Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 2. Налегке

• Название: Собрание сочинений в 12 томах. Том 2. Налегке
• Автор: Марк Твен
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1959

Во втором томе собрания сочинений из 12 томов 1959–1961 г.г. представлена полуавтобиографическая повесть Марка Твена «Налегке» написанная в жанре путевого очерка. Была написана в течение 1870–1871 годов и опубликована в 1872 году. В книге рассказываются события, предшествовавшие описанным в более раннем произведении Твена «Простаки за границей» (1869).

После успеха «Простаков за границей» Марк Твен в 1870 году начал писать новую книгу путевых очерков о своей жизни в отдаленных областях Америки в первой половине 60-х годов XIX века. О некоторых событиях писатель почерпнул информацию из путевых заметок своего старшего брата, вместе с которым он совершил путешествие на Запад.

В «Налегке» описаны приключения молодого Марка Твена на Диком Западе в течение 1861–1866 годов. Книга начинается с того, что Марк Твен отправляется в путешествие на Запад вместе со своим братом Орайоном Клеменсом, который получил должность секретаря Территории Невада. Далее автор повествует о последовавших событиях собственной жизни: о длительной поездке в почтовой карете из Сент-Джозефа в Карсон-Сити, о посещении общины мормонов в Солт-Лейк-Сити, о попытках найти золото и серебро в горах Невады, о спекуляциях с недвижимостью, о посещении Гавайских островов, озера Моно, о начале писательской деятельности и т. д.

На русский язык часть книги (первые 45 глав из 79) была переведена Н. Н. Панютиной и опубликована в 1898 году под заглавием «Выдержал, или Попривык и Вынес», а также Е. М. Чистяковой-Вэр в 1911 под заглавием «Пережитое».

В данном томе опубликован полный перевод «Налегке», выполненный В. Топер и Т. Литвиновой.

Комментарии М. Мендельсона.

---

В двух милях от Города Южного перевала мы впервые увидели непостижимое чудо, о котором слышали все неискушенные в странствиях юнцы; и хотя никто не сомневался в существовании этого чуда, все же, увидев его своими глазами, невозможно было не изумиться: это чудо — снег в разгар лета. Мы уже высоко поднялись в поднебесье и хорошо знали, что вот-вот появятся горные вершины, одетые «вечным снегом», — по выражению, примелькавшемуся в книгах, — но когда я, памятуя, что сейчас август и сюртук мои висит на гвозде, потому что в нем слишком жарко, увидел вдали величественные снежные купола, искрящиеся под солнцем, я был так потрясен, словно никогда и не слышал о снеге в августе. Несомненно: «увидеть — значит поверить», и немало людей всю свою жизнь думают, что они верят в известные общепризнанные и прочно утвердившиеся истины, даже не подозревая, что, столкнувшись с ними лицом к лицу, они сразу обнаружили бы, что до сих пор не верили в них по-настоящему, а только думали, что верят.

Все больше горных вершин, схваченных длинными лапами искрящегося снега, показывалось на горизонте; а там и сям на теневых склонах белело пятнышко снега, казавшееся не больше дамского носового платка, а на самом деле — величиной с городскую площадь.

И вот, наконец, мы достигли знаменитого Южного перевала и весело покатили вперед, высоко вознесенные над будничным миром. Мы взобрались на главный хребет Скалистых гор, к которому поднимались терпеливо и упорно, много дней и ночей подряд, и теперь вокруг нас собрались древние цари, природой помазанные на царство, ростом в десять, двенадцать, а то и тринадцать тысяч футов — величавые старцы, которым пришлось бы нагнуться, чтобы в сумерках разглядеть гору Вашингтон[10]. Мы парили в вышине над бескрылыми созданиями, населяющими землю, и когда утесы расступились перед нами, открывая горизонт, нам чудилось, что взоры наши беспредельно проникают вдаль и вширь и нам виден весь земной шар — его горные хребты, океаны, материки, окутанные таинственной дымкой летнего дня.

Строго говоря, Южный перевал больше походил на долину, чем на висячий мост в облаках, — за исключением одного только места. Здесь справа и слева от нас величавые лиловые купола на одну треть вздымались выше уровня дороги, а внизу, у их подножий, угадывался скрытый от глаз целый мир равнин, долин и гор; и нам казалось, что, подойдя к краю пропасти, мы могли бы увидеть его. Чело этих султанов горных твердынь обвивали, словно тюрбаном, плотные клочковатые тучи, которые время от времени расползались и уносились прочь — рваные, искромсанные, волоча за собой необъятные тени; потом, зацепившись за встреченный на пути утес, окутывали его и выжидали, и опять расползались и покидали лиловый утес, как покинули те лиловые вершины, припорошив его свежим, пушистым снегом. Эти огромные клочья облаков, проносясь над головой, свисают так низко, что обтрепанные края их чуть не задевают лицо, и невольно съеживаешься при их приближении. В том месте перевала, которое я описал, под ним виднелись скалы и ущелья, спускавшиеся ниже и ниже к смутно различимой равнине, где ниточкой бежала дорога и деревья казались пучками перьев, — мирный пейзаж, дремлющий под солнцем; но тьма уже подкрадывалась к нему, и все угрюмее становилась картина под дыханием надвигающейся бури; и меж тем как здесь, в вышине, ни намека на облачко или тень не омрачало полдневную синеву небес, там, внизу, разбушевалась гроза, молнии перескакивали с гребня на гребень, проливной дождь хлестал по отвесным склонам ущелий, раскаты грома гремели и грохотали. Мы видели это зрелище; многим оно знакомо, но нам оно было в диковину.

Мы бодро катили вперед и вскоре на самой вершине (хотя, в сущности, мы уже ехали по самой вершине не меньше получаса) мы увидели истоки двух ручейков, расходившихся в разные стороны. По словам кондуктора, один из них именно отсюда на наших глазах пускался в путь на запад к Калифорнийскому заливу и Тихому океану, через сотни и даже тысячи миль безлюдной пустыни. А другой, покинув снежные вершины своей родины, отправлялся в такой же дальний путь на восток, и мы знали, что еще долго после того, как мы забудем эту немудреную речушку, она все так же терпеливо будет пробираться по горным склонам, по дну ущелий и порогам Йеллоустона, а потом примкнет к широкой Миссури и потечет по неведомым равнинам, по пустынным просторам и непроходимым дебрям; и совершит долгое хлопотливое путешествие среди коряг, обломков и наносов, и вольется в Миссисипи, омоет пристани Сент-Луиса, и двинется дальше по песчаным отмелям и каменистым рукавам, потом минует бесчисленные полноводные излучины, огороженные девственными лесами, потом, извиваясь, проскользнет скрытыми протоками и тайными переходами среди лесистых островов, потом — опять цепочки излучин, но окаймленных не хмурыми лесами, а широкими лентами сахарного тростника, потом — новый Орлеан и снова излучины; и наконец, после двухмесячных странствий, полных ежедневных и еженощных хлопот, препятствий, тревог и приключений, избежав гибели, которой грозили ей испарение, пересохшие глотки и водокачки, она оставит позади Мексиканский залив и найдет покой в лоне тропического моря, и никогда больше не увидит родных снежных вершин, и никогда не вспомнит о них.

Я сорвал листок с дерева, зафрахтовал его, нагрузил мысленным посланием к друзьям на родине и бросил в воду. Но я не удосужился наклеить марку, и где-то его задержали впредь до оплаты почтовых сборов.

Мы обогнали поезд переселенцев, состоявший из многих фургонов, многих усталых людей и многих понурых овец и коров. В насквозь пропыленном всаднике, возглавлявшем партию, я узнал Джона ***. Во всем мире не было человека, которого я меньше ожидал бы встретить здесь, на самой вышке Скалистых гор, в тысячах миль от дома. Мы вместе учились в школе и несколько лет были закадычными друзьями. Но одна моя мальчишеская выходка расстроила нашу дружбу, и она уже больше не возобновлялась. А выходка моя состояла в следующем. Я частенько заглядывал к одному редактору, кабинет которого находился на третьем этаже, окнами на улицу. Как-то раз этот редактор дал мне арбуз, и я приготовился тут же съесть его; но, случайно выглянув в окно, увидел Джона; он стоял под самым окном, и я почувствовал непреодолимое желание бросить арбуз ему на голову, что я мигом и сделал. Проиграл на этом я, потому что арбуз погиб, а Джон не простил мне этой шалости; мы прервали всякие отношения и разошлись, казалось, навсегда, — и вдруг теперь опять встретились при столь необычных обстоятельствах.

Мы одновременно узнали друг друга и обменялись горячим рукопожатием, словно никогда между нами не наступало охлаждения, и ни он, ни я даже намеком не коснулись прошлого. Все обиды были похоронены, и уж одной встречи знакомого лица в этом глухом уголке мира, так далеко от дома, оказалось достаточно, чтобы мы, забыв о недоразумениях, вспомнили только хорошее и, расставаясь, от души пожелали друг другу всех и всяческих благ.

Много утомительных часов подряд взбирались мы по бесконечным уступам Скалистых гор — теперь мы начали спуск. И, надо сказать, спускались мы стремительно. Оставив позади снежные горы Уинд-Ривер и горный массив Юинта, мы мчались дальше по живописнейшей местности, но иногда по обочинам дороги тянулись длинные ряды побелевших костей — скелеты мулов и волов — памятники тех времен, когда началось безудержное движение на Запад, а там и сям вбитая в землю доска или кучка камней отмечала место упокоения более драгоценных останков. Какие одинокие могилы! Могилы в пустынном краю, отданном во власть койотам и воронам, — а что это как не синонимы запустения и тоски одиночества? В туманные, ненастные ночи эти разбросанные вдоль дороги кости излучали бледный зловещий свет, и казалось, что темная пустыня испещрена едва видимыми лунными бликами. Это светился фосфор, содержащийся в костях. И, вопреки всем научным объяснениям, дрожь охватывала каждого, кому случалось видеть этот призрачный свет, зная, что источник его — истлевающий череп.

В полночь пошел дождь — в жизни я не видел такого ливня; по правде говоря, я и его-то не видел, потому что было слишком темно. Мы опустили шторки и даже завесили окна своей одеждой, но тем не менее карету заливало. Спасения не было. Если один из нас вытаскивал ноги из лужи, он подставлял туловище под ливень, а если отодвигал туловище, то вода хлестала его еще по какому-нибудь месту. Если он выбирался из-под насквозь промокшего одеяла и садился в постели, вода текла ему за воротник. Карета наша блуждала по долине, пересеченной глубокими оврагами, ибо кучер не видел ни зги и не мог держаться дороги, а ветер так бушевал, что удержать мулов на месте было невозможно. Как только немного поутихло, кондуктор отправился с фонарем искать дорогу и первым делом бухнулся в овраг глубиной около четырнадцати футов, а фонарь метеором полетел за ним вслед. Затем со дна оврага послышался предостерегающий крик: