Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 1

• Название: Человек рождается дважды. Книга 1
• Автор: Виктор Вяткин
• Издательство: Магаданское книжное издательство
• Жанр: Проза
• Год: 1989

Первая книга романа, написанная очевидцем и участником событий, рассказывает о начале освоения колымского золотопромышленного района в 30-е годы специфичными методами Дальстроя. Автор создает достоверные портреты первостроителей: геологов, дорожников, золотодобытчиков. Предыдущее издание двух книг трилогии вышло двадцать пять лет назад и до сих пор исключительно популярно, так как является первой попыткой магаданского литератора создать правдивое художественное произведение об исправительно-трудовых лагерях Колымы. Долг памяти Первые две книги романа Виктор Вяткина «Человек рождается дважды» вышли в Магаданском книжном издательстве в 1963–1964 годах. Это значит, те, кто прочитал тогда роман, исключая тогдашних школьников, ныне уже собираются на пенсию. Роман был хорошо принят читательской публикой, быстро разошелся, осев в домашних библиотеках, и больше не переиздавался. Интерес к книге рос, это и понятно. Долгое время тема Колымы была под запретом. А тут автор писал о Колыме, приоткрывая завесу над этим легендарно страшным названием, писал не только о комсомольцах-добровольцах, но правдиво рассказывал об исправительно-трудовых лагерях Колымы, о заключенных. И мало кто понимал, что книга вышла на последней волне оттепели. Автор работал, он спешил, ему надо было закончить исповедь, завершить третью книгу. (Если б он знал, что ему придется ждать 25 лет!) Рукопись была написана и легла в стол. А наивный читатель все ожидал третьей книги романа Виктора Вяткина. Почти на всех читательских конференциях, встречах писателей и издателей, независимо от конкретной повестки дня, неизменно задавался один и тот же вопрос: «Когда выйдет третья книга романа Виктора Вяткина?» Сначала ответы были уклончивы. Не знаем, мол, работа идет, время покажет, мы планируем и т. п. Затем терпение иссякло, и однажды директор издательства ответил прямо: «Никогда!» Но рукопись ходила в списках, не единожды вынималась на свет из издательского портфеля, даже однажды была отредактирована. Издательство не торопилось возвращать ее автору. Как видим, долготерпение вознаградилось. Роман во многом автобиографичен. Автор пишет, не мудрствуя лукаво, о том, что видел сам, что знает точно. Он приехал на Колыму в составе первого комсомольского набора в 1932 году. Работал электротехником в Среднекане, начальником механического городка Южного горнопромышленного управления в Оротукане, позднее директором Оротуканского механического завода. Прожил в наших краях 28 лет, сейчас в Москве. Автору можно доверять, он знает события тех лет не понаслышке. В этом одна из причин неугасающего читательского интереса к его книге. У автора точны детали, точны реалии того времени, того быта и стиля жизни, хотя оборотной стороной этой точности подчас является заметный ущерб, наносимый произведению в части художественной. И вообще, что касается художественности, то мы погрешили бы против истины, если б утверждали, что с ней здесь все в порядке. Роман вторично отредактирован, но даже и это не спасает его от недостатков, свойственных любому произведению, написанному человеком, впервые взявшимся за перо. Читатель-гурман не будет здесь упиваться изысками стиля, смаковать яркую метафору, постигать глубину ассоциаций, удивляться неожиданному сюжетному ходу, скорее, он обнаружит недостаточный психологизм в лепке образов либо отсутствие многогранности в созданных характерах. Но тот же придирчивый читатель увидит главное, то, что автору удалось, — Колыму тех лет, реальную, а не книжную, созданную не вымыслом-домыслом, а сотканную из биографий людей, чьи судьбы складывались на глазах автора. Идеи перестройки дали жизнь не только этому роману. Но мы пока еще лишь на пороге становления большой литературы о Колыме, литературы без недомолвок. Высокие и горькие страницы истории нашего края принадлежат истории страны. На этих страницах есть место и для вечных строчек, написанных мастерами пера, и для подлинных свидетельств очевидца, честно выполнившего свой долг памяти.

Альберт Мифтахутдинов, 1989 г.

---

Худые лошади, запряжённые в сани, понуро жевали, выхватывая рывками клочки сена из передних саней. Позванивали печально удила. Хотелось к зелёным лугам, где не давят голые вершины сопок. Хотелось увидеть серые пятна деревушек, белёные избы, извилистые речушки, заросшие кудрявыми ивами. Услышать задорный крик петуха…

— Потянулись, бедолаги, — толкнул Юрия Космачёв, показывая на небольшие группы людей. Старатели уходили с сидорами за плечами, в телогрейках, перетянутых ремнями, и ичигах, слишком уж налегке. Первым транспортом на поправку в Нагаево отправляли ослабевших лошадей.

— Чего вы торопитесь? Лошадей только запрягают, — спросил Колосов.

— Всё это больше для порядка. Придём мы в Нагаево раза в два быстрее. А всё же впереди лошадёнки идти веселей, да и случись что-нибудь, подберут в зимовье. Как-никак пятьсот вёрст. — Он покосился на избушку уполномоченного и усмехнулся. — А ловко он, разбойник, поставил избёнку, хотел бы, да не обойдёшь.

Фалько как раз налаживал нарты, привязывая сзади какие-то меховые узлы.

— Михаил Михалыч, прощай, дорогой! — лихо помахал ему старатель шапкой. — Только зря привязываешь за обшивку: ненадёжно! Крепи за копылки, верней будет! Прощаться не захожу, надеюсь, через денёк нагонишь! Надоест Ещё прощаться да здороваться! Ну, покедова! — Он надел шапку и помахал ещё раз рукой.

— Приведётся и встретимся, крестничек1 Ты ведь без почёта непривычный! Так что будь здоров, — крикнул Фалько.

— Ну, теперь держись! Не успокоится. Проводит до Нагаево. Видел, сколько продуктов на нартах? — Космачёв улыбнулся и крепко пожал Юрию руку. — Задержусь или что случится, барахлишко побереги, пригодится.

— Что так? Перемудрил?

— Всяко бывает. Земля, говорят, вертится, и не заметишь, как вверх ногами можешь очутиться, — ответил он и зашагал по дороге, нагоняя товарищей.

Стихли шаги старателя, Юрий побрёл по дороге. Высились новые срубы жилья. Он увидел и свой барак, приткнувшийся к серому срубу, похожему на зимовье. Его помог закончить Митяй со своей артелью.

Посёлок затих. Не было слышно ни стука топоров, ни голосов, ни смеха. Если бы не дым из труб и не звуки работающей паровой машины на станции, можно было подумать, что устье Среднекана оставлено людьми. Транспорт не приходил. Кроме продовольствия, привезут и почту, значит и письма! Эта мысль вызвала воспоминания о Вале. Колосов остановился. Неужели опять не напишет? Валька, Валька! Ничего не растерял, всё тебе.

С лиственницы посыпалась хрустальная хвоя изморози, Он поднял глаза. Помахивая серым пушистым хвостом, на ветке сидела белка, бойко посматривая на него чёрными пуговками глаз.

Колосов поднял воротник и зашагал в посёлок. Представлялась возможность устроиться с питанием у мамки старательской артели, переехавшей зимовать на устье Среднекана. Артель построила себе барак. В одной половине жила мамка Оленка с мужем, не старым, но болезненным человеком лет сорока пЯти.

Оленка была значительно моложе. Краснощёкая, налитая здоровьем, энергичная сибирячка с крупными и властными чертами лица. Она не только стирала, чинила одежду и готовила пищу для старательской артели, но и держала их всех в своих крепких руках. Про неё говорили: бой-баба. И верно, старатели её побаивались.

Когда пришёл Колосов, она стояла с метлой и отчитывала крепкого Деревцова. Потупившись, он что-то мямлил, пытаясь оправдаться.

— Ты что же, варнак, от дому стал отбиваться? Что я тебе — куфарка, прислуга? Бегать за тобой буду? Не ужинал, не завтракал, ты что себе думаешь! — наступала она на него с такой решительностью, что, казалось, её метла вот-вот будет пущена в дело.

Деревцов виновато переступал с ноги на ногу.

— Земляков провожал, да и выпил маленько.

— Только ли? А где деньги? А ну, покажи кошелёк! Молчишь, разбойник! Просадил?! — бушевала она, потрясая кулаком. — Опять королю под бороду заглядывал, анафема! Баба ждёт, детишки голыми пузами по полу елозят, а он тут себе спирт хлещет да ночами в карты дуется. — Она швырнула в угол метлу, толкнула подвернувшееся полено и подступила вплотную к старателю.

Колосов растерянно топтался. Грозный вид мамки не располагал к разговору.

— Так ты что, всю жизнь в земле ковыряться думаешь? — шумела она. — А я твои портки стирать да зашивать буду? Погляди на себя, на кого похож?

— Всё, всё, мамка. Последний раз. — Чувствовалось, что он переживал свои неудачи и был рад ругани Оленки. Это приносило ему облегчение. По мере того, как она сильней расходилась, сбегали с его лица резкие морщинки, оно понемногу светлело.

— Это который последний раз?

Деревцов покосился на противень с оладьями.

— Вот что, Микола, хочешь оставаться; оставайся, но с условием. Отдавать все деньги мне. Я сохраню. У меня немного разгуляешься. А нет — катись! — Вытерла руки о фартук, ещё покосилась на старателя и поставила на стол тарелку с оладьями и кружку чая.

— Ну а ты, хлопчик, тоже на стол проситься пришёл? Знаю, знаю, мужики уже говорили, — сказала она Юрию, глянув через плечо. — Только у меня строго. Ни на кого не погляжу. Смотри, если наше условие не подходит, то и не заводись.

— Ругать меня вроде бы и не за что. Не играю, не пью! — немного смутился Колосов.

— Э-э… да ты совсем Ещё парнишечка, — удивилась она, присмотревшись к Юрке. Он вспыхнул от такого заключения, но промолчал. — Ну что же, сынок, тащи, что у тебя накопилось постирать, поштопать. Своего бог не дал, за тобой как-нибудь догляжу.

С пуском электростанции у юрты Гермогена ежедневно останавливалось и ночевало несколько нарт. Приезжали таёжные люди: старики, молодые женщины и подростки. Маленькая юрта забивалась мехами, сумками, чайниками и гостями. Пока варилась оленина, люди, не переставая, рассматривали чудесную лампочку, щурились от света, щупали руками, щёлкали выключателем.

Одни по-детски заразительно смеялись, потирая руки. Другие со страхом смотрели на чёрную коробочку выключателя, опасливо притрагиваясь к белой кнопке, третьи переговаривались, не спуская глаз с золотистого волоска.

Гермоген всё это время был необычно оживлён. Он, важно включая свет, уверенно поглаживал колбу лампочки, что-то объяснял, показывая на провода. Махал рукой в сторону станции и говорил, говорил, говорил. За это время он, очевидно, наговорил больше, нежели за всю жизнь. Потом он поворачивался в сторону Юрия и, видимо, начинал расхваливать парня. Это было видно по глазам гостей и их отношению, что крайне смущало Колосова. В такое время он старался быть дома как можно меньше.

В этот раз он пришёл с работы и лёг. В юрте никого не было. Проснулся от скрипа нарт, возни и глухих голосов за дверью. Он поспешно вскочил, так как порой, оберегая его сон, старик мог и не впустить гостей в юрту.

Тихо скрипнула дверь, и показалось насторожённое лицо старика. Увидев Колосова у стола, он быстро вошёл.

— Олешка сопках ходи нету. Распадках много ходи есть. Пурга будет, — поделился он своими наблюдениями, взял топор и принялся рубить дрова, складывая их у самой двери юрты.

Гости возились с упряжками, угоняли оленей на выпас. Скоро вошли в юрту в расшитых бисером кухлянках и торбасах две молодые девушки и средних лет Якут. Гермоген подбросил в печь дрова. Якут поставил варить мясо и чайник. Сразу стало жарко. Прибывшие сбросили верхнюю одежду и уселись у стола. Гермоген щёлкнул выключателем, стало светло. Якут вздрогнул и зажмурился, старшая девушка ахнула и закрыла руками лицо. Младшая, совсем ещё молоденькая, румяная, с чёрными быстрыми глазами и красивым лицом, отпрянула от стола и, натолкнувшись на Колосова, схватилась за него руками. Увидев его улыбку, громко и заразительно засмеялась.

Мужчина что-то строго сказал. Девушка лукаво покосилась и села. Гермоген принялся рассказывать, посасывая трубку. Когда он потрогал лампочку, Якут и старшая девушка осторожно, но тоже прикоснулись к стеклу. Младшая в страхе отдёргивала руку, то и дело поглядывая на Колосова. Когда он ободряюще кивнул головой, она зажмурилась, схватилась обеими руками за горячую колбу, вскрикнула и, потирая ладони, с упрёком посмотрела на парня.

Колосов жестами принялся объяснять, как следует обращаться с лампочкой. Она с улыбкой опускала ресницы, показывая, что всё понимает и не сердится.

— Юрка! Ты что, забыл? Собрание! — стукнул в дверь Николай.

На собрание Юрий опоздал и тихонько пристроился на заднюю скамейку.

— Дорог до сих пор нет: гололедица. Продукты кончаются. Осталось немного крупы, муки и масла. Устанавливается строгая норма — сто граммов гречки и пятьдесят масла на день, — говорил Краснов, внимательно смотря в зал. — До получения продовольствия физические работы отменяются. Я выезжаю ночью навстречу транспортам, а товарищ Фалько поедет по приискам и разведкам. Коммунистам и комсомольцам разъяснить обстановку в посёлке. Главная задача — сохранить спокойствие и не допустить нездоровых Явлений. — Он не уговаривал, не агитировал, не обещал, а своей прямотой подчёркивал глубокую веру в людей.