Юрий Корольков - В катакомбах Одессы

• Название: В катакомбах Одессы
• Автор: Юрий Корольков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1968

---

Полный отчаяния, подросток лежал на голых нарах, уткнувшись лицом в свернутый ватный пиджак. Его как могли успокаивали, убеждали. Любарский поднимал голову, и в глазах его было столько тоски и страдания, что друзья опасались, как бы он чего над собой не сделал. Однажды Гриша сказал:

— Помните, ребята, мы читали письма… Комсомольцев, которых казнили белые. Разве они могли бы так?

— Так ведь это обман. Тебя Старик на обман взял, на провокацию. — Гордиенко вскипал при одном воспоминании о хозяине мастерской. Он ненавидел его лютой яростью…

Гриша стоял на своем:

— Помните, как писала Дора: «Я умираю как честная коммунистка…» А я?.. Ой, гад, что он со мной сделал!.. — Любарский снова зарылся с головой в пиджак, и острые плечи его начали вздрагивать.

Когда Гриша несколько успокоился, он признался товарищам:

— Знаете, ребята, ведь Дора Любарская мне тетка, родная сестра отца…

— Чего же ты сразу не сказал? — спросил Хорошенко.

— Не знаю… Подумали бы — хвалится… Ведь нам до них, как до неба… Помните, как она просила поклониться солнцу, цветам. Потому что у нее на душе светло было… А у меня…

— Опять за свое! — сердито проворчал Яков.

Гриша Любарский мучился до тех пор, пока случайно не встретился с Бойко-Федоровичем. Это произошло в коридоре, когда Любарского вели на допрос. Старик, как его звали ребята, шел навстречу Грише в сопровождении румынского солдата. Все произошло в мгновение ока. Гриша рванулся к ненавистному человеку, пытаясь дотянуться руками до его лица. Федорович откинул голову, и пальцы с яростью скользнули по горлу, по твердому, выступающему вперед кадыку. В исступлении Гриша рвал на предателе одежду, царапал, кусал ему руки.

— Подлюга!.. Сволочь!.. Вот тебе за всех нас, подлюга!.. — бессвязно кричал он.

Любарского с трудом оторвали и поволокли в карцер. А предатель платком вытирал кровь, выступившую на исцарапанных руках, шее, и растерянно повторял:

— Вот звереныш… Вот звереныш… Смотри ты, какой дьяволенок!..

После этого случая Гриша Любарский сделался спокойнее.

Их судили в мае 1942 года на Канатной.

Председатель военно-полевого суда поочередно называл фамилии подсудимых. Он уже собрался предоставить слово военному прокурору, когда Бадаев поднялся со своего места.

— Господин председатель, — начал он, не дожидаясь, когда ему разрешат говорить, — вы не назвали фамилии еще одного подсудимого, — я говорю о Бойко-Федоровиче, моем помощнике и командире городского партизанского отряда. Я передаю ходатайство моих товарищей — Бойко-Федорович должен быть на скамье подсудимых. Соблаговолите учесть нашу просьбу…

Бадаев говорил сдержанно, тихо, но каждое его слово четко звучало в тишине пустого зала. Даже секретарь перестал шелестеть бумагами. Прокурор свирепо взглянул на Бадаева, вскочил со стула, но председатель жестом остановил его, наклонился к судьям, и они начали шепотом совещаться. Бадаев стоял, заложив руки за спину, чернобородый, широкоплечий, ненадломленный, несогнутый. Судья объявил — заседание отменяется.

Через три дня их привели снова, перечислили всех подсудимых, в том числе Федоровича, но секретарь зачитал справку тюремной администрации: Бойко-Федорович бежал из сигуранцы, а потому не может быть доставлен в зал судебного заседания. Сигуранца спасала предателя…

Суд длился не больше получаса — ровно столько, чтобы прочитать обвинение. Председатель сказал, что приговор он сообщит завтра в тюрьме, и закрыл заседание.

Приговор объявили на тюремном дворе, куда согнали заключенных из всех камер. Осужденные стояли отдельной группой.

— Смертная казнь… Смертная казнь… Смертная казнь… — читал судья, перечисляя фамилии. Он стоял на табурете и возвышался над головами толпившихся узников.

— Мы другого не ждали! — громко воскликнули Шестакова. К ней бросился надзиратель. Ее загородил Яша Гордиенко, кто-то еще.

Председатель суда опустил руку, державшую приговор, и официальным тоном сказал:

— Все осужденные имеют право подать ходатайство о помиловании на имя его величества короля Румынии Михая. Прошу заявить о вашем желании.

И снова вперед выступил Молодцов.

— Мы на своей земле! — гневно бросил он. — На своей земле мы у врагов пощады не просим!

— Мы на своей земле! — будто эхо ответили другие.

Судья раздраженно закусил губу, поспешно сошел с табурета и покинул тюремный двор.

ИГРА РАЗВЕДОК

Как только Асхат Францевна Янке, недавний врач партизанского отряда, выбралась из катакомб и вернулась в уютненькую, чистенькую, будто вылизанную квартирку своих родителей, как только брезгливо сбросила пропахшую смрадной гнилью одежду и, вымывшись, облачилась в пышный розовый пеньюар, она облегченно вздохнула и воскликнула:

— Боже мой, теперь это все в прошлом!

Но прошлого еще не было. Были катакомбы, в катакомбах люди, с которыми она прожила долгие месяцы, а среди них человек, которого Асхат задалась спасти любой ценой.

В городе Асхат Францевна немедленно развила кипучую деятельность. Уже на другое утро она сидела у своего дальнего родственника Вольке, который при новой власти, оказывается, стал каким-то начальством. Работал он в «Фольксдейче-миттельштелле» — обществе заграничных немцев, в учреждении с длинным-предлинным названием в двадцать четыре буквы. Асхат не стала таиться, рассказала все про катакомбы, про мужа, просила совета, помощи.

Вольке тщательно расспросил, где живет сейчас Асхат, как ее можно найти в городе, и пообещал завтра же поговорить с нужным человеком. Он расспрашивал Асхат так подробно, будто опасался, что она передумает и больше не придет. Но Янке пришла. В следующую встречу Вольке сказал, что виделся с начальником «Фольксдейче-миттельштелле» оберштурмфюрером[4] Гансом Гербихом. Теперь все будет зависеть от них самих — от Асхат и ее мужа. Пусть он сначала придет сюда, познакомится, а потом Вольке сведет его с господином оберштурмфюрером.

Как только радист Глушков вышел из катакомб, об этом немедленно стало известно в гестапо. Едва Асхат встретила супруга, она сказала ему:

— Милый, я, кажется, все сделала… Мы сможем уехать в Германию, но для этого тебе нужно вести себя очень умно. Дядя сказал: если ты добровольно явишься в гестапо, тебе сохранят жизнь и нам разрешат поехать в Мекленбург. Там живет моя тетка, ты сможешь принять немецкое подданство.

Асхат повела Глушкова на квартиру господина Вольке. На улице перед домом стоял «оппель-капитан» с германским военным номером. Вольке поздоровался с новым родственником и сразу начал торопить супругов — надо спешить к Гербиху.

Было воскресенье, и Ганс Гербих отдыхал дома. Он жил на Большом Фонтане рядом с рыбачьим поселком на берегу моря, куда Глушков возил оружие для партизанской базы. Вот мост через овраг, вот дорога, уходящая влево, а вон там, за каменным забором, домик Ксении Булавиной… Глушков отвернулся, предателя покоробило от воспоминаний.

«Оппель-капитан» проскользнул по шоссе дальше и остановился. День был необыкновенно жаркий, но Ганс Гербих, преуспевающий эсэсовец, встретил приехавших в полной форме — в начищенных сапогах, в бриджах и суконном френче с повязкой-свастикой на рукаве. Работал он в группе подполковника Шиндлера, которая именовалась «Тотенкопфгруппен» — «Мертвая голова».

Разговаривали в кабинете, куда горничная принесла кофе в маленьких баварских чашках. Гербих подтвердил — господин Глушков может рассчитывать на благосклонность и снисходительность германских властей в ответ на его откровенность и некоторые услуги. Гербих поинтересовался, верно ли, что радист располагает шифром для связи с Москвой.

Потом пошли купаться на море, радист долго не раздевался, стесняясь своего белого тела, которое казалось особенно белым и дряблым в сравнении с упитанным, бронзовым торсом оберштурмфюрера Гербиха. Предательство состоялось. Радист Глушков еще не мог осознать перемен, которые произошли с ним меньше чем за двое суток. Вчера утром он был в катакомбах среди партизан, а сегодня пьет кофе на даче оберштурмфюрера…

В понедельник Глушков уже сидел перед Гансом Шиндлером в гестапо на Пушкинской улице. Фашист разговаривал с ним как будто доверительно, однако не оставлял своего надменного и пренебрежительного тона. Он просто ни во что не ставил сидевшего перед ним длинноволосого, пепельно-бледного человека с испуганными глазами. Этот испуг Шиндлер подметил сразу и действовал наверняка. Он сказал радисту, в чем будет теперь заключаться его работа, — будто бы брал человека на службу, о которой давным-давно все договорено. Прежде всего нужно восстановить связь с Москвой. Диктовать текст будет он сам — Ганс Шиндлер. Шифр передать немедленно. После того как Глушков выполнит задание, он сможет уехать с женой в Германию.