Николай Устрялов - Италия — колыбель фашизма

• Название: Италия — колыбель фашизма
• Автор: Николай Устрялов
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-4438-0221-3

Слово «фашизм» традиционно ассоциируется с Германией 1933–1945 годов. Это было связано с типично советской точкой зрения, которая видела в режимах Гитлера и Муссолини единую силу, являющуюся реакцией на победное шествие коммунистической идеологии. В режимах Гитлера и Муссолини действительно много общего. Однако и много различий, что, кстати, признавал и Гитлер.

Итальянский фашизм стал первым опытом власти «партии нового типа» некоммунистической направленности, и в этом смысле явился предшественником нацизма. Поэтому фашизм в точном смысле идеологии есть прежде всего явление итальянское. О чем миру одним из первых поведал наш соотечественник – социолог, теоретик и представитель правого национал-большевизма Н. В. Устрялов (1890–1937).

«Только кровь дает бег звенящему колесу истории», – говорил Муссолини. Италия под началом этого диктатора надеясь на колониальный передел мира. К чему это привело Муссолини и его народ, все хорошо знают. Для читателя же особую ценность представляет повествование свидетеля той эпохи о зарождении и становлении фашизма в Италии, – стране, где каждый камень, каждое дерево, каждый цветок пропитан историей.

---

Помимо территориальных приобретений, Италия вышла из войны с чрезвычайно упрочившимся международным положением. Рухнула Австро-Венгрия, ее злейший «наследственный враг». В этом отношении Италия оказалась даже счастливей своей великой северной соседки, так и не купившей полного спокойствия, несмотря на всю полноту победы. Германия, устоявшая в катастрофе, утратила для Италии, как и для Англии, свое жало, превратившись в полезный фактор международного равновесия, в уместный противовес усилившейся Франции. Трудно оспаривать, что победа принесла итальянскому государству прочную возможность развития и надежную основу для уверенности в завтрашнем дне.

Однако сама Италия восприняла свою победу иначе. Итальянское «общественное мнение», забывая реальные достижения победоносного мира, сосредоточило на союзниках всю силу национального негодования. Союзники не исполнили своих обязательств. Они много обещали в минуты опасности, и отреклись от слова, когда трудные дни прошли. «Мы ограблены Клемансо, мы обмануты Вильсоном!» – гремели возбужденные голоса, втихомолку подстрекаемые подчас и самим правительством. Ужели был прав старик Джиолитти? Ни в Далмации, ни в Албании не добилась Италия осуществления своих надежд. Ей не уступают даже Фиуме, города итальянского по традиции и по большинству населения. Вместо Австрии появился новый смертный враг – сильная Югославия. О колониях нечего и говорить: приходится оставаться все с теми же Ливией и Эритреей, по-прежнему взирая с бесплодной завистью на богатых и счастливых соседей. Союзники проявили черную неблагодарность. Везде и повсюду – «победоносная тирания англо-французской плутократии, которая, навязав миру чудовищный по своей исторической несправедливости и цинизму Версальский договор, приложила все усилия к тому, чтобы лишить нас элементарных и священных плодов нашей победы. И ей удалось это! Наша победа на деле оказалась лишь оборотом литературной речи, а наша страна очутилась в разряде побежденных и удушенных стран» (Дино Гранди).

Многие итальянские патриоты искренно и возмущенно утверждали, что война прошла для их родины впустую.

«Я в Италии, – пишет русский автор Сандомирский, – с большим интересом прослушал речь одного видного экономиста, который, старательно избегая парадоксов, доказал, что для Италии, с экономической стороны, в сущности, никакой разницы не было бы, если бы она оказалась не в стане победителей, а в стане побежденных стран». Понятно, что разочарование в «испорченной победе» – sconfitta vittoria! – превращалось в источник националистической досады, даже патриотического гнева, – и рождало лозунг: «исправление победы!». Мало выиграть войну, – нужно уметь выиграть и мир, спасти победу.

Нужды нет, что версальские диктаторы сами бились над квадратурою круга. Им приходилось разбирать национально-государственные конфликты внутри собственной коалиции, быть справедливыми одинаково ко всем: к Италии и к Сербии, к Румынии и к Чехословакии. Им, очевидно, оставалось руководствоваться афоризмом Тьера, сказавшего, что удачными следует назвать те договоры, которые не удовлетворяют целиком ни одну из сторон. Италия мечтала об Адриатике, Сербия мечтала… о ней же. Обе полагали, что другая сторона может немного потесниться и удовлетвориться… за счет побежденных. Но это оказалось далеко не так просто: в Европе тесно. Конечно, легче было провозглашать на словах либеральные принципы равенства наций, нежели примирять на деле противоречивые интересы государств. Ллойд-Джордж и Клемансо не испытали «разочарования в победе»: демократические и гуманитарные обоснования войны были для них всегда не более, чем добротным предметом национального вывоза. Но, не испытывая разочарования, они встречались на конгрессе с рядом второстепенных трудностей, заведомо не разрешаемых; им оставалось разрубить эти гордиевы узлы с максимальными удобствами для своих стран. Можно ли упрекать за это? Можно ли слишком негодовать, что они не захотели ссориться с Вильсоном, неповинным в их прежних посулах Италии, и не чересчур горячо отстаивали ее безбрежные вожделения, еще подогретые славою Витторио Венето?..

Пусть так. Но горечь национальной обиды нельзя было вытравить этими холодными и немного грустными доводами от разума. Италия казалась сама себе «великой пролетаркой», преданной своими богатыми сестрами. И в сложной послевоенной обстановке постепенно зарождались настроения, ставшие год или два спустя психологической средой торжествующего фашизма. Говорят, если спросить в Италии: «откуда взялся фашизм?» – неизбежно последует ответ: «фашизм порожден гневом воинов»…

Возвращаясь с фронта, военная молодежь заставала дома неприглядную картину. К разочарованию в союзниках и в «целях войны» прибавлялись тягостные впечатления бедности и несовершенств окружающей жизни. В богатых отелях веселились иностранные туристы, по-прежнему трактующие Италию, как страну певцов, музеев, гидов и художников. Рядом с наглым счастьем военных нуворишей и тыловых выскочек, этих «акул» (pescicani) спекуляции и военного индустриализма, – зияла нищета, стонала нужда, гнездилась законная зависть. Создавалась благоприятная почва для уверений, что «война нужна была только капиталистам». В то время как французские солдаты возвращались домой героями, в ореоле славы, любви и благодарности, окруженные общим национальным восторгом, и весь мир слышал их поступь на ликующих Елисейских Полях, – ничего подобного не видели, расходясь по домам, воины итальянской армии. Сурово встретила их родина: усталостью, хозяйственной неурядицей, политической неразберихой и заботами, заботами, заботами… Многие находили свои места занятыми и не знали, куда деваться. Ощущалось перепроизводство интеллигенции, нищавшей, как никогда. В университетских городах, вследствие дороговизны жизни и, в частности, квартир, наблюдалось опустение университетов. Словом, надвигалась жестокая реакция истощения после нечеловеческого подъема и надрыва войны.

Разумеется, огромную, если не основную, роль во всех этих национально-государственных осложнениях играл экономический фактор. Италия – небогатая страна, и военное напряжение отразилось на организме ее крайне болезненно. Победа застала ее уже достаточно надорванной и, конечно, меньше всего была способна принести собой мгновенное исцеление. Скорее, напротив, наступил самый трудный, экономически наиболее опасный «переходный период», когда нужно было переводить жизнь государства с пути лихорадочного, изнурительного военного хозяйствования в русло нормальной экономики мирного времени. Правительства передовых западных государств заранее вырабатывали план действий на этот переходный период. Но в Италии страна вступала в мирную полосу неподготовленной и правительство не имело определенного, продуманного плана экономической политики.

Война создавала видимость промышленного процветания государства. Увлечение крупной индустрией, невероятно распухшей по военным соображениям, не прекращалось и после заключения мира. Правительство испытывало в сфере этого вопроса энергичное давление со стороны буржуазии, заинтересованной в государственной поддержке промышленных предприятий. Банки, связанные с индустрией, в свою очередь давили на власть и парламент всеми способами. Вместо сокращения убыточной промышленности (Италия бедна промышленным сырьем – железом, углем), правительство подчиняло свою политику ее нездоровым интересам, устанавливало ультрапротекционистский тариф на промышленные товары, тщетно добивалось перед союзниками распределения мирового сырья между державами-победительницами, шло на субсидии и т. д. Настаивая на поддержке, буржуазия пользовалась демагогическими аргументами, указывала на рабочих, которые пострадают, если закроются фабрики, запугивала призраком социальной революции и пела гимны индустриализации страны. В результате государство, продолжая жить не по средствам, погружалось в тяжкий финансовый кризис, лира неуклонно падала, угрожая уподобиться русскому рублю и германской марке. «Инфляция военной промышленности» в корне подрывала национальное хозяйство. Экономический и финансовый беспорядок стал явственно проявляться уже к осени 1918 года и дошел до апогея к концу 1921-го.

Италия – страна аграрная по преимуществу и земледелие является подлинной основой ее материального благополучия. Увлечение индустриализмом не могло не вести к ущемлению интересов сельского хозяйства. И хотя итальянская деревня, в свою очередь, переживала тогда острый период пестрых социальных брожений, – она не могла хотя бы инстинктивно не реагировать на разорительную политику города. В последующие годы фашизм широко использовал эту инстинктивную реакцию. Советский автор Н. Иорданский, несомненно, приближается к истине, неоднократно подчеркивая в своей статье о «судьбах фашизма» роль деревни в успехах фашистского движения; по его мнению, «фашизм – порождение крестьянско-кулацкой стихии, которая притягивает к себе мелкобуржуазные элементы городского населения». Быть может, такая формулировка слишком одностороння и прямолинейна; но было бы еще более ошибочным недооценивать, как это делает другой советский автор Н. Мещеряков, влияние социальных интересов крестьянства на политику фашизма. Из четырех миллионов участников войны не менее трех с половиной миллионов пришли из деревни. Могла ли партия комбатантов не считаться с ними!..