Арнольд Гессен - «Любовь к родному пепелищу…» Этюды о Пушкине

• Название: «Любовь к родному пепелищу…» Этюды о Пушкине
• Автор: Арнольд Гессен
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-906789-74-7

Седьмая книга Пушкинианы Арнольда Гессена представляет собой систематизированный сборник статей автора, опубликованных в различных газетах и журналах в период с 1958 по 1974 годы. В первую часть книги включены автобиографические очерки, кратко освещающие нелегкую жизнь и долголетнюю деятельность замечательного писателя-пушкиниста и патриота России.

Вторая часть книги – это сборник этюдов о жизни и творчестве А. С. Пушкина, по своему содержанию близкий к таким ранее изданным книгам, как «Набережная Мойки, 12. Последняя квартира А. С. Пушкина» (М., «Детская литература», 1960) и «Рифма, звучная подруга…» (М., «Наука», 1973).

Ранее в книге «„Слово о полку Игореве“ – подделка тысячелетия» А. Костиным выдвигалась гипотеза, что А. Гессен был причастен к передаче в ХХ век тайны первородства «Слова о полку Игореве». Проанализировав содержание книг и статей известного пушкиниста, а также глубоко изучив жизнедеятельность «клана Гессенов», исследователь приводит убедительные доказательства, что А. Гессен знал, кто написал «Слово о полку Игореве», и на склоне лет практически открыто назвал его имя…

---

Слово за словом мы стали вспоминать те далекие дни… Вспомнили, улыбнулись, пожали друг другу руки, дружески обнялись.

Поражен был и директор Н. Н. Накоряков, присутствовавший при этой встрече…

Со дня этой новой и последней моей встречи с Куприным протекло уже тридцать пять лет. Они промелькнули как сон… Почти столько же протекло после записи писателя о чуде человеческого долголетия.

Это вынуждает меня рассказать здесь и о собственном долголетии и возразить Куприну по поводу его записи в дневнике о чуде. Никакого чуда здесь нет…

* * *

В 1899 году газета «Россия» направила меня, репортера, на собрание в общество поощрения художников, на Морской. Там я неожиданно оказался в окружении крупнейших художников той поры: Репина, Поленова, Крамского, Серова, Куинджи, Левитана, Сурикова, скульптора Антокольского.

Позже приехал Шаляпин, и Серов стал набрасывать эскиз его портрета, во весь рост, украшающего сегодня Московскую Третьяковскую галерею. Во время работы Серова над эскизом Шаляпинского портрета к нему подошел Владимир Васильевич Стасов, могучий гигант с большой седой бородой, и заметил:

– Валентин, ты рисуешь портрет артиста, молодца с волжских берегов, выражение глаз его такое, будто он только что спел «Элегию» Массне.

Серов улыбнулся, двумя-тремя штрихами придал глазам совсем иное, озорное выражение и снова улыбнулся. Улыбнулся и Стасов, дружески поощряя талантливого художника.

* * *

Рассказать о моей встрече в конце прошлого столетия со Стасовым побудило меня сегодня неожиданное обстоятельство. Только что я прочитал в журнале статью «С Маршаком» о пребывании этого замечательного поэта и писателя в ноябре 1963 года в Ялте.

Автор статьи Василий Субботин рассказывает, что В. В. Стасов, глава «могучей кучки», объединивший в своем лице художников, писателей, музыкантов, композиторов, родился при жизни Пушкина, мог знать Крылова, знал Некрасова, встречался с Тургеневым, дружил с Толстым.

Статья эта меня поразила. Я отнесся к сообщению автора с недоверием. Ведь я лично встретился в 1899 году в обществе поощрения художеств со Стасовым… Как же он мог родиться при жизни Пушкина?..

Между тем и автор статьи «С Маршаком» рассказывал, что однажды Стасов повез к Льву Толстому маленького Маршака, в котором чутьем ощутил будущего талантливого поэта и писателя.

Оба они стояли у привезенного в Ясную Поляну фото: сверху – могучий великан с длинной, длинной седой бородой Стасов, улыбающийся стоящему внизу маленькому Маршаку…

Я стал проверять даты рождения и смерти Стасова и Пушкина и был поражен: Стасов действительно родился в 1824 году, за тринадцать лет до гибели Пушкина, в 1837 году, после дуэли. Со Стасовым же я встретился в 1899 году, за семь лет до его кончины, в 1906 году. Он скончался на 82-м году жизни.

Стасов, как известно, рос в доме родителей, в обстановке и окружении людей высокой культуры. Гибель Пушкина после дуэли потрясла тогда всю Россию, и Стасов, которому тогда было уже тринадцать лет, мог, конечно, выразить свое отношение к этому общему горю, постигшему в те дни Россию…

* * *

Обстоятельства, связанные с жизнью В. В. Стасова, неожиданно прервали нить моих личных воспоминаний о моем сложном и долгом пути к Пушкину.

Должен сказать, что образ Пушкина я с детских лет носил в сердце. В дни 100-летия со дня его гибели и 150-летия со дня рождения я встречался в Большом театре и в Доме литераторов с внучками и правнуками поэта. Сегодня встречаюсь с их потомками.

Почему же, спрашивают меня, был так долог мой путь к Пушкину? Почему так поздно я написал и выпустил мою первую книгу «Набережная Мойки, 12», о последней квартире Пушкина?

Нужен был, видимо, какой-то толчок, сильный толчок, чтобы пробудить меня к действию, к новой жизни, к Пушкину… Таким толчком явилось первое посещение мое последней квартиры поэта 10 февраля 1956 года в день памяти его гибели.

Я вышел тогда из квартиры Пушкина под сильнейшим впечатлением, сразу же бросился в публичную библиотеку и до глубокой ночи погрузился в ознакомление с материалами о жизни и творчестве поэта.

Вернувшись в Москву, я уже не мог расстаться с Пушкиным. Писал очерки и этюды о нем, выступал по радио и телевидению… Пять лет я посвятил этому, и лишь на 84-м году жизни выпустил первую мою посвященную поэту книгу.

Сейчас выходят уже четвертыми изданиями две первые мои книги: «Набережная Мойки, 12. Последняя квартира А. С. Пушкина» и «Во глубине сибирских руд…». Печатаются и скоро выйдут две новые мои книги: в издательстве «Детская литература» – «Жизнь поэта» и в издательстве «Наука» Академии Наук СССР – второй томик моих этюдов о Пушкине среди книг и друзей «Рифма, звучная подруга…».

Пушкин явился для меня неисчерпаемым источником не только больших радостей и счастья, но, думается мне, и долголетия…

В журнале «Дошкольное воспитание» читатели познакомятся с отдельными очерками и этюдами первых двух глав моей книги «Жизнь поэта».

* * *

В последний вечер восемнадцатого столетия, 31 декабря 1800 года, у Пушкиных собрались гости. Стол был парадно накрыт. Ждали наступления Нового года, нового, девятнадцатого столетия.

Поэты читали стихи, хозяйка дома Надежда Осиповна, «прекрасная креолка», внучка арапа Петра Великого, вполголоса подпевая, исполняла на клавесине романсы.

Ровно в полночь раздался звон часов. Первый удар, за ним второй, третий… последний – двенадцатый… Гости подняли бокалы, поздравили друг друга:

– С Новым годом! С новым столетием!

Звон бокалов и громкие голоса гостей разбудили спавшего в соседней комнате маленького сына Пушкиных, Александра. Ему было всего полтора года. Как гласит легенда, он соскочил с кроватки, тихонько приоткрыл дверь в комнату, где собрались гости, и в одной рубашонке, ослепленный множеством свечей, остановился у порога.

Испуганная, за ребенком бросилась няня, крепостная Пушкиных Ульяна Яковлева. Но мать Надежда Осиповна остановила ее.

Тронутая неожиданным появлением сына на пороге нового века, она взяла его на руки, высоко подняла над головой и сказала, восторженно обращаясь к гостям:

– Вот кто переступил порог нового столетия!.. Вот кто в нем будет жить!..

Это были вещие слова, пророчество матери своему ребенку…

Друзья поэта[29]

Пушкин умирал…

Он лежал в кабинете на диване в окружении книг своей библиотеки.

В соседней гостиной находились его близкие друзья – поэты и писатели, с которыми он только что трогательно и взволнованно простился.

У постели умиравшего безотлучно находились врачи, и среди них – В. И. Даль, его друг, писатель и врач, с которым он сблизился во время поездки на места пугачевского восстания.

– Мне приятно видеть вас, – сказал ему Пушкин, – и не только как врача, но и как близкого мне человека по общему нашему литературному ремеслу…

Положение его ухудшалось. Он попросил принести детей, благословил их, попрощался с ними.

– Кто еще приходил навестить меня? – не раз спрашивал он среди тяжких страданий.

– Кого хотелось бы вам видеть? – спросил его доктор Спасский.

– Мне было бы приятно видеть их всех, но у меня нет сил говорить с ними, – сказал Пушкин.

И затем тихо промолвил, обращаясь к книгам своей библиотеки:

– Прощайте, друзья!

Вот с этими друзьями поэта мы знакомимся при посещении хранилища личной библиотеки, рукописей и рисунков Пушкина в Пушкинском доме Академии наук СССР.

* * *

Открывая большим ключом огромную стальную дверь комнаты-сейфа, девушка тихо сказала:

– Это – святая святых. Здесь сердце Пушкинского дома…

Строго и чинно стоят здесь книги в высоких, до потолка, шкафах, принадлежавших в недавнем прошлом профессору С. А. Венгерову, редактору собрания сочинений Пушкина. Высокие, светлого дерева шкафы, большой письменный стол, за которым в конце прошлого века работал драматург П. П. Гнедич, старинные кресла у стола, бронзовый бюст поэта на возвышении – вся эта торжественная обстановка хранилища производит большое впечатление. Но нас охватывает глубокое волнение, когда девушка раскрывает двери одного из шкафов, и мы оказываемся лицом к лицу с книгами, которые Пушкин держал в своих руках, разрезал своим ножом, читал.

Пушкин имел обыкновение читать книги с карандашом или пером в руках, и многие страницы их испещрены пометками поэта. При этом он вписывал в особую тетрадь те или иные заинтересовавшие его выдержки из прочитанного.

Отметки Пушкина на книжных полях дают возможность судить о том, какие темы его больше всего интересовали.

Очень много пометок в «Песне ополчения Игоря Святославовича, князя Новгород-Северского» А. Ф. Вельтмана, в мемуарах Байрона, опубликованных в 1830 году Томасом Мором, в сочинениях Вольтера и других.

Многочисленные отметки на «Записках о службе А. И. Бибикова», изданных в 1817 году, дают возможность предполагать, что Пушкин пользовался ими при работе над «Историей Пугачева». На многих страницах поставлены вопросы и рукою поэта написано: «Вздор!», «Откуда?». Слова «велел бить монеты с именем императора Петра III, рассылал повсюду Манифесты» Пушкин перечеркнул и написал: «Вздор!.. Пугачев не имел времени чеканить деньги и вымышлять затейливые надписи».