят мадьяры, szegeny mint a templom egere, то есть бедный как церковная мышь.

— Сегень?.. — туманно припоминая что-то, повторил венгерское слово Василий Иванович. В своё время его обучали языкам, в том числе и венгерскому, но столь же безуспешно, как и остальным. В отличие от отца он в этой премудрости был слаб. К тому же он не любил, когда кто-то из иностранцев говорит по-русски, коверкая речь, сильно противился воле отца сыскать ему суженую то у сербов, то у датчан, то в немцах и премного ликовал, когда Иван Васильевич согласился выбрать ему невесту среди множества русских девиц, нарочно представленных ко двору, самых наираскрасавиц, свезённых из разных концов страны для смотрин, на выбор молодого государя.

— Очень ты мне полюбился, Гаврилушко, — молвила Мелитина, сбивая с великого князя воспоминание о великих московских смотринах, на которых победу одержала несравненнейшая красавица Соломония Юрьевна Сабурова, юная княжна из Переславля-Залесского. — Как бы я хотела женой твоей стать! — продолжала Мелитина, наливая Василию чарку густого красного вина. — Да не суждено мне, вдовушке. К тому же и ты жених, осенью, слыхано, свадьба намечается. А Солоха-то твоя любит тебя?

— Любит, — со вздохом ответил Василий. — Хотя, конечно, как она меня может любить или не любить? С виду я неплох, государство моё процветает. Не любить ей меня нельзя, а по-настоящему, как у нас с тобой, у меня с нею ещё ничего не было. Да и будет ли — Бог весть. Что, как она в любви окажется снулая?

— Жену ты ох как поспешно избрал! — посетовала Мелитина. — Недолго ты её любить будешь. Верно молвил: снулая она. Снулая, как нынче рыбы в реке. И детей у тебя от неё не будет.

— И откуда бы тебе про то знать?! — вдруг рассердился Василий Иванович. — Вот назло же в первый год после женитьбы она родит мне крепкого сына! Тогда посмотрим.

— Сына тебе не она родит, — усмехаясь, возразила вдова мунтьянского воеводы.

— Уж не ты ли? — продолжая сердиться, спросил Василий.

— Ох, я бы тебе такого сыночка родила, — чарующе улыбаясь, стала вновь ласкаться к нему Мелитина. Миг — и он уже застонал от вожделения к ней:

— Как ты прекрасна! Да не колдунья ли ты? Что со мной делаешь? — Губы князя, терпкие от вина, слились с губами красавицы.

Любит ли он и впрямь свою Соломонию? Желает ли жениться на ней? Особенно после всего, что случилось в эту ночь. А не лучше ли бросить всё, бежать вдвоём с Мелитиной, отъехать от отца, как когда-то советовал Владимир Гусев, не ждать, покуда помрёт Державный? Он-то ведь ещё, может статься, сто лет так протянет в полуживом своём состоянии. Ещё чего доброго вызволит внука и вновь на престол возведёт, а Василия свергнет да в темницу!..