Владимир Лидин - Три повести

• Название: Три повести
• Автор: Владимир Лидин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1967

В книгу вошли три известные повести советского писателя Владимира Лидина, посвященные борьбе советского народа за свое будущее.

Действие повести «Великий или Тихий» происходит в пору первой пятилетки, когда на Дальнем Востоке шла тяжелая, порой мучительная перестройка и молодым, свежим силам противостояла косность, неумение работать, а иногда и прямое сопротивление враждебных сил.

Повесть «Большая река» посвящена проблеме поисков водоисточников в районе вечной мерзлоты. От решения этой проблемы в свое время зависела пропускная способность Великого Сибирского пути и обороноспособность Дальнего Востока. Судьба нанайского народа, который спасла от вымирания Октябрьская революция, мужественные характеры нанайцев, упорный труд советских изыскателей — все это составляет содержание повести «Большая река».

В повести «Изгнание» — о борьбе советского народа против фашистских захватчиков — автор рассказывает о мужестве украинских шахтеров, уходивших в партизанские отряды, о подпольной работе в Харькове, прослеживает судьбы главных героев с первых дней войны до победы над врагом.

---

— Постараюсь оправдать, товарищ майор, — сказал Соковнин, вставая.

Мышкин протянул ему руку.

— Деформация пропорциональна напряжению… не так ли?

Но только на миг в раздвинувшихся морщинках его лица появилось московское, давнее, и он сейчас же согнал это.

Туман, предвещавший наутро мороз, поднялся с вечера и стер все очертания. Снежное поле, по которому крутилась пугавшая возможностью метели поземка, терялось во мгле тут же за линией траншеи. Атака назначена была на семь часов утра. В блиндаже командного пункта батальона на земляных нарах, покрытых соломой, спали заместитель и старший адъютант. Местность, на которой должен был вести бой батальон, Соковнин знал теперь до одиночных ветел при дороге и даже отдельных каменных плит на кладбище: утром, вылезши на бруствер, расстелив на нем карту, почти три часа кряду продумывал он предстоящий бой. Москва, ее судьба, близкий перелом в войне были не там, где-то, в огромных исторических перспективах, а именно здесь, в этой высоте, которую к 9.30 утра он должен со своим батальоном занять. Может быть, что-нибудь в сложной подготовке атаки упущено? Нет, с командирами рот все договорено, порядок взаимных действий с приданными артдивизионом и ротой танков обусловлен. Пушки вытянуты на прямую наводку. Теперь сон, сон… столь необходимые два-три часа сна. Но спать он не мог. Он докурил папиросу и выбрался из блиндажа. Морозный воздух был густ. В стороне, в боковом окопе, с сухим потрескиваньем бойцы доплетали из хвороста маты для преодоления проволочных заграждений. Он стал пробираться ходами сообщения в первую траншею. Ветер, поднявший с вечера поземку, утих. На земляном выступе, там, где траншея ломалась углом, — подняв воротники полушубков и засунув руки в рукава, беседовали друг с другом двое бойцов.

— Ты посчитай, — сказал один спокойным, обстоятельным голосом, — народу у нас сколько воюет? Миллионы. Каждого накорми да одень, да винтовку в руки каждому дай. На тебе вот и полушубок, и ноги в тепле… а у меня отец да браты в прошлую войну в дырявых шинелишках на Карпаты ходили, да винтовка, рассказывают, была одна на троих.

— Я что же… я против этого не говорю, — ответил второй неуверенно. — А немец-то тоже своих небось кормит.

— Кормит. Он к рукам сколько государств прибрал… за их счет и кормит. А нам на себя только надеяться нужно… У нас год за годом сколько станков, да машин, да тракторов, да такого еще, что, может, никому и не снилось, выпускали. Вот оно и выходит на поверку — планы-то к делу пришлись.

Он вдруг замолчал, прислушиваясь. Соковнин подошел ближе, и солдаты узнали его.

— Табачку нет, товарищ старший лейтенант, — вздохнул первый, хозяйственный, ефрейтор старшего срока Костин.

— Как так — нет? — встревожился Соковнин. — Я же приказал выдать.

Он вспомнил, как в конце октября, когда созвал командиров батальонов Мышкин, они, вместо ожидавшегося сообщения о положении на фронте, услышали пристрастный допрос о запаривании половы и о железных печурках. Как бы измельчившим высокую идею войны показался тогда ему бывший преподаватель. Теперь он знал, что именно то — в порядке ли обувь солдата, сыт ли он, есть ли у него табак, получил ли письмо из дома — в огромной степени определяет успех. У людей не было табаку — это его недосмотр… как хорошо, что он не поддался соблазну и не уснул. Он достал папиросы, высыпал им половину коробки и стал пробираться дальше. Большинство людей спало. Только на левом фланге бодрствовавший пулеметчик пожаловался, что заедает пулемет. Надо было распорядиться заменить пулемет. Приказать немедленно раздать людям табак. Он вернулся в блиндаж, отдал последние распоряжения и все-таки на часик уснул.

На рассвете поднялся туман. Все было безмолвно в морозной утренней мгле. После короткого сна почти до тоски хотелось крепкого чая. Командир роты танков, с воспаленными, еще непроспавшимися глазами, жадно заглушал эту утреннюю тоску дымом торопливо скрученной из обрывка газеты папироски. Тревожно запищал зуммер телефона.

— Волга слушает. Вас, товарищ комбат, — сказал телефонист, прикрыв трубку рукой.

Соковнин пригнулся к телефону.

— Слушает сто двадцать пятый.

— Как дела, Волга сто двадцать пять?

Он узнал голос Мышкина.

— Всё в порядке.

Стрелка на часах в браслетке на его руке подползала к семи.

В блиндаже дрогнуло от гула и грохота. С шорохом струйками поползла по стенкам земля — начиналась артиллерийская подготовка. Соковнин с командирами артдивизиона и роты танков перебрались в ближнюю щель. Черный дым разрывов прикрыл позиции немцев. Что-то горит, и морозный туман с мелким нафталиновым инеем сверкает.

— Это твои сюда бьют? — спросил Соковнин довольно командира артдивизиона. — Порядок. — Ему нравился новый веселый смысл, приданный войной этому короткому слову.

Командир роты танков также одобрил огонь — пушки били туда, где должны были пойти его танки. Теперь час до атаки. От короткого сна ломит веки. Кто знает, может быть, именно отсюда, откуда будет наступать батальон, и начнется великое обратное движение? Ах, красавица Москва… особенно в первый снег. Когда упала бомба возле Центрального телеграфа? Он так и не заметил тогда, шестого ноября, уцелел ли цветной глобус над входом. «А если окопы, вырытые вашими руками, Марина, и не удастся использовать, — не огорчайтесь, всё к лучшему!» Еще тридцать пять минут. Хорошо ведут подготовку… немцы сейчас запрятались в землю. Надо поднять батальон к рубежу атаки, к линии разрывов снарядов, чтобы не дать немцам опомниться. Теперь уже нельзя отвести взгляд от стрелок часов. 8.10. Синева утра обмялась. Жалко, что не успел побриться. Что делают сейчас люди в траншее? Тот, вчерашний, хозяйственный? Наверное, последние сладчайшие затяжки из прилипнувшего к пальцам окурка. 8.20 — десять минут до атаки.

— Передайте в роты — начать выдвижение на рубеж атаки! — крикнул он, нагнувшись в сторону блиндажа, телефонисту.

Команду передали по ротам. Еще минуты выжидания. В смягчившейся синеве уже видны поле и проступающие, точно на медленно проявляемом негативе, крайние домики села.

— С НП командира полка красная ракета, товарищ комбат, — доложил наблюдатель.

— Давай зеленую ракету! — не отрываясь от окуляров стереотрубы, приказал Соковнин сигнальщику.

Со свистом поднялась в воздух и на мгновение повисла, точно огонек семафора, открывающий путь, зеленая ракета. Пошли. Он увидел, как залегшие на рубеже атаки бойцы — там, где только что перестали рваться снаряды, — ворвались в передние траншеи немцев. «Молодцы! Хорошо идут», — сказал он сам себе вслух. Второй батальон наступает справа — к девяти часам утра он должен занять домики выселок, батальон слева — ворваться в траншеи. Но ключ там — на высоте, где уже проступает в утреннем тумане церковь с кладбищем. Первая рота преодолела траншею, идет дальше. Что со второй ротой, почему она не выходит из траншеи? А… два пулемета справа прижали и не дают подняться.

— Огня, огня… по второй траншее — всем дивизионом! — крикнул он командиру артдивизиона.

Что-то в черном дыму разрывов летит в воздух — может быть, балки накатов или фигуры немцев. Дивизион прекратил огонь. Из траншеи начали выбираться бойцы второй роты. Соковнин с облегчением вздохнул. Внезапно с левого фланга стали выползать на пригорок немецкие танки. Они вели по наступающим огонь из всех пушек.

— Передайте командиру полка — танки противника, пять штук, с южной окраины атакуют батальон во фланг. Прошу огня, — приказал он телефонисту.

Несколько минут спустя с гулом пронесся первый снаряд, за ним — другой. Один из танков, тяжело переваливавший через снежный сугроб, вдруг остановился, его вторично накрыл снаряд; танк начал гореть. Остальные повернули обратно. Когда дымы разрывов отнесло в сторону, стало видно, что первая рота ворвалась в окраинные домики. Все огороды на спуске чернеют от бегущих. Командир роты просит огня по церкви: оттуда бьют два немецких танка.

— Как окраина?

— Занята, товарищ комбат.

— Дать по церкви огонь!

Он едва удержался, чтобы не обнять запыхавшегося посыльного от командира роты. Теперь туда, через поле, к окраинным домикам. Связисты, следующие за ним, не поспевают тянуть связь. Снег становится глубоким, пот течет по спине. Отсюда, с подъема, видно, что вторая рота тоже ворвалась в село. Молодец командир дивизиона, дал хорошего огонька по церкви — немецкие танки молчат. Бледное, мертвое пламя вдруг поднимается с левой стороны над селом. Противник поджигает дома, — значит, отходит… Он торопливо расправил на подоконнике в окраинном домике склеенную полукилометровку. Единственная дорога отступления — левее церкви: целиной, по глубокому снегу не уйдут. Надо решать все немедля — самому, на месте, связи с командиром полка еще нет. Соковнин повернулся к командиру танковой роты.