Максимилиан Волошин - Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931

• Название: Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931
• Автор: Максимилиан Волошин
• Издательство: Эллис Лак
• Жанр: Поэзия
• Год: 2004
• ISBN: 5-902152-05-4, 5-902152-19-4

Настоящее издание – первое наиболее полное, научно откомментированное собрание сочинений Максимилиана Александровича Волошина (1877–1932) – поэта, литературного и художественного критика, переводчика, мыслителя-гуманиста, художника. Оно издается под эгидой Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН и подготовлено ведущими волошиноведами В. П. Купченко и А. В. Лавровым.

Во второй том собрания сочинений М. А. Волошина входят стихотворения и поэмы 1891–1931 rr. Значительная часть произведений публикуется впервые.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

(Еще не написана. Но по общему смыслу необходима).

VIII

Он рос и общее вниманье
К себе невольно привлекал,
Хотя не раз в негодованье
Почтенных старцев повергал
Своими играми, скачками,
Своим отсутствием манер
И неуместными словами.
Они в нем видели пример
Дурного тона и влиянья.
Сам дядька был с ним очень строг,
Его наказывал, чем мог,
И шло так дело воспитанья
(Не знаю, в пользу иль во вред)
Вплоть до четырнадцати лет.

IX

Уж раньше дядьки эти, или
Душеприказчики отца
Его покойного, решили,
Что это длится без конца,
Что им – опекунам присяжным –
Пора к рукам его прибрать
И, приступив к реформам важным,
Решили дядьке отказать.
Тут инцидент один случился:
Он отказался уходить.
Пришлося силой удалить:
Ушел, потом опять явился,
Прогнали снова, и тогда
Исчез он вновь и навсегда.

X

Итак, в системе воспитанья
Произошел переворот.
Теперь иные истязанья
Ему готовились. И вот,
Чтоб толковать о перемене
И обсудить вполне предмет,
Опекуны собрали в Вене
Педагогический совет.
И там пришли они к решенью,
Что все влиянья прежних лет
Приносят наибольший вред
И подлежат искорененью.
Ввиду чего был отдан он
В один закрытый пансион.

<XI>

И он широкими глазами
На мир испуганно глядел,
А мир, повитый облаками,
В осенних сумерках синел.
«И было время, час девятый».
Всё тихо было. И сквозь сон
Лишь бред Италии распятой
Во мгле унылой слышал он.
Да чьи-то слышались рыданья
У одинокого креста,
Где умирали красота
И мысль, и слово, и сознанье.
И в этот страшный крестный час
Сверкнул огонь – и вдруг угас…

<XII. О Байроне>

Он создан был из тьмы и света,
Великим гневом потрясен,
Как раскаленная комета
В стране туманов вспыхнул он.
Погрязших в будничных заботах
Он испугал, он ослепил –
И вдруг угас в гнилых болотах
Восставшей Греции. Он был
Одним могучим воплощеньем
Протеста личности.

<XIII>

У слова две великих силы –
Негодование и смех.
Они разят, как меч Атиллы,
Разврат и пошлость, зло и грех.
И если гневу как помеха
Сам стих послужит, может быть,
То против буйной силы смеха
Ничто не сможет защитить.
Когда огнем негодованья
Искоренить живой порок
Не может пламенный пророк,
То в буйном вихре ликованья
Приходит песня к ним – и он
Навеки смехом заклеймен.

<XIV>

И в этих песнях, где звучали
И жёлчный хохот, полный слез,
И бодрый гимн, и стон печали,
И недосказанный вопрос,
Для юной мысли мир прекрасный
Разверзся в ярком блеске звезд
И в ней зажег еще неясный,
Еще не сознанный протест.
И как сквозь дымку покрывала
Пред взглядом умственных очей,
В сияньи радостных лучей
Виденье той пред ним вставало,
Кого он в юности считал
За свой бессмертный идеал.

<XV>

Тот образ, смутный и неясный
Его любовью первой был.
И чары юности прекрасной
Ему он свято посвятил.
Он слил в нем лучшее, что стало
Его природой: ум отца,
Революцьонное начало,
Листы лаврового венца
И бесконечные походы,
И шепот дальней старины,
И философию, и сны –
Всё в чистом образе свободы
Он мыслью творческою слил
И первой страстью полюбил.

<XVI>

И стал он юношей. И стали
Бродить в нем признаки весны,
Но перемен не замечали
В нем лишь одни опекуны.
Они совсем не замечали
Что сквозь цензурные тиски
Уж мысли новые сверкали,
Что стали ветхи и узки
На муже детские одежды,
Что из-под временных заплат
Живые мускулы глядят,
И всё лелеяли надежды,
Что целый век и весь народ
Ребенком в землю и сойдет…

<XVI>

Да! Много вас – компрачикосов
Свободной мысли. Сколько зла,
Каких пороков и вопросов
В нем эта жизнь не родила.
В какие цепи вы сковали,
Какими пытками терзали
Его вы мысль. И, может быть,
Источник жизни замутить
Вам удалось. Хотя казалось,
Что он окончил как герой
С врагом своим неравный бой,
Но только в старости сказалась
Та ломка и та трата сил,
С которой вас он победил.

<XVII>

То было радостное время,
Когда в Европе молодой
Идеалистов юных племя
Явилось шумною толпой.
Ничто им трудным не казалось.
Их мысль, как пряди их волос,
Победоносно развивалась.
На каждый заданный вопрос
Они ответ найти желали
Не в небесах, а на земле.
В аудитории Мишле
В немом восторге замирали.
И шум победный их знамен
Уже звучал со всех сторон.

<XIX>

В College de France лились потоки
Горячих мыслей. На земле
Явились новые пророки:
Кине, Мицкевич и Мишле.
И всех племен и всех наречий
В Париж стекалась молодежь
Послушать огненные речи.
Ее охватывала дрожь
При чудном имени «Свобода» –
И зрела в недрах городов
Дружина будущих бойцов,
«Освободителей народа».
То было время (странно это),
Когда Германия слыла
Страной безвольного Гамлета,
В ней философия цвела,
А не наука истребленья.
В ней был поэт и не один;
В то время центром просвещенья
Был скромный Веймар – не Берлин.

<XX>

К ногам возлюбленной Свободы
Все силы духа он сложил…
Он для нее трудился годы,
Страдал, боролся и любил.
Но, как Иаков у Лавана,
Опекунами сделан он
Был жертвой наглого обмана:
Когда он, счастьем упоен,
Сорвал с невесты покрывало…
Мечты рассеялись как дым –
То не Свобода перед ним,
А Конституция стояла…
Любовь, мечты, труд стольких лет
Всё был один наивный бред.

<XXI>

Плоды фантазии прекрасной,
Порывы юношеских грёз!
Вас вихрь холодный и ненастный
Сломил, развеял и унес.
Так вслед за сломанною розой
Уходит робкая весна,
Когда пустой и мутной прозой
Обдаст житейская волна.
И иногда потом – случайно
Средь «трезвых» мыслей и идей
Мелькнут виденья прежних дней –
Мелькнут и прочь уходят тайно,
Как трепет жизни молодой,
Как тихий звук во тьме ночной…

<XXII>

Под белой тканью покрывала
Она, сокрыта от людей,
В Египте некогда стояла
И «тайна» было имя ей.
В Элладе в виде человека
Она изваяна была.
И глыба камня ожила
В объятьях пламенного грека.
И пал он ниц пред ней – святой
Обожествленной «красотой».
Израиль тоже в дни иные
Ее прихода ожидал
На землю в образе «Мессии».
Железный Рим отождествлял
Всё то, что сделал он когда-то
В единой творческой мечте.
Другие верят, что распята,
Она страдала на кресте.
Со взглядом, полным детской ласки,
Суровый рыцарь едет вдаль
Святой отыскивать Грааль.
Она же спит в немецкой сказке,
Спит много лет и только ждет,
Когда возлюбленный придет.
Так, в вечной смене расстояний,
Эпох и наций, человек
Давал ей тысячи названий
И новых форм. Но прошлый век
Ее любовно звал «Наукой».

<XXIII>

. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Теперь он стар. Уж скоро минет
Ему сто лет и он умрет.
И жизнь на поле мира двинет
Ряд новых мыслей и забот.
Но он всё грезит, как когда-то,
В период веры молодой.
Так схож печальный блеск заката
С победной утренней зарей.

<Декабрь 1898 – Август 1901