Пере Калдерс - Рассказы писателей Каталонии

• Название: Рассказы писателей Каталонии
• Автор: Пере Калдерс
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Антология знакомит читателя с творчеством нескольких поколений писателей Каталонии — исторической области Испании, обладающей богатейшими культурными традициями. Среди авторов сборника старейшие писатели (Л. Вильялонга, С. Эсприу, П. Калдерс) и молодые литераторы, в рассказах которых отражен сегодняшний день Каталонии.

Составитель Хуан Рамон Масоливер.

---

— Суши весло, Манел! — крикнул он, — А вы оба — налегай что есть силы!

Я поднял весло, а Молес и Сегарра по другому борту старались изо всей мочи. Благодаря этому маневру баркас стал пересекать струю наискосок, чтоб нам не налететь на скалу. Вода кругом вскипала пенными бурунами. Скала быстро надвигалась на нас, и вдруг я услышал треск. Уключина Сегарры разлетелась в щепки, а сам он опрокинулся назад, ударившись спиной о край носового настила. Без его весла баркас развернуло скулой к каменной глыбе. Кровь застыла у меня в жилах.

— Мы разобьемся! — вскрикнул Молес.

Об этом проклятом рейсе чего только не болтают по всему низовью Эбро: рассказывают, что Христос, дескать, изменился в лице, оторвал от креста одну руку, и по щекам его полилась кровь… Каких только историй не услышишь в любой таверне, а виноват в этом Молес, он только и делает, что рассказывает всякие небылицы, на голой правде ему, чего доброго, не прожить и дня. Но, как бы там ни было, я бы не так уж удивился, если бы Христос и на самом деле сотворил все чудеса, о которых болтают, и даже что-нибудь сверх того, потому что на быстрине у скалы нам пришлось куда как туго. Никогда не забуду старого Годиа, он и сейчас у меня перед глазами: пока Молес орал, что мы разобьемся, он так круто перевел руль вправо, что повис над пучиной, вцепившись в румпель и изо всех сил упершись ногами в наружную кромку борта. Баркас заскрипел всеми шпангоутами, но старик — до сих пор не могу понять, откуда у него такая сила взялась, — сумел направить его, куда нужно, и мы стрелой пролетели мимо скалы, едва не чиркнув по ней бортом. Чуть левей — и мы разбились бы вдребезги. Вот почему я и говорю, что Христу было от чего измениться в лице! Но уж насчет того, что Христос сам будто бы крикнул: «Право на борт, Годиа, растак твою мать!» — это враки! Старый Годиа, может, и упрям как мул, но он не нуждается в том, чтобы ему кто-то подсказывал, как положить руль, потому что в шкиперском деле он разбирается лучше, чем сам господь бог.

Бочка жидкого мыла

— Эта история с Флоренсио случилась, когда время шло уже к обеду, — начал свой рассказ старый Кристофор, когда мы пили кофе, закусывая кровяной колбасой, в кафе «Лягушка» — Помню, женщины как раз несли корзинки с едой для своих мужей в угольный разрез, а в долине Эбро, чуть пониже поселка, грохотали взрывы динамитных шашек, это делают обычно в полдень. Тучи, как будто напитанные сажей, сползали к реке, нависая над поселком так низко, что едва не задевали дымовые трубы, — я не привираю, когда говорю про сажу, потому что казалось, из этих туч вот-вот брызнет нам на головы черный дождь и всех оденет в траур. Черным казался даже грозовой ветер, гонявший пыль по улицам и проулкам. Паршивый был день, парень, из тех, что выматывают душу.

«Молния» — один из четырех баркасов, возивших уголь от шахты «Тереза», — ошвартовалась у Каменного пирса, и его команда — шкипер и три матроса — сгружала бочку жидкого мыла, которую утром взяли на борт во Флише. Как ты знаешь, у нас в поселке мыла не варили; так вот, приходилось доставлять его из других мест, и этим занимались шкиперы, водившие баркасы с углем вверх по Эбро — во Флиш, в Мору и в другие города. Бочку спускали на берег, как всегда, с криком и руганью. Мне не надо тебе об этом рассказывать, такого ты сам вдоволь насмотрелся и наслушался, ведь, чтобы скатить бочку по доске шириной не больше пяди, нужна немалая сноровка. Был такой момент, когда бочка едва не сорвалась с трапа вместе с людьми из-за того, что зазевался один из матросов по прозвищу Зануда, но в конце концов груз благополучно спустили на землю.

— Послушай, ты, лопух, — сказал Пере Кампе другому своему матросу, которого и звали Флоренсио. — Давай-ка откати эту бочку в лавку Аделаиды. И гляди не зевай, не то я тебе голову оторву.

Хоть меня там и не было, мне рассказывали верные люди, что Пере Кампе сказал именно так. Был он человек грубый и злой, прямо-таки исходил желчью. Никто с ним не хотел плавать, шли к нему только те, кому деваться было некуда, и уж он заставлял их плясать под свою дудку; не скупился на ругань и колотушки, а чего ж тут хорошего. Если б он был еще первоклассным шкипером, ну, скажем, таким, как Тонио Петух, старый Годиа или хотя бы, чтоб не ходить далеко, как Силвестре Никулау! То были мастера своего дела, они могли с завязанными глазами довести баркас до самого моря, от таких все можно было стерпеть. Это люди с понятием; если отвесят тебе подзатыльник, то для твоего же блага. А Кампе им и в подметки не годился. Не раз сажал он свой баркас на мель и подмачивал груз на этой нашей богоданной реке. Я всегда считал, что ему не было удачи из-за того, что его грызла зависть. И за все рассчитывались матросы. Особенно доставалось Флоренсио, над ним он просто измывался. Жаль, у парня кровь была не горячая! Если б он схватил ломик-мешалку да приставил острым концом к груди Пере Кампса, как это сделал однажды Жауме Сама, тот стал бы как шелковый, поверь моему слову! Но Флоренсио ни разу и не пикнул, а тот все больше распоясывался, колошматил парня почем зря.

И на этот раз Флоренсио, как последний тюфяк, ничего не ответил хозяину. Там, в двух шагах от «Молнии», стирала белье Мариета Перис, по прозвищу Граммофонная Труба, самая любопытная бабенка в нашем поселке — всегда-то она все знала, и ляжки у нее были знатные, так вот, она потом мне клялась, что матрос и рта не открыл; а уж раз она так сказала, смело пиши, что Флоренсио и не пикнул. Как-то раз мы с Мариетой… Ладно, не буду об этом, нельзя все в кучу мешать, потом как-нибудь расскажу. Так вот этот Флоренсио, не говоря ни слова, завалил бочку и покатил ее в гору.

Лавка Аделаиды стояла там же, где сейчас, — как поднимешься в гору по переулку Сан-Франсеск, тут и лавка; только Аделаиды там уже нет, сбежала со сборщиком налогов, а тот прихватил с собой и весь налоговый сбор, и случилось это, когда ты еще пешком под стол ходил. Ты этот переулок знаешь, но я подумал, что в других краях никто о нем и не слыхал, поэтому я расскажу, где и как он расположен. Переулок Сан-Франсеск — самый крайний из тех, что пересекают поселок сверху вниз и выходят к Эбро; напиши также, что он выходит прямо к Каменному пирсу. Так им будет понятно, что Флоренсио надо было катить бочку все прямо и прямо, от баркаса до самой лавки. Путь прямой как стрела, и все в гору, черт подери, да еще надо катить тяжеленную бочку с жидким мылом в одиночку, только потому, что какой-то злыдень захотел, чтоб ты рвал себе жилы.

Нечего и говорить о том, что Флоренсио, добравшись до угла улицы Барка, совсем запыхался. Остановился перевести дух. На следующем углу его взяли в оборот клиенты парикмахера Мигеле, собравшиеся у дверей его заведения.

— Эй, Флоренсио, тебе надо столько мыла, чтобы отмыться дочиста?

— Видно, в ушах много серы набралось?

— Пере Кампе тебя держит в ежовых рукавицах!

— Я бы на твоем месте послал его к чертовой бабушке!

Даже сам Микел, или Пробор, как его чаще называли, вышел на шум, не намылив как следует щетину Немезио Вериу, который уснул в кресле и блаженно похрапывал, уронив на колени спортивную газету, так вот, парикмахер высунул из дверей напомаженную голову и принял участие в забаве. Микела ты уже не застал: вскоре после того он удрал с женой ветеринара и, говорят, открыл парикмахерскую в Париже. В тот полдень Пробор еще и не подозревал, что даст тягу вместе с ветеринаршей и отправится скрести затылки французам.

— До каких же пор, цыпленочек, ты будешь давать себя ощипывать? — жидким тенорком пропел он, размахивая намыленным помазком.

Не отвечая на насмешки, матрос продолжал катить бочку в гору. Тем временем кругом потемнело — помнишь, я тебе с самого начала сказал про тучу? — и на землю упали первые капли дождя. Как раз в то время я шел в контору шахты «Сегре», она была напротив той самой парикмахерской, и хорошо помню, как все было. Зеваки, что стояли у парикмахерской, разбежались кто куда, кому охота мокнуть под дождем, и Флоренсио остался на улице один, он прошел еще только полпути, а дождь разошелся, полил как из ведра, и бедняга сразу промок до костей.

Поднявшись еще немного, до того места, где находится постоялый двор Тринкета, Флоренсио не выдержал, терпение лопнуло. Об этом я узнал все от той же Граммофонной Трубы; дождь прогнал ее с реки, и она тоже пошла наверх, держа под мышкой стиральную доску, а на голове — полную корзину белья, и как раз поравнялась с Флоренсио, когда парень начал ругаться, да еще такими словами, каких до той поры никто от него не слыхал. Потом она рассказывала — ну и память была у этой чертовой бабы, не говоря уже обо всем прочем, — что Флоренсио помянул половину святых, какие только есть в христианском календаре, а это дело не шуточное. Говорят, Тереза, эта первая богомолка и святоша, которая по-прежнему держит галантерейную лавку на Главной улице, отслужила девятины на тот случай, как бы святые не осерчали и не наслали на нас какую-нибудь беду. Граммофонная Труба слышала все эти проклятья, пока не свернула на Новую улицу, а там уж она потеряла Флоренсио из виду.