Рэй Каммингз - Девушка из золотого атома (сборник)

• Название: Девушка из золотого атома (сборник)
• Автор: Рэй Каммингз
• Издательство: ЭксКИЗ
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1993
• ISBN: 5-7815-1823-1

В настоящий сборник вошли рассказы американских писателей-фантастов. Читатели вместе с героями посетят необычные планеты, задумаются над тайнами и загадками человеческой психики. И, конечно, встретят на страницах этой книги романтическую любовь, которой нам так не хватаете в наше время.

Содержание:

1. Рэй Каммингс: Девушка из золотого атома (Перевод: А. Баранов)

2. Хьюго Гернсбек: Смертельный разряд (Перевод: А. Баранов)

3. Филипп Баршофски: Доисторическая ночь (Перевод: А. Баранов)

4. Лесли Ф. Стоун: Завоевание Голы (Перевод: А. Баранов)

5. Джоанна Расс: Больше никаких сказок (Перевод: А. Баранов)

6. Кларк Эштон Смит: Город поющего пламени (Перевод: А. Баранов)

7. Абрахам Меррит: Три строки на старофранцузском

8. Стенли Вейнбаум: Марсианская одиссея

9. Стенли Вейнбаум: Лихорадка (Перевод: А. Баранов)

10. Стенли Вейнбаум: Очки Пигмалиона (Перевод: А. Баранов)

11. Френсис Стивенс: Остров-друг (Перевод: А. Баранов)

12. Фрэнсис Флагг: Супермен доктора Джукса (Перевод: А. Баранов)

13. Эдгар Райс Берроуз: Большой Джим (Перевод: А. Баранов)

14. Эдмунд Гамильтон: Остров безумия (Перевод: А. Баранов)

15. Говард Филипс Лавкрафт: Ночь кошмаров (Перевод: А. Баранов)

16. Роберт Силверберг: Оседланные (Перевод: А. Баранов)

17. Мюррей Лейнстер: Вот что неприятно (Перевод: А. Баранов)

18. Пол Андерсон: Царица небес (Перевод: А. Баранов)

19. Джордж Аллан Энгланд: Мрак и рассвет (Перевод: А. Баранов)

Оформление художника А. Г. Звонарева

---

Флейты по-прежнему издавали какие-то немыслимые звуки, а со стороны острова снова послышался зов барабанов. И тут наяды медленно и грациозно вступили в воды древнего болота, а идущие за ними люди, не замедляя хода, тоже стали погружаться и вскоре скрылись под водой. В красном зареве на поверхности болота с трудом различались расходящиеся по воде пузырьки воздуха. Последней пучина поглотила вызывавшую во мне жалость толстуху кухарку. Когда скрылась и она, флейты и барабаны умолкли, померк и слепящий глаза свет, излучаемый руинами; деревня снова замерла в мирном свете только что взошедшей луны.

Я был в полном смятении. Схожу ли я с ума? Сплю? Наяву ли все это произошло? Думаю, спасло меня от общей участи то оцепенение, в которое я неожиданно погрузился. Кажется, я молился — Артемиде, Латоне, Персефоне и Плутону. Словом, всем, кого вспомнил из классической литературы, — пережитый ужас сделал меня суеверным. Я понимал, что стал свидетелем гибели всей деревни, — сомневаться не приходилось: в замке остались только мы с Деннисом Бэрри, чье безрассудство и привело к беде. При мысли о нем меня снова обуял такой страх, что ноги мои подкосились и я упал на пол, хотя сознания не потерял. Внезапно я почувствовал ледяной порыв ветра с востока, где взошла луна, и услышал в нижнем этаже замка отчаянные крики. Вскоре они перешли в такой истошный вопль, что мне и сейчас становится страшно при одном лишь воспоминании о нем. Могу сказать только, что это был вопль моего друга.

Видимо, ледяной ветер и страшные крики заставили меня подняться, потому что, насколько помню, я долго бежал по темным комнатам и коридорам, пока не выбрался наружу. Меня нашли на рассвете недалеко от Баллилоу. Я брел как потерянный, что-то бормоча, в полном беспамятстве.

Последнее, что я увидел в Килдерри, доконало меня. Картина была столь чудовищна, что мне не забыть ее до конца дней своих. Она всегда встает у меня перед глазами, если я оказываюсь лунной ночью неподалеку от болота.

Итак, покинув проклятый замок, я мчался вдоль берега, как вдруг услышал какие-то новые звуки — ничего примечательного, но здесь, в Килдерри, я их прежде не слышал. Стоячие воды, в которых не водилась никакая живность, ожили, кишмя закишели множеством крупных лягушек, которые громко и непрерывно квакали. Лунный свет поблескивал на их раздувающихся зеленых боках, но свет струился еще из одного источника, в его-то сторону они, казалось, с интересом глазели. Я проследил за взглядом одной особенно жирной и уродливой лягушки и увидел такое, от чего окончательно потерял голову.

От загадочного сооружения на островке протянулся к молодой луне слабо мерцающий луч, не отражавшийся в водах болота. А на этой мертвенно-бледной тропе я с замиранием сердца разглядел извивающуюся фигуру — неясную тень, сопротивляющуюся невидимым демонам, которые тащили ее за собой. Возможно, я сумасшедший, но этот силуэт — дикая, чудовищная карикатура — до странности напомнил мне того, кто был Деннисом Бэрри.

Роберт Силверберг Оседланные

От меня остались только куски. Пласты памяти оторвались и уплывают, как дрейфующие айсберги. Это всегда так, как только Наездник оставляет тебя. Никогда не знаешь, что делает твое тело, отнятое у тебя. Остаются лишь тянущиеся следы, оттиски.

Как песок, налипший на выброшенную волной бутылку.

Как боль в ампутированной ноге.

Я встаю. Волосы всклокочены: я их причесываю. Лицо, отекшее от слишком короткого сна. Во рту кислятина. Он что, дерьмо ел моим ртом, мой Наездник? Мог. Они все могут.

Уже утро.

Серое, неясное утро. Я всматриваюсь в него, потом, вздрогнув, затемняю окно. Моя комната в беспорядке. Здесь была женщина? В пепельницах полно. Покопавшись в окурках, нахожу несколько испачканных губной помадой. Была.

Я трогаю простыню. Еще теплая — чужим теплом. Обе подушки смяты. Итак, она исчезла, и мой Наездник исчез, я один.

Как долго это будет?..

Я поднял трубку и набрал номер Центрального:

— Какое сегодня число?

Компьютер безразличным женским голосом отвечает:

— Пятница, четвертое декабря.

— Время?

— Девять пятьдесят одна восточного стандартного времени.

— Прогноз?

— Предполагается повышение температуры с тридцати до тридцати восьми градусов. В настоящее время — тридцать один градус. Ветер северный, шестнадцать миль в час. Вероятность осадков невелика.

— Что посоветуете при похмелье?

— Диета или лекарство?

— Что угодно… — отвечаю я.

С минуту компьютер пережевывает это. Затем решается на оба варианта и включает мою кухню. Кран выдает порцию холодного томатного сока. Шипит яичница. Из аптечки выдвигается флакончик розоватой жидкости. Центральный компьютер всегда так заботлив. Интересно, а у него Наездники есть? Что они испытывают? Уж, конечно, куда восхитительнее присвоить разум миллиона компьютеров, чем торчать неделю в ненадежной, измученной душе изношенного человеческого существа!..

Четвертое декабря, сказал Центральный. Значит, Наездник не слезал с меня трое суток.

Я выпиваю розовую дрянь и наудачу копаюсь в памяти, как в нагноившейся ране.

Утро вторника я помню. Работа шла плохо. Ни одна программа не шла правильно. Управляющий раздражался: Наездники трижды за пять недель садились на него, в результате его сектор в совершенном развале, а на рождественские премиальные нельзя рассчитывать. Хотя за промахи, случившиеся из-за Наездников, сейчас не наказывают, управляющий все время был несправедлив к нам. Время было скверное. Пересматривали задание, мудрили с программами, десятки раз проверяли исходные данные. Наконец, мы получили свое — детальный прогноз изменения цен на кое-какие товары с февраля по апрель. В полдень мы должны были встретиться и обсудить, что у нас вышло.

Полдень вторника я уже не помню.

Должно быть, тогда Наездник у меня и появился. Наверно, прямо на работе: скорее всего там, в зале, отделанном красным деревом. На конференции. Удивленные лица вокруг. Я кашляю, шатаюсь, валюсь с кресла. Они печально качают головами. Никто не бросается ко мне. Вмешиваться опасно: когда у человека появляется Наездник, есть шанс, что второй Наездник где-то рядом, свободный, ищет, кого бы занять. Поэтому меня сторонятся. Я выхожу из здания.

А потом, потом?..

Сидя в своей комнате хмурым декабрьским утром, я жую свой омлет и пытаюсь восстановить события трех потерянных суток.

Разумеется, это невозможно. В период захвата Наездником почти все воспоминания тоже уходят. Остается лишь осадок, толстая пленка слабых и противных воспоминаний. Оседланный однажды уже больше никогда не будет тем же. Даже если он не способен в деталях вспомнить свое переживание, все равно оно его чуточку меняет.

Я стараюсь вспомнить.

Женщина? Да: на окурках помада. Следовательно, в моей комнате занимались сексом. Молодая? Старая? Блондинка? Брюнетка? Все в тумане. Что делало мое тело? Хорош ли я был в постели? Когда я сам по себе, я стараюсь. Форму я держу. В тридцать восемь лет выстою три сета тенниса в летний полдень. Могу заставить женщину пылать так, как это свойственно женщине. Не хвалюсь — просто формулирую. У всех свои таланты. У меня — эти.

Но мне говорили, что Наездники получают особенное удовольствие, извращая наши лучшие качества. Мог ли мой Наездник наслаждаться тем, что нашел мне женщину и заставил меня терпеть с ней крах за крахом?

От этой мысли меня тошнит.

Понемногу из сознания уходит муть. Прописанное Центральным лекарство действует быстро. Ем, бреюсь, стою под вибродушем, пока кожа не становится чистой и упругой. Делаю зарядку. Интересно, упражнял ли Наездник мое тело в среду и в четверг? Скорее всего нет: меня на это надо мобилизовать. Я ведь уже ближе к среднему возрасту — тонус восстанавливается трудно.

Двадцать раз касаюсь пола, ноги прямые.

Делаю махи ногами.

Тело отзывается, как бы над ним до этого ни измывались. Первый светлый миг в моем пробуждении: как все внутри оживает. Свежий воздух — вот что мне нужно теперь. Быстро одеваюсь и выхожу. Звонить на службу нет нужды. Там знают, что с полудня во вторник я был под Наездником; но что в пятницу на рассвете Наездник отбыл, им знать необязательно. Пусть у меня будет выходной. Пройдусь по городским улицам, разомну конечности. Я вхожу в лифт. До земли пятьдесят этажей.

Надо мной небоскребы Нью-Йорка.

По улице течет река машин. Неизвестно, в какой момент оседлают водителя ближайшей машины, а когда Наездник садится, на секунду нарушается координация движения. Так мы потеряли много жизней на улицах и скоростных шоссе — но ни одного Наездника.

Иду без всякой цели. Пересекаю Четырнадцатую стрит, слышу мощный рокот электрических двигателей. Вижу юношу, пляшущего на мостовой, и понимаю — он оседлан. На углу Пятой и Двадцать второй мне попадается цветущий толстяк — галстук набок, сегодняшняя «Уоллстрит джорнэл» свешивается из кармана пальто. Он хихикает. Он высовывает язык. Оседлан. Оседлан. Я обхожу его. Быстро дохожу до перехода, по которому транспорт сворачивает под Тридцать четвертую стрит и Куинз и секунду медлю, видя двух девочек на самой бровке пешеходной дорожки. Одна — негритянка, глаза выкачены от ужаса. Другая толкает ее все ближе к ограждению. Оседлана. Но Наездник не убивает — он просто наслаждается. Негритяночку отпускают, и она падает, как мешок, и дрожит. Потом вскакивает и убегает. Другая девочка начинает жевать длинную прядь блестящих волос. Понемногу приходит в себя. Она словно одурманена.