Михаил Жигжитов - Повести

• Название: Повести
• Автор: Михаил Жигжитов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1986

Повести бурятского прозаика рассказывают о жизни таежников-промысловиков. Со страниц произведений встают яркие, самобытные характеры людей отважных и мудрых.

Автор поднимает важные нравственные проблемы, показывая нелегкий путь обретения человеком своей судьбы.

---

Мишка внимательно следит за хариусами, а сам медленно, чуть потряхивая, имитируя движения бармаша, опускает удочку в полуводу.

Вот один из стайки отделился и устремился к красивому «бармашу», на ходу разинул пасть и схватил его.

Но что это такое?!

— Ой-ой-ой! — должно быть, неистово закричал бы бедный хариус, если бы мог кричать.

Какая-то чудовищная сила тянет его вверх, где белеет ледяной потолок, и он вмиг оказывается на холодном снегу. Не успел моргнуть, как его уже чем-то стукнули.

Мишка снова опустил свою удочку, второй хариус тут же схватил мушку. И так, пока из всей стайки не осталось двух-трех хариусков.

Мишка высыпал в лунку добрую пригоршню бармашей и побежал ко второй лунке, там он выбросил десятка два хариусов, оттуда — к третьей… Так и не заметил рыбак, как солнце легло на острозубые гольцы Байкальского хребта, где-то у истоков великой реки Лены, и утонуло в пурпурных облаках.

Яков Лисин под видом разведки новых мест для рыбалки уехал по своим делам. Как он ни спешил, а до бухты Аяя добрался лишь в сумерках.

Переночевав в своей юрте, он утром пошел к заветному утесу, где в небольшом темном гроте он надежно спрятал берданку Егора.

Берданка та была знаменита на весь Аминдакан. Все поморы знали ее замечательные качества и завидовали Егору. Особенно она была хороша на нерповке, где требуется исключительно точная снайперская стрельба.

Весной, после нерповки, начальник милиции потребовал, чтоб охотники сдали на склад для хранения все нарезные ружья; Егор же сказал, что утопил свою берданку во время лодочной нерповки, и ему поверили.

Он берег эту берданку для крупного зверя, а белковал с дробовиком. А когда на него набросился медведь-шатун, он кинул в него свой дробовичишко, заряженный мелкой дробью. И пока тот ломал ружье, Егор успел добраться до нижних сучьев кедра, но сук обломился, и Егор попал в лапы хищника.

Вот тогда-то и завладел заветной берданкой Яков и запрятал ее в надежное место.

А теперь выдался удобный случай. Хорошо, что его назначили на рыбалку с этими «желторотыми бакланами». Он их обманул, сказав, что едет разведать новые места. «Ха-ха-ха! — смеется Яков над парнями. — А этот бурятской Мишка даже рад, что я уехал подальше от него. Сердится пацан на меня из-за Петьки. Ну и пусть! Чхал я на них…»

Яков достал из грота завернутую в старенький дождевик берданку. Осмотрел и остался доволен.

— Не заржавела! Смазывал-то я сам.

Дойдя до поворота тропы, поцарапал затылок, подумал и решительно свернул в ельник.

— Ужо заодно и шкуру прихвачу… Продам на пропой… Зачем же добру зря пропадать? — проваливаясь в рыхлом снегу, бормочет Яков.

Добрался до матерой лиственницы с сухой вершиной. С южной стороны, у самого корневища, задымленное отверстие выглядывает из-под снега. Яков опустился на колени и разбросал снег. Пахнуло медвежьим духом. «Здесь!» — шепчет мужик, словно боясь, что его услышат. До плеч засунул руку, принатужился и потащил оттуда шкуру.

— Целехонька! — обрадовался Яков. Вздохнул. Сел на медвежину и закурил. — Был бы ты, мишка, посмирней, лежал бы в теплой берлоге… Егор жил бы… Э-эх, мишка, мишка! А Петьке-то Стрельцову так и надо, пусть сидит в тюрьме… Это ему за мою обиду… Подумаешь, бочку-две омулей продал бы на «Ангару», дык и обеднел колхоз… Гад, уволил меня из бригады, лишил премии… А ишо его щенята частушки сочинили. Черти окаянные, «комсомолия»!.. И складно у них получается… Как же?.. Ужо чичас вспомню:

Никто про то не знает,
На чьи деньги Лисин пьет…

Тьфу, дьяволы, чего удумали, так помора осмеять, ах гаденыши!.. Умирать буду, а эту ихнюю частушку не забуду… ни-ни… Сволочи, бакланы желторотые, активисты!.. Погоди ужо, и до вас доберусь! Буду, как мышь, подкрадываться. Ан, глядишь, удобный моментик уловлю и хап-хап! А потом в сторонку, будто не мое дело. Отомщу, ей-бог, отомщу! — грозится Лисин. А вековые деревья слушают и удивляются людской злобе.

На рождество Яков Лисин выехал домой в Аминдакан один. Парни приезжали на Новый год, а он оставался рыбачить, чтоб потом выехать одному, вроде помыться в бане и сдать на пункт рыбу.

Баня баней, а Яков хотя сильно и не верил в бога, но и не обижал его своим безразличием. Особенно он любил религиозные праздники за то, что уж больно хорошо к ним готовились бабы. Настряпают, напекут одна другой лучше. Ну и хмельного припасут хоть отбавляй.

Три дня беспробудно пил Яков Лисин. На четвертый попросил у жены опохмелиться, но та открыла такой хай — не приведи господь! — и выгнала колоть дрова.

Взял мужик в руки колун, а он кажется ему трехпудовым. Потюкал, потюкал — нет мочи. Голова тяжелее зада, так и просится приткнуться в какой угол.

— Разве у суки была когда совесть? Мужик издыхай, а она ему колун в руки! — ругает он жену. Со стоном плюхнулся на чурку, отдышался и закурил. Но курево не помогло, нет никакой мочи. Тошнит, голову разламывает на части. Яков длинно выругался, плюнул на колун и пошел в сарай. Порылся в углу и из-под хламья вытащил черную медвежью шкуру, торопливо засунул ее в куль и, опасливо оглядываясь на дом, в котором раздавался крикливый голос жены, пошел через огород к соседу.

Войдя во двор, он удивленно свистнул. Обычно запущенный, замусоренный после ухода из дома дочерей, он был чисто выметен, выскоблен; то же самое было в сенях и в избе — умыто и ухожено, как у доброй хозяйки.

— Здорово, сусед, ишо раз с праздничком.

Семен вышел из комнаты тоже какой-то обновленный, словно весенняя тайга после дождичка.

— А-а, Якуха! Здоров, здоров, садись.

— Я к тебе по делу зашел.

Семен оглядел друга с ног до головы. Покачал головой:

— Паря, ты уделался!.. Наверно, опохмелиться надо?

— Надо бы, Сеня, а то мочи нет.

Семен достал недопитую бутылку и налил в стакан.

Яков схватил трясущимися руками и одним махом проглотил содержимое. Он долго морщился и тряс головой, потом выдохнул:

— Э, таперь, кажись, ожил.

— Вот и хорошо… Можешь идти к своей Марфутке.

— Не-е, ишо есть дело.

— Какое?

Яков вытряхнул из куля медвежью шкуру.

— Купи. Подарок будет хошь куда.

Семен усмехнулся. «А ведь пьяница-то дело говорит, подарю ей», — подумал он.

— Бери, бери! Как с друга, дорого не запрошу, пару бутылок поставишь, и хва…

Малышев развернул шкуру.

— Это тот медведь, который кончил Егора?

— Он самый.

— А-а! — понимающе подмигнул Семен. — Ты же баил, что по лопаткам стрельнул, а тут ни одной дырочки… Вот дырка от пули в грудь, стреляли в упор спереди, а вот вторая и третья дырки — это пуля прошла сзади и навылет. Значит, двумя выстрелами Петька ухлопал его, а ты не стрелял.

Яков обалдело ухмыляется.

— Дело прошлое, Сеня, не береди мою душу… Сам учил, как ловчее упечь Петьку в тюрьму, и не бай много.

— Но-но! Я ваших делов не знал… только догадывался, что Петькиной вины в гибели Егора и нет…

— Знал и пособлял. А теперь завяжи в узел.

— Да мне-то что! — махнул Семен. — Ладно, ставлю две бутылки.

— Во, паря, спасибо. Своей крале подарочек сделаешь, — подмигнул и показал на стрельцовский дом.

— Тише! — прошептал Семен. — Там сидит…

— Кто? — испуганно попятился Яков.

— Учительша… квартирантка.

— А ты что молчал? Она же все разболтает.

— Ни! — усмехнулся Семен, — Она порядочная…

Яков сокрушенно покачал головой и бесшумно скользнул в сени.

Любовь Семена Малышева к Наталье Стрельцовой расцвела, как сентябрьская тайга, и бесплодно завяла. Они оба поняли, что у Натальи так и не пришла та большая любовь, которая не признает ни стыда, ни преград, ломая все на своем пути, поглощает обоих в своем безумном, глубоком водовороте.

Когда Наталья узнала, что неграмотному Якову Лисину заявление в народный суд написал Семен Малышев, она люто возненавидела своего бывшего ухажера.

Семен понял свою ошибку, но было уже поздно. Он прекрасно знал тот кремень в характере Натальи, об который не раз обжигался и отскакивал прочь.

Семену, может быть, пришлось бы долго мучиться и переживать, но его выручил неожиданный случай.

Приболела его квартирантка-учительница. Он стал за ней ухаживать. То поднесет стакан чаю, то брусничку подсахарит и поставит на табуретку, то где лекарства подаст. Поближе пригляделся — баба как баба. С виду была строгая, а тут, в постели, ничего. Простоволосая, грубоватое, монгольского росчерка лицо сибирячки обмякло, стало женственнее и привлекательнее. По-свойски разговоры завели житейские; она рассказала про свою вдовью жизнь, в которой напрочь отсутствовали розовые денечки, да и откуда им быть — года-то ушли, перевалило за «бабий век». И даже давала понять она, что при случае и не отказалась бы выйти за пожилого, лишь бы он был порядочным человеком.