Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

• Название: Татьянин день. Иван Шувалов
• Автор: Юрий Когинов
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-011360-9, 5-271-04504-8

О жизни и деятельности одного из крупнейших российских государственных деятелей XVIII века, основателя Московского университета Ивана Ивановича Шувалова (1727-1797) рассказывает роман известного писателя-историка.

Иван Иванович Шувалов был плоть от плоти XVIII века — эпохи блистательных побед русского оружия, дворцовых интриг и переворотов...

И всё же он порой напоминал «белую ворону» среди тогдашних вельмож с их неуёмным властолюбием и жаждой богатств и почестей. Не ради титулов и денег он работал - ради России. Вот почему имя Шувалова не забыто среди имён его знаменитых современников — Потёмкина, Дашковой, Фонвизина, Волкова и многих других...

---

Где брать остальных? Сомнений быть не могло — кафедры следовало занять отечественными преподавателями. Но таковых, знающих кроме родного языка ещё и научный предмет, пока что не оказалось. Учить же следовало настоящим наукам, дабы семена показывали на пашне отменные всходы.

Пришлось обратиться к светилам иноземным, коих пристрастно отбирал самолично Иван Шувалов и коим самолично же послал приглашения. Так, из Тюбингенского университета был приглашён Иоганн Матиас Шаден, венгр по происхождению, магистр философии, из Штутгарта — профессор Иоганн Генрих Фроманн. Ему было поручено чтение лекций по логике. Рассматривались и московские учителя, в основном на преподавание языков — современных и древних, благо и Славяно-греко-латинская академия уже имела их сложившийся подбор. Каждого кандидата Шувалов апробировал лично, так сказать, с подачи, или лучше — по рекомендации директора университета Аргамакова.

Наконец настал черёд подписать указ.

   — Пометим указ сей первым днём нового, одна тысяча семьсот пятьдесят пятого года — сиречь первым генваря месяца? — Елизавета взяла в пальцы перо и обмакнула его в склянку с чернилами. — Тебе, Ванюша, как куратору сего храма учения пристало в этом деле руководить мною, даром что я — государыня.

И, не пряча воодушевления, отразившегося в живых серо-зелёных глазах, посмотрела на Ивана Шувалова, склонившегося над листами уже давно заготовленного указа.

   — Элиз, — вспыхнуло разом его лицо так идущим к нему румянцем, — коли ты доверяешь мне право назначить сей знаменательный день, пометь свой указ двенадцатым днём января месяца.

   — Что так, Ванюша? Какое-нибудь действо, тебе особенно дорогое, значится под сей датой?

   — Ты правильно угадала. То день Святой Великомученицы Татьяны. Моей матушки, как тебе ведомо, Татьяны Семёновны именинный день. Так пусть дорогой моему сердцу указ твоего императорского величества станет подарком той, что, оставшись рано без опоры мужа, помогла мне получить знания, так сгодившиеся в моей жизни. Знания, как следует из твоего, Элиз, указа, — это свет. Так пусть он озарит своим сиянием и ту, коей я за всё её доброе тож хочу ответить добром.

   — И верно, Ванюша! Обрадовал ты меня. В сём указе первые слова — о деяниях родителя моего, кои я силюсь умножить, — сказала Елизавета. — Одно усилие к другому — вот могущество державы. А коли ты вспомнил о родительнице своей, свершая своё великое деяние, — то и твоё дело не на пустом месте. Пущай в назидание всем, кто будет обучаться в Московском университете, станет святою заповедью: придя на службу государственную, трудом и знаниями своими неустанно множить то, чему отдавали свои силы и ум их достославные предки.

Указ об учреждении Московского университета императрица Елизавета Петровна подписала двенадцатого января 1755 года. С тех пор Татьянин день отмечается как праздник всех российских студентов.

Русский Расин и Расин поневоле

В последнюю неделю перед постом в Петербурге только и говорили о предстоящем празднике в новом доме Ивана Ивановича Шувалова. Вырос тот роскошный особняк — оглянуться не успели — в самом центре столицы, на углу Малой Садовой улицы и Невской першпективы. По ту сторону Невского проспекта построился Михаил Воронцов, вице-канцлер, заняв сразу несколько кварталов, а здесь — действительный камергер Шувалов.

По замыслу Петра Первого, центром новой столицы определён был Васильевский остров. Потому там выстроили предлинную анфиладу Двенадцати коллегий, выбрали место для Академии наук, в первые же годы стали строиться вдоль Невы самые видные Петровы соратники, начиная со светлейшего князя Меншикова, богатейшие вельможи и иностранцы. Но как-то само по себе, уже после основателя второй российской столицы, знать стала перебираться по ту сторону Невы, селясь вокруг Адмиралтейства и вдоль Невской першпективы, которая всё более становилась обжитым и нарядным центральным проспектом. И былой центр — Васильевский остров — вскоре превратился чуть ли не в захолустье: зимой и по ранней весне, когда снимали понтонный мост, попасть отсюда в адмиралтейскую часть или, напротив, из адмиралтейской части сюда, на остров, было делом нелёгким. Долго ждали ледостава, когда можно было и лошадьми, а то и пешком перейти водную преграду. Однако, несмотря на бурную застройку новой центральной части, Петербург и при Елизавете оставался в основном бревенчатым на две, наверное, трети, небольшим чухонско-немецким городом. Да ему и было-то от рождения всего каких-нибудь пять десятков лет, не в пример многовековой Москве или иным европейским столицам. Потому каждое новое петербургское строительство привлекало внимание, о нём говорили кто с завистью и порицанием, а кто и с подлинным восхищением.

О новом шуваловском доме, с лёгкой руки великой княгини Екатерины Алексеевны, особы нередко язвительной, которая ещё до полного окончания отделки как-то была приглашена хозяином осмотреть новостройку, о соружении говорилось при дворе как о предмете, лишённом всяческого вкуса.

   — Снаружи особняк напоминает причудливые алансонские кружева, весь в резьбе и завитушках, — презрительно поджимала великая княгиня свои и без того узкие губы. — А что внутри, то и вовсе ни на что не похоже! Кабинет, к примеру, в доме отделан чинарой и покрыт до самого потолка лаком. Но, однако, владельцу не понравился цвет, и он велел покрыть дерево безвкусной резьбой, тою, что и снаружи.

Иные, напротив, отмечали на фасадах отсутствие пышного барокко и считали, что особняк выгодно тяготеет к строгим и чётким формам классицизма, что было новым веянием в архитектуре молодой столицы. Другим нравились в нём высокие венецианские окна аванзалы, коими дом смотрел на Гостиный двор, а внутри — богатая картинная галерея, явившаяся свидетельством подлинного вкуса владельца. Естественно, что многим хотелось побывать на торжестве, коим отмечалось новоселье.

Генеральс-адъютант Разумовского полковник Сумароков, получив приглашение Шувалова на имя графа и на своё собственное, предстал перед шефом:

   — Надеюсь, что буду сопровождать ваше сиятельство на сие празднество.

   — Уволь, голуба. Це не для мени, — добродушно пробурчал граф. — Ну як я пиду к сему вельможе, когда у него буде его братан Петро? А я вчерась, сам знаешь, у себя в Гостилицах перебрал и чуть ли не проехался дубиною по спине Петра Ивановича.

Вот же водилась такая скверная манера у Алексея Григорьевича: когда был во хмелю, брался за палку. И тогда кто бы ты ни был, а не подходи к нему и не перечь. Вчера собрал он у себя на охоту, считай, пол-Петербурга и, захмелев и заспорив о чём-то, съездил палкою по спине старого фельдмаршала Петра Семёновича Салтыкова. Шувалов Пётр бросился мирить и чуть не попал под новый удар разошедшегося Алексея Григорьевича. К утру хмель прошёл, и добрая душа графа разболелась с досады: «Ну як же я так, опять натворил Бог знает чего...»

Меж тем Сумароков знал, что отказ быть у младшего Шувалова вызван не столько ссорою с его братом, сколько тем, что на празднестве обещала быть императрица. Как будет выглядеть он, как бы уже отставленный фаворит, по сравнению со своим молодым и удачливым соперником? Ревности он не испытывал, можно сказать, никакой. Но зачем давать повод охочим перемывать чужие кости?

   — Езжай, Александр Петрович, без меня. Так тебе самому сподручнее буде, — сказал Разумовский. — Сам же мне говорил: тебе треба со своими комедиантами определиться — будет ли зимою русский театр. Вот и побалакай там по душам с Иваном Ивановичем. Окромя его, никто тебе в твоём интересе не помощник. Сам ведаешь: и театр, и университет, и всякие там балы и маскарады — его, Ивана Ивановича, епархия. Слава Богу, что до моих бандуристов ещё касательства не имеет, а то и мне — изволь к нему на поклон.

   — Так ведь, милейший Алексей Григорьевич, ваше сиятельство, Шувалов уже и до ваших малороссийских певчих руку свою дотянул: всех их, говорят, распорядился перевести в комедианты!

Разумовский подошёл к столу и налил в чашку рассолу.

Выпил и поскрёб пальцами под распахнутою рубахой.

   — Ты вот что... Трохи осади. Тут не ковы Ивана Ивановича супротив меня. Те певчие с голосу сдали. Сломался у них голос. Вот как и у меня самого. С чего сие случается, неведомо. У меня, может статься, от лишних возлияний, у них, можа, с возраста. Так вот Шувалов правильно и решил: перестали петь, нехай теперя со сцены обычными голосами говорят. Не возвертаться же им на свои хутора — какое там для них житье после Петербурга? А ты, Александр Петрович, коли императрица повелела тебе ведать кадетскими комедиантами, присмотрись к этим хлопцам. Чует серденько, получатся кое из кого потребные тебе лицедеи.