Юрий Корольков - В катакомбах Одессы

• Название: В катакомбах Одессы
• Автор: Юрий Корольков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1968

---

В следующей шифровке он передал:

«В связи с длительным отсутствием Борисова, с возможностью его ареста прошу срочно сменить позывные, время передач, длину волны».

На шифрограмме рукой Григория написана резолюция:

«Ответ несколько задержать».

И вот последняя радиограмма Глушкова:

«Борисов возвратился в Одессу. Был только в Трубчевске. Дальше пройти не мог. Борисова две недели держали под арестом. Связь с Центром через делегата невозможна. Прошу организовать помощь деньгами, оружием, а главное — руководством».

Григорий распорядился:

«Игру прекратить, продолжать ее не имеет смысла».

Центр несколько месяцев отвлекал внимание противника, а тем временем восстанавливал нарушенные связи с одесским подпольем.

Вскоре в Одессе заговорила другая станция, которая до самого освобождения города поддерживала связь борющейся Одессы с Центром. Пока шла игра, на самолетах сбросили двух радисток-парашютисток, установили связь с подпольем. Радиостанцию развернули на Перекопской улице в оккупированном городе.

ЗАПОМНИТЕ ИХ ИМЕНА!

В деле «Операция «Форт» в отдельном конверте хранятся письма, написанные Яшей Гордиенко в одесской тюрьме перед казнью. Крохотные лоскутки оберточной бумаги, обрывки газет, даже спичечная коробка с неясными строками карандаша… Их получил следователь, искавший предателя Бойко-Федоровича.

Матрена Демидовна, мать братьев Гордиенко — Якова и Алексея, пришла к нему после освобождения города от фашистов. Была она в старенькой кацавейке, в стоптанных башмаках, повязанная темным платком. В руках плохонькая авоська, сшитая из кожаных лоскутков. Присела на краешке стула, и следователь стал осторожно выспрашивать ее обо всем, что произошло в городе, о ее сыновьях.

…Яков и Алексей мало что говорили ей про свои дела. Конечно, мать матерью, а язык надо держать за зубами. Да Матрена Демидовна и сама ни о чем не спрашивала. Не говорят — значит нельзя. Потом уж, когда сыновей взяли, Яков передавал кое-что на волю, рассказывал и на свиданьях. А разве много что скажешь, если рядом стоят румынские полицаи, а может, и еще кто подслушивает разговор.

Сыновей растила одна, муж-столяр помер давно. Сама неграмотная, даже расписаться не может. Когда пришли румыны, старшему — Алексею — двадцати не было, а Яков того моложе — шел семнадцатый год. Есть еще дочь Нина, но ту бог миловал, уцелела, а ведь тоже братьям помогала, куда-то ходила, носила какие-то записки, что-то передавала.

Алексей работал на ювелирной фабрике, Яков учился в школе, а как с Бадаевым познакомились, открыли они слесарную мастерскую для отвода глаз. Хозяином у них Бойко Петр Иванович был. По настоящему-то фамилия его Федорович. Он всех и продал. Как его звали, теперь не припомнит.

— Антон Брониславович? — напомнил следователь. — Но откуда известно, что Федорович предатель?

— Вот-вот, он самый… Откуда известно? А вот откуда…

Женщина неторопливо достала из кармана какие-то бумаги, завернутые в платок, раскрыла паспорт, вынула из него бумажный лоскуток-записку размером не больше ладони:

— Тут все написано, Яков мой из тюрьмы писал. Вот в этой сумке и передавал, под подкладкой. Матрена Демидовна подняла сумку и показала разорванный шов, в который едва можно было протиснуть два пальца. Глаза у женщины были сухие, суровые.

Следователь развернул записку, сложенную вчетверо, и с трудом прочитал неясные строки, написанные неуверенным, почти детским почерком.

«Запомните его фамилию — запишите, а когда примут Советы, то отнесите куда надо. Это провокатор — Бойко Петр Иванович, или он же Федорович Антон Брониславович… Он продал своих товарищей, продал нас и еще раз продал, когда мы думали бежать из сигуранцы…

Не унывайте! Наша будет победа. Целую крепко.

Яков».

Следователь попросил у Матрены Демидовны письма ее погибшего сына. Это очень надо.

— Надо так надо, — негромко говорила женщина. — Яков сам наказывал — отдать куда нужно. Что тут поделаешь…

Мать Якова Гордиенко осторожно раскрыла завернутые в платок письма и протянула их следователю. Не сразу — по одному.

Неграмотная женщина, на память знала каждую записку, помнила, о чем просил в них Яков.

— Вот это — самая первенькая. Он ее вон на каком листочке написал. Карандаш-то, видать, неточеный был… А это та самая, в которой Яков зачем-то отраву просил передать в тюрьму. Уж как он остерегал нас этот яд голыми руками не брать… Ну, а вот в этом письме…

Матрена Демидовна объясняла каждую записку, которую протягивала следователю. Передав последнюю, она вытерла уголком платка повлажневшие глаза и сказала, будто убеждая себя:

— Берите уж, у вас они целей будут. А мне что, неграмотной, сама все равно прочитать не умею.

Все эти письма сохранились в архивном деле.

Письмо первое.

«Здравствуйте, дорогие! Не горюйте и не плачьте. Пели буду жить — хорошо, если нет — что поделаешь. Этого требует Родина. Все равно наша возьмет!

Целую крепко, крепко!

Яков».

Письмо второе.

«Третьего июня в шесть часов вечера расстреляли группу Мельникова, Стрельникова — всего шестнадцать мужчин и пять женщин. Застрелили одну больную женщину. Ведь это варвары! Стрельников просил передать его письмо на волю. Я обещал ему.

Была ли у вас девушка по имени Лида?

Я передаю тельняшку, оставьте на память. Я в ней был на суде. Храните газету, где будет мне приговор. Газета вам еще пригодится. Целую.

Яков».

К письму Якова приложена записка Стрельникова:

«Одесская тюрьма, 2-й корпус, 4-й этаж, 82-я камера.

Группу предал изменник Родины, которого должна покарать рука советского закона.

Мы все умираем, как герои. Ни пытки, ни побои не могли нас сломить. Я верю в нашу победу, в наше будущее. Прощайте, дорогие друзья. Крепко целую.

Георгий Стрельников».

Письмо третье.

«Здравствуйте, дорогие! Пришлите газету. Какое положение в городе? Что вообще слышно? Мне остается жить восемь или десять дней до утверждения приговора.

Я отлично знаю, что меня не помилуют. Им известно, кто я такой. Но я думаю, что Старику тоже придет конец. Его должны убить, как собаку. Еще ни один провокатор не оставался жить, не умирал своей смертью. Так будет и с этим. Мне и моим друзьям было бы легче умирать, если бы мы знали, что эту собаку прибили.

Не унывайте! Все равно наша возьмет. Еще рассчитаются со всеми гадами. Я думаю еще побороться с «турками». Если только удастся. А если нет, умру как патриот, как сын своего народа, за благо России».

Письмо четвертое.

«Здравствуйте, дорогие! Пришлите бумаги, карандаши и самобрейку. В тюрьме первый раз брился.

Бросьте, мама, всякое гаданье на картах! Уж если хотите гадать, ступайте на Коблевскую улицу к Сулейману. Спросите, что мне «предстоит», буду ли я на воле. Все это чепуха. Я без карт нагадаю, что нашим врагам скоро будет крышка.

Прошу вас, пишите разборчивей. Напишите подробнее, в чьих руках Харьков, что вы знаете о Николаеве.

Верю, что буду жить на воле, только не через помилование. Есть у нас одна думка…»

Письмо пятое.

«Нина, сестричка! Пишу это только тебе и еще Лиде. Достаньте финку — такой нож, длиной 20—30 сантиметров, положите в тесто и запеките. Этот хлеб на свиданье во вторник дайте мне в руки или положите на самое дно сумки. Сделайте обязательно».

Письмо шестое.

«Не унывайте. Жалею, что не успел обеспечить вас материально. Алеша Хорошенко поклялся мне, что, если будет на воле, вас не оставит в беде. Можете быть уверены, он будет на свободе. У него есть время, ему дали пожизненное заключение, выберет момент и улизнет из тюрьмы. Наше дело все равно победит.

Достаньте мне документы, они зарыты в сарае. Там лежат фотографии моих друзей, мой комсомольский билет и еще газета с гражданской войны. Как бы нам получить ее сюда в тюрьму. В газете есть письма комсомольцев, приговоренных к смерти. Вот были герои!

В сигуранце у меня не вырвали, что я комсомолец. В тайнике есть и мои письма. Есть там и коробочка, можете ее вскрыть. Мы клялись в вечной дружбе и солидарности друг другу, но все очутились в разных местах. Я приговорен к расстрелу, Вова, Миша, Абраша эвакуировались. Эх, славные были ребята! Может быть, кого-нибудь встретите. Эти тоже не уступят тем, кто отважно сражался в гражданскую войну.

У меня к вам просьба. Там, где вы доставали деньги, на полке в левом углу лежит яд. Имеет запах ореховой косточки. Бумагу проело. Будьте осторожны. Достаточно крошки с булавочную голову — и человек будет мертв.