Филип Дик - Предпоследняя правда

• Название: Предпоследняя правда
• Автор: Филип Дик
• Жанр: Научная Фантастика

Филип К. Дик (1928 — 1982).

Величайший визионер от фантастики XX века.

Один из оригинальнейших писателей прошедшего столетия.

Человек, непрестанно задававший читателям один и тот же вопрос: «Насколько реальна РЕАЛЬНОСТЬ?»

Филип К. Дик. Автор, для творческого наследия которого «не работают» никакие эпитеты!

Перед вами — Филип К. Дик каков он есть.

Разный. Всегда — разный. И всегда — ВЕЛИКИЙ.

Филип К. Дик. Писатель, каждое произведение которого — дверь в иной мир. В мир забавный, но чаще — страшный.

Содержание:

   Доктор Смерть, или Как мы жили после бомбы (роман, перевод П. Киракозова).

   Предпоследняя правда (роман, перевод П. Киракозова).

   Мы вас построим! (роман, перевод Т. Мининой).

   Маленький чёрный ящичек (рассказ, перевод А. Лидина).

---

— А может мы смогли бы их отыскать, — спросил Стюарт. — Тогда можно было бы начать свой бизнес.

После некоторого раздумья, Харди ответил:

— Пленки для съемок больше нет. Не осталось химикатов для ее обработки. Хорошие камеры в большинстве своем были либо уничтожены, либо пропали. Кроме того, большими тиражами печатать календари негде. Но, даже, если тебе и удастся их отпечатать…

— Но все же, если бы кому-нибудь удалось бы отыскать девушку без ожогов и с хорошими зубами, ну, знаешь, с такими, какие у них были до войны…

— Знаешь, могу сказать, какой можно бы было организовать хороший бизнес. Я много об этом думал. — Харди задумчиво разглядывал Стюарта. — Иголки для швейных машин. За них можно назначать любую цену, какую угодно.

Стюарт встал и, размахивая руками, принялся расхаживать по мастерской.

— Послушайте, я чувствую, когда светит реальное дело, а такого я уже наелся до отвала. Меня больше не интересует торговля вразнос — я сыт ей по горло. Я уже продавал алюминиевые кастрюли, сковородки, энциклопедии, потом телевизоры, а теперь вот торгую этими капканами. Не спорю, капканы хорошие, и люди их здорово покупают, просто чувствую, что мне предстоят более крупные дела.

Харди лишь нахмурился и невразумительно хмыкнул.

— Я вовсе не хотел обижать вас, просто мне хочется приподняться. Иначе я не могу: ты или растешь, или хиреешь, а может и попросту спиваешься. Война отшвырнула меня на годы назад, впрочем, как и всех нас. Сейчас я там же, где был и десять лет назад, и ничего хорошего в этом не вижу.

Харди, задумчиво почесал нос и спросил:

— Интересно, а что же у тебя было на уме?

— Ну, например, вдруг бы я нашел мутировавшую картошку, которая смогла бы прокормить всех на свете.

— Всего одну картошку?

— Нет, конечно, я имею в виду новую разновидность картофеля. Не исключено даже, что я мог бы стать великим селекционером — навроде Лютера Бербанка. Сейчас ведь наверняка повсюду появились миллионы растений-мутантов — во всяком случае, судя по тому, сколько мутантов животных и людей появилось здесь, в городе.

Харди заметил:

— Может, тебе бы даже удалось найти разумные бобы.

— Я вовсе не шучу, — спокойно ответил Стюарт.

Они несколько мгновений молча смотрели друг на друга.

— Собирать гомеостатические капканы, уничтожающие мутировавших кошек, собак, крыс и белок, — наконец заметил Харди, — это истинная услуга человечеству. А ты рассуждаешь как ребенок. Может и коня нашего съели, пока ты шлялся по Сан-Франциско…

В комнату вошла Элла Харди и объявила:

— Обед готов, пошли за стол, пока все горячее. Сегодня у нас запеченная тресковая голова, и чтобы купить ее мне сегодня целых три часа пришлось отмучаться в очереди.

Мужчины поднялись.

— Пообедаешь с нами? — спросил Харди Стюарта.

При мысли о запеченной рыбьей голове у Стюарта просто слюнки потекли. Он был не в силах отказаться, поэтому просто кивнул, и последовал за миссис Харди в кухню, заодно представлявшую собой и столовую на задней половине дома. Он уже с месяц как не пробовал рыбы — в Заливе ее почти не осталось, поскольку большая часть косяков ушла и больше так никогда и не вернулась. А те, которых время от времени все же выуживали, частенько оказывались радиоактивными. Но это, в принципе, большого значения не имело, поскольку люди постепенно приучились есть и таких. Теперь люди вообще готовы были есть все что угодно, поскольку это стало вопросом выживания.

Дочка Келлеров, дрожа от страха, сидела на смотровом столе, и доктор Стокстилл, ощупывая ее худое бледное тельце, вспомнил шутку, которую много лет назад, еще задолго до войны видел по телевизору. Какой-то испанский чревовещатель, говоривший от имени курицы… курица сносит яйцо, и говорит:

— Сын мой, — говорит курица, обращаясь к яйцу.

— А ты уверена? — спрашивает чревовещатель. — Вдруг это твоя дочь?

А курица с достоинством отвечает:

— Я свое дело знаю.

«Девочка — определенно дочь Бонни Келлер, но, — подумал доктор Стокстилл, — явно не дочь Джорджа Келлера, в этом я уверен… я свое дело знаю. Интересно, с кем же это у Бонни Келлер была связь семь лет назад? Девчушка явно была зачата в то время, когда разразилась война. Но явно и то, что зачата после того, как упала Бомба — это тоже очевидно. Может, это произошло в тот самый день, — подумал он. — Да, это, пожалуй, вполне в духе Бонни: броситься в чьи-то объятия именно в тот момент, когда с неба посыпались бомбы, когда миру приходил конец, чтобы пережить краткий, отчаянный пароксизм любви с каким-то, возможно даже совершенно незнакомым человеком, с первым встречным…и вот результат».

Девочка улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ. Внешне Эди Келлер казалась совершенно нормальной, физические уродства отсутствовали. Черт побери, как жаль, что у него нет рентгеновского аппарата. Поскольку…

Вслух он сказал:

— Расскажи мне побольше о своем братишке.

— Ну, — ответила Эди Келлер тонким голоском, — я все время разговариваю с братишкой, и иногда он отвечает, но чаще всего он спит. Да он почти все время спит.

— А сейчас он тоже спит?

Девочка немного помолчала.

— Нет, сейчас он не спит.

Поднявшись и подойдя к ней, доктор Стокстилл спросил:

— А ты не можешь мне показать где именно он находится?

Девочка указала на левую часть тела, куда-то, насколько он понял, в район аппендикса. Болело у нее именно там. Как раз поэтому девочку и привели к нему — Бонни и Джордж были встревожены. Они знали о существовании братика, но считали его воображаемым, выдуманным товарищем по играм, составлявшим компанию их дочери. Доктор и сам поначалу так считал, поскольку Эди была единственным ребенком в семье, — он это знал — но она упорно продолжала говорить о братишке. Биллу было столько же лет, сколько и ей. И, само собой, как она сообщила доктору, родился он одновременно с ней.

— Почему же само собой? — спросил он, начиная осмотр — родителей девочки он отправил в соседнюю комнату, так как малышка в их присутствии была слишком замкнутой.

Эди, как всегда серьезно и спокойно, ответила:

— Потому что он мой брат-близнец. Как же иначе он бы мог быть внутри меня? — Подобно курице испанского чревовещателя она говорила твердо и уверенно — она тоже знала свое дело.

За послевоенные годы доктор Стокстилл имел дело со многими мутантами, со множеством странных и экзотических вариантов человеческих особей, которые теперь под гораздо более спокойным — хотя и затянутым дымкой небом — буквально процветали. Чем-либо удивить доктора было очень трудно. Но вот такое — ребенок, девочка, у которой в паховой области обитает братишка-близнец! Билл Келлер находился внутри нее вот уже семь лет, и доктор Стокстилл, слушая малышку, верил ей; он знал, что такое возможно. Это был не первый случай такого рода. Если бы у него был рентгеновский аппарат, он бы наверняка увидел маленькое сморщенное тельце, размером, скорее всего, не больше крольчонка. В принципе, он мог бы определить его наличие и на ощупь… он начал осторожно пальпировать ее бока и живот, и буквально сразу нащупал нечто твердое. Да, головка в нормальном положении, тело целиком в брюшной полости, с ручками и ножками. Когда-нибудь девочка умрет, тогда сделают вскрытие и обнаружат крошечного морщинистого мужчину, возможно с седой бородой и совершенного слепого… ее брата, размером по-прежнему не больше крольчонка.

Вообще то, Билл в основном спал, но время от времени они с сестренкой разговаривали. О чем же они говорили? Что вообще он мог знать?

На этот вопрос у Эди был ответ.

— Ну, он не очень много знает. Он ничего не видит, но думает. Вот я и рассказываю ему о том, что творится вокруг, поэтому он всегда в курсе дела.

— И чем же он интересуется? — спросил Стокстилл. Он уже закончил осмотр; с тем скудным набором инструментов и возможностей для проведения анализов больше ничего сделать было нельзя. Во всяком случае, правота девочки подтвердилась, и это было уже что-то. Вот только он не смог взглянуть на эмбрион, или извлечь его — последнее вообще решительно исключалось, хотя и было бы желательно.

Эди подумала и ответила:

— В общем, больше всего он любит слушать про еду.

— Про еду! — с удивлением переспросил Стокстилл.

— Ага. Вы же знаете, он сам есть не может. Вот он всегда и просит меня рассказывать, что я ела на обед, поскольку, в конце концов, пища до него все же доходит… так или иначе. Иначе как бы он мог жить, верно ведь?

— Верно, — согласился Стокстилл.

— Он получает ее от меня, — продолжала Эди, натягивая кофточку, и медленно застегивая ее. — И хочет знать, что именно ему достанется. Особенно ему нравится, когда я ем яблоки или апельсины. А еще… он любит слушать разные истории. Например, про разные места. Особенно, про далекие, вроде Нью-Йорка. Мама рассказывает мне про Нью-Йорк, а потом я пересказываю ему. Он мечтает когда-нибудь побывать там, и посмотреть на что это похоже.