Владимир Лидин - Три повести

• Название: Три повести
• Автор: Владимир Лидин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1967

В книгу вошли три известные повести советского писателя Владимира Лидина, посвященные борьбе советского народа за свое будущее.

Действие повести «Великий или Тихий» происходит в пору первой пятилетки, когда на Дальнем Востоке шла тяжелая, порой мучительная перестройка и молодым, свежим силам противостояла косность, неумение работать, а иногда и прямое сопротивление враждебных сил.

Повесть «Большая река» посвящена проблеме поисков водоисточников в районе вечной мерзлоты. От решения этой проблемы в свое время зависела пропускная способность Великого Сибирского пути и обороноспособность Дальнего Востока. Судьба нанайского народа, который спасла от вымирания Октябрьская революция, мужественные характеры нанайцев, упорный труд советских изыскателей — все это составляет содержание повести «Большая река».

В повести «Изгнание» — о борьбе советского народа против фашистских захватчиков — автор рассказывает о мужестве украинских шахтеров, уходивших в партизанские отряды, о подпольной работе в Харькове, прослеживает судьбы главных героев с первых дней войны до победы над врагом.

---

— Как пройти в школу? — спросил он.

Старуха не торопилась с ответом, и он успел осмотреть жилище. Несколько сундуков стояло у стены, на них лежали аккуратно сложенные ватные одеяла. Кроме сундуков в доме стояло еще много берестяных коробок с вырезанными на них узорами, делать которые были мастерицы женщины. Вдоль стен всего жилища шли теплые каны, служившие для сидения и для спанья: дымоход от очага был проведен под ними. Но Алешу больше всего заинтересовала работа женщины над листом бересты. Женщина была очень молода, с двумя блестящими черными косами, туго скрученными. Острым узким ножом она быстро вырезала рисунок на сложенном вчетверо листе бересты, и в легких и уверенных линиях можно было уловить очертания каких-то фантастических птиц и рыб. По временам она нажимала подбородком на нож, и это определяло изгиб крыла или клюва. Потом женщина расправила бересту, смахнула вырезанные частицы, и непонятный сначала рисунок, повторенный четырежды, ожил. Птицы, похожие на петухов, сидели клювами друг к дружке, и две узорчатые рыбы под ними закругляли свои двойные хвосты. Все это было обвито рамкой из листьев и завитков, сплетавшихся в стройный, выверенный глазом орнамент.

В зыбке заплакал ребенок, и женщина оторвалась от работы и показала Алеше в раскрытую дверь на дом, который стоял выше всех.

— Вот школа, — сказала она, словно он только что задал ей вопрос.

…Три года прошло с той поры, когда он в последний раз видел Аниську. Вот он снова сидит перед ней и смотрит в ее повзрослевшие серые глаза. Только нос у нее все такой же веснушчатый, как в детстве, — смешливый и любопытствующий нос, по которому любил он легонько щелкнуть, да мелкие белые зубы, разгрызавшие самые тугие орехи.

— Вот уж не ждала тебя, Алеша, — сказала она. — Да какой здоровый ты стал…

И она улыбнулась по-давнему, совсем так, как улыбалась когда-то, веселая и смешливая, готовая прыснуть по любому поводу. Однако сейчас же согнала эту несвоевременную улыбку, неподходящую для учительницы.

— Я все думала домой летом съездить, да никак не получалось, — сказала она. — Мы тут взялись организовать женскую секцию, пришлось большую работу провести среди женщин.

— Ты что же, или надолго забралась сюда?

— Надолго, Леша, — ответила она.

Детское выражение ее лица сгладилось, и серые глаза стали сосредоточенны.

— Работы здесь много, непочатый край. Я скажу тебе, что́ меня сюда потянуло. Видишь ли, в техникуме я много прочла об истории нанайского народа. История эта невеселая, и даже названия-то настоящего народа до сих пор не было: звали их и ходзенами, и тазами, и гольдами… каждый на свой лад. Это маленький, но мужественный и способный народ. И охотники замечательные, и природу умеют читать, как книгу, и художники большие… — Он вспомнил, как появлялись крылатые птицы из-под ножа художницы. — А вся их история — это вымирание сплошь. У меня есть тут таблицы… могу показать. Вот гляди: в Хабаровском районе за семнадцать лет по тысяча девятьсот пятнадцатый год вымерло двадцать четыре процента, в Никольско-Уссурийском — семьдесят восемь и в Николаевском районе — девяносто один… Девяносто один, можешь это понять? Все племя вымирало… а ведь, наверное, этому племени тысяча лет!

Она волнуясь ходила по комнате. На столе лежали ученические тетради, на стене висела карта Союза с обведенными красным карандашом границами Дальневосточного края, разбег карандаша был широкий.

— И всегда этот народ обманывали, — продолжила Аниська. — Пользовались его доверчивостью, тем, что не привык он к обману и злу, — и обманывали, и спаивали, и заставляли работать на себя: и китайцы-купцы и русские купцы… а теперь все это, конечно, все изменилось, к счастью! Я изучила немного язык, чтобы стать учительницей. Для начального обучения моих знаний хватает, но я продолжаю учиться, могу уже и говорить, хоть и не очень свободно. Разве не правильно поступила? Учителей по этой специальности мало, и мало кто хочет ехать сюда.

— Если выдержишь и не уйдешь, значит, правильно.

— Нет, не уйду.

Из окна было видно, как темнел и выцветал Амур. Красные краски выгорали, желтизна ложилась на его широком просторе. Потом стала выцветать и она. Острый молодой месяц одиноко висел на небе.

— Я, между прочим, тоже уеду далеко. В эту зиму в Хабаровск не вернусь, — сказал Алеша.

И он рассказал о Дементьеве, о вечной мерзлоте и о поисках воды в ней. Они сидели рядом, и он чувствовал своим крепким плечом худенькое плечико.

— Как я рада, что ты заехал, — сказала Аниська. — А то бы уехал и не простился, и опять на три года.

Она видела теперь близко золотистый пух на его лице, обещавший скоро усы, — у него, у Алешки, усы!

— А здоровый ты стал… бычище, — подразнила она.

— Да и ты тоже… вроде бурундучихи… — нашелся он не сразу.

— Слабовато!

— Ну, рыжая, как бурундучиха… только полос не хватает!

— Какая же я рыжая…

Она трясла головой, и рыжеватые сухие волосы падали ей на лицо. Маленькие кулачки колотили по его спине.

— Ну, погоди же… бурундучиха! — Он перехватил ее руки и крепко сжал в запястьях. — Вырвись… попробуй.

— И не буду вырываться, — сказала она спокойно и вдруг поцеловала его в облупленный нос… Он отпустил ее руки. Она поправила волосы. — Учительница Анастасия Маркова, — сказала она и показала самой себе в зеркале язык.

— Вот учительница Маркова, — представил Актанка, входя. — Есть еще другая учительница, Пейкель. Мы к ней тоже зайдем. Пусть Маркова скажет, сколько не хватает учебников и сколько нужно тетрадей.

Дементьев посмотрел на Аниську.

— Знаете, какой я вас знал? Вы тогда ростом с бутылку были… вот когда знал. Ваш отец в третьем доме от нашего жил. А вы меня даже не знаете.

— Фамилию знаю, — ответила Аниська, краснея.

Однако Актанка не успел показать всех достижений. Надо было еще договориться в правлении колхоза, чтобы отпустили охотника.

— Хорошо, — сказал Актанка. — Теперь пойдем к другой учительнице — Пейкель.

— Нет, пойдем в правление колхоза. Когда-нибудь приеду еще и все посмотрю.

И Актанка, чуть обиженный, что Дементьев так и не осмотрел школы, повел его в правление колхоза.

Уже под вечер Заксор принес на пароход свое ружье и мешок. На заседании правления Актанка настоял, чтобы взамен охотника Дементьев поднажал в наробразе насчет учебников и тетрадей для школы. Теперь Заксор сидел за общим столом и пил чай. Все пили чай: Актанка, еще два члена правления — Гензу Киле и Ваоли Гейкер, и Аниська, и Алеша, и Дементьев. Большое блюдо с печеньем стояло на столе, и тарелка с конфетами, и масло, и хлеб. Актанка пил третий стакан чаю. Лицо его блестело от пота. Он был здесь старший, и надо было показать другим, что он ценит гостеприимство.

— Так, — сказал он наконец и отодвинул стакан. Другие охотники тоже отодвинули стаканы: чаепитие было окончено. — Заксор уходит. Будет работать государственное дело. Весной придет — даст колхозу отчет.

Заксор сидел, опустив голову, — говорили о нем. Нравился ему пароход с большими и шумными колесами, нравилось и то, что понадобился он, охотник из далекого стойбища.

Шел уже двенадцатый час, и было время прощаться. Охотники поднялись и подали по очереди руку Дементьеву. Затем они также подали руку Заксору.

— Счастливо сидеть, — сказал за всех Актанка.

— Счастливого пути, — ответил коротко Заксор.

Он оставался на пароходе и, значит, должен был пожелать уходящим счастливого пути — таковы были правила. Теперь была очередь Аниськи.

— Ну что же, пожелайте Алексею найти хороший источник, — сказал Дементьев. — Найдем воду, это ему для техникума очень пригодится. Неоценимая практика.

Он остался с охотником на пароходе, а Алеша пошел проводить Аниську до дому. Острый молодой месяц, налитый и округлый как рог, стоял над Амуром. Река блестела чешуей своих быстрин и воронок. Одинокая оморочка с огоньком на носу двигалась вдоль берега стойбища. Все было прозрачно, полно осени, последнего ее тепла. Многое хотелось сказать в эти последние минуты перед расставанием. Нет, уже не толкали они друг друга на ходу и не придумывали нелепые прозвища.

— Так как же, уходишь? — спросила вдруг Аниська совсем по-детски.

Они поднялись на пригорок.

— Тебе хорошо, — сказал он, — ты уже для себя все нашла. А я еще ничего не нашел…

Он расширенными глазами глядел на ночной широкий Амур, на месяц, который тот нес в своих водах и так и не мог унести, на далекие, слитые с ночью очертания сопок.

— Воду вы, конечно, найдете, — сказала Аниська так убежденно, что он сам удивился, как мог усомниться в этом. — А там и — в техникум. Станешь инженером со временем. Будущим летом приеду домой. Тогда встретимся.