Александр Мещеряков - Политическая культура древней Японии

• Название: Политическая культура древней Японии
• Автор: Александр Мещеряков
• Издательство: РГГУ
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-7281-0572-6

Первый в отечественном и западном японоведении сборник, посвященный политической культуре древней Японии. Среди его материалов присутствуют как комментированные переводы памятников, так и исследования. Сборник охватывает самые разнообразные аспекты, связанные с теорией, практикой и культурой управления, что позволяет сформировать многомерное представление о природе японского государства и общества. Центральное место в тематике сборника занимает фигура японского императора.

---

Для решения стратегических вопросов управления с середины XVI в. достаточно регулярно стали собираться церковно-земские соборы, число участников которых могло быть крайне велико (считается, что в работе собора 1613 г., решившего, в частности, династический выбор в пользу Романовых, участвовало в совокупности около 5000 человек). Обычно полагают, что моделью, в соответствии с которой проводились земские соборы, были соборы церковные, однако нам представляется разумным в предшественники земских соборов записать и вече[671] — институт, никаких аналогов которому в Японии не находится.

Хотя в истории Японии и фиксируются не слишком многочисленные случаи учета мнения подданных, все они имели характер не столько публичного «совета» с «народом», сколько строго бюрократической процедуры, когда соответствующим лицам предлагалось подать письменное мнение (предложение) по тому или иному вопросу, окончательное решение которого остается за высшим руководством. И уж совсем немыслимыми выглядят прямые апелляции к мнению «народа» — каковые были предприняты, например, после страшного московского пожара 1547 г., воспринятого Иваном IV как божье наказание за грехи (он каялся сначала на соборе, потом — при стечении народа— на Лобном месте), при казни «сообщников» новгородского архиепископа Пимена в 1570 г., когда царь «в доспехе, в шоломе и с копием» разъезжал по площади, увещевая людей «подойти посмотреть поближе»[672], при выборах царями Бориса Годунова, Василия Шуйского, Михаила Романова и т. д.

Следует отметить также, что принятие на церковно-земских соборах судебников свидетельствует: хотя царь имел почти неограниченную власть над судьбой фактически любого человека и мог регулярно осуществлять «перебор людишек», его право на изменение законов выглядит отнюдь не безраздельным — кардинальный пересмотр законодательства требовал безусловной санкции со стороны его ближайшего боярского окружения, церковных иерархов и назначенных представителей «народа».

В этом смысле права тэнно были совсем иными. Его власть над судьбой отдельного человека была достаточно велика, но никогда не простиралась до тех пределов, когда сам правитель мог единолично и бесконтрольно решать судьбу своих подданных: объявлять опалу, сажать в темницу, отправлять в монастырь или же казнить без суда и следствия. В то же самое время полномочия (по крайней мере формальные) тэнно по пересмотру законодательства выглядят более широкими: для введения законодательных сводов («Тайхо рицурё» и «Ёро рицурё», 757 г.) не потребовалось созыва «съезда чиновников», церковных иерархов или же «народных представителей», а дополнения к законодательству, принимавшие форму указов тэнно (кяку), зачастую имели системообразующий характер.

Важно отметить, что маркеры занимаемого положения в России были более расплывчаты. Если в Японии каждому из чиновников присваивался один из 62 основных (регулярных или же «почетных») рангов[673], и его положение (включая форму одежды, материальное обеспечение и т. д.), таким образом, было детальнейшим образом определено законом[674]), то чины-титулы московской знати были, во-первых, не столь многочисленны (князь, боярин, конюший, окольничий, дети боярские или думные дворяне, стольники, стряпчие и некоторые другие), т. е. «цена социального деления» была в России значительно больше[675], и, во-вторых, не отличались строгой и однозначной соподчиненностью (система местничества, в которой «место» индивида определялось на уровне прецедентов, в которых обычно были задействованы сразу несколько лиц), что приводило к многочисленным конфликтам, арбитром которых всегда выступал непосредственно царь (местничество было окончательно ликвидировано в 1682 г., когда были сожжены все относящиеся до него документы).

Состав российской элиты был достаточно текучим и, в отличие от Японии, вполне открытым для иноземных вливаний (таких людей признавали высокими «по иноземству»). Среди «высоких по иноземству» было много татар, и в «государевом родословце» потомки царей казанских, астраханских и крымских стоят сразу вслед за удельными князьями киевскими, владимирскими и московскими, опережая потомков князей литовских, черниговских, суздальских и др.[676] На соборе 1682 г. было предложено составить книги нескольких категорий в зависимости от срока начала службы родоначальников фамилий. При этом первая книга должна была включать те «честные и княжеские роды», которые были на службе при Иване IV[677], т. е., если исходить из апеллирующих к мифу японских понятий[678], глубина исторических оснований для ранжирования российской элиты этого времени была чрезвычайно мала (в России отсутствовала строгая генеалогическая система, определявшая «тип родоначальника»). Вместе с конструированием царских династических легенд некоторые фамилии также стали апеллировать к своему мнимо татарскому или же «римскому» происхождению (например, Римские-Корсаковы), но это не смогло предотвратить положения, когда, по словам Г. Котошихина, многие знатные роды уже к середине XVII в. «без остатку миновалися».

Кроме того, важно иметь в виду, что наиболее общим принципом социального деления было чрезвычайно резкое противопоставление по линии царь — подданный. Считалось (и в этом можно углядеть монгольское влияние), что все в стране находится в полной собственности царя. Это касается как самой земли, так и всех «объектов», находящихся в пределах этого пространства. В эту же категорию попадали и люди: все подданные царя считались его «рабами» или же «холопами»[679]. Социальная иерархия даже высшей элиты была по отношению к царю иерархией холопов, а не аристократов.

В силу сравнительно слабого развития аристократического начала в России широкое распространение получили временщики, т. е. те лица, которые, согласно представлениям боярской аристократии, в силу своего незнатного (малознатного по сравнению с боярской аристократией) происхождения, не имели права на то влияние, которое они приобрели (М. Юрьев-Захарин и Ю. Шигона-Поджогин при Василии III, Сильвестр, Адашев, Б. Вельский, А. Щелкалов, сын приказного чиновника А. С. Матвеев и др.). Возвышение Б. Годунова также следует воспринимать в этом же контексте. Словом, сделать «стремительную карьеру» в России (в особенности начиная с правления Ивана IV с его целенаправленным «перебором людишек») было намного проще, чем в Японии, где существовало множество ограничителей (происхождение, система регулярных аттестаций на должность, строго организованная ранговая система с ограниченной возможностью «перепрыгнуть» через ранг), которые не давали простора для быстрого возвышения ни талантам, ни проходимцам. Почти при всех царях такие временщики имелись (можно сказать, что они были неотъемлемой частью системы управления), а сам царь имел по существу неограниченное право приблизить любого человека в обход обычаев «старины». Обычно такое приближение рано или поздно заканчивалось решительным отрешением от дел, что отличает временщиков от меритократов, т. е. угроза потерять свое положение была в России также значительно выше, чем в Японии.

Таким образом, в Японии принцип аристократизма был проведен в жизнь с гораздо большей последовательностью, чем это наблюдается в России. Несколько утрируя, можно сказать, что в Японии, как уже отмечалось, все должности, начиная с самого тэнно, были наследственными, а в России наследственной была только должность царя.

Судебная функция. Судебная функция правителя является, как известно, одной из его главнейших прерогатив. Видимо, не существует племенных или государственных образований, где бы вождь или монарх не считался верховным судьей, ибо одним из основных предназначений правителя является обеспечение (организация) коммуникации (в частности, разрешения конфликтов) между различными людьми, социальными группами, сословиями, классами, институтами, учреждениями и т. д.

Складывается впечатление, что начиная с VIII в. участие тэнно в судебных делах в «прокурорской» функции считалось нежелательным (законом ограничивается и время, когда можно было обращаться к тэнно за судебными санкциями в случае предполагаемого вынесения смертного приговора — исключается время различных праздников и ритуалов). Если относительно ранних правителей фиксируется довольно много сообщений, когда они сами вершат суд[680], то позднее эта функция редуцируется. Так, крайнее осуждение составителей «Нихон секи» (исходивших прежде всего из мыслительных конструктов VIII в.) заслуживает Бурэцу, о котором в записях, предваряющих основное изложений событий его правления, сообщается: «Став взрослым, он увлекся наказаниями преступников и законами о наказаниях. Он хорошо разбирался в законах, до заката солнца занимался делами, выискивал преступления, чтобы никто не избежал наказания. Много сотворил он злого, среди дел его ни одного хорошего не было. Не было казни, на которой бы он с удовольствием не присутствовал. Люди в стране боялись и трепетали».