Александр Сегень - Державный

• Название: Державный
• Автор: Александр Сегень
• Издательство: Вече
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1676-3

Александр Юрьевич Сегень родился в 1959 году в Москве, автор книг «Похоронный марш», «Страшный пассажир», «Тридцать три удовольствия», «Евпраксия», «Древо Жизора», «Тамерлан», «Абуль-Аббас — любимый слон Карла Великого», «Державный», «Поющий король», «Ожидание Ч», «Русский ураган», «Солнце земли Русской», «Поп». Лауреат многих литературных премий. Доцент Литературного института.

Роман Александра Сегеня «Державный» посвящён четырём периодам жизни государя Московского, создателя нового Русского государства, Ивана Васильевича III. При жизни его величали Державным, потомки назвали Великим. Так, наравне с Петром I и Екатериной II мы до сих пор и чтим его как Ивана Великого. Четыре части романа это детство, юность, зрелость и старость Ивана. Детство, связанное с борьбой против Шемяки. Юность война Москвы и Новгорода. Зрелость — великое и победоносное Стояние на Угре, после которого Русь освободилась от ордынского гнёта. Старость — разгром ереси жидовствующих, завершение всех дел.

Роман получил высокую оценку читателей и был удостоен премии Московского правительства и Большой премии Союза писателей.

---

— Ишь ты!

— Что, отче?

— Да вот думаю, какие совпадения кругом. В Вологду мы кого заезжали навестить? Ивана и Дмитрия. Так?

— Так.

— Из еретиков, которых мы идём спасать на Москву, двое тоже Иван и Дмитрий. Максимов и Коноплев. Так?

— Так.

— И разбойнички наши, глянь-ка! тоже Иван и Дмитрий. Каково?!

— Да-а-а… — не зная, что ответить, покачал головой Дионисий.

— Сии совпадения — указующие, — сказал Нил. — Думается мне, спасём мы еретиков жидовствующих, не допустим, чтобы жгли их по примеру шпанского короля. Это путь не наш. А если и надобно будет, то молитвою пожжём их. Так?

— Так, отче.

Они шли дальше, долго шли молча. Нил осёкся, поймав себя на том, что снова хвастается. Старался ничего больше не говорить. Да и голова снова разболелась. День стал медленно клониться к закату. Выйдя к небольшой речушке, покрытой льдом и засыпанной снегом, Нил узнал её, даже вспомнил название — Койка. Койкой местные жители называли кровать, постель. Теперь речка и впрямь напоминала уютное ложе, застланное пышными пуховыми перинами снега.

— Вёрст через пять до Юхоти дойдём, — сказал Нил. — А там до Касьяновой пустыни рукой подать, ещё три-четыре поприща.

— Эгей! Стойте! — снова раздался разбойничий голос. На сей раз за спинами у путников. Нил почувствовал, как внутри всё перевернулось. Опять он загадал, что скоро дойдём, и опять — на тебе!..

Оглянувшись, он увидел скачущего и приближающегося к ним всадника, тотчас узнал в нём Митьку, а в лошади — ту, которую им дали рыбаки Ловецкой слободы. Она была без седла, но с уздечкой. Подскакав вплотную, Митька соскочил с лошади и тотчас бухнулся на колени, пал перед Нилом Сорским в очевидном раскаянии:

— Божьи люди, простите!.. Божьи люди, простите!..

— Никак, раскаялся? — усмехнулся Нил.

— Каюсь!

— Прощаю тебя. Не ведал бо, что творил.

— Ведал! Однако, вот… Лошадь возьмите свою.

— А сани где? — спросил Дионисий.

— Поди, Иван забрал, — с улыбкой догадался старец Нил.

— Верно, Иван, — кивнул, стоя на коленях, Митька. — Мы с ним так поделили: мне — лошадку, а ему всё остальное. А я сразу взнуздал её, да и ускакал за вами вдогонку.

— А Иван, стало быть, не раскаивается, что старцу голову проломил да чуть насмерть не зашиб, — проворчал Дионисий.

— Куды ему! — махнул рукой Митька. — Зверь он.

— Придёт и его время. Раскается и он, — сказал Нил.

— На том свете разве что, — вздохнул Митька.

— А вы братья, никак?

— Братья. Он старший, я младший.

— Не тужи, Митя, он и до того света ещё опамятует, вот увидишь, — поднимая раскаявшегося разбойника с колен, произнёс Нил Сорский.

Тот постоял немного, потоптался, махнул рукой горестно и, повесив голову, зашагал прочь, откуда прискакал.

— Чудеса! — промолвил Дионисий.

— Право слово — чудо, — согласился Нил. — Вот каково нынче у нас получилось отдание Рождества Христова.

Он задумчиво огляделся по сторонам. Они стояли на пригорке, внизу текла река Койка, всюду окрест темнели леса.

— Вижу я, как здесь будет стоять храм Флора и Лавра, — сказал старец Нил Сорский.

— Почему именно Флора и Лавра? — удивился Дионисий. — Ведь сегодня не их день.

— Они, мученики Иллирийские, потерянную скотину возвращают, — объяснил старец. — От них мы тут лошадушку нашу вновь обрели, с их помощью.

— А привёл-то нам её Дмитрий… — пожал плечами Дионисий.

— А в храме Флора и Лавра будет придел Дмитрия Солунского, — улыбнулся Нил. — Садись, Денисушко, на лошадь, я хочу ещё пешком пойти.

— Нет уж, отче, садись-ка ты!

Поспорив немного, кому ехать верхом, они продолжили путь оба пешие, ведя лошадь подле себя. Потом, правда, Дионисий уломал старца сесть, но с условием, что одну версту Нил будет ехать, а другую — его спутник. Версты, разумеется, они измеряли приблизительно. К вечеру добрались наконец до Касьяновой пустыни. Правда, там встречал их уже новый настоятель, с горестью сообщивший, что основатель обители, праведный грек Кассиан скончался около трёх месяцев тому назад.

На другой день, первого января, Нил и Дионисий отправились дальше. Один из монахов вёз их в отличных санях до самого Углича, где сорским отшельникам были предоставлены другие санки. Там же, в Угличе, они узнали о том, что пять дней назад на Москве уже состоялась казнь над еретиками и что трое — Иван-Волк Курицын, Иван Максимов и Дмитрий Коноплев — были сожжены в бревенчатой клетке.

Глава десятая ЕРДАНЬ

— Державный! Спишь? Али полепишь только? — сквозь сон заслышался голос дьяка Андрея Фёдоровича Майкова, и в спящей душе Ивана из далёкого далека звякнул сребрецом живой колокольчик детства. Воскресли давнее муромское утро, Чистый четверг, сребрик, подаренный Семёном Ивановичем Ряполовским, и — все те дивные мечты и предчувствия, что наполняли детское сердце шестьдесят лет назад.

— Мммм, — простонал государь и, открыв глаза, приподнялся. И так хотелось увидеть резвое утро и себя шестилетним мальчиком, что постигшее разочарование стрелой пронзило душу. Он увидел свои кремлёвские покои, тускло освещённые свечой и лампадами под образами, за окнами — ночь, а себя — разбитым кондрашкою, рано состарившимся, похоронившим всех своих: родителей и братьев, сына-первенца, многих друзей-сподвижников, двух жён, а недавно и сестрицу — Рязанскую княгиню Анну Васильевну.

— Я снега принёс, — сказал дьяк Андрей Фёдорович, подходя ближе к постели Ивана с ведёрком, полным снега. — Морозец-то всё крепчает, истинный крещенский плясун — стариков молодит, а молодых в пляс просит. Снежок пушистый, лёгкий и, глянь, до сих пор не тает. Умоешься?

— Умммо… — продолжая садиться в постели, криво улыбнулся великий князь Московский и всея Руси, — …юсь.

— Елицы во Христа креститеся, — запел старый дьяк, ставя на колени Ивана серебряное ведёрко, — во Христа-а-а облекостеся…

Зачерпнув правой ладонью полную пригоршню свежего крещенского снежка, Иван Васильевич жадно растёр холодное чистое чудо по лицу, сразу сделалось свежо, хорошо, и где-то глубоко в сердце снова живительно звякнул колоколец детства.

Вторую крещенскую ночь он встречал так вот — в постели и больной, а до этого всю свою жизнь, до самого того года, когда умерла деспина Софья и Ивана хватил удар, он совсем не так праздновал Святое Богоявленье Господне. Обычно после Всенощной, в такие же часы ночи, как теперь, великий князь выходил вместе со своим народом из храма, поздравлял всех с праздником и, нагнувшись, первым брал снежный ком и умывался им, подавая пример всем остальным. Затем, омытый святым крещенским снегом, запрокидывал голову и, воззрясь на ночное небо, которое в крещенскую полночь открывается для людских желаний, произносил молитву с просьбою: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, нас ради ныне плотию крещающийся от Иоанна в водах Иорданских, помилуй мя, грешнаго, и исполни просьбу мою…» Далее следовало изложение желания, и желание это должно было быть одно-единственное, самое главное на грядущий год до следующего Крещенья. И почти всегда Господь исполнял просьбы Ивана, произнесённые отверстому богоявленскому небосводу. В позапрошлом году он просил, чтобы дал Христос отвоевать у Литвы побольше русских земель, и область Северская возвращена была государству Русскому. Только вот Софья умерла… А в прошлом году что заказывал? От недуга вылечиться. Не дал Господь. Должно быть, потому, что, как сейчас, не под самим небом молился, а из Постельной избы Кремлёвского дворца.

После снежного умывания и разговора с распахнутыми небесами Иван раньше обычно любил немного разговеться, слегка выпить и — в баньку, чтобы из крутой парилочки выскакивать и нырять в пушистый крещенский снег. Под утро — поспать, потом — на литургию да на крестный ход к Ердани, устраиваемой на льду Москвы-реки, и в той Ердани непременно искупаться. А уж потом — с чистой совестью, ясной душой и горячим телом — хорошенько попировать!

Сможет ли он так когда-нибудь? Или хворь доконает его?

— Не хочешь ли, Державный, к небу выйти? — спросил вдруг Андрей Фёдорович, будто читая государевы мысли. Иван с благодарностью во взгляде весело закивал головой:

— Хочч… чу!

Тотчас по знаку Андрея Фёдоровича слуги распахнули двери, и в Постельную избу стали входить люди. Они низко кланялись, подавали одежду, помогали одеться. Взбодрившись от снежного умывания, теперь Иван Васильевич снова почувствовал слабость, лица вокруг него мелькали, вызывая некоторое головокружение, — сыновья Семён и Юрий, зять Василий, дочь Феодосия, бояре Кошкины, главный воевода Щеня-Патрикеев, ещё один сын — Дмитрий, а где же старший?

— Василий на Красном крыльце с народом беседует, — сказал кто-то.