Алексей Мусатов - Счастье

• Название: Счастье
• Автор: Алексей Мусатов
• Издательство: «Московский рабочий»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1974

В книгу вошли произведения, посвященные женщинам. Писателя привлекают душевная щедрость, нравственная чистота и социальная активность человека.

---

А кругом шум, споры. Говорят, что в артели будет не так уж все хорошо и ладно, — люди соберутся разные, каждый начнет тянуть в свою сторону.

У нее же свой мир и счастье: сын, Славка, копны сена, своя метка на сене — лоза ольховника с тремя зарубками.

Перед родами, как перед праздником, Пашка принарядила свой дом. Протерла стекла, сняла с углов паутину, зеленое пятнистое зеркало обвила бумажными цветами, в уголок зеркала вставила фотографию Славки.

Одно тревожило Пашу: от Славки давно уже не было писем, хотя она ему писала часто и подробно.

— Что там письма! — говорила Анисья. — Ради такого случая пора бы молодому Крякунову и самому приехать…

— Страда у него сейчас… экзамены. Но он приедет, приедет… — успокаивала Пашка себя и мать.

Анисья с грустью смотрела на дочь и как-то раз, когда Григорий зашел в избу к Пашке, попросила его:

— Удружи, Гриша, кликни Славку из города!

Григорий без шапки, на цыпочках, подошел к пологу, за которым лежала Пашка, и, склонясь, страдальчески шепнул:

— Прасковья Петровна!.. Паша!.. А может, не надо Славку? С убеждением в душе говорю: наши комсомольцы все для вас сделают. Акушерку вам привезем…

За пологом болезненно вскрикнули.

Григорий ушел, запряг колхозную лошадь и погнал в район. На телеграфе растолкал локтями очередь, пролез к окошку и, взяв бланк, написал:

«Посевная срочная! Крякунову. Поиграл с девкой, изволь приезжать. Пашка человека рожает».

Славка не приехал…

Уже барахтался рядом с Пашкой сын, красный, с мокрыми волосиками. И радость наполняла Пашку. Но мимолетна была радость. Тяжелая болезнь потушила ее, как ветер огонь лампы.

По ночам в горячечном бреду кричала Пашка:

— Бросил он меня, бросил!.. Ой, люди, держите Славку, ведите ко мне!..

Пашка открыла глаза. На полу лежали квадратные солнечные блики. На одном из квадратов нежилась кошка с котятами.

Рука Паши отдернула полог. Глаза ее искали ребенка.

— Мама! Где он?

— Тс-с-с!.. — шикнули на Пашку.

Из угла, с огромного сундука, окованного железом, поднялась грузная женщина, закутанная в шаль, и подошла к Пашке. Пол скрипел под ее ногами.

— С наследником, Пашенька! Спит он вон в люльке… Накричался и спит.

Женщина уже успела потрогать Пашке лоб, поправила подушку, подоткнула одеяло.

— Вот и ты, жалостливая моя, голос подала. Значит, на поправку пойдешь. Ишь хворь-то как тебя скрутила — кровинки в лице нет!

Пашка узнала женщину. Это была Василиса, жена Никодима.

— А где мать? — с тревогой спросила Пашка, оглядывая избу.

— К Дуньке на денек ушла. Не живется ей здесь… И с чего бы — ума не приложу… — торопливо пояснила Василиса, ставя перед Пашкой пирог и чашку с медом. — Кушай, жалостливая моя, поправляйся. Вот медку попробуй — дедушка прислал… Уж очень он внуку рад.

— Внуку рад? Никодим? — нетвердо переспросила Пашка, показав на люльку. — Вот ему?

— Ему, ему… Филечке… окрестили мы тут мальчика, пока ты болела. Филиппом назвали. Дедушку у Славочки так величали. Имя хорошее, христианское. Никодим доволен, помолодел даже. До родов-то, правда, серчал, а как внука увидел, все простил…

Пашка поднялась с постели. Ноги еле держали ее. После родов целый месяц болела Пашка.

Путь преградили вещи. Огромный черный комод мешал подойти к люльке. Тонконогие венские стулья подставляли ножки. Трюмо, засиженное мухами, сундук, окованный железом, узлы одежды…

— Это чье? — растерянно спросила Пашка.

— Ваше, жалостливая моя, ваше. Твое да Славочкино, — сказала Василиса. — Дом вам обряжаем, живите себе…

— А он… он здесь?

— Славочка-то? Сегодня ждем. Никодим на станцию за ним поехал.

— Неправда!.. Нечего у вас Славке делать… Он ко мне приедет, — вдруг зло закричала Пашка. — И добра вашего нам не надо! Сами наживем!

У Пашки кружилась голова, она пошатнулась и опустилась на стул. Как в хороводе, плыли перед ней комод, стулья, трюмо, сундуки, Филипп в люльке.

Василиса засуетилась:

— Ты ляг, Пашенька, ляг! Что старое вспоминать?! Ну, посерчали мы, старики, а теперь и на мировую идем. Никодим для внука ничего не жалеет… И ты уж, невестушка, не серчай на нас, позволь тебя доченькой величать…

Пашка отмахнулась:

— Уж вы оставьте меня… Идите-ка лучше домой.

— И впрямь побегу! Может, и наши приехали, — заторопилась Василиса.

Пашка наклонилась над люлькой.

— Филипп, Филька! — шептала она, и глаза набухали злыми слезами.

Разве не берегла она для сына дорогое имя: «Роман, Ромка, Ромочка!..» Они выбирали со Славкой это имя в ту далекую ночь под яблоней, как лучшее зерно из вороха пшеницы.

Имя было проверено на слух, стало родным, с ним сжились.

Она со Славкой вступила в жизнь, гордая своей любовью и бедностью. Она верила в свои руки, жадные до работы. Так зачем же теперь Крякуновы лезут со своим родством, громоздят на их пути комоды и сундуки?

А может, все это делается с согласия Славки, с его ведома? Нет, нет, Славка не их породы, не крякуновской, он совсем другой…

Скрипнула дверь. Дунька ввела сухорукую Анисью, насмешливо оглядела избу и вещи:

— Здорово живешь, молодая Крякуниха!

После раздела дома Пашка почти не встречалась с сестрой. Дунька изменилась: похудела, выпрямилась, глаза смотрели смело, ходила она в мужском полушубке.

— Здравствуй, сестрица! — ответила Пашка и обернулась к матери: — Зачем все это?

— Говорила я, дочка, — вздохнула Анисья. — Да разве меня кто слушает… Я слову рукой не могу помочь. А Крякуновы, они прут и прут… С узлами, сундуками… Все сени заняли… И все по ночам, по ночам… Беда, вишь, над домом собирается, вот и суетятся.

— Беда? Какая беда?..

— Чуют Крякуновы, что раскулачат их скоро, вот и прячут добро по чужим щелям, — насмешливо пояснила Дунька, прихорашиваясь перед трюмо. — Ради такого случая тебя даже невесткой признали.

— Раскулачат?! — вырвалось у Пашки.

— Непременно! А твоего батюшку нареченного, Никодима, из села вышлют.

Пашка прошла к кровати и легла за полог. Руки ее дрожали, лицо горело.

Вот она, расплата! Вот тот час, которым Славка грозил отцовскому дому! Где-то он, Славка? Почему не едет? Неужели не дошли до города ее письма?

— Соболезнуешь, сестричка? Батюшку Никодима жалко? — спросила Дунька.

— Мать! Дунька! — закричала Пашка. — Вышвыривайте все на улицу. Не нужно мне чужого!

Анисья покачала головой. Дунька кривила губы.

— Да ну же скорей! — торопила Пашка. — Без Никодима разбогатеем, сами… Вот они, руки-то…

Она поднялась, схватила узел и, волоча по полу, потащила в сени, но у порога споткнулась и упала.

— А вот и я! — радостно приветствовал ее чей-то голос.

Пашка вскрикнула и поднялась: в дверях стоял Славка.

— Ты?! Ты от них, от Крякуновых?

— Нет, со станции. Отца видел, на суде встретились. Ну, Паша… — он торжественно поднял руку, — суд за нас, раздел утвердили. Завтра будем делиться.

— Делиться? — изумленно переспросила Пашка. — А зачем? Ой, ой!.. Ты еще Ромочку не видел… Пойдем скорей, — и она, схватив Славку за руку, потянула к люльке.

Опять ребятишки бежали по селу и кричали:

— Крякуновы делятся!

У крякуновского пятистенка толпился народ. Талый снег был размешан в кисель. Веселые ручейки крались в подворотню. Крыльцо и сени запятнали мокрыми следами, мазками глины. По двору, по амбарам и клетушкам ходил Григорий с портфелем. Славка с фонарем, Никодим без шапки, в худых опорках, и двое понятых.

Славка жаднел. Он требовал всего: зерна, сена, сбруи, скота, посуды. Он торговался, как цыган, хватался за счеты, ругался с отцом.

Василиса, закутанная в шаль, ходила следом и охала:

— Перед богом, Славочка, постыдись!.. Стариков пожалей! Я женщина сырая, к работе неспособная…

— Пусть его грабит, пусть дом разрывает! Кот! Зверь! — исступленно кричал Никодим. — Яблони-то в саду забыл… Сто корней имею. Руби каждую пополам, волоки свою долю.

— Ну нет, папаша! Яблочки уж ты сам кушай, а мне медок выдели, пчелок.

Даже Григорий урезонивал молодого Крякунова:

— Надобно брать в соответствии. У папаши четыре души, а у тебя три.

Дочери Никодима провожали добро с громким ревом.

Когда Славка выводил из хлева телку, Никодим выскочил из сеней и принялся кнутом стегать ее по ляжкам. Телка взбрыкнула, вырвалась и помчалась по улице.

Добро перевозили на санях. Кадки, ведра, мешки, кули окружили Пашкин дом.

Вещи были назойливы, требовали места, умелых рук хозяйки. Пашка расставляла их по своим местам. Кринки, как грибы, заняли омшаник, посуда, сияя белизной, легла на полках, лари с зерном и мукой встали в сенях.

Но поток вещей рос. Теперь вещи привозили ночью. Славка будил Пашку и звал разгружать подводы. Они таскали тяжелые мешки, волочили сундуки. Вещи занимали все углы и закутки: на чердаке, в сенях, во дворе. Пашку начинало смущать это ночное переселение вещей. Она спрашивала: