Федор Достоевский - Братья Карамазовы - русский и английский параллельные тексты

• Название: Братья Карамазовы - русский и английский параллельные тексты
• Автор: Федор Достоевский
• Жанр: Классическая проза

Самый яркий и, в то же время самый сложный многоплановый роман Федора Достоевского "Братья Карамазовы" выражает надежды и противоречия своего времени, вечные, непреходящие ценности, заключенные в христианской традиции, религиозные и этические поиски писателя. В основу сюжета положена история одного из товарищей Достоевского по Омскому острогу отставного подпоручика Ильинского, который судился за отцеубийство, и, хотя и не сознался в преступлении, был приговорен к двадцати годам каторжных работ.

---

But their childish delight will end; it will cost them dear.

Но придет конец и восторгу ребятишек, он будет дорого стоить им. Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю. Но догадаются наконец глупые дети, что хоть они и бунтовщики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие. Обливаясь глупыми слезами своими, они сознаются наконец, что создавший их бунтовщиками, без сомнения, хотел посмеяться над ними. Скажут это они в отчаянии, и сказанное ими будет богохульством, от которого они станут еще несчастнее, ибо природа человеческая не выносит богохульства и в конце концов сама же всегда и отмстит за него. Итак, неспокойство, смятение и несчастие - вот теперешний удел людей после того, как ты столь претерпел за свободу их! Великий пророк твой в видении и в иносказании говорит, что видел всех участников первого воскресения и что было их из каждого колена по двенадцати тысяч. Но если было их столько, то были и они как бы не люди, а боги. Они вытерпели крест твой, они вытерпели десятки лет голодной и нагой пустыни, питаясь акридами и кореньями, - и уж, конечно, ты можешь с гордостью указать на этих детей свободы, свободной любви, свободной и великолепной жертвы их во имя твое. Но вспомни, что их было всего только несколько тысяч, да и то богов, а остальные? И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли вытерпеть того, что могучие? Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил ты лишь к избранным и для избранных? Но если так, то тут тайна и нам не понять ее. А если тайна, то и мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали. Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки. Правы мы были, уча и делая так, скажи? Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришел нам мешать? И что ты молча и проникновенно

глядишь на меня кроткими глазами своими? Рассердись, я не хочу любви твоей, потому что сам не люблю тебя. И что мне скрывать от тебя? Или я не знаю, с кем говорю? То, что имею сказать тебе, все тебе уже известно, я читаю это в глазах твоих. И я ли скрою от тебя тайну нашу? Может быть, ты именно хочешь услышать ее из

уст моих, слушай же: мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с тобою, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, что ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию. Но кто виноват? О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго еще ждать завершения его, и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей. А между тем ты бы мог еще и тогда взять меч кесаря. Зачем ты отверг этот последний дар? Приняв этот третий совет могучего духа, ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей. Mankind as a whole has always striven to organise a universal state. Всегда человечество в целом своем стремилось устроиться непременно всемирно. There have been many great nations with great histories, but the more highly they were developed the more unhappy they were, for they felt more acutely than other people the craving for world-wide union. Много было великих народов с великою историей, но чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирности соединения людей. The great conquerors, Timours and Ghenghis-Khans, whirled like hurricanes over the face of the earth striving to subdue its people, and they too were but the unconscious expression of the same craving for universal unity. Великие завоеватели, Тимуры и Чингис-ханы, пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению. Hadst Thou taken the world and Caesar's purple, Thou wouldst have founded the universal state and have given universal peace. Приняв мир и порфиру кесаря, основал бы всемирное царство и дал всемирный покой. For who can rule men if not he who holds their conscience and their bread in his hands? Ибо кому же владеть людьми как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их. We have taken the sword of Caesar, and in taking it, of course, have rejected Thee and followed him. Мы и взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли тебя и пошли за ним. Oh, ages are yet to come of the confusion of free thought, of their science and cannibalism. For having begun to build their tower of Babel without us, they will end, of course, with cannibalism. О, пройдут еще века бесчинства свободного ума, их науки и антропофагии, потому что, начав возводить свою Вавилонскую башню без нас, они кончат антропофагией. But then the beast will crawl to us and lick our feet and spatter them with tears of blood. Но тогда-то и приползет к нам зверь, и будет лизать ноги наши, и обрызжет их кровавыми слезами из глаз своих. And we shall sit upon the beast and raise the cup, and on it will be written, И мы сядем на зверя и воздвигнем чашу, и на ней будет написано: "Mystery." "Тайна!" But then, and only then, the reign of peace and happiness will come for men. Но тогда лишь и тогда настанет для людей царство покоя и счастия. Thou art proud of Thine elect, but Thou hast only the elect, while we give rest to all. Ты гордишься своими избранниками, но у тебя лишь избранники, а мы успокоим всех. And besides, how many of those elect, those mighty ones who could become elect, have grown weary waiting for Thee, and have transferred and will transfer the powers of their spirit and the warmth of their heart to the other camp, and end by raising their free banner against Thee. Да и так ли еще: сколь многие из этих избранников, из могучих, которые могли бы стать избранниками, устали наконец, ожидая тебя, и понесли и еще понесут силы духа своего и жар сердца своего на иную ниву и кончат тем, что на тебя же и воздвигнут свободное знамя свое. Thou didst Thyself lift up that banner. Но ты сам воздвиг это знамя. But with us all will be happy and will no more rebel nor destroy one another as under Thy freedom. У нас же все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе твоей, повсеместно. Oh, we shall persuade them that they will only become free when they renounce their freedom to us and submit to us. О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. And shall we be right or shall we be lying? И что же, правы мы будем или солжем? They will be convinced that we are right, for they will remember the horrors of slavery and confusion to which Thy freedom brought them. Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода твоя. Freedom, free thought, and science will lead them into such straits and will bring them face to face with such marvels and insoluble mysteries, that some of them, the fierce and rebellious, will destroy themselves, others, rebellious but weak, will destroy one another, while the rest, weak and unhappy, will crawl fawning to our feet and whine to us: Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: "Yes, you were right, you alone possess His mystery, and we come back to you, save us from ourselves!" "Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих". "'Receiving bread from us, they will see clearly that we take the bread made by their hands from them, to give it to them, without any miracle. They will see that we do not change the stones to bread, but in truth they will be more thankful for taking it from our hands than for the bread itself! Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших! For they will remember only too well that in old days, without our help, even the bread they made turned to stones in their hands, while since they have come back to us, the very stones have turned to bread in their hands. Ибо слишком будут помнить, что прежде, без нас, самые хлебы, добытые ими, обращались в руках их лишь в камни, а когда они воротились к нам, то самые камни обратились в руках их в хлебы. Too, too well will they know the value of complete submission! Слишком, слишком оценят они, что значит раз навсегда подчиниться! And until men know that, they will be unhappy. И пока люди не поймут сего, они будут несчастны. Who is most to blame for their not knowing it?-speak! Кто более всего способствовал этому непониманию, скажи? Who scattered the flock and sent it astray on unknown paths? Кто раздробил стадо и рассыпал его по путям неведомым? But the flock will come together again and will submit once more, and then it will be once for all. Но стадо вновь соберется и вновь покорится, и уже раз навсегда. Then we shall give them the quiet humble happiness of weak creatures such as they are by nature. Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы. Oh, we shall persuade them at last not to be proud, for Thou didst lift them up and thereby taught them to be proud. We shall show them that they are weak, that they are only pitiful children, but that childlike happiness is the sweetest of all. О, мы убедим их наконец не гордиться, ибо ты вознес их и тем научил гордиться; докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого. They will become timid and will look to us and huddle close to us in fear, as chicks to the hen. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. They will marvel at us and will be awe-stricken before us, and will be proud at our being so powerful and clever that we have been able to subdue such a turbulent flock of thousands of millions. Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что могли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо. They will tremble impotently before our wrath, their minds will grow fearful, they will be quick to shed tears like women and children, but they will be just as ready at a sign from us to pass to laughter and rejoicing, to happy mirth and childish song. Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой радости и счастливой детской песенке. Yes, we shall set them to work, but in their leisure hours we shall make their life like a child's game, with children's songs and innocent dance. Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. Oh, we shall allow them even sin, they are weak and helpless, and they will love us like children because we allow them to sin. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас как дети за то, что мы им позволим грешить. We shall tell them that every sin will be expiated, if it is done with our permission, that we allow them to sin because we love them, and the punishment for these sins we take upon ourselves. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. And we shall take it upon ourselves, and they will adore us as their saviours who have taken on themselves their sins before God. И возьмем на себя, а нас они будут обожать как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. And they will have no secrets from us. И не будет у них никаких от нас тайн. We shall allow or forbid them to live with their wives and mistresses, to have or not to have children according to whether they have been obedient or disobedient- and they will submit to us gladly and cheerfully. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей - все судя по их послушанию - и они будут нам покоряться с весельем и радостью. The most painful secrets of their conscience, all, all they will bring to us, and we shall have an answer for all. And they will be glad to believe our answer, for it will save them from the great anxiety and terrible agony they endure at present in making a free decision for themselves. Самые мучительные тайны их совести - все, все понесут они нам, и мы все разрешим, и они поверят решению нашему с радостию, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. And all will be happy, all the millions of creatures except the hundred thousand who rule over them. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. For only we, we who guard the mystery, shall be unhappy. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. There will be thousands of millions of happy babes, and a hundred thousand sufferers who have taken upon themselves the curse of the knowledge of good and evil. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Peacefully they will die, peacefully they will expire in Thy name, and beyond the grave they will find nothing but death. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя твое и за гробом обрящут лишь смерть. But we shall keep the secret, and for their happiness we shall allure them with the reward of heaven and eternity. Но мы сохраним секрет и для их же счастия будем манить их наградой небесною и вечною. Though if there were anything in the other world, it certainly would not be for such as they. Ибо если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они. It is prophesied that Thou wilt come again in victory, Thou wilt come with Thy chosen, the proud and strong, but we will say that they have only saved themselves, but we have saved all. Говорят и пророчествуют, что ты придешь и вновь победишь, придешь со своими избранниками, со своими гордыми и могучими, но мы скажем, что они спасли лишь самих себя, а мы спасли всех. We are told that the harlot who sits upon the beast, and holds in her hands the mystery, shall be put to shame, that the weak will rise up again, and will rend her royal purple and will strip naked her loathsome body. Говорят, что опозорена будет блудница, сидящая на звере и держащая в руках своих тайну, что взбунтуются вновь малосильные, что разорвут порфиру ее и обнажат ее "гадкое" тело. But then I will stand up and point out to Thee the thousand millions of happy children who have known no sin. Но я тогда встану и укажу тебе на тысячи миллионов счастливых младенцев, не знавших греха. And we who have taken their sins upon us for their happiness will stand up before Thee and say: И мы, взявшие грехи их для счастья их на себя, мы станем пред тобой и скажем: "Judge us if Thou canst and darest." "Суди нас, если можешь и смеешь". Know that I fear Thee not. Знай, что я не боюсь тебя. Know that I too have been in the wilderness, I too have lived on roots and locusts, I too prized the freedom with which Thou hast blessed men, and I too was striving to stand among Thy elect, among the strong and powerful, thirsting "to make up the number." Знай, что и я был в пустыне, что и я питался акридами и кореньями, что и я благословлял свободу, которою ты благословил людей, и я готовился стать в число избранников твоих, в число могучих и сильных с жаждой "восполнить число". But I awakened and would not serve madness. Но я очнулся и не захотел служить безумию. I turned back and joined the ranks of those who have corrected Thy work. Я воротился и примкнул к сонму тех, которые исправили подвиг твой. I left the proud and went back to the humble, for the happiness of the humble. Я ушел от гордых и воротился к смиренным для счастья этих смиренных. What I say to Thee will come to pass, and our dominion will be built up. То, что я говорю тебе, сбудется, и царство наше созиждется. I repeat, to-morrow Thou shalt see that obedient flock who at a sign from me will hasten to heap up the hot cinders about the pile on which I shall burn Thee for coming to hinder us. Повторяю тебе, завтра же ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру твоему, на котором сожгу тебя за то, что пришел нам мешать. For if anyone has ever deserved our fires, it is Thou. Ибо если был кто всех более заслужил наш костер, то это ты. To-morrow I shall burn Thee. Dixi.'"* * I have spoken. Ivan stopped. Завтра сожгу тебя. Dixi[23 - Так я сказал (лат.).]". Иван остановился. He was carried away as he talked, and spoke with excitement; when he had finished, he suddenly smiled. Он разгорячился, говоря, и говорил с увлечением; когда же кончил, то вдруг улыбнулся. Alyosha had listened in silence; towards the end he was greatly moved and seemed several times on the point of interrupting, but restrained himself. Now his words came with a rush. Алеша, все слушавший его молча, под конец же, в чрезвычайном волнении, много раз пытавшийся перебить речь брата, но видимо себя сдерживавший, вдруг заговорил, точно сорвался с места. "But... that's absurd!" he cried, flushing. "Your poem is in praise of Jesus, not in blame of Him- as you meant it to be. -Но... это нелепость! - вскричал он, краснея.-Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула... как ты хотел того. And who will believe you about freedom? И кто тебе поверит о свободе? Is that the way to understand it? Так ли, так ли надо ее понимать! That's not the idea of it in the Orthodox Church.... That's Rome, and not even the whole of Rome, it's false-those are the worst of the Catholics the Inquisitors, the Jesuits!... То ли понятие в православии... Это Рим, да и Рим не весь, это неправда - это худшие из католичества, инквизиторы, иезуиты!.. And there could not be such a fantastic creature as your Inquisitor. Да и совсем не может быть такого фантастического лица, как твой инквизитор. What are these sins of mankind they take on themselves? Какие это грехи людей, взятые на себя? Who are these keepers of the mystery who have taken some curse upon themselves for the happiness of mankind? Какие это носители тайны, взявшие на себя какое-то проклятие для счастия людей? When have they been seen? Когда они виданы? We know the Jesuits, they are spoken ill of, but surely they are not what you describe? Мы знаем иезуитов, про них говорят дурно, но то ли они, что у тебя? They are not that at all, not at all.... They are simply the Romish army for the earthly sovereignty of the world in the future, with the Pontiff of Rome for Emperor... that's their ideal, but there's no sort of mystery or lofty melancholy about it.... It's simple lust of power, of filthy earthly gain, of domination-something like a universal serfdom with them as masters-that's all they stand for. Совсем они не то, вовсе не то... Они просто римская армия для будущего всемирного земного царства, с императором - римским первосвященником во главе... вот их идеал, но безо всяких тайн и возвышенной грусти... Самое простое желание власти, земных грязных благ, порабощения... вроде будущего крепостного права, с тем что они станут помещиками... вот и все у них. They don't even believe in God perhaps. Они и в Бога не веруют, может быть. Your suffering Inquisitor is a mere fantasy." Твой страдающий инквизитор одна фантазия... "Stay, stay," laughed Ivan. "how hot you are! - Да стой, стой, - смеялся Иван, - как ты разгорячился. A fantasy you say, let it be so! Фантазия, говоришь ты, пусть! Of course it's a fantasy. Конечно, фантазия. But allow me to say: do you really think that the Roman Catholic movement of the last centuries is actually nothing but the lust of power, of filthy earthly gain? Но позволь, однако: неужели ты в самом деле думаешь, что все это католическое движение последних веков есть и в самом деле одно лишь желание власти для одних только грязных благ? Is that Father Paissy's teaching?" Уж не отец ли Паисий так тебя учит? "No, no, on the contrary, Father Paissy did once say something rather the same as you... but of course it's not the same, not a bit the same," Alyosha hastily corrected himself. - Нет, нет, напротив, отец Паисий говорил однажды что-то вроде даже твоего... но, конечно, не то, совсем не то, - спохватился вдруг Алеша. "A precious admission, in spite of your 'not a bit the same.' - Драгоценное, однако же, сведение, несмотря на твое: "совсем не то". I ask you why your Jesuits and Inquisitors have united simply for vile material gain? Я именно спрашиваю тебя, почему твои иезуиты и инквизиторы совокупились для одних только материальных скверных благ? Why can there not be among them one martyr oppressed by great sorrow and loving humanity? Почему среди них не может случиться ни одного страдальца, мучимого великою скорбью и любящего человечество? You see, only suppose that there was one such man among all those who desire nothing but filthy material gain-if there's only one like my old Inquisitor, who had himself eaten roots in the desert and made frenzied efforts to subdue his flesh to make himself free and perfect. But yet all his life he loved humanity, and suddenly his eyes were opened, and he saw that it is no great moral blessedness to attain perfection and freedom, if at the same time one gains the conviction that millions of God's creatures have been created as a mockery, that they will never be capable of using their freedom, that these poor rebels can never turn into giants to complete the tower, that it was not for such geese that the great idealist dreamt his dream of harmony. Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ - хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии. Seeing all that he turned back and joined- the clever people. Поняв все это, он воротился и примкнул... к умным людям. Surely that could have happened?" Неужели этого не могло случиться? "Joined whom, what clever people?" cried Alyosha, completely carried away. "They have no such great cleverness and no mysteries and secrets.... Perhaps nothing but Atheism, that's all their secret. - К кому примкнул, к каким умным людям? -почти в азарте воскликнул Алеша. - Никакого у них нет такого ума и никаких таких тайн и секретов... Одно только разве безбожие, вот и весь их секрет. Your Inquisitor does not believe in God, that's his secret!" Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет! "What if it is so! - Хотя бы и так! At last you have guessed it. Наконец-то ты догадался. It's perfectly true, it's true that that's the whole secret, but isn't that suffering, at least for a man like that, who has wasted his whole life in the desert and yet could not shake off his incurable love of humanity? И действительно так, действительно только в этом и весь секрет, но разве это не страдание, хотя бы для такого, как он, человека, который всю жизнь свою убил на подвиг в пустыне и не излечился от любви к человечеству? In his old age he reached the clear conviction that nothing but the advice of the great dread spirit could build up any tolerable sort of life for the feeble, unruly, 'incomplete, empirical creatures created in jest.' На закате дней своих он убеждается ясно, что лишь советы великого страшного духа могли бы хоть сколько-нибудь устроить в сносном порядке малосильных бунтовщиков, "недоделанные пробные существа, созданные в насмешку". And so, convinced of this, he sees that he must follow the counsel of the wise spirit, the dread spirit of death and destruction, and therefore accept lying and deception, and lead men consciously to death and destruction, and yet deceive them all the way so that they may not notice where they are being led, that the poor blind creatures may at least on the way think themselves happy. И вот, убедясь в этом, он видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению, и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми. And note, the deception is in the name of Him in Whose ideal the old man had so fervently believed all his life long. И заметь себе, обман во имя того, в идеал которого столь страстно веровал старик во всю свою жизнь! Is not that tragic? Разве это не несчастье? And if only one such stood at the head of the whole army 'filled with the lust of power only for the sake of filthy gain'- would not one such be enough to make a tragedy? И если бы хоть один такой очутился во главе всей этой армии, "жаждущей власти для одних только грязных благ", то неужели же не довольно хоть одного такого, чтобы вышла трагедия? More than that, one such standing at the head is enough to create the actual leading idea of the Roman Church with all its armies and Jesuits, its highest idea. Мало того: довольно и одного такого, стоящего во главе, чтобы нашлась наконец настоящая руководящая идея всего римского дела со всеми его армиями и иезуитами, высшая идея этого дела. I tell you frankly that I firmly believe that there has always been such a man among those who stood at the head of the movement. Я тебе прямо говорю, что я твердо верую, что этот единый человек и не оскудевал никогда между стоящими во главе движения. Who knows, there may have been some such even among the Roman Popes. Кто знает, может быть, случались и между римскими первосвященниками эти единые. Who knows, perhaps the spirit of that accursed old man who loves mankind so obstinately in his own way, is to be found even now in a whole multitude of such old men, existing not by chance but by agreement, as a secret league formed long ago for the guarding of the mystery, to guard it from the weak and the unhappy, so as to make them happy. Кто знает, может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы сделать их счастливыми. No doubt it is so, and so it must be indeed. Это непременно есть, да и должно так быть. I fancy that even among the Masons there's something of the same mystery at the bottom, and that that's why the Catholics so detest the Masons as their rivals breaking up the unity of the idea, while it is so essential that there should be one flock and one shepherd.... But from the way I defend my idea I might be an author impatient of your criticism. Мне мерещится, что даже у масонов есть что-нибудь вроде этой же тайны в основе их и что потому католики так и ненавидят масонов, что видят в них конкурентов, раздробление единства идеи, тогда как должно быть едино стадо и един пастырь... Впрочем, защищая мою мысль, я имею вид сочинителя, не выдержавшего твоей критики. Enough of it." Довольно об этом. "You are perhaps a Mason yourself!" broke suddenly from Alyosha. "You don't believe in God," he added, speaking this time very sorrowfully. - Ты, может быть, сам масон! - вырвалось вдруг у Алеши. - Ты не веришь в Бога, - прибавил он, но уже с чрезвычайною скорбью. He fancied besides that his brother was looking at him ironically. "How does your poem end?" he asked, suddenly looking down. "Or was it the end?" Ему показалось к тому же, что брат смотрит на него с насмешкой. - Чем же кончается твоя поэма? - спросил он вдруг, смотря в землю, - или уж она кончена? "I meant to end it like this. When the Inquisitor ceased speaking he waited some time for his Prisoner to answer him. - Я хотел ее кончить так: когда инквизитор умолк, то некоторое время ждет, что пленник его ему ответит. His silence weighed down upon him. Ему тяжело его молчание. He saw that the Prisoner had listened intently all the time, looking gently in his face and evidently not wishing to reply. Он видел, как узник все время слушал его проникновенно и тихо, смотря ему прямо в глаза и, видимо, не желая ничего возражать. The old man longed for him to say something, however bitter and terrible. Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. But He suddenly approached the old man in silence and softly kissed him on his bloodless aged lips. Но он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. That was all his answer. Вот и весь ответ. The old man shuddered. Старик вздрагивает. His lips moved. He went to the door, opened it, and said to Him: Что-то шевельнулось в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит ему: 'Go, and come no more... come not at all, never, never!' "Ступай и не приходи более... не приходи вовсе... никогда, никогда!" And he let Him out into the dark alleys of the town. И выпускает его на "темные стогна града". The Prisoner went away." Пленник уходит. "And the old man?" - А старик? "The kiss glows in his heart, but the old man adheres to his idea." - Поцелуй горит на его сердце, но старик остается в прежней идее. "And you with him, you too?" cried Alyosha, mournfully. - И ты вместе с ним, и ты? - горестно воскликнул Алеша. Ivan laughed. Иван засмеялся. "Why, it's all nonsense, Alyosha. It's only a senseless poem of a senseless student, who could never write two lines of verse. - Да ведь это же вздор, Алеша, ведь это только бестолковая поэма бестолкового студента, который никогда двух стихов не написал. Why do you take it so seriously? К чему ты в такой серьез берешь? Surely you don't suppose I am going straight off to the Jesuits, to join the men who are correcting His work? Уж не думаешь ли ты, что я прямо поеду теперь туда, к иезуитам, чтобы стать в сонме людей, поправляющих его подвиг? Good Lord, it's no business of mine. О Господи, какое мне дело! I told you, all I want is to live on to thirty, and then... dash the cup to the ground!" Я ведь тебе сказал: мне бы только до тридцати лет дотянуть, а там - кубок об пол! "But the little sticky leaves, and the precious tombs, and the blue sky, and the woman you love! - А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая женщина! How will you live, how will you love them?" Alyosha cried sorrowfully. "With such a hell in your heart and your head, how can you? Как же жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь? - горестно восклицал Алеша. - С таким адом в груди и в голове разве это возможно? No, that's just what you are going away for, to join them... if not, you will kill yourself, you can't endure it!" Нет, именно ты едешь, чтобы к ним примкнуть... а если нет, то убьешь себя сам, а не выдержишь! "There is a strength to endure everything," Ivan said with a cold smile. - Есть такая сила, что все выдержит! - с холодною уже усмешкою проговорил Иван. "The strength of the Karamazovs- the strength of the Karamazov baseness." -Какая сила? - Карамазовская... сила низости карамазовской. "To sink into debauchery, to stifle your soul with corruption, yes?" - Это потонуть в разврате, задавить душу в растлении, да, да? "Possibly even that... only perhaps till I am thirty I shall escape it, and then-" - Пожалуй, и это... только до тридцати лет, может быть, и избегну, а там... "How will you escape it? - Как же избегнешь? By what will you escape it? Чем избегнешь? That's impossible with your ideas." Это невозможно с твоими мыслями. "In the Karamazov way, again." - Опять-таки по-карамазовски. "'Everything is lawful,' you mean? - Это чтобы "все позволено"? Everything is lawful, is that it?" Все позволено, так ли, так ли? Ivan scowled, and all at once turned strangely pale. Иван нахмурился и вдруг странно как-то побледнел. "Ah, you've caught up yesterday's phrase, which so offended Muisov- and which Dmitri pounced upon so naively and paraphrased!" he smiled queerly. "Yes, if you like, 'everything is lawful' since the word has been said, I won't deny it. - А, это ты подхватил вчерашнее словцо, которым так обиделся Миусов... и что так наивно выскочил и переговорил брат Дмитрий? - криво усмехнулся он. - Да, пожалуй: "все позволено", если уж слово произнесено. Не отрекаюсь. And Mitya's version isn't bad." Да и редакция Митенькина недурна. Alyosha looked at him in silence. Алеша молча глядел на него. "I thought that going away from here I have you at least," Ivan said suddenly, with unexpected feeling; "but now I see that there is no place for me even in your heart, my dear hermit. - Я, брат, уезжая, думал, что имею на всем свете хоть тебя, - с неожиданным чувством проговорил вдруг Иван, - а теперь вижу, что и в твоем сердце мне нет места, мой милый отшельник. The formula, 'all is lawful,' I won't renounce- will you renounce me for that, yes?" От формулы "все позволено" я не отрекусь, ну и что же, за это ты от меня отречешься, да, да? Alyosha got up, went to him and softly kissed him on the lips. Алеша встал, подошел к нему и молча тихо поцеловал его в губы. "That's plagiarism," cried Ivan, highly delighted. "You stole that from my poem. - Литературное воровство! - вскричал Иван, переходя вдруг в какой-то восторг, - это ты украл из моей поэмы! Thank you though. Спасибо, однако. Get up, Alyosha, it's time we were going, both of us." Вставай, Алеша, идем, пора и мне и тебе. They went out, but stopped when they reached the entrance of the restaurant. Они вышли, но остановились у крыльца трактира. "Listen, Alyosha," Ivan began in a resolute voice, "if I am really able to care for the sticky little leaves I shall only love them, remembering you. - Вот что, Алеша, - проговорил Иван твердым голосом, - если в самом деле хватит меня на клейкие листочки, то любить их буду, лишь тебя вспоминая. It's enough for me that you are somewhere here, and I shan't lose my desire for life yet. Довольно мне того, что ты тут где-то есть, и жить еще не расхочу. Is that enough for you? Довольно этого тебе? Take it as a declaration of love if you like. Если хочешь, прими хоть за объяснение в любви. And now you go to the right and I to the left. And it's enough, do you hear, enough. А теперь ты направо, я налево - и довольно, слышишь, довольно. I mean even if I don't go away to-morrow (I think I certainly shall go) and we meet again, don't say a word more on these subjects. То есть, если я бы завтра и не уехал (кажется, уеду наверно) и мы бы еще опять как-нибудь встретились, то уже на все эти темы ты больше со мной ни слова. I beg that particularly. Настоятельно прошу. And about Dmitri too, I ask you specially, never speak to me again," he added, with sudden irritation; "it's all exhausted, it has all been said over and over again, hasn't it? И насчет брата Дмитрия тоже, особенно прошу тебя, даже и не заговаривай со мной никогда больше, - прибавил он вдруг раздражительно, -все исчерпано, все переговорено, так ли? And I'll make you one promise in return for it. When at thirty, I want to 'dash the cup to the ground,' wherever I may be I'll come to have one more talk with you, even though it were from America, you may be sure of that. А я тебе, с своей стороны, за это тоже одно обещание дам: когда к тридцати годам я захочу "бросить кубок об пол", то, где б ты ни был, я таки приду еще раз переговорить с тобою... хотя бы даже из Америки, это ты знай. I'll come on purpose. Нарочно приеду. It will be very interesting to have a look at you, to see what you'll be by that time. Очень интересно будет и на тебя поглядеть к тому времени: каков-то ты тогда будешь? It's rather a solemn promise, you see. Видишь, довольно торжественное обещание. And we really may be parting for seven years or ten. А в самом деле мы, может быть, лет на семь, на десять прощаемся. Come, go now to your Pater Seraphicus, he is dying. If he dies without you, you will be angry with me for having kept you. Ну иди теперь к твоему Pater Seraphicus, ведь он умирает; умрет без тебя, так еще, пожалуй, на меня рассердишься, что я тебя задержал. Good-bye, kiss me once more; that's right, now go." До свидания, целуй меня еще раз, вот так, и ступай... Ivan turned suddenly and went his way without looking back. Иван вдруг повернулся и пошел своею дорогой, уже не оборачиваясь. It was just as Dmitri had left Alyosha the day before, though the parting had been very different. Похоже было на то, как вчера ушел от Алеши брат Дмитрий, хотя вчера было совсем в другом роде. The strange resemblance flashed like an arrow through Alyosha's mind in the distress and dejection of that moment. Странное это замечаньице промелькнуло, как стрелка, в печальном уме Алеши, печальном и скорбном в эту минуту. He waited a little, looking after his brother. Он немного подождал, глядя вслед брату. He suddenly noticed that Ivan swayed as he walked and that his right shoulder looked lower than his left. Почему-то заприметил вдруг, что брат Иван идет как-то раскачиваясь и что у него правое плечо, если сзади глядеть, кажется ниже левого. He had never noticed it before. Никогда он этого не замечал прежде. But all at once he turned too, and almost ran to the monastery. Но вдруг он тоже повернулся и почти побежал к монастырю. It was nearly dark, and he felt almost frightened; something new was growing up in him for which he could not account. Уже сильно смеркалось, и ему было почти страшно; что-то нарастало в нем новое, на что он не мог бы дать ответа. The wind had risen again as on the previous evening, and the ancient pines murmured gloomily about him when he entered the hermitage copse. Поднялся опять, как вчера, ветер, и вековые сосны мрачно зашумели кругом него, когда он вошел в скитский лесок. He almost ran. "Pater Seraphicus- he got that name from somewhere- where from?" Alyosha wondered. "Ivan, poor Ivan, and when shall I see you again?... Here is the hermitage. Он почти бежал. ""Pater Seraphicus" - это имя он откуда-то взял - откуда? - промелькнуло у Алеши. - Иван, бедный Иван, и когда же я теперь тебя увижу... Вот и скит, Господи! Yes, yes, that he is, Pater Seraphicus, he will save me- from him and for ever!" Да, да, это он, это Pater Seraphicus, он спасет меня... от него и навеки!" Several times afterwards he wondered how he could, on leaving Ivan, so completely forget his brother Dmitri, though he had that morning, only a few hours before, so firmly resolved to find him and not to give up doing so, even should he be unable to return to the monastery that night. Потом он с великим недоумением припоминал несколько раз в своей жизни, как мог он вдруг, после того как расстался с Иваном, так совсем забыть о брате Дмитрии, которого утром, всего только несколько часов назад, положил непременно разыскать и не уходить без того, хотя бы пришлось даже не воротиться на эту ночь в монастырь. Chapter 6. VI For Awhile a Very Obscure One Пока еще очень неясная AND Ivan, on parting from Alyosha, went home to Fyodor Pavlovitch's house. А Иван Федорович, расставшись с Алешей, пошел домой, в дом Федора Павловича. But, strange to say, he was overcome by insufferable depression, which grew greater at every step he took towards the house. Но странное дело, на него напала вдруг тоска нестерпимая и, главное, с каждым шагом, по мере приближения к дому, все более и более нараставшая. There was nothing strange in his being depressed; what was strange was that Ivan could not have said what was the cause of it. Не в тоске была странность, а в том, что Иван Федорович никак не мог определить, в чем тоска состояла. He had often been depressed before, and there was nothing surprising at his feeling so at such a moment, when he had broken off with everything had brought him here, and was preparing that day to make a new start and enter upon a new, unknown future. He would again be as solitary as ever, and though he had great hopes, and great- too great- expectations from life, he could not have given any definite account of his hopes, his expectations, or even his desires. Тосковать ему случалось часто и прежде, и не диво бы, что пришла она в такую минуту, когда он завтра же, порвав вдруг со всем, что его сюда привлекло, готовился вновь повернуть круто в сторону и вступить на новый, совершенно неведомый путь, и опять совсем одиноким, как прежде, много надеясь, но не зная на что, многого, слишком многого ожидая от жизни, но ничего не умея сам определить ни в ожиданиях, ни даже в желаниях своих. Yet at that moment, though the apprehension of the new and unknown certainly found place in his heart, what was worrying him was something quite different. И все-таки в эту минуту, хотя тоска нового и неведомого действительно была в душе его, мучило его вовсе не то. "Is it loathing for my father's house?" he wondered. "Quite likely; I am so sick of it; and though it's the last time I shall cross its hateful threshold, still I loathe it.... No, it's not that either. "Уж не отвращение ли к родительскому дому? -подумал он про себя. - Похоже на то, до того опротивел, и хоть сегодня я в последний раз войду за этот скверный порог, а все-таки противно..." Но нет, и это не то. Is it the parting with Alyosha and the conversation I had with him? Уж не прощание ли с Алешей и бывший с ним разговор: For so many years I've been silent with the whole world and not deigned to speak, and all of a sudden I reel off a rigmarole like that." certainly might have been the youthful vexation of youthful inexperience and vanity- vexation at having failed to express himself, especially with such a being as Alyosha, on whom his heart had certainly been reckoning. "Столько лет молчал со всем светом и не удостоивал говорить, и вдруг нагородил столько ахинеи". В самом деле, это могла быть молодая досада молодой неопытности и молодого тщеславия, досада на то, что не сумел высказаться, да еще с таким существом, как Алеша, на которого в сердце его несомненно существовали большие расчеты. No doubt that came in, that vexation, it must have done indeed; but yet that was not it, that was not it either. Конечно, и это было, то есть эта досада, даже непременно должна была быть, но и это было не то, все не то. "I feel sick with depression and yet I can't tell what I want. "Тоска до тошноты, а определить не в силах, чего хочу. Better not think, perhaps." Не думать разве..." Ivan tried "not to think," but that, too, was no use. Иван Федорович попробовал было "не думать", но и тем не мог пособить. What made his depression so vexatious and irritating was that it had a kind of casual, external character- he felt that. Главное, тем она была досадна, эта тоска, и тем раздражала, что имела какой-то случайный, совершенно внешний вид; это чувствовалось. Some person or thing seemed to be standing out somewhere, just as something will sometimes obtrude itself upon the eye, and though one may be so busy with work or conversation that for a long time one does not notice it, yet it irritates and almost torments one till at last one realises, and removes the offending object, often quite a trifling and ridiculous one- some article left about in the wrong place, a handkerchief on the floor, a book not replaced on the shelf, and so on. Стояло и торчало где-то какое-то существо или предмет, вроде как торчит что-нибудь иногда пред глазом, и долго, за делом или в горячем разговоре, не замечаешь его, а между тем видимо раздражаешься, почти мучаешься, и наконец-то догадаешься отстранить негодный предмет, часто очень пустой и смешной, какую-нибудь вещь, забытую не на своем месте, платок, упавший на пол, книгу, не убранную в шкаф, и проч., и проч. At last, feeling very cross and ill-humoured, Ivan arrived home, and suddenly, about fifteen paces from the garden gate, he guessed what was fretting and worrying him. Наконец Иван Федорович в самом скверном и раздраженном состоянии духа достиг родительского дома и вдруг, примерно шагов за пятнадцать от калитки, взглянув на ворота, разом догадался о том, что его так мучило и тревожило. On a bench in the gateway the valet Smerdyakov was sitting enjoying the coolness of the evening, and at the first glance at him Ivan knew that the valet Smerdyakov was on his mind, and that it was this man that his soul loathed. На скамейке у ворот сидел и прохлаждался вечерним воздухом лакей Смердяков, и Иван Федорович с первого взгляда на него понял, что и в душе его сидел лакей Смердяков и что именно этого-то человека и не может вынести его душа. It all dawned upon him suddenly and became clear. just before, when Alyosha had been telling him of his meeting with Smerdyakov, he had felt a sudden twinge of gloom and loathing, which had immediately stirred responsive anger in his heart. Все вдруг озарилось и стало ясно. Давеча, еще с рассказа Алеши о его встрече со Смердяковым, что-то мрачное и противное вдруг вонзилось в сердце его и вызвало в нем тотчас же ответную злобу. Afterwards, as he talked, Smerdyakov had been forgotten for the time; but still he had been in his mind, and as soon as Ivan parted with Alyosha and was walking home, the forgotten sensation began to obtrude itself again. Потом, за разговором, Смердяков на время позабылся, но, однако же, остался в его душе, и только что Иван Федорович расстался с Алешей и пошел один к дому, как тотчас же забытое ощущение вдруг быстро стало опять выходить наружу. "Is it possible that a miserable, contemptible creature like that can worry me so much?" he wondered, with insufferable irritation. "Да неужели же этот дрянной негодяй до такой степени может меня беспокоить!" - подумалось ему с нестерпимою злобой. It was true that Ivan had come of late to feel an intense dislike for the man, especially during the last few days. Дело в том, что Иван Федорович действительно очень невзлюбил этого человека в последнее время и особенно в самые последние дни. He had even begun to notice in himself a growing feeling that was almost of hatred for the creature. Он даже начал сам замечать эту нараставшую почти ненависть к этому существу. Perhaps this hatred was accentuated by the fact that when Ivan first came to the neighbourhood he had felt quite differently. Может быть, процесс ненависти так обострился именно потому, что вначале, когда только что приехал к нам Иван Федорович, происходило совсем другое. Then he had taken a marked interest in Smerdyakov, and had even thought him very original. Тогда Иван Федорович принял было в Смердякове какое-то особенное вдруг участие, нашел его даже очень оригинальным. He had encouraged him to talk to him, although he had always wondered at a certain incoherence, or rather restlessness, in his mind, and could not understand what it was that so continually and insistently worked upon the brain of "the contemplative." Сам приучил его говорить с собою, всегда, однако, дивясь некоторой бестолковости или, лучше сказать, некоторому беспокойству его ума и не понимая, что такое "этого созерцателя" могло бы так постоянно и неотвязно беспокоить. They discussed philosophical questions and even how there could have been light on the first day when the sun, moon, and stars were only created on the fourth day, and how that was to be understood. But Ivan soon saw that, though the sun, moon, and stars might be an interesting subject, yet that it was quite secondary to Smerdyakov, and that he was looking for something altogether different. Они говорили и о философских вопросах и даже о том, почему светил свет в первый день, когда солнце, луна и звезды устроены были лишь на четвертый день, и как это понимать следует; но Иван Федорович скоро убедился, что дело вовсе не в солнце, луне и звездах, что солнце, луна и звезды предмет хотя и любопытный, но для Смердякова совершенно третьестепенный, и что ему надо чего-то совсем другого. In one way and another, he began to betray a boundless vanity, and a wounded vanity, too, and that Ivan disliked. Так или этак, но во всяком случае начало выказываться и обличаться самолюбие необъятное, и притом самолюбие оскорбленное. Ивану Федоровичу это очень не понравилось. It had first given rise to his aversion. С этого и началось его отвращение. Later on, there had been trouble in the house. Grushenka had come on the scene, and there had been the scandals with his brother Dmitri- they discussed that, too. But though Smerdyakov always talked of that with great excitement, it was impossible to discover what he desired to come of it. Впоследствии начались в доме неурядицы, явилась Грушенька, начались истории с братом Дмитрием, пошли хлопоты - говорили они и об этом, но хотя Смердяков вел всегда об этом разговор с большим волнением, а опять-таки никак нельзя было добиться, чего самому-то ему тут желается. There was, in fact, something surprising in the illogicality and incoherence of some of his desires, accidentally betrayed and always vaguely expressed. Даже подивиться можно было нелогичности и беспорядку иных желаний его, поневоле выходивших наружу и всегда одинаково неясных. Smerdyakov was always inquiring, putting certain indirect but obviously premeditated questions, but what his object was he did not explain, and usually at the most important moment he would break off and relapse into silence or pass to another subject. Смердяков все выспрашивал, задавал какие-то косвенные, очевидно надуманные вопросы, но для чего - не объяснял того, и обыкновенно в самую горячую минуту своих же расспросов вдруг умолкал или переходил совсем на иное. But what finally irritated Ivan most and confirmed his dislike for him was the peculiar, revolting familiarity which Smerdyakov began to show more and more markedly. Но главное, что раздражило наконец Ивана Федоровича окончательно и вселило в него такое отвращение, - была какая-то отвратительная и особая фамильярность, которую сильно стал выказывать к нему Смердяков, и чем дальше, тем больше. Not that he forgot himself and was rude; on the contrary, he always spoke very respectfully, yet he had obviously begun to consider- goodness knows why!- that there was some sort of understanding between him and Ivan Fyodorovitch. He always spoke in a tone that suggested that those two had some kind of compact, some secret between them, that had at some time been expressed on both sides, only known to them and beyond the comprehension of those around them. Не то чтоб он позволял себе быть невежливым, напротив, говорил он всегда чрезвычайно почтительно, но так поставилось, однако ж, дело, что Смердяков видимо стал считать себя бог знает почему в чем-то наконец с Иваном Федоровичем как бы солидарным, говорил всегда в таком тоне, будто между ними вдвоем было уже что-то условленное и как бы секретное, что-то когда-то произнесенное с обеих сторон, лишь им обоим только известное, а другим около них копошившимся смертным так даже и непонятное. But for a long while Ivan did not recognise the real cause of his growing dislike and he had only lately realised what was at the root of it. Иван Федорович, однако, и тут долго не понимал этой настоящей причины своего нараставшего отвращения и наконец только лишь в самое последнее время успел догадаться, в чем дело. With a feeling of disgust and irritation he tried to pass in at the gate without speaking or looking at Smerdyakov. But Smerdyakov rose from the bench, and from that action alone, Ivan knew instantly that he wanted particularly to talk to him. С брезгливым и раздражительным ощущением хотел было он пройти теперь молча и не глядя на Смердякова в калитку, но Смердяков встал со скамейки, и уже по одному этому жесту Иван Федорович вмиг догадался, что тот желает иметь с ним особенный разговор. Ivan looked at him and stopped, and the fact that he did stop, instead of passing by, as he meant to the minute before, drove him to fury. Иван Федорович поглядел на него и остановился, и то, что он так вдруг остановился и не прошел мимо, как желал того еще минуту назад, озлило его до сотрясения. With anger and repulsion he looked at Smerdyakov's emasculate, sickly face, with the little curls combed forward on his forehead. С гневом и отвращением глядел он на скопческую испитую физиономию Смердякова с зачесанными гребешком височками и со взбитым маленьким хохолком. His left eye winked and he grinned as if to say, Левый чуть прищуренный глазок его мигал и усмехался, точно выговаривая: "Where are you going? You won't pass by; you see that we two clever people have something to say to each other." "Чего идешь, не пройдешь, видишь, что обоим нам, умным людям, переговорить есть чего". Ivan shook. Иван Федорович затрясся: "Get away, miserable idiot. What have I to do with you?" was on the tip of his tongue, but to his profound astonishment he heard himself say, "Прочь, негодяй, какая я тебе компания, дурак!" -полетело было с языка его, но, к величайшему его удивлению, слетело с языка совсем другое: "Is my father still asleep, or has he waked?" He asked the question softly and meekly, to his own surprise, and at once, again to his own surprise, sat down on the bench. - Что батюшка, спит или проснулся? - тихо и смиренно проговорил он, себе самому неожиданно, и вдруг, тоже совсем неожиданно, сел на скамейку. For an instant he felt almost frightened; he remembered it afterwards. На мгновение ему стало чуть не страшно, он вспомнил это потом. Smerdyakov stood facing him, his hands behind his back, looking at him with assurance and almost severity. Смердяков стоял против него, закинув руки за спину, и глядел с уверенностью, почти строго. "His honour is still asleep," he articulated deliberately ("You were the first to speak, not I," he seemed to say). "I am surprised at you, sir," he added, after a pause, dropping his eyes affectedly, setting his right foot forward, and playing with the tip of his polished boot. - Еще почивают-с, - выговорил он неторопливо. ("Сам, дескать, первый заговорил, а не я".) -Удивляюсь я на вас, сударь, - прибавил он, помолчав, как-то жеманно опустив глаза, выставив правую ножку вперед и поигрывая носочком лакированной ботинки. "Why are you surprised at me?" Ivan asked abruptly and sullenly, doing his utmost to restrain himself, and suddenly realising, with disgust, that he was feeling intense curiosity and would not, on any account, have gone away without satisfying it. - С чего ты на меня удивляешься? - отрывисто и сурово произнес Иван Федорович, изо всех сил себя сдерживая, и вдруг с отвращением понял, что чувствует сильнейшее любопытство и что ни за что не уйдет отсюда, не удовлетворив его. "Why don't you go to Tchermashnya, sir?" Smerdyakov suddenly raised his eyes and smiled familiarly. - Зачем вы, сударь, в Чермашню не едете-с? -вдруг вскинул глазками Смердяков и фамильярно улыбнулся. "Why I smile you must understand of yourself, if you are a clever man," his screwed-up left eye seemed to say. "А чему я улыбался, сам, дескать, должен понять, если умный человек", - как бы говорил его прищуренный левый глазок. "Why should I go to Tchermashnya?" Ivan asked in surprise. - Зачем я в Чермашню поеду? - удивился Иван Федорович. Smerdyakov was silent again. Смердяков опять помолчал. "Fyodor Pavlovitch himself has so begged you to," he said at last, slowly and apparently attaching no significance to his answer. "I put you off with a secondary reason," he seemed to suggest, "simply to say something." - Сами даже Федор Павлович так вас об том умоляли-с, - проговорил он наконец, не спеша и как бы сам не ценя своего ответа: третьестепенною, дескать, причиной отделываюсь, только чтобы что-нибудь сказать. "Damn you! Speak out what you want!" Ivan cried angrily at last, passing from meekness to violence. - Э, черт, говори ясней, чего тебе надобно? -вскричал наконец гневливо Иван Федорович, со смирения переходя на грубость. Smerdyakov drew his right foot up to his left, pulled himself up, but still looked at him with the same serenity and the same little smile. Смердяков приставил правую ножку к левой, вытянулся прямей, но продолжал глядеть с тем же спокойствием и с тою же улыбочкой. "Substantially nothing- but just by way of conversation." -Существенного ничего нет-с... а так-с, к разговору... Another silence followed. Наступило опять молчание. They did not speak for nearly a minute. Промолчали чуть не с минуту. Ivan knew that he ought to get up and show anger, and Smerdyakov stood before him and seemed to be waiting as though to see whether he would be angry or not. Иван Федорович знал, что он должен был сейчас встать и рассердиться, а Смердяков стоял пред ним и как бы ждал: "А вот посмотрю я, рассердишься ты или нет?" So at least it seemed to Ivan. Так по крайней мере представлялось Ивану Федоровичу. At last he moved to get up. Наконец он качнулся, чтобы встать. Smerdyakov seemed to seize the moment. Смердяков точно поймал мгновенье. "I'm in an awful position, Ivan Fyodorovitch. I don't know how to help myself," he said resolutely and distinctly, and at his last word he sighed. - Ужасное мое положение-с, Иван Федорович, не знаю даже, как и помочь себе, - проговорил он вдруг твердо и раздельно и с последним словом своим вздохнул. Ivan Fyodorovitch sat down again. Иван Федорович тотчас же опять уселся. "They are both utterly crazy, they are no better than little children," Smerdyakov went on. "I am speaking of your parent and your brother Dmitri Fyodorovitch. - Оба совсем блажные-с, оба дошли до самого малого ребячества-с, - продолжал Смердяков. - Я про вашего родителя и про вашего братца-с Дмитрия Федоровича. Here Fyodor Pavlovitch will get up directly and begin worrying me every minute, Вот они встанут теперь, Федор Павлович, и начнут сейчас приставать ко мне каждую минуту: 'Has she come? "Что не пришла? Why hasn't she come?' and so on up till midnight and even after midnight. Зачем не пришла?" - и так вплоть до полуночи, даже и за полночь. And if Agrafena Alexandrovna doesn't come (for very likely she does not mean to come at all) then he will be at me again to-morrow morning, А коль Аграфена Александровна не прийдет (потому что оне, пожалуй, совсем и не намерены вовсе никогда прийти-с), то накинутся на меня опять завтра поутру: 'Why hasn't she come? "Зачем не пришла? When will she come?'- as though I were to blame for it. Отчего не пришла, когда придет?" - точно я в этом в чем пред ними выхожу виноват. On the other side it's no better. As soon as it gets dark, or even before, your brother will appear with his gun in his hands: С другой стороны, такая статья-с, как только сейчас смеркнется, да и раньше того, братец ваш с оружьем в руках явится по соседству: 'Look out, you rogue, you soup-maker. If you miss her and don't let me know she's been- I'll kill you before anyone.' "Смотри, дескать, шельма, бульонщик: проглядишь ее у меня и не дашь мне знать, что пришла, - убью тебя прежде всякого". When the night's over, in the morning, he, too, like Fyodor Pavlovitch, begins worrying me to death. Пройдет ночь, наутро и они тоже, как и Федор Павлович, мучительски мучить меня начнут: 'Why hasn't she come? Will she come soon?' And he, too, thinks me to blame because his lady hasn't come. "Зачем не пришла, скоро ль покажется", - и точно я опять-таки и пред ними виноват выхожу-с в том, что ихняя госпожа не явилась. And every day and every hour they get angrier and angrier, so that I sometimes think I shall kill myself in a fright. И до того с каждым днем и с каждым часом все дальше серчают оба-с, что думаю иной час от страху сам жизни себя лишить-с. I can't depend them, sir." Я, сударь, на них не надеюсь-с. "And why have you meddled? - А зачем ввязался? Why did you begin to spy for Dmitri Fyodorovitch?" said Ivan irritably. Зачем Дмитрию Федоровичу стал переносить? -раздражительно проговорил Иван Федорович. "How could I help meddling? - А как бы я не ввязался-с? Though, indeed, I haven't meddled at all, if you want to know the truth of the matter. Да я и не ввязывался вовсе, если хотите знать в полной точности-с. I kept quiet from the very beginning, not daring to answer; but he pitched on me to be his servant. Я с самого начала все молчал, возражать не смея, а они сами определили мне своим слугой Личардой при них состоять. He has had only one thing to say since: Только и знают с тех пор одно слово: ' I'll kill you, you scoundrel, if you miss her.' "Убью тебя, шельму, если пропустишь!" I feel certain, sir, that I shall have a long fit to-morrow." Наверно полагаю, сударь, что со мной завтра длинная падучая приключится. "What do you mean by 'a long fit'?" - Какая такая длинная падучая? "A long fit, lasting a long time- several hours, or perhaps a day or two. - Длинный припадок такой-с, чрезвычайно длинный-с. Несколько часов-с али, пожалуй, день и другой продолжается-с. Once it went on for three days. I fell from the garret that time. Раз со мной продолжалось это дня три, упал я с чердака тогда. The struggling ceased and then began again, and for three days I couldn't come back to my senses. Перестанет бить, а потом зачнет опять; и я все три дня не мог в разум войти. Fyodor Pavlovitch sent for Herzenstube, the doctor here, and he put ice on my head and tried another remedy, too.... I might have died." За Г ерценштубе, за здешним доктором, тогда Федор Павлович посылали-с, так тот льду к темени прикладывал да еще одно средство употребил... Помереть бы мог-с. "But they say one can't tell with epilepsy when a fit is coming. - Да ведь, говорят, падучую нельзя заранее предузнать, что вот в такой-то час будет. What makes you say you will have one to-morrow?" Ivan inquired, with a peculiar, irritable curiosity. Как же ты говоришь, что завтра придет? - с особенным и раздражительным любопытством осведомился Иван Федорович. "That's just so. You can't tell beforehand." - Это точно, что нельзя предузнать-с. "Besides, you fell from the garret then." - К тому же ты тогда упал с чердака. "I climb up to the garret every day. I might fall from the garret again to-morrow. - На чердак каждый день лазею-с, могу и завтра упасть с чердака. And, if not, I might fall down the cellar steps. I have to go into the cellar every day, too." А не с чердака, так в погреб упаду-с, в погреб тоже каждый день хожу-с, по своей надобности-с. Ivan took a long look at him. Иван Федорович длинно посмотрел на него. "You are talking nonsense, I see, and I don't quite understand you," he said softly, but with a sort of menace. "Do you mean to pretend to be ill to-morrow for three days, eh?" - Плетешь ты, я вижу, и я тебя что-то не понимаю, - тихо, но как-то грозно проговорил он, - притвориться, что ли, ты хочешь завтра на три дня в падучей? а? Smerdyakov, who was looking at the ground again, and playing with the toe of his right foot, set the foot down, moved the left one forward, and, grinning, articulated: Смердяков, смотревший в землю и игравший опять носочком правой ноги, поставил правую ногу на место, вместо нее выставил вперед левую, поднял голову и, усмехнувшись, произнес: "If I were able to play such a trick, that is, pretend to have a fit- and it would not be difficult for a man accustomed to them- I should have a perfect right to use such a means to save myself from death. For even if Agrafena Alexandrovna comes to see his father while I am ill, his honour can't blame a sick man for not telling him. - Если бы я даже эту самую штуку и мог-с, то есть чтобы притвориться-с, и так как ее сделать совсем нетрудно опытному человеку, то и тут я в полном праве моем это средство употребить для спасения жизни моей от смерти; ибо когда я в болезни лежу, то хотя бы Аграфена Александровна пришла к ихнему родителю, не могут они тогда с больного человека спросить: "Зачем не донес?" He'd be ashamed to." Сами постыдятся. "Hang it all!" Ivan cried, his face working with anger, "Why are you always in such a funk for your life? - Э, черт! - вскинулся вдруг Иван Федорович с перекосившимся от злобы лицом. - Что ты все об своей жизни трусишь! All my brother Dmitri's threats are only hasty words and mean nothing. Все эти угрозы брата Дмитрия только азартные слова и больше ничего. He won't kill you; it's not you he'll kill!" Не убьет он тебя; убьет, да не тебя! "He'd kill me first of all, like a fly. - Убьет как муху-с, и прежде всего меня-с. But even more than that, I am afraid I shall be taken for an accomplice of his when he does something crazy to his father." А пуще того я другого боюсь: чтобы меня в их сообществе не сочли, когда что нелепое над родителем своим учинят. "Why should you be taken for an accomplice?" - Почему тебя сочтут сообщником? "They'll think I am an accomplice, because I let him know the signals as a great secret." - Потому сочтут сообщником, что я им эти самые знаки в секрете большом сообщил-с. "What signals? - Какие знаки? Whom did you tell? Кому сообщил? Confound you, speak more plainly." Черт тебя побери, говори яснее! "I'm bound to admit the fact," Smerdyakov drawled with pedantic composure, "that I have a secret with Fyodor Pavlovitch in this business. - Должен совершенно признаться, - с педантским спокойствием тянул Смердяков, - что тут есть один секрет у меня с Федором Павловичем. As you know yourself (if only you do know it) he has for several days past locked himself in as soon as night or even evening comes on. Они, как сами изволите знать (если только изволите это знать), уже несколько дней, как то есть ночь али даже вечер, так тотчас сызнутри и запрутся. Of late you've been going upstairs to your room early every evening, and yesterday you did not come down at all, and so perhaps you don't know how carefully he has begun to lock himself in at night, and even if Grigory Vassilyevitch comes to the door he won't open to him till he hears his voice. Вы каждый раз стали под конец возвращаться рано к себе наверх, а вчера так и совсем никуда не выходили-с, а потому, может, и не знаете, как они старательно начали теперь запираться на ночь. И приди хоть сам Григорий Васильевич, так они, разве что по голосу убедясь, ему отопрут-с. But Grigory Vassilyevitch does not come, because I wait upon him alone in his room now. That's the arrangement he made himself ever since this to-do with Agrafena Alexandrovna began. But at night, by his orders, I go away to the lodge so that I don't get to sleep till midnight, but am on the watch, getting up and walking about the yard, waiting for Agrafena Alexandrovna to come. For the last few days he's been perfectly frantic expecting her. Но Григорий Васильевич не приходит-с, потому служу им теперь в комнатах один я-с - так они сами определили с той самой минуты, как начали эту затею с Аграфеной Александровной, а на ночь так и я теперь, по ихнему распоряжению, удаляюсь и ночую во флигеле, с тем чтобы до полночи мне не спать, а дежурить, вставать и двор обходить, и ждать, когда Аграфена Александровна придут-с, так как они вот уже несколько дней ее ждут, словно как помешанные. What he argues is, she is afraid of him, Dmitri Fyodorovitch (Mitya, as he calls him), 'and so,' says he, 'she'll come the back-way, late at night, to me. You look out for her,' says he, 'till midnight and later; and if she does come, you run up and knock at my door or at the window from the garden. Knock at first twice, rather gently, and then three times more quickly, then,' says he, 'I shall understand at once that she has come, and will open the door to you quietly.' Рассуждают же они так-с: она, говорят, его боится, Дмитрия-то Федоровича (они его Митькой зовут-с), а потому ночью попозже задами ко мне пройдет; ты же, говорит, ее сторожи до самой полночи и больше. И если она придет, то ты к дверям подбеги и постучи мне в дверь аль в окно из саду рукой два первые раза потише, этак: раз-два, а потом сейчас три раза поскорее: тук-тук-тук. Вот, говорят, я и пойму сейчас, что это она пришла, и отопру тебе дверь потихоньку. Another signal he gave me in case anything unexpected happens. At first, two knocks, and then, after an interval, another much louder. Другой знак сообщили мне на тот случай, если что экстренное произойдет: сначала два раза скоро: тук-тук, а потом, обождав еще один раз, гораздо крепче. Then he will understand that something has happened suddenly and that I must see him, and he will open to me so that I can go and speak to him. Вот они и поймут, что нечто случилось внезапное и что оченно надо мне их видеть, и тоже мне отопрут, а я войду и доложу. That's all in case Agrafena Alexandrovna can't come herself, but sends a message. Besides, Dmitri Fyodorovitch might come, too, so I must let him know he is near. Все на тот случай, что Аграфена Александровна может сама не прийти, а пришлет о чем-нибудь известить; окромя того, Дмитрий Федорович тоже могут прийти, так и о нем известить, что он близко. His honour is awfully afraid of Dmitri Fyodorovitch, so that even if Agrafena Alexandrovna had come and were locked in with him, and Dmitri Fyodorovitch were to turn up anywhere near at the time, I should be bound to let him know at once, knocking three times. So that the first signal of five knocks means Agrafena Alexandrovna has come, while the second signal of three knocks means 'something important to tell you.' His honour has shown me them several times and explained them. Оченно боятся они Дмитрия Федоровича, так что если бы даже Аграфена Александровна уже пришла, и они бы с ней заперлись, а Дмитрий Федорович тем временем где появится близко, так и тут беспременно обязан я им тотчас о том доложить, постучамши три раза, так что первый-то знак в пять стуков означает: "Аграфена Александровна пришли", а второй знак в три стука - "оченно, дескать, надоть"; так сами по нескольку раз на примере меня учили и разъясняли. And as in the whole universe no one knows of these signals but myself and his honour, so he'd open the door without the slightest hesitation and without calling out (he is awfully afraid of calling out aloud). А так как во всей вселенной о знаках этих знают всего лишь я да они-с, так они безо всякого уже сумления и нисколько не окликая (вслух окликать они очень боятся) и отопрут. Well, those signals are known to Dmitri Fyodorovitch too, now." Вот эти самые знаки Дмитрию Федоровичу теперь и стали известны. "How are they known? - Почему известны? Did you tell him? Передал ты? How dared you tell him?" Как же ты смел передать? "It was through fright I did it. - От этого самого страху-с. How could I dare to keep it back from him? И как же бы я посмел умолчать пред ними-с? Dmitri Fyodorovitch kept persisting every day, Дмитрий Федорович каждый день напирали: 'You are deceiving me, you are hiding something from me! "Ты меня обманываешь, ты от меня что скрываешь? I'll break both your legs for you.' Я тебе обе ноги сломаю!" So I told him those secret signals that he might see my slavish devotion, and might be satisfied that I was not deceiving him, but was telling him all I could." Тут я им эти самые секретные знаки и сообщил, чтобы видели по крайности мое раболепие и тем самым удостоверились, что их не обманываю, а всячески им доношу. "If you think that he'll make use of those signals and try to get in, don't let him in." - Если думаешь, что он этими знаками воспользуется и захочет войти, то ты его не пускай. "But if I should be laid up with a fit, how can I prevent him coming in then, even if I dared prevent him, knowing how desperate he is?" - А когда я сам в припадке буду лежать-с, как же я тогда не пущу-с, если б я даже и мог осмелиться их не пустить-с, зная их столь отчаянными-с. "Hang it! - Э, черт возьми! How can you be so sure you are going to have a fit, confound you? Почему ты так уверен, что придет падучая, черт тебя побери? Are you laughing at me?" Смеешься ты надо мной или нет? "How could I dare laugh at you? I am in no laughing humour with this fear on me. - Как же бы я посмел над вами смеяться, и до смеху ли, когда такой страх? I feel I am going to have a fit. I have a presentiment. Fright alone will bring it on." Предчувствую, что будет падучая, предчувствие такое имею, от страху от одного и придет-с. "Confound it! -Э, черт! If you are laid up, Grigory will be on the watch. Коли ты будешь лежать, то сторожить будет Григорий. Let Grigory know beforehand; he will be sure not to let him in." Предупреди заранее Григория, уж он-то его не пустит. "I should never dare to tell Grigory Vassilyevitch about the signals without orders from my master. -Про знаки я Григорию Васильевичу без приказания барина не смею никоим образом сообщить-с. And as for Grigory Vassilyevitch hearing him and not admitting him, he has been ill ever since yesterday, and Marfa Ignatyevna intends to give him medicine to-morrow. А касательно того, что Григорий Васильевич их услышит и не пустит, так они как раз сегодня со вчерашнего расхворались, а Марфа Игнатьевна их завтра лечить намереваются. They've just arranged it. Так давеча и условились. It's a very strange remedy of hers. Marfa Ignatyevna knows of a preparation and always keeps it. It's a strong thing made from some herb. She has the secret of it, and she always gives it to Grigory Vassilyevitch three times a year when his lumbago's so bad he is almost paralysed by it. А лечение это у них весьма любопытное-с: настойку такую Марфа Игнатьевна знают-с и постоянно держат, крепкую, на какой-то траве -секретом таким обладают-с. А лечат они этим секретным лекарством Григория Васильевича раза по три в год-с, когда у того поясница отнимается вся-с, вроде как бы с ним паралич-с, раза по три в год-с. Then she takes a towel, wets it with the stuff, and rubs his whole back for half an hour till it's quite red and swollen, and what's left in the bottle she gives him to drink with a special prayer; but not quite all, for on such occasions she leaves some for herself, and drinks it herself. Тогда они берут полотенце-с, мочат в этот настой и всю-то ему спину Марфа Игнатьевна трет полчаса-с, досуха-с, совсем даже покраснеет и вспухнет-с, а затем остальное, что в стклянке, дают ему выпить-с с некоторою молитвою-с, не все, однако ж, потому что часть малую при сем редком случае и себе оставляют-с и тоже выпивают-с. And as they never take strong drink, I assure you they both drop asleep at once and sleep sound a very long time. And when Grigory Vassilyevitch wakes up he is perfectly well after it, but Marfa Ignatyevna always has a headache from it. И оба, я вам скажу, как не пьющие, так тут и свалятся-с и спят очень долгое время крепко-с; и как проснется Григорий Васильевич, то всегда почти после того здоров-с, а Марфа Игнатьевна проснется, и у нее всегда после того голова болит-с. So, if Marfa Ignatyevna carries out her intention to-morrow, they won't hear anything and hinder Dmitri Fyodorovitch. Так вот, если завтра Марфа Игнатьевна свое это намерение исполнят-с, так вряд ли им что услыхать-с и Дмитрия Федоровича не допустить-с. They'll be asleep." Спать будут-с. "What a rigmarole! - Что за ахинея! And it all seems to happen at once, as though it were planned. You'll have a fit and they'll both be unconscious," cried Ivan. "But aren't you trying to arrange it so?" broke from him suddenly, and he frowned threateningly. И все это как нарочно так сразу и сойдется: и у тебя падучая, и те оба без памяти! - прокричал Иван Федорович, - да ты сам уж не хочешь ли так подвести, чтобы сошлось? - вырвалось у него вдруг, и он грозно нахмурил брови. "How could I?... And why should I, when it all depends on Dmitri Fyodorovitch and his plans?... If he means to do anything, he'll do it; but if not, I shan't be thrusting him upon his father." - Как же бы я так подвел-с... и для чего подводить, когда все тут от Дмитрия Федоровича одного и зависит-с, и от одних его мыслей-с... Захотят они что учинить - учинят-с, а нет, так не я же нарочно их приведу, чтобы к родителю их втолкнуть. "And why should he go to father, especially on the sly, if, as you say yourself, Agrafena Alexandrovna won't come at all?" Ivan went on, turning white with anger. "You say that yourself, and all the while I've been here, I've felt sure it was all the old man's fancy, and the creature won't come to him. - А зачем ему к отцу проходить, да еще потихоньку, если, как ты сам говоришь, Аграфена Александровна и совсем не придет, - продолжал Иван Федорович, бледнея от злобы, - сам же ты это говоришь, да и я все время, тут живя, был уверен, что старик только фантазирует и что не придет к нему эта тварь. Why should Dmitri break in on him if she doesn't come? Зачем же Дмитрию врываться к старику, если та не придет? Speak, I want to know what you are thinking!" Говори! Я хочу твои мысли знать. "You know yourself why he'll come. What's the use of what I think? - Сами изволите знать, зачем придут, к чему же тут мои мысли? His honour will come simply because he is in a rage or suspicious on account of my illness perhaps, and he'll dash in, as he did yesterday through impatience to search the rooms, to see whether she hasn't escaped him on the sly. Придут по единой ихней злобе али по своей мнительности в случае примерно моей болезни, усомнятся и пойдут с нетерпения искать в комнаты, как вчерашний раз: не прошла ли, дескать, она как-нибудь от них потихоньку. He is perfectly well aware, too, that Fyodor Pavlovitch has a big envelope with three thousand roubles in it, tied up with ribbon and sealed with three seals. On it is written in his own hand Им совершенно тоже известно, что у Федора Павловича конверт большой приготовлен, а в нем три тысячи запечатаны, под тремя печатями-с, обвязано ленточкою и надписано собственною их рукой: 'To my angel Grushenka, if she will come,' to which he added three days later, 'for my little chicken.' "Ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти", а потом, дня три спустя подписали еще: "и цыпленочку". There's no knowing what that might do." Так вот это-то и сомнительно-с. "Nonsense!" cried Ivan, almost beside himself. "Dmitri won't come to steal money and kill my father to do it. - Вздор!- крикнул Иван Федорович почти в исступлении. - Дмитрий не пойдет грабить деньги, да еще убивать при этом отца. He might have killed him yesterday on account of Grushenka, like the frantic, savage fool he is, but he won't steal." Он мог вчера убить его за Грушеньку, как исступленный злобный дурак, но грабить не пойдет! "He is in very great need of money now- the greatest need, Ivan Fyodorovitch. - Им оченно теперь нужны деньги-с, до последней крайности нужны, Иван Федорович. You don't know in what need he is," Smerdyakov explained, with perfect composure and remarkable distinctness. "He looks on that three thousand as his own, too. He said so to me himself. Вы даже не знаете, сколь нужны, - чрезвычайно спокойно и с замечательною отчетливостью изъяснил Смердяков. - Эти самые три тысячи-с они к тому же считают как бы за свои собственные и так сами мне объяснили: 'My father still owes me just three thousand,' he said. "Мне, говорят, родитель остается еще три тысячи ровно должен". And besides that, consider, Ivan Fyodorovitch, there is something else perfectly true. It's as good as certain, so to say, that Agrafena Alexandrovna will force him, if only she cares to, to marry her- the master himself, I mean, Fyodor Pavlovitch- if only she cares to, and of course she may care to. А ко всему тому рассудите, Иван Федорович, и некоторую чистую правду-с: ведь это почти что наверно так, надо сказать-с, что Аграфена Александровна, если только захотят они того сами, то непременно заставят их на себе жениться, самого барина то есть, Федора Павловича-с, если только захотят-с, - ну, а ведь они, может быть, и захотят-с. All I've said is that she won't come, but maybe she's looking for more than that- I mean to be mistress here. Ведь я только так говорю, что она не придет, а она, может быть, и более того захочет-с, то есть прямо барыней сделаться. I know myself that Samsonov, her merchant, was laughing with her about it, telling her quite openly that it would not be at all a stupid thing to do. Я сам знаю, что их купец Самсонов говорили ей самой со всею откровенностью, что это дело будет весьма не глупое, и притом смеялись. And she's got plenty of sense. А они сами умом очень не глупые-с. She wouldn't marry a beggar like Dmitri Fyodorovitch. Им за голыша, каков есть Дмитрий Федорович, выходить не стать-с. So, taking that into consideration, Ivan Fyodorovitch, reflect that then neither Dmitri Fyodorovitch nor yourself and your brother, Alexey Fyodorovitch, would have anything after the master's death, not a rouble, for Agrafena Alexandrovna would marry him simply to get hold of the whole, all the money there is. Так вот теперь это взямши, рассудите сами, Иван Федорович, что тогда ни Дмитрию Федоровичу, ни даже вам-с с братцем вашим Алексеем Федоровичем уж ничего-то ровно после смерти родителя не останется, ни рубля-с, потому что Аграфена Александровна для того и выйдут за них, чтобы все на себя отписать и какие ни на есть капиталы на себя перевести-с. But if your father were to die now, there'd be some forty thousand for sure, even for Dmitri Fyodorovitch whom he hates so, for he's made no will.... Dmitri Fyodorovitch knows all that very well." А помри ваш родитель теперь, пока еще этого нет ничего-с, то всякому из вас по сорока тысяч верных придется тотчас-с, даже и Дмитрию Федоровичу, которого они так ненавидят-с, так как завещания у них ведь не сделано-с... Это все отменно Дмитрию Федоровичу известно... A sort of shudder passed over Ivan's face. Что-то как бы перекосилось и дрогнуло в лице Ивана Федоровича. He suddenly flushed. Он вдруг покраснел. "Then why on earth," he suddenly interrupted Smerdyakov, "do you advise me to go to Tchermashnya? - Так зачем же ты, - перебил он вдруг Смердякова, - после всего этого в Чермашню мне советуешь ехать? What did you mean by that? Что ты этим хотел сказать? If I go away, you see what will happen here." Ivan drew his breath with difficulty. Я уеду, и у вас вот что произойдет. - Иван Федорович с трудом переводил дух. "Precisely so," said Smerdyakov, softly and reasonably, watching Ivan intently, however. - Совершенно верно-с, - тихо и рассудительно проговорил Смердяков, пристально, однако же, следя за Иваном Федоровичем. "What do you mean by 'precisely so'?" Ivan questioned him, with a menacing light in his eyes, restraining himself with difficulty. - Как совершенно верно? - переспросил Иван Федорович, с усилием сдерживая себя и грозно сверкая глазами. "I spoke because I felt sorry for you. - Я говорил, вас жалеючи. If I were in your place I should simply throw it all up... rather than stay on in such a position," answered Smerdyakov, with the most candid air looking at Ivan's flashing eyes. На вашем месте, если бы только тут я, так все бы это тут же бросил... чем у такого дела сидеть-с... -ответил Смердяков, с самым открытым видом смотря на сверкающие глаза Ивана Федоровича. They were both silent. Оба помолчали. "You seem to be a perfect idiot, and what's more... an awful scoundrel, too." Ivan rose suddenly from the bench. -Ты, кажется, большой идиот и уж конечно... страшный мерзавец! - встал вдруг со скамейки Иван Федорович. He was about to pass straight through the gate, but he stopped short and turned to Smerdyakov. Затем тотчас же хотел было пройти в калитку, но вдруг остановился и повернулся к Смердякову. Something strange followed. Ivan, in a sudden paroxysm, bit his lip, clenched his fists, and, in another minute, would have flung himself on Smerdyakov. Произошло что-то странное: Иван Федорович внезапно, как бы в судороге, закусил губу, сжал кулаки и - еще мгновение, конечно, бросился бы на Смердякова. The latter, anyway, noticed it at the same moment, started, and shrank back. Тот по крайней мере это заметил в тот же миг, вздрогнул и отдернулся всем телом назад. But the moment passed without mischief to Smerdyakov, and Ivan turned in silence, as it seemed in perplexity, to the gate. Но мгновение прошло для Смердякова благополучно, и Иван Федорович молча, но как бы в каком-то недоумении, повернул в калитку. "I am going away to Moscow to-morrow, if you care to know- early to-morrow morning. That's all!" he suddenly said aloud angrily, and wondered himself afterwards what need there was to say this then to Smerdyakov. - Я завтра в Москву уезжаю, если хочешь это знать, - завтра рано утром - вот и все! - с злобою, раздельно и громко вдруг проговорил он, сам себе потом удивляясь, каким образом понадобилось ему тогда это сказать Смердякову. "That's the best thing you can do," he responded, as though he had expected to hear it; "except that you can always be telegraphed for from Moscow, if anything should happen here." - Самое это лучшее-с, - подхватил тот, точно и ждал того, - только разве то, что из Москвы вас могут по телеграфу отсюда обеспокоить-с, в каком-либо таком случае-с. Ivan stopped again, and again turned quickly to Smerdyakov. Иван Федорович опять остановился и опять быстро повернулся к Смердякову. But a change had passed over him, too. Но и с тем точно что случилось. All his familiarity and carelessnes had completely disappeared. His face expressed attention and expectation, intent but timid and cringing. Вся фамильярность и небрежность его соскочили мгновенно; все лицо его выразило чрезвычайное внимание и ожидание, но уже робкое и подобострастное: "Haven't you something more to say- something to add?" could be read in the intent gaze he fixed on Ivan. "Не скажешь ли, дескать, еще чего, не прибавишь ли", - так и читалось в его пристальном, так и впившемся в Ивана Федоровича взгляде. "And couldn't I be sent for from Tchermashnya, too-in case anything happened?" Ivan shouted suddenly, for some unknown reason raising his voice. -А из Чермашни разве не вызвали бы тоже... в каком-нибудь таком случае? - завопил вдруг Иван Федорович, не известно для чего вдруг ужасно возвысив голос. "From Tchermashnya, too... you could be sent for," Smerdyakov muttered, almost in a whisper, looking disconcerted, but gazing intently into Ivan's eyes. - Тоже-с и из Чермашни-с... обеспокоят-с...-пробормотал Смердяков почти шепотом, точно как бы потерявшись, но пристально, пристально продолжая смотреть Ивану Федоровичу прямо в глаза. "Only Moscow is farther and Tchermashnya is nearer. Is it to save my spending money on the fare, or to save my going so far out of my way, that you insist on Tchermashnya?" - Только Москва дальше, а Чермашня ближе, так ты о прогонных деньгах жалеешь, что ли, настаивая в Чермашню, аль меня жалеешь, что я крюк большой сделаю? "Precisely so..." muttered Smerdyakov, with a breaking voice. He looked at Ivan with a revolting smile, and again made ready to draw back. -Совершенно верно-с... - пробормотал уже пресекшимся голосом Смердяков, гнусно улыбаясь и опять судорожно приготовившись вовремя отпрыгнуть назад. But to his astonishment Ivan broke into a laugh, and went through the gate still laughing. Но Иван Федорович вдруг, к удивлению Смердякова, засмеялся и быстро прошел в калитку, продолжая смеяться. Anyone who had seen his face at that moment would have known that he was not laughing from lightness of heart, and he could not have explained himself what he was feeling at that instant. Кто взглянул бы на его лицо, тот наверно заключил бы, что засмеялся он вовсе не оттого, что было так весело. Да и сам он ни за что не объяснил бы, что было тогда с ним в ту минуту. He moved and walked as though in a nervous frenzy. Двигался и шел он точно судорогой. Chapter 7. VII "It's Always Worth While Speaking to a Clever Man" "С умным человеком и поговорить любопытно" AND in the same nervous frenzy, too, he spoke. Да и говорил тоже. Meeting Fyodor Pavlovitch in the drawing-room directly he went in, he shouted to him, waving his hands, Встретив Федора Павловича в зале, только что войдя, он вдруг закричал ему, махая руками: "I am going upstairs to my room, not in to you. Good-bye!" and passed by, trying not even to look at his father. "Я к себе наверх, а не к вам, до свидания", и прошел мимо, даже стараясь не взглянуть на отца. Very possibly the old man was too hateful to him at that moment; but such an unceremonious display of hostility was a surprise even to Fyodor Pavlovitch. Очень может быть, что старик слишком был ему в эту минуту ненавистен, но такое бесцеремонное проявление враждебного чувства даже и для Федора Павловича было неожиданным. And the old man evidently wanted to tell him something at once and had come to meet him in the drawing-room on purpose. Receiving this amiable greeting, he stood still in silence and with an ironical air watched his son going upstairs, till he passed out of sight. А старик и впрямь, видно, хотел ему что-то поскорей сообщить, для чего нарочно и вышел встретить его в залу; услышав же такую любезность, остановился молча и с насмешливым видом проследил сынка глазами на лестницу в мезонин до тех пор, пока тот скрылся из виду. "What's the matter with him?" he promptly asked Smerdyakov, who had followed Ivan. - Чего это он? - быстро спросил он вошедшего вслед за Иваном Федоровичем Смердякова. "Angry about something. Who can tell?" the valet muttered evasively. - Сердятся на что-то-с, кто их разберет, -пробормотал тот уклончиво. "Confound him! -А и черт! Let him be angry then. Пусть сердится! Bring in the samovar, and get along with you. Look sharp! Подавай самовар и скорей сам убирайся, живо. No news?" Нет ли чего нового? Then followed a series of questions such as Smerdyakov had just complained of to Ivan, all relating to his expected visitor, and these questions we will omit. Тут начались расспросы именно из таких, на которые Смердяков сейчас жаловался Ивану Федоровичу, то есть все насчет ожидаемой посетительницы, и мы эти расспросы здесь опустим. Half an hour later the house was locked, and the crazy old man was wandering along through the rooms in excited expectation of hearing every minute the five knocks agreed upon. Now and then he peered out into the darkness, seeing nothing. Чрез полчаса дом был заперт, и помешанный старикашка похаживал один по комнатам, в трепетном ожидании, что вот-вот раздадутся пять условных стуков, изредка заглядывая в темные окна и ничего в них не видя, кроме ночи. It was very late, but Ivan was still awake and reflecting. Было уже очень поздно, а Иван Федорович все не спал и соображал. He sat up late that night, till two o'clock. Поздно он лег в эту ночь, часа в два. But we will not give an account of his thoughts, and this is not the place to look into that soul- its turn will come. Но мы не станем передавать все течение его мыслей, да и не время нам входить в эту душу: этой душе свой черед. And even if one tried, it would be very hard to give an account of them, for there were no thoughts in his brain, but something very vague, and, above all, intense excitement. И даже если б и попробовали что передать, то было бы очень мудрено это сделать, потому что были не мысли, а было что-то очень неопределенное, а главное - слишком взволнованное. He felt himself that he had lost his bearings. Сам он чувствовал, что потерял все свои концы. He was fretted, too, by all sorts of strange and almost surprising desires; for instance, after midnight he suddenly had an intense irresistible inclination to go down, open the door, go to the lodge and beat Smerdyakov. But if he had been asked why, he could not have given any exact reason, except perhaps that he loathed the valet as one who had insulted him more gravely than anyone in the world. Мучили его тоже разные странные и почти неожиданные совсем желания, например: уж после полночи ему вдруг настоятельно и нестерпимо захотелось сойти вниз, отпереть дверь, пройти во флигель и избить Смердякова, но спросили бы вы за что, и сам он решительно не сумел бы изложить ни одной причины в точности, кроме той разве, что стал ему этот лакей ненавистен как самый тяжкий обидчик, какого только можно приискать на свете. On the other hand, he was more than once that night overcome by a sort of inexplicable humiliating terror, which he felt positively paralysed his physical powers. С другой стороны, не раз охватывала в эту ночь его душу какая-то необъяснимая и унизительная робость, от которой он - он это чувствовал - даже как бы терял вдруг физические силы. His head ached and he was giddy. Голова его болела и кружилась. A feeling of hatred was rankling in his heart, as though he meant to avenge himself on someone. Что-то ненавистное щемило его душу, точно он собирался мстить кому. He even hated Alyosha, recalling the conversation he had just had with him. At moments he hated himself intensely. Ненавидел он даже Алешу, вспоминая давешний с ним разговор, ненавидел очень минутами и себя. Of Katerina Ivanovna he almost forgot to think, and wondered greatly at this afterwards, especially as he remembered perfectly that when he had protested so valiantly to Katerina Ivanovna that he would go away next day to Moscow, something had whispered in his heart, О Катерине Ивановне он почти что и думать забыл и много этому потом удивлялся, тем более что сам твердо помнил, как еще вчера утром, когда он так размашисто похвалился у Катерины Ивановны, что завтра уедет в Москву, в душе своей тогда же шепнул про себя: "That's nonsense, you are not going, and it won't be so easy to tear yourself away as you are boasting now." "А ведь вздор, не поедешь, и не так тебе будет легко оторваться, как ты теперь фанфаронишь". Remembering that night long afterwards, Ivan recalled with peculiar repulsion how he had suddenly got up from the sofa and had stealthily, as though he were afraid of being watched, opened the door, gone out on the staircase and listened to Fyodor Pavlovitch stirring down below, had listened a long while- some five minutes- with a sort of strange curiosity, holding his breath while his heart throbbed. And why he had done all this, why he was listening, he could not have said. Припоминая потом долго спустя эту ночь, Иван Федорович с особенным отвращением вспоминал, как он вдруг, бывало, вставал с дивана и тихонько, как бы страшно боясь, чтобы не подглядели за ним, отворял двери, выходил на лестницу и слушал вниз, в нижние комнаты, как шевелился и похаживал там внизу Федор Павлович, - слушал подолгу, минут по пяти, со странным каким-то любопытством, затаив дух, и с биением сердца, а для чего он все это проделывал, для чего слушал - конечно, и сам не знал. That "action" all his life afterwards he called "infamous," and at the bottom of his heart, he thought of it as the basest action of his life. Этот "поступок" он всю жизнь свою потом называл "мерзким" и всю жизнь свою считал, глубоко про себя, в тайниках души своей, самым подлым поступком изо всей своей жизни. For Fyodor Pavlovitch himself he felt no hatred at that moment, but was simply intensely curious to know how he was walking down there below and what he must be doing now. He wondered and imagined how he must be peeping out of the dark windows and stopping in the middle of the room, listening, listening- for someone to knock. К самому же Федору Павловичу он не чувствовал в те минуты никакой даже ненависти, а лишь любопытствовал почему-то изо всех сил: как он там внизу ходит, что он примерно там у себя теперь должен делать, предугадывал и соображал, как он должен был там внизу заглядывать в темные окна и вдруг останавливаться среди комнаты и ждать, ждать - не стучит ли кто. Ivan went out on the stairs twice to listen like this. Выходил Иван Федорович для этого занятия на лестницу раза два. About two o'clock when everything was quiet, and even Fyodor Pavlovitch had gone to bed, Ivan had got into bed, firmly resolved to fall asleep at once, as he felt fearfully exhausted. Когда все затихло и уже улегся и Федор Павлович, часов около двух, улегся и Иван Федорович с твердым желанием поскорее заснуть, так как чувствовал себя страшно измученным. And he did fall asleep at once, and slept soundly without dreams, but waked early, at seven o'clock, when it was broad daylight. И впрямь: заснул он вдруг крепко и спал без снов, но проснулся рано, часов в семь, когда уже рассвело. Opening his eyes, he was surprised to feel himself extraordinarily vigorous. He jumped up at once and dressed quickly; then dragged out his trunk and began packing immediately. Раскрыв глаза, к изумлению своему, он вдруг почувствовал в себе прилив какой-то необычайной энергии, быстро вскочил и быстро оделся, затем вытащил свой чемодан и, не медля, поспешно начал его укладывать. His linen had come back from the laundress the previous morning. Белье как раз еще вчера утром получилось все от прачки. Ivan positively smiled at the thought that everything was helping his sudden departure. Иван Федорович даже усмехнулся при мысли, что так все оно сошлось, что нет никакой задержки внезапному отъезду. And his departure certainly was sudden. А отъезд выходил действительно внезапный. Though Ivan had said the day before (to Katerina Ivanovna, Alyosha, and Smerdyakov) that he was leaving next day, yet he remembered that he had no thought of departure when he went to bed, or, at least, had not dreamed that his first act in the morning would be to pack his trunk. Хотя Иван Федорович и говорил вчера (Катерине Ивановне, Алеше и потом Смердякову), что завтра уедет, но, ложась вчера спать, он очень хорошо помнил, что в ту минуту и не думал об отъезде, по крайней мере совсем не мыслил, что, поутру проснувшись, первым движением бросится укладывать чемодан. At last his trunk and bag were ready. It was about nine o'clock when Marfa Ignatyevna came in with her usual inquiry, Наконец чемодан и сак были готовы: было уже около девяти часов, когда Марфа Игнатьевна взошла к нему с обычным ежедневным вопросом: "Where will your honour take your tea, in your own room or downstairs?" "Где изволите чай кушать, у себя аль сойдете вниз?" He looked almost cheerful, but there was about him, about his words and gestures, something hurried and scattered. Иван Федорович сошел вниз, вид имел почти что веселый, хотя было в нем, в словах и в жестах его, нечто как бы раскидывающееся и торопливое. Greeting his father affably, and even inquiring specially after his health, though he did not wait to hear his answer to the end, he announced that he was starting off in an hour to return to Moscow for good, and begged him to send for the horses. Приветливо поздоровавшись с отцом и даже особенно наведавшись о здоровье, он, не дождавшись, впрочем, окончания ответа родителя, разом объявил, что чрез час уезжает в Москву, совсем, и просит послать за лошадьми. His father heard this announcement with no sign of surprise, and forgot in an unmannerly way to show regret at losing him. Instead of doing so, he flew into a great flutter at the recollection of some important business of his own. Старик выслушал сообщение без малейшего удивления, пренеприлично позабыв поскорбеть об отъезде сынка; вместо того вдруг чрезвычайно захлопотал, вспомнив как раз кстати одно насущное собственное дело. "What a fellow you are! - Ах ты! Экой! Not to tell me yesterday! Never mind; we'll manage it all the same. Не сказал вчера... ну да все равно и сейчас уладим. Do me a great service, my dear boy. Go to Tchermashnya on the way. Сделай ты мне милость великую, отец ты мой родной, заезжай в Чермашню. It's only to turn to the left from the station at Volovya, only another twelve versts and you come to Tchermashnya." Ведь тебе с Воловьей станции всего только влево свернуть, всего двенадцать каких-нибудь версточек, и вот она, Чермашня. "I'm sorry, I can't. It's eighty versts to the railway and the train starts for Moscow at seven o'clock to-night. I can only just catch it." - Помилуйте, не могу: до железной дороги восемьдесят верст, а машина уходит со станции в Москву в семь часов вечера - ровно только, чтоб поспеть. "You'll catch it to-morrow or the day after, but to-day turn off to Tchermashnya. - Поспеешь завтра, не то послезавтра, а сегодня сверни в Чермашню. It won't put you out much to humour your father! Чего тебе стоит родителя успокоить! If I hadn't had something to keep me here, I would have run over myself long ago, for I've some business there in a hurry. But here I... it's not the time for me to go now.... You see, I've two pieces of copse land there. Если бы здесь не дело, я сам давно слетал бы, потому что штука-то там спешная и чрезвычайная, а здесь у меня время теперь не такое... Видишь, там эта роща моя, в двух участках, в Бегичеве да в Дячкине, в пустошах. The Maslovs, an old merchant and his son, will give eight thousand for the timber. But last year I just missed a purchaser who would have given twelve. Масловы, старик с сыном, купцы, всего восемь тысяч дают на сруб, а всего только прошлого года покупщик нарывался, так двенадцать давал, да не здешний, вот где черта. There's no getting anyone about here to buy it. The Maslovs have it all their own way. One has to take what they'll give, for no one here dare bid against them. Потому у здешних теперь сбыту нет: кулачат Масловы - отец с сыном, стотысячники: что положат, то и бери, а из здешних никто и не смеет против них тягаться. The priest at Ilyinskoe wrote to me last Thursday that a merchant called Gorstkin, a man I know, had turned up. What makes him valuable is that he is not from these parts, so he is not afraid of the Maslovs. А Ильинский батюшка вдруг отписал сюда в прошлый четверг, что приехал Горсткин, тоже купчишка, знаю я его, только драгоценность-то в том, что не здешний, а из Погребова, значит, не боится он Масловых, потому не здешний. He says he will give me eleven thousand for the copse. Do you hear? Одиннадцать тысяч, говорит, за рощу дам, слышишь? But he'll only be here, the priest writes, for a week altogether, so you must go at once and make a bargain with him." А пробудет он здесь, пишет батюшка, еще-то всего лишь неделю. Так вот бы ты поехал, да с ним и сговорился... "Well, you write to the priest; he'll make the bargain." -Так вы напишите батюшке, тот и сговорится. "He can't do it. - Не умеет он, тут штука. He has no eye for business. Этот батюшка смотреть не умеет. He is a perfect treasure, I'd give him twenty thousand to take care of for me without a receipt; but he has no eye for business, he is a perfect child, a crow could deceive him. Золото человек, я ему сейчас двадцать тысяч вручу без расписки на сохранение, а смотреть ничего не умеет, как бы и не человек вовсе, ворона обманет. And yet he is a learned man, would you believe it? А ведь ученый человек, представь себе это. This Gorstkin looks like a peasant, he wears a blue kaftan, but he is a regular rogue. That's the common complaint. He is a liar. Этот Горсткин на вид мужик, в синей поддевке, только характером он совершенный подлец, в этом-то и беда наша общая: он лжет, вот черта. Sometimes he tells such lies that you wonder why he is doing it. Иной раз так налжет, что только дивишься, зачем это он. He told me the year before last that his wife was dead and that he had married another, and would you believe it, there was not a word of truth in it? His wife has never died at all, she is alive to this day and gives him a beating twice a week. Налгал третьего года, что жена у него умерла и что он уже женат на другой, и ничего этого не было, представь себе: никогда жена его не умирала, живет и теперь и его бьет каждые три дня по разу. So what you have to find out is whether he is lying or speaking the truth when he says he wants to buy it and would give eleven thousand." Так вот и теперь надо узнать: лжет аль правду говорит, что хочет купить и одиннадцать тысяч дать? "I shall be no use in such a business. I have no eye either." - Так ведь и я тут ничего не сделаю, у меня тоже глазу нет. "Stay, wait a bit! You will be of use, for I will tell you the signs by which you can judge about Gorstkin. I've done business with him a long time. - Стой, подожди, годишься и ты, потому я тебе все приметы его сообщу, Горсткина-то, я с ним дела уже давно имею. You see, you must watch his beard; he has a nasty, thin, red beard. Видишь: ему на бороду надо глядеть; бороденка у него рыженькая, гаденькая, тоненькая. If his beard shakes when he talks and he gets cross, it's all right, he is saying what he means, he wants to do business. But if he strokes his beard with his left hand and grins- he is trying to cheat you. Коли бороденка трясется, а сам он говорит да сердится - значит ладно, правду говорит, хочет дело делать; а коли бороду гладит левою рукой, а сам посмеивается - ну, значит надуть хочет, плутует. Don't watch his eyes, you won't find out anything from his eyes, he is a deep one, a rogue but watch his beard! В глаза ему никогда не гляди, по глазам ничего не разберешь, темна вода, плут, - гляди на бороду. I'll give you a note and you show it to him. Я тебе к нему записку дам, а ты покажи. He's called Gorstkin, though his real name is Lyagavy;* but don't call him so, he will be offended. Он Горсткин, только он не Горсткин, а Лягавый, так ты ему не говори, что он Лягавый, обидится. If you come to an understanding with him, and see it's all right, write here at once. Коли сговоришься с ним и увидишь, что ладно, тотчас и отпиши сюда. You need only write: Только это и напиши: 'He's not lying.' "Не лжет, дескать". Stand out for eleven thousand; one thousand you can knock off, but not more. just think! there's a difference between eight thousand and eleven thousand. Стой на одиннадцати, одну тысячку можешь спустить, больше не спускай. Подумай: восемь и одиннадцать - три тысячи разницы. It's as good as picking up three thousand; it's not so easy to find a purchaser, and I'm in desperate need of money. Эти я три тысячи ровно как нашел, скоро ли покупщика достанешь, а деньги до зарезу нужны. Only let me know it's serious, and I'll run over and fix it up. I'll snatch the time somehow. Дашь знать, что серьезно, тогда я сам уж отсюда слетаю и кончу, как-нибудь урву время. But what's the good of my galloping over, if it's all a notion of the priest's? А теперь чего я туда поскачу, если все это батька выдумал? Come, will you go?" *i.e. setter dog. Ну, едешь или нет? "Oh, I can't spare the time. You must excuse me." - Э, некогда, избавьте. "Come, you might oblige your father. I shan't forget it. - Эх, одолжи отца, припомню! You've no heart, any of you that's what it is! Без сердца вы все, вот что! What's a day or two to you? Чего тебе день али два? Where are you going now- to Venice? Куда ты теперь, в Венецию? Your Venice will keep another two days. Не развалится твоя Венеция в два-то дня. I would have sent Alyosha, but what use is Alyosha in a thing like that? Я Алешку послал бы, да ведь что Алешка в этих делах? I send you just because you are a clever fellow. Do you suppose I don't see that? Я ведь единственно потому, что ты умный человек, разве я не вижу. You know nothing about timber, but you've got an eye. Лесом не торгуешь, а глаз имеешь. All that is wanted is to see whether the man is in earnest. Тут только чтобы видеть: всерьез или нет человек говорит. I tell you, watch his beard- if his beard shakes you know he is in earnest." Говорю, гляди на бороду: трясется бороденка -значит всерьез. "You force me to go to that damned Tchermashnya yourself, then?" cried Ivan, with a malignant smile. - Сами ж вы меня в Чермашню эту проклятую толкаете, а? - вскричал Иван Федорович, злобно усмехнувшись. Fyodor Pavlovitch did not catch, or would not catch, the malignancy, but he caught the smile. Федор Павлович злобы не разглядел или не хотел разглядеть, а усмешку подхватил: "Then you'll go, you'll go? - Значит, едешь, едешь? I'll scribble the note for you at once." Сейчас тебе записку настрочу. "I don't know whether I shall go. I don't know. I'll decide on the way." - Не знаю, поеду ли, не знаю, дорогой решу. "Nonsense! Decide at once. - Что дорогой, реши сейчас. My dear fellow, decide! Голубчик, реши! If you settle the matter, write me a line; give it to the priest and he'll send it on to me at once. Сговоришься, напиши мне две строчки, вручи батюшке, и он мне мигом твою цидулку пришлет. And I won't delay you more than that. You can go to Venice. А затем и не держу тебя, ступай в Венецию. The priest will give you horses back to Volovya station." Тебя обратно на Воловью станцию батюшка на своих доставит... The old man was quite delighted. He wrote the note, and sent for the horses. A light lunch was brought in, with brandy. Старик был просто в восторге, записку настрочил, послали за лошадьми, подали закуску, коньяк. When Fyodor Pavlovitch was pleased, he usually became expansive, but to-day he seemed to restrain himself. Когда старик бывал рад, то всегда начинал экспансивничать, но на этот раз он как бы сдерживался. Of Dmitri, for instance, he did not say a word. Про Дмитрия Федоровича, например, не произнес ни единого словечка. He was quite unmoved by the parting, and seemed, in fact, at a loss for something to say. Ivan noticed this particularly. Разлукой же совсем не был тронут. Даже как бы и не находил, о чем говорить; и Иван Федорович это очень заметил: "He must be bored with me," he thought. "Надоел же я ему, однако", - подумал он про себя. Only when accompanying his son out on to the steps, the old man began to fuss about. He would have kissed him, but Ivan made haste to hold out his hand, obviously avoiding the kiss. Только провожая сына уже с крыльца, старик немного как бы заметался, полез было лобызаться. Но Иван Федорович поскорее протянул ему для пожатия руку, видимо отстраняя лобзания. His father saw it at once, and instantly pulled himselfup. Старик тотчас понял и вмиг осадил себя. "Well, good luck to you, good luck to you!" he repeated from the steps. "You'll come again some time or other? - Ну, с Богом, с Богом! - повторял он с крыльца. -Ведь приедешь еще когда в жизни-то? Mind you do come. I shall always be glad to see you. Ну и приезжай, всегда буду рад. Well, Christ be with you!" Ну, Христос с тобою! Ivan got into the carriage. Иван Федорович влез в тарантас. "Good-bye, Ivan! Don't be too hard on me!" the father called for the last time. - Прощай, Иван, очень-то не брани! - крикнул в последний раз отец. The whole household came out to take leave-Smerdyakov, Marfa and Grigory. Провожать вышли все домашние: Смердяков, Марфа и Григорий. Ivan gave them ten roubles each. Иван Федорович подарил всем по десяти рублей. When he had seated himself in the carriage, Smerdyakov jumped up to arrange the rug. Когда уже он уселся в тарантас, Смердяков подскочил поправить ковер. "You see... I am going to Tchermashnya," broke suddenly from Ivan. Again, as the day before, the words seemed to drop of themselves, and he laughed, too, a peculiar, nervous laugh. -Видишь... в Чермашню еду...- как-то вдруг вырвалось у Ивана Федоровича, опять как вчера, так само собою слетело, да еще с каким-то нервным смешком. He remembered it long after. Долго он это вспоминал потом. "It's a true saying then, that 'it's always worth while speaking to a clever man,'" answered Smerdyakov firmly, looking significantly at Ivan. - Значит, правду говорят люди, что с умным человеком и поговорить любопытно, - твердо ответил Смердяков, проникновенно глянув на Ивана Федоровича. The carriage rolled away. Тарантас тронулся и помчался. Nothing was clear in Ivan's soul, but he looked eagerly around him at the fields, at the hills, at the trees, at a flock of geese flying high overhead in the bright sky. В душе путешественника было смутно, но он жадно глядел кругом на поля, на холмы, на деревья, на стаю гусей, пролетавшую над ним высоко по ясному небу. And all of a sudden he felt very happy. И вдруг ему стало так хорошо. He tried to talk to the driver, and he felt intensely interested in an answer the peasant made him; but a minute later he realised that he was not catching anything, and that he had not really even taken in the peasant's answer. Он попробовал заговорить с извозчиком, и его ужасно что-то заинтересовало из того, что ответил ему мужик, но чрез минуту сообразил, что все мимо ушей пролетело и что он, по правде, и не понял того, что мужик ответил. He was silent, and it was pleasant even so. The air was pure and cool, sky bright. Он замолчал, хорошо было и так: воздух чистый, свежий, холодноватый, небо ясное. The images of Alyosha and Katerina Ivanovna floated into his mind. But he softly smiled, blew softly on the friendly phantoms, and they flew away. Мелькнули было в уме его образы Алеши и Катерины Ивановны; но он тихо усмехнулся и тихо дунул на милые призраки, и они отлетели: "There's plenty of time for them," he thought. "Будет еще их время", - подумал он. They reached the station quickly, changed horses, and galloped to Volovya Станцию отмахали быстро, переменили лошадей и помчались на Воловью. "Why is it worth while speaking to a clever man? What did he mean by that?" The thought seemed suddenly to clutch at his breathing. "And why did I tell him I was going to Tchermashnya?" "Почему с умным человеком поговорить любопытно, что он этим хотел сказать? - вдруг так и захватило ему дух. - А я зачем доложил ему, что в Чермашню еду?" They reached Volovya station. Доскакали до Воловьей станции. Ivan got out of the carriage, and the drivers stood round him bargaining over the journey of twelve versts to Tchermashnya. Иван Федорович вышел из тарантаса, и ямщики его обступили. Рядились в Чермашню, двенадцать верст проселком, на вольных. He told them to harness the horses. Он велел впрягать. He went into the station house, looked round, glanced at the overseer's wife, and suddenly went back to the entrance. Вошел было в станционный дом, огляделся кругом, взглянул было на смотрительшу и вдруг вышел обратно на крыльцо. "I won't go to Tchermashnya. - Не надо в Чермашню. Am I too late to reach the railway by seven, brothers?" Не опоздаю, братцы, к семи часам на железную дорогу? "We shall just do it. - Как раз потрафим. Shall we get the carriage out?" Запрягать, что ли? "At once. - Впрягай мигом. Will any one of you be going to the town to-morrow?" Не будет ли кто завтра из вас в городе? "To be sure. Mitri here will." - Как не быть, вот Митрий будет. "Can you do me a service, Mitri? - Не можешь ли, Митрий, услугу оказать? Go to my father's, to Fyodor Pavlovitch Karamazov, and tell him I haven't gone to Tchermashnya. Зайди ты к отцу моему, Федору Павловичу Карамазову, и скажи ты ему, что я в Чермашню не поехал. Can you?" Можешь али нет? "Of course I can. I've known Fyodor Pavlovitch a long time." - Почему не зайти, зайдем; Федора Павловича очень давно знаем. "And here's something for you, for I dare say he won't give you anything," said Ivan, laughing gaily. - А вот тебе и на чай, потому он тебе, пожалуй, не даст... - весело засмеялся Иван Федорович. "You may depend on it he won't." Mitri laughed too. "Thank you, sir. I'll be sure to do it." - А и впрямь не дадут, - засмеялся и Митрий. -Спасибо, сударь, непременно выполним... At seven o'clock Ivan got into the train and set off to Moscow. В семь часов вечера Иван Федорович вошел в вагон и полетел в Москву. "Away with the past. I've done with the old world for ever, and may I have no news, no echo, from it. To a new life, new places, and no looking back!" "Прочь все прежнее, кончено с прежним миром навеки, и чтобы не было из него ни вести, ни отзыва; в новый мир, в новые места, и без оглядки!" But instead of delight his soul was filled with such gloom, and his heart ached with such anguish, as he had never known in his life before. Но вместо восторга на душу его сошел вдруг такой мрак, а в сердце заныла такая скорбь, какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. He was thinking all the night. The train flew on, and only at daybreak, when he was approaching Moscow, he suddenly roused himself from his meditation. Он продумал всю ночь; вагон летел, и только на рассвете, уже въезжая в Москву, он вдруг как бы очнулся. "I am a scoundrel," he whispered to himself. - Я подлец! - прошептал он про себя. Fyodor Pavlovitch remained well satisfied at having seen his son off. А Федор Павлович, проводив сынка, остался очень доволен. For two hours afterwards he felt almost happy, and sat drinking brandy. But suddenly something happened which was very annoying and unpleasant for everyone in the house, and completely upset Fyodor Pavlovitch's equanimity at once. Smerdyakov went to the cellar for something and fell down from the top of the steps. Целые два часа чувствовал он себя почти счастливым и попивал коньячок; но вдруг в доме произошло одно предосадное и пренеприятное для всех обстоятельство, мигом повергшее Федора Павловича в большое смятение: Смердяков пошел зачем-то в погреб и упал вниз с верхней ступеньки. Fortunately, Marfa Ignatyevna was in the yard and heard him in time. Хорошо еще, что на дворе случилась в то время Марфа Игнатьевна и вовремя услышала. She did not see the fall, but heard his scream- the strange, peculiar scream, long familiar to her- the scream of the epileptic falling in a fit. Падения она не видела, но зато услышала крик, крик особенный, странный, но ей уже давно известный, - крик эпилептика, падающего в припадке. They could not tell whether the fit had come on him at the moment he was decending the steps, so that he must have fallen unconscious, or whether it was the fall and the shock that had caused the fit in Smerdyakov, who was known to be liable to them. They found him at the bottom of the cellar steps, writhing in convulsions and foaming at the mouth. Приключился ли с ним припадок в ту минуту, когда он сходил по ступенькам вниз, так что он, конечно, тотчас же и должен был слететь вниз в бесчувствии, или, напротив, уже от падения и от сотрясения произошел у Смердякова, известного эпилептика, его припадок - разобрать нельзя было, но нашли его уже на дне погреба, в корчах и судорогах, бьющимся и с пеной у рта. It was thought at first that he must have broken something- an arm or a leg- and hurt himself, but "God had preserved him," as Marfa Ignatyevna expressed it- nothing of the kind had happened. But it was difficult to get him out of the cellar. Думали сначала, что он наверно сломал себе что-нибудь, руку или ногу, и расшибся, но, однако, "сберег Господь", как выразилась Марфа Игнатьевна: ничего такого не случилось, а только трудно было достать его и вынести из погреба на свет Божий. They asked the neighbours to help and managed it somehow. Но попросили у соседей помощи и кое-как это совершили. Fyodor Pavlovitch himself was present at the whole ceremony. He helped, evidently alarmed and upset. Находился при всей этой церемонии и сам Федор Павлович, сам помогал, видимо перепуганный и как бы потерявшийся. The sick man did not regain consciousness; the convulsions ceased for a time, but then began again, and everyone concluded that the same thing would happen, as had happened a year before, when he accidently fell from the garret. Больной, однако, в чувство не входил: припадки хоть и прекращались на время, но зато возобновлялись опять, и все заключили, что произойдет то же самое, что и в прошлом году, когда он тоже упал нечаянно с чердака. They remembered that ice been put on his head then. Вспомнили, что тогда прикладывали ему к темени льду. There was still ice in the cellar, and Marfa Ignatyevna had some brought up. In the evening, Fyodor Pavlovitch sent for Doctor Herzenstube, who arrived at once. Ледок в погребе еще нашелся, и Марфа Игнатьевна распорядилась, а Федор Павлович под вечер послал за доктором Герценштубе, который и прибыл немедленно. He was a most estimable old man, and the most careful and conscientious doctor in the province. After careful examination, he concluded that the fit was a very violent one and might have serious consequences; that meanwhile he, Herzenstube, did not fully understand it, but that by to-morrow morning, if the present remedies were unavailing, he would venture to try something else. Осмотрев больного тщательно (это был самый тщательный и внимательный доктор во всей губернии, пожилой и почтеннейший старичок), он заключил, что припадок чрезвычайный и "может грозить опасностью", что покамест он, Герценштубе, еще не понимает всего, но что завтра утром, если не помогут теперешние средства, он решится принять другие. The invalid was taken to the lodge, to a room next to Grigory's and Marfa Ignatyevna's. Больного уложили во флигеле, в комнатке рядом с помещением Григория и Марфы Игнатьевны. Then Fyodor Pavlovitch had one misfortune after another to put up with that day. Marfa Ignatyevna cooked the dinner, and the soup, compared with Smerdyakov's, was "no better than dish-water," and the fowl was so dried up that it was impossible to masticate it. Затем Федор Павлович уже весь день претерпевал лишь несчастие за несчастием: обед сготовила Марфа Игнатьевна, и суп сравнительно с приготовлением Смердякова вышел "словно помои", а курица оказалась до того пересушенною, что и прожевать ее не было никакой возможности. To her master's bitter, though deserved, reproaches, Marfa Ignatyevna replied that the fowl was a very old one to begin with, and that she had never been trained as a cook. Марфа Игнатьевна на горькие, хотя и справедливые, упреки барина возражала, что курица и без того была уже очень старая, а что сама она в поварах не училась. In the evening there was another trouble in store for Fyodor Pavlovitch; he was informed that Grigory, who had not been well for the last three days, was completely laid up by his lumbago. К вечеру вышла другая забота: доложили Федору Павловичу, что Г ригорий, который с третьего дня расхворался, как раз совсем почти слег, отнялась поясница. Fyodor Pavlovitch finished his tea as early as possible and locked himself up alone in the house. Федор Павлович окончил свой чай как можно пораньше и заперся один в доме. He was in terrible excitement and suspense. Был он в страшном и тревожном ожидании. That evening he reckoned on Grushenka's coming almost as a certainty. He had received from Smerdyakov that morning an assurance "that she had promised to come without fail." Дело в том, что как раз в этот вечер ждал он прибытия Грушеньки уже почти наверно; по крайней мере получил он от Смердякова, еще рано поутру, почти заверение, что "они уж несомненно обещали прибыть-с". The incorrigible old man's heart throbbed with excitement; he paced up and down his empty rooms listening. Сердце неугомонного старичка билось тревожно, он ходил по пустым своим комнатам и прислушивался. He had to be on the alert. Dmitri might be on the watch for her somewhere, and when she knocked on the window (Smerdyakov had informed him two days before that he had told her where and how to knock) the door must be opened at once. She must not be a second in the passage, for fear which God forbid!-that she should be frightened and run away. Надо было держать ухо востро: мог где-нибудь сторожить ее Дмитрий Федорович, а как она постучится в окно (Смердяков еще третьего дня уверил Федора Павловича, что передал ей где и куда постучаться), то надо было отпереть двери как можно скорее и отнюдь не задерживать ее ни секунды напрасно в сенях, чтобы чего, Боже сохрани, не испугалась и не убежала. Fyodor Pavlovitch had much to think of, but never had his heart been steeped in such voluptuous hopes. This time he could say almost certainly that she would come! Хлопотливо было Федору Павловичу, но никогда еще сердце его не купалось в более сладкой надежде: почти ведь наверно можно было сказать, что в этот раз она уже непременно придет!.. Book VI. Книга шестая The Russian Monk. Русский инок Chapter 1. I Father Zossima and His Visitors Старец Зосима и его гости WHEN with an anxious and aching heart Alyosha went into his elder's cell, he stood still almost astonished. Instead of a sick man at his last gasp, perhaps unconscious, as he had feared to find him, he saw him sitting up in his chair and, though weak and exhausted, his face was bright and cheerful, he was surrounded by visitors and engaged in a quiet and joyful conversation. Когда Алеша с тревогой и с болью в сердце вошел в келью старца, то остановился почти в изумлении: вместо отходящего больного, может быть уже без памяти, каким боялся найти его, он вдруг его увидал сидящим в кресле, хотя с изможженным от слабости, но с бодрым и веселым лицом, окруженного гостями и ведущего с ними тихую и светлую беседу. But he had only got up from his bed a quarter of an hour before Alyosha's arrival; his visitors had gathered together in his cell earlier, waiting for him to wake, having received a most confident assurance from Father Paissy that "the teacher would get up, and as he had himself promised in the morning, converse once more with those dear to his heart." Впрочем, встал он с постели не более как за четверть часа до прихода Алеши; гости уже собрались в его келью раньше и ждали, пока он проснется, по твердому заверению отца Паисия, что "учитель встанет несомненно, чтоб еще раз побеседовать с милыми сердцу его, как сам изрек и как сам пообещал еще утром". This promise and indeed every word of the dying elder Father Paissy put implicit trust in. If he had seen him unconscious, if he had seen him breathe his last, and yet had his promise that he would rise up and say good-bye to him, he would not have believed perhaps even in death, but would still have expected the dead man to recover and fulfil his promise. Обещанию же этому, да и всякому слову отходящего старца, отец Паисий веровал твердо, до того, что если бы видел его и совсем уже без сознания и даже без дыхания, но имел бы его обещание, что еще раз восстанет и простится с ним, то не поверил бы, может быть, и самой смерти, все ожидая, что умирающий очнется и исполнит обетованное. In the morning as he lay down to sleep, Father Zossima had told him positively: Поутру же старец Зосима положительно изрек ему, отходя ко сну: "I shall not die without the delight of another conversation with you, beloved of my heart. I shall look once more on your dear face and pour out my heart to you once again." "Не умру прежде, чем еще раз не упьюсь беседой с вами, возлюбленные сердца моего, на милые лики ваши погляжу, душу мою вам еще раз изолью". The monks, who had gathered for this probably last conversation with Father Zossima, had all been his devoted friends for many years. Собравшиеся на эту последнюю, вероятно, беседу старца были самые преданные ему друзья с давних лет. There were four of them: Father Iosif and Father Paissy, Father Mihail the warden of the hermitage, a man not very old and far from being learned. He was of humble origin, of strong will and steadfast faith, of austere appearance, but of deep tenderness, though he obviously concealed it as though he were almost ashamed of it. Их было четверо: иеромонахи отец Иосиф и отец Паисий, иеромонах отец Михаил, настоятель скита, человек не весьма еще старый, далеко не столь ученый, из звания простого, но духом твердый, нерушимо и просто верующий, с виду суровый, но проникновенный глубоким умилением в сердце своем, хотя видимо скрывал свое умиление до какого-то даже стыда. The fourth, Father Anfim, was a very old and humble little monk of the poorest peasant class. He was almost illiterate, and very quiet, scarcely speaking to anyone. He was the humblest of the humble, and looked as though he had been frightened by something great and awful beyond the scope of his intelligence. Четвертый гость был совсем уже старенький, простенький монашек, из беднейшего крестьянского звания, брат Анфим, чуть ли даже не малограмотный, молчаливый и тихий, редко даже с кем говоривший, между самыми смиренными смиреннейший и имевший вид человека, как бы навеки испуганного чем-то великим и страшным, не в подъем уму его. Father Zossima had a great affection for this timorous man, and always treated him with marked respect, though perhaps there was no one he had known to whom he had said less, in spite of the fact that he had spent years wandering about holy Russia with him. Этого как бы трепещущего человека старец Зосима весьма любил и во всю жизнь свою относился к нему с необыкновенным уважением, хотя, может быть, ни с кем во всю жизнь свою не сказал менее слов, как с ним, несмотря на то, что когда-то многие годы провел в странствованиях с ним вдвоем по всей святой Руси. That was very long ago, forty years before, when Father Zossima first began his life as a monk in a poor and little monastery at Kostroma, and when, shortly after, he had accompanied Father Anfim on his pilgrimage to collect alms for their poor monastery. Было это уже очень давно, лет пред тем уже сорок, когда старец Зосима впервые начал иноческий подвиг свой в одном бедном, малоизвестном костромском монастыре и когда вскоре после того пошел сопутствовать отцу Анфиму в странствиях его для сбора пожертвований на их бедный костромской монастырек. The whole party were in the bedroom which, as we mentioned before, was very small, so that there was scarcely room for the four of them (in addition to Porfiry, the novice, who stood) to sit round Father Zossima on chairs brought from the sitting room. Все, и хозяин и гости, расположились во второй комнате старца, в которой стояла постель его, комнате, как и было указано прежде, весьма тесной, так что все четверо (кроме Порфирия-послушника, пребывавшего стоя) едва разместились вокруг кресел старца на принесенных из первой комнаты стульях. It was already beginning to get dark, the room was lighted up by the lamps and the candles before the ikons. Начало уже смеркаться, комната освещалась от лампад и восковых свеч пред иконами. Seeing Alyosha standing embarrassed in the doorway, Father Zossima smiled at him joyfully and held out his hand. Увидав Алешу, смутившегося при входе и ставшего в дверях, старец радостно улыбнулся ему и протянул руку: "Welcome, my quiet one, welcome, my dear, here you are too. - Здравствуй, тихий, здравствуй, милый, вот и ты. I knew you would come." И знал, что прибудешь. Alyosha went up to him, bowed down before him to the ground and wept. Алеша подошел к нему, склонился пред ним до земли и заплакал. Something surged up from his heart, his soul was quivering, he wanted to sob. Что-то рвалось из его сердца, душа его трепетала, ему хотелось рыдать. "Come, don't weep over me yet," Father Zossima smiled, laying his right hand on his head. "You see I am sitting up talking; maybe I shall live another twenty years yet, as that dear good woman from Vishegorye, with her little Lizaveta in her arms, wished me yesterday. - Что ты, подожди оплакивать, - улыбнулся старец, положив правую руку свою на его голову, - видишь, сижу и беседую, может, и двадцать лет еще проживу, как пожелала мне вчера та добрая, милая, из Вышегорья, с девочкой Лизаветой на руках. God bless the mother and the little girl Lizaveta," he crossed himself. "Porfiry, did you take her offering where I told you?" Помяни, Господи, и мать, и девочку Лизавету! (Он перекрестился.) Порфирий, дар-то ее снес, куда я сказал? He meant the sixty copecks brought him the day before by the good-humoured woman to be given "to someone poorer than me." Это он припомнил о вчерашних шести гривнах, пожертвованных веселою поклонницей, чтоб отдать "той, которая меня бедней". Such offerings, always of money gained by personal toil, are made by way of penance voluntarily undertaken. Такие жертвы происходят как епитимии, добровольно на себя почему-либо наложенные, и непременно из денег, собственным трудом добытых. The elder had sent Porfiry the evening before to a widow, whose house had been burnt down lately, and who after the fire had gone with her children begging alms. Старец послал Порфирия еще с вечера к одной недавно еще погоревшей нашей мещанке, вдове с детьми, пошедшей после пожара нищенствовать. Porfiry hastened to reply that he had given the money, as he had been instructed, "from an unknown benefactress." Порфирий поспешил донести, что дело уже сделано и что подал, как приказано ему было, "от неизвестной благотворительницы". "Get up, my dear boy," the elder went on to Alyosha. "Let me look at you. - Встань, милый, - продолжал старец Алеше, - дай посмотрю на тебя. Have you been home and seen your brother?" Был ли у своих и видел ли брата? It seemed strange to Alyosha that he asked so confidently and precisely, about one of his brothers only- but which one? Then perhaps he had sent him out both yesterday and to-day for the sake of that brother. Алеше странно показалось, что он спрашивает так твердо и точно об одном только из братьев, - но о котором же: значит, для этого-то брата, может быть, и отсылал его от себя и вчера, и сегодня. "I have seen one of my brothers," answered Alyosha. - Одного из братьев видел, - ответил Алеша. "I mean the elder one, to whom I bowed down." - Я про того, вчерашнего, старшего, которому я до земли поклонился. "I only saw him yesterday and could not find him to-day," said Alyosha. - Того я вчера лишь видел, а сегодня никак не мог найти, - сказал Алеша. "Make haste to find him, go again to-morrow and make haste, leave everything and make haste. - Поспеши найти, завтра опять ступай и поспеши, все оставь и поспеши. Perhaps you may still have time to prevent something terrible. Может, еще успеешь что-либо ужасное предупредить. I bowed down yesterday to the great suffering in store for him." Я вчера великому будущему страданию его поклонился. He was suddenly silent and seemed to be pondering. Он вдруг умолк и как бы задумался. The words were strange. Слова были странные. Father Iosif, who had witnessed the scene yesterday, exchanged glances with Father Paissy. Отец Иосиф, свидетель вчерашнего земного поклона старца, переглянулся с отцом Паисием. Alyosha could not resist asking: Алеша не вытерпел. "Father and teacher," he began with extreme emotion, "your words are too obscure.... What is this suffering in store for him?" - Отец и учитель, - проговорил он в чрезвычайном волнении, - слишком неясны слова ваши... Какое это страдание ожидает его? "Don't inquire. - Не любопытствуй. I seemed to see something terrible yesterday... as though his whole future were expressed in his eyes. Показалось мне вчера нечто страшное... словно всю судьбу его выразил вчера его взгляд. A look came into his eyes- so that I was instantly horror-stricken at what that man is preparing for himself. Был такой у него один взгляд... так что ужаснулся я в сердце моем мгновенно тому, что уготовляет этот человек для себя. Once or twice in my life I've seen such a look in a man's face... reflecting as it were his future fate, and that fate, alas, came to pass. Раз или два в жизни видел я у некоторых такое же выражение лица... как бы изображавшее всю судьбу тех людей, и судьба их, увы, сбылась. I sent you to him, Alexey, for I thought your brotherly face would help him. Послал я тебя к нему, Алексей, ибо думал, что братский лик твой поможет ему. But everything and all our fates are from the Lord. Но все от Господа и все судьбы наши. 'Except a corn of wheat fall into the ground and die, it abideth alone; but if it die, it bringeth forth much fruit.' "Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода". Remember that. Запомни сие. You, Alexey, I've many times silently blessed for your face, know that," added the elder with a gentle smile. "This is what I think of you, you will go forth from these walls, but will live like a monk in the world. А тебя, Алексей, много раз благословлял я мысленно в жизни моей за лик твой, узнай сие, -проговорил старец с тихою улыбкой. - Мыслю о тебе так: изыдешь из стен сих, а в миру пребудешь как инок. You will have many enemies, but even your foes will love you. Много будешь иметь противников, но и самые враги твои будут любить тебя. Life will bring you many misfortunes, but you will find your happiness in them, and will bless life and will make others bless it- which is what matters most. Много несчастий принесет тебе жизнь, но ими-то ты и счастлив будешь, и жизнь благословишь, и других благословить заставишь - что важнее всего. Well, that is your character. Ну вот ты каков. Fathers and teachers," he addressed his friends with a tender smile, "I have never till to-day told even him why the face of this youth is so dear to me. Отцы и учители мои, - умиленно улыбаясь, обратился он к гостям своим, - никогда до сего дня не говорил я, даже и ему, за что был столь милым душе моей лик сего юноши. Now I will tell you. His face has been as it were a remembrance and a prophecy for me. Теперь лишь скажу: был мне лик его как бы напоминанием и пророчеством. At the dawn of my life when I was a child I had an elder brother who died before my eyes at seventeen. На заре дней моих, еще малым ребенком, имел я старшего брата, умершего юношей, на глазах моих, всего только семнадцати лет. And later on in the course of my life I gradually became convinced that that brother had been for a guidance and a sign from on high for me. For had he not come into my life, I should never perhaps, so I fancy at least, have become a monk and entered on this precious path. И потом, проходя жизнь мою, убедился я постепенно, что был этот брат мой в судьбе моей как бы указанием и предназначением свыше, ибо не явись он в жизни моей, не будь его вовсе, и никогда-то, может быть, я так мыслю, не принял бы я иноческого сана и не вступил на драгоценный путь сей. He appeared first to me in my childhood, and here, at the end of my pilgrimage, he seems to have come to me over again. То первое явление было еще в детстве моем, и вот уже на склоне пути моего явилось мне воочию как бы повторение его. It is marvellous, fathers and teachers, that Alexey, who has some, though not a great, resemblance in face, seems to me so like him spiritually, that many times I have taken him for that young man, my brother, mysteriously come back to me at the end of my pilgrimage, as a reminder and an inspiration. So that I positively wondered at so strange a dream in myself. Чудно это, отцы и учители, что, не быв столь похож на него лицом, а лишь несколько, Алексей казался мне до того схожим с тем духовно, что много раз считал я его как бы прямо за того юношу, брата моего, пришедшего ко мне на конце пути моего таинственно, для некоего воспоминания и проникновения, так что даже удивлялся себе самому и таковой странной мечте моей. Do you hear this, Porfiry?" he turned to the novice who waited on him. "Many times I've seen in your face as it were a look of mortification that I love Alexey more than you. Слышишь ли сие, Порфирий, - обратился он к прислуживавшему его послушнику. - Много раз видел я на лице твоем как бы огорчение, что я Алексея больше люблю, чем тебя. Now you know why that was so, but I love you too, know that, and many times I grieved at your mortification. Теперь знаешь, почему так было, но и тебя люблю, знай это, и много раз горевал, что ты огорчаешься. I should like to tell you, dear friends, of that youth, my brother, for there has been no presence in my life more precious, more significant and touching. Вам же, милые гости, хочу я поведать о сем юноше, брате моем, ибо не было в жизни моей явления драгоценнее сего, более пророческого и трогательного. My heart is full of tenderness, and I look at my whole life at this moment as though living through it again." Умилилось сердце мое, и созерцаю всю жизнь мою в сию минуту, како бы вновь ее всю изживая... Here I must observe that this last conversation of Father Zossima with the friends who visited him on the last day of his life has been partly preserved in writing. Здесь я должен заметить, что эта последняя беседа старца с посетившими его в последний день жизни его гостями сохранилась отчасти записанною. Alexey Fyodorovitch Karamazov wrote it down from memory, some time after his elder's death. Записал Алексей Федорович Карамазов некоторое время спустя по смерти старца на память. But whether this was only the conversation that took place then, or whether he added to it his notes of parts of former conversations with his teacher, I cannot determine. In his account, Father Zossima's talk goes on without interruption, as though he told his life to his friends in the form of a story, though there is no doubt, from other accounts of it, that the conversation that evening was general. Though the guests did not interrupt Father Zossima much, yet they too talked, perhaps even told something themselves. Besides, Father Zossima could not have carried on an uninterrupted narrative, for he was sometimes gasping for breath, his voice failed him, and he even lay down to rest on his bed, though he did not fall asleep and his visitors did not leave their seats. Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке своей и из прежних бесед с учителем своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь свою в виде повести, обращаясь к друзьям своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя гости хозяина своего мало перебивали, но все же говорили и от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже и от себя поведали и рассказали что-либо, к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть на постель свою, хотя и не засыпал, а гости не покидали мест своих. Once or twice the conversation was interrupted by Father Paissy's reading the Gospel. Раз или два беседа прерывалась чтением Евангелия, читал отец Паисий. It is worthy of note, too, that no one of them supposed that he would die that night, for on that evening of his life after his deep sleep in the day he seemed suddenly to have found new strength, which kept him up through this long conversation. Замечательно тоже, что никто из них, однако же, не полагал, что умрет он в самую эту же ночь, тем более что в этот последний вечер жизни своей он, после глубокого дневного сна, вдруг как бы обрел в себе новую силу, поддерживавшую его во всю длинную эту беседу с друзьями. It was like a last effort of love which gave him marvellous energy; only for a little time, however, for his life was cut short immediately.. But of that later. Это было как бы последним умилением, поддержавшим в нем неимоверное оживление, но на малый лишь срок, ибо жизнь его пресеклась вдруг... Но об этом после. I will only add now that I have preferred to confine myself to the account given by Alexey Fyodorovitch Karamazov. Теперь же хочу уведомить, что предпочел, не излагая всех подробностей беседы, ограничиться лишь рассказом старца по рукописи Алексея Федоровича Карамазова. It will be shorter and not so fatiguing, though, of course, as I must repeat, Alyosha took a great deal from previous conversations and added them to it. Будет оно короче, да и не столь утомительно, хотя, конечно, повторяю это, многое Алеша взял и из прежних бесед и совокупил вместе. Notes of the Life of the deceased Priest and Monk, the Elder Zossima, taken from his own words by Alexey Fyodorovitch Karamazov. II Из жития в бозе преставившегося иеросхимонаха старца Зосимы, составлено с собственных слов его Алексеем Федоровичем Карамазовым BIOGRAPHICAL NOTES Сведения биографические (a) Father Zossima's Brother. а) О юноше брате старца Зосимы Beloved fathers and teachers, I was born in a distant province in the north, in the town of V. My father was a gentleman by birth, but of no great consequence or position. Возлюбленные отцы и учители, родился я в далекой губернии северной, в городе В., от родителя дворянина, но не знатного и не весьма чиновного. He died when I was only two years old, and I don't remember him at all. Скончался он, когда было мне всего лишь два года от роду, и не помню я его вовсе. He left my mother a small house built of wood, and a fortune, not large, but sufficient to keep her and her children in comfort. Оставил он матушке моей деревянный дом небольшой и некоторый капитал, не великий, достаточный, чтобы прожить с детьми не нуждаясь. There were two of us, my elder brother Markel and I. А было нас всего у матушки двое: я, Зиновий, и старший брат мой, Маркел. He was eight years older than I was, of hasty, irritable temperament, but kind-hearted and never ironical. He was remarkably silent, especially at home with me, his mother, and the servants. Был он старше меня годов на восемь, характера вспыльчивого и раздражительного, но добрый, не насмешливый и странно как молчаливый, особенно в своем доме, со мной, с матерью и с прислугой. He did well at school, but did not get on with his school-fellows, though he never quarrelled, at least so my mother has told me. Учился в гимназии хорошо, но с товарищами своими не сходился, хотя и не ссорился, так по крайней мере запомнила о нем матушка. Six months before his death, when he was seventeen, he made friends with a political exile who had been banished from Moscow to our town for freethinking, and led a solitary existence there. За полгода до кончины своей, когда уже минуло ему семнадцать лет, повадился он ходить к одному уединенному в нашем городе человеку, как бы политическому ссыльному, высланному из Москвы в наш город за вольнодумство. He was a good scholar who had gained distinction in philosophy in the university. Был же этот ссыльный немалый ученый и знатный философ в университете. Something made him take a fancy to Markel, and he used to ask him to see him. Почему-то он полюбил Маркела и стал принимать его. The young man would spend whole evenings with him during that winter, till the exile was summoned to Petersburg to take up his post again at his own request, as he had powerful friends. Просиживал у него юноша целые вечера, и так во всю зиму, доколе не потребовали обратно ссыльного на государственную службу в Петербург, по собственной просьбе его, ибо имел покровителей. It was the beginning of Lent, and Markel would not fast, he was rude and laughed at it. Начался Великий пост, а Маркел не хочет поститься, бранится и над этим смеется: "That's all silly twaddle, and there is no God," he said, horrifying my mother, the servants, and me too. For though I was only nine, I too was aghast at hearing such words. "Все это бредни, говорит, и нет никакого и Бога", - так что в ужас привел и мать и прислугу, да и меня малого, ибо хотя был я и девяти лет всего, но, услышав слова сии, испугался очень и я. We had four servants, all serfs. Прислуга же была у нас вся крепостная, четверо человек, все купленные на имя знакомого нам помещика. I remember my mother selling one of the four, the cook Afimya, who was lame and elderly, for sixty paper roubles, and hiring a free servant to take her place. Еще помню, как из сих четверых продала матушка одну, кухарку Афимью, хромую и пожилую, за шестьдесят рублей ассигнациями, а на место ее наняла вольную. In the sixth week in Lent, my brother, who was never strong and had a tendency to consumption, was taken ill. He was tall but thin and delicate-looking, and of very pleasing countenance. И вот на шестой неделе поста стало вдруг брату хуже, а был он и всегда нездоровый, грудной, сложения слабого и наклонный к чахотке; роста же немалого, но тонкий и хилый, лицом же весьма благообразен. I suppose he caught cold, anyway the doctor, who came, soon whispered to my mother that it was galloping consumption, that he would not live through the spring. Простудился он, что ли, но доктор прибыл и вскоре шепнул матушке, что чахотка скоротечная и что весны не переживет. My mother began weeping, and, careful not to alarm my brother, she entreated him to go to church, to confess and take the sacrament, as he was still able to move about. Стала мать плакать, стала просить брата с осторожностию (более для того, чтобы не испугать его), чтобы поговел и причастился святых Божиих таин, ибо был он тогда еще на ногах. This made him angry, and he said something profane about the church. He grew thoughtful, however; he guessed at once that he was seriously ill, and that that was why his mother was begging him to confess and take the sacrament. Услышав, рассердился и выбранил храм Божий, однако задумался: догадался сразу, что болен опасно и что потому-то родительница и посылает его, пока силы есть, поговеть и причаститься. He had been aware, indeed, for a long time past, that he was far from well, and had a year before coolly observed at dinner to your mother and me, Впрочем, и сам уже знал, что давно нездоров, и еще за год пред тем проговорил раз за столом мне и матери хладнокровно: "My life won't be long among you, I may not live another year," which seemed now like a prophecy. "Не жилец я на свете меж вами, может, и года не проживу", и вот словно и напророчил. Three days passed and Holy Week had come. Прошло дня три, и настала Страстная неделя. And on Tuesday morning my brother began going to church. И вот брат со вторника утра пошел говеть. "I am doing this simply for your sake, mother, to please and comfort you," he said. "Я это, матушка, собственно для вас делаю, чтоб обрадовать вас и успокоить", - сказал он ей. My mother wept with joy and grief. Заплакала мать от радости, да и с горя: "His end must be near," she thought, "if there's such a change in him." "Знать, близка кончина его, коли такая в нем вдруг перемена". But he was not able to go to church long, he took to his bed, so he had to confess and take the sacrament at home. Но недолго походил он в церковь, слег, так что исповедовали и причастили его уже дома. It was a late Easter, and the days were bright, fine, and full of fragrance. Дни наступили светлые, ясные, благоуханные, Пасха была поздняя. I remember he used to cough all night and sleep badly, but in the morning he dressed and tried to sit up in an arm-chair. Всю-то ночь он, я помню, кашляет, худо спит, а наутро всегда оденется и попробует сесть в мягкие кресла. That's how I remember him sitting, sweet and gentle, smiling, his face bright and joyous, in spite of his illness. Так и запомню его: сидит тихий, кроткий, улыбается, сам больной, а лик веселый, радостный. A marvellous change passed over him, his spirit seemed transformed. Изменился он весь душевно - такая дивная началась в нем вдруг перемена! The old nurse would come in and say, Войдет к нему в комнату старая нянька: "Let me light the lamp before the holy image, my dear." "Позволь, голубчик, я и у тебя лампаду зажгу пред образом". And once he would not have allowed it and would have blown it out. А он прежде не допускал, задувал даже. "Light it, light it, dear, I was a wretch to have prevented you doing it. "Зажигай, милая, зажигай, изверг я был, что претил вам прежде. You are praying when you light the lamp, and I am praying when I rejoice seeing you. Ты Богу, лампадку зажигая, молишься, а я, на тебя радуясь, молюсь. So we are praying to the same God." Значит, одному Богу и молимся". Those words seemed strange to us, and mother would go to her room and weep, but when she went in to him she wiped her eyes and looked cheerful. Странными казались нам эти снова, а мать уйдет к себе и все плачет, только к нему входя обтирала глаза и принимала веселый вид. "Mother, don't weep, darling," he would say, "I've long to live yet, long to rejoice with you, and life is glad and joyful." "Матушка, не плачь, голубушка, - говорит, бывало, - много еще жить мне, много веселиться с вами, а жизнь-то, жизнь-то веселая, радостная!" - "Ah, dear boy, how can you talk of joy when you lie feverish at night, coughing as though you would tear yourself to pieces." "Ах, милый, ну какое тебе веселье, когда ночь горишь в жару да кашляешь, так что грудь тебе чуть не разорвет". - "Don't cry, mother," he would answer, "life is paradise, and we are all in paradise, but we won't see it; if we would, we should have heaven on earth the next day." "Мама, - отвечает ей, - не плачь, жизнь есть рай, и все мы в раю, да не хотим знать того, а если бы захотели узнать, завтра же и стал бы на всем свете рай". Everyone wondered at his words, he spoke so strangely and positively; we were all touched and wept. И дивились все словам его, так он это странно и так решительно говорил; умилялись и плакали. Friends came to see us. Приходили к нам знакомые: "Dear ones," he would say to them, "what have I done that you should love me so, how can you love anyone like me, and how was it I did not know, I did not appreciate it before?" "Милые, говорит, дорогие, и чем я заслужил, что вы меня любите, за что вы меня такого любите, и как я того прежде не знал, не ценил". When the servants came in to him he would say continually, Входящим слугам говорил поминутно: "Dear, kind people, why are you doing so much for me, do I deserve to be waited on? "Милые мои, дорогие, за что вы мне служите, да и стою ли я того, чтобы служить-то мне? If it were God's will for me to live, I would wait on you, for all men should wait on one another." Если бы помиловал Бог и оставил в живых, стал бы сам служить вам, ибо все должны один другому служить". Mother shook her head as she listened. Матушка, слушая, качала головой: "My darling, it's your illness makes you talk like that." "Дорогой ты мой, от болезни ты так говоришь". - "Mother darling," he would say, "there must be servants and masters, but if so I will be the servant of my servants, the same as they are to me. "Мама, радость моя, говорит, нельзя, чтобы не было господ и слуг, но пусть же и я буду слугой моих слуг, таким же, каким и они мне. And another thing, mother, every one of us has sinned against all men, and I more than any." Да еще скажу тебе, матушка, что всякий из нас пред всеми во всем виноват, а я более всех". Mother positively smiled at that, smiled through her tears. Матушка так даже тут усмехнулась, плачет и усмехается: "Why, how could you have sinned against all men, more than all? "Ну и чем это ты, говорит, пред всеми больше всех виноват? Robbers and murderers have done that, but what sin have you committed yet, that you hold yourself more guilty than all?" Там убийцы, разбойники, а ты чего такого успел нагрешить, что себя больше всех обвиняешь?" - "Mother, little heart of mine," he said (he had begun using such strange caressing words at that time), "little heart of mine, my joy, believe me, everyone is really responsible to all men for all men and for everything. "Матушка, кровинушка ты моя, говорит (стал он такие любезные слова тогда говорить, неожиданные), кровинушка ты моя милая, радостная, знай, что воистину всякий пред всеми за всех и за все виноват. I don't know how to explain it to you, but I feel it is so, painfully even. Не знаю я, как истолковать тебе это, но чувствую, что это так до мучения. And how is it we went on then living, getting angry and not knowing?" И как это мы жили, сердились и ничего не знали тогда?" So he would get up every day, more and more sweet and joyous and full of love. Так он вставал со сна, каждый день все больше и больше умиляясь и радуясь и весь трепеща любовью. When the doctor, an old German called Eisenschmidt, came: Приедет, бывало, доктор - старик немец Эйзеншмидт ездил: "Well, doctor, have I another day in this world?" he would ask, joking. "Ну что, доктор, проживу я еще денек-то на свете?" - шутит, бывало, с ним. "You'll live many days yet," the doctor would answer, "and months and years too." "Не то что день, и много дней проживете, -ответит, бывало, доктор, - и месяцы, и годы еще проживете". - "Months and years!" he would exclaim. "Why reckon the days? One day is enough for a man to know all happiness. "Да чего годы, чего месяцы! - воскликнет, бывало, - что тут дни-то считать, и одного дня довольно человеку, чтобы все счастие узнать. My dear ones, why do we quarrel, try to outshine each other and keep grudges against each other? Let's go straight into the garden, walk and play there, love, appreciate, and kiss each other, and glorify life." Милые мои, чего мы ссоримся, друг пред другом хвалимся, один на другом обиды помним: прямо в сад пойдем и станем гулять и резвиться, друг друга любить и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлять". - "Your son cannot last long," the doctor told my mother, as she accompanied him the door. "The disease is affecting his brain." "Не жилец он на свете, ваш сын, - промолвил доктор матушке, когда провожала она его до крыльца, - он от болезни впадает в помешательство". The windows of his room looked out into the garden, and our garden was a shady one, with old trees in it which were coming into bud. The first birds of spring were flitting in the branches, chirruping and singing at the windows. Выходили окна его комнаты в сад, а сад у нас был тенистый, с деревьями старыми, на деревьях завязались весенние почки, прилетели ранние птички, гогочут, поют ему в окна. And looking at them and admiring them, he began suddenly begging their forgiveness too: И стал он вдруг, глядя на них и любуясь, просить и у них прощения: "Birds of heaven, happy birds, forgive me, for I have sinned against you too." "Птички Божии, птички радостные, простите и вы меня, потому что и пред вами я согрешил". None of us could understand that at the time, but he shed tears of joy. Этого уж никто тогда у нас не мог понять, а он от радости плачет: "Yes," he said, "there was such a glory of God all about me: birds, trees, meadows, sky; only I lived in shame and dishonoured it all and did not notice the beauty and glory." "Да, говорит, была такая Божия слава кругом меня: птички, деревья, луга, небеса, один я жил в позоре, один все обесчестил, а красы и славы не приметил вовсе". - "You take too many sins on yourself," mother used to say, weeping. "Уж много ты на себя грехов берешь", - плачет, бывало, матушка. "Mother, darling, it's for joy, not for grief I am crying. Though I can't explain it to you, I like to humble myself before them, for I don't know how to love them enough. "Матушка, радость моя, я ведь от веселья, а не от горя это плачу; мне ведь самому хочется пред ними виноватым быть, растолковать только тебе не могу, ибо не знаю, как их и любить. If I have sinned against everyone, yet all forgive me, too, and that's heaven. Пусть я грешен пред всеми, зато и меня все простят, вот и рай. Am I not in heaven now?" Разве я теперь не в раю?" And there was a great deal more I don't remember. И много еще было, чего и не припомнить и не вписать. I remember I went once into his room when there was no one else there. Помню, однажды вошел я к нему один, когда никого у него не было. It was a bright evening, the sun was setting, and the whole room was lighted up. Час был вечерний, ясный, солнце закатывалось и всю комнату осветило косым лучом. He beckoned me, and I went up to him. He put his hands on my shoulders and looked into my face tenderly, lovingly; he said nothing for a minute, only looked at me like that. Поманил он меня, увидав, подошел я к нему, взял он меня обеими руками за плечи, глядит мне в лицо умиленно, любовно; ничего не сказал, только поглядел так с минуту: "Well," he said, "run and play now, enjoy life for me too." "Ну, говорит, ступай теперь, играй, живи за меня!" I went out then and ran to play. Вышел я тогда и пошел играть. And many times in my life afterwards I remembered even with tears how he told me to enjoy life for him too. А в жизни потом много раз припоминал уже со слезами, как он велел жить за себя. There were many other marvellous and beautiful sayings of his, though we did not understand them at the time. Много еще говорил он таких дивных и прекрасных, хотя и непонятных нам тогда слов. He died the third week after Easter. He was fully conscious though he could not talk; up to his last hour he did not change. He looked happy, his eyes beamed and sought us, he smiled at us, beckoned us. Скончался же на третьей неделе после Пасхи, в памяти, и хотя и говорить уже перестал, но не изменился до самого последнего своего часа: смотрит радостно, в очах веселье, взглядами нас ищет, улыбается нам, нас зовет. There was a great deal of talk even in the town about his death. Даже в городе много говорили о его кончине. I was impressed by all this at the time, but not too much so, though I cried a good deal at his funeral. Потрясло меня все это тогда, но не слишком, хоть и плакал я очень, когда его хоронили. I was young then, a child, but a lasting impression, a hidden feeling of it all, remained in my heart, ready to rise up and respond when the time came. Юн был, ребенок, но на сердце осталось все неизгладимо, затаилось чувство. В свое время должно было все восстать и откликнуться. So indeed it happened. Так оно и случилось. (b) Of the Holy Scriptures in the Life of Father Zossima. б) О Священном Писании в жизни отца Зосимы I was left alone with my mother. Остались мы тогда одни с матушкой. Her friends began advising her to send me to Petersburg as other parents did. "You have only one son now," they said, "and have a fair income, and you will be depriving him perhaps of a brilliant career if you keep him here." Посоветовали ей скоро добрые знакомые, что вот, дескать, остался всего один у вас сынок, и не бедные вы, капитал имеете, так по примеру прочих почему бы сына вашего не отправить вам в Петербург, а оставшись здесь, знатной, может быть, участи его лишите. They suggested I should be sent to Petersburg to the Cadet Corps, that I might afterwards enter the Imperial Guard. И надоумили матушку меня в Петербург в кадетский корпус свезти, чтобы в императорскую гвардию потом поступить. My mother hesitated for a long time, it was awful to part with her only child, but she made up her mind to it at last, though not without many tears, believing she was acting for my happiness. Матушка долго колебалась: как это с последним сыном расстаться, но, однако, решилась, хотя и не без многих слез, думая счастию моему способствовать. She brought me to Petersburg and put me into the Cadet Corps, and I never saw her again. For she too died three years afterwards. She spent those three years mourning and grieving for both of us. Свезла она меня в Петербург да и определила, а с тех пор я ее и не видал вовсе; ибо через три года сама скончалась, все три года по нас обоих грустила и трепетала. From the house of my childhood I have brought nothing but precious memories, for there are no memories more precious than those of early childhood in one's first home. And that is almost always so if there is any love and harmony in the family at all. Из дома родительского вынес я лишь драгоценные воспоминания, ибо нет драгоценнее воспоминаний у человека, как от первого детства его в доме родительском, и это почти всегда так, если даже в семействе хоть только чуть-чуть любовь да союз. Indeed, precious memories may remain even of a bad home, if only the heart knows how to find what is precious. Да и от самого дурного семейства могут сохраниться воспоминания драгоценные, если только сама душа твоя способна искать драгоценное. With my memories of home I count, too, my memories of the Bible, which, child as I was, I was very eager to read at home. К воспоминаниям же домашним причитаю и воспоминания о Священной истории, которую в доме родительском, хотя и ребенком, я очень любопытствовал знать. I had a book of Scripture history then with excellent pictures, called A Hundred and Four Stories from the Old and New Testament, and I learned to read from it. Была у меня тогда книга, Священная история, с прекрасными картинками, под названием "Сто четыре Священные истории Ветхого и Нового Завета", и по ней я и читать учился. I have it lying on my shelf now; I keep it as a precious relic of the past. И теперь она у меня здесь на полке лежит, как драгоценную память сохраняю. But even before I learned to read, I remember first being moved to devotional feeling at eight years old. Но и до того еще как читать научился, помню, как в первый раз посетило меня некоторое проникновение духовное, еще восьми лет от роду. My mother took me alone to mass (I don't remember where my brother was at the time) on the Monday before Easter. Повела матушка меня одного (не помню, где был тогда брат) во храм Господень, в Страстную неделю в понедельник к обедне. It was a fine day, and I remember to-day, as though I saw it now, how the incense rose from the censer and softly floated upwards and, overhead in the cupola, mingled in rising waves with the sunlight that streamed in at the little window. День был ясный, и я, вспоминая теперь, точно вижу вновь, как возносился из кадила фимиам и тихо восходил вверх, а сверху в куполе, в узенькое окошечко, так и льются на нас в церковь Божьи лучи, и, восходя к ним волнами, как бы таял в них фимиам. I was stirred by the sight, and for the first time in my life I consciously received the seed of God's word in my heart. Смотрел я умиленно и в первый раз от роду принял я тогда в душу первое семя слова Божия осмысленно. A youth came out into the middle of the church carrying a big book, so large that at the time I fancied he could scarcely carry it. He laid it on the reading desk, opened it, and began reading, and suddenly for the first time I understood something read in the church of God. Вышел на средину храма отрок с большою книгой, такою большою, что, показалось мне тогда, с трудом даже и нес ее, и возложил на налой, отверз и начал читать, и вдруг я тогда в первый раз нечто понял, в первый раз в жизни понял, что во храме Божием читают. In the land of Uz, there lived a man, righteous and God-fearing, and he had great wealth, so many camels, so many sheep and asses, and his children feasted, and he loved them very much and prayed for them. "It may be that my sons have sinned in their feasting." Был муж в земле Уц, правдивый и благочестивый, и было у него столько-то богатства, столько-то верблюдов, столько овец и ослов, и дети его веселились, и любил он их очень, и молил за них Бога: может, согрешили они, веселясь. Now the devil came before the Lord together with the sons of God, and said to the Lord that he had gone up and down the earth and under the earth. И вот восходит к Богу диавол вместе с сынами Божьими и говорит Господу, что прошел по всей земле и под землею. "And hast thou considered my servant Job?" God asked of him. "А видел ли раба моего Иова?" - спрашивает его Бог. And God boasted to the devil, pointing to His great and holy servant. И похвалился Бог диаволу, указав на великого святого раба своего. And the devil laughed at God's words. И усмехнулся диавол на слова Божии: "Give him over to me and Thou wilt see that Thy servant will murmur against Thee and curse Thy name." "Предай его мне и увидишь, что возропщет раб твой и проклянет твое имя". And God gave up the just man He loved so, to the devil. And the devil smote his children and his cattle and scattered his wealth, all of a sudden like a thunderbolt from heaven. And Job rent his mantle and fell down upon the ground and cried aloud, И предал Бог своего праведника, столь им любимого, диаволу, и поразил диавол детей его, и скот его, и разметал богатство его, все вдруг, как Божиим громом, и разодрал Иов одежды свои, и бросился на землю, и возопил: "Naked came I out of my mother's womb, and naked shall I return into the earth; the Lord gave and the Lord has taken away. "Наг вышел из чрева матери, наг и возвращусь в землю, Бог дал, Бог и взял. Blessed be the name of the Lord for ever and ever." Буди имя Господне благословенно отныне и до века!" Fathers and teachers, forgive my tears now, for all my childhood rises up again before me, and I breathe now as I breathed then, with the breast of a little child of eight, and I feel as I did then, awe and wonder and gladness. Отцы и учители, пощадите теперешние слезы мои - ибо все младенчество мое как бы вновь восстает предо мною, и дышу теперь, как дышал тогда детскою восьмилетнею грудкой моею, и чувствую, как тогда, удивление, и смятение, и радость. The camels at that time caught my imagination, and Satan, who talked like that with God, and God who gave His servant up to destruction, and His servant crying out: И верблюды-то так тогда мое воображение заняли, и сатана, который так с Богом говорит, и Бог, отдавший раба своего на погибель, и раб его, восклицающий: "Blessed be Thy name although Thou dost punish me," and then the soft and sweet singing in the church: "Буди имя твое благословенно, несмотря на то, что казнишь меня", - а затем тихое и сладостное пение во храме: "Let my prayer rise up before Thee," and again incense from the priest's censer and the kneeling and the prayer. "Да исправится молитва моя", и снова фимиам от кадила священника и коленопреклоненная молитва! Ever since then- only yesterday I took it up- I've never been able to read that sacred tale without tears. С тех пор - даже вчера еще взял ее - и не могу читать эту пресвятую повесть без слез. And how much that is great, mysterious and unfathomable there is in it! А и сколько тут великого, тайного, невообразимого! Afterwards I heard the words of mockery and blame, proud words, "How could God give up the most loved of His saints for the diversion of the devil, take from him his children, smite him with sore boils so that he cleansed the corruption from his sores with a potsherd- and for no object except to boast to the devil Слышал я потом слова насмешников и хулителей, слова гордые: как это мог Господь отдать любимого из святых своих на потеху диаволу, отнять от него детей, поразить его самого болезнью и язвами так, что черепком счищал с себя гной своих ран, и для чего: чтобы только похвалиться пред сатаной: 'See what My saint can suffer for My sake.' "Вот что, дескать, может вытерпеть святой мой ради меня!" "But the greatness of it lies just in the fact that it is a mystery- that the passing earthly show and the eternal verity are brought together in it. Но в том и великое, что тут тайна, - что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе. In the face of the earthly truth, the eternal truth is accomplished. Пред правдой земною совершается действие вечной правды. The Creator, just as on the first days of creation He ended each day with praise: Тут Творец, как и в первые дни творения, завершая каждый день похвалою: "That is good that I have created," looks upon Job and again praises His creation. "Хорошо то, что я сотворил", - смотрит на Иова и вновь хвалится созданием своим. And Job, praising the Lord, serves not only Him but all His creation for generations and generations, and for ever and ever, since for that he was ordained. А Иов, хваля Господа, служит не только ему, но послужит и всему созданию его в роды и роды и во веки веков, ибо к тому и предназначен был. Good heavens, what a book it is, and what lessons there are in it! Господи, что это за книга и какие уроки! What a book the Bible is, what a miracle, what strength is given with it to man! Что за книга это Священное Писание, какое чудо и какая сила, данные с нею человеку! It is like a mould cast of the world and man and human nature, everything is there, and a law for everything for all the ages. Точно изваяние мира и человека и характеров человеческих, и названо все и указано на веки веков. And what mysteries are solved and revealed! God raises Job again, gives him wealth again. Many years pass by, and he has other children and loves them. И сколько тайн разрешенных и откровенных: восстановляет Бог снова Иова, дает ему вновь богатство, проходят опять многие годы, и вот у него уже новые дети, другие, и любит он их -Господи: But how could he love those new ones when those first children are no more, when he has lost them? "Да как мог бы он, казалось, возлюбить этих новых, когда тех прежних нет, когда тех лишился? Remembering them, how could he be fully happy with those new ones, however dear the new ones might be? Вспоминая тех, разве можно быть счастливым в полноте, как прежде, с новыми, как бы новые ни были ему милы?" But he could, he could. It's the great mystery of human life that old grief passes gradually into quiet, tender joy. The mild serenity of age takes the place of the riotous blood of youth. I bless the rising sun each day, and, as before, my heart sings to meet it, but now I love even more its setting, its long slanting rays and the soft, tender, gentle memories that come with them, the dear images from the whole of my long, happy life- and over all the Divine Truth, softening, reconciling, forgiving! Но можно, можно: старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умиленную радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость: благословляю восход солнца ежедневный, и сердце мое по-прежнему поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни - а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая! My life is ending, I know that well, but every day that is left me I feel how earthly life is in touch with a new infinite, unknown, but approaching life, the nearness of which sets my soul quivering with rapture, my mind glowing and my heart weeping with joy. Friends and teachers, I have heard more than once, and of late one may hear it more often, that the priests, and above all the village priests, are complaining on all sides of their miserable income and their humiliating lot. They plainly state, even in print- I've read it myself- that they are unable to teach the Scriptures to the people because of the smallness of their means, and if Lutherans and heretics come and lead the flock astray, they let them lead them astray because they have so little to live upon. Кончается жизнь моя, знаю и слышу это, но чувствую на каждый оставшийся день мой, как жизнь моя земная соприкасается уже с новою, бесконечною, неведомою, но близко грядущею жизнью, от предчувствия которой трепещет восторгом душа моя, сияет ум и радостно плачет сердце... Други и учители, слышал я не раз, а теперь в последнее время еще слышнее стало о том, как у нас иереи Божии, а пуще всего сельские, жалуются слезно и повсеместно на малое свое содержание и на унижение свое и прямо заверяют, даже печатно, - читал сие сам, -что не могут они уже теперь будто бы толковать народу Писание, ибо мало у них содержания, и если приходят уже лютеране и еретики и начинают отбивать стадо, то и пусть отбивают, ибо мало-де у нас содержания. May the Lord increase the sustenance that is so precious to them, for their complaint is just, too. But of a truth I say, if anyone is to blame in the matter, half the fault is ours. Господи! думаю, дай Бог им более сего столь драгоценного для них содержания (ибо справедлива и их жалоба), но воистину говорю: если кто виноват сему, то наполовину мы сами! For he may be short of time, he may say truly that he is overwhelmed all the while with work and services, but still it's not all the time, even he has an hour a week to remember God. Ибо пусть нет времени, пусть он справедливо говорит, что угнетен все время работой и требами, но не все же ведь время, ведь есть же и у него хоть час один во всю-то неделю, чтоб и о Боге вспомнить. And he does not work the whole year round. Да и не круглый же год работа. Let him gather round him once a week, some hour in the evening, if only the children at first- the fathers will hear of it and they too will begin to come. Собери он у себя раз в неделю, в вечерний час, сначала лишь только хоть деток, - прослышат отцы, и отцы приходить начнут. There's no need to build halls for this, let him take them into his own cottage. They won't spoil his cottage, they would only be there one hour. Да и не хоромы же строить для сего дела, а просто к себе в избу прими; не страшись, не изгадят они твою избу, ведь всего-то на час один собираешь. Let him open that book and begin reading it without grand words or superciliousness, without condescension to them, but gently and kindly, being glad that he is reading to them and that they are listening with attention, loving the words himself, only stopping from time to time to explain words that are not understood by the peasants. Don't be anxious, they will understand everything, the orthodox heart will understand all! Разверни-ка он им эту книгу и начни читать без премудрых слов и без чванства, без возношения над ними, а умиленно и кротко, сам радуясь тому, что читаешь им и что они тебя слушают и понимают тебя, сам любя словеса сии, изредка лишь остановись и растолкуй иное непонятное простолюдину слово, не беспокойся, поймут всё, всё поймет православное сердце! Let him read them about Abraham and Sarah, about Isaac and Rebecca, of how Jacob went to Laban and wrestled with the Lord in his dream and said, Прочти им об Аврааме и Сарре, об Исааке и Ревекке, о том, как Иаков пошел к Лавану и боролся во сне с Господом и сказал: "This place is holy"- and he will impress the devout mind of the peasant. "Страшно место сие", - и поразишь благочестивый ум простолюдина. Let him read, especially to the children, how the brothers sold Joseph, the tender boy, the dreamer and prophet, into bondage, and told their father that a wild beast had devoured him, and showed him his blood-stained clothes. Прочти им, а деткам особенно, о том, как братья продали в рабство родного брата своего, отрока милого, Иосифа, сновидца и пророка великого, а отцу сказали, что зверь растерзал его сына, показав окровавленную одежду его. Let him read them how the brothers afterwards journeyed into Egypt for corn, and Joseph, already a great ruler, unrecognised by them, tormented them, accused them, kept his brother Benjamin, and all through love: Прочти, как потом братья приезжали за хлебом в Египет, и Иосиф, уже царедворец великий, ими не узнанный, мучил их, обвинил, задержал брата Вениамина, и все любя: "I love you, and loving you I torment you." "Люблю вас и, любя, мучаю". For he remembered all his life how they had sold him to the merchants in the burning desert by the well, and how, wringing his hands, he had wept and besought his brothers not to sell him as a slave in a strange land. And how, seeing them again after many years, he loved them beyond measure, but he harassed and tormented them in love. Ибо ведь всю жизнь свою вспоминал неустанно, как продали его где-нибудь там в горячей степи, у колодца, купцам, и как он, ломая руки, плакал и молил братьев не продавать его рабом в чужую землю, и вот, увидя их после стольких лет, возлюбил их вновь безмерно, но томил их и мучил их, все любя. He left them at last not able to bear the suffering of his heart, flung himself on his bed and wept. Then, wiping his tears away, he went out to them joyful and told them, Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца своего, бросается на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: "Brothers, I am your brother Joseph" Let him read them further how happy old Jacob was on learning that his darling boy was still alive, and how he went to Egypt leaving his own country, and died in a foreign land, bequeathing his great prophecy that had lain mysteriously hidden in his meek and timid heart all his life, that from his offspring, from Judah, will come the great hope of the world, the Messiah and Saviour. "Братья, я Иосиф, брат ваш!" Пусть прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся в Египет, бросив даже Отчизну, и умер в чужой земле, изрекши на веки веков в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, примиритель и спаситель его! Fathers and teachers, forgive me and don't be angry, that like a little child I've been babbling of what you know long ago, and can teach me a hundred times more skilfully. Отцы и учители, простите и не сердитесь, что как малый младенец толкую о том, что давно уже знаете и о чем меня же научите, стократ искуснее и благолепнее. I only speak from rapture, and forgive my tears, for I love the Bible. От восторга лишь говорю сие, и простите слезы мои, ибо люблю книгу сию! Let him too weep, the priest of God, and be sure that the hearts of his listeners will throb in response. Пусть заплачет и он, иерей Божий, и увидит, что сотрясутся в ответ ему сердца его слушающих. Only a little tiny seed is needed- drop it into the heart of the peasant and it won't die, it will live in his soul all his life, it will be hidden in the midst of his darkness and sin, like a bright spot, like a great reminder. Нужно лишь малое семя, крохотное: брось он его в душу простолюдина, и не умрет оно, будет жить в душе его во всю жизнь, таиться в нем среди мрака, среди смрада грехов его, как светлая точка, как великое напоминание. And there's no need of much teaching or explanation, he will understand it all simply. И не надо, не надо много толковать и учить, все поймет он просто. Do you suppose that the peasants don't understand? Думаете ли вы, что не поймет простолюдин? Try reading them the touching story of the fair Esther and the haughty Vashti; or the miraculous story of Jonah in the whale. Попробуйте прочтите ему далее повесть, трогательную и умилительную, о прекрасной Эсфири и надменной Вастии; или чудное сказание о пророке Ионе во чреве китове. Don't forget either the parables of Our Lord, choose especially from the Gospel of St. Luke (that is what I did), and then from the Acts of the Apostles the conversion of St. Paul (that you mustn't leave out on any account), and from the Lives of the Saints, for instance, the life of Alexey, the man of God and, greatest of all, the happy martyr and the seer of God, Mary of Egypt- and you will penetrate their hearts with these simple tales. Give one hour a week to it in spite of your poverty, only one little hour. Не забудьте тоже притчи Г осподни, преимущественно по Евангелию от Луки (так я делал), а потом из Деяний апостольских обращение Савла (это непременно, непременно!), а наконец, и из Четьи-Миней хотя бы житие Алексея человека Божия и великой из великих радостной страдалицы, боговидицы и христоносицы матери Марии Египтяныни - и пронзишь ему сердце его сими простыми сказаниями, и всего-то лишь час в неделю, невзирая на малое свое содержание, один часок. And you will see for yourselves that our people is gracious and grateful, and will repay you a hundred foId. Mindful of the kindness of their priest and the moving words they have heard from him, they will of their own accord help him in his fields and in his house and will treat him with more respect than before- so that it will even increase his worldly well-being too. И увидит сам, что милостив народ наш и благодарен, отблагодарит во сто крат; помня радение иерея и умиленные слова его, поможет ему на ниве его добровольно, поможет и в дому его, да и уважением воздаст ему большим прежнего - вот уже и увеличится содержание его. The thing is so simple that sometimes one is even afraid to put it into words, for fear of being laughed at, and yet how true it is! Дело столь простодушное, что иной раз боимся даже и высказать, ибо над тобою же засмеются, а между тем сколь оно верное! One who does not believe in God will not believe in God's people. Кто не верит в Бога, тот и в народ Божий не поверит. He who believes in God's people will see His Holiness too, even though he had not believed in it till then. Кто же уверовал в народ Божий, тот узрит и святыню его, хотя бы и сам не верил в нее до того вовсе. Only the people and their future spiritual power will convert our atheists, who have torn themselves away from their native soil. Лишь народ и духовная сила его грядущая обратит отторгнувшихся от родной земли атеистов наших. And what is the use of Christ's words, unless we set an example? И что за слово Христово без примера? The people is lost without the Word of God, for its soul is athirst for the Word and for all that is good. Г ибель народу без слова Божия, ибо жаждет душа его слова и всякого прекрасного восприятия. In my youth, long ago, nearly forty years ago, I travelled all over Russia with Father Anfim, collecting funds for our monastery, and we stayed one night on the bank of a great navigable river with some fishermen. A good looking peasant lad, about eighteen, joined us; he had to hurry back next morning to pull a merchant's barge along the bank. В юности моей, давно уже, чуть не сорок лет тому, ходили мы с отцом Анфимом по всей Руси, собирая на монастырь подаяние, и заночевали раз на большой реке судоходной, на берегу, с рыбаками, а вместе с нами присел один благообразный юноша, крестьянин, лет уже восемнадцати на вид, поспешал он к своему месту назавтра купеческую барку бечевою тянуть. I noticed him looking straight before him with clear and tender eyes. И вижу я, смотрит он пред собой умиленно и ясно. It was a bright, warm, still, July night, a cool mist rose from the broad river, we could hear the plash of a fish, the birds were still, all was hushed and beautiful, everything praying to God. Ночь светлая, тихая, теплая, июльская, река широкая, пар от нее поднимается, свежит нас, слегка всплеснет рыбка, птички замолкли, все тихо, благолепно, все Богу молится. Only we two were not sleeping, the lad and I, and we talked of the beauty of this world of God's and of the great mystery of it. И не спим мы только оба, я да юноша этот, и разговорились мы о красе мира сего Божьего и о великой тайне его. Every blade of grass, every insect, ant, and golden bee, all so marvellously know their path, though they have not intelligence, they bear witness to the mystery of God and continually accomplish it themselves. I saw the dear lad's heart was moved. Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчелка золотая, все-то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну Божию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами, и, вижу я, разгорелось сердце милого юноши. He told me that he loved the forest and the forest birds. He was a bird-catcher, knew the note of each of them, could call each bird. "I know nothing better than to be in the forest," said he, "though all things are good." Поведал он мне, что лес любит, птичек лесных; был он птицелов, каждый их свист понимал, каждую птичку приманить умел; лучше того как в лесу ничего я, говорит, не знаю, да и все хорошо. "Truly," I answered him, "all things are good and fair, because all is truth. "Истинно, - отвечаю ему, - все хорошо и великолепно, потому что все истина. Look," said I, "at the horse, that great beast that is so near to man; or the lowly, pensive ox, which feeds him and works for him; look at their faces, what meekness, what devotion to man, who often beats them mercilessly. What gentleness, what confidence and what beauty! Посмотри, - говорю ему, - на коня, животное великое, близ человека стоящее, али на вола, его питающего и работающего ему, понурого и задумчивого, посмотри на лики их: какая кротость, какая привязанность к человеку, часто бьющему его безжалостно, какая незлобивость, какая доверчивость и какая красота в его лике. It's touching to know that there's no sin in them, for all, all except man, is sinless, and Christ has been with them before us." Трогательно даже это и знать, что на нем нет никакого греха, ибо все совершенно, все, кроме человека, безгрешно, и с ними Христос еще раньше нашего". - "Why," asked the boy, "is Christ with them too?" "Да неужто, - спрашивает юноша, - и у них Христос?" - "It cannot but be so," said I, "since the Word is for all. All creation and all creatures, every leaf is striving to the Word, singing glory to God, weeping to Christ, unconsciously accomplishing this by the mystery of their sinless life. "Как же может быть иначе, - говорю ему, - ибо для всех слово, все создание и вся тварь, каждый листик устремляется к слову, Богу славу поет, Христу плачет, себе неведомо, тайной жития своего безгрешного совершает сие. Yonder," said I, "in the forest wanders the dreadful bear, fierce and menacing, and yet innocent in it." Вон, - говорю ему, - в лесу скитается страшный медведь, грозный и свирепый, и ничем-то в том не повинный". And I told him how once a bear came to a great saint who had taken refuge in a tiny cell in the wood. And the great saint pitied him, went up to him without fear and gave him a piece of bread. И рассказал я ему, как приходил раз медведь к великому святому, спасавшемуся в лесу, в малой келейке, и умилился над ним великий святой, бесстрашно вышел к нему и подал ему хлеба кусок: "Go along," said he, "Christ be with you," and the savage beast walked away meekly and obediently, doing no harm. "Ступай, дескать, Христос с тобой", и отошел свирепый зверь послушно и кротко, вреда не сделав. And the lad was delighted that the bear had walked away without hurting the saint, and that Christ was with him too. И умилился юноша на то, что отошел, вреда не сделав, и что и с ним Христос. "Ah," said he, "how good that is, how good and beautiful is all God's work!" "Ах, как, говорит, это хорошо, как все Божие хорошо и чудесно!" He sat musing softly and sweetly. Сидит, задумался, тихо и сладко. I saw he understood. Вижу, что понял. And he slept beside me a light and sinless sleep. И заснул он подле меня сном легким, безгрешным. May God bless youth! Благослови Господь юность! And I prayed for him as I went to sleep. И помолился я тут за него сам, отходя ко сну. Lord, send peace and light to Thy people! Господи, пошли мир и свет твоим людям! Chapter 2. (c) Recollections of Father Zossima's Youth before he became a Monk. в) Воспоминание о юности и молодости старца Зосимы еще в миру. The Duel Поединок I SPENT a long time, almost eight years, in the military cadet school at Petersburg, and in the novelty of my surroundings there, many of my childish impressions grew dimmer, though I forgot nothing. В Петербурге, в кадетском корпусе, пробыл я долго, почти восемь лет, и с новым воспитанием многое заглушил из впечатлений детских, хотя и не забыл ничего. I picked up so many new habits and opinions that I was transformed into a cruel, absurd, almost savage creature. Взамен того принял столько новых привычек и даже мнений, что преобразился в существо почти дикое, жестокое и нелепое. A surface polish of courtesy and society manners I did acquire together with the French language. But we all, myself included, looked upon the soldiers in our service as cattle. Лоск учтивости и светского обращения вместе с французским языком приобрел, а служивших нам в корпусе солдат считали мы все как за совершенных скотов, и я тоже. I was perhaps worse than the rest in that respect, for I was so much more impressionable than my companions. Я-то, может быть, больше всех, ибо изо всех товарищей был на все восприимчивее. By the time we left the school as officers, we were ready to lay down our lives for the honour of the regiment, but no one of us had any knowledge of the real meaning of honour, and if anyone had known it, he would have been the first to ridicule it. Когда вышли мы офицерами, то готовы были проливать свою кровь за оскорбленную полковую честь нашу, о настоящей же чести почти никто из нас и не знал, что она такое есть, а узнал бы, так осмеял бы ее тотчас же сам первый. Drunkenness, debauchery and devilry were what we almost prided ourselves on. Пьянством, дебоширством и ухарством чуть не гордились. I don't say that we were bad by nature, all these young men were good fellows, but they behaved badly, and I worst of all. Не скажу, чтобы были скверные; все эти молодые люди были хорошие, да вели-то себя скверно, а пуще всех я. What made it worse for me was that I had come into my own money, and so I flung myself into a life of pleasure, and plunged headlong into all the recklessness of youth. Главное то, что у меня объявился свой капитал, а потому и пустился я жить в свое удовольствие, со всем юным стремлением, без удержу, поплыл на всех парусах. I was fond of reading, yet strange to say, the Bible was the one book I never opened at that time, though I always carried it about with me, and I was never separated from it; in very truth I was keeping that book "for the day and the hour, for the month and the year," though I knew it not. Но вот что дивно: читал я тогда и книги, и даже с большим удовольствием; Библию же одну никогда почти в то время не развертывал, но никогда и не расставался с нею, а возил ее повсюду с собой: воистину берег эту книгу, сам того не ведая, "на день и час, на месяц и год". After four years of this life, I chanced to be in the town of K. where our regiment was stationed at the time. Прослужив этак года четыре, очутился я наконец в городе К., где стоял тогда наш полк. We found the people of the town hospitable, rich, and fond of entertainments. I met with a cordial reception everywhere, as I was of a lively temperament and was known to be well off, which always goes a long way in the world. Общество городское было разнообразное, многолюдное и веселое, гостеприимное и богатое, принимали же меня везде хорошо, ибо был я отроду нрава веселого, да к тому же и слыл не за бедного, что в свете значит немало. And then a circumstance happened which was the beginning of it all. Вот и случилось одно обстоятельство, послужившее началом всему. I formed an attachment to a beautiful and intelligent young girl of noble and lofty character, the daughter of people much respected. Привязался я к одной молодой и прекрасной девице, умной и достойной, характера светлого, благородного, дочери почтенных родителей. They were well-to-do people of influence and position. They always gave me a cordial and friendly reception. Люди были немалые, имели богатство, влияние и силу, меня принимали ласково и радушно. I fancied that the young lady looked on me with favour and my heart was aflame at such an idea. И вот покажись мне, что девица расположена ко мне сердечно, - разгорелось мое сердце при таковой мечте. Later on I saw and fully realised that I perhaps was not so passionately in love with her at all, but only recognised the elevation of her mind and character, which I could not indeed have helped doing. Потом уж сам постиг и вполне догадался, что, может быть, вовсе я ее и не любил с такою силой, а только чтил ее ум и характер возвышенный, чего не могло не быть. I was prevented, however, from making her an offer at the time by my selfishness; I was loath to part with the allurements of my free and licentious bachelor life in the heyday of my youth, and with my pockets full of money. Себялюбие, однако же, помешало мне сделать предложение руки в то время: тяжело и страшно показалось расстаться с соблазнами развратной, холостой и вольной жизни в таких юных летах, имея вдобавок и деньги. I did drop some hint as to my feelings however, though I put off taking any decisive step for a time. Намеки, однако ж, я сделал. Во всяком случае, отложил на малое время всякий решительный шаг. Then, all of a sudden, we were ordered off for two months to another district. А тут вдруг случись командировка в другой уезд на два месяца. On my return two months later, I found the young lady already married to a rich neighbouring landowner, a very amiable man, still young though older than I was, connected with the best Petersburg society, which I was not, and of excellent education, which I also was not. Возвращаюсь я через два месяца и вдруг узнаю, что девица уже замужем, за богатым пригородным помещиком, человеком хоть и старее меня годами, но еще молодым, имевшим связи в столице и в лучшем обществе, чего я не имел, человеком весьма любезным и сверх того образованным, а уж образования-то я не имел вовсе. I was so overwhelmed at this unexpected circumstance that my mind was positively clouded. Так я был поражен этим неожиданным случаем, что даже ум во мне помутился. The worst of it all was that, as I learned then, the young landowner had been a long while betrothed to her, and I had met him indeed many times in her house, but blinded by my conceit I had noticed nothing. Главное же в том заключалось, что, как узнал я тогда же, был этот молодой помещик женихом ее уже давно и что сам же я встречал его множество раз в ихнем доме, но не примечал ничего, ослепленный своими достоинствами. And this particularly mortified me; almost everybody had known all about it, while I knew nothing. Но вот это-то по преимуществу меня и обидело: как же это, все почти знали, а я один ничего не знал? I was filled with sudden irrepressible fury. И почувствовал я вдруг злобу нестерпимую. With flushed face I began recalling how often I had been on the point of declaring my love to her, and as she had not attempted to stop me or to warn me, she must, I concluded, have been laughing at me all the time. С краской в лице начал вспоминать, как много раз почти высказывал ей любовь мою, а так как она меня не останавливала и не предупредила, то, стало быть, вывел я, надо мною смеялась. Later on, of course, I reflected and remembered that she had been very far from laughing at me; on the contrary, she used to turn off any love-making on my part with a jest and begin talking of other subjects; but at that moment I was incapable of reflecting and was all eagerness for revenge. Потом, конечно, сообразил и припомнил, что нисколько она не смеялась, сама же, напротив, разговоры такие шутливо прерывала и зачинала на место их другие, - но тогда сообразить этого я не смог и запылал отомщением. I am surprised to remember that my wrath and revengeful feelings were extremely repugnant to my own nature, for being of an easy temper, I found it difficult to be angry with anyone for long, and so I had to work myself up artificially and became at last revolting and absurd. Вспоминаю с удивлением, что отомщение сие и гнев мой были мне самому до крайности тяжелы и противны, потому что, имея характер легкий, не мог подолгу ни на кого сердиться, а потому как бы сам искусственно разжигал себя и стал наконец безобразен и нелеп. I waited for an opportunity and succeeded in insulting my "rival" in the presence of a large company. I insulted him on a perfectly extraneous pretext, jeering at his opinion upon an important public event- it was in the year 1826- my jeer was, so people said, clever and effective. Выждал я время и раз в большом обществе удалось мне вдруг "соперника" моего оскорбить будто бы из-за самой посторонней причины, подсмеяться над одним мнением его об одном важном тогда событии - в двадцать шестом году дело было - и подсмеяться, говорили люди, удалось остроумно и ловко. Then I forced him to ask for an explanation, and behaved so rudely that he accepted my challenge in spite of the vast inequality between us, as I was younger, a person of no consequence, and of inferior rank. Затем вынудил у него объяснение и уже до того обошелся при объяснении грубо, что вызов мой он принял, несмотря на огромную разницу между нами, ибо был я и моложе его, незначителен и чина малого. I learned afterwards for a fact that it was from a jealous feeling on his side also that my challenge was accepted; he had been rather jealous of me on his wife's account before their marriage; he fancied now that if he submitted to be insulted by me and refused to accept my challenge, and if she heard of it, she might begin to despise him and waver in her love for him. Потом уж я твердо узнал, что принял он вызов мой как бы тоже из ревнивого ко мне чувства: ревновал он меня и прежде, немножко, к жене своей, еще тогда невесте; теперь же подумал, что если та узнает, что он оскорбление от меня перенес, а вызвать на поединок не решился, то чтобы не стала она невольно презирать его и не поколебалась любовь ее. I soon found a second in a comrade, an ensign of our regiment. Секунданта я достал скоро, товарища, нашего же полка поручика. In those days though duels were severely punished, yet duelling was a kind of fashion among the officers-so strong and deeply rooted will a brutal prejudice sometimes be. Тогда хоть и преследовались поединки жестоко, но была на них как бы даже мода между военными - до того дикие нарастают и укрепляются иногда предрассудки. It was the end of June, and our meeting was to take place at seven o'clock the next day on the outskirts of the town- and then something happened that in very truth was the turning point of my life. Был в исходе июнь, и вот встреча наша назавтра, за городом, в семь часов утра - и воистину случилось тут со мной нечто как бы роковое. In the evening, returning home in a savage and brutal humour, I flew into a rage with my orderly Afanasy, and gave him two blows in the face with all my might, so that it was covered with blood. С вечера возвратившись домой, свирепый и безобразный, рассердился я на моего денщика Афанасия и ударил его изо всей силы два раза по лицу, так что окровавил ему лицо. He had not long been in my service and I had struck him before, but never with such ferocious cruelty. Служил он у меня еще недавно, и случалось и прежде, что ударял его, но никогда с такою зверскою жестокостью. And, believe me, though it's forty years ago, I recall it now with shame and pain. И верите ли, милые, сорок лет тому минуло времени, а припоминаю и теперь о том со стыдом и мукой. I went to bed and slept for about three hours; when I waked up the day was breaking. Лег я спать, заснул часа три, встаю, уже начинается день. I got up- I did not want to sleep any more- I went to the window- opened it, it looked out upon the garden; I saw the sun rising; it was warm and beautiful, the birds were singing. Я вдруг поднялся, спать более не захотел, подошел к окну, отворил - отпиралось у меня в сад, - вижу, восходит солнышко, тепло, прекрасно, зазвенели птички. "What's the meaning of it?" I thought. "I feel in my heart as it were something vile and shameful. Что же это, думаю, ощущаю я в душе моей как бы нечто позорное и низкое? Is it because I am going to shed blood? Не оттого ли, что кровь иду проливать? No," I thought, "I feel it's not that. Нет, думаю, как будто и не оттого. Can it be that I am afraid of death, afraid of being killed? Не оттого ли, что смерти боюсь, боюсь быть убитым? No, that's not it, that's not it at all."... And all at once I knew what it was: it was because I had beaten Afanasy the evening before! Нет, совсем не то, совсем даже не то... И вдруг сейчас же и догадался, в чем было дело: в том, что я с вечера избил Афанасия! It all rose before my mind, it all was, as it were, repeated over again; he stood before me and I was beating him straight on the face and he was holding his arms stiffly down, his head erect, his eyes fixed upon me as though on parade. He staggered at every blow and did not even dare to raise his hands to protect himself. That is what a man has been brought to, and that was a man beating a fellow creature! Все мне вдруг снова представилось, точно вновь повторилось: стоит он предо мною, а я бью его с размаху прямо в лицо, а он держит руки по швам, голову прямо, глаза выпучил как во фронте, вздрагивает с каждым ударом и даже руки поднять, чтобы заслониться, не смеет - и это человек до того доведен, и это человек бьет человека! What a crime! Экое преступление! It was as though a sharp dagger had pierced me right through. Словно игла острая прошла мне всю душу насквозь. I stood as if I were struck dumb, while the sun was shining, the leaves were rejoicing and the birds were trilling the praise of God.... I hid my face in my hands, fell on my bed and broke into a storm of tears. Стою я как ошалелый, а солнышко-то светит, листочки-то радуются, сверкают, а птички-то, птички-то Бога хвалят... Закрыл я обеими ладонями лицо, повалился на постель и заплакал навзрыд. And then I remembered by brother Markel and what he said on his death-bed to his servants: И вспомнил я тут моего брата Маркела и слова его пред смертью слугам: "My dear ones, why do you wait on me, why do you love me, am I worth your waiting on me?" "Милые мои, дорогие, за что вы мне служите, за что меня любите, да и стою ли я, чтобы служить-то мне?" - "Yes, am I worth it?" flashed through my mind. "Да, стою ли", - вскочило мне вдруг в голову. "After all what am I worth, that another man, a fellow creature, made in the likeness and image of God, should serve me?" В самом деле, чем я так стою, чтобы другой человек, такой же, как я, образ и подобие Божие, мне служил? For the first time in my life this question forced itself upon me. He had said, Так и вонзился мне в ум в первый раз в жизни тогда этот вопрос. "Mother, my little heart, in truth we are each responsible to all for all, it's only that men don't know this. If they knew it, the world would be a paradise at once." "Матушка, кровинушка ты моя, воистину всякий пред всеми за всех виноват, не знают только этого люди, а если б узнали - сейчас был бы рай!" "God, can that too be false?" I thought as I wept. "In truth, perhaps, I am more than all others responsible for all, a greater sinner than all men in the world." "Господи, да неужто же и это неправда, - плачу я и думаю, - воистину я за всех, может быть, всех виновнее, да и хуже всех на свете людей!" And all at once the whole truth in its full light appeared to me: what was I going to do? И представилась мне вдруг вся правда, во всем просвещении своем: что я иду делать? I was going to kill a good, clever, noble man, who had done me no wrong, and by depriving his wife of happiness for the rest of her life, I should be torturing and killing her too. Иду убивать человека доброго, умного, благородного, ни в чем предо мной не повинного, а супругу его тем навеки счастья лишу, измучаю и убью. I lay thus in my bed with my face in the pillow, heedless how the time was passing. Лежал я так на постели ничком, лицом в подушку и не заметил вовсе, как и время прошло. Suddenly my second, the ensign, came in with the pistols to fetch me. Вдруг входит мой товарищ, поручик, за мной, с пистолетами: "Ah," said he, "it's a good thing you are up already, it's time we were off, come along!" "А, говорит, вот это хорошо, что ты уже встал, пора, идем". I did not know what to do and hurried to and fro undecided; we went out to the carriage, however. Заметался я тут, совсем потерялся, вышли мы, однако же, садиться в коляску: "Wait here a minute," I said to him. "I'll be back directly, I have forgotten my purse." "Погоди здесь время, - говорю ему, - я в один миг сбегаю, кошелек забыл". And I ran back alone, to Afanasy's little room. И вбежал один в квартиру обратно, прямо в каморку к Афанасию: "Afanasy," I said, "I gave you two blows on the face yesterday, forgive me," I said. "Афанасий, говорю, я вчера тебя ударил два раза по лицу, прости ты меня", - говорю. He started as though he were frightened, and looked at me; and I saw that it was not enough, and on the spot, in my full officer's uniform, I dropped at his feet and bowed my head to the ground. Он так и вздрогнул, точно испугался, глядит - и вижу я, что этого мало, мало, да вдруг, так, как был, в эполетах-то, бух ему в ноги лбом до земли: "Forgive me," I said. "Прости меня!" - говорю. Then he was completely aghast. Тут уж он и совсем обомлел: "Your honour... sir, what are you doing? Am I worth it?" And he burst out crying as I had done before, hid his face in his hands, turned to the window and shook all over with his sobs. I flew out to my comrade and jumped into the carriage. "Ready," I cried. "Ваше благородие, батюшка барин, да как вы... да стою ли я..." - и заплакал вдруг сам, точно как давеча я, ладонями обеими закрыл лицо, повернулся к окну и весь от слез так и затрясся, я же выбежал к товарищу, влетел в коляску, "вези" кричу. "Have you ever seen a conqueror?" I asked him. "Here is one before you." "Видал, - кричу ему, - победителя - вот он пред тобою!" I was in ecstasy, laughing and talking all the way, I don't remember what about. Восторг во мне такой, смеюсь, всю дорогу говорю, говорю, не помню уж, что и говорил. He looked at me. Смотрит он на меня: "Well, brother, you are a plucky fellow, you'll keep up the honour of the uniform, I can see." "Ну, брат, молодец же ты, вижу, что поддержишь мундир". So we reached the place and found them there, waiting us. Так приехали мы на место, а они уже там, нас ожидают. We were placed twelve paces apart; he had the first shot. I stood gaily, looking him full in the face; I did not twitch an eyelash, I looked lovingly at him, for I knew what I would do. Расставили нас, в двенадцати шагах друг от друга, ему первый выстрел - стою я пред ним веселый, прямо лицом к лицу, глазом не смигну, любя на него гляжу, знаю, что сделаю. His shot just grazed my cheek and ear. Выстрелил он, капельку лишь оцарапало мне щеку да за ухо задело. "Thank God," I cried, "no man has been killed," and I seized my pistol, turned back and flung it far away into the wood. "Слава Богу, кричу, не убили человека!" - да свой-то пистолет схватил, оборотился назад, да швырком, вверх, в лес и пустил: "That's the place for you," I cried. "Туда, кричу, тебе и дорога!" I turned to my adversary. Оборотился к противнику: "Forgive me, young fool that I am, sir," I said, "for my unprovoked insult to you and for forcing you to fire at me. "Милостивый государь, говорю, простите меня, глупого молодого человека, что по вине моей вас разобидел, а теперь стрелять в себя заставил. I am ten times worse than you and more, maybe. Сам я хуже вас в десять крат, а пожалуй, еще и того больше. Tell that to the person whom you hold dearest in the world." Передайте это той особе, которую чтите больше всех на свете". I had no sooner said this than they all three shouted at me. Только что я это проговорил, так все трое они и закричали: "Upon my word," cried my adversary, annoyed, "if you did not want to fight, why did not you let me alone?" "Помилуйте, - говорит мой противник, рассердился даже, - если вы не хотели драться, к чему же беспокоили?" - "Yesterday I was a fool, to-day I know better," I answered him gaily. "Вчера, - говорю ему, - еще глуп был, а сегодня поумнел", - весело так ему отвечаю. "As to yesterday, I believe you, but as for to-day, it is difficult to agree with your opinion," said he. "Верю про вчерашнее, говорит, но про сегодняшнее трудно заключить по вашему мнению". - "Bravo," I cried, clapping my hands. "I agree with you there too, I have deserved it!" "Браво, - кричу ему, в ладоши захлопал, - я с вами и в этом согласен, заслужил!" - "Will you shoot, sir, or not?" "Будете ли, милостивый государь, стрелять, или нет?" - "No, I won't," I said; "if you like, fire at me again, but it would be better for you not to fire." "Не буду, говорю, а вы, если хотите, стреляйте еще раз, только лучше бы вам не стрелять". The seconds, especially mine, were shouting too: Кричат и секунданты, особенно мой: "Can you disgrace the regiment like this, facing your antagonist and begging his forgiveness! If I'd only known this!" "Как это срамить полк, на барьере стоя, прощения просить; если бы только я это знал!" I stood facing them all, not laughing now. Стал я тут пред ними пред всеми и уже не смеюсь: "Gentlemen," I said, "is it really so wonderful in these days to find a man who can repent of his stupidity and publicly confess his wrongdoing?" "Господа мои, говорю, неужели так теперь для нашего времени удивительно встретить человека, который бы сам покаялся в своей глупости и повинился, в чем сам виноват, публично?" - "But not in a duel," cried my second again. "Да не на барьере же", - кричит мой секундант опять. "That's what's so strange," I said. "For I ought to have owned my fault as soon as I got here, before he had fired a shot, before leading him into a great and deadly sin; but we have made our life so grotesque, that to act in that way would have been almost impossible, for only after I had faced his shot at the distance of twelve paces could my words have any significance for him, and if I had spoken before, he would have said, 'He is a coward, the sight of the pistols has frightened him, no use to listen to him.' "То-то вот и есть, - отвечаю им, - это-то вот и удивительно, потому следовало бы мне повиниться, только что прибыли сюда, еще прежде ихнего выстрела, и не вводить их в великий и смертный грех, но до того безобразно, говорю, мы сами себя в свете устроили, что поступить так было почти и невозможно, ибо только после того, как я выдержал их выстрел в двенадцати шагах, слова мои могут что-нибудь теперь для них значить, а если бы до выстрела, как прибыли сюда, то сказали бы просто: трус, пистолета испугался и нечего его слушать. Gentlemen," I cried suddenly, speaking straight from my heart, "look around you at the gifts of God, the clear sky, the pure air, the tender grass, the birds; nature is beautiful and sinless, and we, only we, are sinful and foolish, and we don't understand that life is heaven, for we have only to understand that and it will at once be fulfilled in all its beauty, we shall embrace each other and weep." I would have said more but I could not; my voice broke with the sweetness and youthful gladness of it, and there was such bliss in my heart as I had never known before in my life. Господа, - воскликнул я вдруг от всего сердца, -посмотрите кругом на дары Божии: небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички, природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни безбожные и глупые и не понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он настанет во всей красоте своей, обнимемся мы и заплачем..." Хотел я и еще продолжать, да не смог, дух даже у меня захватило, сладостно, юно так, а в сердце такое счастье, какого и не ощущал никогда во всю жизнь. "All this is rational and edifying," said my antagonist, "and in any case you are an original person." "Благоразумно все это и благочестиво, - говорит мне противник, - и во всяком случае человек вы оригинальный". - "You may laugh," I said to him, laughing too, "but afterwards you will approve of me." "Смейтесь, - смеюсь и я ему, - а потом сами похвалите". - "Oh, I am ready to approve of you now," said he; "will you shake hands? for I believe you are genuinely sincere." "Да я готов и теперь, говорит, похвалить, извольте, я протяну вам руку, потому, кажется, вы действительно искренний человек". - "No," I said, "not now, later on when I have grown worthier and deserve your esteem, then shake hands and you will do well." "Нет, говорю, сейчас не надо, а потом, когда я лучше сделаюсь и уважение ваше заслужу, тогда протяните - хорошо сделаете". We went home, my second upbraiding me all the way, while I kissed him. Воротились мы домой, секундант мой всю-то дорогу бранится, а я-то его целую. All my comrades heard of the affair at once and gathered together to pass judgment on me the same day. "He has disgraced the uniform," they said; "Let him resign his commission." Тотчас все товарищи прослышали, собрались меня судить в тот же день: "мундир, дескать, замарал, пусть в отставку подает". Some stood up for me: Явились и защитники: "He faced the shot," they said. "Выстрел все же, говорят, он выдержал". - "Yes, but he was afraid of his other shot and begged for forgiveness." "Да, но побоялся других выстрелов и попросил на барьере прощения". - "If he had been afraid of being shot, he would have shot his own pistol first before asking forgiveness, while he flung it loaded into the forest. No, there's something else in this, something original." "А кабы побоялся выстрелов, - возражают защитники, - так из своего бы пистолета сначала выстрелил, прежде чем прощения просить, а он в лес его еще заряженный бросил, нет, тут что-то другое вышло, оригинальное". I enjoyed listening and looking at them. Слушаю я, весело мне на них глядя. "My dear friends and comrades," said I, "don't worry about my resigning my commission, for I have done so already. I have sent in my papers this morning and as soon as I get my discharge I shall go into a monastery- it's with that object I am leaving the regiment." "Любезнейшие мои, - говорю я, - друзья и товарищи, не беспокойтесь, чтоб я в отставку подал, потому что это я уже и сделал, я уже подал, сегодня же в канцелярии, утром, и когда получу отставку, тогда тотчас же в монастырь пойду, для того и в отставку подаю". When I had said this every one of them burst out laughing. Как только я это сказал, расхохотались все до единого: "You should have told us of that first, that explains everything, we can't judge a monk." They laughed and could not stop themselves, and not scornfully, but kindly and merrily. They all felt friendly to me at once, even those who had been sternest in their censure, and all the following month, before my discharge came, they could not make enough of me. "Да ты б с самого начала уведомил, ну теперь все и объясняется, монаха судить нельзя", - смеются, не унимаются, да и не насмешливо вовсе, а ласково так смеются, весело, полюбили меня вдруг все, даже самые ярые обвинители, и потом весь-то этот месяц, пока отставка не вышла, точно на руках меня носят: "Ah, you monk," they would say. "Ах ты, монах", - говорят. And everyone said something kind to me, they began trying to dissuade me, even to pity me: И всякий-то мне ласковое слово скажет, отговаривать начали, жалеть даже: "What are you doing to yourself?" "Что ты над собой делаешь?" - "No," they would say, "he is a brave fellow, he faced fire and could have fired his own pistol too, but he had a dream the night before that he should become a monk, that's why he did it." "Нет, говорят, он у нас храбрый, он выстрел выдержал и из своего пистолета выстрелить мог, а это ему сон накануне приснился, чтоб он в монахи пошел, вот он отчего". It was the same thing with the society of the town. Точно то же почти произошло и в городском обществе. Till then I had been kindly received, but had not been the object of special attention, and now all came to know me at once and invited me; they laughed at me, but they loved me. Прежде особенно-то и не примечали меня, а только принимали с радушием, а теперь вдруг все наперерыв узнали и стали звать к себе: сами смеются надо мной, а меня же любят. I may mention that although everybody talked openly of our duel, the authorities took no notice of it, because my antagonist was a near relation of our general, and as there had been no bloodshed and no serious consequences, and as I resigned my commission, they took it as a joke. Замечу тут, что хотя о поединке нашем все вслух тогда говорили, но начальство это дело закрыло, ибо противник мой был генералу нашему близким родственником, а так как дело обошлось без крови, а как бы в шутку, да и я, наконец, в отставку подал, то и повернули действительно в шутку. And I began then to speak aloud and fearlessly, regardless of their laughter, for it was always kindly and not spiteful laughter. И стал я тогда вслух и безбоязненно говорить, несмотря на их смех, потому что все же был смех не злобный, а добрый. These conversations mostly took place in the evenings, in the company of ladies; women particularly liked listening to me then and they made the men listen. Происходили же все эти разговоры больше по вечерам в дамском обществе, женщины больше тогда полюбили меня слушать и мужчин заставляли. "But how can I possibly be responsible for all?" everyone would laugh in my face. "Can I, for instance, be responsible for you?" "Да как же это можно, чтоб я за всех виноват был, - смеется мне всякий в глаза, - ну разве я могу быть за вас, например, виноват?" - "You may well not know it," I would answer, "since the whole world has long been going on a different line, since we consider the veriest lies as truth and demand the same lies from others. "Да где, - отвечаю им, - вам это и познать, когда весь мир давно уже на другую дорогу вышел и когда сущую ложь за правду считаем да и от других такой же лжи требуем. Here I have for once in my life acted sincerely and, well, you all look upon me as a madman. Though you are friendly to me, yet, you see, you all laugh at me." Вот я раз в жизни взял да и поступил искренно, и что же, стал для всех вас точно юродивый: хоть и полюбили меня, а все же надо мной, говорю, смеетесь". - "But how can we help being friendly to you?" said my hostess, laughing. The room was full of people. "Да как вас такого не любить?" - смеется мне вслух хозяйка, а собрание у ней было многолюдное. All of a sudden the young lady rose, on whose account the duel had been fought and whom only lately I had intended to be my future wife. I had not noticed her coming into the room. Вдруг, смотрю, подымается из среды дам та самая молодая особа, из-за которой я тогда на поединок вызвал и которую столь недавно еще в невесты себе прочил, а я и не заметил, как она теперь на вечер приехала. She got up, came to me and held out her hand. Поднялась, подошла ко мне, протянула руку: "Let me tell you," she said, "that I am the first not to laugh at you, but on the contrary I thank you with tears and express my respect for you for your action then." "Позвольте мне, говорит, изъяснить вам, что я первая не смеюсь над вами, а, напротив, со слезами благодарю вас и уважение мое к вам заявляю за тогдашний поступок ваш". Her husband, too, came up and then they all approached me and almost kissed me. Подошел тут и муж ее, а затем вдруг и все ко мне потянулись, чуть меня не целуют. My heart was filled with joy, but my attention was especially caught by a middle-aged man who came up to me with the others. I knew him by name already, but had never made his acquaintance nor exchanged a word with him till that evening. Радостно мне так стало, но пуще всех заметил я вдруг тогда одного господина, человека уже пожилого, тоже ко мне подходившего, которого я хотя прежде и знал по имени, но никогда с ним знаком не был и до сего вечера даже и слова с ним не сказал. (d) The Mysterious Visitor. г) Таинственный посетитель He had long been an official in the town; he was in a prominent position, respected by all, rich and had a reputation for benevolence. He subscribed considerable sums to the almshouse and the orphan asylum; he was very charitable, too, in secret, a fact which only became known after his death. Был он в городе нашем на службе уже давно, место занимал видное, человек был уважаемый всеми, богатый, славился благотворительностью, пожертвовал значительный капитал на богадельню и на сиротский дом и много, кроме того, делал благодеяний тайно, без огласки, что все потом по смерти его и обнаружилось. He was a man of about fifty, almost stern in appearance and not much given to conversation. He had been married about ten years and his wife, who was still young, had borne him three children. Лет был около пятидесяти, и вид имел почти строгий, был малоречив; женат же был не более десяти лет с супругой еще молодою, от которой имел трех малолетних еще детей. Well, I was sitting alone in my room the following evening, when my door suddenly opened and this gentleman walked in. Вот я на другой вечер сижу у себя дома, как вдруг отворяется моя дверь и входит ко мне этот самый господин. I must mention, by the way, that I was no longer living in my former quarters. As soon as I resigned my commission, I took rooms with an old lady, the widow of a government clerk. My landlady's servant waited upon me, for I had moved into her rooms simply because on my return from the duel I had sent Afanasy back to the regiment, as I felt ashamed to look him in the face after my last interview with him. So prone is the man of the world to be ashamed of any righteous action. А надо заметить, что жил я тогда уже не на прежней квартире, а как только подал в отставку, съехал на другую и нанял у одной старой женщины, вдовы чиновницы, и с ее прислугой, ибо и переезд-то мой на сию квартиру произошел лишь потому только, что я Афанасия в тот же день, как с поединка воротился, обратно в роту препроводил, ибо стыдно было в глаза ему глядеть после давешнего моего с ним поступка -до того наклонен стыдиться неприготовленный мирской человек даже иного справедливейшего своего дела. "I have," said my visitor, "with great interest listened to you speaking in different houses the last few days and I wanted at last to make your personal acquaintance, so as to talk to you more intimately. "Я, - говорит мне вошедший ко мне господин, -слушаю вас уже несколько дней в разных домах с большим любопытством и пожелал наконец познакомиться лично, чтобы поговорить с вами еще подробнее. Can you, dear sir, grant me this favour?" Можете вы оказать мне, милостивый государь, таковую великую услугу?" - "I can, with the greatest pleasure, and I shall look upon it as an honour." I said this, though I felt almost dismayed, so greatly was I impressed from the first moment by the appearance of this man. "Могу, говорю, с превеликим моим удовольствием и почту за особую честь", - говорю это ему, а сам почти испугался, до того он меня с первого разу тогда поразил. For though other people had listened to me with interest and attention, no one had come to me before with such a serious, stern, and concentrated expression. Ибо хоть и слушали меня и любопытствовали, но никто еще с таким серьезным и строгим внутренним видом ко мне не подходил. And now he had come to see me in my own rooms. А этот еще сам в квартиру ко мне пришел. He sat down. Сел он. "You are, I see, a man of great strength of character" he said; "as you have dared to serve the truth, even when by doing so you risked incurring the contempt of all." "Великую, - продолжает он, - вижу в вас силу характера, ибо не побоялись истине послужить в таком деле, в каком рисковали, за свою правду, общее презрение от всех понести". - "Your praise is, perhaps, excessive," I replied. "Вы, может быть, очень меня преувеличенно хвалите", - говорю ему. "No, it's not excessive," he answered; "believe me, such a course of action is far more difficult than you think. "Нет, не преувеличенно, - отвечает мне, -поверьте, что совершить таковой поступок гораздо труднее, чем вы думаете. It is that which has impressed me, and it is only on that account that I have come to you," he continued. Я, собственно, - продолжает он, - этим только и поразился и за этим к вам и пришел. "Tell me, please, that is if you are not annoyed by my perhaps unseemly curiosity, what were your exact sensations, if you can recall them, at the moment when you made up your mind to ask forgiveness at the duel. Опишите мне, если не побрезгаете столь непристойным, может быть, моим любопытством, что именно ощущали вы в ту минуту, когда на поединке решились просить прощения, если только запомните? Do not think my question frivolous; on the contrary, I have in asking the question a secret motive of my own, which I will perhaps explain to you later on, if it is God's will that we should become more intimately acquainted." Не сочтите вопрос мой за легкомыслие; напротив, имею, задавая таковой вопрос, свою тайную цель, которую, вероятно, и объясню вам впоследствии, если угодно будет Богу сблизить нас еще короче". All the while he was speaking, I was looking at him straight into the face and I felt all at once a complete trust in him and great curiosity on my side also, for I felt that there was some strange secret in his soul. Все время, как он говорил это, глядел я ему прямо в лицо и вдруг ощутил к нему сильнейшую доверенность, а кроме того, и необычайное и с моей стороны любопытство, ибо почувствовал, что есть у него в душе какая-то своя особая тайна. "You ask what were my exact sensations at the moment when I asked my opponent's forgiveness," I answered; "but I had better tell you from the beginning what I have not yet told anyone else." And I described all that had passed between Afanasy and me, and how I had bowed down to the ground at his feet. "Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда у противника прощения просил, -отвечаю я ему, - но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал", - и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. "From that you can see for yourself," I concluded, "that at the time of the duel it was easier for me, for I had made a beginning already at home, and when once I had started on that road, to go farther along it was far from being difficult, but became a source of joy and happiness." "Из сего сами можете видеть, - заключил я ему, -что уже во время поединка мне легче было, ибо начал я еще дома, и раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело". I liked the way he looked at me as he listened. Выслушал он, смотрит так хорошо на меня: "All that," he said, "is exceedingly interesting. I will come to see you again and again." "Все это, говорит, чрезвычайно как любопытно, я к вам еще и еще приду". And from that time forth he came to see me nearly every evening. И стал с тех пор ко мне ходить чуть не каждый вечер. And we should have become greater friends, if only he had ever talked of himself. И сдружились бы мы очень, если б он мне и о себе говорил. But about himself he scarcely ever said a word, yet continually asked me about myself. Но о себе он не говорил почти ни слова, а все меня обо мне же расспрашивал. In spite of that I became very fond of him and spoke with perfect frankness to him about all my feelings; "for," thought I, "what need have I to know his secrets, since I can see without that that is a good man? Несмотря на то, я очень его полюбил и совершенно ему доверился во всех моих чувствах, ибо мыслю: на что мне тайны его, вижу и без сего, что праведен человек. Moreover, though he is such a serious man and my senior, he comes to see a youngster like me and treats me as his equal." К тому же еще человек столь серьезный и неравный мне летами, а ходит ко мне, юноше, и мною не брезгает. And I learned a great deal that was profitable from him, for he was a man of lofty mind. И многому я от него научился полезному, ибо высокого ума был человек. "That life is heaven," he said to me suddenly, "that I have long been thinking about"; and all at once he added, "I think of nothing else indeed." "Что жизнь есть рай, - говорит вдруг мне, - об этом я давно уже думаю, - и вдруг прибавил: -Только об этом и думаю". He looked at me and smiled. Смотрит на меня и улыбается. "I am more convinced of it than you are, I will tell you later why." "Я больше вашего в этом, говорит, убежден, потом узнаете почему". I listened to him and thought that he evidently wanted to tell me something. Слушаю я это и думаю про себя: "Это он, наверно, хочет мне нечто открыть". - "Heaven," he went on, "lies hidden within all of us-here it lies hidden in me now, and if I will it, it will be revealed to me to-morrow and for all time." "Рай, говорит, в каждом из нас затаен, вот он теперь и во мне кроется, и, захочу, завтра же настанет он для меня в самом деле и уже на всю мою жизнь". I looked at him; he was speaking with great emotion and gazing mysteriously at me, as if he were questioning me. Гляжу: с умилением говорит и таинственно на меня смотрит, точно вопрошает меня. "And that we are all responsible to all for all, apart from our own sins, you were quite right in thinking that, and it is wonderful how you could comprehend it in all its significance at once. "А о том, продолжает, что всякий человек за всех и за вся виноват, помимо своих грехов, о том вы совершенно правильно рассудили, и удивительно, как вы вдруг в такой полноте могли сию мысль обнять. And in very truth, so soon as men understand that, the Kingdom of Heaven will be for them not a dream, but a living reality." И воистину верно, что когда люди эту мысль поймут, то настанет для них царствие небесное уже не в мечте, а в самом деле". - "And when," I cried out to him bitterly, "when will that come to pass? and will it ever come to pass? "А когда, - воскликнул я ему тут с горестию, - сие сбудется, и сбудется ли еще когда-нибудь? Is not it simply a dream of ours?" Не мечта ли сие лишь только?" - "What then, you don't believe it," he said. "You preach it and don't believe it yourself. "А вот уж вы, говорит, не веруете, проповедуете и сами не веруете. Believe me, this dream, as you call it, will come to pass without doubt; it will come, but not now, for every process has its law. Знайте же, что несомненно сия мечта, как вы говорите, сбудется, тому верьте, но не теперь, ибо на всякое действие свой закон. It's a spiritual, psychological process. Дело это душевное, психологическое. To transform the world, to recreate it afresh, men must turn into another path psychologically. Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Until you have become really, in actual fact, a brother to everyone, brotherhood will not come to pass. Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства. No sort of scientific teaching, no kind of common interest, will ever teach men to share property and privileges with equal consideration for all. Никогда люди никакою наукой и никакою выгодой не сумеют безобидно разделиться в собственности своей и в правах своих. Everyone will think his share too small and they will be always envying, complaining and attacking one another. Все будет для каждого мало, и все будут роптать, завидовать и истреблять друг друга. You ask when it will come to pass; it will come to pass, but first we have to go though the period of isolation." Вы спрашиваете, когда сие сбудется. Сбудется, но сначала должен заключиться период человеческого уединения". - "What do you mean by isolation?" I asked him. "Какого это уединения?" - спрашиваю его. "Why, the isolation that prevails everywhere, above all in our age- it has not fully developed, it has not reached its limit yet. "А такого, какое теперь везде царствует, и особенно в нашем веке, но не заключился еще весь и не пришел еще срок ему. For everyone strives to keep his individuality as apart as possible, wishes to secure the greatest possible fullness of life for himself; but meantime all his efforts result not in attaining fullness of life but self-destruction, for instead of self-realisation he ends by arriving at complete solitude. Ибо всякий-то теперь стремится отделить свое лицо наиболее, хочет испытать в себе самом полноту жизни, а между тем выходит изо всех его усилий вместо полноты жизни лишь полное самоубийство, ибо вместо полноты определения существа своего впадают в совершенное уединение. All mankind in our age have split up into units, they all keep apart, each in his own groove; each one holds aloof, hides himself and hides what he has, from the rest, and he ends by being repelled by others and repelling them. Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и, что имеет, прячет и кончает тем, что сам от людей отталкивается и сам людей от себя отталкивает. He heaps up riches by himself and thinks, 'How strong I am now and how secure,' and in his madness he does not understand that the more he heaps up, the more he sinks into self-destructive impotence. Копит уединенно богатство и думает: сколь силен я теперь и сколь обеспечен, а и не знает безумный, что чем более копит, тем более погружается в самоубийственное бессилие. For he is accustomed to rely upon himself alone and to cut himself off from the whole; he has trained himself not to believe in the help of others, in men and in humanity, and only trembles for fear he should lose his money and the privileges that he has won for himself. Ибо привык надеяться на себя одного и от целого отделился единицей, приучил свою душу не верить в людскую помощь, в людей и в человечество, и только и трепещет того, что пропадут его деньги и приобретенные им права его. Everywhere in these days men have, in their mockery, ceased to understand that the true security is to be found in social solidarity rather than in isolated individual effort. Повсеместно ныне ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение лица состоит не в личном уединенном его усилии, а в людской общей целостности. But this terrible individualism must inevitably have an end, and all will suddenly understand how unnaturally they are separated from one another. Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого. It will be the spirit of the time, and people will marvel that they have sat so long in darkness without seeing the light. Таково уже будет веяние времени, и удивятся тому, что так долго сидели во тьме, а света не видели. And then the sign of the Son of Man will be seen in the heavens.... But, until then, we must keep the banner flying. Sometimes even if he has to do it alone, and his conduct seems to be crazy, a man must set an example, and so draw men's souls out of their solitude, and spur them to some act of brotherly love, that the great idea may not die." Тогда и явится знамение сына человеческого на небеси... Но до тех пор надо все-таки знамя беречь и нет-нет, а хоть единично должен человек вдруг пример показать и вывести душу из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже и в чине юродивого. Это чтобы не умирала великая мысль..." Our evenings, one after another, were spent in such stirring and fervent talk. Вот в таких-то пламенных и восторгающих беседах проходили вечера наши один за другим. I gave up society and visited my neighbours much less frequently. Besides, my vogue was somewhat over. Я даже и общество бросил и гораздо реже стал появляться в гостях, кроме того что и мода на меня начала проходить. I say this, not as blame, for they still loved me and treated me good-humouredly, but there's no denying that fashion is a great power in society. Г оворю сие не в осуждение, ибо продолжали меня любить и весело ко мне относиться; но в том, что мода действительно в свете царица немалая, в этом все же надо сознаться. I began to regard my mysterious visitor with admiration, for besides enjoying his intelligence, I began to perceive that he was brooding over some plan in his heart, and was preparing himself perhaps for a great deed. На таинственного же посетителя моего стал я наконец смотреть в восхищении, ибо, кроме наслаждения умом его, начал предчувствовать, что питает он в себе некий замысел и готовится к великому, может быть, подвигу. Perhaps he liked my not showing curiosity about his secret, not seeking to discover it by direct question nor by insinuation. Может, и то ему нравилось, что я наружно не любопытствовал о секрете его, ни прямо, ни намеком не расспрашивал. But I noticed at last, that he seemed to show signs of wanting to tell me something. Но заметил я наконец, что и сам он как бы начал уже томиться желанием открыть мне нечто. This had become quite evident, indeed, about a month after he first began to visit me. По крайней мере это уже очень стало видно примерно месяц спустя, как он стал посещать меня. "Do you know," he said to me once, "that people are very inquisitive about us in the town and wonder why I come to see you so often. But let them wonder, for soon all will be explained." "Знаете ли вы, - спросил он меня однажды, - что в городе очень о нас обоих любопытствуют и дивятся тому, что я к вам столь часто хожу; но пусть их, ибо скоро все объяснится". Sometimes an extraordinary agitation would come over him, and almost always on such occasions he would get up and go away. Иногда вдруг нападало на него чрезвычайное волнение, и почти всегда в таких случаях он вставал и уходил. Sometimes he would fix a long piercing look upon me, and I thought, Иногда же долго и как бы пронзительно смотрит на меня - думаю: "He will say something directly now." But he would suddenly begin talking of something ordinary and familiar. "Что-нибудь сейчас да и скажет", а он вдруг перебьет и заговорит о чем-нибудь известном и обыкновенном. He often complained of headache too. Стал тоже часто жаловаться на головную боль. One day, quite unexpectedly indeed, after he had been talking with great fervour a long time, I saw him suddenly turn pale, and his face worked convulsively, while he stared persistently at me. И вот однажды, совсем даже неожиданно, после того как он долго и пламенно говорил, вижу, что он вдруг побледнел, лицо совсем перекосилось, сам же на меня глядит как в упор. "What's the matter?" I said; "do you feel ill?"- he had just been complaining of headache. - Что с вами, - говорю, - уж не дурно ли вам? А он именно на головную боль жаловался. "I... do you know... I murdered someone." -Я... знаете ли вы... я... человека убил. He said this and smiled with a face as white as chalk. Проговорил да улыбается, а сам белый как мел. "Why is it he is smiling?" The thought flashed through my mind before I realised anything else. "Зачем это он улыбается", - пронзила мне мысль эта вдруг сердце, прежде чем я еще что-либо сообразил. I too turned pale. Сам я побледнел. "What are you saying?" I cried. - Что вы это? - кричу ему. "You see," he said, with a pale smile, "how much it has cost me to say the first word. - Видите ли, - отвечает мне все с бледною усмешкой, - как дорого мне стоило сказать первое слово. Now I have said it, I feel I've taken the first step and shall go on." Теперь сказал и, кажется, стал на дорогу. Поеду. For a long while I could not believe him, and I did not believe him at that time, but only after he had been to see me three days running and told me all about it. Долго я ему не верил, да и не в один раз поверил, а лишь после того, как он три дня ходил ко мне и все мне в подробности рассказал. I thought he was mad, but ended by being convinced, to my great grief and amazement. Считал его за помешанного, но кончил тем, что убедился наконец явно с превеликою горестью и удивлением. His crime was a great and terrible one. Fourteen years before, he had murdered the widow of a landowner, a wealthy and handsome young woman who had a house in our town. Было им совершено великое и страшное преступление, четырнадцать лет пред тем, над одною богатою госпожой, молодою и прекрасною собой, вдовой помещицей, имевшею в городе нашем для приезда собственный дом. He fell passionately in love with her, declared his feeling and tried to persuade her to marry him. Почувствовав к ней любовь великую, сделал он ей изъяснение в любви и начал склонять ее выйти за него замуж. But she had already given her heart to another man, an officer of noble birth and high rank in the service, who was at that time away at the front, though she was expecting him soon to return. Но она отдала уже свое сердце другому, одному знатному не малого чина военному, бывшему в то время в походе и которого ожидала она, однако, скоро к себе. She refused his offer and begged him not to come and see her. Предложение его она отвергла, а его попросила к себе не ходить. After he had ceased to visit her, he took advantage of his knowledge of the house to enter at night through the garden by the roof, at great risk of discovery. Перестав ходить, он, зная расположение ее дома, пробрался к ней ночью из сада чрез крышу, с превеликою дерзостью, рискуя быть обнаруженным. But, as often happens, a crime committed with extraordinary audacity is more successful than others. Но, как весьма часто бывает, все с необыкновенною дерзостью совершаемые преступления чаще других и удаются. Entering the garret through the skylight, he went down the ladder, knowing that the door at the bottom of it was sometimes, through the negligence of the servants, left unlocked. Чрез слуховое окно войдя на чердак дома, он спустился к ней вниз в жилые комнаты по лесенке с чердака, зная, что дверь, бывшая в конце лесенки, не всегда по небрежности слуг запиралась на замок. He hoped to find it so, and so it was. Понадеялся на оплошность сию и в сей раз и как раз застал. He made his way in the dark to her bedroom, where a light was burning. Пробравшись в жилые покои, он, в темноте, прошел в ее спальню, в которой горела лампада. As though on purpose, both her maids had gone off to a birthday party in the same street, without asking leave. И, как нарочно, обе горничные ее девушки ушли потихоньку без спросу, по соседству, на именинную пирушку, случившуюся в той же улице. The other servants slept in the servants' quarters or in the kitchen on the ground floor. Остальные же слуги и служанки спали в людских и в кухне, в нижнем этаже. His passion flamed up at the sight of her asleep, and then vindictive, jealous anger took possession of his heart, and like a drunken man, beside himself, he thrust a knife into her heart, so that she did not even cry out. При виде спящей разгорелась в нем страсть, а затем схватила его сердце мстительная ревнивая злоба, и, не помня себя, как пьяный, подошел и вонзил ей нож прямо в сердце, так что она и не вскрикнула. Then with devilish and criminal cunning he contrived that suspicion should fall on the servants. He was so base as to take her purse, to open her chest with keys from under her pillow, and to take some things from it, doing it all as it might have been done by an ignorant servant, leaving valuable papers and taking only money. He took some of the larger gold things, but left smaller articles that were ten times as valuable. Затем с адским и с преступнейшим расчетом устроил так, чтобы подумали на слуг: не побрезгал взять ее кошелек, отворил ключами, которые вынул из-под подушки, ее комод и захватил из него некоторые вещи, именно так, как бы сделал невежа слуга, то есть ценные бумаги оставил, а взял одни деньги, взял несколько золотых вещей покрупнее, а драгоценнейшими в десять раз, но малыми вещами пренебрег. He took with him, too, some things for himself as remembrances, but of that later. Захватил и еще кое-что себе на память, но о сем после. Having done this awful deed. he returned by the way he had come. Совершив сие ужасное дело, вышел прежним путем. Neither the next day, when the alarm was raised, nor at any time after in his life, did anyone dream of suspecting that he was the criminal. Ни на другой день, когда поднялась тревога, и никогда потом во всю жизнь никому и в голову не пришло заподозрить настоящего злодея! No one indeed knew of his love for her, for he was always reserved and silent and had no friend to whom he would have opened his heart. Да и о любви его к ней никто не знал, ибо был и всегда характера молчаливого и несообщительного, и друга, которому поверял бы душу свою, не имел. He was looked upon simply as an acquaintance, and not a very intimate one, of the murdered woman, as for the previous fortnight he had not even visited her. Считали же его просто знакомым убитой и даже не столь близким, ибо в последние две недели он и не посещал ее. A serf of hers called Pyotr was at once suspected, and every circumstance confirmed the suspicion. The man knew- indeed his mistress did not conceal the fact- that having to send one of her serfs as a recruit she had decided to send him, as he had no relations and his conduct was unsatisfactory. Заподозрили же тотчас крепостного слугу ее Петра, и как раз сошлись все обстоятельства, чтоб утвердить сие подозрение, ибо слуга этот знал, и покойница сама не скрывала, что намерена его в солдаты отдать, в зачет следуемого с ее крестьян рекрута, так как был одинок и дурного сверх того поведения. People had heard him angrily threatening to murder her when he was drunk in a tavern. Слышали, как он в злобе, пьяный, грозился в питейном доме убить ее. Two days before her death, he had run away, staying no one knew where in the town. За два же дня до ее кончины сбежал и проживал где-то в городе в неизвестных местах. The day after the murder, he was found on the road leading out of the town, dead drunk, with a knife in his pocket, and his right hand happened to be stained with blood. На другой же день после убийства нашли его на дороге, при выезде из города, мертво пьяного, имевшего в кармане своем нож, да еще с запачканною почему-то в крови правою ладонью. He declared that his nose had been bleeding, but no one believed him. Утверждал, что кровь шла из носу, но ему не поверили. The maids confessed that they had gone to a party and that the street door had been left open till they returned. Служанки же повинились, что были на пирушке и что входные двери с крыльца оставались незапертыми до их возвращения. And a number of similar details came to light, throwing suspicion on the innocent servant. Да и множество сверх того являлось подобных сему признаков, по которым неповинного слугу и захватили. They arrested him, and he was tried for the murder; but a week after the arrest, the prisoner fell sick of a fever and died unconscious in the hospital. Арестовали его и начали суд, но как раз через неделю арестованный заболел в горячке и умер в больнице без памяти. There the matter ended and the judges and the authorities and everyone in the town remained convinced that the crime had been committed by no one but the servant who had died in the hospital. Тем дело и кончилось, предали воле Божьей, и все - и судьи, и начальство, и все общество - остались убеждены, что совершил преступление никто как умерший слуга. And after that the punishment began. А засим началось наказание. My mysterious visitor, now my friend, told me that at first he was not in the least troubled by pangs of conscience. Таинственный гость, а теперь уже друг мой, поведал мне, что вначале даже и совсем не мучился угрызениями совести. He was miserable a long time, but not for that reason; only from regret that he had killed the woman he loved, that she was no more, that in killing her he had killed his love, while the fire of passion was still in his veins. Мучился долго, но не тем, а лишь сожалением, что убил любимую женщину, что ее нет уже более, что, убив ее, убил любовь свою, тогда как огонь страсти оставался в крови его. But of the innocent blood he had shed, of the murder of a fellow creature, he scarcely thought. Но о пролитой неповинной крови, об убийстве человека он почти тогда и не мыслил. The thought that his victim might have become the wife of another man was insupportable to him, and so, for a long time, he was convinced in his conscience that he could not have acted otherwise. Мысль же о том, что жертва его могла стать супругой другому, казалась ему невозможною, а потому долгое время убежден был в совести своей, что и не мог поступить иначе. At first he was worried at the arrest of the servant, but his illness and death soon set his mind at rest, for the man's death was apparently (so he reflected at the time) not owing to his arrest or his fright, but a chill he had taken on the day he ran away, when he had lain all night dead drunk on the damp ground. Томил его несколько вначале арест слуги, но скорая болезнь, а потом и смерть арестанта успокоили его, ибо умер тот, по всей очевидности (рассуждал он тогда), не от ареста или испуга, а от простудной болезни, приобретенной именно во дни его бегов, когда он, мертво пьяный, валялся целую ночь на сырой земле. The theft of the money and other things troubled him little, for he argued that the theft had not been committed for gain but to avert suspicion. Краденые же вещи и деньги мало смущали его, ибо (все так же рассуждал он) сделана кража не для корысти, а для отвода подозрений в другую сторону. The sum stolen was small, and he shortly afterwards subscribed the whole of it, and much more, towards the funds for maintaining an almshouse in the town. Сумма же краденого была незначительная, и он вскорости всю эту сумму, и даже гораздо большую, пожертвовал на учредившуюся у нас в городе богадельню. He did this on purpose to set his conscience at rest about the theft, and it's a remarkable fact that for a long time he really was at peace- he told me this himself. Нарочно сделал сие для успокоения совести насчет кражи, и, замечательно, на время, и даже долгое, действительно успокоился - сам передавал мне это. He entered then upon a career of great activity in the service, volunteered for a difficult and laborious duty, which occupied him two years, and being a man of strong will almost forgot the past. Whenever he recalled it, he tried not to think of it at all. Пустился он тогда в большую служебную деятельность, сам напросился на хлопотливое и трудное поручение, занимавшее его года два, и, будучи характера сильного, почти забывал происшедшее; когда же вспоминал, то старался не думать о нем вовсе. He became active in philanthropy too, founded and helped to maintain many institutions in the town, did a good deal in the two capitals, and in both Moscow and Petersburg was elected a member of philanthropic societies. Пустился и в благотворительность, много устроил и пожертвовал в нашем городе, заявил себя и в столицах, был избран в Москве и в Петербурге членом тамошних благотворительных обществ. At last, however, he began brooding over the past, and the strain of it was too much for him. Но все же стал наконец задумываться с мучением, не в подъем своим силам. Then he was attracted by a fine and intelligent girl and soon after married her, hoping that marriage would dispel his lonely depression, and that by entering on a new life and scrupulously doing his duty to his wife and children, he would escape from old memories altogether. Тут понравилась ему одна прекрасная и благоразумная девица, и он вскорости женился на ней, мечтая, что женитьбой прогонит уединенную тоску свою, а вступив на новую дорогу и исполняя ревностно долг свой относительно жены и детей, удалится от старых воспоминаний вовсе. But the very opposite of what he expected happened. Но как раз случилось противное сему ожиданию. He began, even in the first month of his marriage, to be continually fretted by the thought, Еще в первый месяц брака стала его смущать беспрерывная мысль: "My wife loves me- but what if she knew?" "Вот жена любит меня, ну что, если б она узнала?" When she first told him that she would soon bear him a child, he was troubled. Когда стала беременна первым ребенком и поведала ему это, он вдруг смутился: "I am giving life, but I have taken life." "Даю жизнь, а сам отнял жизнь". Children came. Пошли дети: "How dare I love them, teach and educate them, how can I talk to them of virtue? I have shed blood." "Как я смею любить, учить и воспитать их, как буду про добродетель им говорить: я кровь пролил". They were splendid children, he longed to caress them; "and I can't look at their innocent candid faces, I am unworthy." Дети растут прекрасные, хочется их ласкать: "А я не могу смотреть на их невинные, ясные лики; недостоин того". At last he began to be bitterly and ominously haunted by the blood of his murdered victim, by the young life he had destroyed, by the blood that cried out for vengeance. Наконец начала ему грозно и горько мерещиться кровь убитой жертвы, погубленная молодая жизнь ее, кровь, вопиющая об отмщении. He had begun to have awful dreams. Стал он видеть ужасные сны. But, being a man of fortitude, he bore his suffering a long time, thinking: Но будучи тверд сердцем, сносил муку долго: "I shall expiate everything by this secret agony." "Искуплю все сею тайною мукой моею". But that hope, too, was vain; the longer it went on, the more intense was his suffering. Но напрасная была и сия надежда: чем дальше, тем сильнее становилось страдание. He was respected in society for his active benevolence, though everyone was overawed by his stern and gloomy character. But the more he was respected, the more intolerable it was for him. В обществе за благотворительную деятельность стали его уважать, хотя и боялись все строгого и мрачного характера его, но чем более стали уважать его, тем становилось ему невыносимее. He confessed to me that he had thoughts of killing himself. Признавался мне, что думал было убить себя. But he began to be haunted by another idea- an idea which he had at first regarded as impossible and unthinkable, though at last it got such a hold on his heart that he could not shake it off. Но вместо того начала мерещиться ему иная мечта, - мечта, которую считал он вначале невозможною и безумною, но которая так присосалась наконец к его сердцу, что и оторвать нельзя было. He dreamed of rising up, going out and confessing in the face of all men that he had committed murder. Мечтал он так: восстать, выйти пред народом и объявить всем, что убил человека. For three years this dream had pursued him, haunting him in different forms. Г ода три он проходил с этою мечтой, мерещилась она ему все в разных видах. At last he believed with his whole heart that if he confessed his crime, he would heal his soul and would be at peace for ever. Наконец уверовал всем сердцем своим, что, объявив свое преступление, излечит душу свою несомненно и успокоится раз навсегда. But this belief filled his heart with terror, for how could he carry it out? Но, уверовав, почувствовал в сердце ужас, ибо: как исполнить? And then came what happened at my duel. И вдруг произошел этот случай на моем поединке. "Looking at you, I have made up my mind." "Глядя на вас, я теперь решился". I looked at him. Я смотрю на него. "Is it possible," I cried, clasping my hands, "that such a trivial incident could give rise to a resolution in you?" - И неужели, - воскликнул я ему, всплеснув руками, - такой малый случай мог решимость такую в вас породить? "My resolution has been growing for the last three years," he answered, "and your story only gave the last touch to it. - Решимость моя три года рождалась, - отвечает мне, - а случай ваш дал ей только толчок. Looking at you, I reproached myself and envied you." He said this to me almost sullenly. Глядя на вас, упрекнул себя и вам позавидовал, -проговорил он мне это даже с суровостью. "But you won't be believed," I observed; "it's fourteen years ago." - Да вам и не поверят, - заметил я ему, -четырнадцать лет прошло. "I have proofs, great proofs. - Доказательства имею, великие. I shall show them." Представлю. Then I cried and kissed him. И заплакал я тогда, облобызал его. "Tell me one thing, one thing," he said (as though it all depended upon me), "my wife, my children! - Одно решите мне, одно! - сказал он мне (точно от меня теперь все и зависело), - жена, дети! My wife may die of grief, and though my children won't lose their rank and property, they'll be a convict's children and for ever! Жена умрет, может быть, с горя, а дети хоть и не лишатся дворянства и имения, - но дети варнака, и навек. And what a memory, what a memory of me I shall leave in their hearts!" А память-то, память какую в сердцах их по себе оставлю! I said nothing. Молчу я. "And to part from them, to leave them for ever? - А расстаться-то с ними, оставить навеки? It's for ever, you know, for ever!" Ведь навек, навек! I sat still and repeated a silent prayer. Сижу я, молча про себя молитву шепчу. I got up at last, I felt afraid. Встал я наконец, страшно мне стало. "Well?" He looked at me. - Что же? - смотрит на меня. "Go!" said I, "confess. - Идите, - говорю, - объявите людям. Everything passes, only the truth remains. Все минется, одна правда останется. Your children will understand, when they grow up, the nobility of your resolution." Дети поймут, когда вырастут, сколько в великой решимости вашей было великодушия. He left me that time as though he had made up his mind. Ушел он тогда от меня как бы и впрямь решившись. Yet for more than a fortnight afterwards, he came to me every evening, still preparing himself, still unable to bring himself to the point. Но все же более двух недель потом ко мне ходил, каждый вечер сряду, все приготовлялся, все не мог решиться. He made my heart ache. Измучил он мое сердце. One day he would come determined and say fervently: То приходит тверд и говорит с умилением: "I know it will be heaven for me, heaven, the moment I confess. - Знаю, что наступит рай для меня, тотчас же и наступит, как объявлю. Fourteen years I've been in hell. Четырнадцать лет был во аде. I want to suffer. Пострадать хочу. I will take my punishment and begin to live. Приму страдание и жить начну. You can pass through the world doing wrong, but there's no turning back. Неправдой свет пройдешь, да назад не воротишься. Now I dare not love my neighbour nor even my own children. Теперь не только ближнего моего, но и детей моих любить не смею. Good God, my children will understand, perhaps, what my punishment has cost me and will not condemn me! Господи, да ведь поймут же дети, может быть, чего стоило мне страдание мое, и не осудят меня! God is not in strength but in truth." Господь не в силе, а в правде. "All will understand your sacrifice," I said to him, "if not at once, they will understand later; for you have served truth, the higher truth, not of the earth." - Поймут все подвиг ваш, - говорю ему, - не сейчас, так потом поймут, ибо правде послужили, высшей правде, неземной... And he would go away seeming comforted, but next day he would come again, bitter, pale, sarcastic. И уйдет он от меня как бы утешенный, а назавтра вдруг опять приходит злобный, бледный, говорит насмешливо: "Every time I come to you, you look at me so inquisitively as though to say, - Каждый раз, как вхожу к вам, вы смотрите с таким любопытством: ' He has still not confessed!' "Опять, дескать, не объявил?" Wait a bit, don't despise me too much. Подождите, не презирайте очень. It's not such an easy thing to do as you would think. Не так ведь оно легко сделать, как вам кажется. Perhaps I shall not do it at all. Я, может быть, еще и не сделаю вовсе. You won't go and inform against me then, will you?" Не пойдете же вы на меня доносить тогда, а? And far from looking at him with indiscreet curiosity, I was afraid to look at him at all. А я, бывало, не только что смотреть с любопытством неразумным, я и взглянуть-то на него боялся. I was quite ill from anxiety, and my heart was full of tears. Измучен был я до болезни, и душа моя была полна слез. I could not sleep at night. Ночной даже сон потерял. "I have just come from my wife," he went on. - Я сейчас, - продолжает, - от жены. "Do you understand what the word 'wife' means? Понимаете ли вы, что такое жена? When I went out, the children called to me, Детки, когда я уходил, прокричали мне: 'Good-bye, father, make haste back to read The Children's Magazine with us.' "Прощайте, папа, приходите скорее с нами "Детское чтение" читать". No, you don't understand that! Нет, вы этого не понимаете! No one is wise from another man's woe." Чужая беда не дает ума. His eyes were glittering, his lips were twitching. Сам засверкал глазами, губы запрыгали. Suddenly he struck the table with his fist so that everything on it danced- it was the first time he had done such a thing, he was such a mild man. Вдруг стукнул о стол кулаком, так что вещи на столе вспрыгнули, - такой мягкий человек, в первый раз с ним случилось. "But need I?" he exclaimed, "must I? - Да нужно ли? - воскликнул, - да надо ли? No one has been condemned, no one has been sent to Siberia in my place, the man died of fever. Ведь никто осужден не был, никого в каторгу из-за меня не сослали, слуга от болезни помер. And I've been punished by my sufferings for the blood I shed. А за кровь пролиянную я мучениями был наказан. And I shan't be believed, they won't believe my proofs. Да и не поверят мне вовсе, никаким доказательствам моим не поверят. Need I confess, need I? Надо ли объявлять, надо ли? I am ready to go on suffering all my life for the blood I have shed, if only my wife and children may be spared. За кровь пролитую я всю жизнь готов еще мучиться, только чтобы жену и детей не поразить. Will it be just to ruin them with me? Будет ли справедливо их погубить с собою? Aren't we making a mistake? Не ошибаемся ли мы? What is right in this case? Где тут правда? And will people recognise it, will they appreciate it, will they respect it?" Да и познают ли правду эту люди, оценят ли, почтут ли ее? "Good Lord!" I thought to myself, "he is thinking of other people's respect at such a moment!" "Господи! - мыслю про себя, - о почтении людей думает в такую минуту!" And I felt so sorry for him then, that I believe I would have shared his fate if it could have comforted him. И до того жалко мне стало его тогда, что, кажись, сам бы разделил его участь, лишь бы облегчить его. I saw he was beside himself. Вижу, он как исступленный. I was aghast, realising with my heart as well as my mind what such a resolution meant. Ужаснулся я, поняв уже не умом одним, а живою душой, чего стоит такая решимость. "Decide my fate!" he exclaimed again. - Решайте же судьбу! - воскликнул опять. "Go and confess," I whispered to him. - Идите и объявите, - прошептал я ему. My voice failed me, but I whispered it firmly. Голосу во мне не хватило, но прошептал я твердо. I took up the New Testament from the table, the Russian translation, and showed him the Gospel of St. John, chapter 12, verse 24: Взял я тут со стола Евангелие, русский перевод, и показал ему от Иоанна, глава XII, стих 24: "Verily, verily, I say unto you, except a corn of wheat fall into the ground and die, it abideth alone: but if it die, it bringeth forth much fruit." "Истинно, истинно говорю вам, если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода". I had just been reading that verse when he came in. Я этот стих только что прочел пред его приходом. He read it. Прочел он. "That's true," he said, he smiled bitterly. "It's terrible the things you find in those books," he said, after a pause. - Правда, - говорит, но усмехнулся горько. - Да, в этих книгах, - говорит, помолчав, - ужас что такое встретишь. "It's easy enough to thrust them upon one. Под нос-то их легко совать. And who wrote them? Can they have been written by men?" И кто это их писал, неужели люди? "The Holy Spirit wrote them," said I. - Дух Святый писал, - говорю. "It's easy for you to prate," he smiled again, this time almost with hatred. - Болтать-то вам легко, - усмехнулся он еще, но уже почти ненавистно. I took the book again, opened it in another place and showed him the Epistle to the Hebrews, chapter 10, verse 31. Взял я книгу опять, развернул в другом месте и показал ему "К евреям", глава Х, стих 31. He read: Прочел он: "It is a fearful thing to fall into the hands of the living God." "Страшно впасть в руки Бога живаго". He read it and simply flung down the book. Прочел он да так и отбросил книгу. He was trembling all over. Задрожал весь даже. "An awful text," he said. "There's no denying you've picked out fitting ones." He rose from the chair. "Well!" he said, "good-bye, perhaps I shan't come again... we shall meet in heaven. - Страшный стих, - говорит, - нечего сказать, подобрали. - Встал со стула. - Ну, - говорит, -прощайте, может, больше и не приду... в раю увидимся. So I have been for fourteen years 'in the hands of the living God,' that's how one must think of those fourteen years. Значит, четырнадцать лет, как уже "впал я в руки Бога живаго", - вот как эти четырнадцать лет, стало быть, называются. To-morrow I will beseech those hands to let me go." Завтра попрошу эти руки, чтобы меня отпустили... I wanted to take him in my arms and kiss him, but I did not dare- his face was contorted add sombre. Хотел было я обнять и облобызать его, да не посмел - искривленно так лицо у него было и смотрел тяжело. He went away. Вышел он. "Good God," I thought, "what has he gone to face!" "Господи, - подумал я, - куда пошел человек!" I fell on my knees before the ikon and wept for him before the Holy Mother of God, our swift defender and helper. Бросился я тут на колени пред иконой и заплакал о нем Пресвятой Богородице, скорой заступнице и помощнице. I was half an hour praying in tears, and it was late, about midnight. С полчаса прошло, как я в слезах на молитве стоял, а была уже поздняя ночь, часов около двенадцати. Suddenly I saw the door open and he came in again. Вдруг, смотрю, отворяется дверь, и он входит снова. I was surprised. Я изумился. Where have you been?" I asked him. -Где же вы были? - спрашиваю его. "I think," he said, "I've forgotten something... my handkerchief, I think.... Well, even if I've not forgotten anything, let me stay a little." -Я, - говорит, - я, кажется, что-то забыл... платок, кажется... Ну, хоть ничего не забыл, дайте присесть-то... He sat down. Сел на стул. I stood over him. Я стою над ним. "You sit down, too," said he. "Сядьте, говорит, и вы". I sat down. Я сел. We sat still for two minutes; he looked intently at me and suddenly smiled. I remembered that- then he got up, embraced me warmly and kissed me. Просидели минуты с две, смотрит на меня пристально и вдруг усмехнулся, запомнил я это, затем встал, крепко обнял меня и поцеловал... "Remember," he said, "how I came to you a second time. - Попомни, - говорит, - как я к тебе в другой раз приходил. Do you hear, remember it!" Слышишь, попомни это! В первый раз мне ты сказал. And he went out. И ушел. "To-morrow," I thought. "Завтра", - подумал я. And so it was. Так оно и сбылось. I did not know that evening that the next day was his birthday. И не знал я в сей вечер, что на завтра как раз приходится день рождения его. I had not been out for the last few days, so I had no chance of hearing it from anyone. Сам я в последние дни никуда не выходил, а потому и узнать не мог ни от кого. On that day he always had a great gathering, everyone in the town went to it. В этот же день у него каждогодно бывало большое собрание, съезжался весь город. It was the same this time. Съехались и теперь. After dinner he walked into the middle of the room, with a paper in his hand- a formal declaration to the chief of his department who was present. И вот, после обеденной трапезы, выходит он на средину, а в руках бумага - форменное донесение по начальству. This declaration he read aloud to the whole assembly. It contained a full account of the crime, in every detail. А так как начальство его было тут же, то тут же и прочел бумагу вслух всем собравшимся, а в ней полное описание всего преступления во всей подробности: "I cut myself off from men as a monster. God has visited me," he said in conclusion. "I want to suffer for my sin!" "Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня, - заключил бумагу, - пострадать хочу!" Then he brought out and laid on the table all the things he had been keeping for fourteen years, that he thought would prove his crime, the jewels belonging to the murdered woman which he had stolen to divert suspicion, a cross and a locket taken from her neck with a portrait of her betrothed in the locket, her notebook and two letters; one from her betrothed, telling her that he would soon be with her, and her unfinished answer left on the table to be sent off next day. Тут же вынес и выложил на стол все, чем мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял: золотые вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от себя подозрение, медальон и крест ее, снятые с шеи, - в медальоне портрет ее жениха, записную книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее к ней с извещением о скором прибытии и ответ ее на сие письмо, который начала и не дописала, оставила на столе, чтобы завтра отослать на почту. He carried off these two letters- what for? Оба письма захватил он с собою - для чего? Why had he kept them for fourteen years afterwards instead of destroying them as evidence against him? Для чего потом сохранял четырнадцать лет вместо того, чтоб истребить как улики? And this is what happened: everyone was amazed and horrified, everyone refused to believe it and thought that he was deranged, though all listened with intense curiosity. A few days later it was fully decided and agreed in every house that the unhappy man was mad. И вот что же случилось: все пришли в удивление и в ужас, и никто не захотел поверить, хотя все выслушали с чрезвычайным любопытством, но как от больного, а несколько дней спустя уже совсем решено было во всех домах и приговорено, что несчастный человек помешался. The legal authorities could not refuse to take the case up, but they too dropped it. Though the trinkets and letters made them ponder, they decided that even if they did turn out to be authentic, no charge could be based on those alone. Начальство и суд не могли не дать хода делу, но приостановились и они: хотя представленные вещи и письма и заставили размышлять, но решено было и тут, что если сии документы и оказались бы верными, то все же окончательное обвинение не могло бы быть произнесено на основании только сих документов. Besides, she might have given him those things as a friend, or asked him to take care of them for her. Да и вещи все он мог иметь от нее самой, как знакомый ее и по доверенности. I heard afterwards, however, that the genuineness of the things was proved by the friends and relations of the murdered woman, and that there was no doubt about them. Слышал я, впрочем, что подлинность вещей была потом проверена чрез многих знакомых и родных убитой и что сомнений в том не было. Yet nothing was destined to come of it, after all. Но делу сему опять не суждено было завершиться. Five days later, all had heard that he was ill and that his life was in danger. Дней через пять все узнали, что страдалец заболел и что опасаются за жизнь его. The nature of his illness I can't explain; they said it was an affection of the heart. But it became known that the doctors had been induced by his wife to investigate his mental condition also, and had come to the conclusion that it was a case of insanity. Какою болезнию он заболел, не могу объяснить, говорили, что расстройством сердцебиения, но известно стало, что совет докторов, по настоянию супруги его, свидетельствовал и душевное его состояние и что вынесли заключение, что помешательство уже есть. I betrayed nothing, though people ran to question me. But when I wanted to visit him, I was for a long while forbidden to do so, above all by his wife. Я ничего не выдал, хотя и бросились расспрашивать меня, но когда пожелал его навестить, то долго мне возбраняли, главное супруга его: "It's you who have caused his illness," she said to me; "he was always gloomy, but for the last year people noticed that he was peculiarly excited and did strange things, and now you have been the ruin of him. Your preaching has brought him to this; for the last month he was always with you." "Это вы, - говорит мне, - его расстроили, он и прежде был мрачен, а в последний год все замечали в нем необыкновенное волнение и странные поступки, а тут как раз вы его погубили; это вы его зачитали, не выходил он от вас целый месяц". Indeed, not only his wife but the whole town were down upon me and blamed me. И что же, не только супруга, но и все в городе накинулись на меня и меня обвинили: "It's all your doing," they said. "Это все вы", - говорят. I was silent and indeed rejoiced at heart, for I saw plainly God's mercy to the man who had turned against himself and punished himself. Я молчу, да и рад в душе, ибо узрел несомненную милость Божию к восставшему на себя и казнившему себя. I could not believe in his insanity. А помешательству его я верить не мог. They let me see him at last. he insisted upon saying good-bye to me. Допустили наконец и меня к нему, сам потребовал того настоятельно, чтобы проститься со мной. I went in to him and saw at once, that not only his days, but his hours were numbered. Вошел я и как раз увидел, что не только дни, но и часы его сочтены. He was weak, yellow, his hands trembled, he gasped for breath, but his face was full of tender and happy feeling. Был он слаб, желт, руки трепещут, сам задыхается, но смотрит умиленно и радостно. "It is done!" he said. "I've long been yearning to see you. Why didn't you come?" - Совершилось! - проговорил мне, - давно жажду видеть тебя, что не приходил? I did not tell him that they would not let me see him. Я ему не объявил, что меня не допускали к нему. "God has had pity on me and is calling me to Himself. - Бог сжалился надо мной и зовет к себе. I know I am dying, but I feel joy and peace for the first time after so many years. Знаю, что умираю, но радость чувствую и мир после стольких лет впервые. There was heaven in my heart from the moment I had done what I had to do. Разом ощутил в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было. Now I dare to love my children and to kiss them. Теперь уже смею любить детей моих и лобызать их. Neither my wife nor the judges, nor anyone has believed it. My children will never believe it either. Мне не верят, и никто не поверил, ни жена, ни судьи мои; не поверят никогда и дети. I see in that God's mercy to them. Милость Божию вижу в сем к детям моим. I shall die, and my name will be without a stain for them. Умру, и имя мое будет для них незапятнано. And now I feel God near, my heart rejoices as in Heaven... I have done my duty." А теперь предчувствую Бога, сердце как в раю веселится... долг исполнил... He could not speak, he gasped for breath, he pressed my hand warmly, looking fervently at me. Говорить не может, задыхается, горячо мне руку жмет, пламенно глядит на меня. We did not talk for long, his wife kept peeping in at us. Но недолго мы беседовали, супруга его беспрерывно к нам заглядывала. But he had time to whisper to me: Но успел-таки шепнуть мне: "Do you remember how I came back to you that second time, at midnight? - А помнишь ли, как я к тебе тогда в другой раз пришел, в полночь? I told you to remember it. Еще запомнить тебе велел? You know what I came back for? Знаешь ли, для чего я входил? I came to kill you!" Я ведь убить тебя приходил! I started. Я так и вздрогнул. "I went out from you then into the darkness, I wandered about the streets, struggling with myself. - Вышел я тогда от тебя во мрак, бродил по улицам и боролся с собою. And suddenly I hated you so that I could hardly bear it. И вдруг возненавидел тебя до того, что едва сердце вынесло. Now, I thought, he is all that binds me, and he is my judge. I can't refuse to face my punishment to-morrow, for he knows all. "Теперь, думаю, он единый связал меня, и судия мой, не могу уже отказаться от завтрашней казни моей, ибо он все знает". It was not that I was afraid you would betray me (I never even thought of that), but I thought, И не то чтоб я боялся, что ты донесешь (не было и мысли о сем), но думаю: 'How can I look him in the face if I don't confess?' "Как я стану глядеть на него, если не донесу на себя?" And if you had been at the other end of the earth, but alive, it would have been all the same, the thought was unendurable that you were alive knowing everything and condemning me. И хотя бы ты был за тридевять земель, но жив, все равно, невыносима эта мысль, что ты жив и все знаешь, и меня судишь. I hated you as though you were the cause, as though you were to blame for everything. Возненавидел я тебя, будто ты всему причиной и всему виноват. I came back to you then, remembering that you had a dagger lying on your table. Воротился я к тебе тогда, помню, что у тебя на столе лежит кинжал. I sat down and asked you to sit down, and for a whole minute I pondered. Я сел и тебя сесть попросил, и целую минуту думал. If I had killed you, I should have been ruined by that murder even if I had not confessed the other. Если б я убил тебя, то все равно бы погиб за это убийство, хотя бы и не объявил о прежнем преступлении. But I didn't think about that at all, and I didn't want to think of it at that moment. Но о сем я не думал вовсе и думать не хотел в ту минуту. I only hated you and longed to revenge myself on you for everything. Я только тебя ненавидел и отомстить тебе желал изо всех сил за все. The Lord vanquished the devil in my heart. Но Господь мой поборол диавола в моем сердце. But let me tell you, you were never nearer death." Знай, однако, что никогда ты не был ближе от смерти. A week later he died. Через неделю он помер. The whole town followed him to the grave. Гроб его до могилы провожал весь город. The chief priest made a speech full of feeling. Протоиерей сказал прочувствованное слово. All lamented the terrible illness that had cut short his days. Оплакивали страшную болезнь, прекратившую дни его. But all the town was up in arms against me after the funeral, and people even refused to see me. Но весь город восстал на меня, когда похоронили его, и даже принимать меня перестали. Some, at first a few and afterwards more, began indeed to believe in the truth of his story, and they visited me and questioned me with great interest and eagerness, for man loves to see the downfall and disgrace of the righteous. Правда, некоторые, вначале немногие, а потом все больше и больше, стали веровать в истину его показаний и очень начали посещать меня и расспрашивать с большим любопытством и радостью: ибо любит человек падение праведного и позор его. But I held my tongue, and very shortly after, I left the town, and five months later by God's grace I entered the safe and blessed path, praising the unseen finger which had guided me so clearly to it. Но я замолчал и вскорости из города совсем выбыл, а через пять месяцев удостоился Г осподом Богом стать на путь твердый и благолепный, благословляя перст невидимый, мне столь явно сей путь указавший. But I remember in my prayer to this day, the servant of God, Mihail, who suffered so greatly. А многострадального раба Божия Михаила памятую в молитвах моих и до сего дня на каждый день. Chapter 3. III Conversations and Exhortations of Father Zossima Из бесед и поучений старца Зосимы (e) The Russian Monk and his possible Significance. д) Нечто об иноке русском и о возможном значении его FATHERS and teachers, what is the monk? Отцы и учители, что есть инок? In the cultivated world the word is nowadays pronounced by some people with a jeer, and by others it is used as a term of abuse, and this contempt for the monk is growing. В просвещенном мире слово сие произносится в наши дни у иных уже с насмешкой, а у некоторых и как бранное. И чем дальше, тем больше. It is true, alas, it is true, that there are many sluggards, gluttons, profligates, and insolent beggars among monks. Правда, ох правда, много и в монашестве тунеядцев, плотоугодников, сластолюбцев и наглых бродяг. Educated people point to these: На сие указывают образованные светские люди: "You are idlers, useless members of society, you live on the labour of others, you are shameless beggars." "Вы, дескать, лентяи и бесполезные члены общества, живете чужим трудом, бесстыдные нищие". And yet how many meek and humble monks there are, yearning for solitude and fervent prayer in peace! А между тем сколь много в монашестве смиренных и кротких, жаждущих уединения и пламенной в тишине молитвы. These are less noticed, or passed over in silence. And how suprised men would be if I were to say that from these meek monks, who yearn for solitary prayer, the salvation of Russia will come perhaps once more! На сих меньше указывают и даже обходят молчанием вовсе, и сколь подивились бы, если скажу, что от сих кротких и жаждущих уединенной молитвы выйдет, может быть, еще раз спасение земли русской! For they are in truth made ready in peace and quiet "for the day and the hour, the month and the year." Ибо воистину приготовлены в тишине "на день и час, и месяц и год". Meanwhile, in their solitude, they keep the image of Christ fair and undefiled, in the purity of God's truth, from the times of the Fathers of old, the Apostles and the martyrs. And when the time comes they will show it to the tottering creeds of the world. Образ Христов хранят пока в уединении своем благолепно и неискаженно, в чистоте правды Божией, от древнейших отцов, апостолов и мучеников, и, когда надо будет, явят его поколебавшейся правде мира. That is a great thought. Сия мысль великая. That star will rise out of the East. От востока звезда сия воссияет. That is my view of the monk, and is it false? Is it too proud? Так мыслю об иноке, и неужели ложно, неужели надменно? Look at the worldly and all who set themselves up above the people of God; has not God's image and His truth been distorted in them? Посмотрите у мирских и во всем превозносящемся над народом Божиим мире, не исказился ли в нем лик Божий и правда его? They have science; but in science there is nothing but what is the object of sense. У них наука, а в науке лишь то, что подвержено чувствам. The spiritual world, the higher part of man's being is rejected altogether, dismissed with a sort of triumph, even with hatred. Мир же духовный, высшая половина существа человеческого отвергнута вовсе, изгнана с некиим торжеством, даже с ненавистью. The world has proclaimed the reign of freedom, especially of late, but what do we see in this freedom of theirs? Nothing but slavery and self-destruction! Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! For the world says: Ибо мир говорит: "You have desires and so satisfy them, for you have the same rights as the most rich and powerful. "Имеешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как и у знатнейших и богатейших людей. Don't be afraid of satisfying them and even multiply your desires." That is the modern doctrine of the world. Не бойся насыщать их, но даже приумножай" -вот нынешнее учение мира. In that they see freedom. В этом и видят свободу. And what follows from this right of multiplication of desires? И что же выходит из сего права на приумножение потребностей? In the rich, isolation and spiritual suicide; in the poor, envy and murder; for they have been given rights, but have not been shown the means of satisfying their wants. У богатых уединение и духовное самоубийство, а у бедных - зависть и убийство, ибо права-то дали, а средств насытить потребности еще не указали. They maintain that the world is getting more and more united, more and more bound together in brotherly community, as it overcomes distance and sets thoughts flying through the air. Уверяют, что мир чем далее, тем более единится, слагается в братское общение тем, что сокращает расстояния, передает по воздуху мысли. Alas, put no faith in such a bond of union. Увы, не верьте таковому единению людей. Interpreting freedom as the multiplication and rapid satisfaction of desires, men distort their own nature, for many senseless and foolish desires and habits and ridiculous fancies are fostered in them. Понимая свободу как приумножение и скорое утоление потребностей искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. They live only for mutual envy, for luxury and ostentation. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. To have dinners visits, carriages, rank, and slaves to wait on one is looked upon as a necessity, for which life, honour and human feeling are sacrificed, and men even commit suicide if they are unable to satisfy it. Иметь обеды, выезды, экипажи, чины и рабов-прислужников считается уже такою необходимостью, для которой жертвуют даже жизнью, честью и человеколюбием, чтоб утолить эту необходимость, и даже убивают себя, если не могут утолить ее. We see the same thing among those who are not rich, while the poor drown their unsatisfied need and their envy in drunkenness. У тех, которые небогаты, то же самое видим, а у бедных неутоление потребностей и зависть пока заглушаются пьянством. But soon they will drink blood instead of wine, they are being led on to it. Но вскоре вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут. I ask you is such a man free? Спрашиваю я вас: свободен ли такой человек? I knew one "champion of freedom" who told me himself that, when he was deprived of tobacco in prison, he was so wretched at the privation that he almost went and betrayed his cause for the sake of getting tobacco again! Я знал одного "борца за идею", который сам рассказывал мне, что, когда лишили его в тюрьме табаку, то он до того был измучен лишением сим, что чуть не пошел и не предал свою "идею", чтобы только дали ему табаку. And such a man says, А ведь этакой говорит: "I am fighting for the cause of humanity." "За человечество бороться иду". How can such a one fight? What is he fit for? Ну куда такой пойдет и на что он способен? He is capable perhaps of some action quickly over, but he cannot hold out long. На скорый поступок разве, а долго не вытерпит. And it's no wonder that instead of gaining freedom they have sunk into slavery, and instead of serving, the cause of brotherly love and the union of humanity have fallen, on the contrary, into dissension and isolation, as my mysterious visitor and teacher said to me in my youth. И не дивно, что вместо свободы впали в рабство, а вместо служения братолюбию и человеческому единению впали, напротив, в отъединение и уединение, как говорил мне в юности моей таинственный гость и учитель мой. And therefore the idea of the service of humanity, of brotherly love and the solidarity of mankind, is more and more dying out in the world, and indeed this idea is sometimes treated with derision. For how can a man shake off his habits? What can become of him if he is in such bondage to the habit of satisfying the innumerable desires he has created for himself? А потому в мире все более и более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей и воистину встречается мысль сия даже уже с насмешкой, ибо как отстать от привычек своих, куда пойдет сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумал? He is isolated, and what concern has he with the rest of humanity? В уединении он, и какое ему дело до целого. They have succeeded in accumulating a greater mass of objects, but the joy in the world has grown less. И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше. The monastic way is very different. Другое дело путь иноческий. Obedience, fasting, and prayer are laughed at, yet only through them lies the way to real, true freedom. I cut off my superfluous and unnecessary desires, I subdue my proud and wanton will and chastise it with obedience, and with God's help I attain freedom of spirit and with it spiritual joy. Над послушанием, постом и молитвой даже смеются, а между тем лишь в них заключается путь к настоящей, истинной уже свободе: отсекаю от себя потребности лишние и ненужные, самолюбивую и гордую волю мою смиряю и бичую послушанием, и достигаю тем, с помощию Божьей, свободы духа, а с нею и веселья духовного! Which is most capable of conceiving a great idea and serving it- the rich in his isolation or the man who has freed himself from the tyranny of material things and habits? Кто же из них способнее вознести великую мысль и пойти ей служить - уединенный ли богач или сей освобожденный от тиранства вещей и привычек? The monk is reproached for his solitude, Инока корят его уединением: "You have secluded yourself within the walls of the monastery for your own salvation, and have forgotten the brotherly service of humanity!" "Уединился ты, чтобы себя спасти в монастырских стенах, а братское служение человечеству забыл". But we shall see which will be most zealous in the cause of brotherly love. Но посмотрим еще, кто более братолюбию поусердствует? For it is not we, but they, who are in isolation, though they don't see that. Ибо уединение не у нас, а у них, но не видят сего. Of old, leaders of the people came from among us, and why should they not again? А от нас и издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь? The same meek and humble ascetics will rise up and go out to work for the great cause. Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на великое дело. The salvation of Russia comes from the people. От народа спасение Руси. And the Russian monk has always been on the side of the people. Русский же монастырь искони был с народом. We are isolated only if the people are isolated. Если же народ в уединении, то и мы в уединении. The people believe as we do, and an unbelieving reformer will never do anything in Russia, even if he is sincere in heart and a genius. Народ верит по-нашему, а неверующий деятель у нас в России ничего не сделает, даже будь он искренен сердцем и умом гениален. Remember that! Это помните. The people will meet the atheist and overcome him, and Russia will be one and orthodox. Народ встретит атеиста и поборет его, и станет единая православная Русь. Take care of the peasant and guard his heart. Берегите же народ и оберегайте сердце его. Go on educating him quietly. В тишине воспитайте его. That's your duty as monks, for the peasant has God in his heart. Вот ваш иноческий подвиг, ибо сей народ -богоносец. (f) Of Masters and Servants, and of whether it is possible for them to be Brothers in the Spirit. е) Нечто о господах и слугах и о том, возможно ли господам и слугам стать взаимно по духу братьями Of course, I don't deny that there is sin in the peasants too. Боже, кто говорит, и в народе грех. And the fire of corruption is spreading visibly, hourly, working from above downwards. А пламень растления умножается даже видимо, ежечасно, сверху идет. The spirit of isolation is coming upon the people too. Money-lenders and devourers of the commune are rising up. Already the merchant grows more and more eager for rank, and strives to show himself cultured though he has not a trace of culture, and to this end meanly despises his old traditions, and is even ashamed of the faith of his fathers. Наступает и в народе уединение: начинаются кулаки и мироеды; уже купец все больше и больше желает почестей, стремится показать себя образованным, образования не имея нимало, а для сего гнусно пренебрегает древним обычаем и стыдится даже веры отцов. He visits princes, though he is only a peasant corrupted. Ездит ко князьям, а всего-то сам мужик порченый. The peasants are rotting in drunkenness and cannot shake off the habit. Народ загноился от пьянства и не может уже отстать от него. And what cruelty to their wives, to their children even! All from drunkenness! А сколько жестокости к семье, к жене, к детям даже; от пьянства все. I've seen in the factories children of nine years old, frail, rickety, bent and already depraved. Видал я на фабриках десятилетних даже детей: хилых, чахлых, согбенных и уже развратных. The stuffy workshop, the din of machinery, work all day long, the vile language and the drink, the drink- is that what a little child's heart needs? Душная палата, стучащая машина, весь Божий день работы, развратные слова и вино, вино, а то ли надо душе такого малого еще дитяти? He needs sunshine, childish play, good examples all about him, and at least a little love. Ему надо солнце, детские игры и всюду светлый пример и хоть каплю любви к нему. There must be no more of this, monks, no more torturing of children, rise up and preach that, make haste, make haste! Да не будет же сего, иноки, да не будет истязания детей, восстаньте и проповедуйте сие скорее, скорее. But God will save Russia, for though the peasants are corrupted and cannot renounce their filthy sin, yet they know it is cursed by God and that they do wrong in sinning. Но спасет Бог Россию, ибо хоть и развратен простолюдин и не может уже отказать себе во смрадном грехе, но все же знает, что проклят Богом его смрадный грех и что поступает он худо, греша. So that our people still believe in righteousness, have faith in God and weep tears of devotion. Так что неустанно еще верует народ наш в правду, Бога признает, умилительно плачет. It is different with the upper classes. Не то у высших. They, following science, want to base justice on reason alone, but not with Christ, as before, and they have already proclaimed that there is no crime, that there is no sin. Те вослед науке хотят устроиться справедливо одним умом своим, но уже без Христа, как прежде, и уже провозгласили, что нет преступления, нет уже греха. And that's consistent, for if you have no God what is the meaning of crime? Да оно и правильно по-ихнему: ибо если нет у тебя Бога, то какое же тогда преступление? In Europe the people are already rising up against the rich with violence, and the leaders of the people are everywhere leading them to bloodshed, and teaching them that their wrath is righteous. В Европе восстает народ на богатых уже силой, и народные вожаки повсеместно ведут его к крови и учат, что прав гнев его. But their "wrath is accursed, for it is cruel." Но "проклят гнев их, ибо жесток". But God will save Russia as He has saved her many times. А Россию спасет Господь, как спасал уже много раз. Salvation will come from the people, from their faith and their meekness. Из народа спасение выйдет, из веры и смирения его. Fathers and teachers, watch over the people's faith and this will not be a dream. I've been struck all my life in our great people by their dignity, their true and seemly dignity. I've seen it myself, I can testify to it, I've seen it and marvelled at it, I've seen it in spite of the degraded sins and poverty-stricken appearance of our peasantry. Отцы и учители, берегите веру народа, и не мечта сие: поражало меня всю жизнь в великом народе нашем его достоинство благолепное и истинное, сам видел, сам свидетельствовать могу, видел и удивлялся, видел, несмотря даже на смрад грехов и нищий вид народа нашего. They are not servile, and even after two centuries of serfdom they are free in manner and bearing, yet without insolence, and not revengeful and not envious. Не раболепен он, и это после рабства двух веков. Свободен видом и обращением, но безо всякой обиды. И не мстителен, и не завистлив. "You are rich and noble, you are clever and talented, well, be so, God bless you. "Ты знатен, ты богат, ты умен и талантлив - и пусть, благослови тебя Бог. I respect you, but I know that I too am a man. Чту тебя, но знаю, что и я человек. By the very fact that I respect you without envy I prove my dignity as a man." Тем, что без зависти чту тебя, тем-то и достоинство мое являю пред тобой человеческое". In truth if they don't say this (for they don't know how to say this yet), that is how they act. I have seen it myself, I have known it myself, and, would you believe it, the poorer our Russian peasant is, the more noticeable is that serene goodness, for the rich among them are for the most part corrupted already, and much of that is due to our carelessness and indifference. Воистину, если не говорят сего (ибо не умеют еще сказать сего), то так поступают, сам видел, сам испытывал, и верите ли: чем беднее и ниже человек наш русский, тем и более в нем сей благолепной правды заметно, ибо богатые из них кулаки и мироеды во множестве уже развращены, и много, много тут от нерадения и несмотрения нашего вышло! But God will save His people, for Russia is great in her humility. Но спасет Бог людей своих, ибо велика Россия смирением своим. I dream of seeing, and seem to see clearly already, our future. It will come to pass that even the most corrupt of our rich will end by being ashamed of his riches before the poor, and the poor, seeing his humility, will understand and give way before him, will respond joyfully and kindly to his honourable shame. Мечтаю видеть и как бы уже вижу ясно наше грядущее: ибо будет так, что даже самый развращенный богач наш кончит тем, что устыдится богатства своего пред бедным, а бедный, видя смирение сие, поймет и уступит ему с радостью, и лаской ответит на благолепный стыд его. Believe me that it will end in that; things are moving to that. Верьте, что кончится сим: на то идет. Equality is to be found only in the spiritual dignity of man, and that will only be understood among us. Лишь в человеческом духовном достоинстве равенство, и сие поймут лишь у нас. If we were brothers, there would be fraternity, but before that they will never agree about the division of wealth. Были бы братья, будет и братство, а раньше братства никогда не разделятся. We preserve the image of Christ, and it will shine forth like a precious diamond to the whole world. So may it be, so may it be! Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмаз всему миру... Буди, буди! Fathers and teachers, a touching incident befell me once. Отцы и учители, произошло раз со мною умилительное дело. In my wanderings I met in the town of K. my old orderly, Afanasy. It was eight years since I had parted from him. Странствуя, встретил я однажды, в губернском городе К., бывшего моего денщика Афанасия, а с тех пор, как я расстался с ним, прошло уже тогда восемь лет. He chanced to see me in the market-place, recognised me, ran up to me, and how delighted he was! He simply pounced on me: Нечаянно увидел меня на базаре, узнал, подбежал ко мне и, Боже, сколь обрадовался, так и кинулся ко мне: "Master dear, is it you? "Батюшка, барин, вы ли это? Is it really you I see?" Да неужто вас вижу?" He took me home with him. Повел меня к себе. He was no longer in the army, he was married and already had two little children. Был уже он в отставке, женился, двух детей-младенцев уже прижил. He and his wife earned their living as costermongers in the market-place. Проживал с супругой своею мелким торгом на рынке с лотка. His room was poor, but bright and clean. Комнатка у него бедная, но чистенькая, радостная. He made me sit down, set the samovar, sent for his wife, as though my appearance were a festival for them. Усадил меня, самовар поставил, за женой послал, точно я праздник какой ему сделал, у него появившись. He brought me his children: Подвел ко мне деток: "Bless them, Father." "Благословите, батюшка". - "Is it for me to bless them? I am only a humble monk. I will pray for them. And for you, Afanasy Pavlovitch, I have prayed every day since that day, for it all came from you," said I. "Мне ли благословлять, - отвечаю ему, - инок я простой и смиренный, Бога о них помолю, а о тебе, Афанасий Павлович, и всегда, на всяк день, с того самого дня, Бога молю, ибо с тебя, говорю, все и вышло". And I explained that to him as well as I could. И объяснил ему я это как умел. And what do you think? The man kept gazing at me and could not believe that I, his former master, an officer, was now before him in such a guise and position; it made him shed tears. Так что же человек: смотрит на меня и все не может представить, что я, прежний барин его, офицер, пред ним теперь в таком виде и в такой одежде: заплакал даже. "Why are you weeping?" said I, "better rejoice over me, dear friend, whom I can never forget, for my path is a glad and joyful one." "Чего же ты плачешь, - говорю ему, - незабвенный ты человек, лучше повеселись за меня душой, милый, ибо радостен и светел путь мой". He did not say much, but kept sighing and shaking his head over me tenderly. Многого не говорил, а все охал и качал на меня головой умиленно. "What has become of your fortune?" he asked. "Где же ваше, спрашивает, богатство?" "I gave it to the monastery," I answered; "we live in common." Отвечаю ему: "В монастырь отдал, а живем мы в общежитии". After tea I began saying good-bye, and suddenly he brought out half a rouble as an offering to the monastery, and another half-rouble I saw him thrusting hurriedly into my hand: После чаю стал я прощаться с ними, и вдруг вынес он мне полтину, жертву на монастырь, а другую полтину, смотрю, сует мне в руку, торопится: "That's for you in your wanderings, it may be of use to you, Father." "Это уж вам, говорит, странному, путешествующему, пригодится вам, может, батюшка". I took his half-rouble, bowed to him and his wife, and went out rejoicing. And on my way I thought: Принял я его полтину, поклонился ему и супруге его и ушел обрадованный и думаю дорогой: "Here we are both now, he at home and I on the road, sighing and shaking our heads, no doubt, and yet smiling joyfully in the gladness of our hearts, remembering how God brought about our meeting." "Вот мы теперь оба, и он у себя, и я, идущий, охаем, должно быть, да усмехаемся радостно, в веселии сердца нашего, покивая головой и вспоминая, как Бог привел встретиться". I have never seen him again since then. И больше я уж с тех пор никогда не видал его. I had been his master and he my servant, but now when we exchanged a loving kiss with softened hearts, there was a great human bond between us. Был я ему господин, а он мне слуга, а теперь, как облобызались мы с ним любовно и в духовном умилении, меж нами великое человеческое единение произошло. I have thought a great deal about that, and now what I think is this: Is it so inconceivable that that grand and simple-hearted unity might in due time become universal among the Russian people? Думал я о сем много, а теперь мыслю так: неужели так недоступно уму, что сие великое и простодушное единение могло бы в свой срок и повсеместно произойти меж наших русских людей? I believe that it will come to pass and that the time is at hand. Верую, что произойдет, и сроки близки. And of servants I will add this: In old days when I was young I was often angry with servants; "the cook had served something too hot, the orderly had not brushed my clothes." А про слуг прибавлю следующее: сердился я прежде, юношею, на слуг много: "кухарка горячо подала, денщик платье не вычистил". But what taught me better then was a thought of my dear brother's, which I had heard from him in childhood: Но озарила меня тогда вдруг мысль моего милого брата, которую слышал от него в детстве моем: "Am I worth it, that another should serve me and be ordered about by me in his poverty and ignorance?" "Стою ли я того и весь-то, чтобы мне другой служил, а чтоб я, за нищету и темноту его, им помыкал?" And I wondered at the time that such simple and self-evident ideas should be so slow to occur to our minds. И подивился я тогда же, сколь самые простые мысли, воочию ясные, поздно появляются в уме нашем. It is impossible that there should be no servants in the world, but act so that your servant may be freer in spirit than if he were not a servant. Без слуг невозможно в миру, но так сделай, чтобы был у тебя твой слуга свободнее духом, чем если бы был не слугой. And why cannot I be a servant to my servant and even let him see it, and that without any pride on my part or any mistrust on his? И почему я не могу быть слугою слуге моему и так, чтобы он даже видел это, и уж безо всякой гордости с моей стороны, а с его - неверия? Why should not my servant be like my own kindred, so that I may take him into my family and rejoice in doing so? Почему не быть слуге моему как бы мне родным, так что приму его наконец в семью свою и возрадуюсь сему? Even now this can be done, but it will lead to the grand unity of men in the future, when a man will not seek servants for himself, or desire to turn his fellow creatures into servants as he does now, but on the contrary, will long with his whole heart to be the servant of all, as the Gospel teaches. Даже и теперь еще это так исполнимо, но послужит основанием к будущему уже великолепному единению людей, когда не слуг будет искать себе человек и не в слуг пожелает обращать себе подобных людей, как ныне, а, напротив, изо всех сил пожелает стать сам всем слугой по Евангелию. And can it be a dream, that in the end man will find his joy only in deeds of light and mercy, and not in cruel pleasures as now, in gluttony, fornication, ostentation, boasting and envious rivalry of one with the other? И неужели сие мечта, чтобы под конец человек находил свои радости лишь в подвигах просвещения и милосердия, а не в радостях жестоких, как ныне, - в объядении, блуде, чванстве, хвастовстве и завистливом превышении одного над другим? I firmly believe that it is not and that the time is at hand. Твердо верую, что нет и что время близко. People laugh and ask: "When will that time come and does it look like coming?" Смеются и спрашивают: когда же сие время наступит и похоже ли на то, что наступит? I believe that with Christ's help we shall accomplish this great thing. Я же мыслю, что мы со Христом это великое дело решим. And how many ideas there have been on earth in the history of man which were unthinkable ten years before they appeared! Yet when their destined hour had come, they came forth and spread over the whole earth. И сколько же было идей на земле, в истории человеческой, которые даже за десять лет немыслимы были и которые вдруг появлялись, когда приходил для них таинственный срок их, и проносились по всей земле? So it will be with us, and our people will shine forth in the world, and all men will say: Так и у нас будет, и воссияет миру народ наш, и скажут все люди: "The stone which the builders rejected has become the cornerstone of the building." "Камень, который отвергли зиждущие, стал главою угла". And we may ask the scornful themselves: If our hope is a dream, when will you build up your edifice and order things justly by your intellect alone, without Christ? А насмешников вопросить бы самих: если у нас мечта, то когда же вы-то воздвигнете здание свое и устроитесь справедливо лишь умом своим, без Христа? If they declare that it is they who are advancing towards unity, only the most simple-hearted among them believe it, so that one may positively marvel at such simplicity. Если же и утверждают сами, что они-то, напротив, и идут к единению, то воистину веруют в сие лишь самые из них простодушные, так что удивиться даже можно сему простодушию. Of a truth, they have more fantastic dreams than we. Воистину у них мечтательной фантазии более, чем у нас. They aim at justice, but, denying Christ, they will end by flooding the earth with blood, for blood cries out for blood, and he that taketh up the sword shall perish by the sword. Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом. And if it were not for Christ's covenant, they would slaughter one another down to the last two men on earth. И если бы не обетование Христово, то так и истребили бы друг друга даже до последних двух человек на земле. And those two last men would not be able to restrain each other in their pride, and the one would slay the other and then himself. Да и сии два последние не сумели бы в гордости своей удержать друг друга, так что последний истребил бы предпоследнего, а потом и себя самого. And that would come to pass, were it not for the promise of Christ that for the sake of the humble and meek the days shall be shortened. И сбылось бы, если бы не обетование Христово, что ради кротких и смиренных сократится дело сие. While I was still wearing an officer's uniform after my duel, I talked about servants in general society, and I remember everyone was amazed at me. Стал я тогда, еще в офицерском мундире, после поединка моего, говорить про слуг в обществе, и все-то, помню, на меня дивились: "What!" they asked, "are we to make our servants sit down on the sofa and offer them tea?" "Что же нам, говорят, посадить слугу на диван да ему чай подносить?" And I answered them: А я тогда им в ответ: "Why not, sometimes at least?" "Почему же и не так, хотя бы только иногда". Everyone laughed. Все тогда засмеялись. Their question was frivolous and my answer was not clear; but the thought in it was to some extent right. Вопрос их был легкомысленный, а ответ мой неясный, но мыслю, что была в нем и некая правда. (g) Of Prayer, of Love, and of Contact with other Worlds. ж) О молитве, о любви и о соприкосновении мирам иным Young man, be not forgetful of prayer. Юноша, не забывай молитвы. Every time you pray, if your prayer is sincere, there will be new feeling and new meaning in it, which will give you fresh courage, and you will understand that prayer is an education. Каждый раз в молитве твоей, если искренна, мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которую ты прежде не знал и которая вновь ободрит тебя; и поймешь, что молитва есть воспитание. Remember, too, every day, and whenever you can, repeat to yourself, Запомни еще: на каждый день и когда лишь можешь, тверди про себя: "Lord, have mercy on all who appear before Thee to-day." "Г осподи, помилуй всех днесь пред тобою представших". For every hour and every moment thousands of men leave life on this earth, and their souls appear before God. And how many of them depart in solitude, unknown, sad, dejected that no one mourns for them or even knows whether they have lived or not! Ибо в каждый час и каждое мгновение тысячи людей покидают жизнь свою на сей земле и души их становятся пред Господом - и сколь многие из них расстались с землею отъединенно, никому не ведомо, в грусти и тоске, что никто-то не пожалеет о них и даже не знает о них вовсе: жили ль они или нет. And behold, from the other end of the earth perhaps, your prayer for their rest will rise up to God though you knew them not nor they you. И вот, может быть, с другого конца земли вознесется ко Господу за упокой его и твоя молитва, хотя бы ты и не знал его вовсе, а он тебя. How touching it must be to a soul standing in dread before the Lord to feel at that instant that, for him too, there is one to pray, that there is a fellow creature left on earth to love him too! Сколь умилительно душе его, ставшей в страхе пред Г осподом, почувствовать в тот миг, что есть и за него молельщик, что осталось на земле человеческое существо, и его любящее. And God will look on you both more graciously, for if you have had so much pity on him, how much will He have pity Who is infinitely more loving and merciful than you! Да и Бог милостивее воззрит на обоих вас, ибо если уже ты столь пожалел его, то кольми паче пожалеет он, бесконечно более милосердый и любовный, чем ты. And He will forgive him for your sake. И простит его тебя ради. Brothers, have no fear of men's sin. Love a man even in his sin, for that is the semblance of Divine Love and is the highest love on earth. Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие Божеской любви и есть верх любви на земле. Love all God's creation, the whole and every grain of sand in it. Любите все создание Божие, и целое и каждую песчинку. Love every leaf, every ray of God's light. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Love the animals, love the plants, love everything. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. If you love everything, you will perceive the divine mystery in things. Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах. Once you perceive it, you will begin to comprehend it better every day. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. And you will come at last to love the whole world with an all-embracing love. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью. Love the animals: God has given them the rudiments of thought and joy untroubled. Животных любите: им Бог дал начало мысли и радость безмятежную. Do not trouble it, don't harass them, don't deprive them of their happiness, don't work against God's intent. Не возмущайте же ее, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли Божией. Man, do not pride yourself on superiority to the animals; they are without sin, and you, with your greatness, defile the earth by your appearance on it, and leave the traces of your foulness after you- alas, it is true of almost every one of us! Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя - увы, почти всяк из нас! Love children especially, for they too are sinless like the angels; they live to soften and purify our hearts and, as it were, to guide us. Деток любите особенно, ибо они тоже безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам. Woe to him who offends a child! Горе оскорбившему младенца. Father Anfim taught me to love children. The kind, silent man used often on our wanderings to spend the farthings given us on sweets and cakes for the children. He could not pass by a child without emotion. That's the nature of the man. А меня отец Анфим учил деток любить: он, милый и молчащий в странствиях наших, на подаянные грошики им пряничков и леденцу, бывало, купит и раздаст: проходить не мог мимо деток без сотрясения душевного: таков человек. At some thoughts one stands perplexed, especially at the sight of men's sin, and wonders whether one should use force or humble love. Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: "Взять ли силой али смиренною любовью?" Always decide to use humble love. Всегда решай: "Возьму смиренною любовью". If you resolve on that once for all, you may subdue the whole world. Решишься так раз навсегда и весь мир покорить возможешь. Loving humility is marvellously strong, the strongest of all things, and there is nothing else like it. Смирение любовное - страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего. Every day and every hour, every minute, walk round yourself and watch yourself, and see that your image is a seemly one. На всяк день и час, на всякую минуту ходи около себя и смотри за собой, чтоб образ твой был благолепен. You pass by a little child, you pass by, spiteful, with ugly words, with wrathful heart; you may not have noticed the child, but he has seen you, and your image, unseemly and ignoble, may remain in his defenceless heart. Вот ты прошел мимо малого ребенка, прошел злобный, со скверным словом, с гневливою душой; ты и не приметил, может, ребенка-то, а он видел тебя, и образ твой, неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. You don't know it, but you may have sown an evil seed in him and it may grow, and all because you were not careful before the child, because you did not foster in yourself a careful, actively benevolent love. Ты и не знал сего, а может быть, ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастет оно, пожалуй, а все потому, что ты не уберегся пред дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе. Brothers, love is a teacher; but one must know how to acquire it, for it is hard to acquire, it is dearly bought, it is won slowly by long labour. For we must love not only occasionally, for a moment, but for ever. Братья, любовь - учительница, но нужно уметь ее приобрести, ибо она трудно приобретается, дорого покупается, долгою работой и через долгий срок, ибо не на мгновение лишь случайное надо любить, а на весь срок. Everyone can love occasionally, even the wicked can. А случайно-то и всяк полюбить может, и злодей полюбит. My brother asked the birds to forgive him; that sounds senseless, but it is right; for all is like an ocean, all is flowing and blending; a touch in one place sets up movement at the other end of the earth. Юноша брат мой у птичек прощения просил: оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, ибо все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь - в другом конце мира отдается. It may be senseless to beg forgiveness of the birds, but birds would be happier at your side- a little happier, anyway- and children and all animals, if you were nobler than you are now. Пусть безумие у птичек прощения просить, но ведь и птичкам было бы легче, и ребенку, и всякому животному около тебя, если бы ты сам был благолепнее, чем ты есть теперь, хоть на одну каплю да было бы. It's all like an ocean, I tell you. Все как океан, говорю вам. Then you would pray to the birds too, consumed by an all-embracing love, in a sort of transport, and pray that they too will forgive you your sin. Тогда и птичкам стал бы молиться, всецелою любовию мучимый, как бы в восторге каком, и молить, чтоб и они грех твой отпустили тебе. Treasure this ecstasy, however senseless it may seem to men. Восторгом же сим дорожи, как бы ни казался он людям бессмысленным. My friends, pray to God for gladness. Други мои, просите у Бога веселья. Be glad as children, as the birds of heaven. Будьте веселы как дети, как птички небесные. And let not the sin of men confound you in your doings. Fear not that it will wear away your work and hinder its being accomplished. Do not say, И да не смущает вас грех людей в вашем делании, не бойтесь, что затрет он дело ваше и не даст ему совершиться, не говорите: "Sin is mighty, wickedness is mighty, evil environment is mighty, and we are lonely and helpless, and evil environment is wearing us away and hindering our good work from being done." "Силен грех, сильно нечестие, сильна среда скверная, а мы одиноки и бессильны, затрет нас скверная среда и не даст совершиться благому деланию". Fly from that dejection, children! Бегите, дети, сего уныния! There is only one means of salvation, then take yourself and make yourself responsible for all men's sins, that is the truth, you know, friends, for as soon as you sincerely make yourself responsible for everything and for all men, you will see at once that it is really so, and that you are to blame for everyone and for all things. Одно тут спасение себе: возьми себя и сделай себя же ответчиком за весь грех людской. Друг, да ведь это и вправду так, ибо чуть только сделаешь себя за все и за всех ответчиком искренно, то тотчас же увидишь, что оно так и есть в самом деле и что ты-то и есть за всех и за вся виноват. But throwing your own indolence and impotence on others you will end by sharing the pride of Satan and murmuring against God. А скидывая свою же лень и свое бессилие на людей, кончишь тем, что гордости сатанинской приобщишься и на Бога возропщешь. Of the pride of Satan what I think is this: it is hard for us on earth to comprehend it, and therefore it is so easy to fall into error and to share it, even imagining that we are doing something grand and fine. О гордости же сатанинской мыслю так: трудно нам на земле ее и постичь, а потому сколь легко впасть в ошибку и приобщиться ей, да еще полагая, что нечто великое и прекрасное делаем. Indeed, many of the strongest feelings and movements of our nature we cannot comprehend on earth. Let not that be a stumbling-block, and think not that it may serve as a justification to you for anything. For the Eternal judge asks of you what you can comprehend and not what you cannot. You will know that yourself hereafter, for you will behold all things truly then and will not dispute them. Да и многое из самых сильных чувств и движений природы нашей мы пока на земле не можем постичь, не соблазняйся и сим и не думай, что сие в чем-либо может тебе служить оправданием, ибо спросит с тебя судия вечный то, что ты мог постичь, а не то, чего не мог, сам убедишься в том, ибо тогда все узришь правильно и спорить уже не станешь. On earth, indeed, we are, as it were, astray, and if it were not for the precious image of Christ before us, we should be undone and altogether lost, as was the human race before the flood. На земле же воистину мы как бы блуждаем, и не было бы драгоценного Христова образа пред нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий пред потопом. Much on earth is hidden from us, but to make up for that we have been given a precious mystic sense of our living bond with the other world, with the higher heavenly world, and the roots of our thoughts and feelings are not here but in other worlds. Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных. That is why the philosophers say that we cannot apprehend the reality of things on earth. Вот почему и говорят философы, что сущности вещей нельзя постичь на земле. God took seeds from different worlds and sowed them on this earth, and His garden grew up and everything came up that could come up, but what grows lives and is alive only through the feeling of its contact with other mysterious worlds. If that feeling grows weak or is destroyed in you, the heavenly growth will die away in you. Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным; если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Then you will be indifferent to life and even grow to hate it. Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее. That's what I think. Мыслю так. (h) Can a Man judge his Fellow Creatures? з) Можно ли быть судиею себе подобных? Faith to the End. О вере до конца Remember particularly that you cannot be a judge of anyone. Помни особенно, что не можешь ничьим судиею быти. For no one can judge a criminal until he recognises that he is just such a criminal as the man standing before him, and that he perhaps is more than all men to blame for that crime. Ибо не может быть на земле судья преступника, прежде чем сам сей судья не познает, что и он такой же точно преступник, как и стоящий пред ним, и что он-то за преступление стоящего пред ним, может, прежде всех и виноват. When he understands that, he will be able to be a judge. Когда же постигнет сие, то возможет стать и судиею. Though that sounds absurd, it is true. Как ни безумно на вид, но правда сие. If I had been righteous myself, perhaps there would have been no criminal standing before me. Ибо был бы я сам праведен, может, и преступника, стоящего предо мною, не было бы. If you can take upon yourself the crime of the criminal your heart is judging, take it at once, suffer for him yourself, and let him go without reproach. Если возможешь принять на себя преступление стоящего пред тобою и судимого сердцем твоим преступника, то немедленно приими и пострадай за него сам, его же без укора отпусти. And even if the law itself makes you his judge, act in the same spirit so far as possible, for he will go away and condemn himself more bitterly than you have done. И даже если б и самый закон поставил тебя его судиею, то сколь лишь возможно будет тебе сотвори и тогда в духе сем, ибо уйдет и осудит себя сам еще горше суда твоего. If, after your kiss, he goes away untouched, mocking at you, do not let that be a stumbling-block to you. It shows his time has not yet come, but it will come in due course. And if it come not, no Matter; if not he, then another in his place will understand and suffer, and judge and condemn himself, and the truth will be fulfilled. Если не отойдет с целованием твоим бесчувственный и смеясь над тобою же, то не соблазняйся и сим: значит, срок его еще не пришел, но придет в свое время; а не придет, все равно: не он, так другой за него познает, и пострадает, и осудит, и обвинит себя сам, и правда будет восполнена. Believe that, believe it without doubt; for in that lies all the hope and faith of the saints. Верь сему, несомненно верь, ибо в сем самом и лежит все упование и вся вера святых. Work without ceasing. Делай неустанно. If you remember in the night as you go to sleep, Если вспомнишь в нощи, отходя ко сну: "I have not done what I ought to have done," rise up at once and do it. "Я не исполнил, что надо было", то немедленно восстань и исполни. If the people around you are spiteful and callous and will not hear you, fall down before them and beg their forgiveness; for in truth you are to blame for their not wanting to hear you. Если кругом тебя люди злобные и бесчувственные и не захотят тебя слушать, то пади пред ними и у них прощения проси, ибо воистину и ты в том виноват, что не хотят тебя слушать. And if you cannot speak to them in their bitterness, serve them in silence and in humility, never losing hope. А если уже не можешь говорить с озлобленными, то служи им молча и в уничижении, никогда не теряя надежды. If all men abandon you and even drive you away by force, then when you are left alone fall on the earth and kiss it, water it with your tears and it will bring forth fruit even though no one has seen or heard you in your solitude. Если же все оставят тебя и уже изгонят тебя силой, то, оставшись один, пади на землю и целуй ее, омочи ее слезами твоими, и даст плод от слез твоих земля, хотя бы и не видал и не слыхал тебя никто в уединении твоем. Believe to the end, even if all men went astray and you were left the only one faithful; bring your offering even then and praise God in your loneliness. Верь до конца, хотя бы даже и случилось так, что все бы на земле совратились, а ты лишь единый верен остался: принеси и тогда жертву и восхвали Бога ты, единый оставшийся. And if two of you are gathered together- then there is a whole world, a world of living love. Embrace each other tenderly and praise God, for if only in you two His truth has been fulfilled. А если вас таких двое сойдутся, то вот уж и весь мир, мир живой любви, обнимите друг друга в умилении и восхвалите Г оспода: ибо хотя и в вас двоих, но восполнилась правда его. If you sin yourself and grieve even unto death for your sins or for your sudden sin, then rejoice for others, rejoice for the righteous man, rejoice that if you have sinned, he is righteous and has not sinned. Если сам согрешишь и будешь скорбен даже до смерти о грехах твоих или о грехе твоем внезапном, то возрадуйся за другого, возрадуйся за праведного, возрадуйся тому, что если ты согрешил, то он зато праведен и не согрешил. If the evil-doing of men moves you to indignation and overwhelming distress, even to a desire for vengeance on the evil-doers, shun above all things that feeling. Go at once and seek suffering for yourself, as though you were yourself guilty of that wrong. Если же злодейство людей возмутит тебя негодованием и скорбью уже необоримою, даже до желания отомщения злодеям, то более всего страшись сего чувства; тотчас же иди и ищи себе мук так, как бы сам был виновен в сем злодействе людей. Accept that suffering and bear it and your heart will find comfort, and you will understand that you too are guilty, for you might have been a light to the evil-doers, even as the one man sinless, and you were not a light to them. Приими сии муки и вытерпи, и утолится сердце твое, и поймешь, что и сам виновен, ибо мог светить злодеям даже как единый безгрешный и не светил. If you had been a light, you would have lightened the path for others too, and the evil-doer might perhaps have been saved by your light from his sin. Если бы светил, то светом своим озарил бы и другим путь, и тот, который совершил злодейство, может быть, не совершил бы его при свете твоем. And even though your light was shining, yet you see men were not saved by it, hold firm and doubt not the power of the heavenly light. Believe that if they were not saved, they will be saved hereafter. И даже если ты и светил, но увидишь, что не спасаются люди даже и при свете твоем, то пребудь тверд и не усомнись в силе света небесного; верь тому, что если теперь не спаслись, то потом спасутся. And if they are not saved hereafter, then their sons will be saved, for your light will not die even when you are dead. А не спасутся и потом, то сыны их спасутся, ибо не умрет свет твой, хотя бы и ты уже умер. The righteous man departs, but his light remains. Праведник отходит, а свет его остается. Men are always saved after the death of the deliverer. Спасаются же и всегда по смерти спасающего. Men reject their prophets and slay them, but they love their martyrs and honour those whom they have slain. Не принимает род людской пророков своих и избивает их, но любят люди мучеников своих и чтят тех, коих замучили. You are working for the whole, are acting for the future. Ты же для целого работаешь, для грядущего делаешь. Seek no reward, for great is your reward on this earth: the spiritual joy which is only vouchsafed to the righteous man. Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже велика тебе награда на сей земле: духовная радость твоя, которую лишь праведный обретает. Fear not the great nor the mighty, but be wise and ever serene. Не бойся ни знатных, ни сильных, но будь премудр и всегда благолепен. Know the measure, know the times, study that. Знай меру, знай сроки, научись сему. When you are left alone, pray. В уединении же оставаясь, молись. Love to throw yourself on the earth and kiss it. Люби повергаться на землю и лобызать ее. Kiss the earth and love it with an unceasing, consuming love. Love all men, love everything. Seek that rapture and ecstasy. Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, все люби, ищи восторга и исступления сего. Water the earth with the tears of your joy and love those tears. Омочи землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои. Don't be ashamed of that ecstasy, prize it, for it is a gift of God and a great one; it is not given to many but only to the elect. Исступления же сего не стыдись, дорожи им, ибо есть дар Божий, великий, да и не многим дается, а избранным. (i) Of Hell and Hell Fire, a Mystic Reflection. и) О аде и адском огне, рассуждение мистическое Fathers and teachers, I ponder, Отцы и учители, мыслю: "What is hell?" "Что есть ад?" I maintain that it is the suffering of being unable to love. Рассуждаю так: "Страдание о том, что нельзя уже более любить". Once in infinite existence, immeasurable in time and space, a spiritual creature was given on his coming to earth the power of saying, Раз, в бесконечном бытии, не измеримом ни временем, ни пространством, дана была некоему духовному существу, появлением его на земле, способность сказать себе: "I am and I love." "Я есмь, и я люблю". Once, only once, there was given him a moment of active lifting love, and for that was earthly life given him, and with it times and seasons. And that happy creature rejected the priceless gift, prized it and loved it not, scorned it and remained callous. Раз, только раз, дано было ему мгновение любви деятельной, живой, а для того дана была земная жизнь, а с нею времена и сроки, и что же: отвергло сие счастливое существо дар бесценный, не оценило его, не возлюбило, взглянуло насмешливо и осталось бесчувственным. Such a one, having left the earth, sees Abraham's bosom and talks with Abraham as we are told in the parable of the rich man and Lazarus, and beholds heaven and can go up to the Lord. But that is just his torment, to rise up to the Lord without ever having loved, to be brought close to those who have loved when he has despised their love. Таковой, уже отшедший с земли, видит и лоно Авраамово и беседует с Авраамом, как в притче о богатом и Лазаре нам указано, и рай созерцает, и ко Господу восходить может, но именно тем-то и мучается, что ко Г осподу взойдет он, не любивший, соприкоснется с любившими любовью их пренебрегший. For he sees clearly and says to himself, Ибо зрит ясно и говорит себе уже сам: "Now I have understanding, and though I now thirst to love, there will be nothing great, no sacrifice in my love, for my earthly life is over, and Abraham will not come even with a drop of living water (that is the gift of earthly active life) to cool the fiery thirst of spiritual love which burns in me now, though I despised it on earth; there is no more life for me and will be no more time! "Ныне уже знание имею и хоть возжаждал любить, но уже подвига не будет в любви моей, не будет и жертвы, ибо кончена жизнь земная и не придет Авраам хоть каплею воды живой (то есть вновь даром земной жизни, прежней и деятельной) прохладить пламень жажды любви духовной, которою пламенею теперь, на земле ее пренебрегши; нет уже жизни, и времени более не будет! Even though I would gladly give my life for others, it can never be, for that life is passed which can be sacrificed for love, and now there is a gulf fixed between that life and this existence." Хотя бы и жизнь свою рад был отдать за других, но уже нельзя, ибо прошла та жизнь, которую возможно было в жертву любви принесть, и теперь бездна между тою жизнью и сим бытием". They talk of hell fire in the material sense. I don't go into that mystery and I shun it. But I think if there were fire in material sense, they would be glad of it, for I imagine that in material agony, their still greater spiritual agony would be forgotten for a moment. Говорят о пламени адском материальном: не исследую тайну сию и страшусь, но мыслю, что если б и был пламень материальный, то воистину обрадовались бы ему, ибо, мечтаю так, в мучении материальном хоть на миг позабылась бы ими страшнейшая сего мука духовная. Moreover, that spiritual agony cannot be taken from them, for that suffering is not external but within them. Да и отнять у них эту муку духовную невозможно, ибо мучение сие не внешнее, а внутри их. And if it could be taken from them, I think it would be bitterer still for the unhappy creatures. А если б и возможно было отнять, то, мыслю, стали бы оттого еще горше несчастными. For even if the righteous in Paradise forgave them, beholding their torments, and called them up to heaven in their infinite love, they would only multiply their torments, for they would arouse in them still more keenly a flaming thirst for responsive, active and grateful love which is now impossible. Ибо хоть и простили бы их праведные из рая, созерцая муки их, и призвали бы их к себе, любя бесконечно, но тем самым им еще более бы приумножили мук, ибо возбудили бы в них еще сильнее пламень жажды ответной, деятельной и благодарной любви, которая уже невозможна. In the timidity of my heart I imagine, however, that the very recognition of this impossibility would serve at last to console them. For accepting the love of the righteous together with the impossibility of repaying it, by this submissiveness and the effect of this humility, they will attain at last, as it were, to a certain semblance of that active love which they scorned in life, to something like its outward expression... I am sorry, friends and brothers, that I cannot express this clearly. В робости сердца моего мыслю, однако же, что самое сознание сей невозможности послужило бы им наконец и к облегчению, ибо, приняв любовь праведных с невозможностью воздать за нее, в покорности сей и в действии смирения сего, обрящут наконец как бы некий образ той деятельной любви, которою пренебрегли на земле, и как бы некое действие, с нею сходное... Сожалею, братья и други мои, что не умею сказать сего ясно. But woe to those who have slain themselves on earth, woe to the suicides! Но горе самим истребившим себя на земле, горе самоубийцам! I believe that there can be none more miserable than they. Мыслю, что уже несчастнее сих и не может быть никого. They tell us that it is a sin to pray for them and outwardly the Church, as it were, renounces them, but in my secret heart I believe that we may pray even for them. Грех, рекут нам, о сих Бога молить, и церковь наружно их как бы и отвергает, но мыслю в тайне души моей, что можно бы и за сих помолиться. Love can never be an offence to Christ. За любовь не осердится ведь Христос. For such as those I have prayed inwardly all my life, I confess it, fathers and teachers, and even now I pray for them every day. О таковых я внутренно во всю жизнь молился, исповедуюсь вам в том, отцы и учители, да и ныне на всяк день молюсь. Oh, there are some who remain proud and fierce even in hell, in spite of their certain knowledge and contemplation of the absolute truth; there are some fearful ones who have given themselves over to Satan and his proud spirit entirely. О, есть и во аде пребывшие гордыми и свирепыми, несмотря уже на знание бесспорное и на созерцание правды неотразимой; есть страшные, приобщившиеся сатане и гордому духу его всецело. For such, hell is voluntary and ever consuming; they are tortured by their own choice. Для тех ад уже добровольный и ненасытимый; те уже доброхотные мученики. For they have cursed themselves, cursing God and life. Ибо сами прокляли себя, прокляв Бога и жизнь. They live upon their vindictive pride like a starving man in the desert sucking blood out of his own body. Злобною гордостью своею питаются, как если бы голодный в пустыне кровь собственную свою сосать из своего же тела начал. But they are never satisfied, and they refuse forgiveness, they curse God Who calls them. Но ненасытимы во веки веков и прощение отвергают, Бога, зовущего их, проклинают. They cannot behold the living God without hatred, and they cry out that the God of life should be annihilated, that God should destroy Himself and His own creation. Бога живаго без ненависти созерцать не могут и требуют, чтобы не было Бога жизни, чтоб уничтожил себя Бог и все создание свое. And they will burn in the fire of their own wrath for ever and yearn for death and annihilation. И будут гореть в огне гнева своего вечно, жаждать смерти и небытия. But they will not attain to death.... Но не получат смерти... Here Alexey Fyodorovitch Karamazov's manuscript ends. Здесь оканчивается рукопись Алексея Федоровича Карамазова. I repeat, it is incomplete and fragmentary. Повторяю: она не полна и отрывочна. Biographical details, for instance, cover only Father Zossima's earliest youth. Биографические сведения, например, обнимают лишь первую молодость старца. Of his teaching and opinions we find brought together sayings evidently uttered on very different occasions. Из поучений же его и мнений сведено вместе, как бы в единое целое, сказанное, очевидно, в разные сроки и вследствие побуждений различных. His utterances during the last few hours have not been kept separate from the rest, but their general character can be gathered from what we have in Alexey Fyodorovitch's manuscript. Все же то, что изречено было старцем собственно в сии последние часы жизни его, не определено в точности, а дано лишь понятие о духе и характере и сей беседы, если сопоставить с тем, что приведено в рукописи Алексея Федоровича из прежних поучений. The elder's death came in the end quite unexpectedly. Кончина же старца произошла воистину совсем неожиданно. For although those who were gathered about him that last evening realised that his death was approaching, yet it was difficult to imagine that it would come so suddenly. On the contrary, his friends, as I observed already, seeing him that night apparently so cheerful and talkative, were convinced that there was at least a temporary change for the better in his condition. Ибо хотя все собравшиеся к нему в тот последний вечер и понимали вполне, что смерть его близка, но все же нельзя было представить, что наступит она столь внезапно; напротив, друзья его, как уже и заметил я выше, видя его в ту ночь столь, казалось бы, бодрым и словоохотливым, убеждены были даже, что в здоровье его произошло заметное улучшение, хотя бы и на малое лишь время. Even five minutes before his death, they said afterwards wonderingly, it was impossible to foresee it. Даже за пять минут до кончины, как с удивлением передавали потом, нельзя было еще ничего предвидеть. He seemed suddenly to feel an acute pain in his chest, he turned pale and pressed his hands to his heart. Он вдруг почувствовал как бы сильнейшую боль в груди, побледнел и крепко прижал руки к сердцу. All rose from their seats and hastened to him. But though suffering, he still looked at them with a smile, sank slowly from his chair on to his knees, then bowed his face to the ground, stretched out his arms and as though in joyful ecstasy, praying and kissing the ground, quietly and joyfully gave up his soul to God. Все тогда встали с мест своих и устремились к нему; но он, хоть и страдающий, но все еще с улыбкой взирая на них, тихо опустился с кресел на пол и стал на колени, затем склонился лицом ниц к земле, распростер свои руки и, как бы в радостном восторге, целуя землю и молясь (как сам учил), тихо и радостно отдал душу Богу. The news of his death spread at once through the hermitage and reached the monastery. Известие о кончине его немедленно пронеслось в ските и достигло монастыря. The nearest friends of the deceased and those whose duty it was from their position began to lay out the corpse according to the ancient ritual, and all the monks gathered together in the church. Ближайшие к новопреставленному и кому следовало по чину стали убирать по древлему обряду тело его, а вся братия собралась в соборную церковь. And before dawn the news of the death reached the town. И еще до рассвета, как передавалось потом по слухам, весть о новопреставленном достигла города. By the morning all the town was talking of the event, and crowds were flocking from the town to the monastery. К утру чуть не весь город говорил о событии, и множество граждан потекло в монастырь. But this subject will be treated in the next book; I will only add here that before a day had passed something happened so unexpected, so strange, upsetting, and bewildering in its effect on the monks and the townspeople, that after all these years, that day of general suspense is still vividly remembered in the town. Но о сем скажем в следующей книге, а теперь лишь прибавим вперед, что не прошел еще и день, как совершилось нечто до того для всех неожиданное, а по впечатлению, произведенному в среде монастыря и в городе, до того как бы странное, тревожное и сбивчивое, что и до сих пор, после стольких лет, сохраняется в городе нашем самое живое воспоминание о том столь для многих тревожном дне... PART III Часть третья Book VII. Книга седьмая Alyosha Алеша Chapter 1. I The Breath of Corruption Тлетворный дух THE body of Father Zossima was prepared for burial according to the established Ritual. Тело усопшего иеросхимонаха отца Зосимы приготовили к погребению по установленному чину. As is well known, the bodies of dead monks and hermits are not washed. Умерших монахов и схимников, как известно, не омывают. In the words of the Church Ritual: "If any one of the monks depart in the Lord, the monk designated (that is, whose office it is) shall wipe the body with warm water, making first the sign of the cross with a sponge on the forehead of the deceased, on the breast, on the hands and feet and on the knees, and that is enough." "Егда кто от монахов ко Господу отыдет (сказано в большом требнике), то учиненный монах (то есть для сего назначенный) отирает тело его теплою водой, творя прежде губою (то есть греческою губкой) крест на челе скончавшегося, на персех, на руках и на ногах и на коленах, вящше же ничто же". All this was done by Father Paissy, who then clothed the deceased in his monastic garb and wrapped him in his cloak, which was, according to custom, somewhat slit to allow of its being folded about him in the form of a cross. Все это и исполнил над усопшим сам отец Паисий. После отирания одел его в монашеское одеяние и обвил мантиею; для чего, по правилу, несколько разрезал ее, чтоб обвить крестообразно. On his head he put a hood with an eight-cornered cross. На голову надел ему куколь с осьмиконечным крестом. The hood was left open and the dead man's face was covered with black gauze. Куколь оставлен был открытым, лик же усопшего закрыли черным воздухом. In his hands was put an ikon of the Saviour. В руки ему положили икону Спасителя. Towards morning he was put in the coffin which had been made ready long before. В таком виде к утру переложили его во гроб (уже прежде давно заготовленный). It was decided to leave the coffin all day in the cell, in the larger room in which the elder used to receive his visitors and fellow monks. Гроб же вознамерились оставить в келье (в первой большой комнате, в той самой, в которой покойный старец принимал братию и мирских) на весь день. As the deceased was a priest and monk of the strictest rule, the Gospel, not the Psalter, had to be read over his body by monks in holy orders. Так как усопший по чину был иеросхимонах, то над ним следовало иеромонахам же и иеродиаконам читать не Псалтирь, а Евангелие. The reading was begun by Father Iosif immediately after the requiem service. Father Paissy desired later on to read the Gospel all day and night over his dead friend, but for the present he, as well as the Father Superintendent of the Hermitage, was very busy and occupied, for something extraordinary, an unheard-of, even "unseemly" excitement and impatient expectation began to be apparent in the monks, and the visitors from the monastery hostels, and the crowds of people flocking from the town. And as time went on, this grew more and more marked. Начал чтение, сейчас после панихиды, отец Иосиф; отец же Паисий, сам пожелавший читать потом весь день и всю ночь, пока еще был очень занят и озабочен, вместе с отцом настоятелем скита, ибо вдруг стало обнаруживаться, и чем далее, тем более, и в монастырской братии, и в прибывавших из монастырских гостиниц и из города толпами мирских нечто необычайное, какое-то неслыханное и "неподобающее" даже волнение и нетерпеливое ожидание. Both the Superintendent and Father Paissy did their utmost to calm the general bustle and agitation. И настоятель, и отец Паисий прилагали все старания по возможности успокоить столь суетливо волнующихся. When it was fully daylight, some people began bringing their sick, in most cases children, with them from the town- as though they had been waiting expressly for this moment to do so, evidently persuaded that the dead elder's remains had a power of healing, which would be immediately made manifest in accordance with their faith. Когда уже достаточно ободняло, то из города начали прибывать некоторые даже такие, кои захватили с собою больных своих, особенно детей, - точно ждали для сего нарочно сей минуты, видимо уповая на немедленную силу исцеления, какая, по вере их, не могла замедлить обнаружиться. It was only then apparent how unquestionably everyone in our town had accepted Father Zossima during his lifetime as a great saint. И вот тут только обнаружилось, до какой степени все у нас приобыкли считать усопшего старца еще при жизни его за несомненного и великого святого. And those who came were far from being all of the humbler classes. И между прибывающими были далеко не из одного лишь простонародья. This intense expectation on the part of believers displayed with such haste, such openness, even with impatience and almost insistence, impressed Father Paissy as unseemly. Though he had long foreseen something of the sort, the actual manifestation of the feeling was beyond anything he had looked for. Это великое ожидание верующих, столь поспешно и обнаженно выказываемое и даже с нетерпением и чуть не с требованием, казалось отцу Паисию несомненным соблазном, и хотя еще и задолго им предчувствованным, но на самом деле превысившим его ожидания. When he came across any of the monks who displayed this excitement, Father Paissy began to reprove them. Встречаясь со взволнованными из иноков, отец Паисий стал даже выговаривать им: "Such immediate expectation of something extraordinary," he said, "shows a levity, possible to worldly people but unseemly in us." "Таковое и столь немедленное ожидание чего-то великого, - говорил он, - есть легкомыслие, возможное лишь между светскими, нам же неподобающее". But little attention was paid him and Father Paissy noticed it uneasily. Yet he himself (if the whole truth must be told), secretly at the bottom of his heart, cherished almost the same hopes and could not but be aware of it, though he was indignant at the too impatient expectation around him, and saw in it light-mindedness and vanity. Но его мало слушали, и отец Паисий с беспокойством замечал это, несмотря на то, что даже и сам (если уж все вспоминать правдиво), хотя и возмущался слишком нетерпеливыми ожиданиями и находил в них легкомыслие и суету, но потаенно, про себя, в глубине души своей, ждал почти того же, чего и сии взволнованные, в чем сам себе не мог не сознаться. Nevertheless, it was particularly unpleasant to him to meet certain persons, whose presence aroused in him great misgivings. Тем не менее ему особенно неприятны были иные встречи, возбуждавшие в нем, по некоему предчувствию, большие сомнения. In the crowd in the dead man's cell he noticed with inward aversion (for which he immediately reproached himself) the presence of Rakitin and of the monk from Obdorsk, who was still staying in the monastery. Of both of them Father Paissy felt for some reason suddenly suspicious- though, indeed, he might well have felt the same about others. В теснившейся в келье усопшего толпе заметил он с отвращением душевным (за которое сам себя тут же и попрекнул) присутствие, например, Ракитина, или далекого гостя - обдорского инока, все еще пребывавшего в монастыре, и обоих их отец Паисий вдруг почему-то счел подозрительными - хотя и не их одних можно было заметить в этом же смысле. The monk from Obdorsk was conspicuous as the most fussy in the excited crowd. He was to be seen everywhere; everywhere he was asking questions, everywhere he was listening, on all sides he was whispering with a peculiar, mysterious air. Инок обдорский изо всех волновавшихся выдавался наиболее суетящимся; заметить его можно было всюду, во всех местах: везде он расспрашивал, везде прислушивался, везде шептался с каким-то особенным таинственным видом. His expression showed the greatest impatience and even a sort of irritation. Выражение же лица имел самое нетерпеливое и как бы уже раздраженное тем, что ожидаемое столь долго не совершается. As for Rakitin, he, as appeared later, had come so early to the hermitage at the special request of Madame Hohlakov. А что до Ракитина, то тот, как оказалось потом, очутился столь рано в ските по особливому поручению госпожи Хохлаковой. As soon as that good-hearted but weak-minded woman, who could not herself have been admitted to the hermitage, waked and heard of the death of Father Zossima, she was overtaken with such intense curiosity that she promptly despatched Rakitin to the hermitage, to keep a careful look out and report to her by letter ever half hour or so "everything that takes place." Сия добрая, но бесхарактерная женщина, которая сама не могла быть допущена в скит, чуть лишь проснулась и узнала о преставившемся, вдруг прониклась столь стремительным любопытством, что немедленно отрядила вместо себя в скит Ракитина, с тем чтобы тот все наблюдал и немедленно доносил ей письменно, примерно в каждые полчаса, о всем, что произойдет. She regarded Rakitin as a most religious and devout young man. He was particularly clever in getting round people and assuming whatever part he thought most to their taste, if he detected the slightest advantage to himself from doing so. Ракитина же считала она за самого благочестивого и верующего молодого человека -до того он умел со всеми обойтись и каждому представиться сообразно с желанием того, если только усматривал в сем малейшую для себя выгоду. It was a bright, clear day, and many of the visitors were thronging about the tombs, which were particularly numerous round the church and scattered here and there about the hermitage. День был ясный и светлый, и из прибывших богомольцев многие толпились около скитских могил, наиболее скученных кругом храма, равно как и рассыпанных по всему скиту. As he walked round the hermitage, Father Paissy remembered Alyosha and that he had not seen him for some time, not since the night. Обходя скит, отец Паисий вдруг вспомянул об Алеше и о том, что давно он его не видел, с самой почти ночи. And he had no sooner thought of him than he at once noticed him in the farthest corner of the hermitage garden, sitting on the tombstone of a monk who had been famous long ago for his saintliness. И только что вспомнил о нем, как тотчас же и приметил его в самом отдаленном углу скита, у ограды, сидящего на могильном камне одного древле почившего и знаменитого по подвигам своим инока. He sat with his back to the hermitage and his face to the wall, and seemed to be hiding behind the tombstone. Он сидел спиной к скиту, лицом к ограде и как бы прятался за памятник. Going up to him, Father Paissy saw that he was weeping quietly but bitterly, with his face hidden in his hands, and that his whole frame was shaking with sobs. Подойдя вплоть, отец Паисий увидел, что он, закрыв обеими ладонями лицо, хотя и безгласно, но горько плачет, сотрясаясь всем телом своим от рыданий. Father Paissy stood over him for a little. Отец Паисий постоял над ним несколько. "Enough, dear son, enough, dear," he pronounced with feeling at last. "Why do you weep? - Полно, сыне милый, полно, друг, -прочувствованно произнес он наконец, - чего ты? Rejoice and weep not. Радуйся, а не плачь. Don't you know that this is the greatest of his days? Или не знаешь, что сей день есть величайший из дней его? Think only where he is now, at this moment!" Где он теперь, в минуту сию, вспомни-ка лишь о том! Alyosha glanced at him, uncovering his face, which was swollen with crying like a child's, but turned away at once without uttering a word and hid his face in his hands again. Алеша взглянул было на него, открыв свое распухшее от слез, как у малого ребенка, лицо, но тотчас же, ни слова не вымолвив, отвернулся и снова закрылся обеими ладонями. "Maybe it is well," said Father Paissy thoughtfully; "weep if you must; Christ has sent you those tears." - А пожалуй что и так, - произнес отец Паисий вдумчиво, - пожалуй, и плачь, Христос тебе эти слезы послал. - "Your touching tears are but a relief to your spirit and will serve to gladden your dear heart," he added to himself, walking away from Alyosha, and thinking lovingly of him. "Умилительные слезки твои лишь отдых душевный и к веселию сердца твоего милого послужат", - прибавил он уже про себя, отходя от Алеши и любовно о нем думая. He moved away quickly, however, for he felt that he too might weep looking at him. Отошел он, впрочем, поскорее, ибо почувствовал, что и сам, пожалуй, глядя на него, заплачет. Meanwhile the time was passing; the monastery services and the requiems for the dead followed in their due course. Время между тем шло, монастырские службы и панихиды по усопшем продолжались в порядке. Father Paissy again took Father Iosif’s place by the coffin and began reading the Gospel. Отец Паисий снова заменил отца Иосифа у гроба и снова принял от него чтение Евангелия. But before three o'clock in the afternoon that something took place to which I alluded at the end of the last book, something so unexpected by all of us and so contrary to the general hope, that, I repeat, this trivial incident has been minutely remembered to this day in our town and all the surrounding neighbourhood. Но еще не минуло и трех часов пополудни, как совершилось нечто, о чем упомянул я еще в конце прошлой книги, нечто, до того никем у нас не ожиданное и до того вразрез всеобщему упованию, что, повторяю, подробная и суетная повесть о сем происшествии даже до сих пор с чрезвычайною живостию вспоминается в нашем городе и по всей нашей окрестности. I may add here, for myself personally, that I feel it almost repulsive that event which caused such frivolous agitation and was such a stumbling-block to many, though in reality it was the most natural and trivial matter. I should, of course, have omitted all mention of it in my story, if it had not exerted a very strong influence on the heart and soul of the chief, though future, hero of my story, Alyosha, forming a crisis and turning-point in his spiritual development, giving a shock to his intellect, which finally strengthened it for the rest of his life and gave it a definite aim. Тут прибавлю еще раз от себя лично: мне почти противно вспоминать об этом суетном и соблазнительном событии, в сущности же самом пустом и естественном, и я, конечно, выпустил бы его в рассказе моем вовсе без упоминовения, если бы не повлияло оно сильнейшим и известным образом на душу и сердце главного, хотя и будущего героя рассказа моего, Алеши, составив в душе его как бы перелом и переворот, потрясший, но и укрепивший его разум уже окончательно, на всю жизнь и к известной цели. And so, to return to our story. Итак, к рассказу. When before dawn they laid Father Zossima's body in the coffin and brought it into the front room, the question of opening the windows was raised among those who were around the coffin. Когда еще до свету положили уготованное к погребению тело старца во гроб и вынесли его в первую, бывшую приемную комнату, то возник было между находившимися у гроба вопрос: надо ли отворить в комнате окна? But this suggestion made casually by someone was unanswered and almost unnoticed. Some of those present may perhaps have inwardly noticed it, only to reflect that the anticipation of decay and corruption from the body of such a saint was an actual absurdity, calling for compassion (if not a smile) for the lack of faith and the frivolity it implied. Но вопрос сей, высказанный кем-то мимоходом и мельком, остался без ответа и почти незамеченным - разве лишь заметили его, да и то про себя, некоторые из присутствующих лишь в том смысле, что ожидание тления и тлетворного духа от тела такого почившего есть сущая нелепость, достойная даже сожаления (если не усмешки) относительно малой веры и легкомыслия изрекшего вопрос сей. For they expected something quite different. Ибо ждали совершенно противоположного. And, behold, soon after midday there were signs of something, at first only observed in silence by those who came in and out and were evidently each afraid to communicate the thought in his mind. But by three o'clock those signs had become so clear and unmistakable, that the news swiftly reached all the monks and visitors in the hermitage, promptly penetrated to the monastery, throwing all the monks into amazement, and finally, in the shortest possible time, spread to the town, exciting everyone in it, believers and unbelievers alike. И вот вскорости после полудня началось нечто, сначала принимаемое входившими и выходившими лишь молча и про себя и даже с видимою боязнью каждого сообщить кому-либо начинающуюся мысль свою, но к трем часам пополудни обнаружившееся уже столь ясно и неопровержимо, что известие о сем мигом облетело весь скит и всех богомольцев -посетителей скита, тотчас же проникло и в монастырь и повергло в удивление всех монастырских, а наконец, чрез самый малый срок, достигло и города и взволновало в нем всех, и верующих и неверующих. The unbelievers rejoiced, and as for the believers some of them rejoiced even more than the unbelievers, for "men love the downfall and disgrace of the righteous," as the deceased elder had said in one of his exhortations. Неверующие возрадовались, а что до верующих, то нашлись иные из них возрадовавшиеся даже более самих неверующих, ибо "любят люди падение праведного и позор его", как изрек сам покойный старец в одном из поучений своих. The fact is that a smell of decomposition began to come from the coffin, growing gradually more marked, and by three o'clock it was quite unmistakable. Дело в том, что от гроба стал исходить мало-помалу, но чем далее, тем более замечаемый тлетворный дух, к трем же часам пополудни уже слишком явственно обнаружившийся и все постепенно усиливавшийся. In all the past history of our monastery, no such scandal could be recalled, and in no other circumstances could such a scandal have been possible, as showed itself in unseemly disorder immediately after this discovery among the very monks themselves. И давно уже не бывало и даже припомнить невозможно было из всей прошлой жизни монастыря нашего такого соблазна, грубо разнузданного, а в другом каком случае так даже и невозможного, какой обнаружился тотчас же вслед за сим событием между самими даже иноками. Afterwards, even many years afterwards, some sensible monks were amazed and horrified, when they recalled that day, that the scandal could have reached such proportions. Потом уже, и после многих даже лет, иные разумные иноки наши, припоминая весь тот день в подробности, удивлялись и ужасались тому, каким это образом соблазн мог достигнуть тогда такой степени. For in the past, monks of very holy life had died, God-fearing old men, whose saintliness was acknowledged by all, yet from their humble coffins, too, the breath of corruption had come, naturally, as from all dead bodies, but that had caused no scandal nor even the slightest excitement. Ибо и прежде сего случалось, что умирали иноки весьма праведной жизни и праведность коих была у всех на виду, старцы богобоязненные, а между тем и от их смиренных гробов исходил дух тлетворный, естественно, как и у всех мертвецов, появившийся, но сие не производило же соблазна и даже малейшего какого-либо волнения. Of course, there had been, in former times, saints in the monastery whose memory was carefully preserved and whose relics, according to tradition, showed no signs of corruption. This fact was regarded by the monks as touching and mysterious, and the tradition of it was cherished as something blessed and miraculous, and as a promise, by God's grace, of still greater glory from their tombs in the future. Конечно, были некие и у нас из древле преставившихся, воспоминание о коих сохранилось еще живо в монастыре, и останки коих, по преданию, не обнаружили тления, что умилительно и таинственно повлияло на братию и сохранилось в памяти ее как нечто благолепное и чудесное и как обетование в будущем еще большей славы от их гробниц, если только волею Божией придет тому время. One such, whose memory was particularly cherished, was an old monk, Job, who had died seventy years before at the age of a hundred and five. He had been a celebrated ascetic, rigid in fasting and silence, and his tomb was pointed out to all visitors on their arrival with peculiar respect and mysterious hints of great hopes connected with it. (That was the very tomb on which Father Paissy had found Alyosha sitting in the morning.) Another memory cherished in the monastery was that of the famous Father Varsonofy, who was only recently dead and had preceded Father Zossima in the eldership. He was reverenced during his lifetime as a crazy saint by all the pilgrims to the monastery. Из таковых особенно сохранялась память о дожившем до ста пяти лет старце Иове, знаменитом подвижнике, великом постнике и молчальнике, преставившемся уже давно, еще в десятых годах нынешнего столетия, и могилу которого с особым и чрезвычайным уважением показывали всем впервые прибывающим богомольцам, таинственно упоминая при сем о некиих великих надеждах. (Это та самая могила, на которой отец Паисий застал утром сидящим Алешу.) Кроме сего древле почившего старца, жива была таковая же память и о преставившемся сравнительно уже недавно великом отце иеросхимонахе, старце Варсонофии - том самом, от которого отец Зосима и принял старчество и которого, при жизни его, все приходившие в монастырь богомольцы считали прямо за юродивого. There was a tradition that both of these had lain in their coffins as though alive, that they had shown no signs of decomposition when they were buried and that there had been a holy light in their faces. О сих обоих сохранилось в предании, что лежали они в гробах своих как живые и погребены были совсем нетленными и что даже лики их как бы просветлели в гробу. And some people even insisted that a sweet fragrance came from their bodies. А некие так даже вспоминали настоятельно, что от телес их осязалось явственно благоухание. Yet, in spite of these edifying memories, it would be difficult to explain the frivolity, absurdity and malice that were manifested beside the coffin of Father Zossima. Но несмотря даже и на столь внушительные воспоминания сии, все же трудно было бы объяснить ту прямую причину, по которой у гроба старца Зосимы могло произойти столь легкомысленное, нелепое и злобное явление. It is my private opinion that several different causes were simultaneously at work, one of which was the deeply rooted hostility to the institution of elders as a pernicious innovation, an antipathy hidden deep in the hearts of many of the monks. Что до меня лично, то полагаю, что тут одновременно сошлось и много другого, много разных причин, заодно повлиявших. Из таковых, например, была даже самая эта закоренелая вражда к старчеству, как к зловредному новшеству, глубоко таившаяся в монастыре в умах еще многих иноков. Even more powerful was jealousy of the dead man's saintliness, so firmly established during lifetime that it was almost a forbidden thing to question it. А потом, конечно, и главное, была зависть к святости усопшего, столь сильно установившейся при жизни его, что и возражать как будто было воспрещено. For though the late elder had won over many hearts, more by love than by miracles, and had gathered round him a mass of loving adherents, none the less, in fact, rather the more on that account he had awakened jealousy and so had come to have bitter enemies, secret and open, not only in the monastery but in the world outside it. Ибо хотя покойный старец и привлек к себе многих, и не столько чудесами, сколько любовью, и воздвиг кругом себя как бы целый мир его любящих, тем не менее, и даже тем более, сим же самым породил к себе и завистников, а вслед за тем и ожесточенных врагов, и явных и тайных, и не только между монастырскими, но даже и между светскими. He did no one any harm, but Никому-то, например, он не сделал вреда, но вот: "Why do they think him so saintly?" "Зачем-де его считают столь святым?" And that question alone, gradually repeated, gave rise at last to an intense, insatiable hatred of him. И один лишь сей вопрос, повторяясь постепенно, породил наконец целую бездну самой ненасытимой злобы. That, I believe, was why many people were extremely delighted at the smell of decomposition which came so quickly, for not a day had passed since his death. At the same time there were some among those who had been hitherto reverently devoted to the elder, who were almost mortified and personally affronted by this incident. Вот почему и думаю я, что многие, заслышав тлетворный дух от тела его, да еще в такой скорости - ибо не прошло еще и дня со смерти его, были безмерно обрадованы; равно как из преданных старцу и доселе чтивших его нашлись тотчас же таковые, что были сим событием чуть не оскорблены и обижены лично. This was how the thing happened. Постепенность же дела происходила следующим образом. As soon as signs of decomposition had begun to appear, the whole aspect of the monks betrayed their secret motives in entering the cell. Лишь только начало обнаруживаться тление, то уже по одному виду входивших в келью усопшего иноков можно было заключить, зачем они приходят. They went in, stayed a little while and hastened out to confirm the news to the crowd of other monks waiting outside. Войдет, постоит недолго и выходит подтвердить скорее весть другим, толпою ожидающим извне. Some of the latter shook their heads mournfully, but others did not even care to conceal the delight which gleamed unmistakably in their malignant eyes. Иные из сих ожидавших скорбно покивали главами, но другие даже и скрывать уже не хотели своей радости, явно сиявшей в озлобленных взорах их. And now no one reproached them for it, no one raised his voice in protest, which was strange, for the majority of the monks had been devoted to the dead elder. But it seemed as though God had in this case let the minority get the upper hand for a time. И никто-то их не укорял более, никто-то доброго гласа не подымал, что было даже и чудно, ибо преданных усопшему старцу было в монастыре все же большинство; но уж, видно, сам Господь допустил, чтобы на сей раз меньшинство временно одержало верх. Visitors from outside, particularly of the educated class, soon went into the cell, too, with the same spying intent. Вскорости стали являться в келью такими же соглядатаями и светские, более из образованных посетителей. Of the peasantry few went into the cell, though there were crowds of them at the gates of the hermitage. Простого же народу входило мало, хотя и столпилось много его у ворот скитских. After three o'clock the rush of worldly visitors was greatly increased and this was no doubt owing to the shocking news. Несомненно то, что именно после трех часов прилив посетителей светских весьма усилился, и именно вследствие соблазнительного известия. People were attracted who would not otherwise have come on that day and had not intended to come, and among them were some personages of high standing. Те, кои бы, может, и не прибыли в сей день вовсе и не располагали прибыть, теперь нарочно приехали, между ними некоторые значительного чина особы. But external decorum was still preserved and Father Paissy, with a stern face, continued firmly and distinctly reading aloud the Gospel, apparently not noticing what was taking place around him, though he had, in fact, observed something unusual long before. Впрочем, благочиние наружно еще не нарушалось, и отец Паисий твердо и раздельно, с лицом строгим, продолжал читать Евангелие в голос, как бы не замечая совершавшегося, хотя давно уже заметил нечто необычайное. But at last the murmurs, first subdued but gradually louder and more confident, reached even him. Но вот и до него стали достигать голоса, сперва весьма тихие, но постепенно твердевшие и ободрявшиеся. "It shows God's judgment is not as man's," Father Paissy heard suddenly. "Знать, суд-то Божий не то, что человеческий!" -заслышал вдруг отец Паисий. The first to give utterance to this sentiment was a layman, an elderly official from the town, known to be a man of great piety. But he only repeated aloud what the monks had long been whispering. Вымолвил сие первее всех один светский, городской чиновник, человек уже пожилой и, сколь известно было о нем, весьма набожный, но, вымолвив вслух, повторил лишь то, что давно промеж себя повторяли иноки друг другу на ухо. They had long before formulated this damning conclusion, and the worst of it was that a sort of triumphant satisfaction at that conclusion became more and more apparent every moment. Те давно уже вымолвили сие безнадежное слово, и хуже всего было то, что с каждою почти минутой обнаруживалось и возрастало при этом слове некое торжество. Soon they began to lay aside even external decorum and almost seemed to feel they had a sort of right to discard it. Вскоре, однако, и самое даже благочиние начало нарушаться, и вот точно все почувствовали себя в каком-то даже праве его нарушить. "And for what reason can this have happened," some of the monks said, at first with a show of regret; "he had a small frame and his flesh was dried up on his bones, what was there to decay?" "И почему бы сие могло случиться, - говорили некоторые из иноков, сначала как бы и сожалея, -тело имел невеликое, сухое, к костям приросшее, откуда бы тут духу быть?" - "It must be a sign from heaven," others hastened to add, and their opinion was adopted at once without protest. For it was pointed out, too, that if the decomposition had been natural, as in the case of every dead sinner, it would have been apparent later, after a lapse of at least twenty-four hours, but this premature corruption "was in excess of nature," and so the finger of God was evident. "Значит, нарочно хотел Бог указать", - поспешно прибавляли другие, и мнение их принималось бесспорно и тотчас же, ибо опять-таки указывали, что если б и быть духу естественно, как от всякого усопшего грешного, то все же изошел бы позднее, не с такою столь явною поспешностью, по крайности чрез сутки бы, а "этот естество предупредил", стало быть, тут никто как Бог и нарочитый перст его. It was meant for a sign. Указать хотел. This conclusion seemed irresistible. Суждение сие поражало неотразимо. Gentle Father Iosif, the librarian, a great favourite of the dead man's, tried to reply to some of the evil speakers that "this is not held everywhere alike," and that the incorruptibility of the bodies of the just was not a dogma of the Orthodox Church, but only an opinion, and that even in the most Orthodox regions, at Athos for instance, they were not greatly confounded by the smell of corruption, and there the chief sign of the glorification of the saved was not bodily incorruptibility, but the colour of the bones when the bodies have lain many years in the earth and have decayed in it. "And if the bones are yellow as wax, that is the great sign that the Lord has glorified the dead saint, if they are not yellow but black, it shows that God has not deemed him worthy of such glory- that is the belief in Athos, a great place, which the Orthodox doctrine has been preserved from of old, unbroken and in its greatest purity," said Father Iosif in conclusion. Кроткий отец иеромонах Иосиф, библиотекарь, любимец покойного, стал было возражать некоторым из злословников, что "не везде ведь это и так" и что не догмат же какой в православии сия необходимость нетления телес праведников, а лишь мнение, и что в самых даже православных странах, на Афоне например, духом тлетворным не столь смущаются, и не нетление телесное считается там главным признаком прославления спасенных, а цвет костей их, когда телеса их полежат уже многие годы в земле и даже истлеют в ней, "и если обрящутся кости желты, как воск, то вот и главнейший знак, что прославил Г осподь усопшего праведного; если же не желты, а черны обрящутся, то значит не удостоил такого Г осподь славы, - вот как на Афоне, месте великом, где издревле нерушимо и в светлейшей чистоте сохраняется православие", - заключил отец Иосиф. But the meek Father's words had little effect and even provoked a mocking retort. Но речи смиренного отца пронеслись без внушения и даже вызвали отпор насмешливый: "That's all pedantry and innovation, no use listening to it," the monks decided. "Это все ученость и новшества, нечего и слушать", - порешили про себя иноки. "We stick to the old doctrine; there are all sorts of innovations nowadays, are we to follow them all?" added others. "У нас по-старому; мало ли новшеств теперь выходит, всем и подражать?" - прибавляли другие. "We have had as many holy fathers as they had. "У нас не менее ихнего святых отцов было. There they are among the Turks, they have forgotten everything. Они там под туркой сидят и всё перезабыли. Their doctrine has long been impure and they have no bells even, the most sneering added. У них и православие давно замутилось, да и колоколов у них нет", - присоединяли самые насмешливые. Father Iosif walked away, grieving the more since he had put forward his own opinion with little confidence as though scarcely believing in it himself. Отец Иосиф отошел с горестию, тем более что и сам-то высказал свое мнение не весьма твердо, а как бы и сам ему мало веруя. He foresaw with distress that something very unseemly was beginning and that there were positive signs of disobedience. Но со смущением провидел, что начинается нечто очень неблаговидное и что возвышает главу даже самое непослушание. Little by little, all the sensible monks were reduced to silence like Father Iosif. Мало-помалу, вслед за отцом Иосифом, затихли и все голоса рассудительные. And so it came to pass that all who loved the elder and had accepted with devout obedience the institution of the eldership were all at once terribly cast down and glanced timidly in one another's faces, when they met. И как-то так сошлось, что все любившие покойного старца и с умиленным послушанием принимавшие установление старчества страшно чего-то вдруг испугались и, встречаясь друг с другом, робко лишь заглядывали один другому в лицо. Those who were hostile to the institution of elders, as a novelty, held up their heads proudly. Враги же старчества, яко новшества, гордо подняли голову. "There was no smell of corruption from the late elder Varsonofy, but a sweet fragrance," they recalled malignantly. "But he gained that glory not because he was an elder, but because he was a holy man." "От покойного старца Варсонофия не только духу не было, но точилось благоухание, - злорадно напоминали они, - но не старчеством заслужил, а тем, что и сам праведен был". And this was followed by a shower of criticism and even blame of Father Zossima. А вслед за сим на новопреставившегося старца посыпались уже осуждения и самые даже обвинения: "His teaching was false; he taught that life is a great joy and not a vale of tears," said some of the more unreasonable. "Несправедливо учил; учил, что жизнь есть великая радость, а не смирение слезное", -говорили одни, из наиболее бестолковых. "He followed the fashionable belief, he did not recognise material fire in hell," others, still more unreasonable, added. "По-модному веровал, огня материального во аде не признавал", - присоединяли другие еще тех бестолковее. "He was not strict in fasting, allowed himself sweet things, ate cherry jam with his tea, ladies used to send it to him. "К посту был не строг, сладости себе разрешал, варение вишневое ел с чаем, очень любил, барыни ему присылали. Is it for a monk of strict rule to drink tea?" could be heard among some of the envious. Схимнику ли чаи распивать?" - слышалось от иных завиствующих. "He sat in pride," the most malignant declared vindictively; "he considered himself a saint and he took it as his due when people knelt before him." "Возгордясь сидел, - с жестокостью припоминали самые злорадные, - за святого себя почитал, на коленки пред ним повергались, яко должное ему принимал". - "He abused the sacrament of confession," the fiercest opponents of the institution of elders added in a malicious whisper. And among these were some of the oldest monks, strictest in their devotion, genuine ascetics, who had kept silent during the life of the deceased elder, but now suddenly unsealed their lips. And this was terrible, for their words had great influence on young monks who were not yet firm in their convictions. "Таинством исповеди злоупотреблял", - злобным шепотом прибавляли самые ярые противники старчества, и это даже из самых старейших и суровых в богомолье своем иноков, истинных постников и молчальников, замолчавших при жизни усопшего, но вдруг теперь отверзших уста свои, что было уже ужасно, ибо сильно влияли словеса их на молодых и еще не установившихся иноков. The monk from Obdorsk heard all this attentively, heaving deep sighs and nodding his head. Весьма выслушивал сие и обдорский гость, монашек от святого Сильвестра, глубоко воздыхая и покивая главою: "Yes, clearly Father Ferapont was right in his judgment yesterday," and at that moment Father Ferapont himself made his appearance, as though on purpose to increase the confusion. "Нет, видно, отец-то Ферапонт справедливо вчера судил", - подумывал он про себя, а тут как раз и показался отец Ферапонт; как бы именно чтоб усугубить потрясение вышел. I have mentioned already that he rarely left his wooden cell by the apiary. He was seldom even seen at church and they overlooked this neglect on the ground of his craziness, and did not keep him to the rules binding on all the rest. Упомянул уже я прежде, что выходил он из своей деревянной келейки на пасеке редко, даже в церковь подолгу не являлся, и что попущали ему это якобы юродивому, не связывая его правилом, общим для всех. But if the whole truth is to be told, they hardly had a choice about it. Но если сказать по всей правде, то попущалось ему все сие даже и по некоторой необходимости. For it would have been discreditable to insist on burdening with the common regulations so great an ascetic, who prayed day and night (he even dropped asleep on his knees). If they had insisted, the monks would have said, "He is holier than all of us and he follows a rule harder than ours. And if he does not go to church, it's because he knows when he ought to; he has his own rule." Ибо столь великого постника и молчальника, дни и ночи молящегося (даже и засыпал, на коленках стоя), как-то даже и зазорно было настоятельно обременять общим уставом, если он сам не хотел подчиниться. "Он и всех-то нас святее и исполняет труднейшее, чем по уставу, - сказали бы тогда иноки, - а что в церковь не ходит, то, значит, сам знает, когда ему ходить, у него свой устав". It was to avoid the chance of these sinful murmurs that Father Ferapont was left in peace. Ради сего-то вероятного ропота и соблазна и оставляли отца Ферапонта в покое. As everyone was aware, Father Ferapont particularly disliked Father Zossima. And now the news had reached him in his hut that "God's judgment is not the same as man's," and that something had happened which was "in excess of nature." Старца Зосиму, как уже и всем известно было сие, не любил отец Ферапонт чрезвычайно; и вот и к нему, в его келейку, донеслась вдруг весть о том, что "суд-то Божий, значит, не тот, что у человеков, и что естество даже предупредил". It may well be supposed that among the first to run to him with the news was the monk from Obdorsk, who had visited him the evening before and left his cell terror-stricken. Надо полагать, что из первых сбегал ему передать известие обдорский гость, вчера посещавший его и в ужасе от него вчера отшедший. I have mentioned above, that though Father Paissy standing firm and immovable reading the Gospel over the coffin, could not hear nor see what was passing outside the cell, he gauged most of it correctly in his heart, for he knew the men surrounding him well. Упомянул я тоже, что отец Паисий, твердо и незыблемо стоявший и читавший над гробом, хотя и не мог слышать и видеть, что происходило вне кельи, но в сердце своем все главное безошибочно предугадал, ибо знал среду свою насквозь. He was not shaken by it, but awaited what would come next without fear, watching with penetration and insight for the outcome of the general excitement. Смущен же не был, а ожидал всего, что еще могло произойти, без страха, пронзающим взглядом следя за будущим исходом волнения, уже представлявшимся умственному взору его. Suddenly an extraordinary uproar in the passage in open defiance of decorum burst on his ears. Как вдруг необычайный и уже явно нарушавший благочиние шум в сенях поразил слух его. The door was flung open and Father Ferapont appeared in the doorway. Дверь отворилась настежь, и на пороге показался отец Ферапонт. Behind him there could be seen accompanying him a crowd of monks, together with many people from the town. За ним, как примечалось, и даже ясно было видно из кельи, столпилось внизу у крылечка много монахов, сопровождавших его, а между ними и светских. They did not, however, enter the cell, but stood at the bottom of the steps, waiting to see what Father Ferapont would say or do. For they felt with a certain awe, in spite of their audacity, that he had not come for nothing. Сопровождавшие, однако, не вошли и на крылечко не поднялись, но, остановясь, ждали, что скажет и сделает отец Ферапонт далее, ибо предчувствовали они, и даже с некоторым страхом, несмотря на все дерзновение свое, что пришел он недаром. Standing in the doorway, Father Ferapont raised his arms, and under his right arm the keen inquisitive little eyes of the monk from Obdorsk peeped in. He alone, in his intense curiosity, could not resist running up the steps after Father Ferapont. Остановясь на пороге, отец Ферапонт воздел руки, и из-под правой руки его выглянули острые и любопытные глазки обдорского гостя, единого не утерпевшего и взбежавшего вослед отцу Ферапонту по лесенке из-за превеликого своего любопытства. The others, on the contrary, pressed farther back in sudden alarm when the door was noisily flung open. Прочие же, кроме него, только что с шумом отворилась настежь дверь, напротив, потеснились еще более назад от внезапного страха. Holding his hands aloft, Father Ferapont suddenly roared: Подняв руки горе, отец Ферапонт вдруг завопил: "Casting out I cast out!" and, turning in all directions, he began at once making the sign of the cross at each of the four walls and four corners of the cell in succession. - Извергая извергну! - и тотчас же начал, обращаясь во все четыре стороны попеременно, крестить стены и все четыре угла кельи рукой. All who accompanied Father Ferapont immediately understood his action. For they knew he always did this wherever he went, and that he would not sit down or say a word, till he had driven out the evil spirits. Это действие отца Ферапонта тотчас же поняли сопровождавшие его; ибо знали, что и всегда так делал, куда ни входил, и что и не сядет и слова не скажет, прежде чем не изгонит нечистую силу. "Satan, go hence! Satan, go hence!" he repeated at each sign of the cross. "Casting out I cast out," he roared again. - Сатана, изыди, сатана, изыди! - повторял он с каждым крестом. - Извергая извергну! - возопил он опять. He was wearing his coarse gown girt with a rope. Был он в своей грубой рясе, подпоясанной вервием. His bare chest, covered with grey hair, could be seen under his hempen shirt. Из-под посконной рубахи выглядывала обнаженная грудь его, обросшая седыми волосами. His feet were bare. Ноги же совсем были босы. As soon as he began waving his arms, the cruel irons he wore under his gown could be heard clanking. Как только стал он махать руками, стали сотрясаться и звенеть жестокие вериги, которые носил он под рясой. Father Paissy paused in his reading, stepped forward and stood before him waiting Отец Паисий прервал чтение, выступил вперед и стал пред ним в ожидании. "What have you come for, worthy Father? - Почто пришел, честный отче? Why do you offend against good order? Почто благочиние нарушаешь? Why do you disturb the peace of the flock?" he said at last, looking sternly at him. Почто стадо смиренное возмущаешь? -проговорил он наконец, строго смотря на него. "What have I come for? - Чесо ради пришел еси? You ask why? Чесо просиши? What is your faith?" shouted Father Ferapont crazily. "I've come here to drive out your visitors, the unclean devils. Како веруеши? - прокричал отец Ферапонт, юродствуя. - Притек здешних ваших гостей изгонять, чертей поганых. I've come to see how many have gathered here while I have been away. Смотрю, много ль их без меня накопили. I want to sweep them out with a birch broom." Веником их березовым выметать хочу. "You cast out the evil spirit, but perhaps you are serving him yourself," Father Paissy went on fearlessly. "And who can say of himself 'I am holy'? - Нечистого изгоняешь, а может, сам ему же и служишь, - безбоязненно продолжал отец Паисий, - и кто про себя сказать может: "свят есть"? Can you, Father?" Не ты ли, отче? "I am unclean, not holy. - Поган есмь, а не свят. I would not sit in an arm-chair and would not have them bow down to me as an idol," thundered Father Ferapont. "Nowadays folk destroy the true faith. В кресла не сяду и не восхощу себе аки идолу поклонения! - загремел отец Ферапонт. - Ныне людие веру святую губят. The dead man, your saint," he turned to the crowd, pointing with his finger to the coffin, "did not believe in devils. Покойник, святой-то ваш, - обернулся он к толпе, указывая перстом на гроб, - чертей отвергал. He gave medicine to keep off the devils. Пурганцу от чертей давал. And so they have become as common as spiders in the corners. Вот они и развелись у вас, как пауки по углам. And now he has begun to stink himself. А днесь и сам провонял. In that we see a great sign from God." В сем указание Господне великое видим. The incident he referred to was this. А это и действительно однажды так случилось при жизни отца Зосимы. One of the monks was haunted in his dreams and, later on, in waking moments, by visions of evil spirits. Единому от иноков стала сниться, а под конец и наяву представляться нечистая сила. When in the utmost terror he confided this to Father Zossima, the elder had advised continual prayer and rigid fasting. Когда же он, в величайшем страхе, открыл сие старцу, тот посоветовал ему непрерывную молитву и усиленный пост. But when that was of no use, he advised him while persisting in prayer and fasting, to take a special medicine. Но когда и это не помогло, посоветовал, не оставляя поста и молитвы, принять одного лекарства. Many persons were shocked at the time and wagged their heads as they talked over it- and most of all Father Ferapont, to whom some of the censorious had hastened to report this "extraordinary" counsel on the part of the elder. О сем многие тогда соблазнялись и говорили меж собой, покивая главами, - пуще же всех отец Ферапонт, которому тотчас же тогда поспешили передать некоторые хулители о сем "необычайном" в таком особливом случае распоряжении старца. "Go away, Father!" said Father Paissy, in a commanding voice, "it's not for man to judge but for God. - Изыди, отче! - повелительно произнес отец Паисий, - не человеки судят, а Бог. Perhaps we see here a 'sign' which neither you, nor I, nor anyone of us is able to comprehend. Может, здесь "указание" видим такое, коего не в силах понять ни ты, ни я и никто. Go, Father, and do not trouble the flock!" he repeated impressively. Изыди, отче, и стадо не возмущай! - повторил он настойчиво. "He did not keep the fasts according to the rule and therefore the sign has come. - Постов не содержал по чину схимы своей, потому и указание вышло. That is clear and it's a sin to hide it," the fanatic, carried away by a zeal that outstripped his reason, would not be quieted. "He was seduced by sweetmeats, ladies brought them to him in their pockets, he sipped tea, he worshipped his belly, filling it with sweet things and his mind with haughty thoughts.... And for this he is put to shame...." Сие ясно есть, а скрывать грех! - не унимался расходившийся во рвении своем не по разуму изувер. - Конфетою прельщался, барыни ему в карманах привозили, чаем сладобился, чреву жертвовал, сладостями его наполняя, а ум помышлением надменным... Посему и срам потерпел... "You speak lightly, Father." Father Paissy, too, raised his voice. "I admire your fasting and severities, but you speak lightly like some frivolous youth, fickle and childish. - Легкомысленны словеса твои, отче! - возвысил голос и отец Паисий, - посту и подвижничеству твоему удивляюсь, но легкомысленны словеса твои, якобы изрек юноша в миру, непостоянный и младоумный. Go away, Father, I command you!" Father Paissy thundered in conclusion. Изыди же, отче, повелеваю тебе, - прогремел в заключение отец Паисий. "I will go," said Ferapont, seeming somewhat taken aback, but still as bitter. "You learned men! - Я-то изыду! - проговорил отец Ферапонт, как бы несколько и смутившись, но не покидая озлобления своего, - ученые вы! You are so clever you look down upon my humbleness. От большого разума вознеслись над моим ничтожеством. I came hither with little learning and here I have forgotten what I did know; God Himself has preserved me in my weakness from your subtlety." Притек я сюда малограмотен, а здесь, что и знал, забыл, сам Господь Бог от премудрости вашей меня, маленького, защитил... Father Paissy stood over him, waiting resolutely. Отец Паисий стоял над ним и ждал с твердостью. Father Ferapont paused and, suddenly leaning his cheek on his hand despondently, pronounced in a sing-song, voice, looking at the coffin of the dead elder: Отец Ферапонт помолчал и вдруг, пригорюнившись и приложив правую ладонь к щеке, произнес нараспев, взирая на гроб усопшего старца: "To-morrow they will sing over him 'Our Helper and Defender'- a splendid anthem- and over me when I die all they'll sing will be - Над ним заутра "Помощника и покровителя" станут петь - канон преславный, а надо мною, когда подохну, всего-то лишь 'What Earthly Joy'- a little cantical,"* he added with tearful regret. "You are proud and puffed up, this is a vain place!" he shouted suddenly like a madman, and with a wave of his hand he turned quickly and quickly descended the steps. "Кая житейская сладость" - стихирчик малый, [24 -При выносе тела (из келии в церковь и после отпевания из церкви на кладбище) монаха и схимонаха поются стихиры "Кая житейская сладость...". Если же почивший был иеросхимонахом, то поют канон "Помощник и покровитель..." - Примеч. автора.] - проговорил он слезно и сожалительно. - Возгордились и вознеслись, пусто место сие! - завопил он вдруг как безумный и, махнув рукой, быстро повернулся и быстро сошел по ступенькам с крылечка вниз. The crowd awaiting him below wavered; some followed him at once and some lingered, for the cell was still open, and Father Paissy, following Father Ferapont on to the steps, stood watching him. the excited old fanatic was not completely silenced. Ожидавшая внизу толпа заколебалась; иные пошли за ним тотчас же, но иные замедлили, ибо келья все еще была отперта, а отец Паисий, выйдя вслед за отцом Ферапонтом на крылечко, стоя наблюдал. Walking twenty steps away, he suddenly turned towards the setting sun, raised both his arms and, as though someone had cut him down, fell to the ground with a loud scream. * When a monk's body is carried out from the cell to the church and from the church to the graveyard, the canticle "What Earthly Joy..." is sung. If the deceased was a priest as well as a monk the canticle "Our Helper and Defender" is sung instead. Но расходившийся старик еще не окончил всего: отойдя шагов двадцать, он вдруг обратился в сторону заходящего солнца, воздел над собою обе руки и - как бы кто подкосил его - рухнулся на землю с превеликим криком: "My God has conquered! - Мой Господь победил! Christ has conquered the setting sun!" he shouted frantically, stretching up his hands to the sun, and falling face downwards on the ground, he sobbed like a little child, shaken by his tears and spreading out his arms on the ground. Христос победил заходящу солнцу!- неистово прокричал он, воздевая к солнцу руки, и, пав лицом ниц на землю, зарыдал в голос как малое дитя, весь сотрясаясь от слез своих и распростирая по земле руки. Then all rushed up to him; there were exclamations and sympathetic sobs... a kind of frenzy seemed to take possession of them all. Тут уж все бросились к нему, раздались восклицания, ответное рыдание... Исступление какое-то всех обуяло. "This is the one who is a saint! This is the one who is a holy man!" some cried aloud, losing their fear. - Вот кто свят! вот кто праведен! - раздавались возгласы уже не боязненно, - вот кому в старцах сидеть, - прибавляли другие уже озлобленно. "This is he who should be an elder," others added malignantly. "He wouldn't be an elder... he would refuse... he wouldn't serve a cursed innovation... he wouldn't imitate their foolery," other voices chimed in at once. And it is hard to say how far they might have gone, but at that moment the bell rang summoning them to service. -Не сядет он в старцах... Сам отвергнет... не послужит проклятому новшеству... не станет ихним дурачествам подражать, - тотчас же подхватили другие голоса, и до чего бы это дошло, трудно и представить себе, но как раз ударил в ту минуту колокол, призывая к службе. All began crossing themselves at once. Все вдруг стали креститься. Father Ferapont, too, got up and crossing himself went back to his cell without looking round, still uttering exclamations which were utterly incoherent. Поднялся и отец Ферапонт и, ограждая себя крестным знамением, пошел к своей келье, не оглядываясь, все еще продолжая восклицать, но уже нечто совсем несвязное. A few followed him, but the greater number dispersed, hastening to service. За ним потекли было некоторые, в малом числе, но большинство стало расходиться, поспешая к службе. Father Paissy let Father Iosif read in his place and went down. Отец Паисий передал чтение отцу Иосифу и сошел вниз. The frantic outcries of bigots could not shake him, but his heart was suddenly filled with melancholy for some special reason and he felt that. Исступленными кликами изуверов он поколебаться не мог, но сердце его вдруг загрустило и затосковало о чем-то особливо, и он почувствовал это. He stood still and suddenly wondered, Он остановился и вдруг спросил себя: "Why am I sad even to dejection?" and immediately grasped with surprise that his sudden sadness was due to a very small and special cause. In the crowd thronging at the entrance to the cell, he had noticed Alyosha and he remembered that he had felt at once a pang at heart on seeing him. "Отчего сия грусть моя даже до упадка духа?" - и с удивлением постиг тотчас же, что сия внезапная грусть его происходит, по-видимому, от самой малой и особливой причины: дело в том, что в толпе, теснившейся сейчас у входа в келью, заприметил он между прочими волнующимися и Алешу и вспомнил он, что, увидав его, тотчас же почувствовал тогда в сердце своем как бы некую боль. "Can that boy mean so much to my heart now?" he asked himself, wondering. "Да неужто же сей младый столь много значит ныне в сердце моем?" - вдруг с удивлением вопросил он себя. At that moment Alyosha passed him, hurrying away, but not in the direction of the church. В эту минуту Алеша как раз проходил мимо него, как бы поспешая куда-то, но не в сторону храма. Their eyes met. Взоры их встретились. Alyosha quickly turned away his eyes and dropped them to the ground, and from the boy's look alone, Father Paissy guessed what a great change was taking place in him at that moment. Алеша быстро отвел свои глаза и опустил их в землю, и уже по одному виду юноши отец Паисий догадался, какая в минуту сию происходит в нем сильная перемена. "Have you, too, fallen into temptation?" cried Father Paissy. "Can you be with those of little faith?" he added mournfully. - Или и ты соблазнился? - воскликнул вдруг отец Паисий, - да неужто же и ты с маловерными! -прибавил он горестно. Alyosha stood still and gazed vaguely at Father Paissy, but quickly turned his eyes away again and again looked on the ground. Алеша остановился и как-то неопределенно взглянул на отца Паисия, но снова быстро отвел глаза и снова опустил их к земле. He stood sideways and did not turn his face to Father Paissy, who watched him attentively. Стоял же боком и не повернулся лицом к вопрошавшему. Отец Паисий наблюдал внимательно. "Where are you hastening? - Куда же поспешаешь? The bell calls to service," he asked again, but again Alyosha gave no answer. К службе благовестят, - вопросил он вновь, но Алеша опять ответа не дал. "Are you leaving the hermitage? - Али из скита уходишь? What, without asking leave, without asking a blessing?" Как же не спросясь-то, не благословясь? Alyosha suddenly gave a wry smile, cast a strange, very strange, look at the Father to whom his former guide, the former sovereign of his heart and mind, his beloved elder, had confided him as he lay dying. And suddenly, still without speaking, waved his hand, as though not caring even to be respectful, and with rapid steps walked towards the gates away from the hermitage. Алеша вдруг криво усмехнулся, странно, очень странно вскинул на вопрошавшего отца свои очи, на того, кому вверил его, умирая, бывший руководитель его, бывший владыка сердца и ума его, возлюбленный старец его, и вдруг, все по-прежнему без ответа, махнул рукой, как бы не заботясь даже и о почтительности, и быстрыми шагами пошел к выходным вратам вон из скита. "You will come back again!" murmured Father Paissy, looking after him with sorrowful surprise. -Возвратишься еще! - прошептал отец Паисий, смотря вослед ему с горестным удивлением. Chapter 2. II A Critical Moment Такая минутка FATHER PAISSY, of course, was not wrong when he decided that his "dear boy" would come back again. Perhaps indeed, to some extent, he penetrated with insight into the true meaning of Alyosha's spiritual condition. Отец Паисий, конечно, не ошибся, решив, что его "милый мальчик" снова воротится, и даже, может быть (хотя и не вполне, но все же прозорливо), проник в истинный смысл душевного настроения Алеши. Yet I must frankly own that it would be very difficult for me to give a clear account of that strange, vague moment in the life of the young hero I love so much. Тем не менее признаюсь откровенно, что самому мне очень было бы трудно теперь передать ясно точный смысл этой странной и неопределенной минуты в жизни столь излюбленного мною и столь еще юного героя моего рассказа. To Father Paissy's sorrowful question, На горестный вопрос отца Паисия, устремленный к Алеше: "Are you too with those of little faith?" I could, of course, confidently answer for Alyosha, "Или и ты с маловерными?" - я, конечно, мог бы с твердостью ответить за Алешу: "No, he is not with those of little faith. "Нет, он не с маловерными". Quite the contrary." Indeed, all his trouble came from the fact that he was of great faith. Мало того, тут было даже совсем противоположное: все смущение его произошло именно оттого, что он много веровал. But still the trouble was there and was so agonising that even long afterwards Alyosha thought of that sorrowful day as one of the bitterest and most fatal days of his life. Но смущение все же было, все же произошло и было столь мучительно, что даже и потом, уже долго спустя, Алеша считал этот горестный день одним из самых тягостных и роковых дней своей жизни. If the question is asked: Если же спросят прямо: "Could all his grief and disturbance have been only due to the fact that his elder's body had shown signs of premature decomposition instead of at once performing miracles?" I must answer without beating about the bush, "Неужели же вся эта тоска и такая тревога могли в нем произойти лишь потому, что тело его старца, вместо того чтобы немедленно начать производить исцеления, подверглось, напротив того, раннему тлению", то отвечу на это не обинуясь: "Yes, it certainly was." "Да, действительно было так". I would only beg the reader not to be in too great a hurry to laugh at my young hero's pure heart. Попросил бы только читателя не спешить еще слишком смеяться над чистым сердцем моего юноши. I am far from intending to apologise for him or to justify his innocent faith on the ground of his youth, or the little progress he had made in his studies, or any such reason. I must declare, on the contrary, that I have genuine respect for the qualities of his heart. Сам же я не только не намерен просить за него прощенья или извинять и оправдывать простодушную его веру его юным возрастом, например, или малыми успехами в пройденных им прежде науках и проч., и проч., но сделаю даже напротив и твердо заявлю, что чувствую искреннее уважение к природе сердца его. No doubt a youth who received impressions cautiously, whose love was lukewarm, and whose mind was too prudent for his age and so of little value, such a young man might, I admit, have avoided what happened to my hero. But in some cases it is really more creditable to be carried away by an emotion, however unreasonable, which springs from a great love, than to be unmoved. Без сомнения, иной юноша, принимающий впечатления сердечные осторожно, уже умеющий любить не горячо, а лишь тепло, с умом хотя и верным, но слишком уж, судя по возрасту, рассудительным (а потому дешевым), такой юноша, говорю я, избег бы того, что случилось с моим юношей, но в иных случаях, право, почтеннее поддаться иному увлечению, хотя бы и неразумному, но все же от великой любви происшедшему, чем вовсе не поддаться ему. And this is even truer in youth, for a young man who is always sensible is to be suspected and is of little worth- that's my opinion! А в юности тем паче, ибо неблагонадежен слишком уж постоянно рассудительный юноша и дешева цена ему - вот мое мнение! "But," reasonable people will exclaim perhaps, "every young man cannot believe in such a superstition and your hero is no model for others." "Но, - воскликнут тут, пожалуй, разумные люди, -нельзя же всякому юноше веровать в такой предрассудок, и ваш юноша не указ остальным". To this I reply again, "Yes! my hero had faith, a faith holy and steadfast, but still I am not going to apologise for him." На это я отвечу опять-таки: да, мой юноша веровал, веровал свято и нерушимо, но я все-таки не прошу за него прощения. Though I declared above, and perhaps too hastily, that I should not explain or justify my hero, I see that some explanation is necessary for the understanding of the rest of my story. Видите ли: хоть я и заявил выше (и, может быть, слишком поспешно), что объясняться, извиняться и оправдывать героя моего не стану, но вижу, что нечто все же необходимо уяснить для дальнейшего понимания рассказа. Let me say then, it was not a question of miracles. Вот что скажу: тут не то чтобы чудеса. There was no frivolous and impatient expectation of miracles in his mind. Не легкомысленное в своем нетерпении было тут ожидание чудес. And Alyosha needed no miracles at the time, for the triumph of some preconceived idea- oh no, not at all-what he saw before all was one figure- the figure of his beloved elder, the figure of that holy man whom he revered with such adoration. The fact is that all the love that lay concealed in his pure young heart for everyone and everything had, for the past year, been concentrated- and perhaps wrongly so- on one being, his beloved elder. И не для торжества убеждений каких-либо понадобились тогда чудеса Алеше (это-то уже вовсе нет), не для идеи какой-либо прежней, предвзятой, которая бы восторжествовала поскорей над другою, - о нет, совсем нет: тут во всем этом и прежде всего, на первом месте, стояло пред ним лицо, и только лицо, - лицо возлюбленного старца его, лицо того праведника, которого он до такого обожания чтил. То-то и есть, что вся любовь, таившаяся в молодом и чистом сердце его ко "всем и вся", в то время и во весь предшествовавший тому год, как бы вся временами сосредоточивалась, и может быть даже неправильно, лишь на одном существе преимущественно, по крайней мере в сильнейших порывах сердца его, - на возлюбленном старце его, теперь почившем. It is true that being had for so long been accepted by him as his ideal, that all his young strength and energy could not but turn towards that ideal, even to the forgetting at the moment "of everyone and everything." He remembered afterwards how, on that terrible day, he had entirely forgotten his brother Dmitri, about whom he had been so anxious and troubled the day before; he had forgotten, too, to take the two hundred roubles to Ilusha's father, though he had so warmly intended to do so the preceding evening. Правда, это существо столь долго стояло пред ним как идеал бесспорный, что все юные силы его и все стремление их и не могли уже не направиться к этому идеалу исключительно, а минутами так даже и до забвения "всех и вся". (Он вспоминал потом сам, что в тяжелый день этот забыл совсем о брате Дмитрии, о котором так заботился и тосковал накануне; забыл тоже снести отцу Илюшечки двести рублей, что с таким жаром намеревался исполнить тоже накануне.) Но не чудес опять-таки ему нужно было, а лишь "высшей справедливости", которая была, по верованию его, нарушена и чем так жестоко и внезапно было поранено сердце его. But again it was not miracles he needed but only "the higher justice" which had been in his belief outraged by the blow that had so suddenly and cruelly wounded his heart. И что в том, что "справедливость" эта, в ожиданиях Алеши, самим даже ходом дела, приняла форму чудес, немедленно ожидаемых от праха обожаемого им бывшего руководителя его? And what does it signify that this "justice" looked for by Alyosha inevitably took the shape of miracles to be wrought immediately by the ashes of his adored teacher? Why, everyone in the monastery cherished the same thought and the same hope, even those whose intellects Alyosha revered, Father Paissy himself, for instance. Но ведь так мыслили и ожидали и все в монастыре, те даже, пред умом которых преклонялся Алеша, сам отец Паисий например, и вот Алеша, не тревожа себя никакими сомнениями, облек и свои мечты в ту же форму, в какую и все облекли. And so Alyosha, untroubled by doubts, clothed his dreams too in the same form as all the rest. And a whole year of life in the monastery had formed the habit of this expectation in his heart. Да и давно уже это так устроилось в сердце его, целым годом монастырской жизни его, и сердце его взяло уже привычку так ожидать. But it was justice, justice, he thirsted for, not simply miracles. Но справедливости жаждал, справедливости, а не токмо лишь чудес! And now the man who should, he believed, have been exalted above everyone in the whole world, that man, instead of receiving the glory that was his due, was suddenly degraded and dishonoured! И вот тот, который должен бы был, по упованиям его, быть вознесен превыше всех в целом мире, -тот самый вместо славы, ему подобавшей, вдруг низвержен и опозорен! What for? За что? Who had judged him? Кто судил? Who could have decreed this? Those were the questions that wrung his inexperienced and virginal heart. Кто мог так рассудить? - вот вопросы, которые тотчас же измучили неопытное и девственное сердце его. He could not endure without mortification, without resentment even, that the holiest of holy men should have been exposed to the jeering and spiteful mockery of the frivolous crowd so inferior to him. Не мог он вынести без оскорбления, без озлобления даже сердечного, что праведнейший из праведных предан на такое насмешливое и злобное глумление столь легкомысленной и столь ниже его стоявшей толпе. Even had there been no miracles, had there been nothing marvellous to justify his hopes, why this indignity, why this humiliation, why this premature decay, "in excess of nature," as the spiteful monks said? Ну и пусть бы не было чудес вовсе, пусть бы ничего не объявилось чудного и не оправдалось немедленно ожидаемое, но зачем же объявилось бесславие, зачем попустился позор, зачем это поспешное тление, "предупредившее естество", как говорили злобные монахи? Why this "sign from heaven," which they so triumphantly acclaimed in company with Father Ferapont, and why did they believe they had gained the right to acclaim it? Зачем это "указание", которое они с таким торжеством выводят теперь вместе с отцом Ферапонтом, и зачем они верят, что получили даже право так выводить? Where is the finger of Providence? Где же провидение и перст его? Why did Providence hide its face "at the most critical moment" (so Alyosha thought it), as though voluntarily submitting to the blind, dumb, pitiless laws of nature? К чему сокрыло оно свой перст "в самую нужную минуту" (думал Алеша) и как бы само захотело подчинить себя слепым, немым, безжалостным законам естественным? That was why Alyosha's heart was bleeding, and, of course, as I have said already, the sting of it all was that the man he loved above everything on earth should be put to shame and humiliated! Вот отчего точилось кровью сердце Алеши, и уж конечно, как я сказал уже, прежде всего тут стояло лицо, возлюбленное им более всего в мире и оно же "опозоренное", оно же и "обесславленное"! This murmuring may have been shallow and unreasonable in my hero, but I repeat again for the third time- and am prepared to admit that it might be difficult to defend my feeling- I am glad that my hero showed himself not too reasonable at that moment, for any man of sense will always come back to reason in time, but, if love does not gain the upper hand in a boy's heart at such an exceptional moment, when will it? Пусть этот ропот юноши моего был легкомыслен и безрассуден, но опять-таки, в третий раз повторяю (и согласен вперед, что, может быть, тоже с легкомыслием): я рад, что мой юноша оказался не столь рассудительным в такую минуту, ибо рассудку всегда придет время у человека неглупого, а если уж и в такую исключительную минуту не окажется любви в сердце юноши, то когда же придет она? I will not, however, omit to mention something strange, which came for a time to the surface of Alyosha's mind at this fatal and obscure moment. Не захочу, однако же, умолчать при сем случае и о некотором странном явлении, хотя и мгновенно, но все же обнаружившемся в эту роковую и сбивчивую для Алеши минуту в уме его. This new something was the harassing impression left by the conversation with Ivan, which now persistently haunted Alyosha's mind. Это новое объявившееся и мелькнувшее нечто состояло в некотором мучительном впечатлении от неустанно припоминавшегося теперь Алешей вчерашнего его разговора с братом Иваном. At this moment it haunted him. Именно теперь. Oh, it was not that something of the fundamental, elemental, so to speak, faith of his soul had been shaken. О, не то чтобы что-нибудь было поколеблено в душе его из основных, стихийных, так сказать, ее верований. He loved his God and believed in Him steadfastly, though he was suddenly murmuring against Him. Бога своего он любил и веровал в него незыблемо, хотя и возроптал было на него внезапно. Yet a vague but tormenting and evil impression left by his conversation with Ivan the day before, suddenly revived again now in his soul and seemed forcing its way to the surface of his consciousness. Но все же какое-то смутное, но мучительное и злое впечатление от припоминания вчерашнего разговора с братом Иваном вдруг теперь снова зашевелилось в душе его и все более и более просилось выйти на верх ее. It had begun to get dusk when Rakitin, crossing the pine copse from the hermitage to the monastery, suddenly noticed Alyosha, lying face downwards on the ground under a tree, not moving and apparently asleep. Когда уже стало сильно смеркаться, проходивший сосновою рощей из скита к монастырю Ракитин вдруг заметил Алешу, лежавшего под деревом лицом к земле, недвижимого и как бы спящего. He went up and called him by his name. Он подошел и окликнул его. "You here, Alexey? -Ты здесь, Алексей? Can you have- " he began wondering but broke off. Да неужто же ты... - произнес было он, удивленный, но, не докончив, остановился. He had meant to say, Он хотел сказать: "Can you have come to this?" "Неужто же ты до того дошел?" Alyosha did not look at him, but from a slight movement Rakitin at once saw that he heard and understood him. Алеша не взглянул на него, но по некоторому движению его Ракитин сейчас догадался, что он его слышит и понимает. "What's the matter?" he went on; but the surprise in his face gradually passed into a smile that became more and more ironical. - Да что с тобой? - продолжал он удивляться, но удивление уже начало сменяться в лице его улыбкой, принимавшею все более и более насмешливое выражение. "I say, I've been looking for you for the last two hours. - Послушай, да ведь я тебя ищу уже больше двух часов. You suddenly disappeared. Ты вдруг пропал оттудова. What are you about? Да что ты тут делаешь? What foolery is this? Какие это с тобой благоглупости? You might just look at me..." Да взгляни хоть на меня-то... Alyosha raised his head, sat up and leaned his back against the tree. Алеша поднял голову, сел и прислонился спиной к дереву. He was not crying, but there was a look of suffering and irritability in his face. Он не плакал, но лицо его выражало страдание, а во взоре виднелось раздражение. He did not look at Rakitin, however, but looked away to one side of him. Смотрел он, впрочем, не на Ракитина, а куда-то в сторону. "Do you know your face is quite changed? - Знаешь, ты совсем переменился в лице. There's none of your famous mildness to be seen in it. Никакой этой кротости прежней пресловутой твоей нет. Are you angry with someone? Осердился на кого, что ли? Have they been ill-treating you?" Обидели? "Let me alone," said Alyosha suddenly, with a weary gesture of his hand, still looking away from him. - Отстань! - проговорил вдруг Алеша, все по-прежнему не глядя на него и устало махнув рукой. "Oho! So that's how we are feeling! - Ого, вот мы как! So you can shout at people like other mortals. Совсем как и прочие смертные стали покрикивать. That is a come-down from the angels. Это из ангелов-то! I say, Alyosha, you have surprised me, do you hear? I mean it. Ну, Алешка, удивил ты меня, знаешь ты это, искренно говорю. It's long since I've been surprised at anything here. Давно я ничему здесь не удивляюсь. I always took you for an educated man. Ведь я все же тебя за образованного человека почитал... Alyosha at last looked at him, but vaguely, as though scarcely understanding what he said. Алеша наконец поглядел на него, но как-то рассеянно, точно все еще мало его понимая. "Can you really be so upset simply because your old man has begun to stink? - Да неужель ты только оттого, что твой старик провонял? You don't mean to say you seriously believed that he was going to work miracles?" exclaimed Rakitin, genuinely surprised again. Да неужели же ты верил серьезно, что он чудеса отмачивать начнет?- воскликнул Ракитин, опять переходя в самое искреннее изумление. "I believed, I believe, I want to believe, and I will believe, what more do you want?" cried Alyosha irritably. - Верил, верую, и хочу веровать, и буду веровать, ну чего тебе еще! - раздражительно прокричал Алеша. "Nothing at all, my boy. - Да ничего ровно, голубчик. Damn it all! why, no schoolboy of thirteen believes in that now. Фу черт, да этому тринадцатилетний школьник теперь не верит. But there... So now you are in a temper with your God, you are rebelling against Him; He hasn't given promotion, He hasn't bestowed the order of merit! А впрочем, черт... Так ты вот и рассердился теперь на Бога-то своего, взбунтовался: чином, дескать, обошли, к празднику ордена не дали! Eh, you are a set!" Эх вы! Alyosha gazed a long while with his eyes half closed at Rakitin, and there was a sudden gleam in his eyes... but not of anger with Rakitin. Алеша длинно и как-то прищурив глаза посмотрел на Ракитина, и в глазах его что-то вдруг сверкнуло... но не озлобление на Ракитина. "I am not rebelling against my God; I simply 'don't accept His world.'" Alyosha suddenly smiled a forced smile. - Я против Бога моего не бунтуюсь, я только "мира его не принимаю", - криво усмехнулся вдруг Алеша. "How do you mean, you don't accept the world?" Rakitin thought a moment over his answer. "What idiocy is this?" - Как это мира не принимаешь? - капельку подумал над его ответом Ракитин, - что за белиберда? Alyosha did not answer. Алеша не ответил. "Come, enough nonsense, now to business. Have you had anything to eat to-day?" - Ну, довольно о пустяках-то, теперь к делу: ел ты сегодня? "I don't remember.... I think I have." - Не помню... ел, кажется. "You need keeping up, to judge by your face. - Тебе надо подкрепиться, судя по лицу-то. It makes one sorry to look at you. Сострадание ведь на тебя глядя берет. You didn't sleep all night either, I hear; you had a meeting in there. Ведь ты и ночь не спал, я слышал, заседание у вас там было. And then all this bobbery afterwards. Most likely you've had nothing to eat but a mouthful of holy bread. А потом вся эта возня и мазня... Всего-то антидорцу кусочек, надо быть, пожевал. I've got some sausage in my pocket; I've brought it from the town in case of need, only you won't eat sausage...." Есть у меня с собой в кармане колбаса, давеча из города захватил на всякий случай, сюда направляясь, только ведь ты колбасы не станешь... "Give me some." - Давай колбасы. "I say! -Эге! You are going it! Так ты вот как! Why, it's a regular mutiny, with barricades! Значит, совсем уж бунт, баррикады! Well, my boy, we must make the most of it. Ну, брат, этим делом пренебрегать нечего. Come to my place... shouldn't mind a drop of vodka myself, I am tired to death. Зайдем ко мне... Я бы водочки сам теперь тяпнул, смерть устал. Vodka is going too far for you, I suppose... or would you like some?" Водки-то небось не решишься... аль выпьешь? "Give me some vodka too." - Давай и водки. "Hullo! - Эвона! You surprise me, brother!" Rakitin looked at him in amazement. "Well, one way or another, vodka or sausage, this is a jolly fine chance and mustn't be missed. Come along." Чудно, брат! - дико посмотрел Ракитин. - Ну да так или этак, водка иль колбаса, а дело это лихое, хорошее и упускать невозможно, идем! Alyosha got up in silence and followed Rakitin. Алеша молча поднялся с земли и пошел за Ракитиным. "If your little brother Ivan could see this wouldn't he be surprised! - Видел бы это брат Ванечка, так как бы изумился! By the way, your brother Ivan set off to Moscow this morning, did you know?" Кстати, братец твой Иван Федорович сегодня утром в Москву укатил, знаешь ты это? "Yes," answered Alyosha listlessly, and suddenly the image of his brother Dmitri rose before his mind. But only for a minute, and though it reminded him of something that must not be put off for a moment, some duty, some terrible obligation, even that reminder made no impression on him, did not reach his heart and instantly faded out of his mind and was forgotten. - Знаю, - безучастно произнес Алеша, и вдруг мелькнул у него в уме образ брата Дмитрия, но только мелькнул, и хоть напомнил что-то, какое-то дело спешное, которого уже нельзя более ни на минуту откладывать, какой-то долг, обязанность страшную, но и это воспоминание не произвело никакого на него впечатления, не достигло сердца его, в тот же миг вылетело из памяти и забылось. But, a long while afterwards, Alyosha remembered this. Но долго потом вспоминал об этом Алеша. "Your brother Ivan declared once that I was a 'liberal booby with no talents whatsoever.' - Братец твой Ванечка изрек про меня единожды, что я "бездарный либеральный мешок". Once you, too, could not resist letting me know I was 'dishonourable.' Well! Ты же один разик тоже не утерпел и дал мне понять, что я "бесчестен"... Пусть! I should like to see what your talents and sense of honour will do for you now." This phrase Rakitin finished to himself in a whisper. Посмотрю-ка я теперь на вашу даровитость и честность (окончил это Ракитин уже про себя, шепотом). "Listen!" he said aloud, "Let's go by the path beyond the monastery straight to the town. Тьфу, слушай! - заговорил он снова громко, -минуем-ка монастырь, пойдем по тропинке прямо в город... Гм. H'm! I ought to go to Madame Hohlakov's by the way. Мне бы кстати надо к Хохлаковой зайти. Only fancy, I've written to tell her everything that happened, and would you believe it, she answered me instantly in pencil (the lady has a passion for writing notes) that 'she would never have expected such conduct from a man of such a reverend character as Father Zossima.' Вообрази: я ей отписал о всем приключившемся, и, представь, она мне мигом отвечает запиской, карандашом (ужасно любит записки писать эта дама), что "никак она не ожидала от такого почтенного старца, как отец Зосима, - такого поступка!" That was her very word: 'conduct.' Так ведь и написала: "поступка"! She is angry too. Eh, you are a set! Тоже ведь озлилась; эх, вы все! Stay!" he cried suddenly again. He suddenly stopped and taking Alyosha by the shoulder made him stop too. Постой! - внезапно прокричал он опять, вдруг остановился и, придержав Алешу за плечо, остановил и его. "Do you know, Alyosha," he peeped inquisitively into his eyes, absorbed in a sudden new thought which had dawned on him, and though he was laughing outwardly he was evidently afraid to utter that new idea aloud, so difficult he still found it to believe in the strange and unexpected mood in which he now saw Alyosha. "Alyosha, do you know where we had better go?" he brought out at last timidly, and insinuatingly. - Знаешь, Алешка, - пытливо глядел он ему в глаза, весь под впечатлением внезапной новой мысли, вдруг его осиявшей, и хоть сам и смеялся наружно, но, видимо, боясь выговорить вслух эту новую внезапную мысль свою, до того он все еще не мог поверить чудному для него и никак неожиданному настроению, в котором видел теперь Алешу, - Алешка, знаешь, куда мы всего лучше бы теперь пошли? - выговорил он наконец робко и искательно. "I don't care... where you like." - Все равно... куда хочешь. "Let's go to Grushenka, eh? - Пойдем-ка к Грушеньке, а? Will you come?" pronounced Rakitin at last, trembling with timid suspense. Пойдешь? - весь даже дрожа от робкого ожидания, изрек наконец Ракитин. "Let's go to Grushenka," Alyosha answered calmly, at once, and this prompt and calm agreement was such a surprise to Rakitin that he almost started back. - Пойдем к Грушеньке, - спокойно и тотчас же ответил Алеша, и уж это было до того неожиданно для Ракитина, то есть такое скорое и спокойное согласие, что он чуть было не отпрыгнул назад. "Well! -Н-ну!.. I say!" he cried in amazement, but seizing Alyosha firmly by the arm be led him along the path, still dreading that he would change his mind. Вот! - прокричал было он в изумлении, но вдруг, крепко подхватив Алешу под руку, быстро повлек его по тропинке, все еще ужасно опасаясь, что в том исчезнет решимость. They walked along in silence; Rakitin was positively afraid to talk. Шли молча, Ракитин даже заговорить боялся. "And how glad she will be, how delighted!" he muttered, but lapsed into silence again. - А рада-то как она будет, рада-то... - пробормотал было он, но опять примолк. And indeed it was not to please Grushenka he was taking Alyosha to her. He was a practical person and never undertook anything without a prospect of gain for himself. Да и вовсе не для радости Грушенькиной он влек к ней Алешу; был он человек серьезный и без выгодной для себя цели ничего не предпринимал. His object in this case was twofold, first a revengeful desire to see "the downfall of the righteous," and Alyosha's fall "from the saints to the sinners," over which he was already gloating in his imagination, and in the second place he had in view a certain material gain for himself, of which more will be said later. Цель же у него теперь была двоякая, во-первых, мстительная, то есть увидеть "позор праведного" и вероятное "падение" Алеши "из святых во грешники", чем он уже заранее упивался, а во-вторых, была у него тут в виду и некоторая материальная, весьма для него выгодная цель, о которой будет сказано ниже. "So the critical moment has come," he thought to himself with spiteful glee, "and we shall catch it on the hop, for it's just what we want." "Значит, такая минутка вышла, - думал он про себя весело и злобно, - вот мы, стало быть, и изловим ее за шиворот, минутку-то эту, ибо она нам весьма подобающая". Chapter 3. III An Onion Луковка GRUSHENKA lived in the busiest part of the town, near the cathedral square, in a small wooden lodge in the courtyard belonging to the house of the widow Morozov. Грушенька жила в самом бойком месте города, близ Соборной площади, в доме купеческой вдовы Морозовой, у которой нанимала на дворе небольшой деревянный флигель. The house was a large stone building of two stories, old and very ugly. The widow led a secluded life with her two unmarried nieces, who were also elderly women. Дом же Морозовой был большой, каменный, двухэтажный, старый и очень неприглядный на вид; в нем проживала уединенно сама хозяйка, старая женщина, с двумя своими племянницами, тоже весьма пожилыми девицами. She had no need to let her lodge, but everyone knew that she had taken in Grushenka as a lodger, four years before, solely to please her kinsman, the merchant Samsonov, who was known to the girl's protector. Отдавать внаем свой флигель на дворе она не нуждалась, но все знали, что пустила к себе жилицей Грушеньку (еще года четыре назад) единственно в угоду родственнику своему купцу Самсонову, Г рушенькиному открытому покровителю. It was said that the jealous old man's object in placing his "favourite" with the widow Morozov was that the old woman should keep a sharp eye on her new lodger's conduct. Г оворили, что ревнивый старик, помещая к Морозовой свою "фаворитку", имел первоначально в виду зоркий глаз старухи, чтобы наблюдать за поведением новой жилицы. But this sharp eye soon proved to be unnecessary, and in the end the widow Morozov seldom met Grushenka and did not worry her by looking after her in any way. Но зоркий глаз весьма скоро оказался ненужным, и кончилось тем, что Морозова даже редко встречалась с Грушенькой и совсем уже не надоедала ей под конец никаким надзором. It is true that four years had passed since the old man had brought the slim, delicate, shy, timid, dreamy, and sad girl of eighteen from the chief town of the province, and much had happened since then. Правда, прошло уже четыре года с тех пор, как старик привез в этот дом из губернского города восемнадцатилетнюю девочку, робкую, застенчивую, тоненькую, худенькую, задумчивую и грустную, и с тех пор много утекло воды. Little was known of the girl's history in the town and that little was vague. Nothing more had been learnt during the last four years, even after many persons had become interested in the beautiful young woman into whom Agrafena Alexandrovna had meanwhile developed. Биографию этой девочки знали, впрочем, у нас в городе мало и сбивчиво; не узнали больше и в последнее время, и это даже тогда, когда уже очень многие стали интересоваться такою "раскрасавицей", в какую превратилась в четыре года Аграфена Александровна. There were rumours that she had been at seventeen betrayed by someone, some sort of officer, and immediately afterwards abandoned by him. Были только слухи, что семнадцатилетней еще девочкой была она кем-то обманута, каким-то будто бы офицером, и затем тотчас же им брошена. The officer had gone away and afterwards married, while Grushenka had been left in poverty and disgrace. Офицер-де уехал и где-то потом женился, а Грушенька осталась в позоре и нищете. It was said, however, that though Grushenka had been raised from destitution by the old man, Samsonov, she came of a respectable family belonging to the clerical class, that she was the daughter of a deacon or something of the sort. Говорили, впрочем, что хотя Грушенька и действительно была взята своим стариком из нищеты, но что семейства была честного и происходила как-то из духовного звания, была дочь какого-то заштатного дьякона или что-то в этом роде. And now after four years the sensitive, injured and pathetic little orphan had become a plump, rosy beauty of the Russian type, a woman of bold and determined character, proud and insolent. She had a good head for business, was acquisitive, saving and careful, and by fair means or foul had succeeded, it was said, in amassing a little fortune. И вот в четыре года из чувствительной, обиженной и жалкой сироточки вышла румяная, полнотелая русская красавица, женщина с характером смелым и решительным, гордая и наглая, понимавшая толк в деньгах, приобретательница, скупая и осторожная, правдами иль неправдами, но уже успевшая, как говорили про нее, сколотить свой собственный капиталец. There was only, one point on which all were agreed. Grushenka was not easily to be approached and, except her aged protector, there had not been one man who could boast of her favours during those four years. В одном только все были убеждены: что к Г рушеньке доступ труден и что, кроме старика, ее покровителя, не было ни единого еще человека, во все четыре года, который бы мог похвалиться ее благосклонностью. It was a positive fact, for there had been a good many, especially during the last two years, who had attempted to obtain those favours. Факт был твердый, потому что на приобретение этой благосклонности выскакивало немало охотников, особливо в последние два года. But all their efforts had been in vain and some of these suitors had been forced to beat an undignified and even comic retreat, owing to the firm and ironical resistance they met from the strong-willed young person. Но все попытки оказались втуне, а иные из искателей принуждены были отретироваться даже с комическою и зазорною развязкой благодаря твердому и насмешливому отпору со стороны характерной молодой особы. It was known, too, that the young person had, especially of late, been given to what is called "speculation," and that she had shown marked abilities in that direction, so that many people began to say that she was no better than a Jew. Знали еще, что молодая особа, особенно в последний год, пустилась в то, что называется "гешефтом", и что с этой стороны она оказалась с чрезвычайными способностями, так что под конец многие прозвали ее сущей жидовкой. It was not that she lent money on interest, but it was known, for instance, that she had for some time past, in partnership with old Karamazov, actually invested in the purchase of bad debts for a trifle, a tenth of their nominal value, and afterwards had made out of them ten times their value. Не то чтоб она давала деньги в рост, но известно было, например, что в компании с Федором Павловичем Карамазовым она некоторое время действительно занималась скупкою векселей за бесценок, по гривеннику за рубль, а потом приобрела на иных из этих векселей по рублю на гривенник. The old widower Samsonov, a man of large fortune, was stingy and merciless. He tyrannised over his grown-up sons, but, for the last year during which he had been ill and lost the use of his swollen legs, he had fallen greatly under the influence of his protegee, whom he had at first kept strictly and in humble surroundings, "on Lenten fare," as the wits said at the time. Больной Самсонов, в последний год лишившийся употребления своих распухших ног, вдовец, тиран своих взрослых сыновей, большой стотысячник, человек скаредный и неумолимый, подпал, однако же, под сильное влияние своей протеже, которую сначала было держал в ежовых рукавицах и в черном теле, "на постном масле", как говорили тогда зубоскалы. But Grushenka had succeeded in emancipating herself, while she established in him a boundless belief in her fidelity. Но Грушенька успела эмансипироваться, внушив, однако же, ему безграничное доверие касательно своей ему верности. The old man, now long since dead, had had a large business in his day and was also a noteworthy character, miserly and hard as flint. Though Grushenka's hold upon him was so strong that he could not live without her (it had been so especially for the last two years), he did not settle any considerable fortune on her and would not have been moved to do so, if she had threatened to leave him. Этот старик, большой делец (теперь давно покойник), был тоже характера замечательного, главное скуп и тверд, как кремень, и хоть Грушенька поразила его, так что он и жить без нее не мог (в последние два года, например, это так и было), но капиталу большого, значительного, он все-таки ей не отделил, и даже если б она пригрозила ему совсем его бросить, то и тогда бы остался неумолим. But he had presented her with a small sum, and even that was a surprise to everyone when it became known. Но отделил зато капитал малый, и когда узналось это, то и это стало всем на удивление. "You are a wench with brains," he said to her, when he gave her eight thousand roubles, "and you must look after yourself, but let me tell you that except your yearly allowance as before, you'll get nothing more from me to the day of my death, and I'll leave you nothing in my will either." "Ты сама баба не промах, - сказал он ей, отделяя ей тысяч с восемь, - сама и орудуй, но знай, что, кроме ежегодного содержания по-прежнему, до самой смерти моей, больше ничего от меня не получишь, да и в завещании ничего больше тебе не отделю". And he kept his word; he died and left everything to his sons, whom, with their wives and children, he had treated all his life as servants. Grushenka was not even mentioned in his will. Так и сдержал слово: умер и все оставил сыновьям, которых всю жизнь держал при себе наравне как слуг, с их женами и детьми, а о Грушеньке даже и не упомянул в завещании вовсе. All this became known afterwards. Все это стало известно впоследствии. He helped Grushenka with his advice to increase her capital and put business in her way. Советами же, как орудовать "своим собственным капиталом", он Грушеньке помогал немало и указывал ей "дела". When Fyodor Pavlovitch, who first came into contact with Grushenka over a piece of speculation, ended to his own surprise by falling madly in love with her, old Samsonov, gravely ill as he was, was immensely amused. Когда Федор Павлович Карамазов, связавшийся первоначально с Грушенькой по поводу одного случайного "гешефта", кончил совсем для себя неожиданно тем, что влюбился в нее без памяти и как бы даже ум потеряв, то старик Самсонов, уже дышавший в то время на ладан, сильно подсмеивался. It is remarkable that throughout their whole acquaintance Grushenka was absolutely and spontaneously open with the old man, and he seems to have been the only person in the world with whom she was so. Замечательно, что Грушенька была со своим стариком за все время их знакомства вполне и даже как бы сердечно откровенна, и это, кажется, с единственным человеком в мире. Of late, when Dmitri too had come on the scene with his love, the old man left off laughing. В самое последнее время, когда появился вдруг с своею любовью и Дмитрий Федорович, старик перестал смеяться. On the contrary, he once gave Grushenka a stern and earnest piece of advice. Напротив, однажды серьезно и строго посоветовал Грушеньке: "If you have to choose between the two, father or son, you'd better choose the old man, if only you make sure the old scoundrel will marry you and settle some fortune on you beforehand. "Если уж выбирать из обоих, отца аль сына, то выбирай старика, но с тем, однако же, чтобы старый подлец беспременно на тебе женился, а предварительно хоть некоторый капитал отписал. But don't keep on with the captain, you'll get no good out of that." А с капитаном не якшайся, пути не будет". These were the very words of the old profligate, who felt already that his death was not far off and who actually died five months later. Вот были собственные слова Грушеньке старого сластолюбца, предчувствовавшего тогда уже близкую смерть свою и впрямь чрез пять месяцев после совета сего умершего. I will note too, in passing- that although many in our town knew of the grotesque and monstrous rivalry of the Karamazovs, father and son, the object of which was Grushenka, scarcely anyone understood what really underlay her attitude to both of them. Замечу еще мельком, что хотя у нас в городе даже многие знали тогда про нелепое и уродливое соперничество Карамазовых, отца с сыном, предметом которого была Грушенька, но настоящего смысла ее отношений к обоим из них, к старику и к сыну, мало кто тогда понимал. Even Grushenka's two servants (after the catastrophe of which we will speak later) testified in court that she received Dmitri Fyodorovitch simply from fear because "he threatened to murder her." Даже обе служанки Грушеньки (после уже разразившейся катастрофы, о которой еще речь впереди) показали потом на суде, что Дмитрия Федоровича принимала Аграфена Александровна из одного лишь страху, потому будто бы, что "убить грозился". These servants were an old cook, invalidish and almost deaf, who came from Grushenka's old home, and her granddaughter, a smart young girl of twenty, who performed the duties of a maid. Служанок у нее было две, одна очень старая кухарка, еще из родительского семейства ее, больная и почти оглохшая, и внучка ее, молоденькая, бойкая девушка лет двадцати, Грушенькина горничная. Grushenka lived very economically and her surroundings were anything but luxurious. Жила же Грушенька очень скупо и в обстановке совсем небогатой. Her lodge consisted of three rooms furnished with mahogany furniture in the fashion of 1820, belonging to her landlady. Было у ней во флигеле всего три комнаты, меблированные от хозяйки древнею, красного дерева мебелью, фасона двадцатых годов. It was quite dark when Rakitin and Alyosha entered her rooms, yet they were not lighted up. Когда вошли к ней Ракитин и Алеша, были уже полные сумерки, но комнаты еще не были освещены. Grushenka was lying down in her drawing-room on the big, hard, clumsy sofa, with a mahogany back. The sofa was covered with shabby and ragged leather. Сама Грушенька лежала у себя в гостиной, на своем большом неуклюжем диване со спинкой под красное дерево, жестком и обитом кожей, давно уже истершеюся и продырившеюся. Under her head she had two white down pillows taken from her bed. Под головой у ней были две белые пуховые подушки с ее постели. She was lying stretched out motionless on her back with her hands behind her head. Она лежала навзничь, неподвижно протянувшись, заложив обе руки за голову. She was dressed as though expecting someone, in a black silk dress, with a dainty lace fichu on her head, which was very becoming. Over her shoulders was thrown a lace shawl pinned with a massive gold brooch. Была она приодета, будто ждала кого, в шелковом черном платье и в легкой кружевной на голове наколке, которая очень к ней шла; на плечи была наброшена кружевная косынка, приколотая массивною золотою брошкой. She certainly was expecting someone. She lay as though impatient and weary, her face rather pale and her lips and eyes hot, restlessly tapping the arm of the sofa with the tip of her right foot. Именно она кого-то ждала, лежала как бы в тоске и в нетерпении, с несколько побледневшим лицом, с горячими губами и глазами, кончиком правой ноги нетерпеливо постукивая по ручке дивана. The appearance of Rakitin and Alyosha caused a slight excitement. From the hall they could hear Grushenka leap up from the sofa and cry out in a frightened voice, Чуть только появились Ракитин и Алеша, как произошел было маленький переполох: слышно было из передней, как Грушенька быстро вскочила с дивана и вдруг испуганно прокричала: "Who's there?" "Кто там?" But the maid met the visitors and at once called back to her mistress. Но гостей встретила девушка и тотчас же откликнулась барыне. "It's not he, it's nothing, only other visitors." - Да не они-с, это другие, эти ничего. "What can be the matter?" muttered Rakitin, leading Alyosha into the drawing-room. "Что бы у ней такое?" - пробормотал Ракитин, вводя Алешу за руку в гостиную. Grushenka was standing by the sofa as though still alarmed. Грушенька стояла у дивана как бы все еще в испуге. A thick coil of her dark brown hair escaped from its lace covering and fell on her right shoulder, but she did not notice it and did not put it back till she had gazed at her visitors and recognised them. Г устая прядь темно-русой косы ее выбилась вдруг из-под наколки и упала на ее правое плечо, но она не заметила и не поправила, пока не вгляделась в гостей и не узнала их. "Ah, it's you, Rakitin? - Ах, это ты, Ракитка? You quite frightened me. Испугал было меня всю. Whom have you brought? С кем ты это? Who is this with you? Кто это с тобой? Good heavens, you have brought him!" she exclaimed, recognising Alyosha. Господи, вот кого привел! - воскликнула она, разглядев Алешу. "Do send for candles!" said Rakitin, with the free-and-easy air of a most intimate friend, who is privileged to give orders in the house. - Да вели подать свечей-то! - проговорил Ракитин с развязным видом самого короткого знакомого и близкого человека, имеющего даже право распоряжаться в доме. "Candles... of course, candles.... Fenya, fetch him a candle.... Well, you have chosen a moment to bring him! she exclaimed again, nodding towards Alyosha, and turning to the looking-glass she began quickly fastening up her hair with both hands. -Свечей... конечно, свечей... Феня, принеси ему свечку... Ну, нашел время его привести! -воскликнула она опять, кивнув на Алешу, и, оборотясь к зеркалу, быстро начала обеими руками вправлять свою косу. She seemed displeased. Она как будто была недовольна. "Haven't I managed to please you?" asked Rakitin, instantly almost offended. - Аль не потрафил? - спросил Ракитин, мигом почти обидевшись. You frightened me, Rakitin, that's what it is." Grushenka turned with a smile to Alyosha. "Don't be afraid of me, my dear Alyosha, you cannot think how glad I am to see you, my unexpected visitor. - Испугал ты меня, Ракитка, вот что, - обернулась Грушенька с улыбкой к Алеше. - Не бойся ты меня, голубчик Алеша, страх как я тебе рада, гость ты мой неожиданный. But you frightened me, Rakitin, I thought it was Mitya breaking in. А ты меня, Ракитка, испугал: я ведь думала, Митя ломится. You see, I deceived him just now, I made him promise to believe me and I told him a lie. Видишь, я его давеча надула и с него честное слово взяла, чтобы мне верил, а я налгала. I told him that I was going to spend the evening with my old man, Kuzma Kuzmitch, and should be there till late counting up his money. Сказала ему, что к Кузьме Кузьмичу, к старику моему, на весь вечер уйду и буду с ним до ночи деньги считать. I always spend one whole evening a week with him making up his accounts. Я ведь каждую неделю к нему ухожу на весь вечер счеты сводить. We lock ourselves in and he counts on the reckoning beads while I sit and put things down in the book. I am the only person he trusts. На замок запремся: он на счетах постукивает, а я сижу - в книги записываю - одной мне доверяет. Mitya believes that I am there, but I came back and have been sitting locked in here, expecting some news. Митя-то и поверил, что я там, а я вот дома заперлась - сижу, одной вести жду. How was it Fenya let you in? Как это вас Феня впустила! Fenya, Fenya, run out to the gate, open it and look about whether the captain is to be seen! Феня, Феня! Беги к воротам, отвори и огляди кругом, нет ли где капитана-то? Perhaps he is hiding and spying, I am dreadfully frightened." Может, спрятался и высматривает, смерть боюсь! There's no one there, Agrafena Alexandrovna, I've just looked out; I keep running to peep through the crack; I am in fear and trembling myself." - Никого нет, Аграфена Александровна, сейчас кругом оглянула, я и в щелку подхожу гляжу поминутно, сама в страхе-трепете. "Are the shutters fastened, Fenya? And we must draw the curtains- that's better!" She drew the heavy curtains herself. "He'd rush in at once if he saw a light. - Ставни заперты ли, Феня? да занавес бы опустить - вот так! - Она сама опустила тяжелые занавесы, - а то на огонь-то он как раз налетит. I am afraid of your brother Mitya to-day, Alyosha." Grushenka spoke aloud, and, though she was alarmed, she seemed very happy about something. Мити, братца твоего, Алеша, сегодня боюсь. -Грушенька говорила громко, хотя и в тревоге, но и как будто в каком-то почти восторге. "Why are you so afraid of Mitya to-day?" inquired Rakitin. "I should have thought you were not timid with him, you'd twist him round your little finger." - Почему так сегодня Митеньки боишься? -осведомился Ракитин, - кажется, с ним не пуглива, по твоей дудке пляшет. "I tell you, I am expecting news, priceless news, so I don't want Mitya at all. - Говорю тебе, вести жду, золотой одной такой весточки, так что Митеньки-то и не надо бы теперь вовсе. And he didn't believe, I feel he didn't, that I should stay at Kuzma Kuzmitch's. Да и не поверил он мне, это чувствую, что я к Кузьме Кузьмичу пошла. He must be in his ambush now, behind Fyodor Pavlovitch's, in the garden, watching for me. Должно быть, сидит теперь там у себя, у Федора Павловича на задах в саду, меня сторожит. And if he's there, he won't come here, so much the better! А коли там засел, значит, сюда не придет, тем и лучше! But I really have been to Kuzma Kuzmitch's, Mitya escorted me there. I told him I should stay there till midnight, and I asked him to be sure to come at midnight to fetch me home. А ведь к Кузьме Кузьмичу я и впрямь сбегала, Митя же меня и проводил, сказала до полночи просижу и чтоб он же меня беспременно пришел в полночь домой проводить. He went away and I sat ten minutes with Kuzma Kuzmitch and came back here again. Ugh, I was afraid, I ran for fear of meeting him." Он ушел, а я минут десять у старика посидела да и опять сюда, ух боялась - бежала, чтоб его не повстречать. "And why are you so dressed up? - А разрядилась-то куда? What a curious cap you've got on!" Ишь ведь какой чепец на тебе любопытный? "How curious you are yourself, Rakitin! - И уж какой же ты сам любопытный, Ракитин! I tell you, I am expecting a message. Говорю тебе, такой одной весточки и жду. If the message comes, I shall fly, I shall gallop away and you will see no more of me. Придет весточка, вскочу - полечу, только вы меня здесь и видели. That's why I am dressed up, so as to be ready." Для того и разрядилась, чтоб готовой сидеть. "And where are you flying to?" - А куда полетишь? "If you know too much, you'll get old too soon." - Много знать будешь, скоро состаришься. "Upon my word! - Ишь ведь. You are highly delighted... I've never seen you like this before. Вся в радости... Никогда еще я тебя не видел такую. You are dressed up as if you were going to a ball." Rakitin looked her up and down. Разоделась как на бал, - оглядывал ее Ракитин. "Much you know about balls." - Много ты в балах-то понимаешь. "And do you know much about them?" - А ты много? "I have seen a ball. - Я-то видала бал. The year before last, Kuzma Kuzmitch's son was married and I looked on from the gallery. Третьего года Кузьма Кузьмич сына женил, так я с хор смотрела. Do you suppose I want to be talking to you, Rakitin, while a prince like this is standing here. Что ж мне, Ракитка, с тобой, что ли, разговаривать, когда тут такой князь стоит. Such a visitor! Вот так гость! Alyosha, my dear boy, I gaze at you and can't believe my eyes. Good heavens, can you have come here to see me! Алеша, голубчик, гляжу я на тебя и не верю; Господи, как это ты у меня появился! To tell you the truth, I never had a thought of seeing you and I didn't think that you would ever come and see me. По правде тебе сказать, не ждала не гадала, да и прежде никогда тому не верила, чтобы ты мог прийти. Though this is not the moment now, I am awfully glad to see you. Хоть и не та минутка теперь, а страх я тебе рада! Sit down on the sofa, here, that's right, my bright young moon. Садись на диван, вот сюда, вот так, месяц ты мой молодой. I really can't take it in even now.... Eh, Rakitin, if only you had brought him yesterday or the day before! Право, я еще как будто и не соображусь... Эх ты, Ракитка, если бы ты его вчера али третьего дня привел!.. But I am glad as it is! Ну да рада и так. Perhaps it's better he has come now, at such a moment, and not the day before yesterday." Может, и лучше, что теперь, под такую минуту, а не третьего дня... She gaily sat down beside Alyosha on the sofa, looking at him with positive delight. Она резво подсела к Алеше на диван, с ним рядом, и глядела на него решительно с восхищением. And she really was glad, she was not lying when she said so. И действительно была рада, не лгала, говоря это. Her eyes glowed, her lips laughed, but it was a good-hearted merry laugh. Глаза ее горели, губы смеялись, но добродушно, весело смеялись. Alyosha had not expected to see such a kind expression in her face.... He had hardly met her till the day before, he had formed an alarming idea of her, and had been horribly distressed the day before by the spiteful and treacherous trick she had played on Katerina Ivanovna. He was greatly surprised to find her now altogether different from what he had expected. Алеша даже и не ожидал от нее такого доброго выражения в лице... Он встречал ее до вчерашнего дня мало, составил об ней устрашающее понятие, а вчера так страшно был потрясен ее злобною и коварною выходкой против Катерины Ивановны и был очень удивлен, что теперь вдруг увидал в ней совсем как бы иное и неожиданное существо. And, crushed as he was by his own sorrow, his eyes involuntarily rested on her with attention. И как ни был он придавлен своим собственным горем, но глаза его невольно остановились на ней со вниманием. Her whole manner seemed changed for the better since yesterday, there was scarcely any trace of that mawkish sweetness in her speech, of that voluptuous softness in her movements. Everything was simple and good-natured, her gestures were rapid, direct, confiding, but she was greatly excited. Все манеры ее как бы изменились тоже со вчерашнего дня совсем к лучшему: не было этой вчерашней слащавости в выговоре почти вовсе, этих изнеженных и манерных движений... все было просто, простодушно, движения ее были скорые, прямые, доверчивые, но была она очень возбуждена. "Dear me, how everything comes together to-day!" she chattered on again. "And why I am so glad to see you, Alyosha, I couldn't say myself! - Господи, экие всё вещи сегодня сбываются, право, - залепетала она опять. - И чего я тебе так рада, Алеша, сама не знаю. If you ask me, I couldn't tell you." Вот спроси, а я не знаю. "Come, don't you know why you're glad?" said Rakitin, grinning. "You used to be always pestering me to bring him, you'd some object, I suppose." - Ну уж и не знаешь, чему рада? - усмехнулся Ракитин. - Прежде-то зачем-нибудь приставала же ко мне: приведи да приведи его, имела же цель. "I had a different object once, but now that's over, this is not the moment. - Прежде-то я другую цель имела, а теперь то прошло, не такая минута. I say, I want you to have something nice. Потчевать я вас стану, вот что. I am so good-natured now. Я теперь подобрела, Ракитка. You sit down, too, Rakitin; why are you standing? Да садись и ты, Ракитка, чего стоишь? You've sat down already? Аль ты уж сел? There's no fear of Rakitin's forgetting to look after himself. Небось Ракитушка себя не забудет. Look, Alyosha, he's sitting there opposite us, so offended that I didn't ask him to sit down before you. Вот он теперь, Алеша, сидит там против нас, да и обижается: зачем это я его прежде тебя не пригласила садиться. Ugh, Rakitin is such a one to take offence!" laughed Grushenka. "Don't be angry, Rakitin, I'm kind to-day. Ух обидчив у меня Ракитка, обидчив! - засмеялась Грушенька. - Не злись, Ракитка, ныне я добрая. Why are you so depressed, Alyosha? Are you afraid of me?" She peeped into his eyes with merry mockery. Да чего ты грустен сидишь, Алешечка, аль меня боишься? - с веселою насмешкой заглянула она ему в глаза. "He's sad. - У него горе. The promotion has not been given," boomed Rakitin. Чину не дали, - пробасил Ракитин. - Какого чину? "His elder stinks." - Старец его пропах. "What? - Как пропах? You are talking some nonsense, you want to say something nasty. Вздор ты какой-нибудь мелешь, скверность какую-нибудь хочешь сказать. Be quiet, you stupid! Молчи, дурак. Let me sit on your knee, Alyosha, like this." She suddenly skipped forward and jumped, laughing, on his knee, like a nestling kitten, with her right arm about his neck. "I'll cheer you up, my pious boy. Пустишь меня, Алеша, на колени к себе посидеть, вот так! - И вдруг она мигом привскочила и прыгнула смеясь ему на колени, как ласкающаяся кошечка, нежно правою рукой охватив ему шею. -Развеселю я тебя, мальчик ты мой богомольный! Yes, really, will you let me sit on your knee? You won't be angry? Нет, в самом деле, неужто позволишь мне на коленках у тебя посидеть, не осердишься? If you tell me, I'll get off?" Прикажешь - я соскочу. Alyosha did not speak. Алеша молчал. He sat afraid to move, he heard her words, Он сидел, боясь шевельнуться, он слышал ее слова: "If you tell me, I'll get off," but he did not answer. "Прикажешь - я соскочу", но не ответил, как будто замер. But there was nothing in his heart such as Rakitin, for instance, watching him malignantly from his corner, might have expected or fancied. Но не то в нем было, чего мог бы ждать и что мог бы вообразить в нем теперь, например, хоть Ракитин, плотоядно наблюдавший со своего места. The great grief in his heart swallowed up every sensation that might have been aroused, and, if only he could have thought clearly at that moment, he would have realised that he had now the strongest armour to protect him from every lust and temptation. Великое горе души его поглощало все ощущения, какие только могли зародиться в сердце его, и если только мог бы он в сию минуту дать себе полный отчет, то и сам бы догадался, что он теперь в крепчайшей броне против всякого соблазна и искушения. Yet in spite of the vague irresponsiveness of his spiritual condition and the sorrow that overwhelmed him, he could not help wondering at a new and strange sensation in his heart. This woman, this "dreadful" woman, had no terror for him now, none of that terror that had stirred in his soul at any passing thought of woman. On the contrary, this woman, dreaded above all women, sitting now on his knee, holding him in her arms, aroused in him now a quite different, unexpected, peculiar feeling, a feeling of the intensest and purest interest without a trace of fear, of his former terror. That was what instinctively surprised him. Тем не менее, несмотря на всю смутную безотчетность его душевного состояния и на все угнетавшее его горе, он все же дивился невольно одному новому и странному ощущению, рождавшемуся в его сердце: эта женщина, эта "страшная" женщина не только не пугала его теперь прежним страхом, страхом, зарождавшимся в нем прежде при всякой мечте о женщине, если мелькала таковая в его душе, но, напротив, эта женщина, которую он боялся более всех, сидевшая у него на коленях и его обнимавшая, возбуждала в нем вдруг теперь совсем иное, неожиданное и особливое чувство, чувство какого-то необыкновенного, величайшего и чистосердечнейшего к ней любопытства, и все это уже безо всякой боязни, без малейшего прежнего ужаса - вот что было главное и что невольно удивляло его. "You've talked nonsense enough," cried Rakitin, "you'd much better give us some champagne. You owe it me, you know you do!" - Да полно вздор-то вам болтать, - закричал Ракитин, - а лучше шампанского подавай, долг на тебе, сама знаешь! "Yes, I really do. - Вправду долг. Do you know, Alyosha, I promised him champagne on the top of everything, if he'd bring you? Ведь я, Алеша, ему за тебя шампанского сверх всего обещала, коль тебя приведет. I'll have some too! Катай шампанского, и я стану пить! Fenya, Fenya, bring us the bottle Mitya left! Look sharp! Феня, Феня, неси нам шампанского, ту бутылку, которую Митя оставил, беги скорее. Though I am so stingy, I'll stand a bottle, not for you, Rakitin, you're a toadstool, but he is a falcon! Я хоть и скупая, а бутылку подам, не тебе, Ракитка, ты гриб, а он князь! And though my heart is full of something very different, so be it, I'll drink with you. I long for some dissipation." И хоть не тем душа моя теперь полна, а так и быть, выпью и я с вами, дебоширить хочется! "But what is the matter with you? And what is this message, may I ask, or is it a secret?" Rakitin put in inquisitively, doing his best to pretend not to notice the snubs that were being continually aimed at him. - Да что это у тебя за минута, и какая такая там "весть", можно спросить, аль секрет? - с любопытством ввернул опять Ракитин, изо всей силы делая вид, что и внимания не обращает на щелчки, которые в него летели беспрерывно. "Ech, it's not a secret, and you know it, too," Grushenka said, in a voice suddenly anxious, turning her head towards Rakitin, and drawing a little away from Alyosha, though she still sat on his knee with her arm round his neck. "My officer is coming, Rakitin, my officer is coming." - Эх, не секрет, да и сам ты знаешь, - озабоченно проговорила вдруг Г рушенька, повернув голову к Ракитину и отклонясь немного от Алеши, хотя все еще продолжая сидеть у него на коленях, рукой обняв его шею, - офицер едет, Ракитин, офицер мой едет! "I heard he was coming, but is he so near?" - Слышал я, что едет, да разве уж так близко? "He is at Mokroe now; he'll send a messenger from there, so he wrote; I got a letter from him to-day. - В Мокром теперь, оттуда сюда эстафет пришлет, так сам написал, давеча письмо получила. I am expecting the messenger every minute." Сижу и жду эстафета. "You don't say so! - Вона! Why at Mokroe?" Почему в Мокром? "That's a long story, I've told you enough." - Долго рассказывать, да и довольно с тебя. "Mitya'll be up to something now- I say! - То-то Митенька-то теперь, - уй, уй! Does he know or doesn't he?" Он-то знает аль не знает? "He know! - Чего знает! Of course he doesn't. Совсем не знает! If he knew, there would be murder. Кабы узнал, так убил бы. But I am not afraid of that now, I am not afraid of his knife. Да я этого теперь совсем не боюсь, не боюсь я теперь его ножа. Be quiet, Rakitin, don't remind me of Dmitri Fyodorovitch, he has bruised my heart. Молчи, Ракитка, не поминай мне о Дмитрии Федоровиче: сердце он мне все размозжил. And I don't want to think of that at this moment. Да не хочу я ни о чем об этом в эту минуту и думать. I can think of Alyosha here, I can look at Alyosha... smile at me, dear, cheer up, smile at my foolishness, at my pleasure.... Ah, he's smiling, he's smiling! Вот об Алешечке могу думать, я на Алешечку гляжу... Да усмехнись ты на меня, голубчик, развеселись, на глупость-то мою, на радость-то мою усмехнись... А ведь улыбнулся, улыбнулся! How kindly he looks at me! Ишь ласково как смотрит. And you know, Alyosha, I've been thinking all this time you were angry with me, because of the day before yesterday, because of that young lady. Я, знаешь, Алеша, все думала, что ты на меня сердишься за третьеводнишнее, за барышню-то. I was a cur, that's the truth.... But it's a good thing it happened so. Собака я была, вот что... Только все-таки хорошо оно, что так произошло. It was a horrid thing, but a good thing too." Grushenka smiled dreamily and a little cruel line showed in her smile. "Mitya told me that she screamed out that I 'ought to be flogged.' И дурно оно было и хорошо оно было, - вдумчиво усмехнулась вдруг Грушенька, и какая-то жестокая черточка мелькнула вдруг в ее усмешке. - Митя сказывал, что кричала: "Плетьми ее надо!" I did insult her dreadfully. Разобидела я тогда ее уж очень. She sent for me, she wanted to make a conquest of me, to win me over with her chocolate.... No, it's a good thing it did end like that." She smiled again. "But I am still afraid of your being angry." Зазвала меня, победить хотела, шоколатом своим обольстить... Нет, оно хорошо, что так произошло, - усмехнулась она опять. - Да вот боюсь все, что ты осердился... "Yes, that's really true," Rakitin put in suddenly with genuine surprise. "Alyosha, she is really afraid of a chicken like you." - А ведь и впрямь, - с серьезным удивлением ввернул вдруг Ракитин. - Ведь она тебя, Алеша, в самом деле боится, цыпленка этакого. "He is a chicken to you, Rakitin... because you've no conscience, that's what it is! -Это для тебя, Ракитка, он цыпленок, вот что... потому что у тебя совести нет, вот что! You see, I love him with all my soul, that's how it is! Я, видишь, я люблю его душой, вот что! Alyosha, do you believe I love you with all my soul?" Веришь, Алеша, что я люблю тебя всею душой? "Ah, you shameless woman! - Ах ты, бесстыдница! She is making you a declaration, Alexey!" Это она в любви тебе, Алексей, объясняется! "Well, what of it, I love him!" - А что ж, и люблю. "And what about your officer? - А офицер? And the priceless message from Mokroe?" А весточка золотая из Мокрого? "That is quite different." -То одно, а это другое. "That's a woman's way of looking at it!" - Вот как по-бабьему выходит! "Don't you make me angry, Rakitin." Grushenka caught him up hotly. "This is quite different. - Не зли меня, Ракитка, - горячо подхватила Грушенька, - то одно, а это другое. I love Alyosha in a different way. Я Алешу по-иному люблю. It's true, Alyosha, I had sly designs on you before. Правда, Алеша, была у меня на тебя мысль хитрая прежде. For I am a horrid, violent creature. But at other times I've looked upon you, Alyosha, as my conscience. Да ведь я низкая, я ведь неистовая, ну, а в другую минуту я, бывало, Алеша, на тебя как на совесть мою смотрю. I've kept thinking 'how anyone like that must despise a nasty thing like me.' Все думаю: "Ведь уж как такой меня, скверную, презирать теперь должен". I thought that the day before yesterday, as I ran home from the young lady's. И третьего дня это думала, как от барышни сюда бежала. I have thought of you a long time in that way, Alyosha, and Mitya knows; I've talked to him about it. Давно я тебя заметила так, Алеша, и Митя знает, ему говорила. Mitya understands. Вот Митя так понимает. Would you believe it, I sometimes look at you and feel ashamed, utterly ashamed of myself.... And how, and since when, I began to think about you like that, I can't say, I don't remember...." Веришь ли, иной раз, право, Алеша, смотрю на тебя и стыжусь, всеё себя стыжусь... И как это я об тебе думать стала и с которых пор, не знаю и не помню... Fenya came in and put a tray with an uncorked bottle and three glasses of champagne on the table. Вошла Феня и поставила на стол поднос, на нем откупоренную бутылку и три налитые бокала. "Here's the champagne!" cried Rakitin. "You're excited, Agrafena Alexandrovna, and not yourself. - Шампанское принесли! - прокричал Ракитин, -возбуждена ты, Аграфена Александровна, и вне себя. When you've had a glass of champagne, you'll be ready to dance. Бокал выпьешь, танцевать пойдешь. Eh, they can't even do that properly," he added, looking at the bottle. "The old woman's poured it out in the kitchen and the bottle's been brought in warm and without a cork. Э-эх; и того не сумели сделать, - прибавил он, разглядывая шампанское. - В кухне старуха разлила, и бутылку без пробки принесли, и теплое. Well, let me have some, anyway." Ну давай хоть так. He went up to the table, took a glass, emptied it at one gulp and poured himself out another. Он подошел к столу, взял бокал, выпил залпом и налил себе другой. "One doesn't often stumble upon champagne," he said, licking his lips. "Now, Alyosha, take a glass, show what you can do! - На шампанское-то не часто нарвешься, -проговорил он, облизываясь, - ну-тка, Алеша, бери бокал, покажи себя. What shall we drink to? За что же нам пить? The gates of paradise? За райские двери? Take a glass, Grushenka, you drink to the gates of paradise, too." Бери, Груша, бокал, пей и ты за райские двери. "What gates of paradise?" - За какие это райские двери? She took a glass, Alyosha took his, tasted it and put it back. Она взяла бокал. Алеша взял свой, отпил глоток и поставил бокал назад. "No, I'd better not," he smiled gently. - Нет, уж лучше не надо! - улыбнулся он тихо. "And you bragged!" cried Rakitin. - А хвалился! - крикнул Ракитин. "Well, if so, I won't either," chimed in Grushenka, "I really don't want any. - Ну и я, коли так, не буду, - подхватила Грушенька, - да и не хочется. You can drink the whole bottle alone, Rakitin. Пей, Ракитка, один всю бутылку. If Alyosha has some, I will." Выпьет Алеша, и я тогда выпью. "What touching sentimentality!" said Rakitin tauntingly; "and she's sitting on his knee, too! - Телячьи нежности пошли! - поддразнил Ракитин. - А сама на коленках у него сидит! He's got something to grieve over, but what's the matter with you? У него, положим, горе, а у тебя что? He is rebelling against his God and ready to eat sausage...." Он против Бога своего взбунтовался, колбасу собирался жрать... "How so?" - Что так? "His elder died to-day, Father Zossima, the saint." - Старец его помер сегодня, старец Зосима, святой. "So Father Zossima is dead," cried Grushenka. "Good God, I did not know!" She crossed herself devoutly. "Goodness, what have I been doing, sitting on his knee like this at such a moment! She started up as though in dismay, instantly slipped off his knee and sat down on the sofa. - Так умер старец Зосима! - воскликнула Грушенька. - Господи, а я того и не знала! - Она набожно перекрестилась. - Господи, да что же я, а я-то у него на коленках теперь сижу! - вскинулась она вдруг как в испуге, мигом соскочила с колен и пересела на диван. Alyosha bent a long wondering look upon her and a light seemed to dawn in his face. Алеша длинно с удивлением поглядел на нее, и на лице его как будто что засветилось. "Rakitin," he said suddenly, in a firm and loud voice; "don't taunt me with having rebelled against God. - Ракитин, - проговорил он вдруг громко и твердо, - не дразни ты меня, что я против Бога моего взбунтовался. I don't want to feel angry with you, so you must be kinder, too; I've lost a treasure such as you have never had, and you cannot judge me now. Не хочу я злобы против тебя иметь, а потому будь и ты добрее. Я потерял такое сокровище, какого ты никогда не имел, и ты теперь не можешь судить меня. You had much better look at her- do you see how she has pity on me? Посмотри лучше сюда на нее: видел, как она меня пощадила? I came here to find a wicked soul- I felt drawn to evil because I was base and evil myself, and I've found a true sister; I have found a treasure- a loving heart. She had pity on me just now.... Agrafena Alexandrovna, I am speaking of you. Я шел сюда злую душу найти - так влекло меня самого к тому, потому что я был подл и зол, а нашел сестру искреннюю, нашел сокровище -душу любящую... Она сейчас пощадила меня... Аграфена Александровна, я про тебя говорю. You've raised my soul from the depths." Ты мою душу сейчас восстановила. Alyosha's lips were quivering and he caught his breath. У Алеши затряслись губы и стеснилось дыхание. Он остановился. "She has saved you, it seems," laughed Rakitin spitefully. "And she meant to get you in her clutches, do your realise that?" - Будто уж так и спасла тебя! - засмеялся Ракитин злобно. - А она тебя проглотить хотела, знаешь ты это? "Stay, Rakitin." Grushenka jumped up. "Hush, both of you. -Стой, Ракитка! - вскочила вдруг Грушенька,-молчите вы оба. Now I'll tell you all about it. Hush, Alyosha, your words make me ashamed, for I am bad and not good-that's what I am. Теперь я все скажу: ты, Алеша, молчи, потому что от твоих таких слов меня стыд берет, потому что я злая, а не добрая, - вот я какая. And you hush, Rakitin, because you are telling lies. А ты, Ракитка, молчи потому, что ты лжешь. I had the low idea of trying to get him in my clutches, but now you are lying, now it's all different. And don't let me hear anything more from you, Rakitin." All this Grushenka said with extreme emotion. Была такая подлая мысль, что хотела его проглотить, а теперь ты лжешь, теперь вовсе не то... и чтоб я тебя больше совсем не слыхала, Ракитка! - Все это Грушенька проговорила с необыкновенным волнением. "They are both crazy," said Rakitin, looking at them with amazement. "I feel as though I were in a madhouse. - Ишь ведь оба бесятся! - прошипел Ракитин, с удивлением рассматривая их обоих, - как помешанные, точно я в сумасшедший дом попал. They're both getting so feeble they'll begin crying in a minute." Расслабели обоюдно, плакать сейчас начнут! "I shall begin to cry, I shall," repeated Grushenka. "He called me his sister and I shall never forget that. - И начну плакать, и начну плакать! -приговаривала Грушенька. - Он меня сестрой своей назвал, и я никогда того впредь не забуду! Only let me tell you, Rakitin, though I am bad, I did give away an onion." Только вот что, Ракитка, я хоть и злая, а все-таки я луковку подала. "An onion? - Каку таку луковку? Hang it all, you really are crazy." Фу, черт, да и впрямь помешались! Rakitin wondered at their enthusiasm. He was aggrieved and annoyed, though he might have reflected that each of them was just passing through a spiritual crisis such as does not come often in a lifetime. Ракитин удивлялся на их восторженность и обидчиво злился, хотя и мог бы сообразить, что у обоих как раз сошлось все, что могло потрясти их души так, как случается это нечасто в жизни. But though Rakitin was very sensitive about everything that concerned himself, he was very obtuse as regards the feelings and sensations of others- partly from his youth and inexperience, partly from his intense egoism. Но Ракитин, умевший весьма чувствительно понимать все, что касалось его самого, был очень груб в понимании чувств и ощущений ближних своих - отчасти по молодой неопытности своей, а отчасти и по великому своему эгоизму. "You see, Alyosha," Grushenka turned to him with a nervous laugh. "I was boasting when I told Rakitin I had given away an onion, but it's not to boast I tell you about it. - Видишь, Алешечка, - нервно рассмеялась вдруг Грушенька, обращаясь к нему, - это я Ракитке похвалилась, что луковку подала, а тебе не похвалюсь, я тебе с иной целью это скажу. It's only a story, but it's a nice story. I used to hear it when I was a child from Matryona, my cook, who is still with me. Это только басня, но она хорошая басня, я ее, еще дитей была, от моей Матрены, что теперь у меня в кухарках служит, слышала. It's like this. Видишь, как это: Once upon a time there was a peasant woman and a very wicked woman she was. And she died and did not leave a single good deed behind. "Жила-была одна баба злющая-презлющая и померла. И не осталось после нее ни одной добродетели. The devils caught her and plunged her into the lake of fire. Схватили ее черти и кинули в огненное озеро. So her guardian angel stood and wondered what good deed of hers he could remember to tell to God; А ангел-хранитель ее стоит да и думает: какую бы мне такую добродетель ее припомнить, чтобы Богу сказать. 'She once pulled up an onion in her garden,' said he, 'and gave it to a beggar woman.' Вспомнил и говорит Богу: она, говорит, в огороде луковку выдернула и нищенке подала. And God answered: 'You take that onion then, hold it out to her in the lake, and let her take hold and be pulled out. And if you can pull her out of the lake, let her come to Paradise, but if the onion breaks, then the woman must stay where she is.' И отвечает ему Бог: возьми ж ты, говорит, эту самую луковку, протяни ей в озеро, пусть ухватится и тянется, и коли вытянешь ее вон из озера, то пусть в рай идет, а оборвется луковка, то там и оставаться бабе, где теперь. The angel ran to the woman and held out the onion to her. Побежал ангел к бабе, протянул ей луковку: на, говорит, баба, схватись и тянись. 'Come,' said he, 'catch hold and I'll pull you out.' he began cautiously pulling her out. He had just pulled her right out, when the other sinners in the lake, seeing how she was being drawn out, began catching hold of her so as to be pulled out with her. И стал он ее осторожно тянуть и уж всю было вытянул, да грешники прочие в озере, как увидали, что ее тянут вон, и стали все за нее хвататься, чтоб и их вместе с нею вытянули. But she was a very wicked woman and she began kicking them. 'I'm to be pulled out, not you. It's my onion, not yours.' А баба-то была злющая-презлющая, и почала она их ногами брыкать: "Меня тянут, а не вас, моя луковка, а не ваша". As soon as she said that, the onion broke. Только что она это выговорила, луковка-то и порвалась. And the woman fell into the lake and she is burning there to this day. И упала баба в озеро и горит по сей день. So the angel wept and went away. А ангел заплакал и отошел". So that's the story, Alyosha; I know it by heart, for I am that wicked woman myself. Вот она эта басня, Алеша, наизусть запомнила, потому что сама я и есть эта самая баба злющая. I boasted to Rakitin that I had given away an onion, but to you I'll say: 'I've done nothing but give away one onion all my life, that's the only good deed I've done.' don't praise me, Alyosha, don't think me good, I am bad, I am a wicked woman and you make me ashamed if you praise me. Ракитке я похвалилась, что луковку подала, а тебе иначе скажу: всего-то я луковку какую-нибудь во всю жизнь мою подала, всего только на мне и есть добродетели. И не хвали ты меня после того, Алеша, не почитай меня доброю, злая я, злющая-презлющая, а будешь хвалить, в стыд введешь. Eh, I must confess everything. Эх, да уж покаюсь совсем. Listen, Alyosha. I was so anxious to get hold of you that I promised Rakitin twenty-five roubles if he would bring you to me. Слушай, Алеша: я тебя столь желала к себе залучить и столь приставала к Ракитке, что ему двадцать пять рублей пообещала, если тебя ко мне приведет. Stay, Rakitin, wait!" She went with rapid steps to the table, opened a drawer, pulled out a purse and took from it a twenty-five rouble note. Стой, Ракитка, жди! - Она быстрыми шагами подошла к столу, отворила ящик, вынула портмоне, а из него двадцатипятирублевую кредитку. "What nonsense! - Экой вздор! What nonsense!" cried Rakitin, disconcerted. Экой вздор! - восклицал озадаченный Ракитин. "Take it. Rakitin, I owe it you, there's no fear of your refusing it, you asked for it yourself." And she threw the note to him. - Принимай, Ракитка, долг, небось не откажешься, сам просил. - И швырнула ему кредитку. "Likely I should refuse it," boomed Rakitin, obviously abashed, but carrying off his confusion with a swagger. "That will come in very handy; fools are made for wise men's profit." - Еще б отказаться, - пробасил Ракитин, видимо сконфузившись, но молодцевато прикрывая стыд, - это нам вельми на руку будет, дураки и существуют в профит умному человеку. "And now hold your tongue, Rakitin, what I am going to say now is not for your ears. - А теперь молчи, Ракитка, теперь все, что буду говорить, не для твоих ушей будет. Sit down in that corner and keep quiet. You don't like us, so hold your tongue." Садись сюда в угол и молчи, не любишь ты нас, и молчи. "What should I like you for?" Rakitin snarled, not concealing his ill-humour. - Да за что мне любить-то вас? - не скрывая уже злобы, огрызнулся Ракитин. He put the twenty-five rouble note in his pocket and he felt ashamed at Alyosha's seeing it. Двадцатипятирублевую кредитку он сунул в карман, и пред Алешей ему было решительно стыдно. He had reckoned on receiving his payment later, without Alyosha's knowing of it, and now, feeling ashamed, he lost his temper. Он рассчитывал получить плату после, так чтобы тот и не узнал, а теперь от стыда озлился. Till that moment he had thought it discreet not to contradict Grushenka too flatly in spite of her snubbing, since he had something to get out of her. До сей минуты он находил весьма политичным не очень противоречить Грушеньке, несмотря на все ее щелчки, ибо видно было, что она имела над ним какую-то власть. But now he, too, was angry: Но теперь и он рассердился: "One loves people for some reason, but what have either of you done for me?" - Любят за что-нибудь, а вы что мне сделали оба? "You should love people without a reason, as Alyosha does." - А ты ни за что люби, вот как Алеша любит. "How does he love you? How has he shown it, that you make such a fuss about it?" - А чем он тебя любит, и что он тебе такого показал, что ты носишься? Grushenka was standing in the middle of the room; she spoke with heat and there were hysterical notes in her voice. Грушенька стояла среди комнаты, говорила с жаром, и в голосе ее послышались истерические нотки. "Hush, Rakitin, you know nothing about us! - Молчи, Ракитка, не понимаешь ты ничего у нас! And don't dare to speak to me like that again. How dare you be so familiar! И не смей ты мне впредь ты говорить, не хочу тебе позволять, и с чего ты такую смелость взял, вот что! Sit in that corner and be quiet, as though you were my footman! Садись в угол и молчи, как мой лакей. And now, Alyosha, I'll tell you the whole truth, that you may see what a wretch I am! А теперь, Алеша, всю правду чистую тебе одному скажу, чтобы ты видел, какая я тварь! I am not talking to Rakitin, but to you. Не Ракитке, а тебе говорю. I wanted to ruin you, Alyosha, that's the holy truth; I quite meant to. I wanted to so much, that I bribed Rakitin to bring you. Хотела я тебя погубить, Алеша, правда это великая, совсем положила; до того хотела, что Ракитку деньгами подкупила, чтобы тебя привел. And why did I want to do such a thing? И из чего такого я так захотела? You knew nothing about it, Alyosha, you turned away from me; if you passed me, you dropped your eyes. And I've looked at you a hundred times before to-day; I began asking everyone about you. Ты, Алеша, и не знал ничего, от меня отворачивался, пройдешь - глаза опустишь, а я на тебя сто раз до сего глядела, всех спрашивать об тебе начала. Your face haunted my heart. Лицо твое у меня в сердце осталось: 'He despises me,' I thought; 'he won't even look at me.' "Презирает он меня, думаю, посмотреть даже на меня не захочет". And I felt it so much at last that I wondered at myself for being so frightened of a boy. И такое меня чувство взяло под конец, что сама себе удивляюсь: чего я такого мальчика боюсь? I'll get him in my clutches and laugh at him. Проглочу его всего и смеяться буду. I was full of spite and anger. Обозлилась совсем. Would you believe it, nobody here dares talk or think of coming to Agrafena Alexandrovna with any evil purpose. Old Kuzma is the only man I have anything to do with here; I was bound and sold to him; Satan brought us together, but there has been no one else. Веришь ли тому: никто-то здесь не смеет сказать и подумать, чтоб к Аграфене Александровне за худым этим делом прийти; старик один только тут у меня, связана я ему и продана, сатана нас венчал, зато из других - никто. But looking at you, I thought, I'll get him in my clutches and laugh at him. Но на тебя глядя, положила: его проглочу. Проглочу и смеяться буду. You see what a spiteful cur I am, and you called me your sister! Видишь, какая я злая собака, которую ты сестрой своею назвал! And now that man who wronged me has come; I sit here waiting for a message from him. Вот теперь приехал этот обидчик мой, сижу теперь и жду вести. And do you know what that man has been to me? А знаешь, чем был мне этот обидчик? Five years ago, when Kuzma brought me here, I used to shut myself up, that no one might have sight or sound of me. I was a silly slip of a girl; I used to sit here sobbing; I used to lie awake all night, thinking: Пять лет тому как завез меня сюда Кузьма - так я сижу, бывало, от людей хоронюсь, чтоб меня не видали и не слыхали, тоненькая, глупенькая, сижу да рыдаю, ночей напролет не сплю - думаю: 'Where is he now, the man who wronged me? "И уж где ж он теперь, мой обидчик? He is laughing at me with another woman, most likely. If only I could see him, if I could meet him again, I'd pay him out, I'd pay him out!' Смеется, должно быть, с другою надо мной, и уж я ж его, думаю, только бы увидеть его, встретить когда: то уж я ж ему отплачу, уж я ж ему отплачу!" At night I used to lie sobbing into my pillow in the dark, and I used to brood over it; I used to tear my heart on purpose and gloat over my anger. Ночью в темноте рыдаю в подушку и все это передумаю, сердце мое раздираю нарочно, злобой его утоляю: ' I'll pay him out, I'll pay him out! "Уж я ж ему, уж я ж ему отплачу!" That's what I used to cry out in the dark. Так, бывало, и закричу в темноте. And when I suddenly thought that I should really do nothing to him, and that he was laughing at me then, or perhaps had utterly forgotten me, I would fling myself on the floor, melt into helpless tears, and lie there shaking till dawn. Да как вспомню вдруг, что ничего-то я ему не сделаю, а он-то надо мной смеется теперь, а может, и совсем забыл и не помнит, так кинусь с постели на пол, зальюсь бессильною слезой и трясусь-трясусь до рассвета. In the morning I would get up more spiteful than a dog, ready to tear the whole world to pieces. Поутру встану злее собаки, рада весь свет проглотить. And then what do you think? I began saving money, I became hardhearted, grew stout- grew wiser, would you say? Потом, что ж ты думаешь: стала я капитал копить, без жалости сделалась, растолстела - поумнела, ты думаешь, а? No, no one in the whole world sees it, no one knows it, but when night comes on, I sometimes lie as I did five years ago, when I was a silly girl, clenching my teeth and crying all night, thinking, Так вот нет же, никто того не видит и не знает во всей вселенной, а как сойдет мрак ночной, все так же, как и девчонкой, пять лет тому, лежу иной раз, скрежещу зубами и всю ночь плачу: ' I'll pay him out, I'll pay him out!' "Уж я ж ему, да уж я ж ему, думаю!" Do you hear? Слышал ты это все? Well then, now you understand me. A month ago a letter came to me- he was coming, he was a widower, he wanted to see me. Ну так как же ты теперь понимаешь меня: месяц тому приходит ко мне вдруг это самое письмо: едет он, овдовел, со мной повидаться хочет. It took my breath away; then I suddenly thought: 'If he comes and whistles to call me, I shall creep back to him like a beaten dog.' Дух у меня тогда весь захватило, Господи, да вдруг и подумала: а приедет да свистнет мне, позовет меня, так я как собачонка к нему поползу битая, виноватая! I couldn't believe myself. Думаю это я и сама себе не верю: Am I so abject? Shall I run to him or not? "Подлая я аль не подлая, побегу я к нему аль не побегу?" And I've been in such a rage with myself all this month that I am worse than I was five years ago. И такая меня злость взяла теперь на самое себя во весь этот месяц, что хуже еще, чем пять лет тому. Do you see now, Alyosha, what a violent, vindictive creature I am? I have shown you the whole truth! Видишь ли теперь, Алеша, какая я неистовая, какая я яростная, всю тебе правду выразила! I played with Mitya to keep me from running to that other. Митей забавлялась, чтобы к тому не бежать. Hush, Rakitin, it's not for you to judge me, I am not speaking to you. Молчи, Ракитка, не тебе меня судить, не тебе говорила. Before you came in, I was lying here waiting, brooding, deciding my whole future life, and you can never know what was in my heart. Я теперь до вашего прихода лежала здесь, ждала, думала, судьбу мою всю разрешала, и никогда вам не узнать, что у меня в сердце было. Yes, Alyosha, tell your young lady not to be angry with me for what happened the day before yesterday.... Нет, Алеша, скажи своей барышне, чтоб она за третьеводнишнее не сердилась!.. Nobody in the whole world knows what I am going through now, and no one ever can know.... For perhaps I shall take a knife with me to-day, I can't make up my mind..." И не знает никто во всем свете, каково мне теперь, да и не может знать... Потому я, может быть, сегодня туда с собой нож возьму, я еще того не решила... And at this "tragic" phrase Grushenka broke down, hid her face in her hands, flung herself on the sofa pillows, and sobbed like a little child. И, вымолвив это "жалкое" слово, Грушенька вдруг не выдержала, не докончила, закрыла лицо руками, бросилась на диван в подушки и зарыдала как малое дитя. Alyosha got up and went to Rakitin. Алеша встал с места и подошел к Ракитину. "Misha," he said, "don't be angry. - Миша, - проговорил он, - не сердись. She wounded you, but don't be angry. Ты обижен ею, но не сердись. You heard what she said just now? Слышал ты ее сейчас? You mustn't ask too much of human endurance, one must be merciful." Нельзя с души человека столько спрашивать, надо быть милосерднее... Alyosha said this at the instinctive prompting of his heart. Алеша проговорил это в неудержимом порыве сердца. He felt obliged to speak and he turned to Rakitin. Ему надо было высказаться, и он обратился к Ракитину. If Rakitin had not been there, he would have spoken to the air. Если б не было Ракитина, он стал бы восклицать один. But Rakitin looked at him ironically and Alyosha stopped short. Но Ракитин поглядел насмешливо, и Алеша вдруг остановился. "You were so primed up with your elder's reading last night that now you have to let it off on me, Alexey, man of God!" said Rakitin, with a smile of hatred. - Это тебя твоим старцем давеча зарядили, и теперь ты своим старцем в меня и выпалил, Алешенька, Божий человечек, - с ненавистною улыбкой проговорил Ракитин. "Don't laugh, Rakitin, don't smile, don't talk of the dead- he was better than anyone in the world!" cried Alyosha, with tears in his voice. "I didn't speak to you as a judge but as the lowest of the judged. - Не смейся, Ракитин, не усмехайся, не говори про покойника: он выше всех, кто был на земле! - с плачем в голосе прокричал Алеша. - Я не как судья тебе встал говорить, а сам как последний из подсудимых. What am I beside her? Кто я пред нею? I came here seeking my ruin, and said to myself, Я шел сюда, чтобы погибнуть, и говорил: 'What does it matter?' in my cowardliness, but she, after five years in torment, as soon as anyone says a word from the heart to her- it makes her forget everything, forgive everything, in her tears! "Пусть, пусть!" - и это из-за моего малодушия, а она через пять лет муки, только что кто-то первый пришел и ей искреннее слово сказал, - все простила, все забыла и плачет! The man who has wronged her has come back, he sends for her and she forgives him everything, and hastens joyfully to meet him and she won't take a knife with her. She won't! Обидчик ее воротился, зовет ее, и она все прощает ему, и спешит к нему в радости, и не возьмет ножа, не возьмет! No, I am not like that. Нет, я не таков. I don't know whether you are, Misha, but I am not like that. Я не знаю, таков ли ты, Миша, но я не таков! It's a lesson to me.... She is more loving than we.... Have you heard her speak before of what she has just told us? Я сегодня, сейчас этот урок получил... Она выше любовью, чем мы... Слышал ли ты от нее прежде то, что она рассказала теперь? No, you haven't; if you had, you'd have understood her long ago... and the person insulted the day before yesterday must forgive her, too! Нет, не слышал; если бы слышал, то давно бы все понял... и другая, обиженная третьего дня, и та пусть простит ее! She will, when she knows... and she shall know.... This soul is not yet at peace with itself, one must be tender with... there may be a treasure in that soul...." И простит, коль узнает... и узнает... Эта душа еще не примиренная, надо щадить ее... в душе этой может быть сокровище... Alyosha stopped, because he caught his breath. Алеша замолк, потому что ему пересекло дыхание. In spite of his ill-humour Rakitin looked at him with astonishment. Ракитин, несмотря на всю свою злость, глядел с удивлением. He had never expected such a tirade from the gentle Alyosha. Никогда не ожидал он от тихого Алеши такой тирады. "She's found someone to plead her cause! - Вот адвокат проявился! Why, are you in love with her? Да ты влюбился в нее, что ли? Agrafena Alexandrovna, our monk's really in love with you, you've made a conquest!" he cried, with a coarse laugh. Аграфена Александровна, ведь постник-то наш и впрямь в тебя влюбился, победила! - прокричал он с наглым смехом. Grushenka lifted her head from the pillow and looked at Alyosha with a tender smile shining on her tear-stained face. Грушенька подняла с подушки голову и поглядела на Алешу с умиленною улыбкой, засиявшею на ее как-то вдруг распухшем от сейчашних слез лице. "Let him alone, Alyosha, my cherub; you see what he is, he is not a person for you to speak to. - Оставь ты его, Алеша, херувим ты мой, видишь, он какой, нашел кому говорить. Mihail Osipovitch," she turned to Rakitin, "I meant to beg your pardon for being rude to you, but now I don't want to. Я, Михаил Осипович, - обратилась она к Ракитину, - хотела было у тебя прощения попросить за то, что обругала тебя, да теперь опять не хочу. Alyosha, come to me, sit down here." She beckoned to him with a happy smile. "That's right, sit here. Tell me," she took him by the hand and peeped into his face, smiling, "tell me, do I love that man or not? Алеша, поди ко мне, сядь сюда, - манила она его с радостною улыбкой, - вот так, вот садись сюда, скажи ты мне (она взяла его за руку и заглядывала ему, улыбаясь, в лицо), - скажи ты мне: люблю я того или нет? The man who wronged me, do I love him or not? Обидчика-то моего, люблю или нет? Before you came, I lay here in the dark, asking my heart whether I loved him. Лежала я до вас здесь в темноте, все допрашивала сердце: люблю я того или нет? Decide for me, Alyosha, the time has come, it shall be as you say. Разреши ты меня, Алеша, время пришло; что положишь, так и будет. Am I to forgive him or not?" Простить мне его или нет? "But you have forgiven him already," said Alyosha, smiling. - Да ведь уж простила, - улыбаясь проговорил Алеша. "Yes, I really have forgiven him," Grushenka murmured thoughtfully. "What an abject heart! - А и впрямь простила, - вдумчиво произнесла Грушенька. - Экое ведь подлое сердце! To my abject heart!" She snatched up a glass from the table, emptied it at a gulp, lifted it in the air and flung it on the floor. За подлое сердце мое! - схватила она вдруг со стола бокал, разом выпила, подняла его и с размаха бросила на пол. The glass broke with a crash. Бокал разбился и зазвенел. A little cruel line came into her smile. Какая-то жестокая черточка мелькнула в ее улыбке. "Perhaps I haven't forgiven him, though," she said, with a sort of menace in her voice, and she dropped her eyes to the ground as though she were talking to herself. "Perhaps my heart is only getting ready to forgive. - А ведь, может, еще и не простила, - как-то грозно проговорила она, опустив глаза в землю, как будто одна сама с собой говорила. - Может, еще только собирается сердце простить. I shall struggle with my heart. Поборюсь еще с сердцем-то. You see, Alyosha, I've grown to love my tears in these five years.... Perhaps I only love my resentment, not him..." Я, видишь, Алеша, слезы мои пятилетние страх полюбила... Я, может, только обиду мою и полюбила, а не его вовсе! "Well, I shouldn't care to be in his shoes," hissed Rakitin. - Ну не хотел бы я быть в его коже! - прошипел Ракитин. "Well, you won't be, Rakitin, you'll never be in his shoes. - И не будешь, Ракитка, никогда в его коже не будешь. You shall black my shoes, Rakitin, that's the place you are fit for. You'll never get a woman like me... and he won't either, perhaps..." Ты мне башмаки будешь шить, Ракитка, вот я тебя на какое дело употреблю, а такой, как я, тебе никогда не видать... Да и ему, может, не увидать... "Won't he? - Ему-то? Then why are you dressed up like that?" said Rakitin, with a venomous sneer. А нарядилась-то зачем? - ехидно поддразнил Ракитин. "Don't taunt me with dressing up, Rakitin, you don't know all that is in my heart! - Не кори меня нарядом, Ракитка, не знаешь еще ты всего моего сердца! If I choose to tear off my finery, I'll tear it off at once, this minute," she cried in a resonant voice. "You don't know what that finery is for, Rakitin! Захочу, и сорву наряд, сейчас сорву, сию минуту, - звонко прокричала она. - Не знаешь ты, для чего этот наряд, Ракитка! Perhaps I shall see him and say: Может, выйду к нему и скажу: 'Have you ever seen me look like this before?' "Видал ты меня такую аль нет еще?" He left me a thin, consumptive cry-baby of seventeen. Ведь он меня семнадцатилетнюю, тоненькую, чахоточную плаксу оставил. I'll sit by him, fascinate him and work him up. Да подсяду к нему, да обольщу, да разожгу его: 'Do you see what I am like now?' I'll say to him; 'well, and that's enough for you, my dear sir, there's many a slip twixt the cup and the lip! That may be what the finery is for, Rakitin." Grushenka finished with a malicious laugh. "I'm violent and resentful, Alyosha, I'll tear off my finery, I'll destroy my beauty, I'll scorch my face, slash it with a knife, and turn beggar. "Видал ты, какова я теперь, скажу, ну так и оставайся при том, милостивый государь, по усам текло, а в рот не попало!" - вот ведь к чему, может, этот наряд, Ракитка, - закончила Грушенька со злобным смешком. - Неистовая я, Алеша, яростная. Сорву я мой наряд, изувечу я себя, мою красоту, обожгу себе лицо и разрежу ножом, пойду милостыню просить. If I choose, I won't go anywhere now to see anyone. If I choose, I'll send Kuzma back all he has ever given me, to-morrow, and all his money and I'll go out charing for the rest of my life. Захочу, и не пойду я теперь никуда и ни к кому, захочу - завтра же отошлю Кузьме все, что он мне подарил, и все деньги его, а сама на всю жизнь работницей поденной пойду!.. You think I wouldn't do it, Rakitin, that I would not dare to do it? Думаешь, не сделаю я того, Ракитка, не посмею сделать? I would, I would, I could do it directly, only don't exasperate me... and I'll send him about his business, I'll snap my fingers in his face, he shall never see me again!" Сделаю, сделаю, сейчас могу сделать, не раздражайте только меня... а того прогоню, тому шиш покажу, тому меня не видать! She uttered the last words in an hysterical scream, but broke down again, hid her face in her hands, buried it in the pillow and shook with sobs. Последние слова она истерически прокричала, но не выдержала опять, закрыла руками лицо, бросилась в подушку и опять затряслась от рыданий. Rakitin got up. Ракитин встал с места. "It's time we were off," he said, "it's late, we shall be shut out of the monastery." - Пора, - сказал он, - поздно, в монастырь не пропустят. Grushenka leapt up from her place. Грушенька так и вскочила с места. "Surely you don't want to go, Alyosha!" she cried, in mournful surprise. "What are you doing to me? You've stirred up my feeling, tortured me, and now you'll leave me to face this night alone!" - Да неужто ж ты уходить, Алеша, хочешь! -воскликнула она в горестном изумлении, - да что ж ты надо мной теперь делаешь: всю воззвал, истерзал, и опять теперь эта ночь, опять мне одной оставаться! "He can hardly spend the night with you! - Не ночевать же ему у тебя? Though if he wants to, let him! А коли хочет - пусть! I'll go alone," Rakitin scoffed jeeringly. Я и один уйду! - язвительно подшутил Ракитин. "Hush, evil tongue!" Grushenka cried angrily at him; "you never said such words to me as he has come to say." - Молчи, злая душа, - яростно крикнула ему Грушенька, - никогда ты мне таких слов не говорил, какие он мне пришел сказать. "What has he said to you so special?" asked Rakitin irritably. - Что он такое тебе сказал? - раздражительно проворчал Ракитин. "I can't say, I don't know. I don't know what he said to me, it went straight to my heart; he has wrung my heart.... He is the first, the only one who has pitied me, that's what it is. - Не знаю я, не ведаю, ничего не ведаю, что он мне такое сказал, сердцу сказалось, сердце он мне перевернул... Пожалел он меня первый, единый, вот что! Why did you not come before, you angel?" She fell on her knees before him as though in a sudden frenzy. "I've been waiting all my life for someone like you, I knew that someone like you would come and forgive me. Зачем ты, херувим, не приходил прежде, - упала вдруг она пред ним на колени, как бы в исступлении. - Я всю жизнь такого, как ты, ждала, знала, что кто-то такой придет и меня простит. I believed that, nasty as I am, someone would really love me, not only with a shameful love!" Верила, что и меня кто-то полюбит, гадкую, не за один только срам!.. "What have I done to you?" answered Alyosha, bending over her with a tender smile, and gently taking her by the hands; "I only gave you an onion, nothing but a tiny little onion, that was all!" - Что я тебе такого сделал? - умиленно улыбаясь, отвечал Алеша, нагнувшись к ней и нежно взяв ее за руки, - луковку я тебе подал, одну самую малую луковку, только, только!.. He was moved to tears himself as he said it. И, проговорив, сам заплакал. At that moment there was a sudden noise in the passage, someone came into the hall. Grushenka jumped up, seeming greatly alarmed. В эту минуту в сенях вдруг раздался шум, кто-то вошел в переднюю; Грушенька вскочила как бы в страшном испуге. Fenya ran noisily into the room, crying out: В комнату с шумом и криком вбежала Феня. "Mistress, mistress darling, a messenger has galloped up," she cried, breathless and joyful. "A carriage from Mokroe for you, Timofey the driver, with three horses, they are just putting in fresh horses.... A letter, here's the letter, mistress." - Барыня, голубушка, барыня, эстафет прискакал! - восклицала она весело и запыхавшись. - Тарантас из Мокрого за вами, Тимофей ямщик на тройке, сейчас новых лошадей переложат... Письмо, письмо, барыня, вот письмо! A letter was in her hand and she waved it in the air all the while she talked. Письмо было в ее руке, и она все время, пока кричала, махала им по воздуху. Grushenka snatched the letter from her and carried it to the candle. Грушенька выхватила от нее письмо и поднесла к свечке. It was only a note, a few lines. She read it in one instant. Это была только записочка, несколько строк, в один миг она прочла ее. "He has sent for me," she cried, her face white and distorted, with a wan smile; "he whistles! - Кликнул! - прокричала она, вся бледная, с перекосившимся от болезненной улыбки лицом, -свистнул! Crawl back, little dog!" Ползи, собачонка! But only for one instant she stood as though hesitating; suddenly the blood rushed to her head and sent a glow to her cheeks. Но только миг один простояла как бы в нерешимости; вдруг кровь бросилась в ее голову и залила ее щеки огнем. "I will go," she cried; "five years of my life! - Еду! - воскликнула она вдруг. - Пять моих лет! Good-bye! Прощайте! Good-bye, Alyosha, my fate is sealed. Go, go, leave me all of you, don't let me see you again! Прощай, Алеша, решена судьба... Ступайте, ступайте, ступайте от меня теперь все, чтоб я уже вас не видала!.. Grushenka is flying to a new life.... Don't you remember evil against me either, Rakitin. Полетела Грушенька в новую жизнь... Не поминай меня лихом и ты, Ракитка. I may be going to my death! Может, на смерть иду! Ugh! Ух! I feel as though I were drunk!" Словно пьяная! She suddenly left them and ran into her bedroom. Она вдруг бросила их и побежала в свою спальню. "Well, she has no thoughts for us now!" grumbled Rakitin. "Let's go, or we may hear that feminine shriek again. I am sick of all these tears and cries." - Ну, ей теперь не до нас! - проворчал Ракитин. -Идем, а то, пожалуй, опять этот бабий крик пойдет, надоели уж мне эти слезные крики... Alyosha mechanically let himself be led out. Алеша дал себя машинально вывести. In the yard stood a covered cart. Horses were being taken out of the shafts, men were running to and fro with a lantern. На дворе стоял тарантас, выпрягали лошадей, ходили с фонарем, суетились. Three fresh horses were being led in at the open gate. В отворенные ворота вводили свежую тройку. But when Alyosha and Rakitin reached the bottom of the steps, Grushenka's bedroom window was suddenly opened and she called in a ringing voice after Alyosha: Но только что сошли Алеша и Ракитин с крыльца, как вдруг отворилось окно из спальни Г рушеньки, и она звонким голосом прокричала вслед Алеше: "Alyosha, give my greetings to your brother Mitya and tell him not to remember evil against me, though I have brought him misery. - Алешечка, поклонись своему братцу Митеньке, да скажи ему, чтобы не поминал меня, злодейку свою, лихом. And tell him, too, in my words: Да передай ему тоже моими словами: 'Grushenka has fallen to a scoundrel, and not to you, noble heart.' "Подлецу досталась Грушенька, а не тебе, благородному!" And add, too, that Grushenka loved him only one hour, only one short hour she loved him- so let him remember that hour all his life-say, 'Grushenka tells you to!' Да прибавь ему тоже, что любила его Грушенька один часок времени, только один часок всего и любила - так чтоб он этот часок всю жизнь свою отселева помнил, так, дескать, Грушенька на всю жизнь тебе заказала!.. She ended in a voice full of sobs. Она закончила голосом, полным рыданий. The window was shut with a slam. Окно захлопнулось. "H'm, h'm!" growled Rakitin, laughing, "she murders your brother Mitya and then tells him to remember it all his life! -Гм, гм! - промычал Ракитин, смеясь, - зарезала братца Митеньку, да еще велит на всю жизнь свою помнить. What ferocity!" Экое плотоядие! Alyosha made no reply, he seemed not to have heard. He walked fast beside Rakitin as though in a terrible hurry. He was lost in thought and moved mechanically. Алеша ничего не ответил, точно и не слыхал; он шел подле Ракитина скоро, как бы ужасно спеша; он был как бы в забытьи, шел машинально. Rakitin felt a sudden twinge as though he had been touched on an open wound. Ракитина вдруг что-то укололо, точно ранку его свежую тронули пальцем. He had expected something quite different by bringing Grushenka and Alyosha together. Something very different from what he had hoped for had happened. Совсем не того ждал он давеча, когда сводил Г рушеньку с Алешей; совсем иное случилось, а не то, чего бы ему очень хотелось. "He is a Pole, that officer of hers," he began again, restraining himself; "and indeed he is not an officer at all now. He served in the customs in Siberia, somewhere on the Chinese frontier, some puny little beggar of a Pole, I expect. - Поляк он, ее офицер этот, - заговорил он опять, сдерживаясь, - да и не офицер он вовсе теперь, он в таможне чиновником в Сибири служил где-то там на китайской границе, должно быть, какой полячоночек мозглявенький. Lost his job, they say. Место, говорят, потерял. He's heard now that Grushenka's saved a little money, so he's turned up again- that's the explanation of the mystery." Прослышал теперь, что у Грушеньки капитал завелся, вот и вернулся - в том и все чудеса. Again Alyosha seemed not to hear. Алеша опять точно не слыхал. Rakitin could not control himself. Ракитин не выдержал: "Well, so you've saved the sinner?" he laughed spitefully. "Have you turned the Magdalene into the true path? - Что ж, обратил грешницу? - злобно засмеялся он Алеше. - Блудницу на путь истины обратил? Driven out the seven devils, eh? Семь бесов изгнал, а? So you see the miracles you were looking out for just now have come to pass!" Вот они где, наши чудеса-то давешние, ожидаемые, совершились! "Hush, Rakitin," Alyosha, answered with an aching heart. - Перестань, Ракитин, - со страданием в душе отозвался Алеша. "So you despise me now for those twenty-five roubles? - Это ты теперь за двадцать пять рублей меня давешних "презираешь"? I've sold my friend, you think. Продал, дескать, истинного друга. But you are not Christ, you know, and I am not Judas." Да ведь ты не Христос, а я не Иуда. "Oh, Rakitin, I assure you I'd forgotten about it," cried Alyosha, "you remind me of it yourself..." - Ах, Ракитин, уверяю тебя, я и забыл об этом, -воскликнул Алеша, - сам ты сейчас напомнил... But this was the last straw for Rakitin. Но Ракитин озлился уже окончательно. "Damnation take you all and each of you" he cried suddenly, "why the devil did I take you up? - Да черт вас дери всех и каждого! - завопил он вдруг, - и зачем я, черт, с тобою связался! I don't want to know you from this time forward. Знать я тебя не хочу больше отселева. Go alone, there's your road!" Пошел один, вон твоя дорога! And he turned abruptly into another street, leaving Alyosha alone in the dark. И он круто повернул в другую улицу, оставив Алешу одного во мраке. Alyosha came out of the town and walked across the fields to the monastery. Алеша вышел из города и пошел полем к монастырю. Chapter 4. IV Cana of Galilee Кана Галилейская IT was very late, according to the monastery ideas, when Alyosha returned to the hermitage; the door-keeper let him in by a special entrance. Было уже очень поздно по-монастырскому, когда Алеша пришел в скит; его пропустил привратник особым путем. It had struck nine o'clock- the hour of rest and repose after a day of such agitation for all. Пробило уже девять часов - час общего отдыха и покоя после столь тревожного для всех дня. Alyosha timidly opened the door and went into the elder's cell where his coffin was now standing. Алеша робко отворил дверь и вступил в келью старца, в которой теперь стоял гроб его. There was no one in the cell but Father Paissy, reading the Gospel in solitude over the coffin, and the young novice Porfiry, who, exhausted by the previous night's conversation and the disturbing incidents of the day, was sleeping the deep sound sleep of youth on the floor of the other room. Кроме отца Паисия, уединенно читавшего над гробом Евангелие, и юноши послушника Порфирия, утомленного вчерашнею ночною беседой и сегодняшнею суетой и спавшего в другой комнате на полу своим крепким молодым сном, в келье никого не было. Though Father Paissy heard Alyosha come in, he did not even look in his direction. Отец Паисий хоть и слышал, что вошел Алеша, но даже и не посмотрел в его сторону. Alyosha turned to the right from the door to the corner, fell on his knees and began to pray. Алеша повернул вправо от двери в угол, стал на колени и начал молиться. His soul was overflowing but with mingled feelings; no single sensation stood out distinctly; on the contrary, one drove out another in a slow, continual rotation. Душа его была переполнена, но как-то смутно, и ни одно ощущение не выделялось, слишком сказываясь, напротив, одно вытесняло другое в каком-то тихом, ровном коловращении. But there was a sweetness in his heart and, strange to say, Alyosha was not surprised at it. Но сердцу было сладко, и, странно, Алеша не удивлялся тому. Again he saw that coffin before him, the hidden dead figure so precious to him, but the weeping and poignant grief of the morning was no longer aching in his soul. Опять видел он пред собою этот гроб, этого закрытого кругом драгоценного ему мертвеца, но плачущей, ноющей, мучительной жалости не было в душе его, как давеча утром. As soon as he came in, he fell down before the coffin as before a holy shrine, but joy, joy was glowing in his mind and in his heart. Пред гробом, сейчас войдя, он пал как пред святыней, но радость, радость сияла в уме его и в сердце его. The one window of the cell was open, the air was fresh and cool. "So the smell must have become stronger, if they opened the window," thought Alyosha. Одно окно кельи было отперто, воздух стоял свежий и холодноватый - "значит, дух стал еще сильнее, коли решились отворить окно", -подумал Алеша. But even this thought of the smell of corruption, which had seemed to him so awful and humiliating a few hours before, no longer made him feel miserable or indignant. Но и эта мысль о тлетворном духе, казавшаяся ему еще только давеча столь ужасною и бесславною, не подняла теперь в нем давешней тоски и давешнего негодования. He began quietly praying, but he soon felt that he was praying almost mechanically. Он тихо начал молиться, но вскоре сам почувствовал, что молится почти машинально. Fragments of thought floated through his soul, flashed like stars and went out again at once, to be succeeded by others. But yet there was reigning in his soul a sense of the wholeness of things- something steadfast and comforting- and he was aware of it himself. Обрывки мыслей мелькали в душе его, загорались, как звездочки, и тут же гасли, сменяясь другими, но зато царило в душе что-то целое, твердое, утоляющее, и он сознавал это сам. Sometimes he began praying ardently, he longed to pour out his thankfulness and love... But when he had begun to pray, he passed suddenly to something else, and sank into thought, forgetting both the prayer and what had interrupted it. Иногда он пламенно начинал молитву, ему так хотелось благодарить и любить... Но, начав молитву, переходил вдруг на что-нибудь другое, задумывался, забывал и молитву, и то, чем прервал ее. He began listening to what Father Paissy was reading, but worn out with exhaustion he gradually began to doze. Стал было слушать, что читал отец Паисий, но, утомленный очень, мало-помалу начал дремать... "And the third day there was a marriage in Cana of Galilee," read Father Paissy. "And the mother of Jesus was there; And both Jesus was there; And both Jesus was called, and his disciples, to the marriage." "И в третий день брак бысть в Кане Галилейстей,- читал отец Паисий, - и бе мати Иисусова ту. Зван же бысть Иисус и ученици его на брак". "Marriage? "Брак? What's that?... A marriage!" floated whirling through Alyosha's mind. "There is happiness for her, too... She has gone to the feast.... No, she has not taken the knife.... That was only a tragic phrase.... Well... tragic phrases should be forgiven, they must be. Что это... брак... - неслось, как вихрь, в уме Алеши, - у ней тоже счастье... поехала на пир... Нет, она не взяла ножа, не взяла ножа... Это было только "жалкое" слово... Ну... жалкие слова надо прощать, непременно. Tragic phrases comfort the heart... Without them, sorrow would be too heavy for men to bear. Жалкие слова тешат душу... без них горе было бы слишком тяжело у людей. Rakitin has gone off to the back alley. Ракитин ушел в переулок. As long as Rakitin broods over his wrongs, he will always go off to the back alley.... But the high road... The road is wide and straight and bright as crystal, and the sun is at the end of it.... Ah!... What's being read?"... Пока Ракитин будет думать о своих обидах, он будет всегда уходить в переулок... А дорога... дорога-то большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце в конце ее... А?.. что читают?" "And when they wanted wine, the mother of Jesus saith unto him, They have no wine"... Alyosha heard. "...И не достав шу вину, глагола мати Иисусова к нему: вина не имут..."- слышалось Алеше. "Ah, yes, I was missing that, and I didn't want to miss it, I love that passage: it's Cana of Galilee, the first miracle.... Ah, that miracle! Ah, that sweet miracle! "Ах да, я тут пропустил, а не хотел пропускать, я это место люблю: это Кана Галилейская, первое чудо... Ах, это чудо, ах, это милое чудо! It was not men's grief, but their joy Christ visited, He worked His first miracle to help men's gladness.... 'He who loves men loves their gladness, too'... He was always repeating that, it was one of his leading ideas... 'There's no living without joy,' Mitya says.... Yes, Mitya.... 'Everything that is true and good is always full of forgiveness,' he used to say that, too"... Не горе, а радость людскую посетил Христос, в первый раз сотворяя чудо, радости людской помог... "Кто любит людей, тот и радость их любит..." Это повторял покойник поминутно, это одна из главнейших мыслей его была... Без радости жить нельзя, говорит Митя... Да, Митя... Все, что истинно и прекрасно, всегда полно всепрощения - это опять-таки он говорил..." "Jesus saith unto her, Woman, what has it to do with thee or me? Mine hour not yet come. "...Глагола ей Иисус: что есть мне и тебе, жено; не и прииде час мой. "His mother saith unto the servants, Whatsoever he saith unto you, do it". . . Глагола мати его слугам: еже аще глаголет вам, сотворите". "Do it.... Gladness, the gladness of some poor, very poor, people.... Of course they were poor, since they hadn't wine enough even at a wedding.... The historians write that, in those days, the people living about the Lake of Gennesaret were the poorest that can possibly be imagined... and another great heart, that other great being, His Mother, knew that He had come not only to make His great terrible sacrifice. She knew that His heart was open even to the simple, artless merrymaking of some obscure and unlearned people, who had warmly bidden Him to their poor wedding. 'Mine hour is not yet come,' He said, with a soft smile (He must have smiled gently to her). And, indeed, was it to make wine abundant at poor weddings He had come down to earth? "Сотворите... Радость, радость каких-нибудь бедных, очень бедных людей... Уж конечно, бедных, коли даже на свадьбу вина недостало... Вон пишут историки, что около озера Генисаретского и во всех тех местах расселено было тогда самое беднейшее население, какое только можно вообразить... И знало же другое великое сердце другого великого существа, бывшего тут же, матери его, что не для одного лишь великого страшного подвига своего сошел он тогда, а что доступно сердцу его и простодушное немудрое веселие каких-нибудь темных, темных и нехитрых существ, ласково позвавших его на убогий брак их. "Не пришел еще час мой", - он говорит с тихою улыбкой (непременно улыбнулся ей кротко)... В самом деле, неужто для того, чтоб умножать вино на бедных свадьбах, сошел он на землю? And yet He went and did as she asked Him.... Ah, he is reading again"... А вот пошел же и сделал же по ее просьбе... Ах, он опять читает". "Jesus saith unto them, Fill the waterpots with water. And they filled them up to the brim. "...Глагола им Иисус: наполните водоносы воды, и наполниша их до верха. "And he saith unto them, Draw out now and bear unto the governor of the feast. And they bear it. И глагола им: почерпите ныне и принесите архитриклинови, и принесоша. "When the ruler of the feast had tasted the water that was made wine, and knew not whence it was (but the servants which drew the water knew); the governor of the feast called the bridegroom, Якоже вкуси архитриклин вина бывшего от воды, и не ведяше откуда есть: слуги же ведяху почерпшии воду: пригласи жениха архитриклин. "And saith unto him, Every man at the beginning doth set forth good wine; and when men have well drunk, that which is worse; but thou hast kept the good wine until now." И глагола ему: всяк человек прежде доброе вино полагает, и егда упиются, тогда хуждшее: ты же соблюл еси доброе вино доселе". "But what's this, what's this? "Но что это, что это? Why is the room growing wider?... Ah, yes... It's the marriage, the wedding... yes, of course. Почему раздвигается комната... Ах да... ведь это брак, свадьба... да, конечно. Here are the guests, here are the young couple sitting, and the merry crowd and... Where is the wise governor of the feast? Вот и гости, вот и молодые сидят, и веселая толпа и... где же премудрый архитриклин? But who is this? Но кто это? Who? Кто? Again the walls are receding.... Who is getting up there from the great table? Опять раздвинулась комната... Кто встает там из-за большого стола? What!... He here, too? Как... И он здесь? But he's in the coffin... but he's here, too. He has stood up, he sees me, he is coming here.... God!"... Да ведь он во гробе... Но он и здесь... встал, увидал меня, идет сюда... Господи!.. Yes, he came up to him, to him, he, the little, thin old man, with tiny wrinkles on his face, joyful and laughing softly. Да, к нему, к нему подошел он, сухенький старичок, с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся. There was no coffin now, and he was in the same dress as he had worn yesterday sitting with them, when the visitors had gathered about him. Гроба уж нет, и он в той же одежде, как и вчера сидел с ними, когда собрались к нему гости. His face was uncovered, his eyes were shining. Лицо все открытое, глаза сияют. How was this, then? He, too, had been called to the feast. He, too, at the marriage of Cana in Galilee.... Как же это, он, стало быть, тоже на пире, тоже званный на брак в Кане Галилейской... "Yes, my dear, I am called, too, called and bidden," he heard a soft voice saying over him. "Why have you hidden yourself here, out of sight? You come and join us too." - Тоже, милый, тоже зван, зван и призван, -раздается над ним тихий голос. - Зачем сюда схоронился, что не видать тебя... пойдем и ты к нам. It was his voice, the voice of Father Zossima. And it must be he, since he called him! Голос его, голос старца Зосимы... Да и как же не он, коль зовет? The elder raised Alyosha by the hand and he rose from his knees. Старец приподнял Алешу рукой, тот поднялся с колен. "We are rejoicing," the little, thin old man went on. "We are drinking the new wine, the wine of new, great gladness; do you see how many guests? - Веселимся, - продолжает сухенький старичок, -пьем вино новое, вино радости новой, великой; видишь, сколько гостей? Here are the bride and bridegroom, here is the wise governor of the feast, he is tasting the new wine. Вот и жених и невеста, вот и премудрый архитриклин, вино новое пробует. Why do you wonder at me? Чего дивишься на меня? I gave an onion to a beggar, so I, too, am here. Я луковку подал, вот и я здесь. And many here have given only an onion each- only one little onion.... What are all our deeds? И многие здесь только по луковке подали, по одной только маленькой луковке... Что наши дела? And you, my gentle one, you, my kind boy, you too have known how to give a famished woman an onion to-day. И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей. Begin your work, dear one, begin it, gentle one! Начинай, милый, начинай, кроткий, дело свое!.. Do you see our Sun, do you see Him?" А видишь ли солнце наше, видишь ли ты его? "I am afraid... I dare not look," whispered Alyosha. - Боюсь... не смею глядеть... - прошептал Алеша. "Do not fear Him. - Не бойся его. He is terrible in His greatness, awful in His sublimity, but infinitely merciful. He has made Himself like unto us from love and rejoices with us. He is changing the water into wine that the gladness of the guests may not be cut short. He is expecting new guests, He is calling new ones unceasingly for ever and ever.... Страшен величием пред нами, ужасен высотою своею, но милостив бесконечно, нам из любви уподобился и веселится с нами, воду в вино превращает, чтобы не пресекалась радость гостей, новых гостей ждет, новых беспрерывно зовет и уже на веки веков. There they are bringing new wine. Do you see they are bringing the vessels..." Вон и вино несут новое, видишь, сосуды несут..." Something glowed in Alyosha's heart, something filled it till it ached, tears of rapture rose from his soul.... He stretched out his hands, uttered a cry and waked up. Что-то горело в сердце Алеши, что-то наполнило его вдруг до боли, слезы восторга рвались из души его... Он простер руки, вскрикнул и проснулся... Again the coffin, the open window, and the soft, solemn, distinct reading of the Gospel. Опять гроб, отворенное окно и тихое, важное, раздельное чтение Евангелия. But Alyosha did not listen to the reading. Но Алеша уже не слушал, что читают. It was strange, he had fallen asleep on his knees, but now he was on his feet, and suddenly, as though thrown forward, with three firm rapid steps he went right up to the coffin. Странно, он заснул на коленях, а теперь стоял на ногах, и вдруг, точно сорвавшись с места, тремя твердыми скорыми шагами подошел вплоть ко гробу. His shoulder brushed against Father Paissy without his noticing it. Даже задел плечом отца Паисия и не заметил того. Father Paissy raised his eyes for an instant from his book, but looked away again at once, seeing that something strange was happening to the boy. Тот на мгновение поднял было на него глаза от книги, но тотчас же отвел их опять, поняв, что с юношей что-то случилось странное. Alyosha gazed for half a minute at the coffin, at the covered, motionless dead man that lay in the coffin, with the ikon on his breast and the peaked cap with the octangular cross on his head. Алеша глядел с полминуты на гроб, на закрытого, недвижимого, протянутого в гробу мертвеца, с иконой на груди и с куколем с восьмиконечным крестом на голове. He had only just been hearing his voice, and that voice was still ringing in his ears. Сейчас только он слышал голос его, и голос этот еще раздавался в его ушах. He was listening, still expecting other words, but suddenly he turned sharply and went out of the cell. Он еще прислушивался, он ждал еще звуков... но вдруг, круто повернувшись, вышел из кельи. He did not stop on the steps either, but went quickly down; his soul, overflowing with rapture, yearned for freedom, space, openness. Он не остановился и на крылечке, но быстро сошел вниз. Полная восторгом душа его жаждала свободы, места, широты. The vault of heaven, full of soft, shining stars, stretched vast and fathomless above him. Над ним широко, необозримо опрокинулся небесный купол, полный тихих сияющих звезд. The Milky Way ran in two pale streams from the zenith to the horizon. С зенита до горизонта двоился еще неясный Млечный Путь. The fresh, motionless, still night enfolded the earth. Свежая и тихая до неподвижности ночь облегла землю. The white towers and golden domes of the cathedral gleamed out against the sapphire sky. Белые башни и золотые главы собора сверкали на яхонтовом небе. The gorgeous autumn flowers, in the beds round the house, were slumbering till morning. Осенние роскошные цветы в клумбах около дома заснули до утра. The silence of earth seemed to melt into the silence of the heavens. The mystery of earth was one with the mystery of the stars.... Alyosha stood, gazed, and suddenly threw himself down on the earth. Тишина земная как бы сливалась с небесною, тайна земная соприкасалась со звездною... Алеша стоял, смотрел и вдруг как подкошенный повергся на землю. He did not know why he embraced it. He could not have told why he longed so irresistibly to kiss it, to kiss it all. But he kissed it weeping, sobbing, and watering it with his tears, and vowed passionately to love it, to love it for ever and ever. Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ее плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить во веки веков. "Water the earth with the tears of your joy and love those tears," echoed in his soul. "Облей землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои..." - прозвенело в душе его. What was he weeping over? О чем плакал он? Oh! in his rapture he was weeping even over those stars, which were shining to him from the abyss of space, and "he was not ashamed of that ecstasy." О, он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и "не стыдился исступления сего". There seemed to be threads from all those innumerable worlds of God, linking his soul to them, and it was trembling all over "in contact with other worlds." Как будто нити ото всех этих бесчисленных миров Божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, "соприкасаясь мирам иным". He longed to forgive everyone and for everything, and to beg forgiveness. Oh, not for himself, but for all men, for all and for everything. "And others are praying for me too," echoed again in his soul. Простить хотелось ему всех и за всё и просить прощения, о! не себе, а за всех, за всё и за вся, а "за меня и другие просят", - прозвенело опять в душе его. But with every instant he felt clearly and, as it were, tangibly, that something firm and unshakable as that vault of heaven had entered into his soul. Но с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твердое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его. It was as though some idea had seized the sovereignty of his mind- and it was for all his life and for ever and ever. Какая-то как бы идея воцарялась в уме его - и уже на всю жизнь и на веки веков. He had fallen on the earth a weak boy, but he rose up a resolute champion, and he knew and felt it suddenly at the very moment of his ecstasy. Пал он на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом и сознал и почувствовал это вдруг, в ту же минуту своего восторга. And never, never, his life long, could Alyosha forget that minute. И никогда, никогда не мог забыть Алеша во всю жизнь свою потом этой минуты. "Someone visited my soul in that hour," he used to say afterwards, with implicit faith in his words. "Кто-то посетил мою душу в тот час", - говорил он потом с твердою верой в слова свои... Within three days he left the monastery in accordance with the words of his elder, who had bidden him "sojourn in the world." Через три дня он вышел из монастыря, что согласовалось и со словом покойного старца его, повелевшего ему "пребывать в миру". Book VIII. Книга восьмая Mitya Митя Chapter 1. I Kuzma Samsonov Кузьма Самсонов BUT Dmitri, to whom Grushenka, flying away to a new life, had left her last greetings, bidding him remember the hour of her love for ever, knew nothing of what had happened to her, and was at that moment in a condition of feverish agitation and activity. А Дмитрий Федорович, которому Грушенька, улетая в новую жизнь, "велела" передать свой последний привет и заказала помнить навеки часок ее любви, был в эту минуту, ничего не ведая о происшедшем с нею, тоже в страшном смятении и хлопотах. For the last two days he had been in such an inconceivable state of mind that he might easily have fallen ill with brain fever, as he said himself afterwards. В последние два дня он был в таком невообразимом состоянии, что действительно мог заболеть воспалением в мозгу, как сам потом говорил. Alyosha had not been able to find him the morning before, and Ivan had not succeeded in meeting him at the tavern on the same day. Алеша накануне не мог разыскать его утром, а брат Иван в тот же день не мог устроить с ним свидания в трактире. The people at his lodgings, by his orders, concealed his movements. Хозяева квартирки, в которой он квартировал, скрыли по его приказу следы его. He had spent those two days literally rushing in all directions, "struggling with his destiny and trying to save himself," as he expressed it himself afterwards, and for some hours he even made a dash out of the town on urgent business, terrible as it was to him to lose sight of Grushenka for a moment. Он же в эти два дня буквально метался во все стороны, "борясь с своею судьбой и спасая себя", как он потом выразился, и даже на несколько часов слетал по одному горячему делу вон из города, несмотря на то, что страшно было ему уезжать, оставляя Г рушеньку хоть на минутку без глаза над нею. All this was explained afterwards in detail, and confirmed by documentary evidence; but for the present we will only note the most essential incidents of those two terrible days immediately preceding the awful catastrophe that broke so suddenly upon him. Все это впоследствии выяснилось в самом подробном и документальном виде, но теперь мы наметим фактически лишь самое необходимое из истории этих ужасных двух дней в его жизни, предшествовавших страшной катастрофе, так внезапно разразившейся над судьбой его. Though Grushenka had, it is true, loved him for an hour, genuinely and sincerely, yet she tortured him sometimes cruelly and mercilessly. Грушенька хоть и любила его часочек истинно и искренно, это правда, но и мучила же его в то же время иной раз действительно жестоко и беспощадно. The worst of it was that he could never tell what she meant to do. To prevail upon her by force or kindness was also impossible: she would yield to nothing. She would only have become angry and turned away from him altogether, he knew that well already. Главное в том, что ничего-то он не мог разгадать из ее намерений; выманить же лаской или силой не было тоже возможности: не далась бы ни за что, а только бы рассердилась и отвернулась от него вовсе, это он ясно тогда понимал. He suspected, quite correctly, that she, too, was passing through an inward struggle, and was in a state of extraordinary indecision, that she was making up her mind to something, and unable to determine upon it. And so, not without good reason, he divined, with a sinking heart, that at moments she must simply hate him and his passion. Он подозревал тогда весьма верно, что она и сама находится в какой-то борьбе, в какой-то необычайной нерешительности, на что-то решается и все решиться не может, а потому и не без основания предполагал, замирая сердцем, что минутами она должна была просто ненавидеть его с его страстью. And so, perhaps, it was, but what was distressing Grushenka he did not understand. Так, может быть, и было, но об чем именно тосковала Грушенька, того он все-таки не понимал. For him the whole tormenting question lay between him and Fyodor Pavlovitch. Собственно для него весь вопрос, его мучивший, складывался лишь в два определения: "Или он, Митя, или Федор Павлович". Here, we must note, by the way, one certain fact: he was firmly persuaded that Fyodor Pavlovitch would offer, or perhaps had offered, Grushenka lawful wedlock, and did not for a moment believe that the old voluptuary hoped to gain his object for three thousand roubles. Тут, кстати, нужно обозначить один твердый факт: он вполне был уверен, что Федор Павлович непременно предложит (если уж не предложил) Грушеньке законный брак, и не верил ни минуты, что старый сластолюбец надеется отделаться лишь тремя тысячами. Mitya had reached this conclusion from his knowledge of Grushenka and her character. Это вывел Митя, зная Грушеньку и ее характер. That was how it was that he could believe at times that all Grushenka's uneasiness rose from not knowing which of them to choose, which was most to her advantage. Вот почему ему и могло казаться временами, что вся мука Грушеньки и вся ее нерешимость происходит тоже лишь оттого, что она не знает, кого из них выбрать и кто из них будет ей выгоднее. Strange to say, during those days it never occurred to him to think of the approaching return of the "officer," that is, of the man who had been such a fatal influence in Grushenka's life, and whose arrival she was expecting with such emotion and dread. О близком же возвращении "офицера", то есть того рокового человека в жизни Грушеньки, прибытия которого она ждала с таким волнением и страхом, он, странно это, в те дни даже и не думал думать. It is true that of late Grushenka had been very silent about it. Правда, что Грушенька с ним об этом в самые последние дни очень молчала. Yet he was perfectly aware of a letter she had received a month ago from her seducer, and had heard of it from her own lips. He partly knew, too, what the letter contained. Однако ему было вполне известно от нее же самой о письме, полученном тою месяц назад от этого бывшего ее обольстителя, было известно отчасти и содержание письма. In a moment of spite Grushenka had shown him that letter, but to her astonishment he attached hardly any consequence to it. Тогда, в одну злую минутку, Грушенька ему это письмо показала, но, к ее удивлению, письму этому он не придал почти никакой цены. It would be hard to say why this was. Perhaps, weighed down by all the hideous horror of his struggle with his own father for this woman, he was incapable of imagining any danger more terrible, at any rate for the time. И очень было бы трудно объяснить почему: может быть, просто потому, что сам, угнетенный всем безобразием и ужасом своей борьбы с родным отцом за эту женщину, он уже и предположить не мог для себя ничего страшнее и опаснее, по крайней мере в то время. He simply did not believe in a suitor who suddenly turned up again after five years' disappearance, still less in his speedy arrival. Жениху же, вдруг выскочившему откуда-то после пятилетнего исчезновения, он просто даже не верил, и особенно тому, что тот скоро приедет. Moreover, in the "officer's" first letter which had been shown to Mitya, the possibility of his new rival's visit was very vaguely suggested. The letter was very indefinite, high-flown, and full of sentimentality. Да и в самом этом первом письме "офицера", которое показали Митеньке, говорилось о приезде этого нового соперника весьма неопределенно: письмо было очень туманное, очень высокопарное и наполнено лишь чувствительностью. It must be noted that Grushenka had concealed from him the last lines of the letter, in which his return was alluded to more definitely. Надо заметить, что Г рушенька в тот раз скрыла от него последние строчки письма, в которых говорилось несколько определеннее о возвращении. He had, besides, noticed at that moment, he remembered afterwards, a certain involuntary proud contempt for this missive from Siberia on Grushenka's face. К тому же Митенька вспоминал потом, что в ту минуту уловил как бы некоторое невольное и гордое презрение к этому посланию из Сибири в лице самой Грушеньки. Grushenka told him nothing of what had passed later between her and this rival; so that by degrees he had completely forgotten the officer's existence. Затем Г рушенька о всех дальнейших сношениях с этим новым соперником Митеньке уже ничего не сообщала. Таким образом и мало-помалу он совсем даже забыл об офицере. He felt that whatever might come later, whatever turn things might take, his final conflict with Fyodor Pavlovitch was close upon him, and must be decided before anything else. Он думал только о том, что что бы там ни вышло и как бы дело ни обернулось, а надвигавшаяся окончательная сшибка его с Федором Павловичем слишком близка и должна разрешиться раньше всего другого. With a sinking heart he was expecting every moment Grushenka's decision, always believing that it would come suddenly, on the impulse of the moment. Замирая душой, он ежеминутно ждал решения Грушеньки и все верил, что оно произойдет как бы внезапно, по вдохновению. All of a sudden she would say to him: Вдруг она скажет ему: "Take me, I'm yours for ever," and it would all be over. He would seize her and bear her away at once to the ends of the earth. "Возьми меня, я навеки твоя", - и все кончится: он схватит ее и увезет на край света тотчас же. Oh, then he would bear her away at once, as far, far away as possible; to the farthest end of Russia, if not of the earth, then he would marry her, and settle down with her incognito, so that no one would know anything about them, there, here, or anywhere. О, тотчас же увезет как можно, как можно дальше, если не на край света, то куда-нибудь на край России, женится там на ней и поселится с ней incognito,[25 - тайно (лат.).] так чтоб уж никто не знал об них вовсе, ни здесь, ни там и нигде. Then, oh then, a new life would begin at once! Тогда, о, тогда начнется тотчас же совсем новая жизнь! Of this different, reformed and "virtuous" life ("it must, it must be virtuous") he dreamed feverishly at every moment. Об этой другой, обновленной и уже "добродетельной" жизни ("непременно, непременно добродетельной") он мечтал поминутно и исступленно. He thirsted for that reformation and renewal. Он жаждал этого воскресения и обновления. The filthy morass, in which he had sunk of his own free will, was too revolting to him, and, like very many men in such cases, he put faith above all in change of place. If only it were not for these people, if only it were not for these circumstances, if only he could fly away from this accursed place- he would be altogether regenerated, would enter on a new path. Гнусный омут, в котором он завяз сам своей волей, слишком тяготил его, и он, как и очень многие в таких случаях, всего более верил в перемену места: только бы не эти люди, только бы не эти обстоятельства, только бы улететь из этого проклятого места и - все возродится, пойдет по-новому! That was what he believed in, and what he was yearning for. Вот во что он верил и по чем томился. But all this could only be on condition of the first, the happy solution of the question. Но это было лишь в случае первого, счастливого решения вопроса. There was another possibility, a different and awful ending. Было и другое решение, представлялся и другой, но ужасный уже исход. Suddenly she might say to him: Вдруг она скажет ему: "Go away. I have just come to terms with Fyodor Pavlovitch. I am going to marry him and don't want you"- and then... but then... But Mitya did not know what would happen then. Up to the last hour he didn't know. That must be said to his credit. "Ступай, я порешила сейчас с Федором Павловичем и выхожу за него замуж, а тебя не надо", - и тогда... но тогда... Митя, впрочем, не знал, что будет тогда, до самого последнего часу не знал, в этом надо его оправдать. He had no definite intentions, had planned no crime. Намерений определенных у него не было, преступление обдумано не было. He was simply watching and spying in agony, while he prepared himself for the first, happy solution of his destiny. Он только следил, шпионил и мучился, но готовился все-таки лишь к первому, счастливому исходу судьбы своей. He drove away any other idea, in fact. Даже отгонял всякую другую мысль. But for that ending a quite different anxiety arose, a new, incidental, but yet fatal and insoluble difficulty presented itself. Но здесь уже начиналась совсем другая мука, вставало одно совсем новое и постороннее, но тоже роковое и неразрешимое обстоятельство. If she were to say to him: Именно, в случае если она скажет ему: "I'm yours; take me away," how could he take her away? "Я твоя, увези меня", то как он ее увезет? Where had he the means, the money to do it? Где у него на то средства, деньги? It was just at this time that all sources of revenue from Fyodor Pavlovitch, doles which had gone on without interruption for so many years, ceased. У него как раз к этому сроку иссякли все до сих пор не прерывавшиеся в продолжение стольких лет его доходы от подачек Федора Павловича. Grushenka had money, of course, but with regard to this Mitya suddenly evinced extraordinary pride; he wanted to carry her away and begin the new life with her himself, at his own expense, not at hers. He could not conceive of taking her money, and the very idea caused him a pang of intense repulsion. Конечно, у Г рушеньки были деньги, но в Мите на этот счет вдруг оказалась страшная гордость: он хотел увезти ее сам и начать с ней новую жизнь на свои средства, а не на ее; он вообразить даже не мог, что возьмет у нее ее деньги, и страдал от этой мысли до мучительного отвращения. I won't enlarge on this fact or analyse it here, but confine myself to remarking that this was his attitude at the moment. Не распространяюсь здесь об этом факте, не анализирую его, а лишь отмечаю: таков был склад души его в ту минуту. All this may have arisen indirectly and unconsciously from the secret stings of his conscience for the money of Katerina Ivanovna that he had dishonestly appropriated. Могло все это происходить косвенно и как бы бессознательно даже от тайных мук его совести за воровски присвоенные им деньги Катерины Ивановны: "I've been a scoundrel to one of them, and I shall be a scoundrel again to the other directly," was his feeling then, as he explained after: "and when Grushenka knows, she won't care for such a scoundrel." "Пред одной подлец и пред другой тотчас же выйду опять подлец, - думал он тогда, как сам потом признавался, - да Грушенька коли узнает, так и сама не захочет такого подлеца". Where then was he to get the means, where was he to get the fateful money? Итак, где же взять средства, где взять эти роковые деньги? Without it, all would be lost and nothing could be done, "and only because I hadn't the money. Oh, the shame of it!" Иначе все пропадет и ничего не состоится, "и единственно потому, что не хватило денег, о позор!". To anticipate things: he did, perhaps, know where to get the money, knew, perhaps, where it lay at that moment. Забегаю вперед: то-то и есть, что он, может быть, и знал, где достать эти деньги, знал, может быть, где и лежат они. I will say no more of this here, as it will all be clear later. But his chief trouble, I must explain however obscurely, lay in the fact that to have that sum he knew of, to have the right to take it, he must first restore Katerina Ivanovna's three thousand- if not, "I'm a common pick-pocket, I'm a scoundrel, and I don't want to begin a new life as a scoundrel," Mitya decided. And so he made up his mind to move heaven and earth to return Katerina Ivanovna that three thousand, and that first of all. Подробнее на этот раз ничего не скажу, ибо потом все объяснится; но вот в чем состояла главная для него беда, и хотя неясно, но я это выскажу; чтобы взять эти лежащие где-то средства, чтобы иметь право взять их, надо было предварительно возвратить три тысячи Катерине Ивановне - иначе "я карманный вор, я подлец, а новую жизнь я не хочу начинать подлецом", - решил Митя, а потому решил перевернуть весь мир, если надо, но непременно эти три тысячи отдать Катерине Ивановне во что бы то ни стало и прежде всего. The final stage of this decision, so to say, had been reached only during the last hours, that is, after his last interview with Alyosha, two days before, on the high-road, on the evening when Grushenka had insulted Katerina Ivanovna, and Mitya, after hearing Alyosha's account of it, had admitted that he was a scoundrel, and told him to tell Katerina Ivanovna so, if it could be any comfort to her. Окончательный процесс этого решения произошел с ним, так сказать, в самые последние часы его жизни, именно с последнего свидания с Алешей, два дня тому назад вечером, на дороге, после того как Грушенька оскорбила Катерину Ивановну, а Митя, выслушав рассказ о том от Алеши, сознался, что он подлец, и велел передать это Катерине Ивановне, "если это может сколько-нибудь ее облегчить". After parting from his brother on that night, he had felt in his frenzy that it would be better "to murder and rob someone than fail to pay my debt to Katya. Тогда же, в ту ночь, расставшись с братом, почувствовал он в исступлении своем, что лучше даже "убить и ограбить кого-нибудь, но долг Кате возвратить". I'd rather everyone thought me a robber and a murderer; I'd rather go to Siberia than that Katya should have the right to say that I deceived her and stole her money, and used her money to run away with Grushenka and begin a new life! "Пусть уж лучше я пред тем, убитым и ограбленным, убийцей и вором выйду и пред всеми людьми, и в Сибирь пойду, чем если Катя вправе будет сказать, что я ей изменил, и у нее же деньги украл, и на ее же деньги с Грушенькой убежал добродетельную жизнь начинать! That I can't do!" Этого не могу!" So Mitya decided, grinding his teeth, and he might well fancy at times that his brain would give way. Так со скрежетом зубов изрек Митя и действительно мог представить себе временами, что кончит воспалением в мозгу. But meanwhile he went on struggling.... Но пока боролся... Strange to say, though one would have supposed there was nothing left for him but despair- for what chance had he, with nothing in the world, to raise such a sum?- yet to the very end he persisted in hoping that he would get that three thousand, that the money would somehow come to him of itself, as though it might drop from heaven. Странное дело: казалось бы, что тут при таком решении, кроме отчаяния, ничего уже более для него не оставалось; ибо где взять вдруг такие деньги, да еще такому голышу, как он? А между тем он до конца все то время надеялся, что достанет эти три тысячи, что они придут, слетят к нему как-нибудь сами, даже хоть с неба. That is just how it is with people who, like Dmitri, have never had anything to do with money, except to squander what has come to them by inheritance without any effort of their own, and have no notion how money is obtained. Но так именно бывает с теми, которые, как и Дмитрий Федорович, всю жизнь свою умеют лишь тратить и мотать доставшиеся по наследству деньги даром, а о том, как добываются деньги, не имеют никакого понятия. A whirl of the most fantastic notions took possession of his brain immediately after he had parted with Alyosha two days before, and threw his thoughts into a tangle of confusion. Самый фантастический вихрь поднялся в голове его сейчас после того, как он третьего дня расстался с Алешей, и спутал все его мысли. This is how it was he pitched first on a perfectly wild enterprise. Таким образом вышло, что начал он с самого дикого предприятия. And perhaps to men of that kind in such circumstances the most impossible, fantastic schemes occur first, and seem most practical. Да, может быть, именно в этаких положениях у этаких людей самые невозможные и фантастические предприятия представляются первыми возможнейшими. He suddenly determined to go to Samsonov, the merchant who was Grushenka's protector, and to propose a "scheme" to him, and by means of it to obtain from him at once the whole of the sum required. Of the commercial value of his scheme he had no doubt, not the slightest, and was only uncertain how Samsonov would look upon his freak, supposing he were to consider it from any but the commercial point of view. Он вдруг порешил пойти к купцу Самсонову, покровителю Грушеньки, и предложить ему один "план", достать от него под этот "план" разом всю искомую сумму; в плане своем с коммерческой стороны он не сомневался нисколько, а сомневался лишь в том, как посмотрит на его выходку сам Самсонов, если захочет взглянуть не с одной только коммерческой стороны. Though Mitya knew the merchant by sight, he was not acquainted with him and had never spoken a word to him. Митя хоть и знал этого купца в лицо, но знаком с ним не был и даже ни разу не говорил с ним. But for some unknown reason he had long entertained the conviction that the old reprobate, who was lying at death's door, would perhaps not at all object now to Grushenka's securing a respectable position, and marrying a man "to be depended upon." Но почему-то в нем, и даже уже давно, основалось убеждение, что этот старый развратитель, дышащий теперь на ладан, может быть, вовсе не будет в настоящую минуту противиться, если Грушенька устроит как-нибудь свою жизнь честно и выйдет за "благонадежного человека" замуж. And he believed not only that he would not object, but that this was what he desired, and, if opportunity arose, that he would be ready to help. И что не только не будет противиться, но что и сам желает того и, навернись только случай, сам будет способствовать. From some rumour, or perhaps from some stray word of Grushenka's, he had gathered further that the old man would perhaps prefer him to Fyodor Pavlovitch for Grushenka. По слухам ли каким или из каких-нибудь слов Грушеньки, но он заключил тоже, что старик, может быть, предпочел бы его для Грушеньки Федору Павловичу. Possibly many of the readers of my novel will feel that in reckoning on such assistance, and being ready to take his bride, so to speak, from the hands of her protector, Dmitri showed great coarseness and want of delicacy. Может быть, многим из читателей нашей повести покажется этот расчет на подобную помощь и намерение взять свою невесту, так сказать, из рук ее покровителя слишком уж грубым и небрезгливым со стороны Дмитрия Федоровича. I will only observe that Mitya looked upon Grushenka's past as something completely over. Могу заметить лишь то, что прошлое Грушеньки представлялось Мите уже окончательно прошедшим. He looked on that past with infinite pity and resolved with all the fervour of his passion that when once Grushenka told him she loved him and would marry him, it would mean the beginning of a new Grushenka and a new Dmitri, free from every vice. They would forgive one another and would begin their lives afresh. Он глядел на это прошлое с бесконечным состраданием и решил со всем пламенем своей страсти, что раз Грушенька выговорит ему, что его любит и за него идет, то тотчас же и начнется совсем новая Г рушенька, а вместе с нею и совсем новый Дмитрий Федорович, безо всяких уже пороков, а лишь с одними добродетелями: оба они друг другу простят и начнут свою жизнь уже совсем по-новому. As for Kuzma Samsonov, Dmitri looked upon him as a man who had exercised a fateful influence in that remote past of Grushenka's, though she had never loved him, and who was now himself a thing of the past, completely done with, and, so to say, non-existent. Что же до Кузьмы Самсонова, то считал он его, в этом прежнем провалившемся прошлом Грушеньки, за человека в жизни ее рокового, которого она, однако, никогда не любила и который, это главное, уже тоже "прошел", кончился, так что и его уже нет теперь вовсе. Besides, Mitya hardly looked upon him as a man at all, for it was known to everyone in the town that he was only a shattered wreck, whose relations with Grushenka had changed their character and were now simply paternal, and that this had been so for a long time. Да к тому же Митя его даже и за человека теперь считать не мог, ибо известно было всем и каждому в городе, что это лишь больная развалина, сохранившая отношения с Грушенькой, так сказать, лишь отеческие, а совсем не на тех основаниях, как прежде, и что это уже давно так, уже почти год как так. In any case there was much simplicity on Mitya's part in all this, for in spite of all his vices, he was a very simple-hearted man. Во всяком случае тут было много и простодушия со стороны Мити, ибо при всех пороках своих это был очень простодушный человек. It was an instance of this simplicity that Mitya was seriously persuaded that, being on the eve of his departure for the next world, old Kuzma must sincerely repent of his past relations with Grushenka, and that she had no more devoted friend and protector in the world than this, now harmless, old man. Вследствие этого-то простодушия своего он, между прочим, был серьезно убежден, что старый Кузьма, собираясь отходить в другой мир, чувствует искреннее раскаяние за свое прошлое с Г рушенькой, и что нет теперь у нее покровителя и друга более преданного, как этот безвредный уже старик. After his conversation with Alyosha, at the cross-roads, he hardly slept all night, and at ten o'clock next morning, he was at the house of Samsonov and telling the servant to announce him. На другой же день после разговора своего с Алешей в поле, после которого Митя почти не спал всю ночь, он явился в дом Самсонова около десяти часов утра и велел о себе доложить. It was a very large and gloomy old house of two stories, with a lodge and outhouses. Дом этот был старый, мрачный, очень обширный, двухэтажный, с надворными строениями и с флигелем. In the lower story lived Samsonov's two married sons with their families, his old sister, and his unmarried daughter. В нижнем этаже проживали два женатые сына Самсонова со своими семействами, престарелая сестра его и одна незамужняя дочь. In the lodge lived two of his clerks, one of whom also had a large family. Во флигеле же помещались два его приказчика, из которых один был тоже многосемейный. Both the lodge and the lower story were overcrowded, but the old man kept the upper floor to himself, and would not even let the daughter live there with him, though she waited upon him, and in spite of her asthma was obliged at certain fixed hours, and at any time he might call her, to run upstairs to him from below. И дети, и приказчики теснились в своих помещениях, но верх дома занимал старик один и не пускал к себе жить даже дочь, ухаживавшую за ним и которая в определенные часы и в неопределенные зовы его должна была каждый раз взбегать к нему наверх снизу, несмотря на давнишнюю одышку свою. This upper floor contained a number of large rooms kept purely for show, furnished in the old-fashioned merchant style, with long monotonous rows of clumsy mahogany chairs along the walls, with glass chandeliers under shades, and gloomy mirrors on the walls. Этот "верх" состоял из множества больших парадных комнат, меблированных по купеческой старине, с длинными скучными рядами неуклюжих кресел и стульев красного дерева по стенам, с хрустальными люстрами в чехлах, с угрюмыми зеркалами в простенках. All these rooms were entirely empty and unused, for the old man kept to one room, a small, remote bedroom, where he was waited upon by an old servant with a kerchief on her head, and by a lad, who used to sit on the locker in the passage. Все эти комнаты стояли совсем пустыми и необитаемыми, потому что больной старик жался лишь в одной комнатке, в отдаленной маленькой своей спаленке, где прислуживала ему старуха служанка, с волосами в платочке, да "малый", пребывавший на залавке в передней. Owing to his swollen legs, the old man could hardly walk at all, and was only rarely lifted from his leather armchair, when the old woman supporting him led him up and down the room once or twice. Ходить старик из-за распухших ног своих почти совсем уже не мог и только изредка поднимался со своих кожаных кресел, и старуха, придерживая его под руки, проводила его раз-другой по комнате. He was morose and taciturn even with this old woman. Был он строг и неразговорчив даже с этою старухой. When he was informed of the arrival of the "captain," he at once refused to see him. Когда доложили ему о приходе "капитана", он тотчас же велел отказать. But Mitya persisted and sent his name up again. Но Митя настаивал и доложился еще раз. Samsonov questioned the lad minutely: What he looked like? Whether he was drunk? Кузьма Кузьмич опросил подробно малого: что, дескать, каков с виду, не пьян ли? Was he going to make a row? Не буянит ли? The answer he received was: that he was sober, but wouldn't go away. И получил в ответ, что "тверез, но уходить не хочет". The old man again refused to see him. Старик опять велел отказать. Then Mitya, who had foreseen this, and purposely brought pencil and paper with him, wrote clearly on the piece of paper the words: Тогда Митя, все это предвидевший и нарочно на сей случай захвативший с собой бумагу и карандаш, четко написал на клочке бумаги одну строчку: "On most important business closely concerning Agrafena Alexandrovna," and sent it up to the old man. "По самонужнейшему делу, близко касающемуся Аграфены Александровны" - и послал это старику. After thinking a little Samsonov told the lad to take the visitor to the drawing-room, and sent the old woman downstairs with a summons to his younger son to come upstairs to him at once. Подумав несколько, старик велел малому ввести посетителя в залу, а старуху послал вниз с приказанием к младшему сыну сейчас же и явиться к нему наверх. This younger son, a man over six foot and of exceptional physical strength, who was closely-shaven and dressed in the European style, though his father still wore a kaftan and a beard, came at once without a comment. Этот младший сын, мужчина вершков двенадцати и силы непомерной, бривший лицо и одевавшийся по-немецки (сам Самсонов ходил в кафтане и с бородой), явился немедленно и безмолвно. All the family trembled before the father. Все они пред отцом трепетали. The old man had sent for this giant, not because he was afraid of the "captain" (he was by no means of a timorous temper), but in order to have a witness in case of any emergency. Пригласил отец этого молодца не то чтоб из страху пред капитаном, характера он был весьма неробкого, а так лишь, на всякий случай, более чтоб иметь свидетеля. Supported by his son and the servant lad, he waddled at last into the drawing-room. В сопровождении сына, взявшего его под руку, и малого, он выплыл наконец в залу. It may be assumed that he felt considerable curiosity. Надо думать, что ощущал он некоторое довольно сильное любопытство. The drawing-room in which Mitya was awaiting him was a vast, dreary room that laid a weight of depression on the heart. It had a double row of windows, a gallery, marbled walls, and three immense chandeliers with glass lustres covered with shades. Зала эта, в которой ждал Митя, была огромная, угрюмая, убивавшая тоской душу комната, в два света, с хорами, со стенами "под мрамор" и с тремя огромными хрустальными люстрами в чехлах. Mitya was sitting on a little chair at the entrance, awaiting his fate with nervous impatience. Митя сидел на стульчике у входной двери и в нервном нетерпении ждал своей участи. When the old man appeared at the opposite door, seventy feet away, Mitya jumped up at once, and with his long, military stride walked to meet him. Когда старик появился у противоположного входа, сажен за десять от стула Мити, то тот вдруг вскочил и своими твердыми, фронтовыми, аршинными шагами пошел к нему навстречу. Mitya was well dressed, in a frock-coat, buttoned up, with a round hat and black gloves in his hands, just as he had been three days before at the elder's, at the family meeting with his father and brothers. Одет был Митя прилично, в застегнутом сюртуке, с круглою шляпой в руках и в черных перчатках, точь-в-точь как был дня три тому назад в монастыре, у старца, на семейном свидании с Федором Павловичем и с братьями. The old man waited for him, standing dignified and unbending, and Mitya felt at once that he had looked him through and through as he advanced. Старик важно и строго ожидал его стоя, и Митя разом почувствовал, что, пока он подходил, тот его всего рассмотрел. Mitya was greatly impressed, too, with Samsonov's immensely swollen face. His lower lip, which had always been thick, hung down now, looking like a bun. Поразило тоже Митю чрезвычайно опухшее за последнее время лицо Кузьмы Кузьмича: нижняя и без того толстая губа его казалась теперь какою-то отвисшею лепешкой. He bowed to his guest in dignified silence, motioned him to a low chair by the sofa, and, leaning on his son's arm he began lowering himself on to the sofa opposite, groaning painfully, so that Mitya, seeing his painful exertions, immediately felt remorseful and sensitively conscious of his insignificance in the presence of the dignified person he had ventured to disturb. Важно и молча поклонился он гостю, указал ему на кресло подле дивана, а сам медленно, опираясь на руку сына и болезненно кряхтя, стал усаживаться напротив Мити на диван, так что тот, видя болезненные усилия его, немедленно почувствовал в сердце своем раскаяние и деликатный стыд за свое теперешнее ничтожество пред столь важным им обеспокоенным лицом. "What is it you want of me, sir?" said the old man, deliberately, distinctly, severely, but courteously, when he was at last seated. - Что вам, сударь, от меня угодно? - проговорил, усевшись наконец, старик, медленно, раздельно, строго, но вежливо. Mitya started, leapt up, but sat down again. Митя вздрогнул, вскочил было, но сел опять. Then he began at once speaking with loud, nervous haste, gesticulating, and in a positive frenzy. Затем тотчас же стал говорить громко, быстро, нервно, с жестами и в решительном исступлении. He was unmistakably a man driven into a corner, on the brink of ruin, catching at the last straw, ready to sink if he failed. Видно было, что человек дошел до черты, погиб и ищет последнего выхода, а не удастся, то хоть сейчас и в воду. Old Samsonov probably grasped all this in an instant, though his face remained cold and immovable as a statue's. Все это в один миг, вероятно, понял старик Самсонов, хотя лицо его оставалось неизменным и холодным как у истукана. "Most honoured sir, Kuzma Kuzmitch, you have no doubt heard more than once of my disputes with my father, Fyodor Pavlovitch Karamazov, who robbed me of my inheritance from my mother... seeing the whole town is gossiping about it... for here everyone's gossiping of what they shouldn't... and besides, it might have reached you through Grushenka... I beg your pardon, through Agrafena Alexandrovna... Agrafena Alexandrovna, the lady of whom I have the highest respect and esteem..." So Mitya began, and broke down at the first sentence. "Благороднейший Кузьма Кузьмич, вероятно, слыхал уже не раз о моих контрах с отцом моим, Федором Павловичем Карамазовым, ограбившим меня по наследству после родной моей матери... так как весь город уже трещит об этом... потому что здесь все трещат об том, чего не надо... А кроме того, могло дойти и от Грушеньки... виноват: от Аграфены Александровны... от многоуважаемой и многочтимой мною Аграфены Александровны..." - так начал и оборвался с первого слова Митя. We will not reproduce his speech word for word, but will only summarise the gist of it. Но мы не будем приводить дословно всю его речь, а представим лишь изложение. Three months ago, he said, he had of express intention (Mitya purposely used these words instead of "intentionally") consulted a lawyer in the chief town of the province, "a distinguished lawyer, Kuzma Kuzmitch, Pavel Pavlovitch Korneplodov. You have perhaps heard of him? Дело, дескать, заключается в том, что он, Митя, еще три месяца назад, нарочито советовался (он именно проговорил "нарочито", а не "нарочно") с адвокатом в губернском городе, "со знаменитым адвокатом, Кузьма Кузьмич, Павлом Павловичем Корнеплодовым, изволили, вероятно, слышать? A man of vast intellect, the mind of a statesman... he knows you, too... spoke of you in the highest terms..." Mitya broke down again. Лоб обширный, почти государственный ум... вас тоже знает... отзывался в лучшем виде..." -оборвался в другой раз Митя. But these breaks did not deter him. He leapt instantly over the gaps, and struggled on and on. Но обрывы его не останавливали, он тотчас же чрез них перескакивал и устремлялся все далее и далее. This Korneplodov, after questioning him minutely, and inspecting the documents he was able to bring him (Mitya alluded somewhat vaguely to these documents, and slurred over the subject with special haste), reported that they certainly might take proceedings concerning the village of Tchermashnya, which ought, he said, to have come to him, Mitya, from his mother, and so checkmate the old villain, his father... "because every door was not closed and justice might still find a loophole." Этот-де самый Корнеплодов, опросив подробно и рассмотрев документы, какие Митя мог представить ему (о документах Митя выразился неясно и особенно спеша в этом месте), отнесся, что насчет деревни Чермашни, которая должна бы, дескать, была принадлежать ему, Мите, по матери, действительно можно бы было начать иск и тем старика-безобразника огорошить... "потому что не все же двери заперты, а юстиция уж знает, куда пролезть". In fact, he might reckon on an additional sum of six or even seven thousand roubles from Fyodor Pavlovitch, as Tchermashnya was worth, at least, twenty-five thousand, he might say twenty-eight thousand, in fact, "thirty, thirty, Kuzma Kuzmitch, and would you believe it, I didn't get seventeen from that heartless man!" Одним словом, можно бы было надеяться даже-де тысяч на шесть додачи от Федора Павловича, на семь даже, так как Чермашня все же стоит не менее двадцати пяти тысяч, то есть наверно двадцати восьми, "тридцати, тридцати, Кузьма Кузьмич, а я, представьте себе, и семнадцати от этого жестокого человека не выбрал!.." So he, Mitya, had thrown the business up for the time, knowing nothing about the law, but on coming here was struck dumb by a cross- claim made upon him (here Mitya went adrift again and again took a flying leap forward), "so will not you, excellent and honoured Kuzma Kuzmitch, be willing to take up all my claims against that unnatural monster, and pay me a sum down of only three thousand?... You see, you cannot, in any case, lose over it. On my honour, my honour, I swear that. Quite the contrary, you may make six or seven thousand instead of three." Above all, he wanted this concluded that very day. Так вот я, дескать, Митя, тогда это дело бросил, ибо не умею с юстицией, а приехав сюда, поставлен был в столбняк встречным иском (здесь Митя опять запутался и опять круто перескочил): так вот, дескать, не пожелаете ли вы, благороднейший Кузьма Кузьмич, взять все права мои на этого изверга, а сами мне дайте три только тысячи... Вы ни в каком случае проиграть ведь не можете, в этом честью, честью клянусь, а совсем напротив, можете нажить тысяч шесть или семь вместо трех... А главное дело, чтоб это кончить "даже сегодня же". "I'll do the business with you at a notary's, or whatever it is... in fact, I'm ready to do anything. .. I'll hand over all the deeds... whatever you want, sign anything... and we could draw up the agreement at once... and if it were possible, if it were only possible, that very morning.... You could pay me that three thousand, for there isn't a capitalist in this town to compare with you, and so would save me from... save me, in fact... for a good, I might say an honourable action.... For I cherish the most honourable feelings for a certain person, whom you know well, and care for as a father. "Я там вам у нотариуса, что ли, или как там... Одним словом, я готов на все, выдам все документы, какие потребуете, все подпишу... и мы эту бумагу сейчас же и совершили бы, и если бы можно, если бы только можно, то сегодня же бы утром... Вы бы мне эти три тысячи выдали... так как кто же против вас капиталист в этом городишке... и тем спасли бы меня от... одним словом, спасли бы мою бедную голову для благороднейшего дела, для возвышеннейшего дела, можно сказать... ибо питаю благороднейшие чувства к известной особе, которую слишком знаете и о которой печетесь отечески. I would not have come, indeed, if it had not been as a father. Иначе бы и не пришел, если бы не отечески. And, indeed, it's a struggle of three in this business, for it's fate- that's a fearful thing, Kuzma Kuzmitch! И, если хотите, тут трое состукнулись лбами, ибо судьба - это страшилище, Кузьма Кузьмич! A tragedy, Kuzma Kuzmitch, a tragedy! Реализм, Кузьма Кузьмич, реализм! And as you've dropped out long ago, it's a tug-of-war between two. I'm expressing it awkwardly, perhaps, but I'm not a literary man. А так как вас давно уже надо исключить, то останутся два лба, как я выразился, может быть неловко, но я не литератор. You see, I'm on the one side, and that monster on the other. То есть один лоб мой, а другой - этого изверга. So you must choose. It's either I or the monster. Итак выбирайте: или я, или изверг? It all lies in your hands-.the fate of three lives, and the happiness of two.... Excuse me, I'm making a mess of it, but you understand... I see from your venerable eyes that you understand... and if you don't understand, I'm done for... so you see!" Все теперь в ваших руках - три судьбы и два жребия... Извините, я сбился, но вы понимаете... я вижу по вашим почтенным глазам, что вы поняли... А если не поняли, то сегодня же в воду, вот!" Mitya broke off his clumsy speech with that, "so you see!" and jumping up from his seat, awaited the answer to his foolish proposal. Митя оборвал свою нелепую речь этим "вот" и, вскочив с места, ждал ответа на свое глупое предложение. At the last phrase he had suddenly become hopelessly aware that it had all fallen flat, above all, that he had been talking utter nonsense. С последнею фразой он вдруг и безнадежно почувствовал, что все лопнуло, а главное, что он нагородил страшной ахинеи. "How strange it is! On the way here it seemed all right, and now it's nothing but nonsense." The idea suddenly dawned on his despairing mind. "Странное дело, пока шел сюда, все казалось хорошо, а теперь вот и ахинея!" - вдруг пронеслось в его безнадежной голове. All the while he had been talking, the old man sat motionless, watching him with an icy expression in his eyes. Все время, пока он говорил, старик сидел неподвижно и с ледяным выражением во взоре следил за ним. After keeping him for a moment in suspense, Kuzma Kuzmitch pronounced at last in the most positive and chilling tone: Выдержав его, однако, с минутку в ожидании, Кузьма Кузьмич изрек наконец самым решительным и безотрадным тоном: "Excuse me, we don't undertake such business." - Извините-с, мы эдакими делами не занимаемся. Mitya suddenly felt his legs growing weak under him. Митя вдруг почувствовал, что под ним слабеют ноги. "What am I to do now, Kuzma Kuzmitch?" he muttered, with a pale smile. "I suppose it's all up with me- what do you think?" - Как же я теперь, Кузьма Кузьмич, - пробормотал он, бледно улыбаясь. - Ведь я теперь пропал, как вы думаете? "Excuse me..." - Извините-с... Mitya remained standing, staring motionless. He suddenly noticed a movement in the old man's face. Митя все стоял и все смотрел неподвижно в упор и вдруг заметил, что что-то двинулось в лице старика. He started. Он вздрогнул. "You see, sir, business of that sort's not in our line," said the old man slowly. "There's the court, and the lawyers- it's a perfect misery. - Видите, сударь, нам такие дела несподручны, -медленно промолвил старик, - суды пойдут, адвокаты, сущая беда! But if you like, there is a man here you might apply to." А если хотите, тут есть один человек, вот к нему обратитесь... "Good heavens! Who is it? - Боже мой, кто же это!.. You're my salvation, Kuzma Kuzmitch," faltered Mitya. Вы воскрешаете меня, Кузьма Кузьмич, -залепетал вдруг Митя. "He doesn't live here, and he's not here just now. - Не здешний он, этот человек, да и здесь его теперь не находится. He is a peasant, he does business in timber. His name is Lyagavy. Он по крестьянству, лесом торгует, прозвищем Лягавый. He's been haggling with Fyodor Pavlovitch for the last year, over your copse at Tchermashnya. They can't agree on the price, maybe you've heard? У Федора Павловича вот уже год как торгует в Чермашне этой вашей рощу, да за ценой расходятся, может слышали. Now he's come back again and is staying with the priest at Ilyinskoe, about twelve versts from the Volovya station. Теперь он как раз приехал опять и стоит теперь у батюшки Ильинского, от Воловьей станции верст двенадцать, что ли, будет, в селе Ильинском. He wrote to me, too, about the business of the copse, asking my advice. Писал он сюда и ко мне по этому самому делу, то есть насчет этой рощи, совета просил. Fyodor Pavlovitch means to go and see him himself. Федор Павлович к нему сам хочет ехать. So if you were to be beforehand with Fyodor Pavlovitch and to make Lyagavy the offer you've made me, he might possibly- " Так если бы вы Федора Павловича предупредили да Лягавому предложили вот то самое, что мне говорили, то он, может статься... "A brilliant idea!" Mitya interrupted ecstatically. "He's the very man, it would just suit him. -Гениальная мысль!- восторженно перебил Митя. - Именно он, именно ему в руку! He's haggling with him for it, being asked too much, and here he would have all the documents entitling him to the property itself. Ha ha ha!" And Mitya suddenly went off into his short, wooden laugh, startling Samsonov. Он торгует, с него дорого просят, а тут ему именно документ на самое владение, ха-ха-ха! - И Митя вдруг захохотал своим коротким деревянным смехом, совсем неожиданным, так что даже Самсонов дрогнул головой. "How can I thank you, Kuzma Kuzmitch?" cried Mitya effusively. - Как благодарить мне вас, Кузьма Кузьмич, -кипел Митя. "Don't mention it," said Samsonov, inclining his head. - Ничего-с, - склонил голову Самсонов. "But you don't know, you've saved me. Oh, it was a true presentiment brought me to you.... So now to this priest! - Но вы не знаете, вы спасли меня, о, меня влекло к вам предчувствие... Итак, к этому попу! "No need of thanks." - Не стоит благодарности-с. "I'll make haste and fly there. - Спешу и лечу. I'm afraid I've overtaxed your strength. Злоупотребил вашим здоровьем. I shall never forget it. It's a Russian says that, Kuzma Kuzmitch, a R-r-russian!" Век не забуду, русский человек говорит вам это, Кузьма Кузьмич, р-русский человек! "To be sure!" - Тэ-экс. Mitya seized his hand to press it, but there was a malignant gleam in the old man's eye. Митя схватил было старика за руку, чтобы потрясть ее, но что-то злобное промелькнуло в глазах того. Mitya drew back his hand, but at once blamed himself for his mistrustfulness. Митя отнял руку, но тотчас же упрекнул себя во мнительности. "It's because he's tired," he thought. "Это он устал..." - мелькнуло в уме его. "For her sake! - Для нее! For her sake, Kuzma Kuzmitch! Для нее, Кузьма Кузьмич! You understand that it's for her," he cried, his voice ringing through the room. He bowed, turned sharply round, and with the same long stride walked to the door without looking back. Вы понимаете, что это для нее! - рявкнул он вдруг на всю залу, поклонился, круто повернулся и теми же скорыми, аршинными шагами, не оборачиваясь, устремился к выходу. He was trembling with delight. Он трепетал от восторга. "Everything was on the verge of ruin and my guardian angel saved me," was the thought in his mind. And if such a business man as Samsonov (a most worthy old man, and what dignity!) had suggested this course, then... then success was assured. "Все ведь уж погибало, и вот ангел-хранитель спас, - неслось в уме его. - И уж если такой делец, как этот старик (благороднейший старик, и какая осанка!), указал этот путь, то... то уж, конечно, выигран путь. He would fly off immediately. Сейчас и лететь. "I will be back before night, I shall be back at night and the thing is done. До ночи вернусь, ночью вернусь, но дело побеждено. Could the old man have been laughing at me?" exclaimed Mitya, as he strode towards his lodging. He could, of course, imagine nothing but that the advice was practical "from such a business man" with an understanding of the business, with an understanding of this Lyagavy (curious surname!). Or- the old man was laughing at him. Неужели же старик мог надо мной насмеяться?" Так восклицал Митя, шагая в свою квартиру, и уж, конечно, иначе и не могло представляться уму его, то есть: или дельный совет (от такого-то дельца) - со знанием дела, со знанием этого Лягавого (странная фамилия!), или - или старик над ним посмеялся! Alas! The second alternative was the correct one. Увы! последняя-то мысль и была единственно верною. Long afterwards, when the catastrophe had happened, old Samsonov himself confessed, laughing, that he had made a fool of the "captain." Потом, уже долго спустя, когда уже совершилась вся катастрофа, старик Самсонов сам сознавался смеясь, что тогда осмеял "капитана". He was a cold, spiteful and sarcastic man, liable to violent antipathies. Это был злобный, холодный и насмешливый человек, к тому же с болезненными антипатиями. Whether it was the "captain's" excited face, or the foolish conviction of the "rake and spendthrift," that he, Samsonov, could be taken in by such a cock-and-bull story as his scheme, or his jealousy of Grushenka, in whose name this "scapegrace" had rushed in on him with such a tale to get money which worked on the old man, I can't tell. But at the instant when Mitya stood before him, feeling his legs grow weak under him, and frantically exclaiming that he was ruined, at that moment the old man looked at him with intense spite, and resolved to make a laughing-stock of him. Восторженный ли вид капитана, глупое ли убеждение этого "мота и расточителя", что он, Самсонов, может поддаться на такую дичь, как его "план", ревнивое ли чувство насчет Грушеньки, во имя которой "этот сорванец" пришел к нему с какою-то дичью за деньгами, - не знаю, что именно побудило тогда старика, но в ту минуту, когда Митя стоял пред ним, чувствуя, что слабеют его ноги, и бессмысленно восклицал, что он пропал, - в ту минуту старик посмотрел на него с бесконечною злобой и придумал над ним посмеяться. When Mitya had gone, Kuzma Kuzmitch, white with rage, turned to his son and bade him see to it that that beggar be never seen again, and never admitted even into the yard, or else he'd- Когда Митя вышел, Кузьма Кузьмич, бледный от злобы, обратился к сыну и велел распорядиться, чтобы впредь этого оборванца и духу не было, и на двор не впускать, не то... He did not utter his threat. But even his son, who often saw him enraged, trembled with fear. Он не договорил того, чем угрожал, но даже сын, часто видавший его во гневе, вздрогнул от страху. For a whole hour afterwards, the old man was shaking with anger, and by evening he was worse, and sent for the doctor. Целый час спустя старик даже весь трясся от злобы, а к вечеру заболел и послал за "лекарем". Chapter 2. II Lyagavy Лягавый SO he must drive at full speed, and he had not the money for horses. He had forty copecks, and that was all, all that was left after so many years of prosperity! Итак, надо было "скакать", а денег на лошадей все-таки не было ни копейки, то есть были два двугривенных, и это все, - все, что оставалось от стольких лет прежнего благосостояния! But he had at home an old silver watch which had long ceased to go. Но у него лежали дома старые серебряные часы, давно уже переставшие ходить. He snatched it up and carried it to a Jewish watch maker who had a shop in the market-place. Он схватил их и снес к еврею-часовщику, помещавшемуся в своей лавчонке на базаре. The Jew gave him six roubles for it. Тот дал за них шесть рублей. "And I didn't expect that cried Mitya, ecstatically. (He was still in a state of ecstasy.) He seized his six roubles and ran home. "И того не ожидал!" - вскричал восхищенный Митя (он все продолжал быть в восхищении), схватил свои шесть рублей и побежал домой. At home he borrowed three roubles from the people of the house, who loved him so much that they were pleased to give it him, though it was all they had. Дома он дополнил сумму, взяв взаймы три рубля от хозяев, которые дали ему с удовольствием, несмотря на то, что отдавали последние свои деньги, до того любили его. Mitya in his excitement told them on the spot that his fate would be decided that day, and he described, in desperate haste, the whole scheme he had put before Samsonov, the latter's decision, his own hopes for the future, and so on. Митя в восторженном состоянии своем открыл им тут же, что решается судьба его, и рассказал им, ужасно спеша разумеется, почти весь свой "план", который только что представил Самсонову, затем решение Самсонова, будущие надежды свои и проч., и проч. These people had been told many of their lodger's secrets before, and so looked upon him as a gentleman who was not at all proud, and almost one of themselves. Хозяева и допрежь сего были посвящены во многие его тайны, потому-то и смотрели на него как на своего человека, совсем не гордого барина. Having thus collected nine roubles Mitya sent for posting-horses to take him to the Volovya station. Совокупив таким образом девять рублей, Митя послал за почтовыми лошадьми до Воловьей станции. This was how the fact came to be remembered and established that "at midday, on the day before the event, Mitya had not a farthing, and that he had sold his watch to get money and had borrowed three roubles from his landlord, all in the presence of witnesses." Но, таким образом, запомнился и обозначился факт, что "накануне некоторого события, в полдень, у Мити не было ни копейки и что он, чтобы достать денег, продал часы и занял три рубля у хозяев, и все при свидетелях". I note this fact, later on it will be apparent why I do so. Отмечаю этот факт заранее, потом разъяснится, для чего так делаю. Though he was radiant with the joyful anticipation that he would at last solve all his difficulties, yet, as he drew near Volovya station, he trembled at the thought of what Grushenka might be doing in his absence. Поскакав на Воловью станцию, Митя хоть и сиял от радостного предчувствия, что наконец-то кончит и развяжет "все эти дела", тем не менее трепетал и от страху: что станется теперь с Грушенькой в его отсутствие? What if she made up her mind to-day to go to Fyodor Pavlovitch? Ну как раз сегодня-то и решится наконец пойти к Федору Павловичу? This was why he had gone off without telling her and why he left orders with his landlady not to let out where he had gone, if anyone came to inquire for him. Вот почему он и уехал, ей не сказавшись и заказав хозяевам отнюдь не открывать, куда он делся, если откуда-нибудь придут его спрашивать. "I must, I must get back to-night," he repeated, as he was jolted along in the cart, "and I dare say I shall have to bring this Lyagavy back here... to draw up the deed." So mused Mitya, with a throbbing heart, but alas! his dreams were not fated to be carried out. "Непременно, непременно сегодня к вечеру надо вернуться, - повторял он, трясясь в телеге, - а этого Лягавого, пожалуй, и сюда притащить... для совершения этого акта..." - так, замирая душою, мечтал Митя, но увы, мечтаниям его слишком не суждено было совершиться по его "плану". To begin with, he was late, taking a short cut from Volovya station which turned out to be eighteen versts instead of twelve. Во-первых, он опоздал, отправившись с Воловьей станции проселком. Проселок оказался не в двенадцать, а в восемнадцать верст. Secondly, he did not find the priest at home at Ilyinskoe; he had gone off to a neighbouring village. Во-вторых, Ильинского батюшки он не застал дома, тот отлучился в соседнюю деревню. While Mitya, setting off there with the same exhausted horses, was looking for him, it was almost dark. Пока разыскал там его Митя, отправившись в эту соседнюю деревню все на тех же, уже измученных лошадях, наступила почти уже ночь. The priest, a shy and amiable looking little man, informed him at once that though Lyagavy had been staying with him at first, he was now at Suhoy Possyolok, that he was staying the night in the forester's cottage, as he was buying timber there too. Батюшка, робкий и ласковый на вид человечек, разъяснил ему немедленно, что этот Лягавый хоть и остановился было у него спервоначалу, но теперь находится в Сухом Поселке, там у лесного сторожа в избе сегодня ночует, потому что и там тоже лес торгует. At Mitya's urgent request that he would take him to Lyagavy at once, and by so doing "save him, so to speak," the priest agreed, after some demur, to conduct him to Suhoy Possyolok; his curiosity was obviously aroused. But, unluckily, he advised their going on foot, as it would not be "much over" a verst. На усиленные просьбы Мити сводить его к Лягавому сейчас же и "тем, так сказать, спасти его" батюшка хоть и заколебался вначале, но согласился, однако, проводить его в Сухой Поселок, видимо почувствовав любопытство; но, на грех, посоветовал дойти "пешечком", так как тут всего какая-нибудь верста "с небольшим излишком" будет. Mitya, of course, agreed, and marched off with his yard-long strides, so that the poor priest almost ran after him. Митя, разумеется, согласился и зашагал своими аршинными шагами, так что бедный батюшка почти побежал за ним. He was a very cautious man, though not old. Это был еще не старый и очень осторожный человечек. Mitya at once began talking to him, too, of his plans, nervously and excitedly asking advice in regard to Lyagavy, and talking all the way. Митя и с ним тотчас же заговорил о своих планах, горячо, нервно требовал советов насчет Лягавого и проговорил всю дорогу. The priest listened attentively, but gave little advice. Батюшка слушал внимательно, но посоветовал мало. He turned off Mitya's questions with: На вопросы Мити отвечал уклончиво: "I don't know. Ah, I can't say. How can I tell?" and so on. "Не знаю, ох не знаю, где же мне это знать", и т. д. When Mitya began to speak of his quarrel with his father over his inheritance, the priest was positively alarmed, as he was in some way dependent on Fyodor Pavlovitch. Когда Митя заговорил о своих контрах с отцом насчет наследства, то батюшка даже испугался, потому что состоял с Федором Павловичем в каких-то зависимых к нему отношениях. He inquired, however, with surprise, why he called the peasant-trader Gorstkin, Lyagavy, and obligingly explained to Mitya that, though the man's name really was Lyagavy, he was never called so, as he would be grievously offended at the name, and that he must be sure to call him Gorstkin, "or you'll do nothing with him; he won't even listen to you," said the priest in conclusion. С удивлением, впрочем, осведомился, почему он называет этого торгующего крестьянина Горсткина Лягавым, и разъяснил обязательно Мите, что хоть тот и впрямь Лягавый, но что он и не Лягавый, потому что именем этим жестоко обижается, и что называть его надо непременно Горсткиным, "иначе ничего с ним не совершите, да и слушать не станет", - заключил батюшка. Mitya was somewhat surprised for a moment, and explained that that was what Samsonov had called him. Митя несколько и наскоро удивился и объяснил, что так называл его сам Самсонов. On hearing this fact, the priest dropped the subject, though he would have done well to put into words his doubt whether, if Samsonov had sent him to that peasant, calling him Lyagavy, there was not something wrong about it and he was turning him into ridicule. Услышав про это обстоятельство, батюшка тотчас же этот разговор замял, хотя и хорошо бы сделал, если бы разъяснил тогда же Дмитрию Федоровичу догадку свою: что если сам Самсонов послал его к этому мужичку как к Лягавому, то не сделал ли сего почему-либо на смех и что нет ли чего тут неладного? But Mitya had no time to pause over such trifles. Но Мите некогда было останавливаться "на таких мелочах". He hurried, striding along, and only when he reached Suhoy Possyolok did he realise that they had come not one verst, nor one and a half, but at least three. This annoyed him, but he controlled himself. Он спешил, шагал и, только придя в Сухой Поселок, догадался, что прошли они не версту и не полторы, а наверное три; это его раздосадовало, но он стерпел. They went into the hut. Вошли в избу. The forester lived in one half of the hut, and Gorstkin was lodging in the other, the better room the other side of the passage. Лесник, знакомый батюшки, помещался в одной половине избы, а в другой, чистой половине, через сени, расположился Горсткин. They went into that room and lighted a tallow candle. Вошли в эту чистую избу и засветили сальную свечку. The hut was extremely overheated. Изба была сильно натоплена. On the table there was a samovar that had gone out, a tray with cups, an empty rum bottle, a bottle of vodka partly full, and some half-eaten crusts of wheaten bread. На сосновом столе стоял потухший самовар, тут же поднос с чашками, допитая бутылка рому, не совсем допитый штоф водки и объедки пшеничного хлеба. The visitor himself lay stretched at full length on the bench, with his coat crushed up under his head for a pillow, snoring heavily. Сам же приезжий лежал протянувшись на скамье, со скомканною верхнею одежонкой под головами вместо подушки, и грузно храпел. Mitya stood in perplexity. Митя стал в недоумении. "Of course, I must wake him. My business is too important. I've come in such haste. I'm in a hurry to get back to-day," he said in great agitation. But the priest and the forester stood in silence, not giving their opinion. "Конечно, надо будить: мое дело слишком важное, я так спешил, я спешу сегодня же воротиться", - затревожился Митя; но батюшка и сторож стояли молча, не высказывая своего мнения. Mitya went up and began trying to wake him himself; he tried vigorously, but the sleeper did not wake. Митя подошел и принялся будить сам, принялся энергически, но спящий не пробуждался. "He's drunk," Mitya decided. "Good Lord! What am I to do? What am I to do?" "Он пьян, - решил Митя, - но что же мне делать, Господи, что же мне делать!" And, terribly impatient, he began pulling him by the arms, by the legs, shaking his head, lifting him up and making him sit on the bench. Yet, after prolonged exertions, he could only succeed in getting the drunken man to utter absurd grunts, and violent, but inarticulate oaths. И вдруг в страшном нетерпении принялся дергать спящего за руки, за ноги, раскачивать его за голову, приподымать и садить на лавку и все-таки после весьма долгих усилий добился лишь того, что тот начал нелепо мычать и крепко, хотя и неясно выговаривая, ругаться. "No, you'd better wait a little," the priest pronounced at last, "for he's obviously not in a fit state." - Нет, уж вы лучше повремените, - изрек наконец батюшка, - потому он видимо не в состоянии. "He's been drinking the whole day," the forester chimed in. - Весь день пил, - отозвался сторож. "Good heavens!" cried Mitya. "If only you knew how important it is to me and how desperate I am!" - Боже! - вскрикивал Митя, - если бы вы только знали, как мне необходимо и в каком я теперь отчаянии! "No, you'd better wait till morning," the priest repeated. - Нет, уж лучше бы вам повременить до утра, -повторил батюшка. "Till morning? - До утра? Mercy! that's impossible!" And in his despair he was on the point of attacking the sleeping man again, but stopped short at once, realising the uselessness of his efforts. Помилосердуйте, это невозможно! - И в отчаянии он чуть было опять не бросился будить пьяницу, но тотчас оставил, поняв всю бесполезность усилий. The priest said nothing, the sleepy forester looked gloomy. Батюшка молчал, заспанный сторож был мрачен. "What terrible tragedies real life contrives for people," said Mitya, in complete despair. - Какие страшные трагедии устраивает с людьми реализм! - проговорил Митя в совершенном отчаянии. The perspiration was streaming down his face. Пот лился с его лица. The priest seized the moment to put before him, very reasonably, that, even if he succeeded in wakening the man, he would still be drunk and incapable of conversation. "And your business is important," he said, "so you'd certainly better put it off till morning." Воспользовавшись минутой, батюшка весьма резонно изложил, что хотя бы и удалось разбудить спящего, но, будучи пьяным, он все же не способен ни к какому разговору, "а у вас дело важное, так уж вернее бы оставить до утреца...". With a gesture of despair Mitya agreed. Митя развел руками и согласился. "Father, I will stay here with a light, and seize the favourable moment. - Я, батюшка, останусь здесь со свечой и буду ловить мгновение. As soon as he wakes I'll begin. I'll pay you for the light," he said to the forester, "for the night's lodging, too; you'll remember Dmitri Karamazov. Пробудится, и тогда я начну... За свечку я тебе заплачу, - обратился он к сторожу, - за постой тоже, будешь помнить Дмитрия Карамазова. Only Father, I don't know what we're to do with you. Where will you sleep?" Вот только с вами, батюшка, не знаю теперь как быть: где же вы ляжете? "No, I'm going home. - Нет, я уж к себе-с. I'll take his horse and get home," he said, indicating the forester. "And now I'll say good-bye. I wish you all success." Я вот на его кобылке и доеду, - показал он на сторожа. - Засим прощайте-с, желаю вам полное удовольствие получить. So it was settled. Так и порешили. The priest rode off on the forester's horse, delighted to escape, though he shook his head uneasily, wondering whether he ought not next day to inform his benefactor Fyodor Pavlovitch of this curious incident, "or he may in an unlucky hour hear of it, be angry, and withdraw his favour." Батюшка отправился на кобылке, обрадованный, что наконец отвязался, но все же смятенно покачивая головой и раздумывая: не надо ли будет завтра заблаговременно уведомить о сем любопытном случае благодетеля Федора Павловича, "а то, неровен час, узнает, осердится и милости прекратит". The forester, scratching himself, went back to his room without a word, and Mitya sat on the bench to "catch the favourable moment," as he expressed it. Сторож, почесавшись, молча отправился в свою избу, а Митя сел на лавку ловить, как он выразился, мгновение. Profound dejection clung about his soul like a heavy mist. Глубокая тоска облегла, как тяжелый туман, его душу. A profound, intense dejection! Глубокая, страшная тоска! He sat thinking, but could reach no conclusion. Он сидел, думал, но обдумать ничего не мог. The candle burnt dimly, a cricket chirped; it became insufferably close in the overheated room. Свечка нагорала, затрещал сверчок, в натопленной комнате становилось нестерпимо душно. He suddenly pictured the garden, the path behind the garden, the door of his father's house mysteriously opening and Grushenka running in. He leapt up from the bench. Ему вдруг представился сад, ход за садом, у отца в доме таинственно отворяется дверь, а в дверь пробегает Грушенька... Он вскочил с лавки. "It's a tragedy!" he said, grinding his teeth. Mechanically he went up to the sleeping man and looked in his face. - Трагедия! - проговорил он, скрежеща зубами, машинально подошел к спящему и стал смотреть на его лицо. He was a lean, middle-aged peasant, with a very long face, flaxen curls, and a long, thin, reddish beard, wearing a blue cotton shirt and a black waistcoat, from the pocket of which peeped the chain of a silver watch. Это был сухопарый, еще не старый мужик, с весьма продолговатым лицом, в русых кудрях и с длинною тоненькою рыжеватою бородкой, в ситцевой рубахе и в черном жилете, из кармана которого выглядывала цепочка от серебряных часов. Mitya looked at his face with intense hatred, and for some unknown reason his curly hair particularly irritated him. Митя рассматривал эту физиономию со страшною ненавистью, и ему почему-то особенно ненавистно было, что он в кудрях. What was insufferably humiliating was that, after leaving things of such importance and making such sacrifices, he, Mitya, utterly worn out, should with business of such urgency be standing over this dolt on whom his whole fate depended, while he snored as though there were nothing the matter, as though he'd dropped from another planet. Главное то было нестерпимо обидно, что вот он, Митя, стоит над ним со своим неотложным делом, столько пожертвовав, столько бросив, весь измученный, а этот тунеядец, "от которого зависит теперь вся судьба моя, храпит как ни в чем не бывало, точно с другой планеты". "Oh, the irony of fate!" cried Mitya, and, quite losing his head, he fell again to rousing the tipsy peasant. "О, ирония судьбы!" - воскликнул Митя и вдруг, совсем потеряв голову, бросился опять будить пьяного мужика. He roused him with a sort of ferocity, pulled at him, pushed him, even beat him; but after five minutes of vain exertions, he returned to his bench in helpless despair, and sat down. Он будил его с каким-то остервенением, рвал его, толкал, даже бил, но, провозившись минут пять и опять ничего не добившись, в бессильном отчаянии воротился на свою лавку и сел. "Stupid! Stupid!" cried Mitya. "And how dishonourable it all is!" something made him add. - Глупо, глупо! - восклицал Митя, - и... как это все бесчестно! - прибавил он вдруг почему-то. His head began to ache horribly. У него страшно начала болеть голова: "Should he fling it up and go away altogether?" he wondered. "No, wait till to-morrow now. "Бросить разве? Уехать совсем, - мелькнуло в уме его. - Нет уж, до утра. I'll stay on purpose. Вот нарочно же останусь, нарочно! What else did I come for? Besides, I've no means of going. How am I to get away from here now? Oh, the idiocy of it" But his head ached more and more. Зачем же я и приехал после того? Да и уехать не на чем, как теперь отсюда уедешь, о, бессмыслица!" Голова его, однако, разбаливалась все больше и больше. He sat without moving, and unconsciously dozed off and fell asleep as he sat. Неподвижно сидел он и уже не помнил, как задремал и вдруг сидя заснул. He seemed to have slept for two hours or more. По-видимому, он спал часа два или больше. He was waked up by his head aching so unbearably that he could have screamed. Очнулся же от нестерпимой головной боли, нестерпимой до крику. There was a hammering in his temples, and the top of his head ached. It was a long time before he could wake up fully and understand what had happened to him. В висках его стучало, темя болело; очнувшись, он долго еще не мог войти в себя совершенно и осмыслить, что с ним такое произошло. At last he realised that the room was full of charcoal fumes from the stove, and that he might die of suffocation. Наконец-то догадался, что в натопленной комнате страшный угар и что он, может быть, мог умереть. And the drunken peasant still lay snoring. The candle guttered and was about to go out. А пьяный мужик все лежал и храпел; свечка оплыла и готова была погаснуть. Mitya cried out, and ran staggering across the passage into the forester's room. Митя закричал и бросился, шатаясь, через сени в избу сторожа. The forester waked up at once, but hearing that the other room was full of fumes, to Mitya's surprise and annoyance, accepted the fact with strange unconcern, though he did go to see to it. Тот скоро проснулся, но услыхав, что в другой избе угар, хотя и пошел распорядиться, но принял факт до странности равнодушно, что обидно удивило Митю. "But he's dead, he's dead! and... what am I to do then?" cried Mitya frantically. -Но он умер, он умер, и тогда... что тогда?-восклицал пред ним в исступлении Митя. They threw open the doors, opened a window and the chimney. Mitya brought a pail of water from the passage. First he wetted his own head, then, finding a rag of some sort, dipped it into the water, and put it on Lyagavy's head. Двери растворили, отворили окно, открыли трубу, Митя притащил из сеней ведро с водой, сперва намочил голову себе, а затем, найдя какую-то тряпку, окунул ее в воду и приложил к голове Лягавого. The forester still treated the matter contemptuously, and when he opened the window said grumpily: Сторож же продолжал относиться ко всему событию как-то даже презрительно и, отворив окно, произнес угрюмо: "It'll be all right, now." He went back to sleep, leaving Mitya a lighted lantern. "Ладно и так" - и пошел опять спать, оставив Мите зажженный железный фонарь. Mitya fussed about the drunken peasant for half an hour, wetting his head, and gravely resolved not to sleep all night. But he was so worn out that when he sat down for a moment to take breath, he closed his eyes, unconsciously stretched himself full length on the bench and slept like the dead. Митя провозился с угоревшим пьяницей с полчаса, все намачивая ему голову, и серьезно уже намеревался не спать всю ночь, но, измучившись, присел как-то на одну минутку, чтобы перевести дух, и мгновенно закрыл глаза, затем тотчас же бессознательно протянулся на лавке и заснул как убитый. It was dreadfully late when he waked. Проснулся он ужасно поздно. It was somewhere about nine o'clock. Было примерно уже часов девять утра. The sun was shining brightly in the two little windows of the hut. Солнце ярко сияло в два оконца избушки. The curly-headed peasant was sitting on the bench and had his coat on. Вчерашний кудрявый мужик сидел на лавке, уже одетый в поддевку. He had another samovar and another bottle in front of him. Пред ним стоял новый самовар и новый штоф. Yesterday's bottle had already been finished, and the new one was more than half empty. Старый вчерашний был уже допит, а новый опорожнен более чем наполовину. Mitya jumped up and saw at once that the cursed peasant was drunk again, hopelessly and incurably. Митя вскочил и мигом догадался, что проклятый мужик пьян опять, пьян глубоко и невозвратимо. He stared at him for a moment with wide opened eyes. Он глядел на него с минуту, выпучив глаза. The peasant was silently and slyly watching him, with insulting composure, and even a sort of contemptuous condescension, so Mitya fancied. Мужик же поглядывал на него молча и лукаво, с каким-то обидным спокойствием, даже с презрительным каким-то высокомерием, как показалось Мите. He rushed up to him. Он бросился к нему. "Excuse me, you see... I... you've most likely heard from the forester here in the hut. I'm Lieutenant Dmitri Karamazov, the son of the old Karamazov whose copse you are buying." -Позвольте, видите... я... вы, вероятно, слышали от здешнего сторожа в той избе: я поручик Дмитрий Карамазов, сын старика Карамазова, у которого вы изволите рощу торговать... "That's a lie!" said the peasant, calmly and confidently. - Это ты врешь! - вдруг твердо и спокойно отчеканил мужик. "A lie? - Как вру? You know Fyodor Pavlovitch?" Федора Павловича изволите знать? "I don't know any of your Fyodor Pavlovitches," said the peasant, speaking thickly. - Никакого твоего Федора Павловича не изволю знать, - как-то грузно ворочая языком, проговорил мужик. "You're bargaining with him for the copse, for the copse. Do wake up, and collect yourself. - Рощу, рощу вы у него торгуете; да проснитесь, опомнитесь. Father Pavel of Ilyinskoe brought me here. You wrote to Samsonov, and he has sent me to you," Mitya gasped breathlessly. Отец Павел Ильинский меня проводил сюда... Вы к Самсонову писали, и он меня к вам прислал... -задыхался Митя. "You're lying!" Lyagavy blurted out again. - В-врешь! - отчеканил опять Лягавый. Mitya's legs went cold. У Мити похолодели ноги. "For mercy's sake! It isn't a joke! - Помилосердуйте, ведь это не шутка! You're drunk, perhaps. Вы, может быть, хмельны. Yet you can speak and understand... or else... I understand nothing!" Вы можете же, наконец, говорить, понимать... иначе... иначе я ничего не понимаю! "You're a painter!" -Ты красильщик! "For mercy's sake! I'm Karamazov, Dmitri Karamazov. I have an offer to make you, an advantageous offer... very advantageous offer, concerning the copse!" - Помилосердуйте, я Карамазов, Дмитрий Карамазов, имею к вам предложение... выгодное предложение... весьма выгодное... именно по поводу рощи. The peasant stroked his beard importantly. Мужик важно поглаживал бороду. "No, you've contracted for the job and turned out a scamp. - Нет, ты подряд снимал и подлец вышел. You're a scoundrel!" Ты подлец! "I assure you you're mistaken," cried Mitya, wringing his hands in despair. - Уверяю же вас, что вы ошибаетесь! - в отчаянии ломал руки Митя. The peasant still stroked his beard, and suddenly screwed up his eyes cunningly. Мужик все гладил бороду и вдруг лукаво прищурил глаза. "No, you show me this: you tell me the law that allows roguery. D'you hear? - Нет, ты мне вот что укажи: укажи ты мне такой закон, чтобы позволено было пакости строить, слышишь ты! You're a scoundrel! Do you understand that?" Ты подлец, понимаешь ты это? Mitya stepped back gloomily, and suddenly "something seemed to hit him on the head," as he said afterwards. Митя мрачно отступил, и вдруг его как бы "что-то ударило по лбу", как он сам потом выразился. In an instant a light seemed to dawn in his mind, "a light was kindled and I grasped it all." В один миг произошло какое-то озарение в уме его, "загорелся светоч, и я все постиг". He stood, stupefied, wondering how he, after all a man of intelligence, could have yielded to such folly, have been led into such an adventure, and have kept it up for almost twenty-four hours, fussing round this Lyagavy, wetting his head. В остолбенении стоял он, недоумевая, как мог он, человек все же умный, поддаться на такую глупость, втюриться в этакое приключение и продолжать все это почти целые сутки, возиться с этим Лягавым, мочить ему голову... "Why, the man's drunk, dead drunk, and he'll go on drinking now for a week; what's the use of waiting here? "Ну, пьян человек, пьян до чертиков и будет пить запоем еще неделю - чего же тут ждать? And what if Samsonov sent me here on purpose? А что, если Самсонов меня нарочно прислал сюда? What if she- ? Oh God, what have I done?" А что, если она... О Боже, что я наделал!.." The peasant sat watching him and grinning. Мужик сидел, глядел на него и посмеивался. Another time Mitya might have killed the fool in a fury, but now he felt as weak as a child. Будь другой случай, и Митя, может быть, убил бы этого дурака со злости, но теперь он весь сам ослабел как ребенок. He went quietly to the bench, took up his overcoat, put it on without a word, and went out of the hut. Тихо подошел он к лавке, взял свое пальто, молча надел его и вышел из избы. He did not find the forester in the next room; there was no one there. В другой избе сторожа он не нашел, никого не было. He took fifty copecks in small change out of his pocket and put them on the table for his night's lodging, the candle, and the trouble he had given. Он вынул из кармана мелочью пятьдесят копеек и положил на стол, за ночлег, за свечку и за беспокойство. Coming out of the hut he saw nothing but forest all round. Выйдя из избы, он увидал, что кругом только лес и ничего больше. He walked at hazard, not knowing which way to turn out of the hut, to the right or to the left. Hurrying there the evening before with the priest, he had not noticed the road. Он пошел наугад, даже не помня, куда поворотить из избы - направо или налево; вчера ночью, спеша сюда с батюшкой, он дороги не заметил. He had no revengeful feeling for anybody, even for Samsonov, in his heart. Никакой мести ни к кому не было в душе его, даже к Самсонову. He strode along a narrow forest path, aimless, dazed, without heeding where he was going. Он шагал по узенькой лесной дорожке бессмысленно, потерянно, с "потерянною идеей" и совсем не заботясь о том, куда идет. A child could have knocked him down, so weak was he in body and soul. Его мог побороть встречный ребенок, до того он вдруг обессилел душой и телом. He got out of the forest somehow, however, and a vista of fields, bare after the harvest, stretched as far as the eye could see. Кое-как он, однако, из лесу выбрался: предстали вдруг сжатые обнаженные поля на необозримом пространстве. "What despair! What death all round!" he repeated, striding on and on. "Какое отчаяние, какая смерть кругом!" -повторял он, все шагая вперед и вперед. He was saved by meeting an old merchant who was being driven across country in a hired trap. Его спасли проезжие: извозчик вез по проселку какого-то старичка купца. When he overtook him, Mitya asked the way and it turned out that the old merchant, too, was going to Volovya. Когда поровнялись, Митя спросил про дорогу, и оказалось, что те тоже едут на Воловью. After some discussion Mitya got into the trap. Вступили в переговоры и посадили Митю попутчиком. Three hours later they arrived. Часа через три доехали. At Volovya, Mitya at once ordered posting-horses to drive to the town, and suddenly realised that he was appallingly hungry. На Воловьей станции Митя тотчас же заказал почтовых в город, а сам вдруг догадался, что до невозможности голоден. While the horses were being harnessed, an omelette was prepared for him. Пока впрягали лошадей, ему смастерили яичницу. He ate it all in an instant, ate a huge hunk of bread, ate a sausage, and swallowed three glasses of vodka. Он мигом съел ее всю, съел весь большой ломоть хлеба, съел нашедшуюся колбасу и выпил три рюмки водки. After eating, his spirits and his heart grew lighter. Подкрепившись, он ободрился, и в душе его опять прояснело. He flew towards the town, urged on the driver, and suddenly made a new and "unalterable" plan to procure that "accursed money" before evening. Он летел по дороге, погонял ямщика и вдруг составил новый, и уже "непреложный", план, как достать еще сегодня же до вечера "эти проклятые деньги". "And to think, only to think that a man's life should be ruined for the sake of that paltry three thousand!" he cried, contemptuously. "I'll settle it to-day." "И подумать, только подумать, что из-за этих ничтожных трех тысяч пропадает судьба человеческая! - воскликнул он презрительно. -Сегодня же порешу!" And if it had not been for the thought of Grushenka and of what might have happened to her, which never left him, he would perhaps have become quite cheerful again.... И если бы только не беспрерывная мысль о Г рушеньке и о том, не случилось ли с ней чего, то он стал бы, может быть, опять совсем весел. But the thought of her was stabbing him to the heart every moment, like a sharp knife. Но мысль о ней вонзалась в его душу поминутно как острый нож. At last they arrived, and Mitya at once ran to Grushenka. Наконец приехали, и Митя тотчас же побежал к Грушеньке. Chapter 3. III Gold Mines Золотые прииски THIS was the visit of Mitya of which Grushenka had spoken to Rakitin with such horror. Это было именно то посещение Мити, про которое Г рушенька с таким страхом рассказывала Ракитину. She was just then expecting the "message," and was much relieved that Mitya had not been to see her that day or the day before. She hoped that "please God he won't come till I'm gone away," and he suddenly burst in on her. Она тогда ожидала своей "эстафеты" и очень рада была, что Митя ни вчера, ни сегодня не приходил, надеялась, что авось Бог даст не придет до ее отъезда, а он вдруг и нагрянул. The rest we know already. To get him off her hands she suggested at once that he should walk with her to Samsonov's, where she said she absolutely must go "to settle his accounts," and when Mitya accompanied her at once, she said good-bye to him at the gate, making him promise to come at twelve o'clock to take her home again. Дальнейшее нам известно: чтобы сбыть его с рук, она мигом уговорила его проводить ее к Кузьме Самсонову, куда будто бы ей ужасно надо было идти "деньги считать", и когда Митя ее тотчас же проводил, то, прощаясь с ним у ворот Кузьмы, взяла с него обещание прийти за нею в двенадцатом часу, чтобы проводить ее обратно домой. Mitya, too, was delighted at this arrangement. Митя этому распоряжению тоже был рад: If she was sitting at Samsonov's she could not be going to Fyodor Pavlovitch's, "if only she's not lying," he added at once. "Просидит у Кузьмы, значит, не пойдет к Федору Павловичу... если только не лжет", - прибавил он тотчас же. But he thought she was not lying from what he saw. Но на его глаз, кажется, не лгала. He was that sort of jealous man who, in the absence of the beloved woman, at once invents all sorts of awful fancies of what may be happening to her, and how she may be betraying him, but, when shaken, heartbroken, convinced of her faithlessness, he runs back to her, at the first glance at her face, her gay, laughing, affectionate face, he revives at once, lays aside all suspicion and with joyful shame abuses himself for his jealousy. Он был именно такого свойства ревнивец, что в разлуке с любимою женщиной тотчас же навыдумывал бог знает каких ужасов о том, что с нею делается и как она ему там "изменяет", но, прибежав к ней опять, потрясенный, убитый, уверенный уже безвозвратно, что она успела-таки ему изменить, с первого же взгляда на ее лицо, на смеющееся, веселое и ласковое лицо этой женщины, - тотчас же возрождался духом, тотчас же терял всякое подозрение и с радостным стыдом бранил себя сам за ревность. After leaving Grushenka at the gate he rushed home. Проводив Грушеньку, он бросился к себе домой. Oh, he had so much still to do that day! О, ему столько еще надо было успеть сегодня сделать! But a load had been lifted from his heart, anyway. Но по крайней мере от сердца отлегло. "Now I must only make haste and find out from Smerdyakov whether anything happened there last night, whether, by any chance, she went to Fyodor Pavlovitch; ough!" floated through his mind. "Вот только надо бы поскорее узнать от Смердякова, не было ли чего там вчера вечером, не приходила ли она, чего доброго, к Федору Павловичу, ух!" - пронеслось в его голове. Before he had time to reach his lodging, jealousy had surged up again in his restless heart. Так что не успел он еще добежать к себе на квартиру, как ревность уже опять закопошилась в неугомонном сердце его. Jealousy! "Othello was not jealous, he was trustful," observed Pushkin. And that remark alone is enough to show the deep insight of our great poet. Ревность! "Отелло не ревнив, он доверчив", -заметил Пушкин, и уже одно это замечание свидетельствует о необычайной глубине ума нашего великого поэта. Othello's soul was shattered and his whole outlook clouded simply because his ideal was destroyed. У Отелло просто разможжена душа и помутилось все мировоззрение его, потому что погиб его идеал. But Othello did not begin hiding, spying, peeping. He was trustful, on the contrary. Но Отелло не станет прятаться, шпионить, подглядывать: он доверчив. He had to be led up, pushed on, excited with great difficulty before he could entertain the idea of deceit. Напротив, его надо было наводить, наталкивать, разжигать с чрезвычайными усилиями, чтоб он только догадался об измене. The truly jealous man is not like that. Не таков истинный ревнивец. It is impossible to picture to oneself the shame and moral degradation to which the jealous man can descend without a qualm of conscience. Невозможно даже представить себе всего позора и нравственного падения, с которыми способен ужиться ревнивец безо всяких угрызений совести. And yet it's not as though the jealous were all vulgar and base souls. И ведь не то чтоб это были все пошлые и грязные души. On the contrary, a man of lofty feelings, whose love is pure and full of self-sacrifice, may yet hide under tables, bribe the vilest people, and be familiar with the lowest ignominy of spying and eavesdropping. Напротив, с сердцем высоким, с любовью чистою, полною самопожертвования, можно в то же время прятаться под столы, подкупать подлейших людей и уживаться с самою скверною грязью шпионства и подслушивания. Othello was incapable of making up his mind to faithlessness- not incapable of forgiving it, but of making up his mind to it- though his soul was as innocent and free from malice as a babe's. Отелло не мог бы ни за что примириться с изменой, - не простить не мог бы, а примириться, - хотя душа его незлобива и невинна, как душа младенца. It is not so with the really jealous man. It is hard to imagine what some jealous men can make up their mind to and overlook, and what they can forgive! Не то с настоящим ревнивцем: трудно представить себе, с чем может ужиться и примириться и что может простить иной ревнивец! The jealous are the readiest of all to forgive, and all women know it. Ревнивцы-то скорее всех и прощают, и это знают все женщины. The jealous man can forgive extraordinarily quickly (though, of course, after a violent scene), and he is able to forgive infidelity almost conclusively proved, the very kisses and embraces he has seen, if only he can somehow be convinced that it has all been "for the last time," and that his rival will vanish from that day forward, will depart to the ends of the earth, or that he himself will carry her away somewhere, where that dreaded rival will not get near her. Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется, после страшной сцены вначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти измену, уже виденные им самим объятия и поцелуи, если бы, например, он в то же время мог как-нибудь увериться, что это было "в последний раз" и что соперник его с этого часа уже исчезнет, уедет на край земли, или что сам он увезет ее куда-нибудь в такое место, куда уж больше не придет этот страшный соперник. Of course the reconciliation is only for an hour. For, even if the rival did disappear next day, he would invent another one and would be jealous of him. Разумеется, примирение произойдет лишь на час, потому что если бы даже и в самом деле исчез соперник, то завтра же он изобретет другого, нового и приревнует к новому. And one might wonder what there was in a love that had to be so watched over, what a love could be worth that needed such strenuous guarding. И казалось бы, что в той любви, за которою надо так подсматривать, и чего стоит любовь, которую надобно столь усиленно сторожить? But that the jealous will never understand. And yet among them are men of noble hearts. Но вот этого-то никогда и не поймет настоящий ревнивец, а между тем между ними, право, случаются люди даже с сердцами высокими. It is remarkable, too, that those very men of noble hearts, standing hidden in some cupboard, listening and spying, never feel the stings of conscience at that moment, anyway, though they understand clearly enough with their "noble hearts" the shameful depths to which they have voluntarily sunk. Замечательно еще то, что эти самые люди с высокими сердцами, стоя в какой-нибудь каморке, подслушивая и шпионя, хоть и понимают ясно "высокими сердцами своими" весь срам, в который они сами добровольно залезли, но, однако, в ту минуту по крайней мере, пока стоят в этой каморке, никогда не чувствуют угрызений совести. At the sight of Grushenka, Mitya's jealousy vanished, and, for an instant he became trustful and generous, and positively despised himself for his evil feelings. У Мити при виде Г рушеньки пропадала ревность, и на мгновение он становился доверчив и благороден, даже сам презирал себя за дурные чувства. But it only proved that, in his love for the woman, there was an element of something far higher than he himself imagined, that it was not only a sensual passion, not only the "curve of her body," of which he had talked to Alyosha. Но это значило только, что в любви его к этой женщине заключалось нечто гораздо высшее, чем он сам предполагал, а не одна лишь страстность, не один лишь "изгиб тела", о котором он толковал Алеше. But, as soon as Grushenka had gone, Mitya began to suspect her of all the low cunning of faithlessness, and he felt no sting of conscience at it. Но зато, когда исчезала Грушенька, Митя тотчас же начинал опять подозревать в ней все низости и коварства измены. Угрызений же совести никаких при этом не чувствовал. And so jealousy surged up in him again. Итак, ревность закипела в нем снова. He had, in any case, to make haste. Во всяком случае, надо было спешить. The first thing to be done was to get hold of at least a small, temporary loan of money. Первым делом надо было достать хоть капельку денег на перехватку. The nine roubles had almost all gone on his expedition. And, as we all know, one can't take a step without money. Вчерашние девять рублей почти все ушли на проезд, а совсем без денег, известно, никуда шагу ступить нельзя. But he had thought over in the cart where he could get a loan. Но он вместе с новым планом своим обдумал, где достать и на перехватку, еще давеча на телеге. He had a brace of fine duelling pistols in a case, which he had not pawned till then because he prized them above all his possessions. У него была пара хороших дуэльных пистолетов с патронами, и если до сих пор он ее не заложил, то потому, что любил эту вещь больше всего, что имел. In the Metropolis tavern he had some time since made acquaintance with a young official and had learnt that this very opulent bachelor was passionately fond of weapons. He used to buy pistols, revolvers, daggers, hang them on his wall and show them to acquaintances. He prided himself on them, and was quite a specialist on the mechanism of the revolver. В трактире "Столичный город" он уже давно слегка познакомился с одним молодым чиновником и как-то узнал в трактире же, что этот холостой и весьма достаточный чиновник до страсти любит оружие, покупает пистолеты, револьверы, кинжалы, развешивает у себя по стенам, показывает знакомым, хвалится, мастер растолковать систему револьвера, как его зарядить, как выстрелить, и проч. Mitya, without stopping to think, went straight to him, and offered to pawn his pistols to him for ten roubles. Долго не думая, Митя тотчас к нему отправился и предложил ему взять в заклад пистолеты за десять рублей. The official, delighted, began trying to persuade him to sell them outright. But Mitya would not consent, so the young man gave him ten roubles, protesting that nothing would induce him to take interest. Чиновник с радостью стал уговаривать его совсем продать, но Митя не согласился, и тот выдал ему десять рублей, заявив, что процентов не возьмет ни за что. They parted friends. Расстались приятелями. Mitya was in haste; he rushed towards Fyodor Pavlovitch's by the back way, to his arbour, to get hold of Smerdyakov as soon as possible. Митя спешил, он устремился к Федору Павловичу на зады, в свою беседку, чтобы вызвать поскорее Смердякова. In this way the fact was established that three or four hours before a certain event, of which I shall speak later on, Mitya had not a farthing, and pawned for ten roubles a possession he valued, though, three hours later, he was in possession of thousands.... But I am anticipating. Но таким образом опять получился факт, что всего за три, за четыре часа до некоторого приключения, о котором будет мною говорено ниже, у Мити не было ни копейки денег, и он за десять рублей заложил любимую вещь, тогда как вдруг, через три часа, оказались в руках его тысячи... Но я забегаю вперед. From Marya Kondratyevna (the woman living near Fyodor Pavlovitch's) he learned the very disturbing fact of Smerdyakov's illness. У Марьи Кондратьевны (соседки Федора Павловича) его ожидало чрезвычайно поразившее и смутившее его известие о болезни Смердякова. He heard the story of his fall in the cellar, his fit, the doctor's visit, Fyodor Pavlovitch's anxiety; he heard with interest, too, that his brother Ivan had set off that morning for Moscow. Он выслушал историю о падении в погреб, затем о падучей, приезде доктора, заботах Федора Павловича; с любопытством узнал и о том, что брат Иван Федорович уже укатил давеча утром в Москву. "Then he must have driven through Volovya before me," thought Dmitri, but he was terribly distressed about Smerdyakov. "What will happen now? Who'll keep watch for me? Who'll bring me word?" he thought. "Должно быть, раньше меня проехал через Воловью, - подумал Дмитрий Федорович, но Смердяков его беспокоил ужасно: - Как же теперь, кто сторожить будет, кто мне передаст?" He began greedily questioning the women whether they had seen anything the evening before. С жадностью начал он расспрашивать этих женщин, не заметили ль они чего вчера вечером? They quite understood what he was trying to find out, and completely reassured him. No one had been there. Ivan Fyodorovitch had been there that night; everything had been perfectly as usual. Те очень хорошо понимали, о чем он разузнает, и разуверили его вполне: никого не было, ночевал Иван Федорович, "все было в совершенном порядке". Mitya grew thoughtful. Митя задумался. He would certainly have to keep watch to-day, but where? Here or at Samsonov's gate? Без сомнения, надо и сегодня караулить, но где: здесь или у ворот Самсонова? He decided that he must be on the lookout both here and there, and meanwhile... meanwhile... The difficulty was that he had to carry out the new plan that he had made on the journey back. He was sure of its success, but he must not delay acting upon it. Он решил, что и здесь и там, все по усмотрению, а пока, пока... Дело в том, что теперь стоял пред ним этот "план", давешний, новый и уже верный план, выдуманный им на телеге и откладывать исполнение которого было уже невозможно. Mitya resolved to sacrifice an hour to it: "In an hour I shall know everything, I shall settle everything, and then, then, then, first of all to Samsonov's. I'll inquire whether Grushenka's there and instantly be back here again, stay till eleven, and then to Samsonov's again to bring her home." Митя решил пожертвовать на это час: "в час все порешу, все узнаю и тогда, тогда, во-первых, в дом к Самсонову, справлюсь, там ли Грушенька, и мигом обратно сюда, и до одиннадцати часов здесь, а потом опять за ней к Самсонову, чтобы проводить ее обратно домой". This was what he decided. Вот как он решил. He flew home, washed, combed his hair, brushed his clothes, dressed, and went to Madame Hohlakov's. Он полетел домой, умылся, причесался, вычистил платье, оделся и отправился к госпоже Хохлаковой. Alas! he had built his hopes on her. Увы, "план" его был тут. He had resolved to borrow three thousand from that lady. Он решился занять три тысячи у этой дамы. And what was more, he felt suddenly convinced that she would not refuse to lend it to him. И главное, у него вдруг, как-то внезапно, явилась необыкновенная уверенность, что она ему не откажет. It may be wondered why, if he felt so certain, he had not gone to her at first, one of his own sort, so to speak, instead of to Samsonov, a man he did not know, who was not of his own class, and to whom he hardly knew how to speak. Может быть, подивятся тому, что если была такая уверенность, то почему же он заранее не пошел сюда, так сказать в свое общество, а направился к Самсонову, человеку склада чужого, с которым он даже и не знал, как говорить. But the fact was that he had never known Madame Hohlakov well, and had seen nothing of her for the last month, and that he knew she could not endure him. Но дело в том, что с Хохлаковой он в последний месяц совсем почти раззнакомился, да и прежде знаком был мало и, сверх того, очень знал, что и сама она его терпеть не может. She had detested him from the first because he was engaged to Katerina Ivanovna, while she had, for some reason, suddenly conceived the desire that Katerina Ivanovna should throw him over, and marry the "charming, chivalrously refined Ivan, who had such excellent manners." Эта дама возненавидела его с самого начала просто за то, что он жених Катерины Ивановны, тогда как ей почему-то вдруг захотелось, чтобы Катерина Ивановна его бросила и вышла замуж за "милого, рыцарски образованного Ивана Федоровича, у которого такие прекрасные манеры". Mitya's manners she detested. Манеры же Мити она ненавидела. Mitya positively laughed at her, and had once said about her that she was just as lively and at her ease as she was uncultivated. Митя даже смеялся над ней и раз как-то выразился про нее, что эта дама "настолько жива и развязна, насколько необразованна". But that morning in the cart a brilliant idea had struck him: И вот давеча утром, на телеге, его озарила самая яркая мысль: "If she is so anxious I should not marry Katerina Ivanovna" (and he knew she was positively hysterical upon the subject) "why should she refuse me now that three thousand, just to enable me to leave Katya and get away from her for ever. "Да если уж она так не хочет, чтоб я женился на Катерине Ивановне, и не хочет до такой степени (он знал, что почти до истерики), то почему бы ей отказать мне теперь в этих трех тысячах, именно для того, чтоб я на эти деньги мог, оставив Катю, укатить навеки отсюдова? These spoilt fine ladies, if they set their hearts on anything, will spare no expense to satisfy their caprice. Эти избалованные высшие дамы, если уж захотят чего до капризу, то уж ничего не щадят, чтобы вышло по-ихнему. Besides, she's so rich," Mitya argued. Она же к тому так богата", - рассуждал Митя. As for his "plan" it was just the same as before; it consisted of the offer of his rights to Tchermashnya-but not with a commercial object, as it had been with Samsonov, not trying to allure the lady with the possibility of making a profit of six or seven thousand- but simply as a security for the debt. Что же касается собственно до "плана", то было все то же самое, что и прежде, то есть предложение прав своих на Чермашню, но уже не с коммерческою целью, как вчера Самсонову, не прельщая эту даму, как вчера Самсонова, возможностью стяпать вместо трех тысяч куш вдвое, тысяч в шесть или семь, а просто как благородную гарантию за долг. As he worked out this new idea, Mitya was enchanted with it, but so it always was with him in all his undertakings, in all his sudden decisions. Развивая эту новую свою мысль, Митя доходил до восторга, но так с ним и всегда случалось при всех его начинаниях, при всех его внезапных решениях. He gave himself up to every new idea with passionate enthusiasm. Всякой новой мысли своей он отдавался до страсти. Yet, when he mounted the steps of Madame Hohlakov's house he felt a shiver of fear run down his spine. At that moment he saw fully, as a mathematical certainty, that this was his last hope, that if this broke down, nothing else was left him in the world but to "rob and murder someone for the three thousand." Тем не менее когда ступил на крыльцо дома госпожи Хохлаковой, вдруг почувствовал на спине своей озноб ужаса: в эту только секунду он сознал вполне и уже математически ясно, что тут ведь последняя уже надежда его, что дальше уже ничего не остается в мире, если тут оборвется, "разве зарезать и ограбить кого-нибудь из-за трех тысяч, а более ничего...". It was half-past seven when he rang at the bell. Было часов семь с половиною, когда он позвонил в колокольчик. At first fortune seemed to smile upon him. As soon as he was announced he was received with extraordinary rapidity. Сначала дело как бы улыбнулось: только что он доложился, его тотчас же приняли с необыкновенною быстротой. "As though she were waiting for me," thought Mitya, and as soon as he had been led to the drawing-room, the lady of the house herself ran in, and declared at once that she was expecting him. "Точно ведь ждала меня", - мелькнуло в уме Мити, а затем вдруг, только что ввели его в гостиную, почти вбежала хозяйка и прямо объявила ему, что ждала его... "I was expecting you! I was expecting you! - Ждала, ждала! Though I'd no reason to suppose you would come to see me, as you will admit yourself. Yet, I did expect you. You may marvel at my instinct, Dmitri Fyodorovitch, but I was convinced all the morning that you would come." Ведь я не могла даже и думать, что вы ко мне придете, согласитесь сами, и, однако, я вас ждала, подивитесь моему инстинкту, Дмитрий Федорович, я все утро была уверена, что вы сегодня придете. "That is certainly wonderful, madam," observed Mitya, sitting down limply, "but I have come to you on a matter of great importance.... On a matter of supreme importance for me, that is, madam... for me alone... and I hasten- " - Это действительно, сударыня, удивительно, -произнес Митя, мешковато усаживаясь, - но... я пришел по чрезвычайно важному делу... наиважнейшему из важнейших, для меня то есть, сударыня, для меня одного, и спешу... "I know you've come on most important business. Dmitri Fyodorovitch; it's not a case of presentiment, no reactionary harking back to the miraculous (have you heard about Father Zossima?). This is a case of mathematics: you couldn't help coming, after all that has passed with Katerina Ivanovna; you couldn't, you couldn't, that's a mathematical certainty." - Знаю, что по наиважнейшему делу, Дмитрий Федорович, тут не предчувствия какие-нибудь, не ретроградные поползновения на чудеса (слышали про старца Зосиму?), тут, тут математика: вы не могли не прийти, после того как произошло все это с Катериной Ивановной, вы не могли, не могли, это математика. "The realism of actual life, madam, that's what it is. - Реализм действительной жизни, сударыня, вот что это такое! But allow me to explain-" Но позвольте, однако ж, изложить... "Realism indeed, Dmitri Fyodorovitch. - Именно реализм, Дмитрий Федорович. I'm all for realism now. I've seen too much of miracles. Я теперь вся за реализм, я слишком проучена насчет чудес. You've heard that Father Zossima is dead?" Вы слышали, что помер старец Зосима? "No, madam, it's the first time I've heard of it." Mitya was a little surprised. - Нет, сударыня, в первый раз слышу, - удивился немного Митя. The image of Alyosha rose to his mind. В уме его мелькнул образ Алеши. "Last night, and only imagine-" - Сегодня в ночь, и представьте себе... "Madam," said Mitya, "I can imagine nothing except that I'm in a desperate position, and that if you don't help me, everything will come to grief, and I first of all. - Сударыня, - прервал Митя, - я представляю себе только то, что я в отчаяннейшем положении и что если вы мне не поможете, то все провалится, и я провалюсь первый. Excuse me for the triviality of the expression, but I'm in a fever-" Простите за тривиальность выражения, но я в жару, я в горячке... "I know, I know that you're in a fever. You could hardly fail to be, and whatever you may say to me, I know beforehand. - Знаю, знаю, что вы в горячке, все знаю, вы и не можете быть в другом состоянии духа, и что бы вы ни сказали, я все знаю наперед. I have long been thinking over your destiny, Dmitri Fyodorovitch, I am watching over it and studying it.... Oh, believe me, I'm an experienced doctor of the soul, Dmitri Fyodorovitch." Я давно взяла вашу судьбу в соображение, Дмитрий Федорович, я слежу за нею и изучаю ее... О, поверьте, что я опытный душевный доктор, Дмитрий Федорович. "Madam, if you are an experienced doctor, I'm certainly an experienced patient," said Mitya, with an effort to be polite, "and I feel that if you are watching over my destiny in this way, you will come to my help in my ruin, and so allow me, at least to explain to you the plan with which I have ventured to come to you... and what I am hoping of you.... I have come, madam-" - Сударыня, если вы опытный доктор, то я зато опытный больной, - слюбезничал через силу Митя, - и предчувствую, что если вы уж так следите за судьбой моею, то и поможете ей в ее гибели, но для этого позвольте мне наконец изложить пред вами тот план, с которым я рискнул явиться... и то, чего от вас ожидаю... Я пришел, сударыня... "Don't explain it. It's of secondary importance. - Не излагайте, это второстепенность. But as for help, you're not the first I have helped, Dmitri Fyodorovitch. А насчет помощи, я не первому вам помогаю, Дмитрий Федорович. You have most likely heard of my cousin, Madame Belmesov. Her husband was ruined, 'had come to grief,' as you characteristically express it, Dmitri Fyodorovitch. I recommended him to take to horse-breeding, and now he's doing well. Вы, вероятно, слышали о моей кузине Бельмесовой, ее муж погибал, провалился, как вы характерно выразились, Дмитрий Федорович, и что же, я указала ему на коннозаводство, и он теперь процветает. Have you any idea of horse-breeding, Dmitri Fyodorovitch?" Вы имеете понятие о коннозаводстве, Дмитрий Федорович? "Not the faintest, madam; ah, madam, not the faintest!" cried Mitya, in nervous impatience, positively starting from his seat. "I simply implore you, madam, to listen to me. Only give me two minutes of free speech that I may just explain to you everything, the whole plan with which I have come. - Ни малейшего, сударыня, - ох, сударыня, ни малейшего! - вскричал в нервном нетерпении Митя и даже поднялся было с места. - Я только умоляю вас, сударыня, меня выслушать, дайте мне только две минуты свободного разговора, чтоб я мог сперва изложить вам все, весь проект, с которым пришел. Besides, I am short of time. I'm in a fearful hurry," Mitya cried hysterically, feeling that she was just going to begin talking again, and hoping to cut her short. "I have come in despair... in the last gasp of despair, to beg you to lend me the sum of three thousand, a loan, but on safe, most safe security, madam, with the most trustworthy guarantees! К тому же мне нужно время, я ужасно спешу!.. -прокричал истерически Митя, почувствовав, что она сейчас опять начнет говорить, и в надежде перекричать ее. - Я пришел в отчаянии... в последней степени отчаяния, чтобы просить у вас взаймы денег три тысячи, взаймы, но под верный, под вернейший залог, сударыня, под вернейшее обеспечение! Only let me explain-" Позвольте только изложить... "You must tell me all that afterwards, afterwards!" Madame Hohlakov with a gesture demanded silence in her turn, "and whatever you may tell me, I know it all beforehand; I've told you so already. - Это вы все потом, потом! - замахала на него рукой в свою очередь госпожа Хохлакова, - да и все, что бы вы ни сказали, я знаю все наперед, я уже говорила вам это. You ask for a certain sum, for three thousand, but I can give you more, immeasurably more; I will save you, Dmitri Fyodorovitch, but you must listen to me." Вы просите какой-то суммы, вам нужны три тысячи, но я вам дам больше, безмерно больше, я вас спасу. Дмитрий Федорович, но надо, чтобы вы меня послушались! Mitya started from his seat again. Митя так и прянул опять с места. "Madam, will you really be so good!" he cried, with strong feeling. "Good God, you've saved me! - Сударыня, неужто вы так добры! - вскричал он с чрезвычайным чувством. - Господи, вы спасли меня. You have saved a man from a violent death, from a bullet.... My eternal gratitude Вы спасаете человека, сударыня, от насильственной смерти, от пистолета... Вечная благодарность моя... "I will give you more, infinitely more than three thousand!" cried Madame Hohlakov, looking with a radiant smile at Mitya's ecstasy. - Я вам дам бесконечно, бесконечно больше, чем три тысячи! - прокричала госпожа Хохлакова, с сияющею улыбкой смотря на восторг Мити. "Infinitely? - Бесконечно? But I don't need so much. Но столько и не надо. I only need that fatal three thousand, and on my part I can give security for that sum with infinite gratitude, and I propose a plan which-" Необходимы только эти роковые для меня три тысячи, а я со своей стороны пришел гарантировать вам эту сумму с бесконечною благодарностью и предлагаю вам план, который... "Enough, Dmitri Fyodorovitch, it's said and done." Madame Hohlakov cut him short, with the modest triumph of beneficence. "I have promised to save you, and I will save you. - Довольно, Дмитрий Федорович, сказано и сделано, - отрезала госпожа Хохлакова с целомудренным торжеством благодетельницы. - Я обещала вас спасти и спасу. I will save you as I did Belmesov. Я вас спасу, как и Бельмесова. What do you think of the gold mines, Dmitri Fyodorovitch?" Что думаете вы о золотых приисках, Дмитрий Федорович? "Of the gold mines, madam? - О золотых приисках, сударыня! I have never thought anything about them." Я никогда ничего о них не думал. "But I have thought of them for you. - А зато я за вас думала! Thought of them over and over again. Думала и передумала! I have been watching you for the last month. Я уже целый месяц слежу за вами с этою целью. I've watched you a hundred times as you've walked past, saying to myself: That's a man of energy who ought to be at the gold mines. Я сто раз смотрела на вас, когда вы проходили, и повторяла себе: вот энергический человек, которому надо на прииски. I've studied your gait and come to the conclusion: that's a man who would find gold." Я изучила даже походку вашу и решила: этот человек найдет много приисков. "From my gait, madam?" said Mitya, smiling. - По походке, сударыня? - улыбнулся Митя. "Yes, from your gait. - А что ж, и по походке. You surely don't deny that character can be told from the gait, Dmitri Fyodorovitch? Что же, неужели вы отрицаете, что можно по походке узнавать характер, Дмитрий Федорович? Science supports the idea. Естественные науки подтверждают то же самое. I'm all for science and realism now. О, я теперь реалистка, Дмитрий Федорович. After all this business with Father Zossima, which has so upset me, from this very day I'm a realist and I want to devote myself to practical usefulness. Я с сегодняшнего дня, после всей этой истории в монастыре, которая меня так расстроила, совершенная реалистка и хочу броситься в практическую деятельность. I'm cured. Я излечена. 'Enough!' as Turgeney says." Довольно! как сказал Тургенев. "But madam, the three thousand you so generously promised to lend me-" - Но сударыня, эти три тысячи, которыми вы так великодушно меня обещали ссудить... "It is yours, Dmitri Fyodorovitch," Madame Hohlakov cut in at once. "The money is as good as in your pocket, not three thousand, but three million, Dmitri Fyodorovitch, in less than no time. - Вас не минуют, Дмитрий Федорович, - тотчас же перерезала госпожа Хохлакова, - эти три тысячи все равно что у вас в кармане, и не три тысячи, а три миллиона, Дмитрий Федорович, в самое короткое время! I'll make you a present of the idea: you shall find gold mines, make millions, return and become a leading man, and wake us up and lead us to better things. Я вам скажу вашу идею: вы отыщете прииски, наживете миллионы, воротитесь и станете деятелем, будете и нас двигать, направляя к добру. Are we to leave it all to the Jews? Неужели же все предоставить жидам? You will found institutions and enterprises of all sorts. Вы будете строить здания и разные предприятия. You will help the poor, and they will bless you. Вы будете помогать бедным, а те вас благословлять. This is the age of railways, Dmitri Fyodorovitch. Нынче век железных дорог, Дмитрий Федорович. You'll become famous and indispensable to the Department of Finance, which is so badly off at present. Вы станете известны и необходимы министерству финансов, которое теперь так нуждается. The depreciation of the rouble keeps me awake at night, Dmitri Fyodorovitch; people don't know that side of me-" Падение нашего кредитного рубля не дает мне спать, Дмитрий Федорович, с этой стороны меня мало знают... "Madam, madam! Dmitri interrupted with an uneasy presentiment. "I shall indeed, perhaps, follow your advice, your wise advice, madam.... I shall perhaps set off... to the gold mines.... I'll come and see you again about it... many times, indeed... but now, that three thousand you so generously... oh, that would set me free, and if you could to-day... you see, I haven't a minute, a minute to lose to-day-" - Сударыня, сударыня! - в каком-то беспокойном предчувствии прервал опять Дмитрий Федорович, - я весьма и весьма, может быть, последую вашему совету, умному совету вашему, сударыня, и отправлюсь, может быть, туда... на эти прииски... и еще раз приду к вам говорить об этом... даже много раз... но теперь эти три тысячи, которые вы так великодушно... О, они бы развязали меня, и если можно сегодня... То есть, видите ли, у меня теперь ни часу, ни часу времени... "Enough, Dmitri Fyodorovitch, enough!" Madame Hohlakov interrupted emphatically. "The question is, will you go to the gold mines or not; have you quite made up your mind? Answer yes or no." - Довольно, Дмитрий Федорович, довольно! -настойчиво прервала госпожа Хохлакова. -Вопрос: едете вы на прииски или нет, решились ли вы вполне, отвечайте математически. "I will go, madam, afterwards.... I'll go where you like... but now-" -Еду, сударыня, потом... Я поеду, куда хотите, сударыня... но теперь... "Wait!" cried Madame Hohlakov. And jumping up and running to a handsome bureau with numerous little drawers, she began pulling out one drawer after another, looking for something with desperate haste. - Подождите же! - крикнула госпожа Хохлакова, вскочила и бросилась к своему великолепному бюро с бесчисленными ящичками и начала выдвигать один ящик за другим, что-то отыскивая и ужасно торопясь. "The three thousand," thought Mitya, his heart almost stopping, "and at the instant... without any papers or formalities... that's doing things in gentlemanly style! "Три тысячи! - подумал, замирая, Митя, - и это сейчас, безо всяких бумаг, без акта... о, это по-джентльменски! She's a splendid woman, if only she didn't talk so much!" Великолепная женщина, и если бы только не так разговорчива..." "Here!" cried Madame Hohlakov, running back joyfully to Mitya, "here is what I was looking for!" - Вот! - вскрикнула в радости госпожа Хохлакова, возвращаясь к Мите, - вот что я искала! It was a tiny silver ikon on a cord, such as is sometimes worn next the skin with a cross. Это был крошечный серебряный образок на шнурке, из тех, какие носят иногда вместе с нательным крестом. "This is from Kiev, Dmitri Fyodorovitch," she went on reverently, "from the relics of the Holy Martyr, Varvara. - Это из Киева, Дмитрий Федорович, - с благоговением продолжала она, - от мощей Варвары-великомученицы. Let me put it on your neck myself, and with it dedicate you to a new life, to a new career." Позвольте мне самой вам надеть на шею и тем благословить вас на новую жизнь и на новые подвиги. And she actually put the cord round his neck, and began arranging it. И она действительно накинула ему образок на шею и стала было вправлять его. In extreme embarrassment, Mitya bent down and helped her, and at last he got it under his neck-tie and collar through his shirt to his chest. Митя в большом смущении принагнулся и стал ей помогать и наконец вправил себе образок чрез галстук и ворот рубашки на грудь. "Now you can set off," Madame Hohlakov pronounced, sitting down triumphantly in her place again. - Вот теперь вы можете ехать! - произнесла госпожа Хохлакова, торжественно садясь опять на место. "Madam, I am so touched. I don't know how to thank you, indeed... for such kindness, but... If only you knew how precious time is to me.... -Сударыня, я так тронут... и не знаю, как даже благодарить... за такие чувства, но... если бы вы знали, как мне дорого теперь время!.. That sum of money, for which I shall be indebted to your generosity... Oh, madam, since you are so kind, so touchingly generous to me," Mitya exclaimed impulsively, "then let me reveal to you... though, of course, you've known it a long time... that I love somebody here.... I have been false to Katya... Katerina Ivanovna I should say.... Эта сумма, которую я столь жду от вашего великодушия... О сударыня, если уж вы так добры, так трогательно великодушны ко мне, -воскликнул вдруг во вдохновении Митя, - то позвольте мне вам открыть... что, впрочем, вы давно уже знаете... что я люблю здесь одно существо... Я изменил Кате... Катерине Ивановне, я хочу сказать. Oh, I've behaved inhumanly, dishonourably to her, but I fell in love here with another woman... a woman whom you, madam, perhaps, despise, for you know everything already, but whom I cannot leave on any account, and therefore that three thousand now-" О, я был бесчеловечен и бесчестен пред нею, но я здесь полюбил другую... одну женщину, сударыня, может быть презираемую вами, потому что вы все уже знаете, но которую я никак не могу оставить, никак, а потому теперь, эти три тысячи... "Leave everything, Dmitri Fyodorovitch," Madame Hohlakov interrupted in the most decisive tone. "Leave everything, especially women. - Оставьте все, Дмитрий Федорович! - самым решительным тоном перебила госпожа Хохлакова. - Оставьте, и особенно женщин. Gold mines are your goal, and there's no place for women there. Ваша цель - прииски, а женщин туда незачем везти. Afterwards, when you come back rich and famous, you will find the girl of your heart in the highest society. Потом, когда вы возвратитесь в богатстве и славе, вы найдете себе подругу сердца в самом высшем обществе. That will be a modern girl, a girl of education and advanced ideas. Это будет девушка современная, с познаниями и без предрассудков. By that time the dawning woman question will have gained ground, and the new woman will have appeared." К тому времени, как раз созреет теперь начавшийся женский вопрос, и явится новая женщина... "Madam, that's not the point, not at all.... Mitya clasped his hands in entreaty. -Сударыня, это не то, не то... - сложил было, умоляя, руки Дмитрий Федорович. "Yes it is, Dmitri Fyodorovitch, just what you need; the very thing you're yearning for, though you don't realise it yourself. - То самое, Дмитрий Федорович, именно то, что вам надо, чего вы жаждете, сами не зная того. I am not at all opposed to the present woman movement, Dmitri Fyodorovitch. Я вовсе не прочь от теперешнего женского вопроса, Дмитрий Федорович. The development of woman, and even the political emancipation of woman in the near future- that's my ideal. Женское развитие и даже политическая роль женщины в самом ближайшем будущем - вот мой идеал. I've a daughter myself, Dmitri Fyodorovitch, people don't know that side of me. У меня у самой дочь, Дмитрий Федорович, и с этой стороны меня мало знают. I wrote a letter to the author, Shtchedrin, on that subject. Я написала по этому поводу писателю Щедрину. He has taught me so much, so much about the vocation of woman. So last year I sent him an anonymous letter of two lines: Этот писатель мне столько указал, столько указал в назначении женщины, что я отправила ему прошлого года анонимное письмо в две строки: 'I kiss and embrace you, my teacher, for the modern woman. Persevere.' "Обнимаю и целую вас, мой писатель, за современную женщину, продолжайте". And I signed myself, 'A Mother.' И подписалась: "мать". I thought of signing myself 'A contemporary Mother,' and hesitated, but I stuck to the simple 'Mother'; there's more moral beauty in that, Dmitri Fyodorovitch. And the word 'contemporary' might have reminded him of The Contemporary- a painful recollection owing to the censorship.... Good Heavens, what is the matter!" Я хотела было подписаться "современная мать" и колебалась, но остановилась просто на матери: больше красоты нравственной, Дмитрий Федорович, да и слово "современная" напомнило бы им "Современник" - воспоминание для них горькое ввиду нынешней цензуры... Ах, Боже мой, что с вами? "Madam!" cried Mitya, jumping up at last, clasping his hands before her in helpless entreaty. "You will make me weep if you delay what you have so generously-" - Сударыня, - вскочил наконец Митя, складывая пред ней руки ладонями в бессильной мольбе, -вы меня заставите заплакать, сударыня, если будете откладывать то, что так великодушно... "Oh, do weep, Dmitri Fyodorovitch, do weep! - И поплачьте, Дмитрий Федорович, поплачьте! That's a noble feeling... such a path lies open before you! Это прекрасные чувства... вам предстоит такой путь! Tears will ease your heart, and later on you will return rejoicing. Слезы облегчат вас, потом возвратитесь и будете радоваться. You will hasten to me from Siberia on purpose to share your joy with me-" Нарочно прискачете ко мне из Сибири, чтобы со мной порадоваться... "But allow me, too!" Mitya cried suddenly. "For the last time I entreat you, tell me, can I have the sum you promised me to-day, if not, when may I come for it?" - Но позвольте же и мне, - завопил вдруг Митя, - в последний раз умоляю вас, скажите, могу я получить от вас сегодня эту обещанную сумму? Если же нет, то когда именно мне явиться за ней? "What sum, Dmitri Fyodorovitch?" - Какую сумму, Дмитрий Федорович? "The three thousand you promised me... that you so generously-" -Обещанные вами три тысячи... которые вы так великодушно... "Three thousand? -Три тысячи? Roubles? Это рублей? Oh, no, I haven't got three thousand," Madame Hohlakov announced with serene amazement. Ох нет, у меня нет трех тысяч, - с каким-то спокойным удивлением произнесла госпожа Хохлакова. Mitya was stupefied. Митя обомлел... "Why, you said just now you said... you said it was as good as in my hands-" -Как же вы... сейчас... вы сказали... вы выразились даже, что они все равно как у меня в кармане... "Oh, no, you misunderstood me, Dmitri Fyodorovitch. - Ох нет, вы меня не так поняли, Дмитрий Федорович. In that case you misunderstood me. Если так, то вы не поняли меня. I was talking of the gold mines. It's true I promised you more, infinitely more than three thousand, I remember it all now, but I was referring to the gold mines." Я говорила про прииски... Правда, я вам обещала больше, бесконечно больше, чем три тысячи, я теперь все припоминаю, но я имела в виду одни прииски. "But the money? - А деньги? The three thousand?" Mitya exclaimed, awkwardly. А три тысячи? - нелепо воскликнул Дмитрий Федорович. "Oh, if you meant money, I haven't any. - О, если вы разумели деньги, то у меня их нет. I haven't a penny, Dmitri Fyodorovitch. I'm quarrelling with my steward about it, and I've just borrowed five hundred roubles from Miusov, myself. У меня теперь совсем нет денег, Дмитрий Федорович, я как раз воюю теперь с моим управляющим и сама на днях заняла пятьсот рублей у Миусова. No, no, I've no money. Нет, нет, денег у меня нет. And, do you know, Dmitri Fyodorovitch, if I had, I wouldn't give it to you. И знаете, Дмитрий Федорович, если б у меня даже и были, я бы вам не дала. In the first place I never lend money. Во-первых, я никому не даю взаймы. Lending money means losing friends. Дать взаймы значит поссориться. And I wouldn't give it to you particularly. I wouldn't give it you, because I like you and want to save you, for all you need is the gold mines, the gold mines, the gold mines!" Но вам, вам я особенно бы не дала, любя вас, не дала бы, чтобы спасти вас, не дала бы, потому что вам нужно только одно: прииски, прииски и прииски!.. "Oh, the devil!" roared Mitya, and with all his might brought his fist down on the table. - О, чтобы черт!.. - взревел вдруг Митя и изо всех сил ударил кулаком по столу. "Aie! Aie!" cried Madame Hohlakov, alarmed, and she flew to the other end of the drawing-room. - А-ай! - закричала Хохлакова в испуге и отлетела в другой конец гостиной. Mitya spat on the ground, and strode rapidly out of the room, out of the house, into the street, into the darkness! Митя плюнул и быстрыми шагами вышел из комнаты, из дому, на улицу, в темноту! He walked like one possessed, and beating himself on the breast, on the spot where he had struck himself two days previously, before Alyosha, the last time he saw him in the dark, on the road. Он шел как помешанный, ударяя себя по груди, по тому самому месту груди, по которому ударял себя два дня тому назад пред Алешей, когда виделся с ним в последний раз вечером, в темноте, на дороге. What those blows upon his breast signified, on that spot, and what he meant by it- that was, for the time, a secret which was known to no one in the world, and had not been told even to Alyosha. But that secret meant for him more than disgrace; it meant ruin, suicide. So he had determined, if he did not get hold of the three thousand that would pay his debt to Katerina Ivanovna, and so remove from his breast, from that spot on his breast, the shame he carried upon it, that weighed on his conscience. Что означало это битье себя по груди по этому месту и на что он тем хотел указать - это была пока еще тайна, которую не знал никто в мире, которую он не открыл тогда даже Алеше, но в тайне этой заключался для него более чем позор, заключались гибель и самоубийство, он так уж решил, если не достанет тех трех тысяч, чтоб уплатить Катерине Ивановне и тем снять с своей груди, "с того места груди" позор, который он носил на ней и который так давил его совесть. All this will be fully explained to the reader later on, but now that his last hope had vanished, this man, so strong in appearance, burst out crying like a little child a few steps from the Hohlakovs' house. Все это вполне объяснится читателю впоследствии, но теперь, после того как исчезла последняя надежда его, этот, столь сильный физически человек, только что прошел несколько шагов от дому Хохлаковой, вдруг залился слезами, как малый ребенок. He walked on, and not knowing what he was doing, wiped away his tears with his fist. Он шел и в забытьи утирал кулаком слезы. In this way he reached the square, and suddenly became aware that he had stumbled against something. Так вышел он на площадь и вдруг почувствовал, что наткнулся на что-то всем телом. He heard a piercing wail from an old woman whom he had almost knocked down. Раздался пискливый вой какой-то старушонки, которую он чуть не опрокинул. "Good Lord, you've nearly killed me! - Господи, чуть не убил! Why don't you look where you're going, scapegrace?" Чего зря шагаешь, сорванец! "Why, it's you!" cried Mitya, recognising the old woman in the dark. - Как, это вы? - вскричал Митя, разглядев в темноте старушонку. It was the old servant who waited on Samsonov, whom Mitya had particularly noticed the day before. Это была та самая старая служанка, которая прислуживала Кузьме Самсонову и которую слишком заметил вчера Митя. "And who are you, my good sir?" said the old woman in quite a different voice. "I don't know you in the dark." - А вы сами кто таковы, батюшка? - совсем другим голосом проговорила старушка, - не признать мне вас в темноте-то. "You live at Kuzma Kuzmitch's. You're the servant there?" - Вы у Кузьмы Кузьмича живете, ему прислуживаете? "Just so, sir, I was only running out to Prohoritch's... But I don't know you now." - Точно так, батюшка, сейчас только к Прохорычу сбегала... Да чтой-то я вас все признать не могу? "Tell me, my good woman, is Agrafena Alexandrovna there now?" said Mitya, beside himself with suspense. "I saw her to the house some time ago." - Скажите, матушка, Аграфена Александровна у вас теперь? - вне себя от ожидания произнес Митя. - Давеча я ее сам проводил. "She has been there, sir. She stayed a little while, and went off again." - Была, батюшка, приходила, посидела время и ушла. "What? -Как? Went away?" cried Mitya. "When did she go?" Ушла? - вскричал Митя. - Когда ушла? "Why, as soon as she came. She only stayed a minute. - Да в ту пору и ушла же, минутку только и побыла у нас. She only told Kuzma Kuzmitch a tale that made him laugh, and then she ran away." Кузьме Кузьмичу сказку одну рассказала, рассмешила его, да и убежала. "You're lying, damn you!" roared Mitya. - Врешь, проклятая! - завопил Митя. "Aie! Aie!" shrieked the old woman, but Mitya had vanished. He ran with all his might to the house where Grushenka lived. - А-ай! - закричала старушонка, но Мити и след простыл; он побежал что было силы в дом Морозовой. At the moment he reached it, Grushenka was on her way to Mokroe. It was not more than a quarter of an hour after her departure. Это именно было то время, когда Грушенька укатила в Мокрое, прошло не более четверти часа после ее отъезда. Fenya was sitting with her grandmother, the old cook, Matryona, in the kitchen when "the captain" ran in. Феня сидела со своею бабушкой, кухаркой Матреной, в кухне, когда вдруг вбежал "капитан". Fenya uttered a piercing shriek on seeing him. Увидав его, Феня закричала благим матом. "You scream?" roared Mitya, "where is she?" But without giving the terror-stricken Fenya time to utter a word, he fell all of a heap at her feet. -Кричишь? - завопил Митя. - Где она? - Но, не дав ответить еще слова обомлевшей от страху Фене, он вдруг повалился ей в ноги: "Fenya, for Christ's sake, tell me, where is she?" - Феня, ради Господа Христа нашего, скажи, где она? "I don't know. Dmitri Fyodorovitch, my dear, I don't know. You may kill me but I can't tell you." Fenya swore and protested. "You went out with her yourself not long ago-" - Батюшка, ничего не знаю, голубчик Дмитрий Федорович, ничего не знаю, хоть убейте, ничего не знаю, - заклялась-забожилась Феня, - сами вы давеча с ней пошли... "She came back!" - Она назад пришла!.. "Indeed she didn't. By God I swear she didn't come back." - Голубчик, не приходила, Богом клянусь, не приходила! "You're lying!" shouted Mitya. "From your terror I know where she is." - Врешь, - вскричал Митя, - уж по одному твоему испугу знаю, где она!.. He rushed away. Он бросился вон. Fenya in her fright was glad she had got off so easily. But she knew very well that it was only that he was in such haste, or she might not have fared so well. Испуганная Феня рада была, что дешево отделалась, но очень хорошо поняла, что ему было только некогда, а то бы ей, может, несдобровать. But as he ran, he surprised both Fenya and old Matryona by an unexpected action. On the table stood a brass mortar, with a pestle in it, a small brass pestle, not much more than six inches long. Но, убегая, он все же удивил и Феню, и старуху Матрену одною самою неожиданною выходкой: на столе стояла медная ступка, а в ней пестик, небольшой медный пестик, в четверть аршина всего длиною. Mitya already had opened the door with one hand when, with the other, he snatched up the pestle, and thrust it in his side-pocket. Митя, выбегая и уже отворив одною рукой дверь, другою вдруг на лету выхватил пестик из ступки и сунул себе в боковой карман, с ним и был таков. "Oh Lord! He's going to murder someone!" cried Fenya, flinging up her hands. -Ах Господи, он убить кого хочет! - всплеснула руками Феня. Chapter 4. IV In the Dark В темноте WHERE was he running? Куда побежал он? "Where could she be except at Fyodor Pavlovitch's? Известно: "Где же она могла быть, как не у Федора Павловича? She must have run straight to him from Samsonov's, that was clear now. От Самсонова прямо и побежала к нему, теперь-то уж это ясно. The whole intrigue, the whole deceit was evident."... It all rushed whirling through his mind. Вся интрига, весь обман теперь очевидны..." Все это летело, как вихрь, в голове его. He did not run to Marya Kondratyevna's. На двор к Марье Кондратьевне он не забежал: "There was no need to go there... not the slightest need... he must raise no alarm... they would run and tell directly.... Marya Kondratyevna was clearly in the plot, Smerdyakov too, he too, all had been bought over!" "Туда не надо, отнюдь не надо... чтобы ни малейшей тревоги... тотчас передадут и предадут... Марья Кондратьевна, очевидно, в заговоре, Смердяков тоже, тоже, все подкуплены!" He formed another plan of action: he ran a long way round Fyodor Pavlovitch's house, crossing the lane, running down Dmitrovsky Street, then over the little bridge, and so came straight to the deserted alley at the back, which was empty and uninhabited, with, on one side the hurdle fence of a neighbour's kitchen-garden, on the other the strong high fence that ran all round Fyodor Pavlovitch's garden. У него создалось другое намерение: он обежал большим крюком, чрез переулок, дом Федора Павловича, пробежал Дмитровскую улицу, перебежал потом мостик и прямо попал в уединенный переулок на задах, пустой и необитаемый, огороженный с одной стороны плетнем соседского огорода, а с другой - крепким высоким забором, обходившим кругом сада Федора Павловича. Here he chose a spot, apparently the very place, where according to the tradition, he knew Lizaveta had once climbed over it: Тут он выбрал место и, кажется, то самое, где, по преданию, ему известному, Лизавета Смердящая перелезла когда-то забор. "If she could climb over it," the thought, God knows why, occurred to him, "surely I can." "Если уж та смогла перелезть, - бог знает почему мелькнуло в его голове, - то как же бы я-то не перелез?" He did in fact jump up, and instantly contrived to catch hold of the top of the fence. Then he vigorously pulled himself up and sat astride on it. И действительно, он подскочил и мигом сноровил схватиться рукой за верх забора, затем энергически приподнялся, разом влез и сел на заборе верхом. Close by, in the garden stood the bathhouse, but from the fence he could see the lighted windows of the house too. Тут вблизи в саду стояла банька, но с забора видны были и освещенные окна дома. "Yes, the old man's bedroom is lighted up. She's there! and he leapt from the fence into the garden. "Так и есть, у старика в спальне освещено, она там!" - и он спрыгнул с забора в сад. Though he knew Grigory was ill and very likely Smerdyakov, too, and that there was no one to hear him, he instinctively hid himself, stood still, and began to listen. Хоть он и знал, что Григорий болен, а может быть, и Смердяков в самом деле болен и что услышать его некому, но инстинктивно притаился, замер на месте и стал прислушиваться. But there was dead silence on all sides and, as though of design, complete stillness, not the slightest breath of wind. Но всюду было мертвое молчание и, как нарочно, полное затишье, ни малейшего ветерка. "And naught but the whispering silence," the line for some reason rose to his mind. "If only no one heard me jump over the fence! I think not." ""И только шепчет тишина", - мелькнул почему-то этот стишок в голове его, - вот только не услышал бы кто, как я перескочил; кажется, нет". Standing still for a minute, he walked softly over the grass in the garden, avoiding the trees and shrubs. He walked slowly, creeping stealthily at every step, listening to his own footsteps. Постояв минутку, он тихонько пошел по саду, по траве; обходя деревья и кусты, шел долго, скрадывая каждый шаг, к каждому шагу своему сам прислушиваясь. It took him five minutes to reach the lighted window. Минут с пять добирался он до освещенного окна. He remembered that just under the window there were several thick and high bushes of elder and whitebeam. Он помнил, что там под самыми окнами есть несколько больших, высоких, густых кустов бузины и калины. The door from the house into the garden on the left-hand side was shut; he had carefully looked on purpose to see, in passing. Выходная дверь из дома в сад в левой стороне фасада была заперта, и он это нарочно и тщательно высмотрел проходя. At last he reached the bushes and hid behind them. Наконец достиг и кустов и притаился за ними. He held his breath. Он не дышал. "I must wait now," he thought, "to reassure them, in case they heard my footsteps and are listening... if only I don't cough or sneeze." "Переждать теперь надобно, - подумал он, - если они слышали мои шаги и теперь прислушиваются, то чтобы разуверились... как бы только не кашлянуть, не чихнуть..." He waited two minutes. His heart was beating violently, and, at moments, he could scarcely breathe. Он переждал минуты две, но сердце его билось ужасно, и мгновениями он почти задыхался. "No, this throbbing at my heart won't stop," he thought. "I can't wait any longer." "Нет, не пройдет сердцебиение, - подумал он, - не могу дольше ждать". He was standing behind a bush in the shadow. The light of the window fell on the front part of the bush. Он стоял за кустом в тени; передняя половина куста была освещена из окна. "How red the whitebeam berries are!" he murmured, not knowing why. "Калина, ягоды, какие красные!" - прошептал он, не зная зачем. Softly and noiselessly, step by step, he approached the window, and raised himself on tiptoe. Тихо, раздельными неслышными шагами подошел он к окну и поднялся на цыпочки. All Fyodor Pavlovitch's bedroom lay open before him. Вся спаленка Федора Павловича предстала пред ним как на ладони. It was not a large room, and was divided in two parts by a red screen, "Chinese," as Fyodor Pavlovitch used to call it. Это была небольшая комнатка, вся разделенная поперек красными ширмочками, "китайскими", как называл их Федор Павлович. The word "Chinese" flashed into Mitya's mind, "and behind the screen, is Grushenka," thought Mitya. "Китайские, - пронеслось в уме Мити, - а за ширмами Грушенька". He began watching Fyodor Pavlovitch who was wearing his new striped-silk dressing-gown, which Mitya had never seen, and a silk cord with tassels round the waist. Он стал разглядывать Федора Павловича. Тот был в своем новом полосатом шелковом халатике, которого никогда еще не видал у него Митя, подпоясанном шелковым же шнурком с кистями. A clean, dandified shirt of fine linen with gold studs peeped out under the collar of the dressing-gown. Из-под ворота халата выглядывало чистое щегольское белье, тонкая голландская рубашка с золотыми запонками. On his head Fyodor Pavlovitch had the same red bandage which Alyosha had seen. На голове у Федора Павловича была та же красная повязка, которую видел на нем Алеша. "He has got himself up," thought Mitya. "Разоделся", - подумал Митя. His father was standing near the window, apparently lost in thought. Suddenly he jerked up his head, listened a moment, and hearing nothing went up to the table, poured out half a glass of brandy from a decanter and drank it off. Федор Павлович стоял близ окна, по-видимому, в задумчивости, вдруг он вздернул голову, чуть-чуть прислушался и, ничего не услыхав, подошел к столу, налил из графина полрюмочки коньячку и выпил. Then he uttered a deep sigh, again stood still a moment, walked carelessly up to the looking-glass on the wall, with his right hand raised the red bandage on his forehead a little, and began examining his bruises and scars, which had not yet disappeared. Затем вздохнул всею грудью, опять постоял, рассеянно подошел к зеркалу в простенке, правою рукой приподнял немного красную повязку со лба и стал разглядывать свои синяки и болячки, которые еще не прошли. "He's alone," thought Mitya, "in all probability he's alone." "Он один, - подумал Митя, - по всем вероятностям один". Fyodor Pavlovitch moved away from the looking-glass, turned suddenly to the window and looked out. Федор Павлович отошел от зеркала, вдруг повернулся к окну и глянул в него. Mitya instantly slipped away into the shadow. Митя мигом отскочил в тень. "She may be there behind the screen. Perhaps she's asleep by now," he thought, with a pang at his heart. "Она, может быть, у него за ширмами, может быть уже спит", - кольнуло его в сердце. Fyodor Pavlovitch moved away from the window. Федор Павлович от окна отошел. "He's looking for her out of the window, so she's not there. Why should he stare out into the dark? He's wild with impatience."... Mitya slipped back at once, and fell to gazing in at the window again. "Это он в окошко ее высматривал, стало быть, ее нет: чего ему в темноту смотреть?.. нетерпение значит пожирает..." Митя тотчас подскочил и опять стал глядеть в окно. The old man was sitting down at the table, apparently disappointed. Старик уже сидел пред столиком, видимо пригорюнившись. At last he put his elbow on the table, and laid his right cheek against his hand. Наконец облокотился и приложил правую ладонь к щеке. Mitya watched him eagerly. Митя жадно вглядывался. "He's alone, he's alone!" he repeated again. "If she were here, his face would be different." "Один, один! - твердил он опять. - Если б она была тут, у него было бы другое лицо". Strange to say, a queer, irrational vexation rose up in his heart that she was not here. Странное дело: в его сердце вдруг закипела какая-то бессмысленная и чудная досада на то, что ее тут нет. "It's not that she's not here," he explained to himself, immediately, "but that I can't tell for certain whether she is or not." "Не на то, что ее тут нет, - осмыслил и сам ответил Митя себе тотчас же, - а на то, что никак наверно узнать не могу, тут она или нет". Mitya remembered afterwards that his mind was at that moment exceptionally clear, that he took in everything to the slightest detail, and missed no point. Митя припоминал потом сам, что ум его был в ту минуту ясен необыкновенно и соображал все до последней подробности, схватывал каждую черточку. But a feeling of misery, the misery of uncertainty and indecision, was growing in his heart with every instant. Но тоска, тоска неведения и нерешимости нарастала в сердце его с быстротой непомерною. "Is she here or not?" The angry doubt filled his heart, and suddenly, making up his mind, he put out his hand and softly knocked on the window frame. "Здесь она, наконец, или не здесь?" - злобно закипело у него в сердце. И он вдруг решился, протянул руку и потихоньку постучал в раму окна. He knocked the signal the old man had agreed upon with Smerdyakov, twice slowly and then three times more quickly, the signal that meant "Grushenka is here!" Он простучал условный знак старика со Смердяковым: два первые раза потише, а потом три раза поскорее: тук-тук-тук - знак, обозначавший, что "Грушенька пришла". The old man started, jerked up his head, and, jumping up quickly, ran to the window. Старик вздрогнул, вздернул голову, быстро вскочил и бросился к окну. Mitya slipped away into the shadow. Митя отскочил в тень. Fyodor Pavlovitch opened the window and thrust his whole head out. Федор Павлович отпер окно и высунул всю свою голову. "Grushenka, is it you? - Грушенька, ты? Is it you?" he said, in a sort of trembling half-whisper. "Where are you, my angel, where are you?" He was fearfully agitated and breathless. Ты, что ли? - проговорил он каким-то дрожащим полушепотом. - Где ты, маточка, ангелочек, где ты? - Он был в страшном волнении, он задыхался. "He's alone," Mitya decided. "Один!" - решил Митя. "Where are you?" cried the old man again; and he thrust his head out farther, thrust it out to the shoulders, gazing in all directions, right and left. "Come here, I've a little present for you. Come, I'll show you..." - Где же ты? - крикнул опять старик и высунул еще больше голову, высунул ее с плечами, озираясь на все стороны, направо и налево, - иди сюда; я гостинчику приготовил, иди, покажу! "He means the three thousand," thought Mitya. "Это он про пакет с тремя тысячами", - мелькнуло у Мити. "But where are you? - Да где же?.. Are you at the door? Али у дверей? I'll open it directly." Сейчас отворю... And the old man almost climbed out of the window, peering out to the right, where there was a door into the garden, trying to see into the darkness. И старик чуть не вылез из окна, заглядывая направо, в сторону, где была дверь в сад, и стараясь разглядеть в темноте. In another second he would certainly have run out to open the door without waiting for Grushenka's answer. Чрез секунду он непременно побежал бы отпирать двери, не дождавшись ответа Грушеньки. Mitya looked at him from the side without stirring. Митя смотрел сбоку и не шевелился. The old man's profile that he loathed so, his pendent Adam's apple, his hooked nose, his lips that smiled in greedy expectation, were all brightly lighted up by the slanting lamplight falling on the left from the room. Весь столь противный ему профиль старика, весь отвисший кадык его, нос крючком, улыбающийся в сладостном ожидании, губы его, все это ярко было освещено косым светом лампы слева из комнаты. A horrible fury of hatred suddenly surged up in Mitya's heart: Страшная, неистовая злоба закипела вдруг в сердце Мити: "There he was, his rival, the man who had tormented him, had ruined his life!" "Вот он, его соперник, его мучитель, мучитель его жизни!" It was a rush of that sudden, furious, revengeful anger of which he had spoken, as though foreseeing it, to Alyosha, four days ago in the arbour, when, in answer to Alyosha's question, Это был прилив той самой внезапной, мстительной и неистовой злобы, про которую, как бы предчувствуя ее, возвестил он Алеше в разговоре с ним в беседке четыре дня назад, когда ответил на вопрос Алеши: "How can you say you'll kill our father?" "Как можешь ты говорить, что убьешь отца?" "I don't know, I don't know," he had said then. "Perhaps I shall not kill him, perhaps I shall. "Я ведь не знаю, не знаю, - сказал он тогда, -может, не убью, а может, убью. I'm afraid he'll suddenly be so loathsome to me at that moment. Боюсь, что ненавистен он вдруг мне станет своим лицом в ту самую минуту. I hate his double chin, his nose, his eyes, his shameless grin. Ненавижу я его кадык, его нос, его глаза, его бесстыжую насмешку. I feel a personal repulsion. Личное омерзение чувствую. That's what I'm afraid of, that's what may be too much for me."... Вот этого боюсь, вот и не удержусь..." This personal repulsion was growing unendurable. Личное омерзение нарастало нестерпимо. Mitya was beside himself, he suddenly pulled the brass pestle out of his pocket. Митя уже не помнил себя и вдруг выхватил медный пестик из кармана...... "God was watching over me then," Mitya himself said afterwards. At that very moment Grigory waked up on his bed of sickness. "Бог, - как сам Митя говорил потом, - сторожил меня тогда": как раз в то самое время проснулся на одре своем больной Григорий Васильевич. Earlier in the evening he had undergone the treatment which Smerdyakov had described to Ivan. He had rubbed himself all over with vodka mixed with a secret, very strong decoction, had drunk what was left of the mixture while his wife repeated a "certain prayer" over him, after which he had gone to bed. К вечеру того же дня он совершил над собою известное лечение, о котором Смердяков рассказывал Ивану Федоровичу, то есть вытерся весь с помощию супруги водкой с каким-то секретным крепчайшим настоем, а остальное выпил с "некоторою молитвой", прошептанною над ним супругой, и залег спать. Marfa Ignatyevna had tasted the stuff, too, and, being unused to strong drink, slept like the dead beside her husband. Марфа Игнатьевна вкусила тоже и, как непьющая, заснула подле супруга мертвым сном. But Grigory waked up in the night, quite suddenly, and, after a moment's reflection, though he immediately felt a sharp pain in his back, he sat up in bed. Но вот совсем неожиданно Григорий вдруг проснулся в ночи, сообразил минутку и хоть тотчас же опять почувствовал жгучую боль в пояснице, но поднялся на постели. Then he deliberated again, got up and dressed hurriedly. Затем опять что-то обдумал, встал и наскоро оделся. Perhaps his conscience was uneasy at the thought of sleeping while the house was unguarded "in such perilous times." Может быть, угрызение совести кольнуло его за то, что он спит, а дом без сторожа "в такое опасное время". Smerdyakov, exhausted by his fit, lay motionless in the next room. Разбитый падучею Смердяков лежал в другой каморке без движения. Marfa Ignatyevna did not stir. Марфа Игнатьевна не шевелилась. "The stuffs been too much for the woman," Grigory thought, glancing at her, and groaning, he went out on the steps. "Ослабела баба", - подумал, глянув на нее, Григорий Васильевич и кряхтя вышел на крылечко. No doubt he only intended to look out from the steps, for he was hardly able to walk, the pain in his back and his right leg was intolerable. Конечно, он хотел только глянуть с крылечка, потому что ходить был не в силах, боль в пояснице и в правой ноге была нестерпимая. But he suddenly remembered that he had not locked the little gate into the garden that evening. Но как раз вдруг припомнил, что калитку в сад он с вечера на замок не запер. He was the most punctual and precise of men, a man who adhered to an unchangeable routine, and habits that lasted for years. Это был человек аккуратнейший и точнейший, человек раз установившегося порядка и многолетних привычек. Limping and writhing with pain he went down the steps and towards the garden. Хромая и корчась от боли, сошел он с крылечка и направился к саду. Yes, the gate stood wide open. Так и есть, калитка совсем настежь. Mechanically he stepped into the garden. Perhaps he fancied something, perhaps caught some sound, and, glancing to the left he saw his master's window open. No one was looking out of it then. Машинально ступил он в сад: может быть, ему что померещилось, может, услыхал какой-нибудь звук, но, глянув налево, увидал отворенное окно у барина, пустое уже окошко, никто уже из него не выглядывал. "What's it open for? It's not summer now," thought Grigory, and suddenly, at that very instant he caught a glimpse of something extraordinary before him in the garden. "Почему отворено, теперь не лето!" - подумал Григорий, и вдруг, как раз в то самое мгновение прямо пред ним в саду замелькало что-то необычайное. Forty paces in front of him a man seemed to be running in the dark, a sort of shadow was moving very fast. Шагах в сорока пред ним как бы пробегал в темноте человек, очень быстро двигалась какая-то тень. "Good Lord!" cried Grigory beside himself, and forgetting the pain in his back, he hurried to intercept the running figure. "Господи!" - проговорил Григорий и, не помня себя, забыв про свою боль в пояснице, пустился наперерез бегущему. He took a short cut, evidently he knew the garden better; the flying figure went towards the bath-house, ran behind it and rushed to the garden fence. Grigory followed, not losing sight of him, and ran, forgetting everything. Он взял короче, сад был ему, видимо, знакомее, чем бегущему; тот же направлялся к бане, пробежал за баню, бросился к стене... Григорий следил его, не теряя из виду, и бежал не помня себя. He reached the fence at the very moment the man was climbing over it. Он добежал до забора как раз в ту минуту, когда беглец уже перелезал забор. Grigory cried out, beside himself, pounced on him, and clutched his leg in his two hands. Вне себя завопил Григорий, кинулся и вцепился обеими руками в его ногу. Yes, his foreboding had not deceived him. He recognised him; it was he, the "monster," the "parricide." Так и есть, предчувствие не обмануло его; он узнал его, это был он, "изверг-отцеубивец"! "Parricide! the old man shouted so that the whole neighbourhood could hear, but he had not time to shout more, he fell at once, as though struck by lightning. - Отцеубивец! - прокричал старик на всю окрестность, но только это и успел прокричать; он вдруг упал как пораженный громом. Mitya jumped back into the garden and bent over the fallen man. Митя соскочил опять в сад и нагнулся над поверженным. In Mitya's hands was a brass pestle, and he flung it mechanically in the grass. В руках Мити был медный пестик, и он машинально отбросил его в траву. The pestle fell two paces from Grigory, not in the grass but on the path, in a most conspicuous place. Пестик упал в двух шагах от Григория, но не в траву, а на тропинку, на самое видное место. For some seconds he examined the prostrate figure before him. Несколько секунд рассматривал он лежащего пред ним. The old man's head was covered with blood. Mitya put out his hand and began feeling it. Голова старика была вся в крови; Митя протянул руку и стал ее ощупывать. He remembered afterwards clearly that he had been awfully anxious to make sure whether he had broken the old man's skull, or simply stunned him with the pestle. Он припомнил потом ясно, что ему ужасно захотелось в ту минуту "вполне убедиться", проломил он череп старику или только "огорошил" его пестиком по темени? But the blood was flowing horribly; and in a moment Mitya's fingers were drenched with the hot stream. Но кровь лилась, лилась ужасно и мигом облила горячею струей дрожащие пальцы Мити. He remembered taking out of his pocket the clean white handkerchief with which he had provided himself for his visit to Madame Hohlakov, and putting it to the old man's head, senselessly trying to wipe the blood from his face and temples. Он помнил, что выхватил из кармана свой белый новый платок, которым запасся, идя к Хохлаковой, и приложил к голове старика, бессмысленно стараясь оттереть кровь со лба и с лица. But the handkerchief was instantly soaked with blood. Но и платок мигом весь намок кровью. "Good heavens! What am I doing it for?" thought Mitya, suddenly pulling himself together. "If I have broken his skull, how can I find out now? And what difference does it make now?" he added, hopelessly. "If I've killed him, I've killed him.... You've come to grief, old man, so there you must lie!" he said aloud. And suddenly turning to the fence, he vaulted over it into the lane and fell to running- the handkerchief soaked with blood he held, crushed up in his right fist, and as he ran he thrust it into the back pocket of his coat. "Господи, да для чего это я? - очнулся вдруг Митя, - коли уж проломил, то как теперь узнать... Да и не все ли теперь равно! - прибавил он вдруг безнадежно, - убил так убил... Попался старик и лежи!" - громко проговорил он и вдруг кинулся на забор, перепрыгнул в переулок и пустился бежать. Намокший кровью платок был скомкан у него в правом кулаке, и он на бегу сунул его в задний карман сюртука. He ran headlong, and the few passers-by who met him in the dark, in the streets, remembered afterwards that they had met a man running that night. Он бежал сломя голову, и несколько редких прохожих, повстречавшихся ему в темноте, на улицах города, запомнили потом, как встретили они в ту ночь неистово бегущего человека. He flew back again to the widow Morozov's house. Летел он опять в дом Морозовой. Immediately after he had left it that evening, Fenya had rushed to the chief porter, Nazar Ivanovitch, and besought him, for Christ's sake, "not to let the captain in again to-day or to-morrow." Давеча Феня, тотчас по уходе его, бросилась к старшему дворнику Назару Ивановичу и "Христом-Богом" начала молить его, чтоб он "не впускал уж больше капитана ни сегодня, ни завтра". Nazar Ivanovitch promised, but went upstairs to his mistress who had suddenly sent for him, and meeting his nephew, a boy of twenty, who had recently come from the country, on the way up told him to take his place, but forgot to mention "the captain." Назар Иванович, выслушав, согласился, но на грех отлучился наверх к барыне, куда его внезапно позвали, и на ходу, встретив своего племянника, парня лет двадцати, недавно только прибывшего из деревни, приказал ему побыть на дворе, но забыл приказать о капитане. Mitya, running up to the gate, knocked. Добежав до ворот, Митя постучался. The lad instantly recognised him, for Mitya had more than once tipped him. Парень мигом узнал его: Митя не раз уже давал ему на чай. Opening the gate at once, he let him in, and hastened to inform him with a good-humoured smile that "Agrafena Alexandrovna is not at home now, you know." Тотчас же отворил ему калитку, впустил и, весело улыбаясь, предупредительно поспешил уведомить, что "ведь Аграфены Александровны теперь дома-то и нет-с". "Where is she then, Prohor?" asked Mitya, stopping short. -Где же она, Прохор? - вдруг остановился Митя. "She set off this evening, some two hours ago, with Timofey, to Mokroe." - Давеча уехала, часа с два тому, с Тимофеем, в Мокрое. "What for?" cried Mitya. - Зачем? - крикнул Митя. "That I can't say. To see some officer. Someone invited her and horses were sent to fetch her." - Этого знать не могу-с, к офицеру какому-то, кто-то их позвал оттудова и лошадей прислали... Mitya left him, and ran like a madman to Fenya. Митя бросил его и как полоумный вбежал к Фене. Chapter 5. V A Sudden Resolution Внезапное решение SHE was sitting in the kitchen with her grandmother; they were both just going to bed. Та сидела в кухне с бабушкой, обе собирались ложиться спать. Relying on Nazar Ivanovitch, they had not locked themselves in. Надеясь на Назара Ивановича, они изнутри опять-таки не заперлись. Mitya ran in, pounced on Fenya and seized her by the throat. Митя вбежал, кинулся на Феню и крепко схватил ее за горло. "Speak at once! Where is she? With whom is she now, at Mokroe?" he roared furiously. - Говори сейчас, где она, с кем теперь в Мокром? -завопил он в исступлении. Both the women squealed. Обе женщины взвизгнули. "Aie! I'll tell you. Aie! Dmitri Fyodorovitch, darling, I'll tell you everything directly, I won't hide anything," gabbled Fenya, frightened to death; "she's gone to Mokroe, to her officer." - Ай, скажу, ай, голубчик Дмитрий Федорович, сейчас все скажу, ничего не потаю, - прокричала скороговоркой насмерть испуганная Феня. - Она в Мокрое к офицеру поехала. "What officer?" roared Mitya. - К какому офицеру? - вопил Митя. "To her officer, the same one she used to know, the one who threw her over five years ago," cackled Fenya, as fast as she could speak. - К прежнему офицеру, к тому самому, к прежнему своему, пять лет тому который был, бросил и уехал, - тою же скороговоркой протрещала Феня. Mitya withdrew the hands with which he was squeezing her throat. Дмитрий Федорович отнял руки, которыми сжимал ей горло. He stood facing her, pale as death, unable to utter a word, but his eyes showed that he realised it all, all, from the first word, and guessed the whole position. Он стоял пред нею бледный как мертвец и безгласный, но по глазам его было видно, что он все разом понял, все, все разом с полслова понял до последней черточки и обо всем догадался. Poor Fenya was not in a condition at that moment to observe whether he understood or not. Не бедной Фене, конечно, было наблюдать в ту секунду, понял он или нет. She remained sitting on the trunk as she had been when he ran into the room, trembling all over, holding her hands out before her as though trying to defend herself. She seemed to have grown rigid in that position. Она как была, сидя на сундуке, когда он вбежал, так и осталась теперь, вся трепещущая и, выставив пред собою руки, как бы желая защититься, так и замерла в этом положении. Her wide-opened, scared eyes were fixed immovably upon him. Испуганными, расширенными от страха зрачками глаз впилась она в него неподвижно. And to make matters worse, both his hands were smeared with blood. А у того как раз к тому обе руки были запачканы в крови. On the way, as he ran, he must have touched his forehead with them, wiping off the perspiration, so that on his forehead and his right cheek were bloodstained patches. Дорогой, когда бежал, он, должно быть, дотрагивался ими до своего лба, вытирая с лица пот, так что и на лбу, и на правой щеке остались красные пятна размазанной крови. Fenya was on the verge of hysterics. The old cook had jumped up and was staring at him like a mad woman, almost unconscious with terror. С Феней могла сейчас начаться истерика, старуха же кухарка вскочила и глядела как сумасшедшая, почти потеряв сознание. Mitya stood for a moment, then mechanically sank on to a chair next to Fenya. Дмитрий Федорович простоял с минуту и вдруг машинально опустился возле Фени на стул. He sat, not reflecting but, as it were, terror-stricken, benumbed. Он сидел и не то чтобы соображал, а был как бы в испуге, точно в каком-то столбняке. Yet everything was clear as day: that officer, he knew about him, he knew everything perfectly, he had known it from Grushenka herself, had known that a letter had come from him a month before. Но все было ясно как день: этот офицер - он знал про него, знал ведь отлично все, знал от самой же Грушеньки, знал, что месяц назад он письмо прислал. So that for a month, for a whole month, this had been going on, a secret from him, till the very arrival of this new man, and he had never thought of him! Значит, месяц, целый месяц это дело велось в глубокой от него тайне до самого теперешнего приезда этого нового человека, а он-то и не думал о нем! But how could he, how could he not have thought of him? Но как мог, как мог он не думать о нем? Why was it he had forgotten this officer, like that, forgotten him as soon as he heard of him? Почему он так-таки и забыл тогда про этого офицера, забыл тотчас же, как узнал про него? That was the question that faced him like some monstrous thing. Вот вопрос, который стоял пред ним, как какое-то чудище. And he looked at this monstrous thing with horror, growing cold with horror. И он созерцал это чудище действительно в испуге, похолодев от испуга. But suddenly, as gently and mildly as a gentle and affectionate child, he began speaking to Fenya as though he had utterly forgotten how he had scared and hurt her just now. Но вдруг он тихо и кротко, как тихий и ласковый ребенок, заговорил с Феней, совсем точно и забыв, что сейчас ее так перепугал, обидел и измучил. He fell to questioning Fenya with an extreme preciseness, astonishing in his position, and though the girl looked wildly at his blood-stained hands, she, too, with wonderful readiness and rapidity, answered every question as though eager to put the whole truth and nothing but the truth before him. Он вдруг с чрезвычайною и даже удивительною в его положении точностью принялся расспрашивать Феню. А Феня хоть и дико смотрела на окровавленные руки его, но тоже с удивительною готовностью и поспешностью принялась отвечать ему на каждый вопрос, даже как бы спеша выложить ему всю "правду правдинскую". Little by little, even with a sort of enjoyment, she began explaining every detail, not wanting to torment him, but, as it were, eager to be of the utmost service to him. Мало-помалу, даже с какою-то радостью начала излагать все подробности, и вовсе не желая мучить, а как бы спеша изо всех сил от сердца услужить ему. She described the whole of that day, in great detail, the visit of Rakitin and Alyosha, how she, Fenya, had stood on the watch, how the mistress had set off, and how she had called out of the window to Alyosha to give him, Mitya, her greetings, and to tell him "to remember for ever how she had loved him for an hour." До последней подробности рассказала она ему и весь сегодняшний день, посещение Ракитина и Алеши, как она, Феня, стояла на сторожах, как барыня поехала и что она прокричала в окошко Алеше поклон ему, Митеньке, и чтобы "вечно помнил, как любила она его часочек". Hearing of the message, Mitya suddenly smiled, and there was a flush of colour on his pale cheeks. Выслушав о поклоне, Митя вдруг усмехнулся, и на бледных щеках его вспыхнул румянец. At the same moment Fenya said to him, not a bit afraid now to be inquisitive: Феня в ту же минуту сказала ему, уже ни крошечки не боясь за свое любопытство: "Look at your hands, Dmitri Fyodorovitch. They're all over blood! - Руки-то какие у вас, Дмитрий Федорович, все-то в крови! "Yes," answered Mitya mechanically. He looked carelessly at his hands and at once forgot them and Fenya's question. - Да, - ответил машинально Митя, рассеянно посмотрел на свои руки и тотчас забыл про них и про вопрос Фени. He sank into silence again. Он опять погрузился в молчание. Twenty minutes had passed since he had run in. С тех пор как вбежал он, прошло уже минут двадцать. His first horror was over, but evidently some new fixed determination had taken possession of him. Давешний испуг его прошел, но, видимо, им уже овладела вполне какая-то новая непреклонная решимость. He suddenly stood up, smiling dreamily. Он вдруг встал с места и задумчиво улыбнулся. "What has happened to you, sir?" said Fenya, pointing to his hands again. She spoke compassionately, as though she felt very near to him now in his grief. - Барин, что с вами это такое было? - проговорила Феня, опять показывая ему на его руки, -проговорила с сожалением, точно самое близкое теперь к нему в горе его существо. Mitya looked at his hands again. Митя опять посмотрел себе на руки. "That's blood, Fenya," he said, looking at her with a strange expression. "That's human blood, and my God! why was it shed? - Это кровь, Феня, - проговорил он, со странным выражением смотря на нее, - это кровь человеческая, и, Боже, зачем она пролилась! But... Fenya... there's a fence here" (he looked at her as though setting her a riddle), "a high fence, and terrible to look at. But at dawn to-morrow, when the sun rises, Mitya will leap over that fence.... You don't understand what fence, Fenya, and, never mind.... You'll hear to-morrow and understand... and now, good-bye. Но... Феня... тут один забор (он глядел на нее, как бы загадывая ей загадку), один высокий забор и страшный на вид, но... завтра на рассвете, когда "взлетит солнце", Митенька через этот забор перескочит... Не понимаешь, Феня, какой забор, ну да ничего... все равно, завтра услышишь и все поймешь... а теперь прощай! I won't stand in her way. I'll step aside, I know how to step aside. Не помешаю и устранюсь, сумею устраниться. Live, my joy.... You loved me for an hour, remember Mityenka Karamazov so for ever.... She always used to call me Mityenka, do you remember?" Живи, моя радость... любила меня часок, так и помни навеки Митеньку Карамазова... Ведь она меня все называла Митенькой, помнишь? And with those words he went suddenly out of the kitchen. И с этими словами вдруг вышел из кухни. Fenya was almost more frightened at this sudden departure than she had been when he ran in and attacked her. А Феня выхода этого испугалась чуть не больше еще, чем когда он давеча вбежал и бросился на нее. Just ten minutes later Dmitri went in to Pyotr Ilyitch Perhotin, the young official with whom he had pawned his pistols. Ровно десять минут спустя Дмитрий Федорович вошел к тому молодому чиновнику, Петру Ильичу Перхотину, которому давеча заложил пистолеты. It was by now half-past eight, and Pyotr Ilyitch had finished his evening tea, and had just put his coat on again to go to the Metropolis to play billiards. Было уже половина девятого, и Петр Ильич, напившись дома чаю, только что облекся снова в сюртук, чтоб отправиться в трактир "Столичный город" поиграть на биллиарде. Mitya caught him coming out. Митя захватил его на выходе. Seeing him with his face all smeared with blood, the young man uttered a cry of surprise. Тот, увидев его и его запачканное кровью лицо, так и вскрикнул: "Good heavens! - Господи! What is the matter?" Да что это с вами? "I've come for my pistols," said Mitya, "and brought you the money. - А вот, - быстро проговорил Митя, - за пистолетами моими пришел и вам деньги принес. And thanks very much. С благодарностию. I'm in a hurry, Pyotr Ilyitch, please make haste." Тороплюсь, Петр Ильич, пожалуйста, поскорее. Pyotr Ilyitch grew more and more surprised; he suddenly caught sight of a bundle of banknotes in Mitya's hand, and what was more, he had walked in holding the notes as no one walks in and no one carries money: he had them in his right hand, and held them outstretched as if to show them. Петр Ильич все больше и больше удивлялся: в руках Мити он вдруг рассмотрел кучу денег, а главное, он держал эту кучу и вошел с нею, как никто деньги не держит и никто с ними не входит: все кредитки нес в правой руке, точно напоказ, прямо держа руку пред собою. Perhotin's servant-boy, who met Mitya in the passage, said afterwards that he walked into the passage in the same way, with the money outstretched in his hand, so he must have been carrying them like that even in the streets. Мальчик, слуга чиновника, встретивший Митю в передней, сказывал потом, что он так и в переднюю вошел с деньгами в руках, стало быть, и по улице все так же нес их пред собою в правой руке. They were all rainbow-coloured hundred-rouble notes, and the fingers holding them were covered with blood. Бумажки были всё сторублевые, радужные, придерживал он их окровавленными пальцами. When Pyotr Ilyitch was questioned later on as to the sum of money, he said that it was difficult to judge at a glance, but that it might have been two thousand, or perhaps three, but it was a big, "fat" bundle. Петр Ильич потом на позднейшие вопросы интересовавшихся лиц: сколько было денег? -заявлял, что тогда сосчитать на глаз трудно было, может быть, две тысячи, может быть, три, но пачка была большая, "плотненькая". "Dmitri Fyodorovitch," so he testified afterwards, "seemed unlike himself, too; not drunk, but, as it were, exalted, lost to everything, but at the same time, as it were, absorbed, as though pondering and searching for something and unable to come to a decision. Сам же Дмитрий Федорович, как показывал он тоже потом, "был как бы тоже совсем не в себе, но не пьян, а точно в каком-то восторге, очень рассеян, а в то же время как будто и сосредоточен, точно об чем-то думал и добивался и решить не мог. He was in great haste, answered abruptly and very strangely, and at moments seemed not at all dejected but quite cheerful." Очень торопился, отвечал резко, очень странно, мгновениями же был как будто вовсе не в горе, а даже весел". "But what is the matter with you? What's wrong?" cried Pyotr Ilyitch, looking wildly at his guest. "How is it that you're all covered with blood? Have you had a fall? Look at yourself!" - Да с вами-то что, с вами-то что теперь? -прокричал опять Петр Ильич, дико рассматривая гостя. - Как это вы так раскровенились, упали, что ли, посмотрите! He took him by the elbow and led him to the glass. Он схватил его за локоть и поставил к зеркалу. Seeing his blood-stained face, Mitya started and scowled wrathfully. Митя, увидав свое запачканное кровью лицо, вздрогнул и гневно нахмурился. "Damnation! -Э, черт! That's the last straw," he muttered angrily, hurriedly changing the notes from his right hand to the left, and impulsively jerked the handkerchief out of his pocket. Этого недоставало, - пробормотал он со злобой, быстро переложил из правой руки кредитки в левую и судорожно выдернул из кармана платок. But the handkerchief turned out to be soaked with blood, too (it was the handkerchief he had used to wipe Grigory's face). There was scarcely a white spot on it, and it had not merely begun to dry, but had stiffened into a crumpled ball and could not be pulled apart. Но и платок оказался весь в крови (этим самым платком он вытирал голову и лицо Григорию): ни одного почти местечка не было белого, и не то что начал засыхать, а как-то заскоруз в комке и не хотел развернуться. Mitya threw it angrily on the floor. Митя злобно шваркнул его об пол. "Oh, damn it!" he said. -Э, черт! "Haven't you a rag of some sort... to wipe my face?" Нет ли у вас какой тряпки... обтереться бы... "So you're only stained, not wounded? -Так вы только запачкались, а не ранены? You'd better wash," said Pyotr Ilyitch. "Here's a wash-stand. I'll pour you out some water." Так уж лучше вымойтесь, - ответил Петр Ильич. -Вот рукомойник, я вам подам. "A wash-stand? - Рукомойник? That's all right... but where am I to put this?" With the strangest perplexity he indicated his bundle of hundred-rouble notes, looking inquiringly at Pyotr Ilyitch as though it were for him to decide what he, Mitya, was to do with his own money. Это хорошо... только куда же я это дену? - в каком-то совсем уж странном недоумении указал он Петру Ильичу на свою пачку сторублевых, вопросительно глядя на него, точно тот должен был решить, куда ему девать свои собственные деньги. "In your pocket, or on the table here. They won't be lost." - В карман суньте али на стол вот здесь положите, не пропадут. "In my pocket? - В карман? Yes, in my pocket. Да, в карман. All right.... But, I say, that's all nonsense," he cried, as though suddenly coming out of his absorption. "Look here, let's first settle that business of the pistols. Give them back to me. Here's your money... because I am in great need of them... and I haven't a minute, a minute to spare." Это хорошо... Нет, видите ли, это все вздор! -вскричал он, как бы вдруг выходя из рассеянности. - Видите: мы сперва это дело кончим, пистолеты-то, вы мне их отдайте, а вот ваши деньги... потому что мне очень, очень нужно... и времени, времени ни капли... And taking the topmost note from the bundle he held it out to Pyotr Ilyitch. И, сняв с пачки верхнюю сторублевую, он протянул ее чиновнику. "But I shan't have change enough. Haven't you less?" - Да у меня и сдачи не будет, - заметил тот, - у вас мельче нет? "No," said Mitya, looking again at the bundle, and as though not trusting his own words he turned over two or three of the topmost ones. "No, they're all alike," he added, and again he looked inquiringly at Pyotr Ilyitch. - Нет, - сказал Митя, поглядев опять на пачку, и, как бы неуверенный в словах своих, попробовал пальцами две-три бумажки сверху, - нет, всё такие же, - прибавил он и опять вопросительно поглядел на Петра Ильича. "How have you grown so rich?" the latter asked. "Wait, I'll send my boy to Plotnikov's, they close late-to see if they won't change it. - Да откуда вы так разбогатели? - спросил тот. -Постойте, я мальчишку своего пошлю сбегать к Плотниковым. Они запирают поздно - вот не разменяют ли. Here, Misha!" he called into the passage. Эй, Миша! - крикнул он в переднюю. "To Plotnikov's shop- first-rate!" cried Mitya, as though struck by an idea. "Misha," he turned to the boy as he came in, "look here, run to Plotnikov's and tell them that Dmitri Fyodorovitch sends his greetings, and will be there directly.... But listen, listen, tell them to have champagne, three dozen bottles, ready before I come, and packed as it was to take to Mokroe. I took four dozen with me then," he added (suddenly addressing Pyotr Ilyitch); "they know all about it, don't you trouble, Misha," he turned again to the boy. "Stay, listen; tell them to put in cheese, Strasburg pies, smoked fish, ham, caviare, and everything, everything they've got, up to a hundred roubles, or a hundred and twenty as before.... But wait: don't let them forget dessert, sweets, pears, watermelons, two or three or four- no, one melon's enough, and chocolate, candy, toffee, fondants; in fact, everything I took to Mokroe before, three hundred roubles' worth with the champagne... let it be just the same again. - В лавку к Плотниковым - великолепнейшее дело! - крикнул и Митя, как бы осененный какою-то мыслью. - Миша, - обернулся он к вошедшему мальчику, - видишь, беги к Плотниковым и скажи, что Дмитрий Федорович велел кланяться и сейчас сам будет... Да слушай, слушай: чтобы к его приходу приготовили шампанского, этак дюжинки три, да уложили как тогда, когда в Мокрое ездил... Я тогда четыре дюжины у них взял, - вдруг обратился он к Петру Ильичу, - они уж знают, не беспокойся, Миша, -повернулся он опять к мальчику. - Да слушай: чтобы сыру там, пирогов страсбургских, сигов копченых, ветчины, икры, ну и всего, всего, что только есть у них, рублей этак на сто или на сто двадцать, как прежде было... Да слушай: гостинцев чтобы не забыли, конфет, груш, арбуза два или три, аль четыре - ну нет, арбуза-то одного довольно, а шоколаду, леденцов, монпансье, тягушек - ну всего, что тогда со мной в Мокрое уложили, с шампанским рублей на триста чтобы было... Ну, вот и теперь чтобы так же точно. And remember, Misha, if you are called Misha- His name is Misha, isn't it?" He turned to Pyotr Ilyitch again. Да вспомни ты, Миша, если ты Миша... Ведь его Мишей зовут? - опять обратился он к Петру Ильичу. "Wait a minute," Pyotr Ilyitch intervened listening and watching him uneasily, "you'd better go yourself and tell them. He'll muddle it." - Да постойте, - перебил Петр Ильич, с беспокойством его слушая и рассматривая, - вы лучше сами пойдете, тогда и скажете, а он переврет. "He will, I see he will! - Переврет, вижу, что переврет! Eh, Misha! Why, I was going to kiss you for the commission.... If you don't make a mistake, there's ten roubles for you, run along, make haste.... Champagne's the chief thing, let them bring up champagne. And brandy, too, and red and white wine, and all I had then.... They know what I had then." Эх, Миша, а я было тебя поцеловать хотел за комиссию... Коли не переврешь, десять рублей тебе, скачи скорей... Шампанское, главное шампанское чтобы выкатили, да и коньячку, и красного, и белого, и всего этого, как тогда... Они уж знают, как тогда было. "But listen!" Pyotr Ilyitch interrupted with some impatience. "I say, let him simply run and change the money and tell them not to close, and you go and tell them.... Give him your note. - Да слушайте вы! - с нетерпением уже перебил Петр Ильич. - Я говорю: пусть он только сбегает разменять да прикажет, чтобы не запирали, а вы пойдете и сами скажете... Давайте вашу кредитку. Be off, Misha! Put your best leg forward!" Pyotr Ilyitch seemed to hurry Misha off on purpose, because the boy remained standing with his mouth and eyes wide open, apparently understanding little of Mitya's orders, gazing up with amazement and terror at his bloodstained face and the trembling blood-stained fingers that held the notes. Марш, Миша, одна нога там, другая тут! - Петр Ильич, кажется, нарочно поскорей прогнал Мишу, потому что тот как стал пред гостем, выпуча глаза на его кровавое лицо и окровавленные руки с пучком денег в дрожавших пальцах, так и стоял, разиня рот от удивления и страха, и, вероятно, мало понял изо всего того, что ему наказывал Митя. "Well, now come and wash," said Pyotr Ilyitch sternly. "Put the money on the table or else in your pocket.... That's right, come along. - Ну, теперь пойдемте мыться, - сурово сказал Петр Ильич. - Положите деньги на стол али суньте в карман... Вот так, идем. But take off your coat." Да снимите сюртук. And beginning to help him off with his coat, he cried out again: И он стал ему помогать снять сюртук и вдруг опять вскрикнул: "Look, your coat's covered with blood, too!" - Смотрите, у вас и сюртук в крови! "That... it's not the coat. - Это... это не сюртук. It's only a little here on the sleeve.... And that's only here where the handkerchief lay. Только немного тут у рукава... А это вот только здесь, где платок лежал. It must have soaked through. Из кармана просочилось. I must have sat on the handkerchief at Fenya's, and the blood's come through," Mitya explained at once with a child-like unconsciousness that was astounding. Я на платок-то у Фени сел, кровь-то и просочилась, - с какою-то удивительною доверчивостью тотчас же объяснил Митя. Pyotr Ilyitch listened, frowning. Петр Ильич выслушал, нахмурившись. "Well, you must have been up to something; you must have been fighting with someone," he muttered. - Угораздило же вас; подрались, должно быть, с кем, - пробормотал он. They began to wash. Начали мыться. Pyotr Ilyitch held the jug and poured out the water. Петр Ильич держал кувшин и подливал воду. Mitya, in desperate haste, scarcely soaped his hands (they were trembling, and Pyotr Ilyitch remembered it afterwards). But the young official insisted on his soaping them thoroughly and rubbing them more. Митя торопился и плохо было намылил руки. (Руки у него дрожали, как припомнил потом Петр Ильич.) Петр Ильич тотчас же велел намылить больше и тереть больше. He seemed to exercise more and more sway over Mitya, as time went on. Он как будто брал какой-то верх над Митей в эту минуту, чем дальше, тем больше. It may be noted in passing that he was a young man of sturdy character. Заметим кстати: молодой человек был характера неробкого. "Look, you haven't got your nails clean. Now rub your face; here, on your temples, by your ear.... Will you go in that shirt? - Смотрите, не отмыли под ногтями; ну, теперь трите лицо, вот тут: на висках, у уха... Вы в этой рубашке и поедете? Where are you going? Куда это вы едете? Look, all the cuff of your right sleeve is covered with blood." Смотрите, весь обшлаг правого рукава в крови. "Yes, it's all bloody," observed Mitya, looking at the cuff of his shirt. - Да, в крови, - заметил Митя, рассматривая обшлаг рубашки. "Then change your shirt." -Так перемените белье. "I haven't time. - Некогда. You see I'll..." Mitya went on with the same confiding ingenuousness, drying his face and hands on the towel, and putting on his coat. "I'll turn it up at the wrist. It won't be seen under the coat.... You see!" А я вот, вот видите... - продолжал с тою же доверчивостью Митя, уже вытирая полотенцем лицо и руки и надевая сюртук, - я вот здесь край рукава загну, его и не видно будет под сюртуком... Видите! "Tell me now, what game have you been up to? - Говорите теперь, где это вас угораздило? Have you been fighting with someone? Подрались, что ли, с кем? In the tavern again, as before? Не в трактире ли опять, как тогда? Have you been beating that captain again?" Pyotr Ilyitch asked him reproachfully. "Whom have you been beating now... or killing, perhaps?" Не опять ли с капитаном, как тогда, били его и таскали? - как бы с укоризною припомнил Петр Ильич. - Кого еще прибили... али убили, пожалуй? "Nonsense!" said Mitya. - Вздор! - проговорил Митя. - Как вздор? "Don't worry," said Mitya, and he suddenly laughed. "I smashed an old woman in the market-place just now." - Не надо, - сказал Митя и вдруг усмехнулся. - Это я старушонку одну на площади сейчас раздавил. "Smashed? - Раздавили? An old woman?" Старушонку? "An old man!" cried Mitya, looking Pyotr Ilyitch straight in the face, laughing, and shouting at him as though he were deaf. - Старика! - крикнул Митя, смотря Петру Ильичу прямо в лицо, смеясь и крича ему как глухому. "Confound it! An old woman, an old man.... Have you killed someone?" - Э, черт возьми, старика, старушонку... Убили, что ли, кого? "We made it up. - Помирились. We had a row- and made it up. Сцепились - и помирились. In a place I know of. В одном месте. We parted friends. Разошлись приятельски. A fool.... He's forgiven me.... He's sure to have forgiven me by now... if he had got up, he wouldn't have forgiven me"- Mitya suddenly winked- "only damn him, you know, I say, Pyotr Ilyitch, damn him! Don't worry about him! Один дурак... он мне простил... теперь уж наверно простил... Если бы встал, так не простил бы, -подмигнул вдруг Митя, - только знаете, к черту его, слышите, Петр Ильич, к черту, не надо! I don't want to just now!" Mitya snapped out, resolutely. В сию минуту не хочу! - решительно отрезал Митя. "Whatever do you want to go picking quarrels with everyone for?... Just as you did with that captain over some nonsense.... You've been fighting and now you're rushing off on the spree- that's you all over! - Я ведь к тому, что охота же вам со всяким связываться... как тогда из пустяков с этим штабс-капитаном... Подрались и кутить теперь мчитесь - весь ваш характер. Three dozen champagne- what do you want all that for?" Три дюжины шампанского - это куда же столько? "Bravo! - Браво! Now give me the pistols. Давайте теперь пистолеты. Upon my honour I've no time now. Ей-богу, нет времени. I should like to have a chat with you, my dear boy, but I haven't the time. И хотел бы с тобой поговорить, голубчик, да времени нет. And there's no need, it's too late for talking. Да и не надо вовсе, поздно говорить. Where's my money? Where have I put it?" he cried, thrusting his hands into his pockets. А! где же деньги, куда я их дел? - вскрикнул он и принялся совать по карманам руки. "You put it on the table... yourself.... Here it is. - На стол положили... сами... вон они лежат. Had you forgotten? Забыли? Money's like dirt or water to you, it seems. Подлинно деньги у вас точно сор аль вода. Here are your pistols. Вот ваши пистолеты. It's an odd thing, at six o'clock you pledged them for ten roubles, and now you've got thousands. Странно, в шестом часу давеча заложил их за десять рублей, а теперь эвона у вас, тысяч-то. Two or three I should say." Две или три небось? "Three, you bet," laughed Mitya, stuffing the notes into the side-pocket of his trousers. - Три небось, - засмеялся Митя, суя деньги в боковой карман панталон. "You'll lose it like that. - Потеряете этак-то. Have you found a gold mine?" Золотые прииски у вас, что ли? "The mines? - Прииски? The gold mines?" Mitya shouted at the top of his voice and went off into a roar of laughter. "Would you like to go to the mines, Perhotin? Золотые прииски! - изо всей силы закричал Митя и закатился смехом. - Хотите, Перхотин, на прииски? There's a lady here who'll stump up three thousand for you, if only you'll go. Тотчас вам одна дама здесь три тысячи отсыплет, чтобы только ехали. She did it for me, she's so awfully fond of gold mines. Мне отсыпала, уж так она прииски любит! Do you know Madame Hohlakov?" Хохлакову знаете? "I don't know her, but I've heard of her and seen her. - Незнаком, а слыхал и видал. Did she really give you three thousand? Неужто это она вам три тысячи дала? Did she really?" said Pyotr Ilyitch, eyeing him dubiously. Так и отсыпала? - недоверчиво глядел Петр Ильич. "As soon as the sun rises to-morrow, as soon as Phoebus, ever young, flies upwards, praising and glorifying God, you go to her, this Madame Hohlakov, and ask her whether she did stump up that three thousand or not. - А вы завтра, как солнце взлетит, вечно юный-то Феб как взлетит, хваля и славя Бога, вы завтра пойдите к ней, Хохлаковой-то, и спросите у ней сами: отсыпала она мне три тысячи али нет? Try and find out." Справьтесь-ка. "I don't know on what terms you are... since you say it so positively, I suppose she did give it to you. You've got the money in your hand, but instead of going to Siberia you're spending it all.... Where are you really off to now, eh?" -Я не знаю ваших отношений... коли вы так утвердительно говорите, значит дала... А вы денежки-то в лапки, да вместо Сибири-то, по всем по трем... Да куда вы в самом деле теперь, а? "To Mokroe." - В Мокрое. "To Mokroe? - В Мокрое? But it's night!" Да ведь ночь! "Once the lad had all, now the lad has naught," cried Mitya suddenly. - Был Мастрюк во всем, стал Мастрюк ни в чем! -проговорил вдруг Митя. "How 'naught'? - Как ни в чем? You say that with all those thousands!" Это с такими-то тысячами, да ни в чем? "I'm not talking about thousands. -Я не про тысячи. Damn thousands! К черту тысячи! I'm talking of female character. Я про женский нрав говорю: Fickle is the heart of woman Treacherous and full of vice; Легковерен женский нрав, □ ПИ изменчив, и порочен. I agree with Ulysses. That's what he says." Я с Улиссом согласен, это он говорит. "I don't understand you!" - Не понимаю я вас! "Am I drunk?" - Пьян, что ли? "Not drunk, but worse." - Не пьян, а хуже того. "I'm drunk in spirit, Pyotr Ilyitch, drunk in spirit! But that's enough!" - Я духом пьян, Петр Ильич, духом пьян, и довольно, довольно... "What are you doing, loading the pistol?" - Что это вы, пистолет заряжаете? "I'm loading the pistol." - Пистолет заряжаю. Unfastening the pistol-case, Mitya actually opened the powder horn, and carefully sprinkled and rammed in the charge. Митя действительно, раскрыв ящик с пистолетами, отомкнул рожок с порохом и тщательно всыпал и забил заряд. Then he took the bullet and, before inserting it, held it in two fingers in front of the candle. Затем взял пулю и, пред тем как вкатить ее, поднял ее в двух пальцах пред собою над свечкой. "Why are you looking at the bullet?" asked Pyotr Ilyitch, watching him with uneasy curiosity. - Чего это вы на пулю смотрите? - с беспокойным любопытством следил Петр Ильич. "Oh, a fancy. - Так. Воображение. Why, if you meant to put that bullet in your brain, would you look at it or not?" Вот если бы ты вздумал эту пулю всадить себе в мозг, то, заряжая пистолет, посмотрел бы на нее или нет? "Why look at it?" - Зачем на нее смотреть? "It's going into my brain, so it's interesting to look and see what it's like. But that's foolishness, a moment's foolishness. - В мой мозг войдет, так интересно на нее взглянуть, какова она есть... А впрочем, вздор, минутный вздор. Now that's done," he added, putting in the bullet and driving it home with the ramrod. "Pyotr Ilyitch, my dear fellow, that's nonsense, all nonsense, and if only you knew what nonsense! Вот и кончено, - прибавил он, вкатив пулю и заколотив ее паклей. - Петр Ильич, милый, вздор, все вздор, и если бы ты знал, до какой степени вздор! Give me a little piece of paper now." Дай-ка мне теперь бумажки кусочек. "Here's some paper." - Вот бумажка. "No, a clean new piece, writing-paper. - Нет, гладкой, чистой, на которой пишут. That's right." And taking a pen from the table, Mitya rapidly wrote two lines, folded the paper in four, and thrust it in his waistcoat pocket. Вот так. - И Митя, схватив со стола перо, быстро написал на бумажке две строки, сложил вчетверо бумажку и сунул в жилетный карман. He put the pistols in the case, locked it up, and kept it in his hand. Пистолеты вложил в ящик, запер ключиком и взял ящик в руки. Then he looked at Pyotr Ilyitch with a slow, thoughtful smile. Затем посмотрел на Петра Ильича и длинно, вдумчиво улыбнулся. "Now, let's go." - Теперь идем, - сказал он. "Where are we going? - Куда идем? No, wait a minute.... Are you thinking of putting that bullet in your brain, perhaps?" Pyotr Ilyitch asked uneasily. Нет, постойте... Это вы, пожалуй, себе в мозг ее хотите послать, пулю-то... - с беспокойством произнес Петр Ильич. "I was fooling about the bullet! - Пуля вздор! I want to live. I love life, You may be sure of that. Я жить хочу, я жизнь люблю! Знай ты это. I love golden-haired Phorbus and his warm light.... Dear Pyotr Ilyitch, do you know how to step aside?" Я златокудрого Феба и свет его горячий люблю... Милый Петр Ильич, умеешь ты устраниться? "What do you mean by 'stepping aside'?" - Как это устраниться? "Making way. - Дорогу дать. Making way for a dear creature, and for one I hate. Милому существу и ненавистному дать дорогу. And to let the one I hate become dear- that's what making way means! И чтоб и ненавистное милым стало, - вот как дать дорогу! And to say to them: God bless you, go your way, pass on, while I-" И сказать им: Бог с вами, идите, проходите мимо, а я... "While you-?" - А вы? "That's enough, let's go." - Довольно, идем. "Upon my word. I'll tell someone to prevent your going there," said Pyotr Ilyitch, looking at him. - Ей-богу, скажу кому-нибудь, - глядел на него Петр Ильич, - чтобы вас не пустить туда. "What are you going to Mokroe for, now?" Зачем вам теперь в Мокрое? "There's a woman there, a woman. That's enough for you. You shut up." - Женщина там, женщина, и довольно с тебя, Петр Ильич, и шабаш! "Listen, though you're such a savage I've always liked you.... I feel anxious." - Послушайте, вы хоть и дики, но вы мне всегда как-то нравились... я вот и беспокоюсь. "Thanks, old fellow. - Спасибо тебе, брат. I'm a savage you say. Я дикий, говоришь ты. Savages, savages! Дикари, дикари! That's what I am always saying. Savages! Я одно только и твержу: дикари! Why, here's Misha! I was forgetting him." А да, вот Миша, а я-то его и забыл. Misha ran in, post-haste, with a handful of notes in change, and reported that everyone was in a bustle at the Plotnikovs'; "They're carrying down the bottles, and the fish, and the tea; it will all be ready directly." Вошел впопыхах Миша с пачкой размененных денег и отрапортовал, что у Плотниковых "все заходили" и бутылки волокут, и рыбу, и чай -сейчас все готово будет. Mitya seized ten roubles and handed it to Pyotr Ilyitch, then tossed another ten-rouble note to Misha. Митя схватил десятирублевую и подал Петру Ильичу, а другую десятирублевую кинул Мише. "Don't dare to do such a thing!" cried Pyotr Ilyitch. "I won't have it in my house, it's a bad, demoralising habit. - Не сметь! - вскричал Петр Ильич. - У меня дома нельзя, да и дурное баловство это. Put your money away. Here, put it here, why waste it? Спрячьте ваши деньги, вот сюда положите, чего их сорить-то? It would come in handy to-morrow, and I dare say you'll be coming to me to borrow ten roubles again. Завтра же пригодятся, ко мне же ведь и придете десять рублей просить. Why do you keep putting the notes in your side pocket? Что это вы в боковой карман всё суете? Ah, you'll lose them!" Эй, потеряете! "I say, my dear fellow, let's go to Mokroe together." - Слушай, милый человек, поедем в Мокрое вместе? "What should I go for?" - Мне-то зачем туда? "I say, let's open a bottle at once, and drink to life! - Слушай, хочешь сейчас бутылку откупорю, выпьем за жизнь! I want to drink, and especially to drink with you. Мне хочется выпить, а пуще всего с тобою выпить. I've never drunk with you, have I?" Никогда я с тобою не пил, а? "Very well, we can go to the Metropolis. I was just going there." - Пожалуй, в трактире можно, пойдем, я туда сам сейчас отправляюсь. "I haven't time for that. Let's drink at the Plotnikovs', in the back room. - Некогда в трактире, а у Плотниковых в лавке, в задней комнате. Shall I ask you a riddle?" Хочешь, я тебе одну загадку загадаю сейчас. "Ask away." - Загадай. Mitya took the piece of paper out of his waistcoat pocket, unfolded it and showed it. Митя вынул из жилета свою бумажку, развернул ее и показал. In a large, distinct hand was written: Четким и крупным почерком было на ней написано: "I punish myself for my whole life; my whole life I punish!" "Казню себя за всю жизнь, всю жизнь мою наказую!" "I will certainly speak to someone. I'll go at once," said Pyotr Ilyitch, after reading the paper. - Право, скажу кому-нибудь, пойду сейчас и скажу, - проговорил, прочитав бумажку, Петр Ильич. "You won't have time, dear boy, come and have a drink. March!" - Не успеешь, голубчик, идем и выпьем, марш! Plotnikov's shop was at the corner of the street, next door but one to Pyotr Ilyitch's. Лавка Плотниковых приходилась почти через один только дом от Петра Ильича, на углу улицы. It was the largest grocery shop in our town, and by no means a bad one, belonging to some rich merchants. Это был самый главный бакалейный магазин в нашем городе, богатых торговцев, и сам по себе весьма недурной. They kept everything that could be got in a Petersburg shop, grocery of all sort, wines "bottled by the brothers Eliseyev," fruits, cigars, tea, coffee, sugar, and so on. Было все, что и в любом магазине в столице, всякая бакалея: вина "разлива братьев Елисеевых", фрукты, сигары, чай, сахар, кофе и проч. There were three shop-assistants and two errand boys always employed. Всегда сидели три приказчика и бегали два рассыльных мальчика. Though our part of the country had grown poorer, the landowners had gone away, and trade had got worse, yet the grocery stores flourished as before, every year with increasing prosperity; there were plenty of purchasers for their goods. Хотя край наш и обеднел, помещики разъехались, торговля затихла, а бакалея процветала по-прежнему и даже все лучше и лучше с каждым годом: на эти предметы не переводились покупатели. They were awaiting Mitya with impatience in the shop. Митю ждали в лавке с нетерпением. They had vivid recollections of how he had bought, three or four weeks ago, wine and goods of all sorts to the value of several hundred roubles, paid for in cash (they would never have let him have anything on credit, of course). They remembered that then, as now, he had had a bundle of hundred-rouble notes in his hand, and had scattered them at random, without bargaining, without reflecting, or caring to reflect what use so much wine and provisions would be to him. Слишком помнили, как он недели три-четыре назад забрал точно так же разом всякого товару и вин на несколько сот рублей чистыми деньгами (в кредит-то бы ему ничего, конечно, не поверили), помнили, что так же, как и теперь, в руках его торчала целая пачка радужных и он разбрасывал их зря, не торгуясь, не соображая и не желая соображать, на что ему столько товару, вина и проч.? The story was told all over the town that, driving off then with Grushenka to Mokroe, he had "spent three thousand in one night and the following day, and had come back from the spree without a penny." Во всем городе потом говорили, что он тогда, укатив с Грушенькой в Мокрое, "просадил в одну ночь и следующий за тем день три тысячи разом и воротился с кутежа без гроша, в чем мать родила". He had picked up a whole troop of gypsies (encamped in our neighbourhood at the time), who for two days got money without stint out of him while he was drunk, and drank expensive wine without stint. Поднял тогда цыган целый табор (в то время у нас закочевавший), которые в два дня вытащили-де у него у пьяного без счету денег и выпили без счету дорогого вина. People used to tell, laughing at Mitya, how he had given champagne to grimy-handed peasants, and feasted the village women and girls on sweets and Strasburg pies. Рассказывали, смеясь над Митей, что в Мокром он запоил шампанским сиволапых мужиков, деревенских девок и баб закормил конфетами и страсбургскими пирогами. Though to laugh at Mitya to his face was rather a risky proceeding, there was much laughter behind his back, especially in the tavern, at his own ingenuous public avowal that all he had got out of Grushenka by this "escapade" was "permission to kiss her foot, and that was the utmost she had allowed him." Смеялись тоже у нас, в трактире особенно, над собственным откровенным и публичным тогдашним признанием Мити (не в глаза ему, конечно, смеялись, в глаза ему смеяться было несколько опасно), что от Г рушеньки он за всю ту "эскападу" только и получил, что "позволила ему свою ножку поцеловать, а более ничего не позволила". By the time Mitya and Pyotr Ilyitch reached the shop, they found a cart with three horses harnessed abreast with bells, and with Andrey, the driver, ready waiting for Mitya at the entrance. Когда Митя с Петром Ильичом подошли к лавке, то у входа нашли уже готовую тройку, в телеге, покрытой ковром, с колокольчиками и бубенчиками и с ямщиком Андреем, ожидавшим Митю. In the shop they had almost entirely finished packing one box of provisions, and were only waiting for Mitya's arrival to nail it down and put it in the cart. В лавке почти совсем успели "сладить" один ящик с товаром и ждали только появления Мити, чтобы заколотить и уложить его на телегу. Pyotr Ilyitch was astounded. Петр Ильич удивился. "Where did this cart come from in such a hurry?" he asked Mitya. - Да откуда поспела у тебя тройка? - спросил он Митю. "I met Andrey as I ran to you, and told him to drive straight here to the shop. - К тебе бежал, вот его, Андрея, встретил и велел ему прямо сюда к лавке и подъезжать. There's no time to lose. Времени терять нечего! Last time I drove with Timofey, but Timofey now has gone on before me with the witch. В прошлый раз с Тимофеем ездил, да Тимофей теперь тю-тю-тю, вперед меня с волшебницей одной укатил. Shall we be very late, Andrey?" Андрей, опоздаем очень? "They'll only get there an hour at most before us, not even that maybe. I got Timofey ready to start. I know how he'll go. - Часом только разве прежде нашего прибудут, да и того не будет, часом всего упредят! - поспешно отозвался Андрей. - Я Тимофея и снарядил, знаю, как поедут. Their pace won't be ours, Dmitri Fyodorovitch. How could it be? Их езда не наша езда, Дмитрий Федорович, где им до нашего. They won't get there an hour earlier!" Andrey, a lanky, red-haired, middle-aged driver, wearing a full-skirted coat, and with a kaftan on his arm, replied warmly. Часом не потрафят раньше! - с жаром перебил Андрей, еще не старый ямщик, рыжеватый, сухощавый парень в поддевке и с армяком на левой руке. "Fifty roubles for vodka if we're only an hour behind them." - Пятьдесят рублей на водку, коли только часом отстанешь. "I warrant the time, Dmitri Fyodorovitch. Ech, they won't be half an hour before us, let alone an hour." - За час времени ручаемся, Дмитрий Федорович, эх, получасом не упредят, не то что часом! Though Mitya bustled about seeing after things, he gave his orders strangely, as it were, disconnectedly, and inconsecutively. Митя хоть и засуетился, распоряжаясь, но говорил и приказывал как-то странно, вразбивку, а не по порядку. He began a sentence and forgot the end of it. Начинал одно и забывал окончание. Pyotr Ilyitch found himself obliged to come to the rescue. Петр Ильич нашел необходимым ввязаться и помочь делу. "Four hundred roubles' worth, not less than four hundred roubles' worth, just as it was then," commanded Mitya. "Four dozen champagne, not a bottle less." - На четыреста рублей, не менее как на четыреста, чтобы точь-в-точь по-тогдашнему, - командовал Митя. - Четыре дюжины шампанского, ни одной бутылки меньше. "What do you want with so much? What's it for? - Зачем тебе столько, к чему это? Stay!" cried Pyotr Ilyitch. "What's this box? Стой! - завопил Петр Ильич. - Это что за ящик? What's in it? С чем? Surely there isn't four hundred roubles' worth here?" Неужели тут на четыреста рублей? The officious shopmen began explaining with oily politeness that the first box contained only half a dozen bottles of champagne, and only "the most indispensable articles," such as savouries, sweets, toffee, etc. Ему тотчас же объяснили суетившиеся приказчики со слащавою речью, что в этом первом ящике всего лишь полдюжины шампанского и "всякие необходимые на первый случай предметы" из закусок, конфет, монпансье и проч. But the main part of the goods ordered would be packed and sent off, as on the previous occasion, in a special cart also with three horses travelling at full speed, so that it would arrive not more than an hour later than Dmitri Fyodorovitch himself. Но что главное "потребление" уложится и отправится сей же час особо, как и в тогдашний раз, в особой телеге и тоже тройкой и потрафит к сроку, "разве всего только часом позже Дмитрия Федоровича к месту прибудет". "Not more than an hour! Not more than an hour! And put in more toffee and fondants. The girls there are so fond of it," Mitya insisted hotly. - Не более часу, чтоб не более часу, и как можно больше монпансье и тягушек положите; это там девки любят, - с жаром настаивал Митя. "The fondants are all right. - Тягушек - пусть. But what do you want with four dozen of champagne? Да четыре-то дюжины к чему тебе? One would be enough," said Pyotr Ilyitch, almost angry. Одной довольно, - почти осердился уже Петр Ильич. He began bargaining, asking for a bill of the goods, and refused to be satisfied. Он стал торговаться, он потребовал счет, он не хотел успокоиться. But he only succeeded in saving a hundred roubles. Спас, однако, всего одну сотню рублей. In the end it was agreed that only three hundred roubles' worth should be sent. Остановились на том, чтобы всего товару доставлено было не более как на триста рублей. "Well, you may go to the devil!" cried Pyotr Ilyitch, on second thoughts. "What's it to do with me? - А, черт вас подери! - вскричал Петр Ильич, как бы вдруг одумавшись, - да мне-то тут что? Throw away your money, since it's cost you nothing." Бросай свои деньги, коли даром нажил! "This way, my economist, this way, don't be angry." Mitya drew him into a room at the back of the shop. "They'll give us a bottle here directly. We'll taste it. - Сюда, эконом, сюда, не сердись, - потащил его Митя в заднюю комнату лавки. - Вот здесь нам бутылку сейчас подадут, мы и хлебнем. Ech, Pyotr Ilyitch, come along with me, for you're a nice fellow, the sort I like." Эх, Петр Ильич, поедем вместе, потому что ты человек милый, таких люблю. Mitya sat down on a wicker chair, before a little table, covered with a dirty dinner-napkin. Митя уселся на плетеный стульчик пред крошечным столиком, накрытым грязнейшею салфеткой. Pyotr Ilyitch sat down opposite, and the champagne soon appeared, and oysters were suggested to the gentlemen. "First-class oysters, the last lot in." Петр Ильич примостился напротив него, и мигом явилось шампанское. Предложили, не пожелают ли господа устриц, "первейших устриц, самого последнего получения". "Hang the oysters. I don't eat them. And we don't need anything," cried Pyotr Ilyitch, almost angrily. - К черту устриц, я не ем, да и ничего не надо, -почти злобно огрызнулся Петр Ильич. "There's no time for oysters," said Mitya. "And I'm not hungry. - Некогда устриц, - заметил Митя, - да и аппетита нет. Do you know, friend," he said suddenly, with feeling, "I never have liked all this disorder." Знаешь, друг, - проговорил он вдруг с чувством, -не любил я никогда всего этого беспорядка. "Who does like it? - Да кто ж его любит! Three dozen of champagne for peasants, upon my word, that's enough to make anyone angry!" Три дюжины, помилуй, на мужиков, это хоть кого взорвет. "That's not what I mean. -Я не про это. I'm talking of a higher order. Я про высший порядок. There's no order in me, no higher order. But... that's all over. There's no need to grieve about it. Порядку во мне нет, высшего порядка... Но... все это закончено, горевать нечего. It's too late, damn it! Поздно, и к черту! My whole life has been disorder, and one must set it in order. Вся жизнь моя была беспорядок, и надо положить порядок. Is that a pun, eh?" Каламбурю, а? "You're raving, not making puns! - Бредишь, а не каламбуришь. "Glory be to God in Heaven, Glory be to God in me. . . - Слава Высшему на свете, □ □ Слава Высшему во мне! "That verse came from my heart once, it's not a verse, but a tear.... I made it myself... not while I was pulling the captain's beard, though..." Этот стишок у меня из души вырвался когда-то, не стих, а слеза... сам сочинил... не тогда, однако, когда штабс-капитана за бороденку тащил... "Why do you bring him in all of a sudden?" - Чего это ты вдруг о нем? "Why do I bring him in? - Чего я вдруг о нем? Foolery! Вздор! All things come to an end; all things are made equal. That's the long and short of it." Все кончается, все равняется, черта - и итог. "You know, I keep thinking of your pistols." - Право, мне всё твои пистолеты мерещатся. "That's all foolery, too! - И пистолеты вздор! Drink, and don't be fanciful. Пей и не фантазируй. I love life. I've loved life too much, shamefully much. Жизнь люблю, слишком уж жизнь полюбил, так слишком, что и мерзко. Enough! Довольно! Let's drink to life, dear boy, I propose the toast. За жизнь, голубчик, за жизнь выпьем, за жизнь предлагаю тост! Why am I pleased with myself? Почему я доволен собой? I'm a scoundrel, but I'm satisfied with myself. Я подл, но доволен собой. And yet I'm tortured by the thought that I'm a scoundrel, but satisfied with myself. И, однако ж, я мучусь тем, что я подл, но доволен собой. I bless the creation. I'm ready to bless God and His creation directly, but... I must kill one noxious insect for fear it should crawl and spoil life for others.... Let us drink to life, dear brother. Благословляю творение, сейчас готов Бога благословить и его творение, но... надо истребить одно смрадное насекомое, чтобы не ползало, другим жизни не портило... Выпьем за жизнь, милый брат! What can be more precious than life? Что может быть дороже жизни! Nothing! Ничего, ничего! To life, and to one queen of queens!" За жизнь и за одну царицу из цариц. "Let's drink to life and to your queen, too, if you like." - Выпьем за жизнь, а пожалуй, и за твою царицу. They drank a glass each. Выпили по стакану. Although Mitya was excited and expansive, yet he was melancholy, too. Митя был хотя и восторжен, и раскидчив, но как-то грустен. It was as though some heavy, overwhelming anxiety were weighing upon him. Точно какая-то непреодолимая и тяжелая забота стояла за ним. "Misha... here's your Misha come! - Миша... это твой Миша вошел? Misha, come here, my boy, drink this glass to Phoebus the golden-haired, of to-morrow morn..." Миша, голубчик, Миша, поди сюда, выпей ты мне этот стакан, за Феба златокудрого, завтрашнего... "What are you giving it him for?" cried Pyotr Ilyitch, irritably. - Да зачем ты ему! - крикнул Петр Ильич раздражительно. "Yes, yes, yes, let me! I want to!" - Ну позволь, ну так, ну я хочу. "E- ech!" - Э-эх! Misha emptied the glass, bowed, and ran out. Миша выпил стакан, поклонился и убежал. "He'll remember it afterwards," Mitya remarked. "Woman, I love woman! - Запомнит дольше, - заметил Митя. - Женщину я люблю, женщину! What is woman? Что есть женщина? The queen of creation! Царица земли! My heart is sad, my heart is sad, Pyotr Ilyitch. Грустно мне, грустно, Петр Ильич. Do you remember Hamlet? Помнишь Гамлета: 'I am very sorry, good Horatio! Alas, poor Yorick!' "Мне так грустно, так грустно, Горацио... Ах, бедный Иорик!" Perhaps that's me, Yorick? Это я, может быть, Иорик и есть. Yes, I'm Yorick now, and a skull afterwards." Именно теперь я Иорик, а череп потом. Pyotr Ilyitch listened in silence. Mitya, too, was silent for a while. Петр Ильич слушал и молчал, помолчал и Митя. "What dog's that you've got here?" he asked the shopman, casually, noticing a pretty little lap-dog with dark eyes, sitting in the corner. - Это какая у вас собачка? - спросил он вдруг рассеянно приказчика, заметив в углу маленькую хорошенькую болоночку с черными глазками. "It belongs to Varvara Alexyevna, the mistress," answered the clerk. "She brought it and forgot it here. - Это Варвары Алексеевны, хозяйки нашей, болоночка, - ответил приказчик, - сами занесли давеча да и забыли у нас. It must be taken back to her." Отнести надо будет обратно. "I saw one like it... in the regiment... " murmured Mitya dreamily, "only that one had its hind leg broken.... By the way, Pyotr Ilyitch, I wanted to ask you: have you ever stolen anything in your life?" -Я одну такую же видел... в полку... - вдумчиво произнес Митя, - только у той задняя ножка была сломана... Петр Ильич, хотел я тебя спросить кстати: крал ты когда что в своей жизни аль нет? "What a question!" - Это что за вопрос? "Oh, I didn't mean anything. - Нет, я так. From somebody's pocket, you know. Видишь, из кармана у кого-нибудь, чужое? I don't mean government money, everyone steals that, and no doubt you do, too..." Я не про казну говорю, казну все дерут, и ты, конечно, тоже... "You go to the devil." - Убирайся к черту. "I'm talking of other people's money. Stealing straight out of a pocket? - Я про чужое: прямо из кармана, из кошелька, а? Out of a purse, eh?" "I stole twenty copecks from my mother when I was nine years old. I took it off the table on the sly, and held it tight in my hand." - Украл один раз у матери двугривенный, девяти лет был, со стола. Взял тихонько и зажал в руку. "Well, and what happened?" - Ну и что же? "Oh, nothing. - Ну и ничего. I kept it three days, then I felt ashamed, confessed, and gave it back." Три дня хранил, стыдно стало, признался и отдал. "And what then?" - Ну и что же? "Naturally I was whipped. - Натурально, высекли. But why do you ask? Have you stolen something?" Да ты чего уж, ты сам не украл ли? "I have," said Mitya, winking slyly. - Украл, - хитро подмигнул Митя. "What have you stolen?" inquired Pyotr Ilyitch curiously. - Что украл? - залюбопытствовал Петр Ильич. "I stole twenty copecks from my mother when I was nine years old, and gave it back three days after." As he said this, Mitya suddenly got up. - У матери двугривенный, девяти лет был, через три дня отдал. - Сказав это, Митя вдруг встал с места. "Dmitri Fyodorovitch, won't you come now?" called Andrey from the door of the shop. - Дмитрий Федорович, не поспешить ли? -крикнул вдруг у дверей лавки Андрей. "Are you ready? - Готово? We'll come!" Mitya started. "A few more last words and- Andrey, a glass of vodka at starting. Идем! - всполохнулся Митя. - Еще последнее сказанье и... Андрею стакан водки на дорогу сейчас! Give him some brandy as well! Да коньяку ему, кроме водки, рюмку! That box" (the one with the pistols) "put under my seat. Этот ящик (с пистолетами) мне под сиденье. Good-bye, Pyotr Ilyitch, don't remember evil against me." Прощай, Петр Ильич, не поминай лихом. "But you're coming back to-morrow?" - Да ведь завтра воротишься? - Непременно. "Will you settle the little bill now?" cried the clerk, springing forward. - Расчетец теперь изволите покончить? -подскочил приказчик. "Oh yes, the bill. - А, да, расчет! Of course." Непременно! He pulled the bundle of notes out of his pocket again, picked out three hundred roubles, threw them on the counter, and ran hurriedly out of the shop. Он опять выхватил из кармана свою пачку кредиток, снял три радужных, бросил на прилавок и спеша вышел из лавки. Everyone followed him out, bowing and wishing him good luck. Все за ним последовали и, кланяясь, провожали с приветствиями и пожеланиями. Andrey, coughing from the brandy he had just swallowed, jumped up on the box. Андрей крякнул от только что выпитого коньяку и вскочил на сиденье. But Mitya was only just taking his seat when suddenly to his surprise he saw Fenya before him. Но едва только Митя начал садиться, как вдруг пред ним совсем неожиданно очутилась Феня. She ran up panting, clasped her hands before him with a cry, and plumped down at his feet. Она прибежала вся запыхавшись, с криком сложила пред ним руки и бухнулась ему в ноги: "Dmitri Fyodorovitch, dear good Dmitri Fyodorovitch, don't harm my mistress. - Батюшка, Дмитрий Федорович, голубчик, не погубите барыню! And it was I told you all about it.... А я-то вам все рассказала!.. And don't murder him, he came first, he's hers! И его не погубите, прежний ведь он, ихний! He'll marry Agrafena Alexandrovna now. That's why he's come back from Siberia. Dmitri Fyodorovitch, dear, don't take a fellow creature's life!" Замуж теперь Аграфену Александровну возьмет, с тем и из Сибири вернулся... Батюшка, Дмитрий Федорович, не загубите чужой жизни! "Tut-tut-tut! That's it, is it? - Те-те-те, вот оно что! So you're off there to make trouble!" muttered Pyotr Ilyitch. "Now, it's all clear, as clear as daylight. Ну, наделаешь ты теперь там дел! - пробормотал про себя Петр Ильич. - Теперь все понятно, теперь как не понять. Dmitri Fyodorovitch, give me your pistols at once if you mean to behave like a man," he shouted aloud to Mitya. "Do you hear, Dmitri?" Дмитрий Федорович, отдай-ка мне сейчас пистолеты, если хочешь быть человеком, -воскликнул он громко Мите, - слышишь, Дмитрий! "The pistols? - Пистолеты? Wait a bit, brother, I'll throw them into the pool on the road," answered Mitya. "Fenya, get up, don't kneel to me. Подожди, голубчик, я их дорогой в лужу выброшу, - ответил Митя. - Феня, встань, не лежи ты предо мной. Mitya won't hurt anyone, the silly fool won't hurt anyone again. Не погубит Митя, впредь никого уж не погубит этот глупый человек. But I say, Fenya," he shouted, after having taken his seat. "I hurt you just now, so forgive me and have pity on me, forgive a scoundrel.... But it doesn't matter if you don't. Да вот что, Феня, - крикнул он ей, уже усевшись, -обидел я тебя давеча, так прости меня и помилуй, прости подлеца... А не простишь, все равно! It's all the same now. Потому что теперь уже все равно! Now then, Andrey, look alive, fly along full speed!" Трогай, Андрей, живо улетай! Andrey whipped up the horses, and the bells began ringing. Андрей тронул; колокольчик зазвенел. "Good-bye, Pyotr Ilyitch! - Прощай, Петр Ильич! My last tear is for you!..." Тебе последняя слеза!.. "He's not drunk, but he keeps babbling like a lunatic," Pyotr Ilyitch thought as he watched him go. "Не пьян ведь, а какую ахинею порет!" - подумал вслед ему Петр Ильич. He had half a mind to stay and see the cart packed with the remaining wines and provisions, knowing that they would deceive and defraud Mitya. But, suddenly feeling vexed with himself, he turned away with a curse and went to the tavern to play billiards. Он расположился было остаться присмотреть за тем, как будут снаряжать воз (на тройке же) с остальными припасами и винами, предчувствуя, что надуют и обсчитают Митю, но вдруг, сам на себя рассердившись, плюнул и пошел в свой трактир играть на биллиарде. "He's a fool, though he's a good fellow," he muttered as he went. "I've heard of that officer, Grushenka's former flame. -Дурак, хоть и хороший малый... - бормотал он про себя дорогой. - Про этого какого-то офицера "прежнего" Грушенькинова я слыхал. Well, if he has turned up.... Ech, those pistols! Ну, если прибыл, то... Эх, пистолеты эти! Damn it all! I'm not his nurse! А, черт, что я, его дядька, что ли? Let them do what they like! Пусть их! Besides, it'll all come to nothing. Да и ничего не будет. They're a set of brawlers, that's all. Горланы, и больше ничего. They'll drink and fight, fight and make friends again. Напьются и подерутся, подерутся и помирятся. They are not men who do anything real. Разве это люди дела? What does he mean by 'I'm stepping aside, I'm punishing myself1? It'll come to nothing! Что это за "устранюсь", "казню себя" - ничего не будет! He's shouted such phrases a thousand times, drunk, in the taverns. Тысячу раз кричал этим слогом пьяный в трактире. But now he's not drunk. Теперь-то не пьян. 'Drunk in spirit'- they're fond of fine phrases, the villains. "Пьян духом" - слог любят подлецы. Am I his nurse? Дядька я ему, что ли? He must have been fighting, his face was all over blood. И не мог не подраться, вся харя в крови. With whom? С кем бы это? I shall find out at the Metropolis. В трактире узнаю. And his handkerchief was soaked in blood.... It's still lying on my floor.... Hang it!" И платок в крови... Фу, черт, у меня на полу остался... наплевать! He reached the tavern in a bad humour and at once made up a game. Пришел в трактир он в сквернейшем расположении духа и тотчас же начал партию. The game cheered him. Партия развеселила его. He played a second game, and suddenly began telling one of his partners that Dmitri Karamazov had come in for some cash again- something like three thousand roubles, and had gone to Mokroe again to spend it with Grushenka.... Сыграл другую и вдруг заговорил с одним из партнеров о том, что у Дмитрия Карамазова опять деньги появились, тысяч до трех, сам видел, и что он опять укатил кутить в Мокрое с Грушенькой. This news roused singular interest in his listeners. Это было принято почти с неожиданным любопытством слушателями. They all spoke of it, not laughing, but with a strange gravity. И все они заговорили не смеясь, а как-то странно серьезно. They left off playing. Даже игру перервали. "Three thousand? -Три тысячи? But where can he have got three thousand?" Да откуда у него быть трем тысячам? Questions were asked. Стали расспрашивать дальше. The story of Madame Hohlakov's present was received with scepticism. Известие о Хохлаковой приняли сомнительно. "Hasn't he robbed his old father?- that's the question." -А не ограбил ли старика, вот что? "Three thousand! -Три тысячи! There's something odd about it." Что-то не ладно. "He boasted aloud that he would kill his father; we all heard him, here. - Похвалялся же убить отца вслух, все здесь слышали. And it was three thousand he talked about..." Именно про три тысячи говорил... Pyotr Ilyitch listened. All at once he became short and dry in his answers. Петр Ильич слушал и вдруг стал отвечать на расспросы сухо и скупо. He said not a word about the blood on Mitya's face and hands, though he had meant to speak of it at first. Про кровь, которая была на лице и на руках Мити, не упомянул ни слова, а когда шел сюда, хотел было рассказать. They began a third game, and by degrees the talk about Mitya died away. But by the end of the third game, Pyotr Ilyitch felt no more desire for billiards; he laid down the cue, and without having supper as he had intended, he walked out of the tavern. Начали третью партию, мало-помалу разговор о Мите затих; но, докончив третью партию, Петр Ильич больше играть не пожелал, положил кий и, не поужинав, как собирался, вышел из трактира. When he reached the market-place he stood still in perplexity, wondering at himself. Выйдя на площадь, он стал в недоумении и даже дивясь на себя. He realised that what he wanted was to go to Fyodor Pavlovitch's and find out if anything had happened there. Он вдруг сообразил, что ведь он хотел сейчас идти в дом Федора Павловича, узнать, не произошло ли чего. "On account of some stupid nonsense as it's sure to turn out- am I going to wake up the household and make a scandal? "Из-за вздора, который окажется, разбужу чужой дом и наделаю скандала. Fooh! damn it, is it my business to look after them?" Фу, черт, дядька я им, что ли?" In a very bad humour he went straight home, and suddenly remembered Fenya. В сквернейшем расположении духа направился он прямо к себе домой и вдруг вспомнил про Феню: "Damn it all! I ought to have questioned her just now," he thought with vexation, "I should have heard everything." "Э, черт, вот бы давеча расспросить ее, - подумал он в досаде, - все бы и знал". And the desire to speak to her, and so find out, became so pressing and importunate that when he was halfway home he turned abruptly and went towards the house where Grushenka lodged. И до того вдруг загорелось в нем самое нетерпеливое и упрямое желание поговорить с нею и разузнать, что с полдороги он круто повернул к дому Морозовой, в котором квартировала Грушенька. Going up to the gate he knocked. The sound of the knock in the silence of the night sobered him and made him feel annoyed. Подойдя к воротам, он постучался, и раздавшийся в тишине ночи стук опять как бы вдруг отрезвил и обозлил его. And no one answered him; everyone in the house was asleep. К тому же никто не откликнулся, все в доме спали. "And I shall be making a fuss!" he thought, with a feeling of positive discomfort. But instead of going away altogether, he fell to knocking again with all his might, filling the street with clamour. "И тут скандалу наделаю!" - подумал он с каким-то уже страданием в душе, но вместо того, чтоб уйти окончательно, принялся вдруг стучать снова и изо всей уже силы. Поднялся гам на всю улицу. "Not coming? Well, I will knock them up, I will!" he muttered at each knock, fuming at himself, but at the same time he redoubled his knocks on the gate. "Так вот нет же, достучусь, достучусь!" -бормотал он, с каждым звуком злясь на себя до остервенения, но с тем вместе и усугубляя удары в ворота. Chapter 6. VI "I Am Coming, Too!" Сам еду! BUT Dmitri Fyodorovitch was speeding along the road. А Дмитрий Федорович летел по дороге. It was a little more than twenty versts to Mokroe, but Andrey's three horses galloped at such a pace that the distance might be covered in an hour and a quarter. До Мокрого было двадцать верст с небольшим, но тройка Андреева скакала так, что могла поспеть в час с четвертью. The swift motion revived Mitya. Быстрая езда как бы вдруг освежила Митю. The air was fresh and cool, there were big stars shining in the sky. Воздух был свежий и холодноватый, на чистом небе сияли крупные звезды. It was the very night, and perhaps the very hour, in which Alyosha fell on the earth, and rapturously swore to love it for ever and ever. Это была та самая ночь, а может, и тот самый час, когда Алеша, упав на землю, "исступленно клялся любить ее во веки веков". All was confusion, confusion in Mitya's soul, but although many things were goading his heart, at that moment his whole being was yearning for her, his queen, to whom he was flying to look on her for the last time. Но смутно, очень смутно было в душе Мити, и хоть многое терзало теперь его душу, но в этот момент все существо его неотразимо устремилось лишь к ней, к его царице, к которой летел он, чтобы взглянуть на нее в последний раз. One thing I can say for certain; his heart did not waver for one instant. Скажу лишь одно: даже и не спорило сердце его ни минуты. I shall perhaps not be believed when I say that this jealous lover felt not the slightest jealousy of this new rival, who seemed to have sprung out of the earth. Не поверят мне, может быть, если скажу, что этот ревнивец не ощущал к этому новому человеку, новому сопернику, выскочившему из-под земли, к этому "офицеру" ни малейшей ревности. If any other had appeared on the scene, he would have been jealous at once, and would-perhaps have stained his fierce hands with blood again. But as he flew through the night, he felt no envy, no hostility even, for the man who had been her first lover.... It is true he had not yet seen him. Ко всякому другому, явись такой, приревновал бы тотчас же и, может, вновь бы намочил свои страшные руки кровью, а к этому, к этому "ее первому", не ощущал он теперь, летя на своей тройке, не только ревнивой ненависти, но даже враждебного чувства - правда, еще не видал его. "Here there was no room for dispute: it was her right and his; this was her first love which, after five years, she had not forgotten; so she had loved him only for those five years, and I, how do I come in? "Тут уж бесспорно, тут право ее и его; тут ее первая любовь, которую она в пять лет не забыла: значит, только его и любила в эти пять лет, а я-то, я зачем тут подвернулся? What right have I? Что я-то тут и при чем? Step aside, Mitya, and make way! Отстранись, Митя, и дай дорогу! What am I now? Да и что я теперь? Now everything is over apart from the officer even if he had not appeared, everything would be over..." Теперь уж и без офицера все кончено, хотя бы и не явился он вовсе, то все равно все было бы кончено..." These words would roughly have expressed his feelings, if he had been capable of reasoning. Вот в каких словах он бы мог приблизительно изложить свои ощущения, если бы только мог рассуждать. But he could not reason at that moment. Но он уже не мог тогда рассуждать. His present plan of action had arisen without reasoning. At Fenya's first words, it had sprung from feeling, and been adopted in a flash, with all its consequences. Вся теперешняя решимость его родилась без рассуждений, в один миг, была сразу почувствована и принята целиком со всеми последствиями еще давеча, у Фени, с первых слов ее. And yet, in spite of his resolution, there was confusion in his soul, an agonising confusion: his resolution did not give him peace. И все-таки, несмотря на всю принятую решимость, было смутно в душе его, смутно до страдания: не дала и решимость спокойствия. There was so much behind that tortured him. Слишком многое стояло сзади его и мучило. And it seemed strange to him, at moments, to think that he had written his own sentence of death with pen and paper: "I punish myself," and the paper was lying there in his pocket, ready; the pistol was loaded; he had already resolved how, next morning, he would meet the first warm ray of "golden-haired Phoebus." And yet he could not be quit of the past, of all that he had left behind and that tortured him. He felt that miserably, and the thought of it sank into his heart with despair. И странно было ему это мгновениями: ведь уж написан был им самим себе приговор пером на бумаге: "казню себя и наказую"; и бумажка лежала тут, в кармане его, приготовленная; ведь уж заряжен пистолет, ведь уж решил же он, как встретит он завтра первый горячий луч "Феба златокудрого", а между тем с прежним, со всем стоявшим сзади и мучившим его, все-таки нельзя было рассчитаться, чувствовал он это до мучения, и мысль о том впивалась в его душу отчаянием. There was one moment when he felt an impulse to stop Andrey, to jump out of the cart, to pull out his loaded pistol, and to make an end of everything without waiting for the dawn. Было одно мгновение в пути, что ему вдруг захотелось остановить Андрея, выскочить из телеги, достать свой заряженный пистолет и покончить все, не дождавшись и рассвета. But that moment flew by like a spark. Но мгновение это пролетело как искорка. The horses galloped on, "devouring space," and as he drew near his goal, again the thought of her, of her alone, took more and more complete possession of his soul, chasing away the fearful images that had been haunting it. Да и тройка летела, "пожирая пространство", и по мере приближения к цели опять-таки мысль о ней, о ней одной, все сильнее и сильнее захватывала ему дух и отгоняла все остальные страшные призраки от его сердца. Oh, how he longed to look upon her, if only for a moment, if only from a distance! О, ему так хотелось поглядеть на нее, хоть мельком, хоть издали! "She's now with him," he thought, "now I shall see what she looks like with him, her first love, and that's all I want." "Она теперь с ним, ну вот и погляжу, как она теперь с ним, со своим прежним милым, и только этого мне и надо". Never had this woman, who was such a fateful influence in his life, aroused such love in his breast, such new and unknown feeling, surprising even to himself, a feeling tender to devoutness, to self-effacement before her! И никогда еще не подымалось из груди его столько любви к этой роковой в судьбе его женщине, столько нового, не испытанного им еще никогда чувства, чувства неожиданного даже для него самого, чувства нежного до моления, до исчезновения пред ней. "I will efface myself!" he said, in a rush of almost hysterical ecstasy. "И исчезну!" - проговорил он вдруг в припадке какого-то истерического восторга. They had been galloping nearly an hour. Скакали уже почти час. Mitya was silent, and though Andrey was, as a rule, a talkative peasant, he did not utter a word, either. He seemed afraid to talk, he only whipped up smartly his three lean, but mettlesome, bay horses. Митя молчал, а Андрей, хотя и словоохотливый был мужик, тоже не вымолвил еще ни слова, точно опасался заговорить, и только живо погонял своих "одров", свою гнедую, сухопарую, но резвую тройку. Suddenly Mitya cried out in horrible anxiety: Как вдруг Митя в страшном беспокойстве воскликнул: "Andrey! - Андрей! What if they're asleep?" А что, если спят? This thought fell upon him like a blow. It had not occurred to him before. Ему это вдруг вспало на ум, а до сих пор он о том и не подумал. "It may well be that they're gone to bed by now, Dmitri Fyodorovitch." - Надо думать, что уж легли, Дмитрий Федорович. Mitya frowned as though in pain. Yes, indeed... he was rushing there... with such feelings... while they were asleep... she was asleep, perhaps, there too.... An angry feeling surged up in his heart. Митя болезненно нахмурился: что, в самом деле, он прилетит... с такими чувствами... а они спят... спит и она, может быть, тут же... Злое чувство закипело в его сердце. "Drive on, Andrey! Whip them up! Look alive!" he cried, beside himself. - Погоняй, Андрей, катай, Андрей, живо! -закричал он в исступлении. "But maybe they're not in bed!" Andrey went on after a pause. "Timofey said they were a lot of them there-." - А может, еще и не полегли, - рассудил, помолчав, Андрей. - Даве Тимофей сказывал, что там много их собралось... "At the station?" - На станции? "Not at the posting-station, but at Plastunov's, at the inn, where they let out horses, too." - Не в станции, а у Пластуновых, на постоялом дворе, вольная, значит, станция. "I know. So you say there are a lot of them? - Знаю; так как же ты говоришь, что много? How's that? Где же много? Who are they?" cried Mitya, greatly dismayed at this unexpected news. Кто такие? - вскинулся Митя в страшной тревоге при неожиданном известии. "Well, Timofey was saying they're all gentlefolk. Two from our town- who they are I can't say- and there are two others, strangers, maybe more besides. I didn't ask particularly. - Да сказывал Тимофей, все господа: из города двое, кто таковы - не знаю, только сказывал Тимофей, двое из здешних господ, да тех двое, будто бы приезжих, а может, и еще кто есть, не спросил я его толково. They've set to playing cards, so Timofey said." В карты, говорил, стали играть. "Cards?" - В карты? "So, maybe they're not in bed if they're at cards. -Так вот, может, и не спят, коли в карты зачали. It's most likely not more than eleven." Думать надо, теперь всего одиннадцатый час в исходе, не более того. "Quicker, Andrey! Quicker!" Mitya cried again, nervously. - Погоняй, Андрей, погоняй! - нервно вскричал опять Митя. "May I ask you something, sir?" said Andrey, after a pause. "Only I'm afraid of angering you, sir." - Что это, я вас спрошу, сударь, - помолчав, начал снова Андрей, - вот только бы не осердить мне вас, боюсь, барин. "What is it?" - Чего тебе? "Why, Fenya threw herself at your feet just now, and begged you not to harm her mistress, and someone else, too... so you see, sir- It's I am taking you there... forgive me, sir, it's my conscience... maybe it's stupid of me to speak of it-." - Давеча Федосья Марковна легла вам в ноги, молила, барыню чтобы вам не сгубить и еще кого... так вот, сударь, что везу-то я вас туда... Простите, сударь, меня, так, от совести, может, глупо что сказал. Mitya suddenly seized him by the shoulders from behind. Митя вдруг схватил его сзади за плечи. "Are you a driver?" he asked frantically. -Ты ямщик? Ямщик? - начал он исступленно. "Yes sir." - Ямщик... "Then you know that one has to make way. - Знаешь ты, что надо дорогу давать. What would you say to a driver who wouldn't make way for anyone, but would just drive on and crush people? Что ямщик, так уж никому и дороги не дать, дави, дескать, я еду! No, a driver mustn't run over people. Нет, ямщик, не дави! One can't run over a man. One can't spoil people's lives. And if you have spoilt a life- punish yourself.... If only you've spoilt, if only you've ruined anyone's life- punish yourself and go away." Нельзя давить человека, нельзя людям жизнь портить; а коли испортил жизнь - наказуй себя... если только испортил, если только загубил кому жизнь - казни себя и уйди. These phrases burst from Mitya almost hysterically. Все это вырвалось у Мити как бы в совершенной истерике. Though Andrey was surprised at him, he kept up the conversation. Андрей хоть и подивился на барина, но разговор поддержал. "That's right, Dmitri Fyodorovitch, you're quite right, one mustn't crush or torment a man, or any kind of creature, for every creature is created by God. Take a horse, for instance, for some folks, even among us drivers, drive anyhow. Nothing will restrain them, they just force it along." - Правда это, батюшка Дмитрий Федорович, это вы правы, что не надо человека давить, тоже и мучить, равно как и всякую тварь, потому всякая тварь - она тварь созданная, вот хоть бы лошадь, потому другой ломит зря, хоша бы и наш ямщик... И удержу ему нет, так он и прет, прямо тебе так и прет. "To hell?" Mitya interrupted, and went off into his abrupt, short laugh. "Andrey, simple soul," he seized him by the shoulders again, "tell me, will Dmitri Fyodorovitch Karamazov go to hell, or not, what do you think?" - Во ад? - перебил вдруг Митя и захохотал своим неожиданным коротким смехом. - Андрей, простая душа, - схватил он опять его крепко за плечи, - говори: попадет Дмитрий Федорович Карамазов во ад али нет, как по-твоему? "I don't know, darling, it depends on you, for you are... you see, sir, when the Son of God was nailed on the Cross and died, He went straight down to hell from the Cross, and set free all sinners that were in agony. - Не знаю, голубчик, от вас зависит, потому вы у нас... Видишь, сударь, когда Сын Божий на кресте был распят и помер, то сошел он со креста прямо во ад и освободил всех грешников, которые мучились. And the devil groaned, because he thought that he would get no more sinners in hell. И застонал ад об том, что уж больше, думал, к нему никто теперь не придет, грешников-то. And God said to him, then, И сказал тогда аду Господь: 'Don't groan, for you shall have all the mighty of the earth, the rulers, the chief judges, and the rich men, and shall be filled up as you have been in all the ages till I come again.' "Не стони, аде, ибо приидут к тебе отселева всякие вельможи, управители, главные судьи и богачи, и будешь восполнен так же точно, как был во веки веков, до того времени, пока снова приду". Those were His very words..." Это точно, это было такое слово... "A peasant legend! Capital! - Народная легенда, великолепно! Whip up the left, Andrey!" Стегни левую, Андрей! "So you see, sir, who it is hell's for," said Andrey, whipping up the left horse, "but you're like a little child... that's how we look on you... and though you're hasty-tempered, sir, yet God will forgive you for your kind heart." - Так вот, сударь, для кого ад назначен, - стегнул Андрей левую, - а вы у нас, сударь, все одно как малый ребенок... так мы вас почитаем... И хоть гневливы вы, сударь, это есть, но за простодушие ваше простит Господь. "And you, do you forgive me, Andrey?" - А ты, ты простишь меня, Андрей? "What should I forgive you for, sir? You've never done me any harm." - Мне что же вас прощать, вы мне ничего не сделали. "No, for everyone, for everyone, you here alone, on the road, will you forgive me for everyone? - Нет, за всех, за всех ты один, вот теперь, сейчас, здесь, на дороге, простишь меня за всех? Speak, simple peasant heart!" Говори, душа простолюдина! "Oh, sir! - Ох, сударь! I feel afraid of driving you, your talk is so strange." Боязно вас и везти-то, странный какой-то ваш разговор... But Mitya did not hear. Но Митя не расслышал. He was frantically praying and muttering to himself. Он исступленно молился и дико шептал про себя. "Lord, receive me, with all my lawlessness, and do not condemn me. - Господи, прими меня во всем моем беззаконии, но не суди меня. Let me pass by Thy judgment... do not condemn me, for I have condemned myself, do not condemn me, for I love Thee, O Lord. Пропусти мимо без суда твоего... Не суди, потому что я сам осудил себя; не суди, потому что люблю тебя, Господи! I am a wretch, but I love Thee. If Thou sendest me to hell, I shall love Thee there, and from there I shall cry out that I love Thee for ever and ever.... But let me love to the end.... Here and now for just five hours... till the first light of Thy day... for I love the queen of my soul... Мерзок сам, а люблю тебя: во ад пошлешь, и там любить буду и оттуда буду кричать, что люблю тебя во веки веков... Но дай и мне долюбить... здесь, теперь долюбить, всего пять часов до горячего луча твоего... Ибо люблю царицу души моей. I love her and I cannot help loving her. Люблю и не могу не любить. Thou seest my whole heart... Сам видишь меня всего. I shall gallop up, I shall fall before her and say, 'You are right to pass on and leave me. Farewell and forget your victim... never fret yourself about me!'" Прискачу, паду пред нею: права ты, что мимо меня прошла... Прощай и забудь твою жертву, не тревожь себя никогда! "Mokroe!" cried Andrey, pointing ahead with his whip. - Мокрое! - крикнул Андрей, указывая вперед кнутом. Through the pale darkness of the night loomed a solid black mass of buildings, flung down, as it were, in the vast plain. Сквозь бледный мрак ночи зачернелась вдруг твердая масса строений, раскинутых на огромном пространстве. The village of Mokroe numbered two thousand inhabitants, but at that hour all were asleep, and only here and there a few lights still twinkled. Село Мокрое было в две тысячи душ, но в этот час все оно уже спало, и лишь кое-где из мрака мелькали еще редкие огоньки. "Drive on, Andrey, I come!" Mitya exclaimed, feverishly. - Г они, гони, Андрей, еду! - воскликнул как бы в горячке Митя. "They're not asleep," said Andrey again, pointing with his whip to the Plastunovs' inn, which was at the entrance to the village. The six windows, looking on the street, were all brightly lighted up. - Не спят! - проговорил опять Андрей, указывая кнутом на постоялый двор Пластуновых, стоявший сейчас же на въезде и в котором все шесть окон на улицу были ярко освещены. "They're not asleep," Mitya repeated joyously. "Quicker, Andrey! Gallop! Drive up with a dash! Set the bells ringing! - Не спят! - радостно подхватил Митя, - греми, Андрей, гони вскачь, звени, подкати с треском. Let all know that I have come. Чтобы знали все, кто приехал! I'm coming! Я еду! I'm coming, too!" Сам еду! - исступленно восклицал Митя. Andrey lashed his exhausted team into a gallop, drove with a dash and pulled up his steaming, panting horses at the high flight of steps. Андрей пустил измученную тройку вскачь и действительно с треском подкатил к высокому крылечку и осадил своих запаренных полузадохшихся коней. Mitya jumped out of the cart just as the innkeeper, on his way to bed, peeped out from the steps curious to see who had arrived. Митя соскочил с телеги, и как раз хозяин двора, правда уходивший уже спать, полюбопытствовал заглянуть с крылечка, кто это таков так подкатил. "Trifon Borissovitch, is that you?" - Трифон Борисыч, ты? The innkeeper bent down, looked intently, ran down the steps, and rushed up to the guest with obsequious delight. Хозяин нагнулся, вгляделся, стремглав сбежал с крылечка и в подобострастном восторге кинулся к гостю. "Dmitri Fyodorovitch, your honour! - Батюшка, Дмитрий Федорыч! Do I see you again?" Вас ли вновь видим? Trifon Borissovitch was a thick-set, healthy peasant, of middle height, with a rather fat face. His expression was severe and uncompromising, especially with the peasants of Mokroe, but he had the power of assuming the most obsequious countenance, when he had an inkling that it was to his interest. Этот Трифон Борисыч был плотный и здоровый мужик, среднего роста, с несколько толстоватым лицом, виду строгого и непримиримого, с мокринскими мужиками особенно, но имевший дар быстро изменять лицо свое на самое подобострастное выражение, когда чуял взять выгоду. He dressed in Russian style, with a shirt buttoning down on one side, and a full-skirted coat. He had saved a good sum of money, but was for ever dreaming of improving his position. Ходил по-русски, в рубахе с косым воротом и в поддевке, имел деньжонки значительные, но мечтал и о высшей роли неустанно. More than half the peasants were in his clutches, everyone in the neighbourhood was in debt to him. Половина с лишком мужиков была у него в когтях, все были ему должны кругом. From the neighbouring landowners he bought and rented lands which were worked by the peasants, in payment of debts which they could never shake off. Он арендовал у помещиков землю и сам покупал, а обрабатывали ему мужики эту землю за долг, из которого никогда не могли выйти. He was a widower, with four grown-up daughters. One of them was already a widow and lived in the inn with her two children, his grandchildren, and worked for him like a charwoman. Был он вдов и имел четырех взрослых дочерей; одна была уже вдовой, жила у него с двумя малолетками, ему внучками, и работала на него как поденщица. Another of his daughters was married to a petty official, and in one of the rooms of the inn, on the wall could be seen, among the family photographs, a miniature photograph of this official in uniform and official epaulettes. Другая дочка-мужичка была замужем за чиновником, каким-то выслужившимся писаречком, и в одной из комнат постоялого двора на стенке можно было видеть в числе семейных фотографий, миниатюрнейшего размера, фотографию и этого чиновничка в мундире и в чиновных погонах. The two younger daughters used to wear fashionable blue or green dresses, fitting tight at the back, and with trains a yard long, on Church holidays or when they went to pay visits. But next morning they would get up at dawn, as usual, sweep out the rooms with a birch-broom, empty the slops, and clean up after lodgers. Две младшие дочери, в храмовой праздник али отправляясь куда в гости, надевали голубые или зеленые платья, сшитые по-модному, с обтяжкою сзади и с аршинным хвостом, но на другой же день утром, как и во всякий день, подымались чем свет и с березовыми вениками в руках выметали горницы, выносили помои и убирали сор после постояльцев. In spite of the thousands of roubles he had saved, Trifon Borissovitch was very fond of emptying the pockets of a drunken guest, and remembering that not a month ago he had, in twenty-four hours, made two if not three hundred roubles out of Dmitri, when he had come on his escapade with Grushenka, he met him now with eager welcome, scenting his prey the moment Mitya drove up to the steps. Несмотря на приобретенные уже тысячки, Трифон Борисыч очень любил сорвать с постояльца кутящего и, помня, что еще месяца не прошло, как он в одни сутки поживился от Дмитрия Федоровича, во время кутежа его с Грушенькой, двумя сотнями рубликов с лишком, если не всеми тремя, встретил его теперь радостно и стремительно, уже по тому одному, как подкатил ко крыльцу его Митя, почуяв снова добычу. "Dmitri Fyodorovitch, dear sir, we see you once more!" - Батюшка, Дмитрий Федорович, вас ли вновь обретаем? "Stay, Trifon Borissovitch," began Mitya, "first and foremost, where is she?" - Стой, Трифон Борисыч, - начал Митя, - прежде всего самое главное: где она? "Agrafena Alexandrovna?" The inn-keeper understood at once, looking sharply into Mitya's face. "She's here, too..." - Аграфена Александровна? - тотчас понял хозяин, зорко вглядываясь в лицо Мити, - да здесь и она... пребывает... "With whom? With whom?" - С кем, с кем? "Some strangers. One is an official gentleman, a Pole, to judge from his speech. He sent the horses for her from here; and there's another with him, a friend of his, or a fellow traveller, there's no telling. They're dressed like civilians." -Гости проезжие-с... Один-то чиновник, надоть быть из поляков, по разговору судя, он-то за ней и послал лошадей отсюдова; а другой с ним товарищ его али попутчик, кто разберет; по-штатски одеты... "Well, are they feasting? - Что же, кутят? Have they money?" Богачи? "Poor sort of a feast! - Какое кутят! Nothing to boast of, Dmitri Fyodorovitch." Небольшая величина, Дмитрий Федорович. "Nothing to boast of? - Небольшая? And who are the others?" Ну, а другие? "They're two gentlemen from the town.... They've come back from Tcherny, and are putting up here. -Из города эти, двое господ... Из Черней возвращались, да и остались. One's quite a young gentleman, a relative of Mr. Miusov he must be, but I've forgotten his name... and I expect you know the other, too, a gentleman called Maximov. He's been on a pilgrimage, so he says, to the monastery in the town. He's travelling with this young relation of Mr. Miusov." Один-то, молодой, надоть быть родственник господину Миусову, вот только как звать забыл... а другого, надо полагать, вы тоже знаете: помещик Максимов, на богомолье, говорит, заехал в монастырь ваш там, да вот с родственником этим молодым господина Миусова и ездит... "Is that all?" - Только и всех? - Только. "Stay, listen, Trifon Borissovitch. Tell me the chief thing: What of her? How is she?" - Стой, молчи, Трифон Борисыч, говори теперь самое главное: что она, как она? "Oh, she's only just come. She's sitting with them." - Да вот давеча прибыла и сидит с ними. "Is she cheerful? - Весела? Is she laughing?" Смеется? "No, I think she's not laughing much. She's sitting quite dull. She's combing the young gentleman's hair." -Нет, кажись, не очень смеется... Даже скучная совсем сидит, молодому человеку волосы расчесывала. "The Pole- the officer?" - Это поляку, офицеру? "He's not young, and he's not an officer, either. Not him, sir. It's the young gentleman that's Mr. Miusov's relation. I've forgotten his name." - Да какой же он молодой, да и не офицер он вовсе; нет, сударь, не ему, а миусовскому племяннику этому, молодому-то... вот только имя забыл. "Kalganov?" - Калганов? "That's it, Kalganov!" - Именно Калганов. "All right. I'll see for myself. - Хорошо, сам решу. Are they playing cards?" В карты играют? "They have been playing, but they've left off. They've been drinking tea, the official gentleman asked for liqueurs." - Играли, да перестали, чай отпили, наливки чиновник потребовал. "Stay, Trifon Borissovitch, stay, my good soul, I'll see for myself. - Стой, Трифон Борисыч, стой, душа, сам решу. Now answer one more question: are the gypsies here?" Теперь отвечай самое главное: нет цыган? "You can't have the gypsies now, Dmitri Fyodorovitch. The authorities have sent them away. But we've Jews that play the cymbals and the fiddle in the village, so one might send for them. - Цыган теперь вовсе не слышно, Дмитрий Федорович, согнало начальство, а вот жиды здесь есть, на цимбалах играют и на скрипках, в Рождественской, так это можно бы за ними хоша и теперь послать. They'd come." Прибудут. "Send for them. Certainly send for them!" cried Mitya. "And you can get the girls together as you did then, Marya especially, Stepanida, too, and Arina. - Послать, непременно послать! - вскричал Митя. -А девок можно поднять как тогда, Марью особенно, Степаниду тоже, Арину. Two hundred roubles for a chorus!" Двести рублей за хор! "Oh, for a sum like that I can get all the village together, though by now they're asleep. - Да за этакие деньги я все село тебе подыму, хоть и полегли теперь дрыхнуть. Are the peasants here worth such kindness, Dmitri Fyodorovitch, or the girls either? Да и стоят ли, батюшка Дмитрий Федорович, здешние мужики такой ласки, али вот девки? To spend a sum like that on such coarseness and rudeness! Этакой подлости да грубости такую сумму определять! What's the good of giving a peasant a cigar to smoke, the stinking ruffian! Ему ли, нашему мужику, цигарки курить, а ты им давал. Ведь от него смердит, от разбойника. And the girls are all lousy. А девки все, сколько их ни есть, вшивые. Besides, I'll get my daughters up for nothing, let alone a sum like that. They've only just gone to bed, I'll give them a kick and set them singing for you. Да я своих дочерей тебе даром подыму, не то что за такую сумму, полегли только спать теперь, так я их ногой в спину напинаю да для тебя петь заставлю. You gave the peasants champagne to drink the other day, e-ech!" Мужиков намедни шампанским поили, э-эх! For all his pretended compassion for Mitya, Trifon Borissovitch had hidden half a dozen bottles of champagne on that last occasion, and had picked up a hundred-rouble note under the table, and it had remained in his clutches. Трифон Борисыч напрасно сожалел Митю: он тогда у него сам с полдюжины бутылок шампанского утаил, а под столом сторублевую бумажку поднял и зажал себе в кулак. Так и осталась она у него в кулаке. "Trifon Borissovitch, I sent more than one thousand flying last time I was here. - Трифон Борисыч, растряс я тогда не одну здесь тысячку. Do you remember?" Помнишь? "You did send it flying. I may well remember. You must have left three thousand behind you." - Растрясли, голубчик, как вас не вспомнить, три тысячки у нас небось оставили. "Well, I've come to do the same again, do you see?" - Ну, так и теперь с тем приехал, видишь? And he pulled out his roll of notes, and held them up before the innkeeper's nose. И он вынул и поднес к самому носу хозяина свою пачку кредиток. Now, listen and remember. In an hour's time the wine will arrive, savouries, pies, and sweets- bring them all up at once. - Теперь слушай и понимай: через час вино придет, закуски, пироги и конфеты - все тотчас же туда наверх. That box Andrey has got is to be brought up at once, too. Open it, and hand champagne immediately. And the girls, we must have the girls, Marya especially." Этот ящик, что у Андрея, туда тоже сейчас наверх, раскрыть и тотчас же шампанское подавать... А главное - девок, девок, и Марью чтобы непременно... He turned to the cart and pulled out the box of pistols. Он повернулся к телеге и вытащил из-под сиденья свой ящик с пистолетами. "Here, Andrey, let's settle. - Расчет, Андрей, принимай! Here's fifteen roubles for the drive, and fifty for vodka... for your readiness, for your love.... Remember Karamazov!" Вот тебе пятнадцать рублей за тройку, а вот пятьдесят на водку... за готовность, за любовь твою... Помни барина Карамазова! "I'm afraid, sir," Andrey. "Give me five roubles extra, but more I won't take. -Боюсь я, барин... - заколебался Андрей, - пять рублей на чай пожалуйте, а больше не приму. Trifon Borissovitch, bear witness. Трифон Борисыч свидетелем. Forgive my foolish words..." Уж простите глупое слово мое... "What are you afraid of?" asked Mitya, scanning him. "Well, go to the devil, if that's it?" he cried, flinging him five roubles. "Now, Trifon Borissovitch, take me up quietly and let me first get a look at them, so that they don't see me. - Чего боишься, - обмерил его взглядом Митя, - ну и черт с тобой, коли так! - крикнул он, бросая ему пять рублей. - Теперь, Трифон Борисыч, проводи меня тихо и дай мне на них на всех перво-наперво глазком глянуть, так чтоб они меня не заметили. Where are they? In the blue room?" Где они там, в голубой комнате? Trifon Borissovitch looked apprehensively at Mitya, but at once obediently did his bidding. Leading him into the passage, he went himself into the first large room, adjoining that in which the visitors were sitting, and took the light away. Трифон Борисыч опасливо поглядел на Митю, но тотчас же послушно исполнил требуемое: осторожно провел его в сени, сам вошел в большую первую комнату, соседнюю с той, в которой сидели гости, и вынес из нее свечу. Then he stealthily led Mitya in, and put him in a corner in the dark, whence he could freely watch the company without being seen. Затем потихоньку ввел Митю и поставил его в углу, в темноте, откуда бы он мог свободно разглядеть собеседников ими не видимый. But Mitya did not look long, and, indeed, he could not see them; he saw her, his heart throbbed violently, and all was dark before his eyes. Но Митя недолго глядел, да и не мог разглядывать: он увидел ее, и сердце его застучало, в глазах помутилось. She was sitting sideways to the table in a low chair, and beside her, on the sofa, was the pretty youth, Kalganov. She was holding his hand and seemed to be laughing, while he, seeming vexed and not looking at her, was saying something in a loud voice to Maximov, who sat the other side of the table, facing Grushenka. Она сидела за столом сбоку, в креслах, а рядом с нею, на диване, хорошенький собою и еще очень молодой Калганов; она держала его за руку и, кажется, смеялась, а тот, не глядя на нее, что-то громко говорил, как будто с досадой, сидевшему чрез стол напротив Грушеньки Максимову. Maximov was laughing violently at something. Максимов же чему-то очень смеялся. On the sofa sat he, and on a chair by the sofa there was another stranger. На диване сидел он, а подле дивана, на стуле, у стены какой-то другой незнакомец. The one on the sofa was lolling backwards, smoking a pipe, and Mitya had an impression of a stoutish, broad-faced, short little man, who was apparently angry about something. Тот, который сидел на диване развалясь, курил трубку, и у Мити лишь промелькнуло, что это какой-то толстоватый и широколицый человечек, ростом, должно быть, невысокий и как будто на что-то сердитый. His friend, the other stranger, struck Mitya as extraordinarily tall, but he could make out nothing more. Товарищ же его, другой незнакомец, показался Мите что-то уж чрезвычайно высокого роста; но более он ничего не мог разглядеть. He caught his breath. Дух у него захватило. He could not bear it for a minute, he put the pistol-case on a chest, and with a throbbing heart he walked, feeling cold all over, straight into the blue room to face the company. И минуты он не смог выстоять, поставил ящик на комод и прямо, холодея и замирая, направился в голубую комнату к собеседникам. "Aie!" shrieked Grushenka, the first to notice him. - Ай! - взвизгнула в испуге Грушенька, заметив его первая. Chapter 7. VII The First and Rightful Lover Прежний и бесспорный WITH his long, rapid strides, Mitya walked straight up to the table. Митя скорыми и длинными своими шагами подступил вплоть к столу. "Gentlemen," he said in a loud voice, almost shouting, yet stammering at every word, "I... I'm all right! - Господа, - начал он громко, почти крича, но заикаясь на каждом слове, - я... я ничего! Don't be afraid!" he exclaimed, "I- there's nothing the matter," he turned suddenly to Grushenka, who had shrunk back in her chair towards Kalganov, and clasped his hand tightly. "I... I'm coming, too. Не бойтесь, - воскликнул он, - я ведь ничего, ничего, - повернулся он вдруг к Грушеньке, которая отклонилась на кресле в сторону Калганова и крепко уцепилась за его руку. - Я... Я тоже еду. I'm here till morning. Я до утра. Gentlemen, may I stay with you till morning? Господа, проезжему путешественнику... можно с вами до утра? Only till morning, for the last time, in this same room?" Только до утра, в последний раз, в этой самой комнате? So he finished, turning to the fat little man, with the pipe, sitting on the sofa. Это уже он докончил, обращаясь к толстенькому человечку, сидевшему на диване с трубкой. The latter removed his pipe from his lips with dignity and observed severely: Тот важно отнял от губ своих трубку и строго произнес: "Panie,* we're here in private. There are other rooms." * Pan and Panie mean Mr. in Polish. Pani means Mrs., Panovie, gentlemen. - Пане, мы здесь приватно. Имеются иные покои. "Why, it's you, Dmitri Fyodorovitch! What do you mean?" answered Kalgonov suddenly. "Sit down with us. How are you?" - Да это вы, Дмитрий Федорович, да чего это вы? -отозвался вдруг Калганов, - да садитесь с нами, здравствуйте! "Delighted to see you, dear... and precious fellow, I always thought a lot of you." Mitya responded, joyfully and eagerly, at once holding out his hand across the table. -Здравствуйте, дорогой человек... и бесценный! Я всегда уважал вас... - радостно и стремительно отозвался Митя, тотчас же протянув ему через стол свою руку. "Aie! How tight you squeeze! - Ай, как вы крепко пожали! You've quite broken my fingers," laughed Kalganov. Совсем сломали пальцы, - засмеялся Калганов. "He always squeezes like that, always," Grushenka put in gaily, with a timid smile, seeming suddenly convinced from Mitya's face that he was not going to make a scene. She was watching him with intense curiosity and still some uneasiness. - Вот он так всегда жмет, всегда так! - весело отозвалась, еще робко улыбаясь, Грушенька, кажется вдруг убедившаяся по виду Мити, что тот не будет буянить, с ужасным любопытством и все еще с беспокойством в него вглядываясь. She was impressed by something about him, and indeed the last thing she expected of him was that he would come in and speak like this at such a moment. Было что-то в нем чрезвычайно ее поразившее, да и вовсе не ожидала она от него, что в такую минуту он так войдет и так заговорит. "Good evening," Maximov ventured blandly on the left. - Здравствуйте-с, - сладко отозвался слева и помещик Максимов. Mitya rushed up to him, too. Митя бросился и к нему. "Good evening. You're here, too! How glad I am to find you here, too! - Здравствуйте, и вы тут, как я рад, что и вы тут! Gentlemen, gentlemen, I- " (He addressed the Polish gentleman with the pipe again, evidently taking him for the most important person present.) "I flew here.... I wanted to spend my last day, my last hour in this room, in this very room ... where I, too, adored... my queen.... Господа, господа, я... - Он снова обратился к пану с трубкой, видимо принимая его за главного здесь человека. - Я летел... Я хотел последний день и последний час мой провести в этой комнате, в этой самой комнате... где и я обожал... мою царицу!.. Forgive me, Panie," he cried wildly, "I flew here and vowed- Oh, don't be afraid, it's my last night! Прости, пане! - крикнул он исступленно, - я летел и дал клятву... О, не бойтесь, последняя ночь моя! Let's drink to our good understanding. Выпьем, пане, мировую! They'll bring the wine at once.... I brought this with me." (Something made him pull out his bundle of notes.) "Allow me, panie! Сейчас подадут вино... Я привез вот это. - Он вдруг для чего-то вытащил свою пачку кредиток. -Позволь, пане! I want to have music, singing, a revel, as we had before. But the worm, the unnecessary worm, will crawl away, and there'll be no more of him. Я хочу музыки, грому, гаму, всего что прежде... Но червь, ненужный червь проползет по земле, и его не будет! I will commemorate my day of joy on my last night." День моей радости помяну в последнюю ночь мою!.. He was almost choking. There was so much, so much he wanted to say, but strange exclamations were all that came from his lips. Он почти задохся; он многое, многое хотел сказать, но выскочили одни странные восклицания. The Pole gazed fixedly at him, at the bundle of notes in his hand; looked at Grushenka, and was in evident perplexity. Пан неподвижно смотрел на него, на пачку его кредиток, смотрел на Г рушеньку и был в видимом недоумении. "If my suverin lady is permitting- " he was beginning. - Ежели поволит моя крулева... - начал было он. "What does 'suverin' mean? 'Sovereign,' I suppose?" interrupted Grushenka. "I can't help laughing at you, the way you talk. - Да что крулева, это королева, что ли? - перебила вдруг Грушенька. - И смешно мне на вас, как вы все говорите. Sit down, Mitya, what are you talking about? Садись, Митя, и что это ты говоришь? Don't frighten us, please. Не пугай, пожалуйста. You won't frighten us, will you? Не будешь пугать, не будешь? If you won't, I am glad to see you..." Коли не будешь, так я тебе рада... "Me, me frighten you?" cried Mitya, flinging up his hands. "Oh, pass me by, go your way, I won't hinder you!..." And suddenly he surprised them all, and no doubt himself as well, by flinging himself on a chair, and bursting into tears, turning his head away to the opposite wall, while his arms clasped the back of the chair tight, as though embracing it. - Мне, мне пугать? - вскричал вдруг Митя, вскинув вверх свои руки. - О, идите мимо, проходите, не помешаю!.. - И вдруг он совсем неожиданно для всех и, уж конечно, для себя самого бросился на стул и залился слезами, отвернув к противоположной стене свою голову, а руками крепко обхватив спинку стула, точно обнимая ее. "Come, come, what a fellow you are!" cried Grushenka reproachfully. "That's just how he comes to see me- he begins talking, and I can't make out what he means. - Ну вот, ну вот, экой ты! - укоризненно воскликнула Грушенька. - Вот он такой точно ходил ко мне, - вдруг заговорит, а я ничего не понимаю. He cried like that once before, and now he's crying again! А один раз так же заплакал, а теперь вот в другой - экой стыд! It's shamefull Why are you crying? С чего ты плачешь-то? As though you had anything to cry for!" she added enigmatically, emphasising each word with some irritability. Было бы еще с чего? - прибавила она вдруг загадочно и с каким-то раздражением напирая на свое словечко. "I... I'm not crying.... Well, good evening!" He instantly turned round in his chair, and suddenly laughed, not his abrupt wooden laugh, but a long, quivering, inaudible nervous laugh. -Я... я не плачу... Ну, здравствуйте! - повернулся он в один миг на стуле и вдруг засмеялся, но не деревянным своим отрывистым смехом, а каким-то неслышным длинным, нервозным и сотрясающимся смехом. "Well, there you are again.... Come, cheer up, cheer up!" Grushenka said to him persuasively. "I'm very glad you've come, very glad, Mitya, do you hear, I'm very glad! -Ну вот, опять... Ну, развеселись, развеселись! -уговаривала его Грушенька. - Я очень рада, что ты приехал, очень рада, Митя, слышишь ты, что я очень рада? I want him to stay here with us," she said peremptorily, addressing the whole company, though her words were obviously meant for the man sitting on the sofa. "I wish it, I wish it! Я хочу, чтоб он сидел здесь с нами, -повелительно обратилась она как бы ко всем, хотя слова ее видимо относились к сидевшему на диване. - Хочу, хочу! And if he goes away I shall go, too!" she added with flashing eyes. А коли он уйдет, так и я уйду, вот что! -прибавила она с загоревшимися вдруг глазами. "What my queen commands is law!" pronounced the Pole, gallantly kissing Grushenka's hand. "I beg you, panie, to join our company," he added politely, addressing Mitya. - Что изволит моя царица - то закон!- произнес пан, галантно поцеловав ручку Грушеньки. -Прошу пана до нашей компании! - обратился он любезно к Мите. Mitya was jumping up with the obvious intention of delivering another tirade, but the words did not come. Митя опять привскочил было с видимым намерением снова разразиться тирадой, но вышло другое. "Let's drink, Panie," he blurted out instead of making a speech. - Выпьем, пане! - оборвал он вдруг вместо речи. Everyone laughed. Все рассмеялись. "Good heavens! - Господи! I thought he was going to begin again!" Grushenka exclaimed nervously. "Do you hear, Mitya," she went on insistently, "don't prance about, but it's nice you've brought the champagne. А я думала, он опять говорить хочет, - нервозно воскликнула Грушенька. - Слышишь, Митя, -настойчиво прибавила она, - больше не вскакивай, а что шампанского привез, так это славно. I want some myself, and I can't bear liqueurs. Я сама пить буду, а наливки я терпеть не могу. And best of all, you've come yourself. We were fearfully dull here.... You've come for a spree again, I suppose? А лучше всего, что сам прикатил, а то скучища... Да ты кутить, что ли, приехал опять? But put your money in your pocket. Да спрячь деньги-то в карман! Where did you get such a lot?" Откуда столько достал? Mitya had been, all this time, holding in his hand the crumpled bundle of notes on which the eyes of all, especially of the Poles, were fixed. In confusion he thrust them hurriedly into his pocket. Митя, у которого в руке все еще скомканы были кредитки, очень всеми и особенно панами замеченные, быстро и конфузливо сунул их в карман. He flushed. Он покраснел. At that moment the innkeeper brought in an uncorked bottle of champagne, and glasses on a tray. В эту самую минуту хозяин принес откупоренную бутылку шампанского на подносе и стаканы. Mitya snatched up the bottle, but he was so bewildered that he did not know what to do with it. Митя схватил было бутылку, но так растерялся, что забыл, что с ней надо делать. Kalgonov took it from him and poured out the champagne. Взял у него ее уже Калганов и разлил за него вино. "Another! Another bottle!" Mitya cried to the inn-keeper, and, forgetting to clink glasses with the Pole whom he had so solemnly invited to drink to their good understanding, he drank off his glass without waiting for anyone else. - Да еще, еще бутылку! - закричал Митя хозяину и, забыв чокнуться с паном, которого так торжественно приглашал выпить с ним мировую, вдруг выпил весь свой стакан один, никого не дождавшись. His whole countenance suddenly changed. Все лицо его вдруг изменилось. The solemn and tragic expression with which he had entered vanished completely, and a look of something childlike came into his face. Вместо торжественного и трагического выражения, с которым он вошел, в нем явилось как бы что-то младенческое. He seemed to have become suddenly gentle and subdued. Он вдруг как бы весь смирился и принизился. He looked shyly and happily at everyone, with a continual nervous little laugh, and the blissful expression of a dog who has done wrong, been punished, and forgiven. Он смотрел на всех робко и радостно, часто и нервно хихикая, с благодарным видом виноватой собачонки, которую опять приласкали и опять впустили. He seemed to have forgotten everything, and was looking round at everyone with a childlike smile of delight. Он как будто все забыл и оглядывал всех с восхищением, с детскою улыбкой. He looked at Grushenka, laughing continually, and bringing his chair close up to her. На Грушеньку смотрел беспрерывно смеясь и придвинул свой стул вплоть к самому ее креслу. By degrees he had gained some idea of the two Poles, though he had formed no definite conception of them yet. Помаленьку разглядел и обоих панов, хотя еще мало осмыслив их. The Pole on the sofa struck him by his dignified demeanour and his Polish accent; and, above all, by his pipe. Пан на диване поражал его своею осанкой, польским акцентом, а главное - трубкой. "Well, what of it? It's a good thing he's smoking a pipe," he reflected. "Ну что же такое, ну и хорошо, что он курит трубку", - созерцал Митя. The Pole's puffy, middle-aged face, with its tiny nose and two very thin, pointed, dyed and impudent-looking moustaches, had not so far roused the faintest doubts in Mitya. Несколько обрюзглое, почти уже сорокалетнее лицо пана с очень маленьким носиком, под которым виднелись два претоненькие востренькие усика, нафабренные и нахальные, не возбудило в Мите тоже ни малейших пока вопросов. He was not even particularly struck by the Pole's absurd wig made in Siberia, with love-locks foolishly combed forward over the temples. Даже очень дрянненький паричок пана, сделанный в Сибири, с преглупо зачесанными вперед височками, не поразил особенно Митю: "I suppose it's all right since he wears a wig," he went on, musing blissfully. "Значит, так и надо, коли парик", - блаженно продолжал он созерцать. The other, younger Pole, who was staring insolently and defiantly at the company and listening to the conversation with silent contempt, still only impressed Mitya by his great height, which was in striking contrast to the Pole on the sofa. Другой же пан, сидевший у стены, более молодой, чем пан на диване, смотревший на всю компанию дерзко и задорно и с молчаливым презрением слушавший общий разговор, опять-таки поразил Митю только очень высоким своим ростом, ужасно непропорциональным с паном, сидевшим на диване. "If he stood up he'd be six foot three." The thought flitted through Mitya's mind. "Коли встанет на ноги, будет вершков одиннадцати", - мелькнуло в голове Мити. It occurred to him, too, that this Pole must be the friend of the other, as it were, a "bodyguard," and no doubt the big Pole was at the disposal of the little Pole with the pipe. Мелькнуло у него тоже, что этот высокий пан, вероятно, друг и приспешник пану на диване, как бы "телохранитель его", и что маленький пан с трубкой, конечно, командует паном высоким. But this all seemed to Mitya perfectly right and not to be questioned. Но и это все казалось Мите ужасно как хорошо и бесспорно. In his mood of doglike submissiveness all feeling of rivalry had died away. В маленькой собачке замерло всякое соперничество. Grushenka's mood and the enigmatic tone of some of her words he completely failed to grasp. All he understood, with thrilling heart, was that she was kind to him, that she had forgiven him, and made him sit by her. В Грушеньке и в загадочном тоне нескольких фраз ее он еще ничего не понял; а понимал лишь, сотрясаясь всем сердцем своим, что она к нему ласкова, что она его "простила" и подле себя посадила. He was beside himself with delight, watching her sip her glass of champagne. Он был вне себя от восхищения, увидев, как она хлебнула из стакана вино. The silence of the company seemed somehow to strike him, however, and he looked round at everyone with expectant eyes. Молчание компании как бы вдруг, однако, поразило его, и он стал обводить всех ожидающими чего-то глазами: "Why are we sitting here though, gentlemen? Why don't you begin doing something?" his smiling eyes seemed to ask. "Что же мы, однако, сидим, что же вы ничего не начинаете, господа?" - как бы говорил осклабленный взор его. "He keeps talking nonsense, and we were all laughing," Kalgonov began suddenly, as though divining his thought, and pointing to Maximov. - Да вот он все врет, и мы тут все смеялись, -начал вдруг Калганов, точно угадав его мысль и показывая на Максимова. Mitya immediately stared at Kalgonov and then at Maximov Митя стремительно уставился на Калганова и потом тотчас же на Максимова. "He's talking nonsense?" he laughed, his short, wooden laugh, seeming suddenly delighted at something- "ha ha!" - Врет? - рассмеялся он своим коротким деревянным смехом, тотчас же чему-то обрадовавшись, - ха-ха! "Yes. - Да. Would you believe it, he will have it that all our cavalry officers in the twenties married Polish women. That's awful rot, isn't it?" Представьте, он утверждает, что будто бы вся наша кавалерия в двадцатых годах переженилась на польках; но это ужасный вздор, не правда ли? "Polish women?" repeated Mitya, perfectly ecstatic. - На польках? - подхватил опять Митя и уже в решительном восхищении. Kalgonov was well aware of Mitya's attitude to Grushenka, and he guessed about the Pole, too, but that did not so much interest him, perhaps did not interest him at all; what he was interested in was Maximov. Калганов очень хорошо понимал отношения Мити к Г рушеньке, догадывался и о пане, но его все это не так занимало, даже, может быть, вовсе не занимало, а занимал его всего более Максимов. He had come here with Maximov by chance, and he met the Poles here at the inn for the first time in his life. Попал он сюда с Максимовым случайно и панов встретил здесь на постоялом дворе в первый раз в жизни. Grushenka he knew before, and had once been with someone to see her; but she had not taken to him. Г рушеньку же знал прежде и раз даже был у нее с кем-то; тогда он ей не понравился. But here she looked at him very affectionately: before Mitya's arrival, she had been making much of him, but he seemed somehow to be unmoved by it. Но здесь она очень ласково на него поглядывала; до приезда Мити даже ласкала его, но он как-то оставался бесчувственным. He was a boy, not over twenty, dressed like a dandy, with a very charming fair-skinned face, and splendid thick, fair hair. Это был молодой человек, лет не более двадцати, щегольски одетый, с очень милым беленьким личиком и с прекрасными густыми русыми волосами. From his fair face looked out beautiful pale blue eyes, with an intelligent and sometimes even deep expression, beyond his age indeed, although the young man sometimes looked and talked quite like a child, and was not at all ashamed of it, even when he was aware of it himself. Но на этом беленьком личике были прелестные светло-голубые глаза, с умным, а иногда и глубоким выражением, не по возрасту даже, несмотря на то что молодой человек иногда говорил и смотрел совсем как дитя и нисколько этим не стеснялся, даже сам это сознавая. As a rule he was very wilful, even capricious, though always friendly. Вообще он был очень своеобразен, даже капризен, хотя всегда ласков. Sometimes there was something fixed and obstinate in his expression. He would look at you and listen, seeming all the while to be persistently dreaming over something else. Иногда в выражении лица его мелькало что-то неподвижное и упрямое: он глядел на вас, слушал, а сам как будто упорно мечтал о чем-то своем. Often he was listless and lazy; at other times he would grow excited, sometimes, apparently, over the most trivial matters. То становился вял и ленив, то вдруг начинал волноваться, иногда, по-видимому, от самой пустой причины. "Only imagine, I've been taking him about with me for the last four days," he went on, indolently drawling his words, quite naturally though, without the slightest affectation. "Ever since your brother, do you remember, shoved him off the carriage and sent him flying. - Вообразите, я его уже четыре дня вожу с собою, - продолжал он, немного как бы растягивая лениво слова, но безо всякого фатовства, а совершенно натурально. - Помните, с тех пор, как ваш брат его тогда из коляски вытолкнул и он полетел. That made me take an interest in him at the time, and I took him into the country, but he keeps talking such rot I'm ashamed to be with him. Тогда он меня очень этим заинтересовал, и я взял его в деревню, а он все теперь врет, так что с ним стыдно. I'm taking him back." Я его назад везу... "The gentleman has not seen Polish ladies, and says what is impossible," the Pole with the pipe observed to Maximov. - Пан польской пани не видзел и муви, что быть не могло, - заметил пан с трубкой Максимову. He spoke Russian fairly well, much better, anyway, than he pretended. Пан с трубкой говорил по-русски порядочно, по крайней мере гораздо лучше, чем представлялся. If he used Russian words, he always distorted them into a Polish form. Русские слова, если и употреблял их, коверкал на польский лад. "But I was married to a Polish lady myself," tittered Maximov. - Да ведь я и сам был женат на польской пани-с, -отхихикнулся в ответ Максимов. "But did you serve in the cavalry? - Ну, так вы разве служили в кавалерии? You were talking about the cavalry. Ведь это вы про кавалерию говорили. Were you a cavalry officer?" put in Kalgonov at once. Так разве вы кавалерист? - ввязался сейчас Калганов. "Was he a cavalry officer indeed? Ha ha!" cried Mitya, listening eagerly, and turning his inquiring eyes to each as he spoke, as though there were no knowing what he might hear from each. - Да, конечно, разве он кавалерист? ха-ха! -крикнул Митя, жадно слушавший и быстро переводивший свой вопросительный взгляд на каждого, кто заговорит, точно бог знает что ожидал от каждого услышать. "No, you see," Maximov turned to him. "What I mean is that those pretty Polish ladies ... when they danced the mazurka with our Uhlans... when one of them dances a mazurka with a Uhlan she jumps on his knee like a kitten... a little white one... and the pan-father and pan-mother look on and allow it... They allow it... and next day the Uhlan comes and offers her his hand.... That's how it is... offers her his hand, he he!" Maximov ended, tittering. - Нет-с, видите-с, - повернулся к нему Максимов, -я про то-с, что эти там паненки... хорошенькие-с... как оттанцуют с нашим уланом мазурку... как оттанцевала она с ним мазурку, так тотчас и вскочит ему на коленки, как кошечка-с... беленькая-с... а пан-ойц и пани-матка видят и позволяют... и позволяют-с... а улан-то назавтра пойдет и руку предложит... вот-с... и предложит руку, хи-хи! - хихикнул, закончив, Максимов. "The pan is a lajdak!"* the tall Pole on the chair growled suddenly and crossed one leg over the other. Mitya's eye was caught by his huge greased boot, with its thick, dirty sole. The dress of both the Poles looked rather greasy. * Scoundrel. - Пан - лайдак! - проворчал вдруг высокий пан на стуле и переложил ногу на ногу. Мите только бросился в глаза огромный смазной сапог его с толстою и грязною подошвой. Да и вообще оба пана были одеты довольно засаленно. "Well, now it's lajdak! - Ну вот, и лайдак! What's he scolding about?" said Grushenka, suddenly vexed. Чего он бранится? - рассердилась вдруг Грушенька. "Pani Agrippina, what the gentleman saw in Poland were servant girls, and not ladies of good birth," the Pole with the pipe observed to Grushenka. - Пани Агриппина, пан видзел в польском краю хлопок, а не шляхетных паней, - заметил пан с трубкой Грушеньке. "You can reckon on that," the tall Pole snapped contemptuously. - Можешь на то раховаць! - презрительно отрезал высокий пан на стуле. "What next! - Вот еще! Let him talk! Дайте ему говорить-то! People talk, why hinder them? Люди говорят, чего мешать? It makes it cheerful," Grushenka said crossly. С ними весело, - огрызнулась Грушенька. "I'm not hindering them, pani," said the Pole in the wig, with a long look at Grushenka, and relapsing into dignified silence he sucked his pipe again. - Я не мешаю, пани, - значительно заметил пан в паричке с продолжительным взглядом ко Грушеньке и, важно замолчав, снова начал сосать свою трубку. "No, no. The Polish gentleman spoke the truth." Kalgonov got excited again, as though it were a question of vast import. "He's never been in Poland, so how can he talk about it? - Да нет, нет, это пан теперь правду сказал, -загорячился опять Калганов, точно бог знает о чем шло дело. - Ведь он в Польше не был, как же он говорит про Польшу? I suppose you weren't married in Poland, were you?" Ведь вы же не в Польше женились, ведь нет? "No, in the Province of Smolensk. - Нет-с, в Смоленской губернии-с. Only, a Uhlan had brought her to Russia before that, my future wife, with her mamma and her aunt, and another female relation with a grown-up son. He brought her straight from Poland and gave her up to me. А только ее улан еще прежде того вывез-с, супругу-то мою-с, будущую-с, и с пани-маткой, и с тантой, и еще с одною родственницей со взрослым сыном, это уж из самой Польши, из самой... и мне уступил. He was a lieutenant in our regiment, a very nice young man. Это один наш поручик, очень хороший молодой человек. At first he meant to marry her himself. But he didn't marry her, because she turned out to be lame." Сначала он сам хотел жениться, да и не женился, потому что она оказалась хромая... "So you married a lame woman?" cried Kalganov. - Так вы на хромой женились? - воскликнул Калганов. "Yes. - На хромой-с. They both deceived me a little bit at the time, and concealed it. Это уж они меня оба тогда немножечко обманули и скрыли. I thought she was hopping; she kept hopping.... I thought it was for fun." Я думал, что она подпрыгивает... она все подпрыгивала, я и думал, что она это от веселости... "So pleased she was going to marry you!" yelled Kalganov, in a ringing, childish voice. - От радости, что за вас идет? - завопил каким-то детски звонким голосом Калганов. "Yes, so pleased. - Да-с, от радости-с. But it turned out to be quite a different cause. А вышло, что совсем от иной причины-с. Afterwards, when we were married, after the wedding, that very evening, she confessed, and very touchingly asked forgiveness. 'I once jumped over a puddle when I was a child,' she said, 'and injured my leg.' He he!" Потом, когда мы обвенчались, она мне после венца в тот же вечер и призналась и очень чувствительно извинения просила, чрез лужу, говорит, в молодых годах однажды перескочила и ножку тем повредила, хи-хи! Kalgonov went off into the most childish laughter, almost falling on the sofa. Калганов так и залился самым детским смехом и почти упал на диван. Grushenka, too, laughed. Рассмеялась и Грушенька. Mitya was at the pinnacle of happiness. Митя же был на верху счастья. "Do you know, that's the truth, he's not lying now," exclaimed Kalganov, turning to Mitya; "and do you know, he's been married twice; it's his first wife he's talking about. But his second wife, do you know, ran away, and is alive now." - Знаете, знаете, это он теперь уже вправду, это он теперь не лжет! - восклицал, обращаясь к Мите, Калганов. - И знаете, он ведь два раза был женат -это он про первую жену говорит - а вторая жена его, знаете, сбежала и жива до сих пор, знаете вы это? "Is it possible?" said Mitya, turning quickly to Maximov with an expression of the utmost astonishment. - Неужто? - быстро повернулся к Максимову Митя, выразив необыкновенное изумление в лице. "Yes. She did run away. I've had that unpleasant experience," Maximov modestly assented, "with a monsieur. - Да-с, сбежала-с, я имел эту неприятность, -скромно подтвердил Максимов. - С одним мусью-с. And what was worse, she'd had all my little property transferred to her beforehand. А главное, всю деревушку мою перво-наперво на одну себя предварительно отписала. 'You're an educated man,' she said to me. 'You can always get your living.' Ты, говорит, человек образованный, ты и сам найдешь себе кусок. She settled my business with that. С тем и посадила. A venerable bishop once said to me: 'One of your wives was lame, but the other was too light-footed.' He he! Мне раз один почтенный архиерей и заметил: у тебя одна супруга была хромая, а другая уж чресчур легконогая, хи-хи! "Listen, listen!" cried Kalganov, bubbling over, "if he's telling lies- and he often is- he's only doing it to amuse us all. There's no harm in that, is there? - Послушайте, послушайте! - так и кипел Калганов, - если он и лжет - а он часто лжет, - то он лжет, единственно чтобы доставить всем удовольствие: это ведь не подло, не подло? You know, I sometimes like him. Знаете, я люблю его иногда. He's awfully low, but it's natural to him, eh? Он очень подл, но он натурально подл, а? Don't you think so? Как вы думаете? Some people are low from self-interest, but he's simply so, from nature. Only fancy, he claims (he was arguing about it all the way yesterday) that Gogol wrote Dead Souls about him. Другой подличает из-за чего-нибудь, чтобы выгоду получить, а он просто, он от натуры... Вообразите, например, он претендует (вчера всю дорогу спорил), что Гоголь в "Мертвых душах" это про него сочинил. Do you remember, there's a landowner called Maximov in it, whom Nozdryov thrashed. He was charged, do you remember, 'for inflicting bodily injury with rods on the landowner Maximov in a drunken condition.' Помните, там есть помещик Максимов, которого высек Ноздрев и был предан суду: "за нанесение помещику Максимову личной обиды розгами в пьяном виде" - ну помните? Would you believe it, he claims that he was that Maximov and that he was beaten! Так что ж, представьте, он претендует, что это он и был и что это его высекли! Now can it be so? Ну может ли это быть? Tchitchikov made his journey, at the very latest, at the beginning of the twenties, so that the dates don't fit. Чичиков ездил, самое позднее, в двадцатых годах, в начале, так что совсем годы не сходятся. He couldn't have been thrashed then, he couldn't, could he?" Не могли его тогда высечь. Ведь не могли, не могли? It was diffcult to imagine what Kalgonov was excited about, but his excitement was genuine. Трудно было представить, из-за чего так горячился Калганов, но горячился он искренно. Mitya followed his lead without protest. Митя беззаветно входил в его интересы. "Well, but if they did thrash him!" he cried, laughing. - Ну, да ведь коли высекли! - крикнул он хохоча. "It's not that they thrashed me exactly, but what I mean is- " put in Maximov. - Не то чтобы высекли-с, а так, - вставил вдруг Максимов. "What do you mean? - Как так? Either they thrashed you or they didn't." Или высекли, или нет? "What o'clock is it, panie?" the Pole, with the pipe, asked his tall friend, with a bored expression. - Ктура годзина, пане? (который час?) - обратился со скучающим видом пан с трубкой к высокому пану на стуле. The other shrugged his shoulders in reply. Neither of them had a watch. Тот вскинул в ответ плечами: часов у них у обоих не было. "Why not talk? - Отчего не поговорить? Let other people talk. Дайте и другим говорить. Mustn't other people talk because you're bored?" Grushenka flew at him with evident intention of finding fault. Коли вам скучно, так другие и не говори, -вскинулась опять Грушенька, видимо нарочно привязываясь. Something seemed for the first time to flash upon Mitya's mind. У Мити как бы в первый раз что-то промелькнуло в уме. This time the Pole answered with unmistakable irritability. На этот раз пан ответил уже с видимою раздражительностью: "Pani, I didn't oppose it. I didn't say anything." - Пани, я ниц не мувен против, ниц не поведзялем. (Я не противоречу, я ничего не сказал.) "All right then. Come, tell us your story," Grushenka cried to Maximov. "Why are you all silent?" - Ну да хорошо, а ты рассказывай, - крикнула Грушенька Максимову. - Что ж вы все замолчали? "There's nothing to tell, it's all so foolish," answered Maximov at once, with evident satisfaction, mincing a little. "Besides, all that's by way of allegory in Gogol, for he's made all the names have a meaning. Nozdryov was really called Nosov, and Kuvshinikov had quite a different name, he was called Shkvornev. - Да тут и рассказывать-то нечего-с, потому все это одни глупости, - подхватил тотчас Максимов с видимым удовольствием и капельку жеманясь, -да и у Гоголя все это только в виде аллегорическом, потому что все фамилии поставил аллегорические: Ноздрев-то ведь был не Ноздрев, а Носов, а Кувшинников - это уже совсем даже и не похоже, потому что он был Шкворнев. Fenardi really was called Fenardi, only he wasn't an Italian but a Russian, and Mamsel Fenardi was a pretty girl with her pretty little legs in tights, and she had a little short skirt with spangles, and she kept turning round and round, only not for four hours but for four minutes only, and she bewitched everyone..." А Фенарди действительно был Фенарди, только не итальянец, а русский, Петров-с, и мамзель Фенарди была хорошенькая-с, и ножки в трико хорошенькие-с, юпочка коротенькая в блестках, и это она вертелась, да только не четыре часа, а всего только четыре минутки-с... и всех обольстила... "But what were you beaten for?" cried Kalganov. - Да за что высекли-то, высекли-то тебя за что? -вопил Калганов. "For Piron!" answered Maximov. - За Пирона-с, - ответил Максимов. "What Piron?" cried Mitya. - За какого Пирона? - крикнул Митя. "The famous French writer, Piron. - За французского известного писателя, Пирона-с. We were all drinking then, a big party of us, in a tavern at that very fair. Мы тогда все вино пили в большом обществе, в трактире, на этой самой ярмарке. They'd invited me, and first of all I began quoting epigrams. Они меня и пригласили, а я перво-наперво стал эпиграммы говорить: 'Is that you, Boileau? What a funny get-up!' and Boileau answers that he's going to a masquerade, that is to the baths, he he! "Ты ль это, Буало, какой смешной наряд". А Буало-то отвечает, что он в маскарад собирается, то есть в баню-с, хи-хи, они и приняли на свой счет. And they took it to themselves, so I made haste to repeat another, very sarcastic, well known to all educated people: А я поскорее другую сказал, очень известную всем образованным людям, едкую-с: Yes, Sappho and Phaon are we! But one grief is weighing on me. You don't know your way to the sea! Ты Сафо, я Фаон, об этом я не спорю, □ ПНо, к моему ты горю, ПППути не знаешь к морю. "They were still more offended and began abusing me in the most unseemly way for it. And as ill-luck would have it, to set things right, I began telling a very cultivated anecdote about Piron, how he was not accepted into the French Academy, and to revenge himself wrote his own epitaph: Они еще пуще обиделись и начали меня неприлично за это ругать, а я как раз, на беду себе, чтобы поправить обстоятельства, тут и рассказал очень образованный анекдот про Пирона, как его не приняли во французскую академию, а он, чтоб отмстить, написал свою эпитафию для надгробного камня: Ci-git Piron qui ne fut rien, Pas meme academicien,* * Here lies Piron, who was nothing, not even an Academician. Ci-gît Piron qui ne fut rien nnPas même académicien.[26 - Здесь покоится Пирон, который был никем, даже не академиком (фр.).] They seized me and thrashed me." Они взяли да меня и высекли. "But what for? What for?" - Да за что же, за что? "For my education. - За образование мое. People can thrash a man for anything," Maximov concluded, briefly and sententiously. Мало ли из-за чего люди могут человека высечь, -кротко и нравоучительно заключил Максимов. "Eh, that's enough! That's all stupid, I don't want to listen. I thought it would be amusing," Grushenka cut them short, suddenly. - Э, полно, скверно все это, не хочу слушать, я думала, что веселое будет, - оборвала вдруг Грушенька. Mitya started, and at once left off laughing. Митя всполохнулся и тотчас же перестал смеяться. The tall Pole rose upon his feet, and with the haughty air of a man, bored and out of his element, began pacing from corner to corner of the room, his hands behind his back. Высокий пан поднялся с места и с высокомерным видом скучающего не в своей компании человека начал шагать по комнате из угла в угол, заложив за спину руки. "Ah, he can't sit still," said Grushenka, looking at him contemptuously. - Ишь зашагал! - презрительно поглядела на него Грушенька. Mitya began to feel anxious. He noticed besides, that the Pole on the sofa was looking at him with an irritable expression. Митя забеспокоился, к тому же заметил, что пан на диване с раздражительным видом поглядывает на него. "Panie!" cried Mitya, "Let's drink! and the other pan, too! Let us drink." In a flash he had pulled three glasses towards him, and filled them with champagne. - Пан, - крикнул Митя, - выпьем, пане! И с другим паном тоже: выпьем, панове! - Он мигом сдвинул три стакана и разлил в них шампанское. "To Poland, Panovie, I drink to your Poland!" cried Mitya. - За Польшу, панове, пью за вашу Польшу, за польский край! - воскликнул Митя. "I shall be delighted, panie," said the Pole on the sofa, with dignity and affable condescension, and he took his glass. - Бардзо ми то мило, пане, выпием (это мне очень приятно, пане, выпьем), - важно и благосклонно проговорил пан на диване и взял свой стакан. "And the other pan, what's his name? Drink, most illustrious, take your glass!" Mitya urged. - И другой пан, как его, эй, ясневельможный, бери стакан! - хлопотал Митя. "Pan Vrublevsky," put in the Pole on the sofa. - Пан Врублевский, - подсказал пан на диване. Pan Vrublevsky came up to the table, swaying as he walked. Пан Врублевский, раскачиваясь, подошел к столу и стоя принял свой стакан. "To Poland, Panovie!" cried Mitya, raisin, his glass. "Hurrah!" - За Польшу, панове, ура! - прокричал Митя, подняв стакан. All three drank. Все трое выпили. Mitya seized the bottle and again poured out three glasses. Митя схватил бутылку и тотчас же налил опять три стакана. "Now to Russia, Panovie, and let us be brothers!" - Теперь за Россию, панове, и побратаемся! "Pour out some for us," said Grushenka; "I'll drink to Russia, too!" - Налей и нам, - сказала Грушенька, - за Россию и я хочу пить. "So will I," said Kalganov. -И я, - сказал Калганов. "And I would, too... to Russia, the old grandmother!" tittered Maximov. - Да и я бы тоже-с... за Россеюшку, старую бабусеньку, - подхихикнул Максимов. "All! All!" cried Mitya. "Trifon Borissovitch, some more bottles!" - Все, все! - восклицал Митя. - Хозяин, еще бутылок! The other three bottles Mitya had brought with him were put on the table. Принесли все три оставшиеся бутылки из привезенных Митей. Mitya filled the glasses. Митя разлил. "To Russia! Hurrah!" he shouted again. - За Россию, ура! - провозгласил он снова. All drank the toast except the Poles, and Grushenka tossed off her whole glass at once. Все, кроме панов, выпили, а Грушенька выпила разом весь свой стакан. The Poles did not touch theirs. Панове же и не дотронулись до своих. "How's this, Panovie?" cried Mitya, "won't you drink it?" - Как же вы, панове? - воскликнул Митя. - Так вы так-то? Pan Vrublevsky took the glass, raised it and said with a resonant voice: Пан Врублевский взял стакан, поднял его и зычным голосом проговорил: "To Russia as she was before 1772." - За Россию в пределах до семьсот семьдесят второго года! "Come, that's better!" cried the other Pole, and they both emptied their glasses at once. - Ото бардзо пенкне! (Вот так хорошо!) - крикнул другой пан, и оба разом осушили свои стаканы. "You're fools, you Panovie," broke suddenly from Mitya. - Дурачье же вы, панове!- сорвалось вдруг у Мити. "Panie!" shouted both the Poles, menacingly, setting on Mitya like a couple of cocks. -Па-не!!- прокричали оба пана с угрозою, наставившись на Митю, как петухи. Pan Vrublevsky was specially furious. Особенно вскипел пан Врублевский. "Can one help loving one's own country?" he shouted. - Але не можно не мець слабосьци до своего краю? - возгласил он. (Разве можно не любить своей стороны?) "Be silent! - Молчать! Don't quarrel! Не ссориться! I won't have any quarrelling!" cried Grushenka imperiously, and she stamped her foot on the floor. Чтобы не было ссор! - крикнула повелительно Грушенька и стукнула ножкой об пол. Her face glowed, her eyes were shining. Лицо ее загорелось, глаза засверкали. The effects of the glass she had just drunk were apparent. Только что выпитый стакан сказался. Mitya was terribly alarmed. Митя страшно испугался. "Panovie, forgive me! - Панове, простите! It was my fault, I'm sorry. Это я виноват, я не буду. Vrublevsky, panie Vrublevsky, I'm sorry." Врублевский, пан Врублевский, я не буду!.. "Hold your tongue, you, anyway! Sit down, you stupid!". Grushenka scolded with angry annoyance. - Да молчи хоть ты-то, садись, экой глупый! - со злобною досадой огрызнулась на него Грушенька. Everyone sat down, all were silent, looking at one another. Все уселись, все примолкли, все смотрели друг на друга. "Gentlemen, I was the cause of it all," Mitya began again, unable to make anything of Grushenka's words. "Come, why are we sitting here? - Господа, всему я причиной! - начал опять Митя, ничего не понявший в возгласе Грушеньки. - Ну чего же мы сидим? What shall we do... to amuse ourselves again?" Ну чем же нам заняться... чтобы было весело, опять весело? "Ach, it's certainly anything but amusing!" Kalgonov mumbled lazily. - Ах, в самом деле ужасно невесело, - лениво промямлил Калганов. "Let's play faro again, as we did just now," Maximov tittered suddenly. -В банчик бы-с сыграть-с, как давеча...-хихикнул вдруг Максимов. "Faro? - Банк? Splendid!" cried Mitya. "If only the panovie-" Великолепно! - подхватил Митя, - если только панове... "It's lite, panovie," the Pole on the sofa responded, as it were unwillingly. - Пузьно, пане! - как бы нехотя отозвался пан на диване... "That's true," assented Pan Vrublevsky. -То правда, - поддакнул и пан Врублевский. "Lite? -Пузьно? What do you mean by 'lite'?" asked Grushenka. Это что такое пузьно? - спросила Грушенька. "Late, pani! 'A late hour' I mean," the Pole on the sofa explained. - То значи поздно, пани, поздно, час поздний, -разъяснил пан на диване. "It's always late with them. They can never do anything!" Grushenka almost shrieked in her anger. "They're dull themselves, so they want others to be dull. - И все-то им поздно, и все-то им нельзя! - почти взвизгнула в досаде Грушенька. - Сами скучные сидят, так и другим чтобы скучно было. Before came, Mitya, they were just as silent and kept turning up their noses at me." Пред тобой, Митя, они все вот этак молчали и надо мной фуфырились... "My goddess!" cried the Pole on the sofa, "I see you're not well-disposed to me, that's why I'm gloomy. I'm ready, panie," added he, addressing Mitya. - Богиня моя! - крикнул пан на диване, - цо мувишь, то сень стане. Видзен неласкен, и естем смутны. (Вижу нерасположение, оттого я и печальный.) Естем готув (я готов), пане, -докончил он, обращаясь к Мите. "Begin, panie," Mitya assented, pulling his notes out of his pocket, and laying two hundred-rouble notes on the table. - Начинай, пане! - подхватил Митя, выхватывая из кармана свои кредитки и выкладывая из них две сторублевых на стол. "I want to lose a lot to you. - Я тебе много, пан, хочу проиграть. Take your cards. Make the bank." Бери карты, закладывай банк! "We'll have cards from the landlord, panie," said the little Pole, gravely and emphatically. - Карты чтоб от хозяина, пане, - настойчиво и серьезно произнес маленький пан. "That's much the best way," chimed in Pan Vrublevsky. - То найлепши спосуб (самый лучший способ), -поддакнул пан Врублевский. "From the landlord? - От хозяина? Very good, I understand, let's get them from him. Хорошо, понимаю, пусть от хозяина, это вы хорошо, панове! Cards!" Mitya shouted to the landlord. Карты! - скомандовал Митя хозяину. The landlord brought in a new, unopened pack, and informed Mitya that the girls were getting ready, and that the Jews with the cymbals would most likely be here soon; but the cart with the provisions had not yet arrived. Хозяин принес нераспечатанную игру карт и объявил Мите, что уж сбираются девки, жидки с цимбалами прибудут тоже, вероятно, скоро, а что тройка с припасами еще не успела прибыть. Mitya jumped up from the table and ran into the next room to give orders, but only three girls had arrived, and Marya was not there yet. Митя выскочил из-за стола и побежал в соседнюю комнату сейчас же распорядиться. Но девок всего пришло только три, да и Марьи еще не было. And he did not know himself what orders to give and why he had run out. He only told them to take out of the box the presents for the girls, the sweets, the toffee and the fondants. Да и сам он не знал, как ему распорядиться и зачем он выбежал: велел только достать из ящика гостинцев, леденцов и тягушек и оделить девок. "And vodka for Andrey, vodka for Andrey!" he cried in haste. "I was rude to Andrey!" "Да Андрею водки, водки Андрею! - приказал он наскоро, - я обидел Андрея!" Suddenly Maximov, who had followed him out, touched him on the shoulder. Тут его вдруг тронул за плечо прибежавший вслед за ним Максимов. "Give me five roubles," he whispered to Mitya. "I'll stake something at faro, too, he he!" - Дайте мне пять рублей, - прошептал он Мите, - я бы тоже в банчик рискнул, хи-хи! "Capital! Splendid! - Прекрасно, великолепно! Take ten, here!" Again he took all the notes out of his pocket and picked out one for ten roubles. "And if you lose that, come again, come again." Берите десять, вот! - Он вытащил опять все кредитки из кармана и отыскал десять рублей. - А проиграешь, еще приходи, еще приходи... "Very good," Maximov whispered joyfully, and he ran back again. - Хорошо-с, - радостно прошептал Максимов и побежал в залу. Mitya, too, returned, apologising for having kept them waiting. Воротился тотчас и Митя и извинился, что заставил ждать себя. The Poles had already sat down, and opened the pack. Паны уже уселись и распечатали игру. They looked much more amiable, almost cordial. Смотрели же гораздо приветливее, почти ласково. The Pole on the sofa had lighted another pipe and was preparing to throw. He wore an air of solemnity. Пан на диване закурил новую трубку и приготовился метать; в лице его изобразилась даже некая торжественность. "To your places, gentlemen," cried Pan Vrublevsky. - На мейсца, панове! - провозгласил пан Врублевский. "No, I'm not going to play any more," observed Kalganov, "I've lost fifty roubles to them just now." - Нет, я не стану больше играть, - отозвался Калганов, - я давеча уж им проиграл пятьдесят рублей. "The pan had no luck, perhaps he'll be lucky this time," the Pole on the sofa observed in his direction. - Пан был нещенсливый, пан может быть опять щенсливым, - заметил в его сторону пан на диване. "How much in the bank? - Сколько в банке? To correspond?" asked Mitya. Ответный? - горячился Митя. "That's according, panie, maybe a hundred, maybe two hundred, as much as you will stake." - Слухам, пане, может сто, може двесьце, сколько ставить будешь. "A million!" laughed Mitya. - Миллион! - захохотал Митя. "The Pan Captain has heard of Pan Podvysotsky, perhaps?" - Пан капитан, может, слышал про пана Подвысоцкего? "What Podvysotsky?" - Какого Подвысоцкого? "In Warsaw there was a bank and anyone comes and stakes against it. - В Варшаве банк ответный ставит кто идет. Podvysotsky comes, sees a thousand gold pieces, stakes against the bank. Приходит Подвысоцкий, видит тысёнц злотых, ставит: ва-банк. The banker says, Банкер муви: 'Panie Podvysotsky, are you laying down the gold, or must we trust to your honour?' "Пане Подвысоцки, ставишь злото чи на гонор?" - ' To my honour, panie,' says Podvysotsky. "На гонор, пане", - муви Подвысоцкий. ' So much the better.' "Тем лепей, пане". The banker throws the dice. Podvysotsky wins. Банкер мечет талью, Подвысоцкий берет тысёнц злотых. 'Take it, panie,' says the banker, and pulling out the drawer he gives him a million. 'Take it, panie, this is your gain.' "Почекай, пане, - муви банкер, вынул ящик и дает миллион, - бери, пане, ото есть твой рахунек" (вот твой счет)! There was a million in the bank. Банк был миллионным. 'I didn't know that,' says Podvysotsky. "Я не знал того", - муви Подвысоцкий. 'Panie Podvysotsky,' said the banker, 'you pledged your honour and we pledged ours.' "Пане Подвысоцки, - муви банкер, - ты ставилэсь на гонор, и мы на гонор". Podvysotsky took the million." Подвысоцкий взял миллион. "That's not true," said Kalganov. - Это неправда, - сказал Калганов. "Panie Kalganov, in gentlemanly society one doesn't say such things." - Пане Калганов, в шляхетной компании так мувиць не пржистои (в порядочном обществе так не говорят). "As if a Polish gambler would give away a million!" cried Mitya, but checked himself at once. "Forgive me, panie, it's my fault again; he would, he would give away a million, for honour, for Polish honour. - Так и отдаст тебе польский игрок миллион! -воскликнул Митя, но тотчас спохватился. -Прости, пане, виновен, вновь виновен, отдаст, отдаст миллион, на гонор, на польску честь! You see how I talk Polish, ha ha! Видишь, как я говорю по-польски, ха-ха! Here, I stake ten roubles, the knave leads." Вот ставлю десять рублей, идет - валет. "And I put a rouble on the queen, the queen of hearts, the pretty little panienotchka* he! he!" laughed Maximov, pulling out his queen, and, as though trying to conceal it from everyone, he moved right up and crossed himself hurriedly under the table. Mitya won. The rouble won, too. * Little miss. - А я рублик на дамочку, на червонную, на хорошенькую, на паненочку, хи-хи! - прохихикал Максимов, выдвинув свою даму и как бы желая скрыть ото всех, придвинулся вплоть к столу и наскоро перекрестился под столом. Митя выиграл. Выиграл и рублик. "A corner!" cried Mitya. - Угол! - крикнул Митя. "I'll bet another rouble, a 'single' stake," Maximov muttered gleefully, hugely delighted at having won a rouble. - А я опять рублик, я семпелечком, я маленьким, маленьким семпелечком, - блаженно бормотал Максимов в страшной радости, что выиграл рублик. "Lost!" shouted Mitya. "A 'double' on the seven!" - Бита! - крикнул Митя. - Семерку на пе! The seven too was trumped. Убили и на пе. "Stop!" cried Kalganov suddenly. - Перестаньте, - сказал вдруг Калганов. "Double! Double!" Mitya doubled his stakes, and each time he doubled the stake, the card he doubled was trumped by the Poles. - На пе, на пе, - удваивал ставки Митя, и что ни ставил на пе, - все убивалось. The rouble stakes kept winning. А рублики выигрывали. "On the double!" shouted Mitya furiously. - На пе! - рявкнул в ярости Митя. "You've lost two hundred, panie. - Двесьце проиграл, пане. Will you stake another hundred?" the Pole on the sofa inquired. Еще ставишь двесьце? - осведомился пан на диване. "What? Lost two hundred already? - Как, двести уж проиграл? Then another two hundred! Так еще двести! All doubles!" And pulling his money out of his pocket, Mitya was about to fling two hundred roubles on the queen, but Kalgonov covered it with his hand. Все двести на пе! - И, выхватив из кармана деньги, Митя бросил было двести рублей на даму, как вдруг Калганов накрыл ее рукой. "That's enough!" he shouted in his ringing voice. - Довольно! - крикнул он своим звонким голосом. "What's the matter?" Mitya stared at him. - Что вы это? - уставился на него Митя. "That's enough! I don't want you to play anymore. - Довольно, не хочу! Don't!" Не будете больше играть. "Why?" - Почему? "Because I don't. - А потому. Hang it, come away. That's why. Плюньте и уйдите, вот почему. I won't let you go on playing." Не дам больше играть! Mitya gazed at him in astonishment. Митя глядел на него в изумлении. "Give it up, Mitya. He may be right. You've lost a lot as it is," said Grushenka, with a curious note in her voice. - Брось, Митя, он, может, правду говорит; и без того много проиграл, - со странною ноткой в голосе произнесла и Грушенька. Both the Poles rose from their seats with a deeply offended air. Оба пана вдруг поднялись с места со страшно обиженным видом. "Are you joking, panie?" said the short man, looking severely at Kalganov. - Жартуешь (шутишь), пане? - проговорил маленький пан, строго осматривая Калганова. "How dare you!" Pan Vrublevsky, too, growled at Kalganov. -Як сен поважашь то робиць, пане! (Как вы смеете это делать!) - рявкнул на Калганова и пан Врублевский. "Don't dare to shout like that," cried Grushenka. "Ah, you turkey-cocks!" - Не сметь, не сметь кричать! - крикнула Грушенька. - Ах петухи индейские! Mitya looked at each of them in turn. But something in Grushenka's face suddenly struck him, and at the same instant something new flashed into his mind- a strange new thought! Митя смотрел на них на всех поочередно; но что-то вдруг поразило его в лице Грушеньки, и в тот же миг что-то совсем новое промелькнуло и в уме его - странная новая мысль! "Pani Agrippina," the little Pole was beginning, crimson with anger, when Mitya suddenly went up to him and slapped him on the shoulder. - Пани Агриппина! - начал было маленький пан, весь красный от задора, как вдруг Митя, подойдя к нему, хлопнул его по плечу. "Most illustrious, two words with you. "cried Grushenka. - Ясневельможный, на два слова. "What do you want?" - Чего хцешь, пане? (Что угодно?) "In the next room, I've two words to say to you, something pleasant, very pleasant. You'll be glad to hear it." - В ту комнату, в тот покой, два словечка скажу тебе хороших, самых лучших, останешься доволен. The little pan was taken aback and looked apprehensively at Mitya. Маленький пан удивился и опасливо поглядел на Митю. He agreed at once, however, on condition that Pan Vrublevsky went with them. Тотчас же, однако, согласился, но с непременным условием, чтобы шел с ним и пан Врублевский. "The bodyguard? - Телохранитель-то? Let him come, and I want him, too. Пусть и он, и его надо! I must have him!" cried Mitya. "March, panovie!" Его даже непременно! - воскликнул Митя. -Марш, панове! "Where are you going?" asked Grushenka, anxiously. - Куда это вы? - тревожно спросила Грушенька. "We'll be back in one moment," answered Mitya. - В один миг вернемся, - ответил Митя. There was a sort of boldness, a sudden confidence shining in his eyes. His face had looked very different when he entered the room an hour before. Какая-то смелость, какая-то неожиданная бодрость засверкала в лице его; совсем не с тем лицом вошел он час назад в эту комнату. He led the Poles, not into the large room where the chorus of girls was assembling and the table was being laid, but into the bedroom on the right, where the trunks and packages were kept, and there were two large beds, with pyramids of cotton pillows on each. Он провел панов в комнатку направо, не в ту, в большую, в которой собирался хор девок и накрывался стол, а в спальную, в которой помещались сундуки, укладки и две большие кровати с ситцевыми подушками горой на каждой. There was a lighted candle on a small deal table in the corner. Тут на маленьком тесовом столике в самом углу горела свечка. The small man and Mitya sat down to this table, facing each other, while the huge Vrublevsky stood beside them, his hands behind his back. Пан и Митя расположились у этого столика друг против друга, а огромный пан Врублевский сбоку их, заложив руки за спину. The Poles looked severe but were evidently inquisitive. Паны смотрели строго, но с видимым любопытством. "What can I do for you, panie?" lisped the little Pole. - Чем моген служиць пану? - пролепетал маленький пан. "Well, look here, panie, I won't keep you long. There's money for you," he pulled out his notes. "Would you like three thousand? Take it and go your way." - А вот чем, пане, я много говорить не буду: вот тебе деньги, - он вытащил свои кредитки, -хочешь три тысячи, бери и уезжай куда знаешь. The Pole gazed open-eyed at Mitya, with a searching look. Пан смотрел пытливо, во все глаза, так и впился взглядом в лицо Мити. "Three thousand, panie?" He exchanged glances with Vrublevsky. - Тржи тысенцы, пане? - Он переглянулся с Врублевским. "Three, panovie, three! - Тржи, панове, тржи! Listen, panie, I see you're a sensible man. Слушай, пане, вижу, что ты человек разумный. Take three thousand and go to the devil, and Vrublevsky with you d'you hear? Бери три тысячи и убирайся ко всем чертям, да и Врублевского с собой захвати - слышишь это? But, at once, this very minute, and for ever. You understand that, panie, for ever. Here's the door, you go out of it. Но сейчас же, сию же минуту, и это навеки, понимаешь, пане, навеки вот в эту самую дверь и выйдешь. What have you got there, a great-coat, a fur coat? У тебя что там: пальто, шуба? I'll bring it out to you. Я тебе вынесу. They'll get the horses out directly, and then-good-bye, panie!" Сию же секунду тройку тебе заложат и - до видзенья, пане! А? Mitya awaited an answer with assurance. Митя уверенно ждал ответа. He had no doubts. Он не сомневался. An expression of extraordinary resolution passed over the Pole's face. Нечто чрезвычайно решительное мелькнуло в лице пана. "And the money, panie?" - А рубли, пане? "The money, panie? Five hundred roubles I'll give you this moment for the journey, and as a first instalment, and two thousand five hundred to-morrow, in the town- I swear on my honour, I'll get it, I'll get it at any cost!" cried Mitya. - Рубли-то вот как, пане: пятьсот рублей сию минуту тебе на извозчика и в задаток, а две тысячи пятьсот завтра в городе - честью клянусь, будут, достану из-под земли! - крикнул Митя. The Poles exchanged glances again. Поляки переглянулись опять. The short man's face looked more forbidding. Лицо пана стало изменяться к худшему. "Seven hundred, seven hundred, not five hundred, at once, this minute, cash down!" Mitya added, feeling something wrong. "What's the matter, panie? - Семьсот, семьсот, а не пятьсот, сейчас, сию минуту в руки! - надбавил Митя, почувствовав нечто нехорошее. - Чего ты, пан? Don't you trust me? Не веришь? I can't give you the whole three thousand straight off. Не все же три тысячи дать тебе сразу. If I give it, you may come back to her to-morrow.... Besides, I haven't the three thousand with me. I've got it at home in the town," faltered Mitya, his spirit sinking at every word he uttered. "Upon my word, the money's there, hidden." Я дам, а ты и воротишься к ней завтра же... Да теперь и нет у меня всех трех тысяч, у меня в городе дома лежат, - лепетал Митя, труся и падая духом с каждым своим словом, - ей-богу, лежат, спрятаны... In an instant an extraordinary sense of personal dignity showed itself in the little man's face. В один миг чувство необыкновенного собственного достоинства засияло в лице маленького пана: "What next?" he asked ironically. - Чи не потшебуешь еще чего? - спросил он иронически. - Пфе! "For shame!" and he spat on the floor. А пфе! (стыд, срам!) - И он плюнул. Pan Vrublevsky spat too. Плюнул и пан Врублевский. "You do that, panie," said Mitya, recognising with despair that all was over, "because you hope to make more out of Grushenka? - Это ты оттого плюешься, пане, - проговорил Митя как отчаянный, поняв, что все кончилось, -оттого, что от Грушеньки думаешь больше тяпнуть. You're a couple of capons, that's what you are!" Каплуны вы оба, вот что! "This is a mortal insult!" The little Pole turned as red as a crab, and he went out of the room, briskly, as though unwilling to hear another word. - Естем до живего доткнентным! (Я оскорблен до последней степени!)- раскраснелся вдруг маленький пан как рак и живо, в страшном негодовании, как бы не желая больше ничего слушать, вышел из комнаты. Vrublevsky swung out after him, and Mitya followed, confused and crestfallen. За ним, раскачиваясь, последовал и Врублевский, а за ними уж и Митя, сконфуженный и опешенный. He was afraid of Grushenka, afraid that the Pan would at once raise an outcry. Он боялся Г рушеньки, он предчувствовал, что пан сейчас раскричится. And so indeed he did. Так и случилось. The Pole walked into the room and threw himself in a theatrical attitude before Grushenka. Пан вошел в залу и театрально встал пред Грушенькой. "Pani Agrippina, I have received a mortal insult!" he exclaimed. But Grushenka suddenly lost all patience, as though they had wounded her in the tenderest spot. - Пани Агриппина, естем до живего доткнентным! - воскликнул было он, но Грушенька как бы вдруг потеряла всякое терпение, точно тронули ее по самому больному месту. "Speak Russian! Speak Russian!" she cried, "not another word of Polish! You used to talk Russian. You can't have forgotten it in five years." She was red with passion. - По-русски, говори по-русски, чтобы ни одного слова польского не было! - закричала она на него. - Говорил же прежде по-русски, неужели забыл в пять лет! - Она вся покраснела от гнева. "Pani Agrippina-" - Пани Агриппина... "My name's Agrafena, Grushenka, speak Russian or I won't listen!" The Pole gasped with offended dignity, and quickly and pompously delivered himself in broken Russian: - Я Аграфена, я Грушенька, говори по-русски, или слушать не хочу! - Пан запыхтел от гонора и, ломая русскую речь, быстро и напыщенно произнес: "Pani Agrafena, I came here to forget the past and forgive it, to forget all that has happened till to-day-" - Пани Аграфена, я пшиехал забыть старое и простить его, забыть, что было допрежь сегодня... "Forgive? - Как простить? Came here to forgive me?" Grushenka cut him short, jumping up from her seat. Это меня-то ты приехал простить? - перебила Грушенька и вскочила с места. "Just so, Pani, I'm not pusillanimous, I'm magnanimous. - Так есть, пани (точно так, пани), я не малодушны, я великодушны. But I was astounded when I saw your lovers. Но я былем здзивёны (был удивлен), когда видел твоих любовников. Pan Mitya offered me three thousand, in the other room to depart. Пан Митя в том покое давал мне тржи тысёнцы, чтоб я отбыл. I spat in the pan's face." Я плюнул пану в физию. "What? -Как? He offered you money for me?" cried Grushenka, hysterically. "Is it true, Mitya? Он тебе деньги за меня давал? - истерически вскричала Грушенька. - Правда, Митя? How dare you? Да как ты смел! Am I for sale?" Разве я продажная? "Panie, panie!" yelled Mitya, "she's pure and shining, and I have never been her lover! - Пане, пане, - возопил Митя, - она чиста и сияет, и никогда я не был ее любовником! That's a lie..." Это ты соврал... "How dare you defend me to him?" shrieked Grushenka. "It wasn't virtue kept me pure, and it wasn't that I was afraid of Kuzma, but that I might hold up my head when I met him, and tell him he's a scoundrel. - Как смеешь ты меня пред ним защищать, -вопила Грушенька, - не из добродетели я чиста была и не потому, что Кузьмы боялась, а чтобы пред ним гордой быть и чтобы право иметь ему подлеца сказать, когда встречу. And he did actually refuse the money?" Да неужто ж он с тебя денег не взял? "He took it! He took it!" cried Mitya; "only he wanted to get the whole three thousand at once, and I could only give him seven hundred straight off." - Да брал же, брал! - воскликнул Митя, - да только все три тысячи разом захотел, а я всего семьсот задатку давал. "I see: he heard I had money, and came here to marry me!" - Ну и понятно: прослышал, что у меня деньги есть, а потому и приехал венчаться! "Pani Agrippina!" cried the little Pole. "I'm- a knight, I'm- a nobleman, and not a lajdak. - Пани Агриппина, - закричал пан, - я рыцарь, я шляхтич, а не лайдак! I came here to make you my wife and I find you a different woman, perverse and shameless." Я пшибыл взять тебя в супругу, а вижу нову пани, не ту, что прежде, а упарту и без встыду (своенравную и бесстыдную). "Oh, go back where you came from! -А и убирайся откуда приехал! I'll tell them to turn you out and you'll be turned out," cried Grushenka, furious. "I've been a fool, a fool, to have been miserable these five years! Велю тебя сейчас прогнать, и прогонят! -крикнула в исступлении Грушенька. - Дура, дура была я, что пять лет себя мучила! And it wasn't for his sake, it was my anger made me miserable. Да и не за него себя мучила вовсе, я со злобы себя мучила! And this isn't he at all! Да и не он это вовсе! Was he like this? Разве он был такой? It might be his father! Это отец его какой-то! Where did you get your wig from? Это где ты парик-то себе заказал? He was a falcon, but this is a gander. Тот был сокол, а это селезень. He used to laugh and sing to me.... And I've been crying for five years, damned fool, abject, shameless I was! Тот смеялся и мне песни пел... А я-то, я-то пять лет слезами заливалась, проклятая я дура, низкая я, бесстыжая! She sank back in her low chair and hid her face in her hands. Она упала на свое кресло и закрыла лицо ладонями. At that instant the chorus of Mokroe began singing in the room on the left- a rollicking dance song. В эту минуту вдруг раздался в соседней комнате слева хор собравшихся наконец мокринских девок - залихватская плясовая песня. "A regular Sodom!" Vrublevsky roared suddenly. "Landlord, send the shameless hussies away!" - То есть содом! - взревел вдруг пан Врублевский. - Хозяин, прогони бесстыжих! The landlord, who had been for some time past inquisitively peeping in at the door, hearing shouts and guessing that his guests were quarrelling, at once entered the room. Хозяин, который давно уже с любопытством заглядывал в дверь, слыша крик и чуя, что гости перессорились, тотчас явился в комнату. "What are you shouting for? D'you want to split your throat?" he said, addressing Vrublevsky, with surprising rudeness. - Ты чего кричишь, глотку рвешь? - обратился он к Врублевскому с какою-то непонятною даже невежливостью. "Animal!" bellowed Pan Vrublevsky. - Скотина! - заорал было пан Врублевский. "Animal? - Скотина? And what sort of cards were you playing with just now? А ты в какие карты сейчас играл? I gave you a pack and you hid it. Я подал тебе колоду, а ты мои спрятал! You played with marked cards! Ты в поддельные карты играл! I could send you to Siberia for playing with false cards, d'you know that, for it's just the same as false banknotes... And going up to the sofa he thrust his fingers between the sofa back and the cushion, and pulled out an unopened pack of cards. Я тебя за поддельные карты в Сибирь могу упрятать, знаешь ты это, потому оно все одно что бумажки поддельные... - И, подойдя к дивану, он засунул пальцы между спинкой и подушкой дивана и вытащил оттуда нераспечатанную колоду карт. "Here's my pack unopened!" He held it up and showed it to all in the room. "From where I stood I saw him slip my pack away, and put his in place of it-you're a cheat and not a gentleman!" - Вот она моя колода, не распечатана! - Он поднял ее и показал всем кругом. - Я ведь видел оттелева, как он мою колоду сунул в щель, а своей подменил - шильник ты этакой, а не пан! "And I twice saw the pan change a card!" cried Kalganov. - А я видел, как тот пан два раза передернул, -крикнул Калганов. "How shameful! How shameful!" exclaimed Grushenka, clasping her hands, and blushing for genuine shame. "Good Lord, he's come to that!" - Ах, как стыдно, ах, как стыдно! - воскликнула Грушенька, всплеснув руками, и воистину покраснела от стыда. - Господи, экой, экой стал человек! "I thought so, too!" said Mitya. -И я это думал, - крикнул Митя. But before he had uttered the words, Vrublevsky, with a confused and infuriated face, shook his fist at Grushenka, shouting: Но не успел он это выговорить, как пан Врублевский, сконфуженный и взбешенный, обратясь ко Грушеньке и грозя ей кулаком, закричал: "You low harlot!" Mitya flew at him at once, clutched him in both hands, lifted him in the air, and in one instant had carried him into the room on the right, from which they had just come. - Публична шельма! - Но не успел он и воскликнуть, как Митя бросился на него, обхватил его обеими руками, поднял на воздух и в один миг вынес его из залы в комнату направо, в которую сейчас только водил их обоих. "I've laid him on the floor, there," he announced, returning at once, gasping with excitement. "He's struggling, the scoundrel! But he won't come back, no fear of that!..." He closed one half of the folding doors, and holding the other ajar called out to the little Pole: - Я его там на пол положил! - возвестил он, тотчас же возвратившись и задыхаясь от волнения, -дерется, каналья, небось не придет оттуда!.. - Он запер одну половинку двери и, держа настежь другую, воскликнул к маленькому пану: "Most illustrious, will you please to retire as well?" - Ясневельможный, не угодно ли туда же? Пшепрашам! "My dear Dmitri Fyodorovitch," said Trifon Borissovitch, "make them give you back the money you lost. - Батюшка, Митрий Федорович, - возгласил Трифон Борисыч, - да отбери ты у них деньги-то, то, что им проиграл! It's as good as stolen from you." Ведь все равно что воровством с тебя взяли. "I don't want my fifty roubles back," Kalgonov declared suddenly. - Я свои пятьдесят рублей не хочу отбирать, -отозвался вдруг Калганов. "I don't want my two hundred, either," cried Mitya, "I wouldn't take it for anything! Let him keep it as a consolation." - И я свои двести, и я не хочу! - воскликнул Митя, - ни за что не отберу, пусть ему в утешенье останутся. "Bravo, Mitya! - Славно, Митя! You're a trump, Mitya!" cried Grushenka, and there was a note of fierce anger in the exclamation. Молодец, Митя! - крикнула Грушенька, и страшно злобная нотка прозвенела в ее восклицании. The little pan, crimson with fury but still mindful of his dignity, was making for the door, but he stopped short and said suddenly, addressing Grushenka: Маленький пан, багровый от ярости, но нисколько не потерявший своей сановитости, направился было к двери, но остановился и вдруг проговорил, обращаясь ко Грушеньке: "Pani, if you want to come with me, come. If not, good-bye." - Пани, ежели хцешь исьць за мною, идзьмы, если не - бывай здрова! (Пани, если хочешь идти за мной - пойдем, а если нет - то прощай!) And swelling with indignation and importance he went to the door. И важно, пыхтя от негодования и амбиции, прошел в дверь. This was a man of character: he had so good an opinion of himself that after all that had passed, he still expected that she would marry him. Человек был с характером: он еще после всего происшедшего не терял надежды, что пани пойдет за ним, - до того ценил себя. Mitya slammed the door after him. Митя прихлопнул за ним дверь. "Lock it," said Kalganov. - Заприте их на ключ, - сказал Калганов. But the key clicked on the other side, they had locked it from within. Но замок щелкнул с их стороны, они заперлись сами. "That's capital!" exclaimed Grushenka relentlessly. - Славно! - злобно и беспощадно крикнула опять Грушенька. - Славно! "Serve them right!" Туда и дорога! Chapter 8. VIII Delirium Бред WHAT followed was almost an orgy, a feast to which all were welcome. Началась почти оргия, пир на весь мир. Grushenka was the first to call for wine. Грушенька закричала первая, чтоб ей дали вина: "I want to drink. I want to be quite drunk, as we were before. Do you remember, Mitya, do you remember how we made friends here last time!" "Пить хочу, совсем пьяная хочу напиться, чтобы как прежде, помнишь, Митя, помнишь, как мы здесь тогда спознавались!" Mitya himself was almost delirious, feeling that his happiness was at hand. Сам же Митя был как в бреду и предчувствовал "свое счастье". But Grushenka was continually sending him away from her. Грушенька его, впрочем, от себя беспрерывно отгоняла: "Go and enjoy yourself. Tell them to dance, to make merry, 'let the stove and cottage dance'; as we had it last time," she kept exclaiming. "Ступай, веселись, скажи им, чтобы плясали, чтобы все веселились, "ходи изба, ходи печь", как тогда, как тогда!" - продолжала она восклицать. She was tremendously excited. Была она ужасно возбуждена. And Mitya hastened to obey her. И Митя бросался распоряжаться. The chorus were in the next room. Хор собрался в соседней комнате. The room in which they had been sitting till that moment was too small, and was divided in two by cotton curtains, behind which was a huge bed with a puffy feather mattress and a pyramid of cotton pillows. Та же комната, в которой до сих пор сидели, была к тому же и тесна, разгорожена надвое ситцевою занавеской, за которою опять-таки помещалась огромная кровать с пухлою периной и с такими же ситцевыми подушками горкой. In the four rooms for visitors there were beds. Да и во всех четырех "чистых" комнатах этого дома везде были кровати. Grushenka settled herself just at the door. Mitya set an easy chair for her. She had sat in the same place to watch the dancing and singing "the time before," when they had made merry there. Грушенька расположилась в самых дверях, Митя ей принес сюда кресло: так же точно сидела она и "тогда", в день их первого здесь кутежа, и смотрела отсюда на хор и на пляску. All the girls who had come had been there then; the Jewish band with fiddles and zithers had come, too, and at last the long expected cart had arrived with the wines and provisions. Девки собрались все тогдашние же; жидки со скрипками и цитрами тоже прибыли, а наконец-то прибыл и столь ожидаемый воз на тройке с винами и припасами. Mitya bustled about. Митя суетился. All sorts of people began coming into the room to look on, peasants and their women, who had been roused from sleep and attracted by the hopes of another marvellous entertainment such as they had enjoyed a month before. В комнату входили глядеть и посторонние, мужики и бабы, уже спавшие, но пробудившиеся и почуявшие небывалое угощение, как и месяц назад. Mitya remembered their faces, greeting and embracing everyone he knew. He uncorked bottles and poured out wine for everyone who presented himself. Митя здоровался и обнимался со знакомыми, припоминал лица, откупоривал бутылки и наливал всем кому попало. Only the girls were very eager for the champagne. The men preferred rum, brandy, and, above all, hot punch. На шампанское зарились очень только девки, мужикам же нравился больше ром и коньяк и особенно горячий пунш. Mitya had chocolate made for all the girls, and ordered that three samovars should be kept boiling all night to provide tea and punch for everyone to help himself. Митя распорядился, чтобы был сварен шоколад на всех девок и чтобы не переводились всю ночь и кипели три самовара для чаю и пунша на всякого приходящего: кто хочет, пусть и угощается. An absurd chaotic confusion followed, but Mitya was in his natural element, and the more foolish it became, the more his spirits rose. Одним словом, началось нечто беспорядочное и нелепое, но Митя был как бы в своем родном элементе, и чем нелепее все становилось, тем больше он оживлялся духом. If the peasants had asked him for money at that moment, he would have pulled out his notes and given them away right and left. Попроси у него какой-нибудь мужик в те минуты денег, он тотчас же вытащил бы всю свою пачку и стал бы раздавать направо и налево без счету. This was probably why the landlord, Trifon Borissovitch, kept hovering about Mitya to protect him. He seemed to have given up all idea of going to bed that night; but he drank little, only one glass of punch, and kept a sharp look-out on Mitya's interests after his own fashion. Вот почему, вероятно, чтоб уберечь Митю, сновал кругом его почти безотлучно хозяин, Трифон Борисыч, совсем уж, кажется, раздумавший ложиться спать в эту ночь, пивший, однако, мало (всего только выкушал один стаканчик пунша) и зорко наблюдавший по-своему за интересами Мити. He intervened in the nick of time, civilly and obsequiously persuading Mitya not to give away "cigars and Rhine wine," and, above all, money to the peasants as he had done before. He was very indignant, too, at the peasant girls drinking liqueur, and eating sweets. В нужные минуты он ласково и подобострастно останавливал его и уговаривал, не давал ему оделять, как "тогда", мужиков "цигарками и ренским вином" и, Боже сохрани, деньгами, и очень негодовал на то, что девки пьют ликер и едят конфеты: "They're a lousy lot, Dmitri Fyodorovitch," he said. "I'd give them a kick, every one of them, and they'd take it as an honour- that's all they're worth!" "Вшивость лишь одна, Митрий Федорович, -говорил он, - я их коленком всякую напинаю, да еще за честь почитать прикажу - вот они какие!" Mitya remembered Andrey again, and ordered punch to be sent out to him. Митя еще раз вспомянул про Андрея и велел послать ему пуншу. "I was rude to him just now," he repeated with a sinking, softened voice. "Я его давеча обидел", - повторял он ослабевшим и умиленным голосом. Kalgonov did to drink, and at first did not care for the girls singing; but after he had drunk a couple of glasses of champagne he became extraordinarily lively, strolling about the room, laughing and praising the music and the songs, admiring everyone and everything. Калганов не хотел было пить, и хор девок ему сначала не понравился очень, но, выпив еще бокала два шампанского, страшно развеселился, шагал по комнатам, смеялся и все и всех хвалил, и песни и музыку. Maximov, blissfully drunk, never left his side. Максимов, блаженный и пьяненький, не покидал его. Grushenka, too, was beginning to get drunk. Pointing to Kalganov, she said to Mitya: Грушенька, тоже начинавшая хмелеть, указывала на Калганова Мите: "What a dear, charming boy he is!" "Какой он миленький, какой чудесный мальчик!" And Mitya, delighted, ran to kiss Kalgonov and Maximov. И Митя с восторгом бежал целоваться с Калгановым и Максимовым. Oh, great were his hopes! She had said nothing yet, and seemed, indeed, purposely to refrain from speaking. But she looked at him from time to time with caressing and passionate eyes. О, он многое предчувствовал; ничего еще она ему не сказала такого и даже видимо нарочно задерживала сказать, изредка только поглядывая на него ласковым, но горячим глазком. At last she suddenly gripped his hand and drew him vigorously to her. Наконец она вдруг схватила его крепко за руку и с силой притянула к себе. She was sitting at the moment in the low chair by the door. Сама она сидела тогда в креслах у дверей. "How was it you came just now, eh? - Как это ты давеча вошел-то, а? Have you walked in!... I was frightened. Как ты вошел-то!.. я так испугалась. So you wanted to give me up to him, did you? Как же ты меня ему уступить-то хотел, а? Did you really want to?" Неужто хотел? "I didn't want to spoil your happiness!" Mitya faltered blissfully. - Счастья твоего губить не хотел! - в блаженстве лепетал ей Митя. But she did not need his answer. Но ей и не надо было его ответа. "Well, go and enjoy yourself..." she sent him away once more. "Don't cry, I'll call you back again." - Ну, ступай... веселись, - отгоняла она его опять, -да не плачь, опять позову. He would run away and she listened to the singing and looked at the dancing, though her eyes followed him wherever he went. But in another quarter of an hour she would call him once more and again he would run back to her. И он убегал, а она принималась опять слушать песни и глядеть на пляску, следя за ним взглядом, где бы он ни был, но через четверть часа опять подзывала его, и он опять прибегал. "Come, sit beside me, tell me, how did you hear about me, and my coming here yesterday? From whom did you first hear it?" - Ну, садись теперь подле, рассказывай, как ты вчера обо мне услышал, что я сюда поехала; от кого от первого узнал? And Mitya began telling her all about it, disconnectedly, incoherently, feverishly. He spoke strangely, often frowning, and stopping abruptly. И Митя начинал все рассказывать, бессвязно, беспорядочно, горячо, но странно, однако же, рассказывал, часто вдруг хмурил брови и обрывался. "What are you frowning at?" she asked. - Чего ты хмуришься-то? - спрашивала она. "Nothing.... I left a man ill there. - Ничего... одного больного там оставил. I'd give ten years of my life for him to get well, to know he was all right!" Кабы выздоровел, кабы знал, что выздоровеет, десять бы лет сейчас моих отдал! "Well, never mind him, if he's ill. - Ну, Бог с ним, коли больной. So you meant to shoot yourself to-morrow! What a silly boy! What for? Так неужто ты хотел завтра застрелить себя, экой глупый, да из-за чего? I like such reckless fellows as you," she lisped, with a rather halting tongue. "So you would go any length for me, eh? Я вот этаких, как ты, безрассудных, люблю, -лепетала она ему немного отяжелевшим языком. -Так ты для меня на все пойдешь? А? Did you really mean to shoot yourself to-morrow, you stupid? И неужто ж ты, дурачок, вправду хотел завтра застрелиться! No, wait a little. To-morrow I may have something to say to you.... I won't say it to-day, but to-morrow. Нет, погоди пока, завтра я тебе, может, одно словечко скажу... не сегодня скажу, а завтра. You'd like it to be to-day? А ты бы хотел сегодня? No, I don't want to to-day. Come, go along now, go and amuse yourself." Нет, я сегодня не хочу... Ну ступай, ступай теперь, веселись. Once, however, she called him, as it were, puzzled and uneasy. Раз, однако, она подозвала его как бы в недоумении и озабоченно. "Why are you sad? - Чего тебе грустно? I see you're sad.... Yes, I see it," she added, looking intently into his eyes. "Though you keep kissing the peasants and shouting, I see something. Я вижу, тебе грустно... Нет, уж я вижу, -прибавила она, зорко вглядываясь в его глаза. -Хоть ты там и целуешься с мужиками и кричишь, а я что-то вижу. No, be merry. I'm merry; you be merry, too.... I love somebody here. Guess who it is. Нет, ты веселись, я весела, и ты веселись... Я кого-то здесь люблю, угадай кого?.. Ah, look, my boy has fallen asleep, poor dear, he's drunk." Ай, посмотри: мальчик-то мой заснул, охмелел, сердечный. She meant Kalganov. He was, in fact, drunk, and had dropped asleep for a moment, sitting on the sofa. Она говорила про Калганова: тот действительно охмелел и заснул на мгновение, сидя на диване. But he was not merely drowsy from drink; he felt suddenly dejected, or, as he said, "bored." И не от одного хмеля заснул, ему стало вдруг отчего-то грустно, или, как он говорил, "скучно". He was intensely depressed by the girls' songs, which, as the drinking went on, gradually became coarse and more reckless. Сильно обескуражили его под конец и песни девок, начинавшие переходить, постепенно с попойкой, в нечто слишком уже скоромное и разнузданное. And the dances were as bad. Two girls dressed up as bears, and a lively girl, called Stepanida, with a stick in her hand, acted the part of keeper, and began to "show them." Да и пляски их тоже: две девки переоделись в медведей, а Степанида, бойкая девка с палкой в руке, представляя вожака, стала их "показывать". "Look alive, Marya, or you'll get the stick! "Веселей, Марья, - кричала она, - не то палкой!" The bears rolled on the ground at last in the most unseemly fashion, amid roars of laughter from the closely-packed crowd of men and women. Медведи наконец повалились на пол как-то совсем уж неприлично, при громком хохоте набравшейся не в прорез всякой публики баб и мужиков. "Well, let them! Let them!" said Grushenka sententiously, with an ecstatic expression on her face. "When they do get a day to enjoy themselves; why shouldn't folks be happy?" "Ну и пусть их, ну и пусть их, - говорила сентенциозно Грушенька с блаженным видом в лице, - кой-то денек выйдет им повеселиться, так и не радоваться людям?" Kalgonov looked as though he had been besmirched with dirt. Калганов же смотрел так, как будто чем запачкался. "It's swinish, all this peasant foolery," he murmured, moving away; "it's the game they play when it's light all night in summer." "Свинство это все, эта вся народность, - заметил он, отходя, - это у них весенние игры, когда они солнце берегут во всю летнюю ночь". He particularly disliked one "new" song to a jaunty dance-tune. It described how a gentleman came and tried his luck with the girls, to see whether they would love him: Но особенно не понравилась ему одна "новая" песенка с бойким плясовым напевом, пропетая о том, как ехал барин и девушек пытал: The master came to try the girls: Would they love him, would they not? Барин девушек пытал, ППДевки любят али нет? But the girls could not love the master: Но девкам показалось, что нельзя любить барина: He would beat me cruelly And such love won't do for me. Барин будет больно бить, ППА я его не любить. Then a gypsy comes along and he, too, tries: Ехал потом цыган (произносилось цыган), и этот тоже: The gypsy came to try the girls: Would they love him, would they not? Цыган девушек пытал, ППДевки любят али нет? But they couldn't love the gypsy either: Но и цыгана нельзя любить: He would be a thief, I fear, And would cause me many a tear. Цыган будет воровать, ППА я буду горевать. And many more men come to try their luck, among them a soldier: И много проехало так людей, которые пытали девушек, даже солдат: The soldier came to try the girls: Would they love him, would they not? Солдат девушек пытал, ППДевки любят али нет? But the soldier is rejected with contempt, in two indecent lines, sung with absolute frankness and producing a furore in the audience. Но солдата с презрением отвергли: □□ Солдат будет ранец несть, □□А я за ним... Тут следовал самый нецензурный стишок, пропетый совершенно откровенно и произведший фурор в слушавшей публике. The song ends with a merchant: Кончилось наконец дело на купце: The merchant came to try the girls: Would they love him, would they not? Купчик девушек пытал, □□Девки любят али нет? And it appears that he wins their love because: И оказалось, что очень любят, потому, дескать, что The merchant will make gold for me And his queen I'll gladly be. Купчик будет торговать, □□А я буду царевать. Kalgonov was positively indignant. Калганов даже озлился: "That's just a song of yesterday," he said aloud. "Who writes such things for them? - Это совсем вчерашняя песня, - заметил он вслух, - и кто это им сочиняет! They might just as well have had a railwayman or a Jew come to try his luck with the girls; they'd have carried all before them." And, almost as though it were a personal affront, he declared, on the spot, that he was bored, sat down on the sofa and immediately fell asleep. Недостает, чтобы железнодорожник аль жид проехали и девушек пытали: эти всех бы победили. - И, почти обидевшись, он тут же и объявил, что ему скучно, сел на диван и вдруг задремал. His pretty little face looked rather pale, as it fell back on the sofa cushion. Хорошенькое личико его несколько побледнело и откинулось на подушку дивана. "Look how pretty he is," said Grushenka, taking Mitya up to him. "I was combing his hair just now; his hair's like flax, and so thick..." - Посмотри, какой он хорошенький, - говорила Грушенька, подводя к нему Митю, - я ему давеча головку расчесывала; волоски точно лен и густые... And, bending over him tenderly, she kissed his forehead. И, нагнувшись над ним в умилении, она поцеловала его лоб. Kalgonov instantly opened his eyes, looked at her, stood up, and with the most anxious air inquired where was Maximov? Калганов в один миг открыл глаза, взглянул на нее, привстал и с самым озабоченным видом спросил: где Максимов? "So that's who it is you want." Grushenka laughed. "Stay with me a minute. - Вот ему кого надо, - засмеялась Грушенька, - да посиди со мной минутку. Mitya, run and find his Maximov." Митя, сбегай за его Максимовым. Maximov, it appeared, could not tear himself away from the girls, only running away from time to time to pour himself out a glass of liqueur. He had drunk two cups of chocolate. Оказалось, что Максимов уж и не отходил от девок, изредка только отбегал налить себе ликерчику, шоколаду же выпил две чашки. His face was red, and his nose was crimson; his eyes were moist, and mawkishly sweet.He ran up and announced that he was going to dance the "sabotiere." Личико его раскраснелось, а нос побагровел, глаза стали влажные, сладостные. Он подбежал и объявил, что сейчас "под один мотивчик" хочет протанцевать танец саботьеру. "They taught me all those well-bred, aristocratic dances when I was little..." - Меня ведь маленького всем этим благовоспитанным светским танцам обучали-с... "Go, go with him, Mitya, and I'll watch from here how he dances," said Grushenka. - Ну ступай, ступай с ним, Митя, а я отсюда посмотрю, как он там танцевать будет. "No, no, I'm coming to look on, too," exclaimed Kalganov, brushing aside in the most naive way Grushenka's offer to sit with him. - Нет, и я, и я пойду смотреть, - воскликнул Калганов, самым наивным образом отвергая предложение Грушеньки посидеть с ним. They all went to look on. И все направились смотреть. Maximov danced his dance. But it roused no great admiration in anyone but Mitya. Максимов действительно свой танец протанцевал, но, кроме Мити, почти ни в ком не произвел особенного восхищения. It consisted of nothing but skipping and hopping, kicking the feet, and at every skip Maximov slapped the upturned sole of his foot. Весь танец состоял в каких-то подпрыгиваниях с вывертыванием в стороны ног, подошвами кверху, и с каждым прыжком Максимов ударял ладонью по подошве. Kalgonov did not like it at all, but Mitya kissed the dancer. Калганову совсем не понравилось, а Митя даже облобызал танцора. "Thanks. You're tired perhaps? What are you looking for here? Would you like some sweets? - Ну, спасибо, устал, может, что глядишь сюда: конфетку хочешь, а? A cigar, perhaps?" Цигарочку, может, хочешь? "A cigarette." - Папиросочку-с. "Don't you want a drink?" - Выпить не хочешь ли? "I'll just have a liqueur.... Have you any chocolates?" -Я тут ликерцу-с... А шоколатных конфеточек у вас нет-с? "Yes, there's a heap of them on the table there. Choose one, my dear soul!" - Да вот на столе целый воз, выбирай любую, голубиная ты душа! "I like one with vanilla... for old people. He he! -Нет-с, я такую-с, чтобы с ванилью... для старичков-с... Хи-хи! "No, brother, we've none of that special sort." - Нет, брат, таких особенных нет. "I say," the old man bent down to whisper in Mitya's ear. "That girl there, little Marya, he he! How would it be if you were to help me make friends with her?" - Послушайте! - нагнулся вдруг старичок к самому уху Мити, - эта вот девочка-с, Марьюшка-с, хи-хи, как бы мне, если бы можно, с нею познакомиться, по доброте вашей... "So that's what you're after! - Ишь ты чего захотел! No, brother, that won't do!" Нет, брат, врешь. "I'd do no harm to anyone," Maximov muttered disconsolately. - Я никому ведь зла не делаю-с, - уныло прошептал Максимов. "Oh, all right, all right. - Ну хорошо, хорошо. They only come here to dance and sing, you know, brother. But damn it all, wait a bit!... Eat and drink and be merry, meanwhile. Здесь, брат, только поют и пляшут, а впрочем, черт! подожди... Кушай пока, ешь, пей, веселись. Don't you want money?" Денег не надо ли? "Later on, perhaps," smiled Maximov. - Потом бы разве-с, - улыбнулся Максимов. "All right, all right..." - Хорошо, хорошо... Mitya's head was burning. Голова горела у Мити. He went outside to the wooden balcony which ran round the whole building on the inner side, overlooking the courtyard. Он вышел в сени на деревянную верхнюю галерейку, обходившую изнутри, со двора, часть всего строения. The fresh air revived him. Свежий воздух оживил его. He stood alone in a dark corner, and suddenly clutched his head in both hands. Он стоял один, в темноте, в углу и вдруг схватил себя обеими руками за голову. His scattered thoughts came together; his sensations blended into a whole and threw a sudden light into his mind. Разбросанные мысли его вдруг соединились, ощущения слились воедино, и все дало свет. A fearful and terrible light! Страшный, ужасный свет! "If I'm to shoot myself, why not now?" passed through his mind. "Why not go for the pistols, bring them here, and here, in this dark dirty corner, make an end?" "Вот если застрелиться, так когда же как не теперь? - пронеслось в уме его. - Сходить за пистолетом, принести его сюда и вот в этом самом, грязном и темном углу и покончить". Almost a minute he undecided. Почти с минуту он стоял в нерешимости. A few hours earlier, when he had been dashing here, he was pursued by disgrace, by the theft he had committed, and that blood, that blood!... Давеча, как летел сюда, сзади него стоял позор, совершенное, содеянное уже им воровство и эта кровь, кровь!.. But yet it was easier for him then. Но тогда было легче, о, легче! Then everything was over: he had lost her, given her up. She was gone, for him- oh, then his death sentence had been easier for him; at least it had seemed necessary, inevitable, for what had he to stay on earth for? Ведь уж все тогда было покончено: ее он потерял, уступил, она погибла для него, исчезла - о, приговор тогда был легче ему, по крайней мере казался неминуемым, необходимым, ибо для чего же было оставаться на свете? But now? А теперь! Was it the same as then? Теперь разве то, что тогда? Now one phantom, one terror at least was at an end: that first, rightful lover, that fateful figure had vanished, leaving no trace. Теперь с одним по крайней мере привидением, страшилищем, покончено: этот ее "прежний", ее бесспорный, фатальный человек этот исчез, не оставив следа. The terrible phantom had turned into something so small, so comic; it had been carried into the bedroom and locked in. Страшное привидение обратилось вдруг во что-то такое маленькое, такое комическое; его снесли руками в спальню и заперли на ключ. It would never return. Оно никогда не воротится. She was ashamed, and from her eyes he could see now whom she loved. Ей стыдно, и из глаз ее он уже видит теперь ясно, кого она любит. Now he had everything to make life happy... but he could not go on living, he could not; oh, damnation! Ну вот теперь бы только и жить и... и нельзя жить, нельзя, о, проклятие! "O God! restore to life the man I knocked down at the fence! "Боже, оживи поверженного у забора! Let this fearful cup pass from me! Пронеси эту страшную чашу мимо меня! Lord, thou hast wrought miracles for such sinners as me! Ведь делал же ты чудеса, Господи, для таких же грешников, как и я! But what, what if the old man's alive? Ну что, ну что, если старик жив? Oh, then the shame of the other disgrace I would wipe away. I would restore the stolen money. I'd give it back; I'd get it somehow.... No trace of that shame will remain except in my heart for ever! О, тогда срам остального позора я уничтожу, я ворочу украденные деньги, я отдам их, достану из-под земли... Следов позора не останется, кроме как в сердце моем навеки! But no, no; oh, impossible cowardly dreams! Но нет, нет, о, невозможные малодушные мечты! Oh, damnation!" О, проклятие!" Yet there was a ray of light and hope in his darkness. Но все же как бы луч какой-то светлой надежды блеснул ему во тьме. He jumped up and ran back to the room- to her, to her, his queen for ever! Он сорвался с места и бросился в комнаты - к ней, к ней опять, к царице его навеки! Was not one moment of her love worth all the rest of life, even in the agonies of disgrace? "Да неужели один час, одна минута ее любви не стоят всей остальной жизни, хотя бы и в муках позора?" This wild question clutched at his heart. Этот дикий вопрос захватил его сердце. "To her, to her alone, to see her, to hear her, to think of nothing, to forget everything, if only for that night, for an hour, for a moment!" "К ней, к ней одной, ее видеть, слушать и ни о чем не думать, обо всем забыть, хотя бы только на эту ночь, на час, на мгновение!" Just as he turned from the balcony into the passage, he came upon the landlord, Trifon Borissovitch. Пред самым входом в сени, еще на галерейке, он столкнулся с хозяином Трифоном Борисычем. He thought he looked gloomy and worried, and fancied he had come to find him. Тот что-то показался ему мрачным и озабоченным и, кажется, шел его разыскивать. "What is it, Trifon Borissovitch? Are you looking for me?" - Что ты, Борисыч, не меня ли искал? "No, sir," The landlord seemed disconcerted. "Why should I be looking for you? - Нет-с, не вас, - как бы опешил вдруг хозяин, -зачем мне вас разыскивать? Where have you been?" А вы... где были-с? "Why do you look so glum? - Что ты такой скучный? You're not angry, are you? Не сердишься ли? Wait a bit, you shall soon get to bed.... What's the time?" Погоди, скоро спать пойдешь... Который час-то? "It'll be three o'clock. - Да уж три часа будет. Past three, it must be." Надо быть, даже четвертый. "We'll leave off soon. We'll leave off." - Кончим, кончим. "Don't mention it; it doesn't matter. - Помилуйте, ничего-с. Keep it up as long as you like..." Даже сколько угодно-с... "What's the matter with him?" Mitya wondered for an instant, and he ran back to the room where the girls were dancing. "Что с ним?" - мельком подумал Митя и вбежал в комнату, где плясали девки. But she was not there. Но ее там не было. She was not in the blue room either; there was no one but Kalgonov asleep on the sofa. В голубой комнате тоже не было; один лишь Калганов дремал на диване. Mitya peeped behind the curtain- she was there. Митя глянул за занавесы - она была там. She was sitting in the corner, on a trunk. Bent forward, with her head and arms on the bed close by, she was crying bitterly, doing her utmost to stifle her sobs that she might not be heard. Она сидела в углу, на сундуке, и, склонившись с руками и с головой на подле стоявшую кровать, горько плакала, изо всех сил крепясь и скрадывая голос, чтобы не услышали. Seeing Mitya, she beckoned him to her, and when he ran to her, she grasped his hand tightly. Увидав Митю, она поманила его к себе и, когда тот подбежал, крепко схватила его за руку. "Mitya, Mitya, I loved him, you know. How I have loved him these five years, all that time! - Митя, Митя, я ведь любила его! - начала она ему шепотом, - так любила его, все пять лет, все, все это время! Did I love him or only my own anger? Его ли любила али только злобу мою? No, him, him! Нет, его! Ох, его! It's a lie that it was my anger I loved and not him. Я ведь лгу, что любила только злобу мою, а не его! Mitya, I was only seventeen then; he was so kind to me, so merry; he used to sing to me.... Or so it seemed to a silly girl like me.... And now, O Lord, it's not the same man. Митя, ведь я была всего семнадцати лет тогда, он тогда был такой со мной ласковый, такой развеселый, мне песни пел... Или уж показался тогда таким дуре мне, девчонке... А теперь, Господи, да это не тот, совсем и не он. Even his face is not the same; he's different altogether. Да и лицом не он, не он вовсе. I shouldn't have known him. Я и с лица его не узнала. I drove here with Timofey, and all the way I was thinking how I should meet him, what I should say to him, how we should look at one another. Ехала я сюда с Тимофеем и все-то думала, всю дорогу думала: "Как встречу его, что-то скажу, как глядеть-то мы друг на друга будем?.." My soul was faint, and all of a sudden it was just as though he had emptied a pail of dirty water over me. Вся душа замирала, и вот он меня тут точно из шайки помоями окатил. He talked to me like a schoolmaster, all so grave and learned; he met me so solemnly that I was struck dumb. Точно учитель говорит: все такое ученое, важное, встретил так важно, так я и стала в тупик. I couldn't get a word in. Слова некуда ввернуть. At first I thought he was ashamed to talk before his great big Pole. Я сначала думала, что он этого своего длинного поляка-то стыдится. I sat staring at him and wondering why I couldn't say a word to him now. Сижу смотрю на них и думаю: почему это я так ничего с ним говорить теперь не умею? It must have been his wife that ruined him; you know he threw me up to get married. She must have changed him like that. Знаешь, это его жена испортила, вот на которой он бросил меня тогда да женился... Это она его там переделала. Mitya, how shameful it is! Митя, стыд-то какой! Oh, Mitya, I'm ashamed, I'm ashamed for all my life. Ох, стыдно мне, Митя, стыдно, ох, за всю жизнь мою стыдно! Curse it, curse it, curse those five years!" And again she burst into tears, but clung tight to Mitya's hand and did not let it go. Прокляты, прокляты пусть будут эти пять лет, прокляты! - И она опять залилась слезами, но Митину руку не выпускала, крепко держалась за нее. "Mitya, darling, stay, don't go away. I want to say one word to you," she whispered, and suddenly raised her face to him. "Listen, tell me who it is I love? - Митя, голубчик, постой, не уходи, я тебе одно словечко хочу сказать, - прошептала она и вдруг подняла к нему лицо. - Слушай, скажи ты мне, кого я люблю? I love one man here. Я здесь одного человека люблю. Who is that man? That's what you must tell me." A smile lighted up her face that was swollen with weeping, and her eyes shone in the half darkness. "A falcon flew in, and my heart sank. Который это человек? вот что скажи ты мне. - На распухшем от слез лице ее засветилась улыбка, глаза сияли в полутьме. - Вошел давеча один сокол, так сердце и упало во мне. "Fool! that's the man you love!' That was what my heart whispered to me at once. "Дура ты, вот ведь кого ты любишь", - так сразу и шепнуло сердце. You came in and all grew bright. Вошел ты и все осветил. What's he afraid of? I wondered. "Да чего он боится?" - думаю. For you were frightened; you couldn't speak. А ведь ты забоялся, совсем забоялся, говорить не умел. It's not them he's afraid of- could you be frightened of anyone? Не их же, думаю, он боится - разве ты кого испугаться можешь? It's me he's afraid of, I thought, only me. Это меня он боится, думаю, только меня. So Fenya told you, you little stupid, how I called to Alyosha out of the window that I'd loved Mityenka for one hour, and that I was going now to love... another. Так ведь рассказала же тебе, дурачку, Феня, как я Алеше в окно прокричала, что любила часочек Митеньку, а теперь еду любить... другого. Mitya, Mitya, how could I be such a fool as to think I could love anyone after you? Митя, Митя, как это я могла, дура, подумать, что люблю другого после тебя! Do you forgive me, Mitya? Прощаешь, Митя? Do you forgive me or not? Прощаешь меня или нет? Do you love me? Любишь? Do you love me?" Любишь? She jumped up and held him with both hands on his shoulders. Она вскочила и схватила его обеими руками за плечи. Mitya, dumb with rapture, gazed into her eyes, at her face, at her smile, and suddenly clasped her tightly his arms and kissed her passionately. Митя, немой от восторга, глядел ей в глаза, в лицо, на улыбку ее, и вдруг, крепко обняв ее, бросился ее целовать. "You will forgive me for having tormented you? - А простишь, что мучила? It was through spite I tormented you all. Я ведь со злобы всех вас измучила. It was for spite I drove the old man out of his mind.... Do you remember how you drank at my house one day and broke the wine-glass? Я ведь старикашку того нарочно со злобы с ума свела... Помнишь, как ты раз у меня пил и бокал разбил? I remembered that and I broke a glass to-day and drank 'to my vile heart.' Запомнила я это и сегодня тоже разбила бокал, за "подлое сердце мое" пила. Mitya, my falcon, why don't you kiss me? Митя, сокол, что ж ты меня не целуешь? He kissed me once, and now he draws back and looks and listens. Why listen to me? Раз поцеловал и оторвался, глядит, слушает... Что меня слушать! Kiss me, kiss me hard, that's right. if you love, well, then, love! Целуй меня, целуй крепче, вот так. Любить, так уж любить! I'll be your slave now, your slave for the rest of my life. Раба твоя теперь буду, раба на всю жизнь! It's sweet to be a slave. Сладко рабой быть!.. Kiss me! Целуй! Beat me, ill-treat me, do what you will with me.... And I do deserve to suffer. Прибей меня, мучай меня, сделай что надо мной... Ох, да и впрямь меня надо мучить... Стой! Stay, wait, afterwards, I won't have that..." she suddenly thrust him away. "Go along, Mitya, I'll come and have some wine, I want to be drunk, I'm going to get drunk and dance; I must, I must!" Подожди, потом, не хочу так... - оттолкнула она его вдруг. - Ступай прочь, Митька, пойду теперь вина напьюсь, пьяна хочу быть, сейчас пьяная плясать пойду, хочу, хочу! She tore herself away from him and disappeared behind the curtain. Она вырвалась от него из-за занавесок. Mitya followed like a drunken man. Митя вышел за ней как пьяный. "Yes, come what may- whatever may happen now, for one minute I'd give the whole world," he thought. "Да пусть же, пусть, что бы теперь ни случилось -за минуту одну весь мир отдам", - промелькнуло в его голове. Grushenka did, in fact, toss off a whole glass of champagne at one gulp, and became at once very tipsy. Грушенька в самом деле выпила залпом еще стакан шампанского и очень вдруг охмелела. She sat down in the same chair as before, with a blissful smile on her face. Она уселась в кресле, на прежнем месте, с блаженною улыбкой. Her cheeks were glowing, her lips were burning, her flashing eyes were moist; there was passionate appeal in her eyes. Щеки ее запылали, губы разгорелись, сверкавшие глаза посоловели, страстный взгляд манил. Even Kalgonov felt a stir at the heart and went up to her. Даже Калганова как будто укусило что-то за сердце, и он подошел к ней. "Did you feel how I kissed you when you were asleep just now?" she said thickly. "I'm drunk now, that's what it is.... And aren't you drunk? - А ты слышал, как я тебя давеча поцеловала, когда ты спал? - пролепетала она ему. - Опьянела я теперь, вот что... А ты не опьянел? And why isn't Mitya drinking? А Митя чего не пьет? Why don't you drink, Mitya? I'm drunk, and you don't drink..." Что ж ты не пьешь, Митя, я выпила, а ты не пьешь... "I am drunk! - Пьян! I'm drunk as it is... drunk with you... and now I'll be drunk with wine, too." He drank off another glass, and- he thought it strange himself- that glass made him completely drunk. He was suddenly drunk, although till that moment he had been quite sober, he remembered that. И так пьян... от тебя пьян, а теперь и от вина хочу. - Он выпил еще стакан и - странно это ему показалось самому - только от этого последнего стакана и охмелел, вдруг охмелел, а до тех пор все был трезв, сам помнил это. From that moment everything whirled about him, as though he were delirious. С этой минуты все завертелось кругом него, как в бреду. He walked, laughed, talked to everybody, without knowing what he was doing. Он ходил, смеялся, заговаривал со всеми, и все это как бы уж не помня себя. Only one persistent burning sensation made itself felt continually, "like a red-hot coal in his heart," he said afterwards. Одно лишь неподвижное и жгучее чувство сказывалось в нем поминутно, "точно горячий уголь в душе", - вспоминал он потом. He went up to her, sat beside her, gazed at her, listened to her.... She became very talkative, kept calling everyone to her, and beckoned to different girls out of the chorus. When the girl came up, she either kissed her, or made the sign of the cross over her. Он подходил к ней, садился подле нее, глядел на нее, слушал ее... Она же стала ужасно как словоохотлива, всех к себе подзывала, манила вдруг к себе какую-нибудь девку из хора, та подходила, а она или целовала ее и отпускала, или иногда крестила ее рукой. In another minute she might have cried. Еще минутку, и она могла заплакать. She was greatly amused by the "little old man," as she called Maximov. Развеселял ее очень и "старикашка", как называла она Максимова. He ran up every minute to kiss her hands, each little finger," and finally he danced another dance to an old song, which he sang himself. Он поминутно подбегал целовать у нее ручки "и всякий пальчик", а под конец проплясал еще один танец под одну старую песенку, которую сам же и пропел. He danced with special vigour to the refrain: В особенности с жаром подплясывал за припевом: The little pig says- umph! umph! umph! The little calf says- moo, moo, moo, The little duck says-quack, quack, quack, The little goose says- ga, ga, ga. Свинушка хрю-хрю, хрю-хрю, □ □Телочка му-му, му-му, □□ Уточка ква-ква, ква-ква, □ □Гусынька га-га, га-га. The hen goes strutting through the porch; Troo-roo-roo-roo-roo, she'll say, Troo-roo-roo-roo-roo, she'll say! Курочка по сенюшкам похаживала, □□Тюрю-рю, рю-рю, выговаривала, □□Ай, ай, выговаривала! "Give him something, Mitya," said Grushenka. "Give him a present, he's poor, you know. - Дай ему что-нибудь, Митя, - говорила Грушенька, - подари ему, ведь он бедный. Ah, the poor, the insulted!... Ах, бедные, обиженные!.. Do you know, Mitya, I shall go into a nunnery. Знаешь, Митя, я в монастырь пойду. No, I really shall one day. Нет, вправду, когда-нибудь пойду. Alyosha said something to me to-day that I shall remember all my life.... Yes.... But to-day let us dance. Мне Алеша сегодня на всю жизнь слова сказал... Да... А сегодня уж пусть попляшем. To-morrow to the nunnery, but to-day we'll dance. Завтра в монастырь, а сегодня попляшем. I want to play to-day, good people, and what of it? God will forgive us. Я шалить хочу, добрые люди, ну и что ж такое, Бог простит. If I were God, I'd forgive everyone: Кабы Богом была, всех бы людей простила: 'My dear sinners, from this day forth I forgive you.' "Милые мои грешнички, с этого дня прощаю всех". I'm going to beg forgiveness: А я пойду прощения просить: 'Forgive me, good people, a silly wench.' "Простите, добрые люди, бабу глупую, вот что". I'm a beast, that's what I am. Зверь я, вот что. But I want to pray. А молиться хочу. I gave a little onion. Я луковку подала. Wicked as I've been, I want to pray. Злодейке такой, как я, молиться хочется! Mitya, let them dance, don't stop them. Митя, пусть пляшут, не мешай. Everyone in the world is good. Everyone- even the worst of them. Все люди на свете хороши, все до единого. The world's a nice place. Хорошо на свете. Though we're bad the world's all right. Хоть и скверные мы, а хорошо на свете. We're good and bad, good and bad.... Come, tell me, I've something to ask you: come here everyone, and I'll ask you: Why am I so good? Скверные мы и хорошие, и скверные и хорошие... Нет, скажите, я вас спрошу, все подойдите, и я спрошу; скажите мне все вот что: почему я такая хорошая? You know I am good. I'm very good.... Come, why am I so good?" So Grushenka babbled on, getting more and more drunk. At last she announced that she was going to dance, too. Я ведь хорошая, я очень хорошая... Ну так вот: почему я такая хорошая? - Так лепетала Грушенька, хмелея все больше и больше, и наконец прямо объявила, что сейчас сама хочет плясать. She got up from her chair, staggering. "Mitya, don't give me any more wine- if I ask you, don't give it to me. Встала с кресел и пошатнулась. - Митя, не давай мне больше вина, просить буду - не давай. Wine doesn't give peace. Вино спокойствия не дает. Everything's going round, the stove, and everything. И все кружится, и печка, и все кружится. I want to dance. Плясать хочу. Let everyone see how I dance... let them see how beautifully I dance..." Пусть все смотрят, как я пляшу... как я хорошо и прекрасно пляшу... She really meant it. She pulled a white cambric handkerchief out of her pocket, and took it by one corner in her right hand, to wave it in the dance. Намерение было серьезное: она вынула из кармана беленький батистовый платочек и взяла его за кончик, в правую ручку, чтобы махать им в пляске. Mitya ran to and fro, the girls were quiet, and got ready to break into a dancing song at the first signal. Митя захлопотал, девки затихли, приготовясь грянуть хором плясовую по первому мановению. Maximov, hearing that Grushenka wanted to dance, squealed with delight, and ran skipping about in front of her, humming: Максимов, узнав, что Грушенька хочет сама плясать, завизжал от восторга и пошел было пред ней подпрыгивать, припевая: With legs so slim and sides so trim And its little tail curled tight. Ножки тонки, бока звонки, П П Хвостик закорючкой. But Grushenka waved her handkerchief at him and drove him away. Но Грушенька махнула на него платочком и отогнала его: "Sh-h! - Ш-шь! Mitya, why don't they come? Митя, что ж нейдут? Let everyone come... to look on. Пусть все придут... смотреть. Call them in, too, that were locked in.... Why did you lock them in? Позови и тех, запертых... За что ты их запер? Tell them I'm going to dance. Let them look on, too..." Скажи им, что я пляшу, пусть и они смотрят, как я пляшу... Mitya walked with a drunken swagger to the locked door, and began knocking to the Poles with his fist. Митя с пьяным размахом подошел к запертой двери и начал стучать к панам кулаком. "Hi, you... Podvysotskis! - Эй вы... Подвысоцкие! Come, she's going to dance. She calls you." Выходите, она плясать хочет, вас зовет. "Lajdak!" one of the Poles shouted in reply. - Лайдак! - прокричал в ответ который-то из панов. "You're a lajdak yourself! - А ты подлайдак! You're a little scoundrel, that's what you are." Мелкий ты подлечоночек; вот ты кто. "Leave off laughing at Poland," said Kalganov sententiously. He too was drunk. - Перестали бы вы над Польшей-то насмехаться, -сентенциозно заметил Калганов, тоже не под силу себе охмелевший. "Be quiet, boy! - Молчи, мальчик! If I call him a scoundrel, it doesn't mean that I called all Poland so. Если я ему сказал подлеца, не значит, что я всей Польше сказал подлеца. One lajdak doesn't make a Poland. Не составляет один лайдак Польши. Be quiet, my pretty boy, eat a sweetmeat." Молчи, хорошенький мальчик, конфетку кушай. "Ach, what fellows! - Ах какие! As though they were not men. Точно они не люди. Why won't they make friends?" said Grushenka, and went forward to dance. Чего они не хотят мириться? - сказала Грушенька и вышла плясать. The chorus broke into Хор грянул: "Ah, my porch, my new porch!" "Ах вы сени, мои сени". Grushenka flung back her head, half opened her lips, smiled, waved her handkerchief, and suddenly, with a violent lurch, stood still in the middle of the room, looking bewildered. Грушенька закинула было головку, полуоткрыла губки, улыбнулась, махнула было платочком и вдруг, сильно покачнувшись на месте, стала посреди комнаты в недоумении. "I'm weak..." she said in an exhausted voice. "Forgive me.... I'm weak, I can't.... I'm sorry." - Слаба... - проговорила она измученным каким-то голосом, - простите, слаба, не могу... Виновата... She bowed to the chorus, and then began bowing in all directions. Она поклонилась хору, затем принялась кланяться на все четыре стороны поочередно: "I'm sorry.... Forgive me..." - Виновата... Простите... "The lady's been drinking. The pretty lady has been drinking," voices were heard saying. - Подпила, барынька, подпила, хорошенькая барынька, - раздавались голоса. "The lady's drunk too much," Maximov explained to the girls, giggling. - Они напились-с, - разъяснил, хихикая, девушкам Максимов. "Mitya, lead me away... take me," said Grushenka helplessly. -Митя, отведи меня... возьми меня, Митя, - в бессилии проговорила Грушенька. Mitya pounced on her, snatched her up in his arms, and carried the precious burden through the curtains. Митя кинулся к ней, схватил ее на руки и побежал со своею драгоценною добычей за занавески. "Well, now I'll go," thought Kalganov, and walking out of the blue room, he closed the two halves of the door after him. "Ну уж я теперь уйду", - подумал Калганов и, выйдя из голубой комнаты, притворил за собою обе половинки дверей. But the orgy in the larger room went on and grew louder and louder. Но пир в зале гремел и продолжался, загремел еще пуще. Mitya laid Grushenka on the bed and kissed her on the lips. Митя положил Грушеньку на кровать и впился в ее губы поцелуем. "Don't touch me..." she faltered, in an imploring voice. "Don't touch me, till I'm yours.... I've told you I'm yours, but don't touch me... spare me.... With them here, with them close, you mustn't. -Не трогай меня...- молящим голосом пролепетала она ему, - не трогай, пока не твоя... Сказала, что твоя, а ты не трогай... пощади... При тех, подле тех нельзя. He's here. Он тут. It's nasty here..." Гнусно здесь... "I'll obey you! - Послушен! I won't think of it... I worship you!" muttered Mitya. "Yes, it's nasty here, it's abominable." And still holding her in his arms, he sank on his knees by the bedside. Не мыслю... благоговею!.. - бормотал Митя. - Да, гнусно здесь, о, презренно. - И, не выпуская ее из объятий, он опустился подле кровати на пол, на колена. "I know, though you're a brute, you're generous," Grushenka articulated with difficulty. "It must be honourable... it shall be honourable for the future... and let us be honest, let us be good, not brutes, but good... take me away, take me far away, do you hear? I don't want it to be here, but far, far away..." - Я знаю, ты хоть и зверь, а ты благородный, -тяжело выговорила Грушенька, - надо, чтоб это честно... впредь будет честно... и чтоб и мы были честные, чтоб и мы были добрые, не звери, а добрые... Увези меня, увези далеко, слышишь... Я здесь не хочу, а чтобы далеко, далеко... "Oh, yes, yes, it must be!" said Mitya, pressing her in his arms. "I'll take you and we'll fly away.... Oh, I'd give my whole life for one year only to know about that blood!" - О да, да, непременно! - сжимал ее в объятиях Митя, - увезу тебя, улетим... О, всю жизнь за один год отдам сейчас, чтобы только знать про эту кровь! "What blood?" asked Grushenka, bewildered. - Какая кровь? - в недоумении переговорила Грушенька. "Nothing," muttered Mitya, through his teeth. "Grusha, you wanted to be honest, but I'm a thief. -Ничего!- проскрежетал Митя.- Груша, ты хочешь, чтобы честно, а я вор. But I've stolen money from Katya.... Disgrace, a disgrace!" Я у Катьки деньги украл... Позор, позор! "From Katya, from that young lady? - У Катьки? Это у барышни? No, you didn't steal it. Нет, ты не украл. Give it back to her, take it from me.... Why make a fuss? Отдай ей, у меня возьми... Что кричишь? Now everything of mine is yours. Теперь все мое - твое. What does money matter? Что нам деньги? We shall waste it anyway.... Folks like us are bound to waste money. Мы их и без того прокутим... Таковские чтобы не прокутили. But we'd better go and work the land. А мы пойдем с тобою лучше землю пахать. I want to dig the earth with my own hands. Я землю вот этими руками скрести хочу. We must work, do you hear? Трудиться надо, слышишь? Alyosha said so. Алеша приказал. I won't be your mistress, I'll be faithful to you, I'll be your slave, I'll work for you. Я не любовница тебе буду, я тебе верная буду, раба твоя буду, работать на тебя буду. We'll go to the young lady and bow down to her together, so that she may forgive us, and then we'll go away. Мы к барышне сходим и поклонимся оба, чтобы простила, и уедем. And if she won't forgive us, we'll go, anyway. А не простит, мы и так уедем. Take her money and love me.... Don't love her.... А ты деньги ей снеси, а меня люби... А ее не люби. Don't love her any more. Больше ее не люби. If you love her, I shall strangle her.... I'll put out both her eyes with a needle..." А полюбишь, я ее задушу... Я ей оба глаза иголкой выколю... "I love you. love only you. I'll love you in Siberia..." - Тебя люблю, тебя одну, в Сибири буду любить... "Why Siberia? - Зачем в Сибирь? Never mind, Siberia, if you like. I don't care... we'll work... there's snow in Siberia.... I love driving in the snow... and must have bells.... Do you hear, there's a bell ringing? Where is that bell ringing? А что ж, и в Сибирь, коли хочешь, все равно... работать будем... в Сибири снег... Я по снегу люблю ехать... и чтобы колокольчик был... Слышишь, звенит колокольчик... Где это звенит колокольчик? There are people coming.... Now it's stopped." Едут какие-то... вот и перестал звенеть. She closed her eyes, exhausted, and suddenly fell asleep for an instant. Она в бессилии закрыла глаза и вдруг как бы заснула на одну минуту. There had certainly been the sound of a bell in the distance, but the ringing had ceased. Колокольчик в самом деле звенел где-то в отдалении и вдруг перестал звенеть. Mitya let his head sink on her breast. Митя склонился головою к ней на грудь. He did not notice that the bell had ceased ringing, nor did he notice that the songs had ceased, and that instead of singing and drunken clamour there was absolute stillness in the house. Он не заметил, как перестал звенеть колокольчик, но не заметил и того, как вдруг перестали и песни, и на место песен и пьяного гама во всем доме воцарилась как бы внезапно мертвая тишина. Grushenka opened her eyes. Грушенька открыла глаза. "What's the matter? Was I asleep? - Что это, я спала? Yes... a bell... I've been asleep and dreamt I was driving over the snow with bells, and I dozed. Да... колокольчик... Я спала и сон видела: будто я еду, по снегу... колокольчик звенит, а я дремлю. I was with someone I loved, with you. С милым человеком, с тобою еду будто. And far, far away. I was holding you and kissing you, nestling close to you. I was cold, and the snow glistened.... You know how the snow glistens at night when the moon shines. It was as though I was not on earth. I woke up, and my dear one is close to me. How sweet that is!..." И далеко-далеко... Обнимала-целовала тебя, прижималась к тебе, холодно будто мне, а снег-то блестит... Знаешь, коли ночью снег блестит, а месяц глядит, и точно я где не на земле... Проснулась, а милый-то подле, как хорошо... "Close to you," murmured Mitya, kissing her dress, her bosom, her hands. - Подле, - бормотал Митя, целуя ее платье, грудь, руки. And suddenly he had a strange fancy: it seemed to him that she was looking straight before her, not at him, not into his face, but over his head, with an intent, almost uncanny fixity. И вдруг ему показалось что-то странное: показалось ему, что она глядит прямо пред собой, но не на него, не в лицо ему, а поверх его головы, пристально и до странности неподвижно. An expression of wonder, almost of alarm, came suddenly into her face. Удивление вдруг выразилось в ее лице, почти испуг. "Mitya, who is that looking at us?" she whispered. - Митя, кто это оттуда глядит сюда к нам? -прошептала она вдруг. Mitya turned, and saw that someone had, in fact, parted the curtains and seemed to be watching them. Митя обернулся и увидел, что в самом деле кто-то раздвинул занавеску и их как бы высматривает. And not one person alone, it seemed. Да и не один как будто. He jumped up and walked quickly to the intruder. Он вскочил и быстро ступил к смотревшему. "Here, come to us, come here," said a voice, speaking not loudly, but firmly and peremptorily. - Сюда, пожалуйте к нам сюда, - не громко, но твердо и настойчиво проговорил ему чей-то голос. Mitya passed to the other side of the curtain and stood stock still. Митя выступил из-за занавески и стал неподвижно. The room was filled with people, but not those who had been there before. Вся комната была полна людьми, но не давешними, а совсем новыми. An instantaneous shiver ran down his back, and he shuddered. Мгновенный озноб пробежал по спине его, и он вздрогнул. He recognised all those people instantly. Всех этих людей он узнал в один миг. That tall, stout old man in the overcoat and forage-cap with a cockade- was the police captain, Mihail Makarovitch. Вот этот высокий и дебелый старик, в пальто и с фуражкой с кокардой, - это исправник, Михаил Макарыч. And that "consumptive-looking" trim dandy,"who always has such polished boots"- that was the deputy prosecutor. А этот "чахоточный" опрятный щеголь, "всегда в таких вычищенных сапогах", - это товарищ прокурора. "He has a chronometer worth four hundred roubles; he showed it to me." "У него хронометр в четыреста рублей есть, он показывал". And that small young man in spectacles.... Mitya forgot his surname though he knew him, had seen him: he was the "investigating lawyer," from the "school of jurisprudence," who had only lately come to the town. А этот молоденький, маленький, в очках... Митя вот только фамилию его позабыл, но он знает и его, видел: это следователь, судебный следователь, "из Правоведения", недавно приехал. And this man- the inspector of police, Mavriky Mavrikyevitch, a man he knew well. А этот вот - становой, Маврикий Маврикич, этого-то уж он знает, знакомый человек. And those fellows with the brass plates on, why are they here? Ну, а эти с бляхами, эти зачем же? And those other two... peasants.... And there at the door Kalganov with Trifon Borissovitch.... И еще двое каких-то, мужики... А вот там в дверях Калганов и Трифон Борисыч... "Gentlemen! What's this for, gentlemen?" began Mitya, but suddenly, as though beside himself, not knowing what he was doing, he cried aloud, at the top of his voice: -Господа... Что это вы, господа? - проговорил было Митя, но вдруг, как бы вне себя, как бы не сам собой, воскликнул громко, во весь голос: "I un-der-stand!" - По-ни-маю! The young man in spectacles moved forward suddenly, and stepping up to Mitya, began with dignity, though hurriedly: Молодой человек в очках вдруг выдвинулся вперед и, подступив к Мите, начал, хоть и осанисто, но немного как бы торопясь: "We have to make... in brief, I beg you to come this way, this way to the sofa.... It is absolutely imperative that you should give an explanation." - Мы имеем к вам... одним словом, я вас попрошу сюда, вот сюда, к дивану... Существует настоятельная необходимость с вами объясниться. "The old man!" cried Mitya frantically. "The old man and his blood!... - Старик! - вскричал Митя в исступлении, - старик и его кровь!.. I understand." По-ни-маю! And he sank, almost fell, on a chair close by, as though he had been mown down by a scythe. И как подкошенный сел, словно упал, на подле стоявший стул. "You understand? - Понимаешь? He understands it! Понял! Monster and parricide! Your father's blood cries out against you!" the old captain of police roared suddenly, stepping up to Mitya. Отцеубийца и изверг, кровь старика отца твоего вопиет за тобою! - заревел внезапно, подступая к Мите, старик исправник. He was beside himself, crimson in the face and quivering all over. Он был вне себя, побагровел и весь так и трясся. "This is impossible!" cried the small young man. "Mihail Makarovitch, Mihail Makarovitch, this won't do!... - Но это невозможно! - вскричал маленький молодой человечек. - Михаил Макарыч, Михаил Макарыч! Это не так, не так-с!.. I beg you'll allow me to speak. I should never have expected such behaviour from you..." Прошу позволить мне одному говорить... Я никак не мог предположить от вас подобного эпизода... "This is delirium, gentlemen, raving delirium," cried the captain of police; "look at him: drunk, at this time of night, in the company of a disreputable woman, with the blood of his father on his hands.... -Но ведь это же бред, господа, бред! - восклицал исправник, - посмотрите на него: ночью, пьяный, с беспутной девкой и в крови отца своего... Бред! It's delirium!..." Бред! "I beg you most earnestly, dear Mihail Makarovitch, to restrain your feelings," the prosecutor said in a rapid whisper to the old police captain, "or I shall be forced to resort to- " - Я вас изо всех сил попрошу, голубчик Михаил Макарыч, на сей раз удержать ваши чувства, -зашептал было скороговоркой старику товарищ прокурора, - иначе я принужден буду принять... But the little lawyer did not allow him to finish. He turned to Mitya, and delivered himself in a loud, firm, dignified voice: Но маленький следователь не дал докончить; он обратился к Мите и твердо, громко и важно произнес: "Ex-Lieutenant Karamazov, it is my duty to inform you that you are charged with the murder of your father, Fyodor Pavlovitch Karamazov, perpetrated this night..." - Господин отставной поручик Карамазов, я должен вам объявить, что вы обвиняетесь в убийстве отца вашего, Федора Павловича Карамазова, происшедшем в эту ночь... He said something more, and the prosecutor, too, put in something, but though Mitya heard them he did not understand them. Он что-то и еще сказал, тоже и прокурор как будто что-то ввернул, но Митя хоть и слушал, но уже не понимал их. He stared at them all with wild eyes. Он диким взглядом озирал их всех... Book IX. Книга девятая The Preliminary Investigation Предварительное следствие Chapter 1. I The Beginning of Perhotin's Official Career Начало карьеры чиновника Перхотина PYOTR ILYITCH PERHOTIN, whom we left knocking at the strong locked gates of the widow Morozov's house, ended, of course, by making himself heard. Петр Ильич Перхотин, которого мы оставили стучащимся изо всей силы в крепкие запертые ворота дома купчихи Морозовой, кончил, разумеется, тем, что наконец достучался. Fenya, who was still excited by the fright she had had two hours before, and too much "upset" to go to bed, was almost frightened into hysterics on hearing the furious knocking at the gate. Though she had herself seen him drive away, she fancied that it must be Dmitri Fyodorovitch knocking again, no one else could knock so savagely. Заслышав такой неистовый стук в ворота, Феня, столь напуганная часа два назад и все еще от волнения и "думы" не решавшаяся лечь спать, была испугана теперь вновь почти до истерики: ей вообразилось, что стучится опять Дмитрий Федорович (несмотря на то, что сама же видела, как он уехал), потому что стучаться так "дерзко" никто не мог, кроме его. She ran to the house-porter, who had already waked up and gone out to the gate, and began imploring him not to open it. Она бросилась к проснувшемуся дворнику, уже шедшему на стук к воротам, и стала было молить его, чтобы не впускал. But having questioned Pyotr Ilyitch, and learned that he wanted to see Fenya on very "important business," the man made up his mind at last to open. Но дворник опросил стучавшегося и, узнав, кто он и что хочет он видеть Федосью Марковну по весьма важному делу, отпереть ему наконец решился. Pyotr Ilyitch was admitted into Fenya's kitchen, but the girl begged him to allow the houseporter to be present, "because of her misgivings." He began questioning her and at once learnt the most vital fact, that is, that when Dmitri Fyodorovitch had run out to look for Grushenka, he had snatched up a pestle from the mortar, and that when he returned, the pestle was not with him and his hands were smeared with blood. Войдя к Федосье Марковне все в ту же кухню, причем "для сумления" она упросила Петра Ильича, чтобы позволил войти и дворнику, Петр Ильич начал ее расспрашивать и вмиг попал на самое главное: то есть что Дмитрий Федорович, убегая искать Грушеньку, захватил из ступки пестик, а воротился уже без пестика, но с руками окровавленными: "And the blood was simply flowing, dripping from him, dripping!" Fenya kept exclaiming. This horrible detail was simply the product of her disordered imagination. "И кровь еще капала, так и каплет с них, так и каплет!" - восклицала Феня, очевидно сама создавшая этот ужасный факт в своем расстроенном воображении. But although not "dripping," Pyotr Ilyitch had himself seen those hands stained with blood, and had helped to wash them. Moreover, the question he had to decide was, not how soon the blood had dried, but where Dmitri Fyodorovitch had run with the pestle, or rather, whether it really was to Fyodor Pavlovitch's, and how he could satisfactorily ascertain. Но окровавленные руки видел и сам Петр Ильич, хотя с них и не капало, и сам их помогал отмывать, да и не в том был вопрос, скоро ль они высохли, а в том, куда именно бегал с пестиком Дмитрий Федорович, то есть наверно ли к Федору Павловичу, и из чего это можно столь решительно заключить? Pyotr Ilyitch persisted in returning to this point, and though he found out nothing conclusive, yet he carried away a conviction that Dmitri Fyodorovitch could have gone nowhere but to his father's house, and that, therefore, something must have happened there. На этом пункте Петр Ильич настаивал обстоятельно и хотя в результате твердо ничего не узнал, но все же вынес почти убеждение, что никуда Дмитрий Федорович и бегать не мог, как в дом родителя, и что, стало быть, там непременно должно было нечто произойти. "And when he came back," Fenya added with excitement. "I told him the whole story, and then I began asking him, 'Why have you got blood on your hands, Dmitri Fyodorovitch?' and he answered that that was human blood, and that he had just killed someone. He confessed it all to me, and suddenly ran off like a madman. "А когда он воротился, - с волнением прибавила Феня, - и я призналась ему во всем, то стала я его расспрашивать: отчего у вас, голубчик Дмитрий Федорович, в крови обе руки", то он будто бы ей так и ответил, что эта кровь - человеческая и что он только что сейчас человека убил, - "так и признался, так мне во всем тут и покаялся, да вдруг и выбежал как сумасшедший. I sat down and began thinking, where's he run off to now like a madman? Я села да и стала думать: куда это он теперь как сумасшедший побежал? He'll go to Mokroe, I thought, and kill my mistress there. Поедет в Мокрое, думаю, и убьет там барыню. I ran out to beg him not to kill her. I was running to his lodgings, but I looked at Plotnikov's shop, and saw him just setting off, and there was no blood on his hands then." (Fenya had noticed this and remembered it.) Fenya's old grandmother confirmed her evidence as far as she was capable. Выбежала я этта его молить, чтобы барыню не убивал, к нему на квартиру, да у Плотниковых лавки смотрю и вижу, что он уж отъезжает и что руки уж у него не в крови" (Феня это заметила и запомнила). Старуха, бабушка Фени, сколько могла, подтвердила все показания своей внучки. After asking some further questions, Pyotr Ilyitch left the house, even more upset and uneasy than he had been when he entered it. Расспросив еще кой о чем, Петр Ильич вышел из дома еще в большем волнении и беспокойстве, чем как вошел в него. The most direct and the easiest thing for him to do would have been to go straight to Fyodor Pavlovitch's, to find out whether anything had happened there, and if so, what; and only to go to the police captain, as Pyotr Ilyitch firmly intended doing, when he had satisfied himself of the fact. Казалось бы, что всего прямее и ближе было бы ему теперь отправиться в дом Федора Павловича узнать, не случилось ли там чего, а если случилось, то что именно, и, уже убедившись неоспоримо, тогда только идти к исправнику, как твердо уже положил Петр Ильич. But the night was dark, Fyodor Pavlovitch's gates were strong, and he would have to knock again. His acquaintance with Fyodor Pavlovitch was of the slightest, and what if, after he had been knocking, they opened to him, and nothing had happened? Fyodor Pavlovitch in his jeering way would go telling the story all over the town, how a stranger, called Perhotin, had broken in upon him at midnight to ask if anyone had killed him. Но ночь была темная, ворота у Федора Павловича крепкие, надо опять стучать, с Федором же Павловичем знаком он был отдаленно - и вот он достучится, ему отворят, и вдруг там ничего не случилось, а насмешливый Федор Павлович пойдет завтра рассказывать по городу анекдот, как в полночь ломился к нему незнакомый чиновник Перхотин, чтоб узнать, не убил ли его кто-нибудь. It would make a scandal. Скандал! And scandal was what Pyotr Ilyitch dreaded more than anything in the world. Скандала же Петр Ильич боялся пуще всего на свете. Yet the feeling that possessed him was so strong, that though he stamped his foot angrily and swore at himself, he set off again, not to Fyodor Pavlovitch's but to Madame Hohlakov's. Тем не менее чувство, увлекавшее его, было столь сильно, что он, злобно топнув ногой в землю и опять себя выбранив, немедленно бросился в новый путь, но уже не к Федору Павловичу, а к госпоже Хохлаковой. He decided that if she denied having just given Dmitri Fyodorovitch three thousand roubles, he would go straight to the police captain, but if she admitted having given him the money, he would go home and let the matter rest till next morning. Если та, думал он, ответит на вопрос: она ли дала три тысячи давеча, в таком-то часу, Дмитрию Федоровичу, то в случае отрицательного ответа он тут же и пойдет к исправнику, не заходя к Федору Павловичу; в противном же случае отложит все до завтра и воротится к себе домой. It is, of course, perfectly evident that there was even more likelihood of causing scandal by going at eleven o'clock at night to a fashionable lady, a complete stranger, and perhaps rousing her from her bed to ask her an amazing question, than by going to Fyodor Pavlovitch. Тут, конечно, прямо представляется, что в решении молодого человека идти ночью, почти в одиннадцать часов, в дом к совершенно незнакомой ему светской барыне, поднять ее, может быть, с постели, с тем чтобы задать ей удивительный по своей обстановке вопрос, заключалось, может быть, гораздо еще больше шансов произвести скандал, чем идти к Федору Павловичу. But that is just how it is, sometimes, especially in cases like the present one, with the decisions of the most precise and phlegmatic people. Но так случается иногда, особенно в подобных настоящему случаях, с решениями самых точнейших и флегматических людей. Pyotr Ilyitch was by no means phlegmatic at that moment. Петр же Ильич, в ту минуту, был уже совсем не флегматиком! He remembered all his life how a haunting uneasiness gradually gained possession of him, growing more and more painful and driving him on, against his will. Он всю жизнь потом вспоминал, как непреоборимое беспокойство, овладевшее им постепенно, дошло наконец в нем до муки и увлекало его даже против воли. Yet he kept cursing himself, of course, all the way for going to this lady, but "I will get to the bottom of it, I will!" he repeated for the tenth time, grinding his teeth, and he carried out his intention. Разумеется, он все-таки ругал себя всю дорогу за то, что идет к этой даме, но "доведу, доведу до конца!" - повторял он в десятый раз, скрежеща зубами, и исполнил свое намерение - довел. It was exactly eleven o'clock when he entered Madame Hohlakov's house. Было ровно одиннадцать часов, когда он вступил в дом госпожи Хохлаковой. He was admitted into the yard pretty quickly, but, in response to his inquiry whether the lady was still up, the porter could give no answer, except that she was usually in bed by that time. Впустили его во двор довольно скоро, но на вопрос: почивает ли уже барыня или еще не ложилась - дворник не мог ответить в точности, кроме того, что в эту пору обыкновенно ложатся. "Ask at the top of the stairs. If the lady wants to receive you, she'll receive you. If she won't, she won't." "Там, наверху, доложитесь; захотят вас принять, то примут, а не захотят - не примут". Pyotr Ilyitch went up, but did not find things so easy here. Петр Ильич поднялся наверх, но тут пошло потруднее. The footman was unwilling to take in his name, but finally called a maid. Лакей докладывать не захотел, вызвал наконец девушку. Pyotr Ilyitch politely but insistently begged her to inform her lady that an official, living in the town, called Perhotin, had called on particular business, and that if it were not of the greatest importance he would not have ventured to come. "Tell her in those words, in those words exactly," he asked the girl. Петр Ильич вежливо, но настоятельно попросил ее доложить барыне, что вот, дескать, пришел здешний один чиновник, Перхотин, по особому делу, и если б не важное такое дело, то и не посмел бы прийти - "именно, именно в этих словах доложите", - попросил он девушку. She went away. Та ушла. He remained waiting in the entry. Он остался ждать в передней. Madame Hohlakov herself was already in her bedroom, though not yet asleep. Сама госпожа Хохлакова хотя еще не започивала, но была уже в своей спальне. She had felt upset ever since Mitya's visit, and had a presentiment that she would not get through the night without the sick headache which always, with her, followed such excitement. Была она расстроена с самого давешнего посещения Мити и уже предчувствовала, что в ночь ей не миновать обыкновенного в таких случаях с нею мигреня. She was surprised on hearing the announcement from the maid. She irritably declined to see him, however, though the unexpected visit at such an hour, of an "official living in the town," who was a total stranger, roused her feminine curiosity intensely. Выслушав доклад девушки и удивившись, она, однако, раздражительно велела отказать, несмотря на то, что неожиданное посещение в такой час незнакомого ей "здешнего чиновника" чрезвычайно заинтересовало ее дамское любопытство. But this time Pyotr Ilyitch was as obstinate as a mule. He begged the maid most earnestly to take another message in these very words: "That he had come on business of the greatest importance, and that Madame Hohlakov might have cause to regret it later, if she refused to see him now." Но Петр Ильич на этот раз уперся как мул: выслушав отказ, он чрезвычайно настойчиво попросил еще раз доложить и передать именно "в этих самых словах", что он "по чрезвычайно важному делу, и они, может быть, сами будут потом сожалеть, если теперь не примут его". "I plunged headlong," he described it afterwards. "Я точно с горы тогда летел", - рассказывал он потом сам. The maid, gazing at him in amazement, went to take his message again. Горничная, удивленно оглядев его, пошла другой раз докладывать. Madame Hohlakov was impressed. She thought a little, asked what he looked like, and learned that he was very well dressed, young, and so polite." Госпожа Хохлакова была поражена, подумала, расспросила, каков он с виду, и узнала, что "очень прилично одеты-с, молодые и такие вежливые". We may note, parenthetically, that Pyotr Ilyitch was a rather good-looking young man, and well aware of the fact. Заметим в скобках и мельком, что Петр Ильич был довольно-таки красивый молодой человек, и сам это знал о себе. Madame Hohlakov made up her mind to see him. Госпожа Хохлакова решилась выйти. She was in her dressing-gown and slippers, but she flung a black shawl over her shoulders. Была она уже в своем домашнем шлафроке и в туфлях, но на плечи она накинула черную шаль. "The official" was asked to walk into the drawing-room, the very room in which Mitya had been received shortly before. "Чиновника" попросили войти в гостиную, в ту самую, в которой давеча принимали Митю. The lady came to meet her visitor, with a sternly inquiring countenance, and, without asking him to sit down, began at once with the question: Хозяйка вышла к гостю с строго вопросительным видом и, не пригласив сесть, прямо начала с вопроса: "What do you want?" "Что угодно?" "I have ventured to disturb you, madam, on a matter concerning our common acquaintance, Dmitri Fyodorovitch Karamazov," Perhotin began. But he had hardly uttered the name, when the lady's face showed signs of acute irritation. - Я решился обеспокоить вас, сударыня, по поводу общего знакомого нашего Дмитрия Федоровича Карамазова, - начал было Перхотин, но только что произнес это имя, как вдруг в лице хозяйки изобразилось сильнейшее раздражение. She almost shrieked, and interrupted him in a fury: Она чуть не взвизгнула и с яростью прервала его. "How much longer am I to be worried by that awful man?" she cried hysterically. "How dare you, sir, how could you venture to disturb a lady who is a stranger to you, in her own house at such an hour!... And to force yourself upon her to talk of a man who came here, to this very drawing-room, only three hours ago, to murder me, and went stamping out of the room, as no one would go out of a decent house. - Долго ли, долго ли будут меня мучить этим ужасным человеком? - вскричала она исступленно. - Как вы смели, милостивый государь, как решились обеспокоить незнакомую вам даму в ее доме и в такой час... и явиться к ней говорить о человеке, который здесь же, в этой самой гостиной, всего три часа тому, приходил убить меня, стучал ногами и вышел как никто не выходит из порядочного дома. Let me tell you, sir, that I shall lodge a complaint against you, that I will not let it pass. Kindly leave me at once... I am a mother.... I... I-" Знайте, милостивый государь, что я на вас буду жаловаться, что я не спущу вам, извольте сей же час оставить меня... Я мать, я сейчас же... я... я... "Murder! then he tried to murder you, too?" -Убить! Так он и вас хотел убить? "Why, has he killed somebody else?" Madame Hohlakov asked impulsively. - А разве он кого-нибудь уже убил? -стремительно спросила госпожа Хохлакова. "If you would kindly listen, madam, for half a moment, I'll explain it all in a couple of words," answered Perhotin, firmly. "At five o'clock this afternoon Dmitri Fyodorovitch borrowed ten roubles from me, and I know for a fact he had no money. Yet at nine o'clock, he came to see me with a bundle of hundred-rouble notes in his hand, about two or three thousand roubles. - Соблаговолите выслушать, сударыня, только полминуты, и я в двух словах разъясню вам все, -с твердостью ответил Перхотин. - Сегодня, в пять часов пополудни, господин Карамазов занял у меня, по-товарищески, десять рублей, и я положительно знаю, что у него денег не было, а сегодня же в девять часов он вошел ко мне, неся в руках на виду пачку сторублевых бумажек, примерно в две или даже в три тысячи рублей. His hands and face were all covered with blood, and he looked like a madman. Руки же у него и лицо были все окровавлены, сам же казался как бы помешанным. When I asked him where he had got so much money, he answered that he had just received it from you, that you had given him a sum of three thousand to go to the gold mines..." На вопрос мой, откуда взял столько денег, он с точностью ответил, что взял их сейчас пред тем от вас и что вы ссудили его суммою в три тысячи, чтоб ехать будто бы на золотые прииски... Madame Hohlakov's face assumed an expression of intense and painful excitement. В лице госпожи Хохлаковой вдруг выразилось необычайное и болезненное волнение. "Good God! - Боже! He must have killed his old father!" she cried, clasping her hands. "I have never given him money, never! Это он старика отца своего убил! - вскричала она, всплеснув руками. - Никаких я ему денег не давала, никаких! Oh, run, run!... О, бегите, бегите!.. Don't say another word Save the old man... run to his father... run!" Не говорите больше ни слова! Спасайте старика, бегите к отцу его, бегите! "Excuse me, madam, then you did not give him money? - Позвольте, сударыня, итак, вы не давали ему денег? You remember for a fact that you did not give him any money?" Вы твердо помните, что не давали ему никакой суммы? "No, I didn't, I didn't! - Не давала, не давала! I refused to give it him, for he could not appreciate it. Я ему отказала, потому что он не умел оценить. He ran out in a fury, stamping. Он вышел в бешенстве и затопал ногами. He rushed at me, but I slipped away.... And let me tell you, as I wish to hide nothing from you now, that he positively spat at me. Can you fancy that! Он на меня бросился, а я отскочила... И я вам скажу еще, как человеку, от которого теперь уж ничего скрывать не намерена, что он даже в меня плюнул, можете это себе представить? But why are we standing? Но что же мы стоим? Ah, sit down." "Excuse me, I..." "Or better run, run, you must run and save the poor old man from an awful death!" Ах, сядьте... Извините, я... Или лучше бегите, бегите, вам надо бежать и спасти несчастного старика от ужасной смерти! "But if he has killed him already?" - Но если уж он убил его? "Ah, good heavens, yes! - Ах, Боже мой, в самом деле! Then what are we to do now? Так что же мы теперь будем делать? What do you think we must do now?" Как вы думаете, что теперь надо делать? Meantime she had made Pyotr Ilyitch sit down and sat down herself, facing him briefly, but fairly clearly, Pyotr Ilyitch told her the history of the affair, that part of it at least which he had himself witnessed. He described, too, his visit to Fenya, and told her about the pestle. Между тем она усадила Петра Ильича и села сама против него. Петр Ильич вкратце, но довольно ясно изложил ей историю дела, по крайней мере ту часть истории, которой сам сегодня был свидетелем, рассказал и о сейчашнем своем посещении Фени и сообщил известие о пестике. All these details produced an overwhelming effect on the distracted lady, who kept uttering shrieks, and covering her face with her hands... Все эти подробности донельзя потрясли возбужденную даму, которая вскрикивала и закрывала глаза руками... "Would you believe it, I foresaw all this! - Представьте, я все это предчувствовала! I have that special faculty, whatever I imagine comes to pass. Я одарена этим свойством, все, что я себе ни представлю, то и случится. And how often I've looked at that awful man and always thought, that man will end by murdering me. И сколько, сколько раз я смотрела на этого ужасного человека и всегда думала: вот человек, который кончит тем, что убьет меня. And now it's happened... that is, if he hasn't murdered me, but only his own father, it's only because the finger of God preserved me, and what's more, he was ashamed to murder me because, in this very place, I put the holy ikon from the relics of the holy martyr, Saint Varvara, on his neck.... And to think how near I was to death at that minute I went close up to him and he stretched out his neck to me!... И вот так и случилось... То есть, если он убил теперь не меня, а только отца своего, то, наверное, потому, что тут видимый перст Божий, меня охранявший, да и сверх того, сам он постыдился убить, потому что я ему сама, здесь, на этом месте, надела на шею образок с мощей Варвары-великомученицы... И как же я была близка в ту минуту от смерти, я ведь совсем подошла к нему, вплоть, и он всю свою шею мне вытянул! Do you know, Pyotr Ilyitch (I think you said your name was Pyotr Ilyitch), I don't believe in miracles, but that ikon and this unmistakable miracle with me now- that shakes me, and I'm ready to believe in anything you like. Знаете, Петр Ильич (извините, вас, кажется, вы сказали, зовут Петром Ильичом)... знаете, я не верю в чудеса, но этот образок и это явное чудо со мною теперь - это меня потрясает, и я начинаю опять верить во все что угодно. Have you heard about Father Zossima?... Слыхали вы о старце Зосиме?.. But I don't know what I'm saying... and only fancy, with the ikon on his neck he spat at me.... He only spat, it's true, he didn't murder me and... he dashed away! А впрочем, я не знаю, что говорю... И представьте, ведь он и с образком на шее в меня плюнул... Конечно, только плюнул, а не убил, и... и вон куда поскакал! But what shall we do, what must we do now? What do you think?" Но куда ж мы-то, нам-то теперь куда, как вы думаете? Pyotr Ilyitch got up, and announced that he was going straight to the police captain, to tell him all about it, and leave him to do what he thought fit. Петр Ильич встал и объявил, что пойдет теперь прямо к исправнику и все ему расскажет, а там уж как тот сам знает. "Oh, he's an excellent man, excellent! Mihail Makarovitch, I know him. - Ах, это прекрасный, прекрасный человек, я знакома с Михаилом Макаровичем. Of course, he's the person to go to. Непременно, именно к нему. How practical you are, Pyotr Ilyitch! How well you've thought of everything! I should never have thought of it in your place!" Как вы находчивы, Петр Ильич, и как хорошо это вы все придумали; знаете, я бы никак на вашем месте этого не придумала! "Especially as I know the police captain very well, too," observed Pyotr Ilyitch, who still continued to stand, and was obviously anxious to escape as quickly as possible from the impulsive lady, who would not let him say good-bye and go away. - Тем более что я и сам хороший знакомый исправнику, - заметил Петр Ильич, все еще стоя и видимо желая как-нибудь поскорее вырваться от стремительной дамы, которая никак не давала ему проститься с ней и отправиться. "And be sure, be sure," she prattled on, "to come back and tell me what you see there, and what you find out... what comes to light... how they'll try him... and what he's condemned to.... - И знаете, знаете, - лепетала она, - придите сказать мне, что там увидите и узнаете... и что обнаружится... и как его решат и куда осудят. Tell me, we have no capital punishment, have we? Скажите, ведь у нас нет смертной казни? But be sure to come, even if it's at three o'clock at night, at four, at half-past four.... Tell them to wake me, to wake me, to shake me, if I don't get up.... But, good heavens, I shan't sleep! Но непременно придите, хоть в три часа ночи, хоть в четыре, даже в половине пятого... Велите меня разбудить, растолкать, если вставать не буду... О Боже, да я и не засну даже. But wait, hadn't I better come with you?" Знаете, не поехать ли мне самой с вами?.. "N-no. But if you would write three lines with your own hand, stating that you did not give Dmitri Fyodorovitch money, it might, perhaps, be of use... in case it's needed..." - Н-нет-с, а вот если бы вы написали вашею рукой сейчас три строки, на всякий случай, о том, что денег Дмитрию Федоровичу никаких не давали, то было бы, может быть, не лишнее... на всякий случай... "To be sure!" Madame Hohlakov skipped, delighted, to her bureau. "And you know I'm simply struck, amazed at your resourcefulness, your good sense in such affairs. Are you in the service here? - Непременно! - восторженно прыгнула к своему бюро госпожа Хохлакова. - И знаете, вы меня поражаете, вы меня просто потрясаете вашею находчивостью и вашим умением в этих делах... Вы здесь служите? I'm delighted to think that you're in the service here!" Как это приятно услышать, что вы здесь служите... And still speaking, she scribbled on half a sheet of notepaper the following lines: И еще говоря это, она быстро начертала на полулисте почтовой бумаги три крупные следующие строчки: I've never in my life lent to that unhappy man, Dmitri Fyodorovitch Karamazov (for, in spite of all, he is unhappy), three thousand roubles to-day. I've never given him money, never: That I swear by all thats holy! "Никогда в жизни моей я не давала взаймы несчастному Дмитрию Федоровичу Карамазову (так как он все же теперь несчастен) трех тысяч рублей сегодня, да и никаких других денег никогда, никогда! В том клянусь всем, что есть святого в нашем мире. K. Hohlakov Хохлакова". "Here's the note!" she turned quickly to Pyotr Ilyitch. "Go, save him. - Вот эта записка! - быстро обернулась она к Петру Ильичу. - Идите же, спасайте. It's a noble deed on your part!" Это великий подвиг с вашей стороны. And she made the sign of the cross three times over him. И она три раза его перекрестила. She ran out to accompany him to the passage. Она выбежала провожать его даже до передней. "How grateful I am to you! - Как я вам благодарна! You can't think how grateful I am to you for having come to me, first. Вы не поверите, как я вам теперь благодарна за то, что вы зашли ко мне к первой. How is it I haven't met you before? Как это мы с вами не встречались? I shall feel flattered at seeing you at my house in the future. Мне очень лестно бы было вас принимать и впредь в моем доме. How delightful it is that you are living here!... Such precision! Such practical ability!... They must appreciate you, they must understand you. If there's anything I can do, believe me... oh, I love young people! И как это приятно слышать, что вы здесь служите... и с такою точностью, с такою находчивостью... Но вас они должны ценить, вас должны наконец понять, и все, что я бы могла для вас сделать, то поверьте... О, я так люблю молодежь! I'm in love with young people! Я влюблена в молодежь. The younger generation are the one prop of our suffering country. Her one hope.... Oh, go, go!..." Молодые люди - это основание всей теперешней страждущей нашей России, вся надежда ее... О, идите, идите!.. But Pyotr Ilyitch had already run away or she would not have let him go so soon. Но Петр Ильич уже выбежал, а то бы она его так скоро не выпустила. Yet Madame Hohlakov had made a rather agreeable impression on him, which had somewhat softened his anxiety at being drawn into such an unpleasant affair. Впрочем, госпожа Хохлакова произвела на него довольно приятное впечатление, даже несколько смягчившее тревогу его о том, что он втянулся в такое скверное дело. Tastes differ, as we all know. Вкусы бывают чрезвычайно многоразличны, это известно. "She's by no means so elderly," he thought, feeling pleased, "on the contrary I should have taken her for her daughter." "И вовсе она не такая пожилая, - подумал он с приятностью, - напротив, я бы принял ее за ее дочь". As for Madame Hohlakov, she was simply enchanted by the young man. Что же до самой госпожи Хохлаковой, то она была просто очарована молодым человеком. "Such sence such exactness! in so young a man! in our day! and all that with such manners and appearance! "Столько уменья, столько аккуратности и в таком молодом человеке в наше время, и все это при таких манерах и наружности. People say the young people of to-day are no good for anything, but here's an example!" etc. Вот говорят про современных молодых людей, что они ничего не умеют, вот вам пример" и т. д., и т. д. So she simply forgot this "dreadful affair," and it was only as she was getting into bed, that, suddenly recalling "how near death she had been," she exclaimed: Так что об "ужасном происшествии" она просто даже позабыла, и только уж ложась в постель и вдруг вновь вспомнив о том, "как близка была от смерти", она проговорила: "Ah, it is awful, awful!" "Ах, это ужасно, ужасно!" But she fell at once into a sound, sweet sleep. Но тотчас же заснула самым крепким и сладким сном. I would not, however, have dwelt on such trivial and irrelevant details, if this eccentric meeting of the young official with the by no means elderly widow had not subsequently turned out to be the foundation of the whole career of that practical and precise young man. His story is remembered to this day with amazement in our town, and I shall perhaps have something to say about it, when I have finished my long history of the Brothers Karamazov. Я бы, впрочем, и не стал распространяться о таких мелочных и эпизодных подробностях, если б эта сейчас лишь описанная мною эксцентрическая встреча молодого чиновника с вовсе не старою еще вдовицей не послужила впоследствии основанием всей жизненной карьеры этого точного и аккуратного молодого человека, о чем с изумлением вспоминают до сих пор в нашем городке и о чем, может быть, и мы скажем особое словечко, когда заключим наш длинный рассказ о братьях Карамазовых. Chapter 2. II The Alarm Тревога OUR police captain, Mihail Makarovitch Makarov, a retired lieutenant-colonel, was a widower and an excellent man. Исправник наш Михаил Макарович Макаров, отставной подполковник, переименованный в надворные советники, был человек вдовый и хороший. He had only come to us three years previously, but had won general esteem, chiefly because he "knew how to keep society together." Пожаловал же к нам всего назад три года, но уже заслужил общее сочувствие тем, главное, что "умел соединить общество". He was never without visitors, and could not have got on without them. Г ости у него не переводились, и, казалось, без них он бы и сам прожить не мог. Someone or other was always dining with him; he never sat down to table without guests. Непременно кто-нибудь ежедневно у него обедал, хоть два, хоть один только гость, но без гостей и за стол не садились. He gave regular dinners, too, on all sorts of occasions, sometimes most surprising ones. Бывали и званые обеды, под всякими, иногда даже неожиданными предлогами. Though the fare was not recherche, it was abundant. The fish-pies were excellent, and the wine made up in quantity for what it lacked in quality. Кушанье подавалось хоть и не изысканное, но обильное, кулебяки готовились превосходные, а вина хоть и не блистали качеством, зато брали количеством. The first room his guests entered was a well fitted billiard-room, with pictures of English race horses, in black frames on the walls, an essential decoration, as we all know, for a bachelor's billiard-room. Во входной комнате стоял биллиард с весьма приличною обстановкой, то есть даже с изображениями скаковых английских лошадей в черных рамках по стенам, что, как известно, составляет необходимое украшение всякой биллиардной у холостого человека. There was card playing every evening at his house, if only at one table. Каждый вечер играли в карты, хотя бы на одном только столике. But at frequent intervals, all the society of our town, with the mammas and young ladies, assembled at his house to dance. Но весьма часто собиралось и все лучшее общество нашего города, с маменьками и девицами, потанцевать. Mihail Makarovitch was a widower, he did not live alone. His widowed daughter lived with him, with her two unmarried daughters, grown-up girls, who had finished their education. They were of agreeable appearance and lively character, and though everyone knew they would have no dowry, they attracted all the young men of fashion to their grandfather's house. Михаил Макарович хотя и вдовствовал, но жил семейно, имея при себе свою давно уже овдовевшую дочь, в свою очередь мать двух девиц, внучек Михаилу Макаровичу. Девицы были уже взрослые и окончившие свое воспитание, наружности не неприятной, веселого нрава и, хотя все знали, что за ними ничего не дадут, все-таки привлекавшие в дом дедушки нашу светскую молодежь. Mihail Makarovitch was by no means very efficient in his work, though he performed his duties no worse than many others. В делах Михаил Макарович был не совсем далек, но должность свою исполнял не хуже многих других. To speak plainly, he was a man of rather narrow education. His understanding of the limits of his administrative power could not always be relied upon. Если прямо сказать, то был он человек довольно-таки необразованный и даже беспечный в ясном понимании пределов своей административной власти. It was not so much that he failed to grasp certain reforms enacted during the present reign, as that he made conspicuous blunders in his interpretation of them. This was not from any special lack of intelligence, but from carelessness, for he was always in to great a hurry to go into the subject. Иных реформ современного царствования он не то что не мог вполне осмыслить, но понимал их с некоторыми, иногда весьма заметными, ошибками и вовсе не по особенной какой-нибудь своей неспособности, а просто по беспечности своего характера, потому что все некогда было вникнуть. "I have the heart of a soldier rather than of a civilian," he used to say of himself. "Души я, господа, более военной, чем гражданской", - выражался он сам о себе. He had not even formed a definite idea of the fundamental principles of the reforms connected with the emancipation of the serfs, and only picked it up, so to speak, from year to year, involuntarily increasing his knowledge by practice. And yet he was himself a landowner. Даже о точных основаниях крестьянской реформы он все еще как бы не приобрел окончательного и твердого понятия и узнавал о них, так сказать, из года в год, приумножая свои знания практически и невольно, а между тем сам был помещиком. Pyotr Ilyitch knew for certain that he would meet some of Mihail Makarovitch's visitors there that evening, but he didn't know which. Петр Ильич с точностию знал, что в этот вечер он непременно у Михаила Макаровича встретит кого-нибудь из гостей, но лишь не знал, кого именно. As it happened, at that moment the prosecutor, and Varvinsky, our district doctor, a young man, who had only just come to us from Petersburg after taking a brilliant degree at the Academy of Medicine, were playing whist at the police captain's. А между тем как раз у него сидели в эту минуту за ералашем прокурор и наш земский врач Варвинский, молодой человек, только что к нам прибывший из Петербурга, один из блистательно окончивших курс в Петербургской медицинской академии. Ippolit Kirillovitch, the prosecutor (he was really the deputy prosecutor, but we always called him the prosecutor), was rather a peculiar man, of about five and thirty, inclined to be consumptive, and married to a fat and childless woman. He was vain and irritable, though he had a good intellect, and even a kind heart. Прокурор же, то есть товарищ прокурора, но которого у нас все звали прокурором, Ипполит Кириллович, был у нас человек особенный, нестарый, всего лишь лет тридцати пяти, но сильно наклонный к чахотке, присем женатый на весьма толстой и бездетной даме, самолюбивый и раздражительный, при весьма солидном, однако, уме и даже доброй душе. It seemed that all that was wrong with him was that he had a better opinion of himself than his ability warranted. Кажется, вся беда его характера заключалась в том, что думал он о себе несколько выше, чем позволяли его истинные достоинства. And that made him seem constantly uneasy. И вот почему он постоянно казался беспокойным. He had, moreover, certain higher, even artistic, leanings, towards psychology, for instance, a special study of the human heart, a special knowledge of the criminal and his crime. Были в нем к тому же некоторые высшие и художественные даже поползновения, например на психологичность, на особенное знание души человеческой, на особенный дар познавания преступника и его преступления. He cherished a grievance on this ground, considering that he had been passed over in the service, and being firmly persuaded that in higher spheres he had not been properly appreciated, and had enemies. В этом смысле он считал себя несколько обиженным и обойденным по службе и всегда уверен был, что там, в высших сферах, его не сумели оценить и что у него есть враги. In gloomy moments he even threatened to give up his post, and practise as a barrister in criminal cases. В мрачные минуты грозился даже перебежать в адвокаты по делам уголовным. The unexpected Karamazov case agitated him profoundly: Неожиданное дело Карамазовых об отцеубийстве как бы встряхнуло его всего: "It was a case that might well be talked about all over Russia." "Дело такое, что всей России могло стать известно". But I am anticipating. Но это уж я говорю, забегая вперед. Nikolay Parfenovitch Nelyudov, the young investigating lawyer, who had only come from Petersburg two months before, was sitting in the next room with the young ladies. В соседней комнате, с барышнями, сидел и наш молодой судебный следователь Николай Парфенович Нелюдов, всего два месяца тому прибывший к нам из Петербурга. People talked about it afterwards and wondered that all the gentlemen should, as though intentionally, on the evening of "the crime" have been gathered together at the house of the executive authority. Потом у нас говорили и даже дивились тому, что все эти лица как будто нарочно соединились в вечер "преступления" вместе в доме исполнительной власти. Yet it was perfectly simple and happened quite naturally. Ippolit Kirillovitch's wife had had toothache for the last two days, and he was obliged to go out to escape from her groans. The doctor, from the very nature of his being, could not spend an evening except at cards. А между тем дело было гораздо проще и произошло крайне естественно: у супруги Ипполита Кирилловича другой день как болели зубы, и ему надо же было куда-нибудь убежать от ее стонов; врач же уже по существу своему не мог быть вечером нигде иначе как за картами. Nikolay Parfenovitch Nelyudov had been intending for three days past to drop in that evening at Mihail Makarovitch's, so to speak casually, so as slyly to startle the eldest granddaughter, Olga Mihailovna, by showing that he knew her secret, that he knew it was her birthday, and that she was trying to conceal it on purpose, so as not to be obliged to give a dance. Николай же Парфенович Нелюдов даже еще за три дня рассчитывал прибыть в этот вечер к Михаилу Макаровичу, так сказать, нечаянно, чтобы вдруг и коварно поразить его старшую девицу Ольгу Михайловну тем, что ему известен ее секрет, что он знает, что сегодня день ее рождения и что она нарочно пожелала скрыть его от нашего общества, с тем чтобы не созывать город на танцы. He anticipated a great deal of merriment, many playful jests about her age, and her being afraid to reveal it, about his knowing her secret and telling everybody, and so on. Предстояло много смеху и намеков на ее лета, что она будто бы боится их обнаружить, что теперь так как он владетель ее секрета, то завтра же всем расскажет, и проч., и проч. The charming young man was a great adept at such teasing; the ladies had christened him "the naughty man," and he seemed to be delighted at the name. Милый молоденький человечек был на этот счет большой шалун, его так и прозвали у нас дамы шалуном, и ему, кажется, это очень нравилось. He was extremely well-bred, however, of good family, education and feelings, and, though leading a life of pleasure, his sallies were always innocent and in good taste. Впрочем, он был весьма хорошего общества, хорошей фамилии, хорошего воспитания и хороших чувств и хотя жуир, но весьма невинный и всегда приличный. He was short, and delicate-looking. С виду он был маленького роста, слабого и нежного сложения. On his white, slender, little fingers he always wore a number of big, glittering rings. На тоненьких и бледненьких пальчиках его всегда сверкали несколько чрезвычайно крупных перстней. When he was engaged in his official duties, he always became extraordinarily grave, as though realising his position and the sanctity of the obligations laid upon him. Когда же исполнял свою должность, то становился необыкновенно важен, как бы до святыни понимая свое значение и свои обязанности. He had a special gift for mystifying murderers and other criminals of the peasant class during interrogation, and if he did not win their respect, he certainly succeeded in arousing their wonder. Особенно умел он озадачивать при допросах убийц и прочих злодеев из простонародья и действительно возбуждал в них если не уважение к себе, то все же некоторое удивление. Pyotr Ilyitch was simply dumbfounded when he went into the police captain's. He saw instantly that everyone knew. Петр Ильич, войдя к исправнику, был просто ошеломлен: он вдруг увидал, что там всё уже знают. They had positively thrown down their cards, all were standing up and talking. Even Nikolay Parfenovitch had left the young ladies and run in, looking strenuous and ready for action. Действительно, карты бросили, все стояли и рассуждали, и даже Николай Парфенович прибежал от барышень и имел самый боевой и стремительный вид. Pyotr Ilyitch was met with the astounding news that old Fyodor Pavlovitch really had been murdered that evening in his own house, murdered and robbed. Петра Ильича встретило ошеломляющее известие, что старик Федор Павлович действительно и в самом деле убит в этот вечер в своем доме, убит и ограблен. The news had only just reached them in the following manner: Узналось же это только сейчас пред тем следующим образом. Marfa Ignatyevna, the wife of old Grigory, who had been knocked senseless near the fence, was sleeping soundly in her bed and might well have slept till morning after the draught she had taken. Марфа Игнатьевна, супруга поверженного у забора Григория, хотя и спала крепким сном на своей постели и могла бы так проспать еще до утра, вдруг, однако же, пробудилась. But, all of a sudden she waked up, no doubt roused by a fearful epileptic scream from Smerdyakov, who was lying in the next room unconscious. That scream always preceded his fits, and always terrified and upset Marfa Ignatyevna. Способствовал тому страшный эпилептический вопль Смердякова, лежавшего в соседней комнатке без сознания, - тот вопль, которым всегда начинались его припадки падучей и которые всегда, во всю жизнь, страшно пугали Марфу Игнатьевну и действовали на нее болезненно. She could never get accustomed to it. Не могла она к ним никогда привыкнуть. She jumped up and ran half-awake to Smerdyakov's room. Спросонья она вскочила и почти без памяти бросилась в каморку к Смердякову. But it was dark there, and she could only hear the invalid beginning to gasp and struggle. Но там было темно, слышно было только, что больной начал страшно храпеть и биться. Then Marfa Ignatyevna herself screamed out and was going to call her husband, but suddenly realised that when she had got up, he was not beside her in bed. Тут Марфа Игнатьевна закричала сама и начала было звать мужа, но вдруг сообразила, что ведь Григория-то на кровати, когда она вставала, как бы и не было. She ran back to the bedstead and began groping with her hands, but the bed was really empty. Она подбежала к кровати и ощупала ее вновь, но кровать была в самом деле пуста. Then he must have gone out where? Стало быть, он ушел, куда же? She ran to the steps and timidly called him. Она выбежала на крылечко и робко позвала его с крыльца. She got no answer, of course, but she caught the sound of groans far away in the garden in the darkness. Ответа, конечно, не получила, но зато услышала среди ночной тишины откуда-то как бы далеко из сада какие-то стоны. She listened. The groans were repeated, and it was evident they came from the garden. Она прислушалась; стоны повторились опять, и ясно стало, что они в самом деле из саду. "Good Lord! just as it was with Lizaveta Smerdyashtchaya!" she thought distractedly. "Господи, словно как тогда Лизавета Смердящая!" - пронеслось в ее расстроенной голове. She went timidly down the steps and saw that the gate into the garden was open. Робко сошла она со ступенек и разглядела, что калитка в сад отворена. "He must be out there, poor dear," she thought. She went up to the gate and all at once she distinctly heard Grigory calling her by name, Marfa! Marfa!" in a weak, moaning, dreadful voice. "Верно, он, сердечный, там", - подумала она, подошла к калитке и вдруг явственно услышала, что ее зовет Григорий, кличет: "Марфа, Марфа!" -слабым, стенящим, страшным голосом. "Lord, preserve us from harm!" Marfa Ignatyevna murmured, and ran towards the voice, and that was how she found Grigory. "Господи, сохрани нас от беды", - прошептала Марфа Игнатьевна и бросилась на зов и вот таким-то образом и нашла Григория. But she found him not by the fence where he had been knocked down, but about twenty paces off. Но нашла не у забора, не на том месте, где он был повержен, а шагов уже за двадцать от забора. It appeared later, that he had crawled away on coming to himself, and probably had been a long time getting so far, losing consciousness several times. Потом оказалось, что, очнувшись, он пополз и, вероятно, полз долго, теряя по нескольку раз сознание и вновь впадая в беспамятство. She noticed at once that he was covered with blood, and screamed at the top of her voice. Она тотчас заметила, что он весь в крови, и тут уж закричала благим матом. Grigory was muttering incoherently: Григорий же лепетал тихо и бессвязно: "He has murdered... his father murdered.... Why scream, silly... run... fetch someone..." But Marfa continued screaming, and seeing that her master's window was open and that there was a candle alight in the window, she ran there and began calling Fyodor Pavlovitch. "Убил... отца убил... чего кричишь, дура... беги, зови..." Но Марфа Игнатьевна не унималась и все кричала и вдруг, завидев, что у барина отворено окно и в окне свет, побежала к нему и начала звать Федора Павловича. But peeping in at the window, she saw a fearful sight. Her master was lying on his back, motionless, on the floor. Но, взглянув в окно, увидала страшное зрелище: барин лежал навзничь на полу, без движения. His light-coloured dressing-gown and white shirt were soaked with blood. Светлый халат и белая рубашка на груди были залиты кровью. The candle on the table brightly lighted up the blood and the motionless dead face of Fyodor Pavlovitch. Свечка на столе ярко освещала кровь и неподвижное мертвое лицо Федора Павловича. Terror-stricken, Marfa rushed away from the window, ran out of the garden, drew the bolt of the big gate and ran headlong by the back way to the neighbour, Marya Konndratyevna. Тут уж в последней степени ужаса Марфа Игнатьевна бросилась от окна, выбежала из сада, отворила воротный запор и побежала сломя голову на зады к соседке Марье Кондратьевне. Both mother and daughter were asleep, but they waked up at Marfa's desperate and persistent screaming and knocking at the shutter. Обе соседки, мать и дочь, тогда уже започивали, но на усиленный и неистовый стук в ставни и крики Марфы Игнатьевны проснулись и подскочили к окну. Marfa, shrieking and screaming incoherently, managed to tell them the main fact, and to beg for assistance. Марфа Игнатьевна бессвязно, визжа и крича, передала, однако, главное и звала на помощь. It happened that Foma had come back from his wanderings and was staying the night with them. Как раз в эту ночь заночевал у них скитающийся Фома. They got him up immediately and all three ran to the scene of the crime. Мигом подняли его, и все трое побежали на место преступления. On the way, Marya Kondratyevna remembered that at about eight o'clock she heard a dreadful scream from their garden, and this was no doubt Grigory's scream, "Parricide!" uttered when he caught hold of Mitya's leg. Дорогою Марья Кондратьевна успела припомнить, что давеча, в девятом часу, слышала страшный и пронзительный вопль на всю окрестность из их сада - и это именно был, конечно, тот самый крик Григория, когда он, вцепившись руками в ногу сидевшего уже на заборе Дмитрия Федоровича, прокричал: "Отцеубивец!" "Some one person screamed out and then was silent," Marya Kondratyevna explained as she ran. "Завопил кто-то один и вдруг перестал", -показывала, бежа, Марья Кондратьевна. Running to the place where Grigory lay, the two women with the help of Foma carried him to the lodge. Прибежав на место, где лежал Григорий, обе женщины с помощью Фомы перенесли его во флигель. They lighted a candle and saw that Smerdyakov was no better, that he was writhing in convulsions, his eyes fixed in a squint, and that foam was flowing from his lips. Зажгли огонь и увидали, что Смердяков все еще не унимается и бьется в своей каморке, скосил глаза, а с губ его текла пена. They moistened Grigory's forehead with water mixed with vinager, and the water revived him at once. He asked immediately: Голову Григория обмыли водой с уксусом, и от воды он совсем уже опамятовался и тотчас спросил: "Is the master murdered?" "Убит аль нет барин?" Then Foma and both the women ran to the house and saw this time that not only the window, but also the door into the garden was wide open, though Fyodor Pavlovitch had for the last week locked himself in every night and did not allow even Grigory to come in on any pretext. Обе женщины и Фома пошли тогда к барину и, войдя в сад, увидали на этот раз, что не только окно, но и дверь из дома в сад стояла настежь отпертою, тогда как барин накрепко запирался сам с вечера каждую ночь вот уже всю неделю и даже Григорию ни под каким видом не позволял стучать к себе. Seeing that door open, they were afraid to go in to Fyodor Pavlovitch "for fear anything should happen afterwards." Увидав отворенною эту дверь, все они тотчас же, обе женщины и Фома, забоялись идти к барину, "чтобы не вышло чего потом". And when they returned to Grigory, the old man told them to go straight to the police captain. А Григорий, когда воротились они, велел тотчас же бежать к самому исправнику. Marya Kondratyevna ran there and gave the alarm to the whole party at the police captain's. Тут-то вот Марья Кондратьевна и побежала и всполошила всех у исправника. She arrived only five minutes before Pyotr Ilyitch, so that his story came, not as his own surmise and theory, but as the direct conformation by a witness, of the theory held by all, as to the identity of the criminal (a theory he had in the bottom of his heart refused to believe till that moment). Прибытие же Петра Ильича упредила всего только пятью минутами, так что тот явился уже не с одними своими догадками и заключениями, а как очевидный свидетель, еще более рассказом своим подтвердивший общую догадку о том, кто преступник (чему, впрочем, он, в глубине души, до самой этой последней минуты, все еще отказывался верить). It was resolved to act with energy. Решили действовать энергически. The deputy police inspector of the town was commissioned to take four witnesses, to enter Fyodor Pavlovitch's house and there to open an inquiry on the spot, according to the regular forms, which I will not go into here. Помощнику городового пристава тотчас же поручили набрать штук до четырех понятых и по всем правилам, которых уже я здесь не описываю, проникли в дом Федора Павловича и следствие произвели на месте. The district doctor, a zealous man, new to his work, almost insisted on accompanying the police captain, the prosecutor, and the investigating lawyer. Земский врач, человек горячий и новый, сам почти напросился сопровождать исправника, прокурора и следователя. I will note briefly that Fyodor Pavlovitch was found to be quite dead, with his skull battered in. But with what? Most likely with the same weapon with which Grigory had been attacked. Намечу лишь вкратце: Федор Павлович оказался убитым вполне, с проломленною головой, но чем? - вероятнее всего тем же самым оружием, которым поражен был потом и Григорий. And immediately that weapon was found, Grigory, to whom all possible medical assistance was at once given, described in a weak and breaking voice how he had been knocked down. И вот как раз отыскали и оружие, выслушав от Григория, которому подана была возможная медицинская помощь, довольно связный, хотя слабым и прерывающимся голосом переданный рассказ о том, как он был повержен. They began looking with a lantern by the fence and found the brass pestle dropped in a most conspicuous place on the garden path. Стали искать с фонарем у забора и нашли брошенный прямо на садовую дорожку, на самом виду, медный пестик. There were no signs of disturbance in the room where Fyodor Pavlovitch was lying. But by the bed, behind the screen, they picked up from the floor a big and thick envelope with the inscription: В комнате, в которой лежал Федор Павлович, никакого особенного беспорядка не заметили, но за ширмами, у кровати его, подняли на полу большой, из толстой бумаги, канцелярских размеров конверт с надписью: "A present of three thousand roubles for my angel Grushenka, if she is willing to come." And below had been added by Fyodor Pavlovitch, "For my little chicken." "Гостинчик в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти", а внизу было приписано, вероятно уже потом, самим Федором Павловичем: "и цыпленочку". There were three seals of red sealing-wax on the envelope, but it had been torn open and was empty: the money had been removed. На конверте были три большие печати красного сургуча, но конверт был уже разорван и пуст: деньги были унесены. They found also on the floor a piece of narrow pink ribbon, with which the envelope had been tied up. Нашли на полу и тоненькую розовую ленточку, которою был обвязан конверт. One piece of Pyotr Ilyitch's evidence made a great impression on the prosecutor and the investigating magistrate, namely, his idea that Dmitri Fyodorovitch would shoot himself before daybreak, that he had resolved to do so, had spoken of it to Ilyitch, had taken the pistols, loaded them before him, written a letter, put it in his pocket, etc. В показаниях Петра Ильича одно обстоятельство между прочими произвело чрезвычайное впечатление на прокурора и следователя, а именно: догадка о том, что Дмитрий Федорович непременно к рассвету застрелится, что он сам порешил это, сам говорил об этом Петру Ильичу, пистолет зарядил при нем, записочку написал, в карман положил и проч., и проч. When Pyotr Ilyitch, though still unwilling to believe in it, threatened to tell someone so as to prevent the suicide, Mitya had answered grinning: Когда же де Петр Ильич, все еще не хотевший верить ему, пригрозил, что он пойдет и кому-нибудь расскажет, чтобы пресечь самоубийство, то сам-де Митя, осклабляясь, ответил ему: "You'll be too late." "Не успеешь". So they must make haste to Mokroe to find the criminal, before he really did shoot himself. Стало быть, надо было спешить на место, в Мокрое, чтобы накрыть преступника прежде, чем он, пожалуй, и в самом деле вздумал бы застрелиться. "That's clear, that's clear!" repeated the prosecutor in great excitement. "That's just the way with mad fellows like that: 'I shall kill myself to-morrow, so I'll make merry till I die!'" "Это ясно, это ясно!- повторял прокурор в чрезвычайном возбуждении, - это точь-в-точь у подобных сорванцов так и делается: завтра убью себя, а пред смертью кутеж". The story of how he had bought the wine and provisions excited the prosecutor more than ever. История, как он забрал в лавке вина и товару, только разгорячила еще больше прокурора. "Do you remember the fellow that murdered a merchant called Olsufyev, gentlemen? He stole fifteen hundred, went at once to have his hair curled, and then, without even hiding the money, carrying it almost in his hand in the same way, he went off to the girls." "Помните того парня, господа, что убил купца Олсуфьева, ограбил на полторы тысячи и тотчас же пошел, завился, а потом, не припрятав даже хорошенько денег, тоже почти в руках неся, отправился к девицам". All were delayed, however, by the inquiry, the search, and the formalities, etc., in the house of Fyodor Pavlovitch. Задерживало, однако, всех следствие, обыск в доме Федора Павловича, формы и проч. It all took time and so, two hours before starting, they sent on ahead to Mokroe the officer of the rural police, Mavriky Mavrikyevitch Schmertsov, who had arrived in the town the morning before to get his pay. Все это требовало времени, а потому и отправили часа за два прежде себя в Мокрое станового Маврикия Маврикиевича Шмерцова, как раз накануне поутру прибывшего в город за жалованьем. He was instructed to avoid raising the alarm when he reached Mokroe, but to keep constant watch over the "criminal" till the arrival of the proper authorities, to procure also witnesses for the arrest, police constables, and so on. Маврикию Маврикиевичу дали инструкцию: прибыв в Мокрое и не поднимая никакой тревоги, следить за "преступником" неустанно до прибытия надлежащих властей, равно как изготовить понятых, сотских и проч., и проч. Mavriky Mavrikyevitch did as he was told, preserving his incognito, and giving no one but his old acquaintance, Trifon Borissovitch, the slightest hint of his secret business. Так Маврикий Маврикиевич и поступил, сохранил incognito и лишь одного только Трифона Борисовича, старого своего знакомого, отчасти лишь посвятил в тайну дела. He had spoken to him just before Mitya met the landlord in the balcony, looking for him in the dark, and noticed at once a change in Trifon Borissovitch's face and voice. Время это именно совпадало с тем, когда Митя встретил в темноте на галерейке разыскивавшего его хозяина, причем тут же заметил, что у Трифона Борисовича какая-то в лице и в речах вдруг перемена. So neither Mitya nor anyone else knew that he was being watched. The box with the pistols had been carried off by Trifon Borissovitch and put in a suitable place. Таким образом, ни Митя и никто не знали, что за ними наблюдают; ящик же его с пистолетами был давно уже похищен Трифоном Борисовичем и припрятан в укромное место. Only after four o'clock, almost at sunrise, all the officials, the police captain, the prosecutor, the investigating lawyer, drove up in two carriages, each drawn by three horses. И только уже в пятом часу утра, почти на рассвете, прибыло все начальство, исправник, прокурор и следователь, в двух экипажах и на двух тройках. The doctor remained at Fyodor Pavlovitch's to make a post-mortem next day on the body. But he was particularly interested in the condition of the servant, Smerdyakov. Доктор же остался в доме Федора Павловича, имея в предмете сделать наутро вскрытие трупа убитого, но, главное, заинтересовался именно состоянием больного слуги Смердякова: "Such violent and protracted epileptic fits, recurring continually for twenty-four hours, are rarely to be met with, and are of interest to science," he declared enthusiastically to his companions, and as they left they laughingly congratulated him on his find. "Такие ожесточенные и такие длинные припадки падучей, повторяющиеся беспрерывно в течение двух суток, редко встретишь, и это принадлежит науке", - проговорил он в возбуждении отъезжавшим своим партнерам, и те его поздравили, смеясь, с находкой. The prosecutor and the investigating lawyer distinctly remembered the doctor's saying that Smerdyakov could not outlive the night. При сем прокурор и следователь очень хорошо запомнили, что доктор прибавил самым решительным тоном, что Смердяков до утра не доживет. After these long, but I think necessary explanations, we will return to that moment of our tale at which we broke off. Теперь, после долгого, но, кажется, необходимого объяснения мы возвратились именно к тому моменту нашего рассказа, на котором остановили его в предыдущей книге. Chapter 3. III The Sufferings of a Soul The First Ordeal Хождение ДУШИ по мытарствам AND so Mitya sat looking wildly at the people round him, not understanding what was said to him. Итак, Митя сидел и диким взглядом озирал присутствующих, не понимая, что ему говорят. Suddenly he got up, flung up his hands, and shouted aloud: Вдруг он поднялся, вскинул вверх руки и громко прокричал: "I'm not guilty! - Не повинен! I'm not guilty of that blood! В этой крови не повинен! I'm not guilty of my father's blood.... I meant to kill him. But I'm not guilty. В крови отца моего не повинен... Хотел убить, но не повинен! Not I." Не я! But he had hardly said this, before Grushenka rushed from behind the curtain and flung herself at the police captain's feet. Но только что он успел прокричать это, как из-за занавесок выскочила Грушенька и так и рухнулась исправнику прямо в ноги. "It was my fault! Mine! My wickedness!" she cried, in a heart-rending voice, bathed in tears, stretching out her clasped hands towards them. "He did it through me. - Это я, я, окаянная, я виновата! - прокричала она раздирающим душу воплем, вся в слезах, простирая ко всем руки, - это из-за меня он убил!.. I tortured him and drove him to it. Это я его измучила и до того довела! I tortured that poor old man that's dead, too, in my wickedness, and brought him to this! Я и того старичка-покойничка бедного измучила, со злобы моей, и до того довела! It's my fault, mine first, mine most, my fault!" Я виноватая, я первая, я главная, я виноватая! "Yes, it's your fault! - Да, ты виноватая! You're the chief criminal! Ты главная преступница! You fury! You harlot! You're the most to blame!" shouted the police captain, threatening her with his hand. But he was quickly and resolutely suppressed. Ты неистовая, ты развратная, ты главная виноватая, - завопил, грозя ей рукой, исправник, но тут уж его быстро и решительно уняли. The prosecutor positively seized hold of him. Прокурор даже обхватил его руками. "This is absolutely irregular, Mihail Makarovitch!" he cried. "You are positively hindering the inquiry.... You're ruining the case." he almost gasped. - Это уж совсем беспорядок будет, Михаил Макарович, - вскричал он, - вы положительно мешаете следствию... дело портите... - почти задыхался он. "Follow the regular course! Follow the regular course!" cried Nikolay Parfenovitch, fearfully excited too, "otherwise it's absolutely impossible!..." - Меры принять, меры принять, меры принять! -страшно закипятился и Николай Парфенович, -иначе положительно невозможно!.. "Judge us together!" Grushenka cried frantically, still kneeling. "Punish us together. I will go with him now, if it's to death!" -Вместе судите нас! - продолжала исступленно восклицать Грушенька, все еще на коленях. -Вместе казните нас, пойду с ним теперь хоть на смертную казнь! "Grusha, my life, my blood, my holy one!" Mitya fell on his knees beside her and held her tight in his arms. "Don't believe her," he cried, "she's not guilty of anything, of any blood, of anything!" -Груша, жизнь моя, кровь моя, святыня моя!-бросился подле нее на колени и Митя и крепко сжал ее в объятиях. - Не верьте ей, - кричал он, -не виновата она ни в чем, ни в какой крови и ни в чем! He remembered afterwards that he was forcibly dragged away from her by several men, and that she was led out, and that when he recovered himself he was sitting at the table. Он помнил потом, что его оттащили от нее силой несколько человек, а что ее вдруг увели, и что опамятовался он уже сидя за столом. Beside him and behind him stood the men with metal plates. Подле и сзади него стояли люди с бляхами. Facing him on the other side of the table sat Nikolay Parfenovitch, the investigating lawyer. He kept persuading him to drink a little water out of a glass that stood on the table. Напротив него через стол на диване сидел Николай Парфенович, судебный следователь, и все уговаривал его отпить из стоявшего на столе стакана немного воды: "That will refresh you, that will calm you. Be calm, don't be frightened," he added, extremely politely. "Это освежит вас, это вас успокоит, не бойтесь, не беспокойтесь", - прибавлял он чрезвычайно вежливо. Mitya (he remembered it afterwards) became suddenly intensely interested in his big rings, one with an amethyst, and another with a transparent bright yellow stone, of great brilliance. Мите же вдруг, он помнил это, ужасно любопытны стали его большие перстни, один аметистовый, а другой какой-то ярко-желтый, прозрачный и такого прекрасного блеска. And long afterwards he remembered with wonder how those rings had riveted his attention through all those terrible hours of interrogation, so that he was utterly unable to tear himself away from them and dismiss them, as things that had nothing to do with his position. И долго еще он потом с удивлением вспоминал, что эти перстни привлекали его взгляд неотразимо даже во все время этих страшных часов допроса, так что он почему-то все не мог от них оторваться и их забыть, как совершенно неподходящую к его положению вещь. On Mitya's left side, in the place where Maximov had been sitting at the beginning of the evening, the prosecutor was now seated, and on Mitya's right hand, where Grushenka had been, was a rosy-cheeked young man in a sort of shabby hunting-jacket, with ink and paper before him. Налево, сбоку от Мити, на месте, где сидел в начале вечера Максимов, уселся теперь прокурор, а по правую руку Мити, на месте, где была тогда Г рушенька, расположился один румяный молодой человек, в каком-то охотничьем как бы пиджаке, и весьма поношенном, пред которым очутилась чернильница и бумага. This was the secretary of the investigating lawyer, who had brought him with him. Оказалось, что это был письмоводитель следователя, которого привез тот с собою. The police captain was now standing by the window at the other end of the room, beside Kalganov, who was sitting there. Исправник же стоял теперь у окна, в другом конце комнаты, подле Калганова, который тоже уселся на стуле у того же окна. "Drink some water," said the investigating lawyer softly, for the tenth time. - Выпейте воды! - мягко повторил в десятый раз следователь. "I have drunk it, gentlemen, I have... but come gentlemen, crush me, punish me, decide my fate!" cried Mitya, staring with terribly fixed wide-open eyes at the investigating lawyer. -Выпил, господа, выпил... но... что ж, господа, давите, казните, решайте судьбу! - воскликнул Митя со страшно неподвижным выпучившимся взглядом на следователя. "So you positively declare that you are not guilty of the death of your father, Fyodor Pavlovitch?" asked the investigating lawyer, softly but insistently. - Итак, вы положительно утверждаете, что в смерти отца вашего, Федора Павловича, вы не виновны? - мягко, но настойчиво спросил следователь. "I am not guilty. - Не виновен! I am guilty of the blood of another old man, but not of my father's. Виновен в другой крови, в крови другого старика, но не отца моего. And I weep for it! И оплакиваю! I killed, I killed the old man and knocked him down.... But it's hard to have to answer for that murder with another, a terrible murder of which I am not guilty....It's a terrible accusation, gentlemen, a knockdown blow. Убил, убил старика, убил и поверг... Но тяжело отвечать за эту кровь другою кровью, страшною кровью, в которой не повинен... Страшное обвинение, господа, точно по лбу огорошили! But who has killed my father, who has killed him? Но кто же убил отца, кто же убил? Who can have killed him if I didn't? Кто же мог убить, если не я? It's marvellous, extraordinary, impossible." Чудо, нелепость, невозможность!.. "Yes, who can have killed him?" the investigating lawyer was beginning, but Ippolit Kirillovitch, the prosecutor, glancing at him, addressed Mitya. -Да, вот кто мог убить...- начал было следователь, но прокурор Ипполит Кириллович (товарищ прокурора, но и мы будем его называть для краткости прокурором), переглянувшись со следователем, произнес, обращаясь к Мите: "You need not worry yourself about the old servant, Grigory Vasilyevitch. - Вы напрасно беспокоитесь за старика слугу Григория Васильева. He is alive, he has recovered, and in spite of the terrible blows inflicted, according to his own and your evidence, by you, there seems no doubt that he will live, so the doctor says, at least." Узнайте, что он жив, очнулся и, несмотря на тяжкие побои, причиненные ему вами, по его и вашему теперь показанию, кажется, останется жив несомненно, по крайней мере по отзыву доктора. "Alive? -Жив? He's alive?" cried Mitya, flinging up his hands. Так он жив! - завопил вдруг Митя, всплеснув руками. His face beamed. "Lord, I thank Thee for the miracle Thou has wrought for me, a sinner and evildoer. Все лицо его просияло. - Г осподи, благодарю тебя за величайшее чудо, содеянное тобою мне, грешному и злодею, по молитве моей!.. That's an answer to my prayer. I've been praying all night." And he crossed himself three times. Да, да, это по молитве моей, я молился всю ночь!.. - и он три раза перекрестился. He was almost breathless. Он почти задыхался. "So from this Grigory we have received such important evidence concerning you, that-" The prosecutor would have continued, but Mitya suddenly jumped up from his chair. -Так вот от этого-то самого Григория мы и получили столь значительные показания на ваш счет, что... - стал было продолжать прокурор, но Митя вдруг вскочил со стула. "One minute, gentlemen, for God's sake, one minute; I will run to her-" - Одну минуту, господа, ради Бога, одну лишь минутку; я сбегаю к ней... "Excuse me, at this moment it's quite impossible," Nikolay Parfenovitch almost shrieked. He, too, leapt to his feet. - Позвольте! В эту минуту никак нельзя! - даже чуть не взвизгнул Николай Парфенович и тоже вскочил на ноги. Mitya was seized by the men with the metal plates, but he sat down of his own accord.... Митю обхватили люди с бляхами на груди, впрочем он и сам сел на стул... "Gentlemen, what a pity! - Господа, как жаль! I wanted to see her for one minute only; I wanted to tell her that it has been washed away, it has gone, that blood that was weighing on my heart all night, and that I am not a murderer now! Я хотел к ней на одно лишь мгновение... хотел возвестить ей, что смыта, исчезла эта кровь, которая всю ночь сосала мне сердце, и что я уже не убийца! Gentlemen, she is my betrothed!" he said ecstatically and reverently, looking round at them all. "Oh, thank you, gentlemen! Господа, ведь она невеста моя! - восторженно и благоговейно проговорил он вдруг, обводя всех глазами. - О, благодарю вас, господа! Oh, in one minute you have given me new life, new heart!... О, как вы возродили, как вы воскресили меня в одно мгновение!.. That old man used to carry me in his arms, gentlemen. He used to wash me in the tub when I was a baby three years old, abandoned by everyone, he was like a father to me!..." Этот старик - ведь он носил меня на руках, господа, мыл меня в корыте, когда меня трехлетнего ребенка все покинули, был отцом родным!.. "And so you-" the investigating lawyer began. - Итак, вы... - начал было следователь. "Allow me, gentlemen, allow me one minute more," interposed Mitya, putting his elbows on the table and covering his face with his hands. "Let me have a moment to think, let me breathe, gentlemen. - Позвольте, господа, позвольте еще одну минутку, - прервал Митя, поставив оба локтя на стол и закрыв лицо ладонями, - дайте же чуточку сообразиться, дайте вздохнуть, господа. All this is horribly upsetting, horribly. A man is not a drum, gentlemen!" Все это ужасно потрясает, ужасно, не барабанная же шкура человек, господа! "Drink a little more water," murmured Nikolay Parfenovitch. -Вы бы опять водицы... - пролепетал Николай Парфенович. Mitya took his hands from his face and laughed. Митя отнял от лица руки и рассмеялся. His eyes were confident. He seemed completely transformed in a moment. Взгляд его был бодр, он весь как бы изменился в одно мгновение. His whole bearing was changed; he was once more the equal of these men, with all of whom he was acquainted, as though they had all met the day before, when nothing had happened, at some social gathering. Изменился и весь тон его: это сидел уже опять равный всем этим людям человек, всем этим прежним знакомым его, вот точно так, как если бы все они сошлись вчера, когда еще ничего не случилось, где-нибудь в светском обществе. We may note in passing that, on his first arrival, Mitya had been made very welcome at the police captain's, but later, during the last month especially, Mitya had hardly called at all, and when the police captain met him, in the street, for instance, Mitya noticed that he frowned and only bowed out of politeness. Заметим, однако, кстати, что у исправника Митя, в начале его прибытия к нам, был принят радушно, но потом, в последний месяц особенно, Митя почти не посещал его, а исправник, встречаясь с ним, на улице например, сильно хмурился и только лишь из вежливости отдавал поклон, что очень хорошо заприметил Митя. His acquaintance with the prosecutor was less intimate, though he sometimes paid his wife, a nervous and fanciful lady, visits of politeness, without quite knowing why, and she always received him graciously and had, for some reason, taken an interest in him up to the last. С прокурором был знаком еще отдаленнее, но к супруге прокурора, нервной и фантастической даме, иногда хаживал с самыми почтительными, однако, визитами, и даже сам не совсем понимая, зачем к ней ходит, и она всегда ласково его принимала, почему-то интересуясь им до самого последнего времени. He had not had time to get to know the investigating lawyer, though he had met him and talked to him twice, each time about the fair sex. Со следователем же познакомиться еще не успел, но, однако, встречал и его и даже говорил с ним раз или два, оба раза о женском поле. "You're a most skilful lawyer, I see, Nikolay Parfenovitch," cried Mitya, laughing gaily, "but I can help you now. - Вы, Николай Парфеныч, искуснейший, как я вижу, следователь, - весело рассмеялся вдруг Митя, - но я вам теперь сам помогу. Oh, gentlemen, I feel like a new man, and don't be offended at my addressing you so simply and directly. О господа, я воскрешен... и не претендуйте на меня, что я так запросто и так прямо к вам обращаюсь. I'm rather drunk, too, I'll tell you that frankly. К тому же я немного пьян, я это вам скажу откровенно. I believe I've had the honour and pleasure of meeting you, Nikolay Parfenovitch, at my kinsman Miusov's. Gentlemen, gentlemen, I don't pretend to be on equal terms with you. I understand, of course, in what character I am sitting before you. Я, кажется, имел честь... честь и удовольствие встречать вас, Николай Парфеныч, у родственника моего Миусова... Господа, господа, я не претендую на равенство, я ведь понимаю же, кто я такой теперь пред вами сижу. Oh, of course, there's a horrible suspicion... hanging over me... if Grigory has given evidence.... A horrible suspicion! На мне лежит... если только показания на меня дал Григорий... то лежит - о, конечно, уж лежит -страшное подозрение! It's awful, awful, I understand that! Ужас, ужас - я ведь понимаю же это! But to business, gentlemen, I am ready, and we will make an end of it in one moment; for, listen, listen, gentlemen! Но к делу, господа, я готов, и мы это в один миг теперь и покончим, потому что, послушайте, послушайте, господа. Since I know I'm innocent, we can put an end to it in a minute. Ведь если я знаю, что я не виновен, то уж, конечно, в один миг покончим! Can't we? Так ли? Can't we?" Так ли? Mitya spoke much and quickly, nervously and effusively, as though he positively took his listeners to be his best friends. Митя говорил скоро и много, нервно и экспансивно и как бы решительно принимая своих слушателей за лучших друзей своих. "So, for the present, we will write that you absolutely deny the charge brought against you," said Nikolay Parfenovitch, impressively, and bending down to the secretary he dictated to him in an undertone what to write. - Итак, мы пока запишем, что вы отвергаете взводимое на вас обвинение радикально, -внушительно проговорил Николай Парфенович и, повернувшись к писарю, вполголоса продиктовал ему, что надо записать. "Write it down? - Записывать? You want to write that down? Вы хотите это записывать? Well, write it; I consent, I give my full consent, gentlemen, only... do you see?... Stay, stay, write this. Что ж, записывайте, я согласен, даю полное мое согласие, господа... Только видите... Стойте, стойте, запишите так: Of disorderly conduct I am guilty, of violence on a poor old man I am guilty. "В буйстве он виновен, в тяжких побоях, нанесенных бедному старику, виновен". And there is something else at the bottom of my heart, of which I am guilty, too but that you need not write down" (he turned suddenly to the secretary); "that's my personal life, gentlemen, that doesn't concern you, the bottom of my heart, that's to say.... But of the murder of my old father I'm not guilty. Ну там еще про себя, внутри, в глубине сердца своего виновен - но это уж не надо писать, -повернулся он вдруг к писарю, - это уже моя частная жизнь, господа, это уже вас не касается, эти глубины-то сердца то есть... Но в убийстве старика отца - не виновен! That's a wild idea. Это дикая мысль! It's quite a wild idea!... Это совершенно дикая мысль!.. I will prove you that and you'll be convinced directly.... Я вам докажу, и вы убедитесь мгновенно. You will laugh, gentlemen. You'll laugh yourselves at your suspicion!..." Вы будете смеяться, господа, сами будете хохотать над вашим подозрением!.. "Be calm, Dmitri Fyodorovitch," said the investigating lawyer evidently trying to allay Mitya's excitement by his own composure. "Before we go on with our inquiry, I should like, if you will consent to answer, to hear you confirm the statement that you disliked your father, Fyodor Pavlovitch, that you were involved in continual disputes with him. Here at least, a quarter of an hour ago, you exclaimed that you wanted to kill him: - Успокойтесь, Дмитрий Федорович, - напомнил следователь, как бы, видимо, желая победить исступленного своим спокойствием. - Прежде чем будем продолжать допрос, я бы желал, если вы только согласитесь ответить, слышать от вас подтверждение того факта, что, кажется, вы не любили покойного Федора Павловича, были с ним в какой-то постоянной ссоре... Здесь, по крайней мере, четверть часа назад, вы, кажется, изволили произнести, что даже хотели убить его: ' I didn't kill him,' you said,'but I wanted to kill him.'" "Не убил, - воскликнули вы, - но хотел убить!" "Did I exclaim that? - Я это воскликнул? Ach, that may be so, gentlemen! Ох, это может быть, господа! Yes, unhappily, I did want to kill him... many times I wanted to... unhappily, unhappily!" Да, к несчастию, я хотел убить его, много раз хотел... к несчастию, к несчастию! "You wanted to. - Хотели. Would you consent to explain what motives precisely led you to such a sentiment of hatred for your parent?" Не согласитесь ли вы объяснить, какие, собственно, принципы руководствовали вас в такой ненависти к личности вашего родителя? "What is there to explain, gentlemen?" Mitya shrugged his shoulders sullenly, looking down. "I have never concealed my feelings. All the town knows about it- everyone knows in the tavern. - Что ж объяснять, господа! - угрюмо вскинул плечами Митя, потупясь. - Я ведь не скрывал моих чувств, весь город об этом знает - знают все в трактире. Only lately I declared them in Father Zossima's cell. And the very same day, in the evening I beat my father. I nearly killed him, and I swore I'd come again and kill him, before witnesses.... Oh, a thousand witnesses! Еще недавно в монастыре заявил в келье старца Зосимы... В тот же день, вечером, бил и чуть не убил отца и поклялся, что опять приду и убью, при свидетелях... О, тысяча свидетелей! I've been shouting it aloud for the last month, anyone can tell you that!... Весь месяц кричал, все свидетели!.. The fact stares you in the face, it speaks for itself, it cries aloud, but feelings, gentlemen, feelings are another matter. Факт налицо, факт говорит, кричит, но - чувства, господа, чувства, это уж другое. You see, gentlemen"- Mitya frowned- "it seemed to me that about feelings you've no right to question me. Видите, господа, - нахмурился Митя, - мне кажется, что про чувства вы не имеете права меня спрашивать. I know that you are bound by your office, I quite understand that, but that's my affair, my private, intimate affair, yet... since I haven't concealed my feelings in the past... in the tavern, for instance, I've talked to everyone, so... so I won't make a secret of it now. Вы хоть и облечены, я понимаю это, но это дело мое, мое внутреннее дело, интимное, но... так как я уж не скрывал моих чувств прежде... в трактире, например, и говорил всем и каждому, то... то не сделаю и теперь из этого тайны. You see, I understand, gentlemen, that there are terrible facts against me in this business. I told everyone that I'd kill him, and now, all of a sudden, he's been killed. So it must have been me! Видите, господа, я ведь понимаю, что в этом случае на меня улики страшные: всем говорил, что его убью, а вдруг его и убили: как же не я в таком случае? Ha ha! Ха-ха! I can make allowances for you, gentlemen, I can quite make allowances. Я вас извиняю, господа, вполне извиняю. I'm struck all of a heap myself, for who can have murdered him, if not I? Я ведь и сам поражен до эпидермы, потому что кто ж его убил, наконец, в таком случае, если не я? That's what it comes to, isn't it? Ведь не правда ли? If not I, who can it be, who? Если не я, так кто же, кто же? Gentlemen, I want to know, I insist on knowing!" he exclaimed suddenly. "Where was he murdered? Господа, - вдруг воскликнул он, - я хочу знать, я даже требую от вас, господа: где он убит? How was he murdered? How, and with what? Как он убит, чем и как? Tell me," he asked quickly, looking at the two lawyers. Скажите мне, - быстро спросил он, обводя прокурора и следователя глазами. "We found him in his study, lying on his back on the floor, with his head battered in," said the prosecutor. - Мы нашли его лежащим на полу, навзничь, в своем кабинете, с проломленною головой, -проговорил прокурор. "That's horrible!" Mitya shuddered and, putting his elbows on the table, hid his face in his right hand. - Страшно это, господа! - вздрогнул вдруг Митя и, облокотившись на стол, закрыл лицо правою рукой. "We will continue," interposed Nikolay Parfenovitch. "So what was it that impelled you to this sentiment of hatred? - Мы будем продолжать, - прервал Николай Парфенович. - Итак, что же тогда руководило вас в ваших чувствах ненависти? You have asserted in public, I believe, that it was based upon jealousy?" Вы, кажется, заявляли публично, что чувство ревности? "Well, yes, jealousy. not only jealousy." - Ну да, ревность, и не одна только ревность. "Disputes about money?" - Споры из-за денег? "Yes, about money, too." - Ну да, и из-за денег. "There was a dispute about three thousand roubles, I think, which you claimed as part of your inheritance?" - Кажется, спор был в трех тысячах, будто бы недоданных вам по наследству. "Three thousand! - Какое трех! More, more," cried Mitya hotly; "more than six thousand, more than ten, perhaps. Больше, больше, - вскинулся Митя, - больше шести, больше десяти может быть. I told everyone so, shouted it at them. Я всем говорил, всем кричал! But I made up my mind to let it go at three thousand. Но я решился, уж так и быть, помириться на трех тысячах. I was desperately in need of that three thousand... so the bundle of notes for three thousand that I knew he kept under his pillow, ready for Grushenka, I considered as simply stolen from me. Yes, gentlemen, I looked upon it as mine, as my own property..." Мне до зарезу нужны были эти три тысячи... так что тот пакет с тремя тысячами, который, я знал, у него под подушкой, приготовленный для Грушеньки, я считал решительно как бы у меня украденным, вот что, господа, считал своим, все равно как моею собственностью... The prosecutor looked significantly at the investigating lawyer, and had time to wink at him on the sly. Прокурор значительно переглянулся со следователем и успел незаметно мигнуть ему. "We will return to that subject later," said the lawyer promptly. "You will allow us to note that point and write it down; that you looked upon that money as your own property?" - Мы к этому предмету еще возвратимся, -проговорил тотчас следователь, - вы же позволите нам теперь отметить и записать именно этот пунктик: что вы считали эти деньги, в том конверте, как бы за свою собственность. "Write it down, by all means. I know that's another fact that tells against me, but I'm not afraid of facts and I tell them against myself. - Пишите, господа, я ведь понимаю же, что это опять-таки на меня улика, но я не боюсь улик и сам говорю на себя. Do you hear? Слышите, сам! Do you know, gentlemen, you take me for a different sort of man from what I am," he added, suddenly gloomy and dejected. "You have to deal with a man of honour, a man of the highest honour; above all don't lose sight of it- a man who's done a lot of nasty things, but has always been, and still is, honourable at bottom, in his inner being. I don't know how to express it. That's just what's made me wretched all my life, that I yearned to be honourable, that I was, so to say, a martyr to a sense of honour, seeking for it with a lantern, with the lantern of Diogenes, and yet all my life I've been doing filthy things like all of us, gentlemen... that is like me alone. That was a mistake, like me alone, me alone!... Видите, господа, вы, кажется, принимаете меня совсем за иного человека, чем я есть, - прибавил он вдруг мрачно и грустно. - С вами говорит благородный человек, благороднейшее лицо, главное, - этого не упускайте из виду - человек, наделавший бездну подлостей, но всегда бывший и остававшийся благороднейшим существом, как существо, внутри, в глубине, ну, одним словом, я не умею выразиться... Именно тем-то и мучился всю жизнь, что жаждал благородства, был, так сказать, страдальцем благородства и искателем его с фонарем, с Диогеновым фонарем, а между тем всю жизнь делал одни только пакости, как и все мы, господа... то есть, как я один, господа, не все, а я один, я ошибся, один, один!.. Gentlemen, my head aches..." His brows contracted with pain. "You see, gentlemen, I couldn't bear the look of him, there was something in him ignoble, impudent, trampling on everything sacred, something sneering and irreverent, loathsome, loathsome. Господа, у меня голова болит, - страдальчески поморщился он, - видите, господа, мне не нравилась его наружность, что-то бесчестное, похвальба и попирание всякой святыни, насмешка и безверие, гадко, гадко! But now that he's dead, I feel differently." Но теперь, когда уж он умер, я думаю иначе. "How do you mean?" - Как это иначе? "I don't feel differently, but I wish I hadn't hated him so." - Не иначе, но я жалею, что так его ненавидел. "You feel penitent?" - Чувствуете раскаяние? "No, not penitent, don't write that. - Нет, не то чтобы раскаяние, этого не записывайте. I'm not much good myself; I'm not very beautiful, so I had no right to consider him repulsive. That's what I mean. Сам-то я нехорош, господа, вот что, сам-то я не очень красив, а потому права не имел и его считать отвратительным, вот что! Write that down, if you like." Это, пожалуй, запишите. Saying this Mitya became very mournful. Проговорив это, Митя стал вдруг чрезвычайно грустен. He had grown more and more gloomy as the inquiry continued. Уже давно постепенно с ответами на вопросы следователя он становился все мрачнее и мрачнее. At that moment another unexpected scene followed. И вдруг как раз в это мгновение разразилась опять неожиданная сцена. Though Grushenka had been removed, she had not been taken far away, only into the room next but one from the blue room, in which the examination was proceeding. Дело в том, что Г рушеньку хоть давеча и удалили, но увели не очень далеко, всего только в третью комнату от той голубой комнаты, в которой происходил теперь допрос. It was a little room with one window, next beyond the large room in which they had danced and feasted so lavishly. Это была маленькая комнатка в одно окно, сейчас за тою большою комнатой, в которой ночью танцевали и шел пир горой. She was sitting there with no one by her but Maximov, who was terribly depressed, terribly scared, and clung to her side, as though for security. Там сидела она, а с ней пока один только Максимов, ужасно пораженный, ужасно струсивший и к ней прилепившийся, как бы ища около нее спасения. At their door stood one of the peasants with a metal plate on his breast. У ихней двери стоял какой-то мужик с бляхой на груди. Grushenka was crying, and suddenly her grief was too much for her, she jumped up, flung up her arms and, with a loud wail of sorrow, rushed out of the room to him, to her Mitya, and so unexpectedly that they had not time to stop her. Грушенька плакала, и вот вдруг, когда горе уж слишком подступило к душе ее, она вскочила, всплеснула руками и, прокричав громким воплем: "Горе мое, горе!", бросилась вон из комнаты к нему, к своему Мите, и так неожиданно, что ее никто не успел остановить. Mitya, hearing her cry, trembled, jumped up, and with a yell rushed impetuously to meet her, not knowing what he was doing. Митя же, заслышав вопль ее, так и задрожал, вскочил, завопил и стремглав бросился к ней навстречу, как бы не помня себя. But they were not allowed to come together, though they saw one another. Но им опять сойтись не дали, хотя они уже увидели друг друга. He was seized by the arms. He struggled, and tried to tear himself away. It took three or four men to hold him. Его крепко схватили за руки: он бился, рвался, понадобилось троих или четверых, чтобы удержать его. She was seized too, and he saw her stretching out her arms to him, crying aloud as they carried her away. Схватили и ее, и он видел, как она с криком простирала к нему руки, когда ее увлекали. When the scene was over, he came to himself again, sitting in the same place as before, opposite the investigating lawyer, and crying out to them: Когда кончилась сцена, он опомнился опять на прежнем месте, за столом, против следователя, и выкрикивал, обращаясь к ним: "What do you want with her? - Что вам в ней? Why do you torment her? Зачем вы ее мучаете? She's done nothing, nothing! Она невинна, невинна!.. The lawyers tried to soothe him. Его уговаривали прокурор и следователь. About ten minutes passed like this. At last Mihail Makarovitch, who had been absent, came hurriedly into the room, and said in a loud and excited voice to the prosecutor: Так прошло некоторое время, минут десять; наконец в комнату поспешно вошел отлучившийся было Михаил Макарович и громко, в возбуждении, проговорил прокурору: "She's been removed, she's downstairs. Will you allow me to say one word to this unhappy man, gentlemen? - Она удалена, она внизу, не позволите ли мне сказать, господа, всего одно слово этому несчастному человеку? In your presence, gentlemen, in your presence." При вас, господа, при вас! "By all means, Mihail Makarovitch," answered the investigating lawyer. "In the present case we have nothing against it." - Сделайте милость, Михаил Макарович, - ответил следователь, - в настоящем случае мы не имеем ничего сказать против. "Listen, Dmitri Fyodorovitch, my dear fellow," began the police captain, and there was a look of warm, almost fatherly, feeling for the luckless prisoner on his excited face. "I took your Agrafena Alexandrovna downstairs myself, and confided her to the care of the landlord's daughters, and that old fellow Maximov is with her all the time. And I soothed her, do you hear? I soothed and calmed her. I impressed on her that you have to clear yourself, so she mustn't hinder you, must not depress you, or you may lose your head and say the wrong thing in your evidence. - Дмитрий Федорович, слушай, батюшка, - начал, обращаясь к Мите, Михаил Макарович, и все взволнованное лицо его выражало горячее отеческое почти сострадание к несчастному, - я твою Аграфену Александровну отвел вниз сам и передал хозяйским дочерям, и с ней там теперь безотлучно этот старичок Максимов, и я ее уговорил, слышь ты? - уговорил и успокоил, внушил, что тебе надо же оправдаться, так чтоб она не мешала, чтоб не нагоняла на тебя тоски, не то ты можешь смутиться и на себя неправильно показать, понимаешь? In fact, I talked to her and she understood. Ну, одним словом, говорил, и она поняла. She's a sensible girl, my boy, a good-hearted girl, she would have kissed my old hands, begging help for you. Она, брат, умница, она добрая, она руки у меня, старого, полезла было целовать, за тебя просила. She sent me herself, to tell you not to worry about her. And I must go, my dear fellow, I must go and tell her that you are calm and comforted about her. Сама послала меня сюда сказать тебе, чтоб ты за нее был спокоен, да и надо, голубчик, надо, чтоб я пошел и сказал ей, что ты спокоен и за нее утешен. And so you must be calm, do you understand? Итак, успокойся, пойми ты это. I was unfair to her; she is a Christian soul, gentlemen, yes, I tell you, she's a gentle soul, and not to blame for anything. Я пред ней виноват, она христианская душа, да, господа, это кроткая душа и ни в чем не повинная. So what am I to tell her, Dmitri Fyodorovitch? Will you sit quiet or not?" Так как же ей сказать, Дмитрий Федорович, будешь сидеть спокоен аль нет? The good-natured police captain said a great deal that was irregular, but Grushenka's suffering, a fellow creature's suffering, touched his good-natured heart, and tears stood in his eyes. Добряк наговорил много лишнего, но горе Грушеньки, горе человеческое, проникло в его добрую душу, и даже слезы стояли в глазах его. Mitya jumped up and rushed towards him. Митя вскочил и бросился к нему. "Forgive me, gentlemen, oh, allow me, allow me!" he cried. "You've the heart of an angel, an angel, Mihail Makarovitch, I thank you for her. -Простите, господа, позвольте, о, позвольте!-вскричал он, - ангельская, ангельская вы душа, Михаил Макарович, благодарю за нее! I will, I will be calm, cheerful, in fact. Tell her, in the kindness of your heart, that I am cheerful, quite cheerful, that I shall be laughing in a minute, knowing that she has a guardian angel like you. Буду, буду спокоен, весел буду, передайте ей по безмерной доброте души вашей, что я весел, весел, смеяться даже начну сейчас, зная, что с ней такой ангел-хранитель, как вы. I shall have done with all this directly, and as soon as I'm free, I'll be with her, she'll see, let her wait. Сейчас все покончу и только что освобожусь, сейчас и к ней, она увидит, пусть ждет! Gentlemen," he said, turning to the two lawyers, now I'll open my whole soul to you; I'll pour out everything. We'll finish this off directly, finish it off gaily. We shall laugh at it in the end, shan't we? Господа, - оборотился он вдруг к прокурору и следователю, - теперь всю вам душу мою открою, всю изолью, мы это мигом покончим, весело покончим - под конец ведь будем же смеяться, будем? But gentlemen, that woman is the queen of my heart. Но, господа, эта женщина - царица души моей! Oh, let me tell you that. That one thing I'll tell you now.... I see I'm with honourable men. She is my light, she is my holy one, and if only you knew! О, позвольте мне это сказать, это-то я уж вам открою... Я ведь вижу же, что я с благороднейшими людьми: это свет, это святыня моя, и если б вы только знали! Did you hear her cry, Слышали ее крики: ' I'll go to death with you'? "С тобой хоть на казнь!" And what have I, a penniless beggar, done for her? Why such love for me? How can a clumsy, ugly brute like me, with my ugly face, deserve such love, that she is ready to go to exile with me? А что я ей дал, я, нищий, голяк, за что такая любовь ко мне, стою ли я, неуклюжая, позорная тварь и с позорным лицом, такой любви, чтоб со мной ей в каторгу идти? And how she fell down at your feet for my sake, just now!... and yet she's proud and has done nothing! За меня в ногах у вас давеча валялась, она, гордая и ни в чем не повинная! How can I help adoring her, how can I help crying out and rushing to her as I did just now? Как же мне не обожать ее, не вопить, не стремиться к ней, как сейчас? Gentlemen, forgive me! О господа, простите! But now, now I am comforted." Но теперь, теперь я утешен! And he sank back in his chair and, covering his face with his hands, burst into tears. И он упал на стул и, закрыв обеими ладонями лицо, навзрыд заплакал. But they were happy tears. Но это были уже счастливые слезы. He recovered himself instantly. Он мигом опомнился. The old police captain seemed much pleased, and the lawyers also. They felt that the examination was passing into a new phase. Старик исправник был очень доволен, да, кажется, и юристы тоже: они почувствовали, что допрос вступит сейчас в новый фазис. When the police captain went out, Mitya was positively gay. Проводив исправника, Митя просто повеселел. "Now, gentlemen, I am at your disposal, entirely at your disposal. - Ну, господа, теперь ваш, ваш вполне. And if it were not for all these trivial details, we should understand one another in a minute. И... если б только не все эти мелочи, то мы бы сейчас же и сговорились. I'm at those details again. Я опять про мелочи. I'm at your disposal, gentlemen, but I declare that we must have mutual confidence, you in me and I in you, or there'll be no end to it. Я ваш, господа, но, клянусь, нужно взаимное доверие - ваше ко мне и мое к вам, - иначе мы никогда не покончим. I speak in your interests. Для вас же говорю. To business, gentlemen, to business, and don't rummage in my soul; don't tease me with trifles, but only ask me about facts and what matters, and I will satisfy you at once. К делу, господа, к делу, и, главное, не ройтесь вы так в душе моей, не терзайте ее пустяками, а спрашивайте одно только дело и факты, и я вас сейчас же удовлетворю. And damn the details!" А мелочи к черту! So spoke Mitya. Так восклицал Митя. The interrogation began again. Допрос начался вновь. Chapter 4. IV The Second Ordeal Мытарство второе "YOU don't know how you encourage us, Dmitri Fyodorovitch, by your readiness to answer," said Nikolay Parfenovitch, with an animated air, and obvious satisfaction beaming in his very prominent, short-sighted, light grey eyes, from which he had removed his spectacles a moment before. "And you have made a very just remark about the mutual confidence, without which it is sometimes positively impossible to get on in cases of such importance, if the suspected party really hopes and desires to defend himself and is in a position to do so. - Вы не поверите, как вы нас самих ободряете, Дмитрий Федорович, вашею этою готовностью... -заговорил Николай Парфенович с оживленным видом и с видимым удовольствием, засиявшим в больших светло-серых навыкате, очень близоруких впрочем, глазах его, с которых он за минуту пред тем снял очки.- И вы справедливо сейчас заметили насчет этой взаимной нашей доверенности, без которой иногда даже и невозможно в подобной важности делах, в том случае и смысле, если подозреваемое лицо действительно желает, надеется и может оправдать себя. We on our side, will do everything in our power, and you can see for yourself how we are conducting the case. You approve, Ippolit Kirillovitch?" He turned to the prosecutor. С нашей стороны мы употребим все, что от нас зависит, и вы сами могли видеть даже и теперь, как мы ведем это дело... Вы одобряете, Ипполит Кириллович? - обратился он вдруг к прокурору. "Oh, undoubtedly," replied the prosecutor. His tone was somewhat cold, compared with Nikolay Parfenovitch's impulsiveness. - О, без сомнения, - одобрил прокурор, хотя и несколько суховато сравнительно с порывом Николая Парфеновича. I will note once for all that Nikolay Parfenovitch, who had but lately arrived among us, had from the first felt marked respect for Ippolit Kirillovitch, our prosecutor, and had become almost his bosom friend. Замечу раз навсегда: новоприбывший к нам Николай Парфенович, с самого начала своего у нас поприща, почувствовал к нашему Ипполиту Кирилловичу, прокурору, необыкновенное уважение и почти сердцем сошелся с ним. He was almost the only person who put implicit faith in Ippolit Kirillovitch's extraordinary talents as a psychologist and orator and in the justice of his grievance. Это был почти единственный человек, который безусловно поверил в необычайный психологический и ораторский талант нашего "обиженного по службе" Ипполита Кирилловича и вполне верил и в то, что тот обижен. He had heard of him in Petersburg. О нем слышал он еще в Петербурге. On the other hand, young Nikolay Parfenovitch was the only person in the whole world whom our "unappreciated" prosecutor genuinely liked. Зато в свою очередь молоденький Николай Парфенович оказался единственным тоже человеком в целом мире, которого искренно полюбил наш "обиженный" прокурор. On their way to Mokroe they had time to come to an understanding about the present case. And now as they sat at the table, the sharp-witted junior caught and interpreted every indication on his senior colleague's face- half a word, a glance, or a wink. Дорогой сюда они успели кое в чем сговориться и условиться насчет предстоящего дела и теперь, за столом, востренький ум Николая Парфеновича схватывал на лету и понимал всякое указание, всякое движение в лице своего старшего сотоварища, с полуслова, со взгляда, с подмига глазком. "Gentlemen, only let me tell my own story and don't interrupt me with trivial questions and I'll tell you everything in a moment," said Mitya excitedly. - Господа, предоставьте мне только самому рассказать и не перебивайте пустяками, и я вам мигом все изложу, - кипятился Митя. "Excellent! - Прекрасно-с. Thank you. Благодарю вас. But before we proceed to listen to your communication, will you allow me to inquire as to another little fact of great interest to us? I mean the ten roubles you borrowed yesterday at about five o'clock on the security of your pistols, from your friend, Pyotr Ilyitch Perhotin." Но прежде чем перейдем к выслушанию вашего сообщения, вы бы позволили мне только констатировать еще один фактик, для нас очень любопытный, именно о тех десяти рублях, которые вы вчера, около пяти часов, взяли взаймы под заклад пистолетов ваших у приятеля вашего Петра Ильича Перхотина. "I pledged them, gentlemen. I pledged them for ten roubles. What more? - Заложил, господа, заложил, за десять рублей, и что ж дальше? That's all about it. As soon as I got back to town I pledged them." Вот и все, как только воротился в город с дороги, так и заложил. "You got back to town? - А вы воротились с дороги? Then you had been out of town?" Вы ездили за город? "Yes, I went a journey of forty versts into the country. Didn't you know?" - Ездил, господа, за сорок верст ездил, а вы и не знали? The prosecutor and Nikolay Parfenovitch exchanged glances. Прокурор и Николай Парфенович переглянулись. "Well, how would it be if you began your story with a systematic description of all you did yesterday, from the morning onwards? - И вообще, если бы вы начали вашу повесть со систематического описания всего вашего вчерашнего дня с самого утра? Allow us, for instance, to inquire why you were absent from the town, and just when you left and when you came back- all those facts." Позвольте, например, узнать: зачем вы отлучались из города и когда именно поехали и приехали... и все эти факты... "You should have asked me like that from the beginning," cried Mitya, laughing aloud, "and, if you like, we won't begin from yesterday, but from the morning of the day before; then you'll understand how, why, and where I went. - Так вы бы так и спросили с самого начала, -громко рассмеялся Митя, - и если хотите, то дело надо начать не со вчерашнего, а с третьеводнишнего дня, с самого утра, тогда и поймете, куда, как и почему я пошел и поехал. I went the day before yesterday, gentlemen, to a merchant of the town, called Samsonov, to borrow three thousand roubles from him on safe security. It was a pressing matter, gentlemen, it was a sudden necessity." Пошел я, господа, третьего дня утром к здешнему купчине Самсонову занимать у него три тысячи денег под вернейшее обеспечение, - это вдруг приспичило, господа, вдруг приспичило... "Allow me to interrupt you," the prosecutor put in politely. "Why were you in such pressing need for just that sum, three thousand?" - Позвольте прервать вас, - вежливо перебил прокурор, - почему вам так вдруг понадобилась, и именно такая сумма, то есть в три тысячи рублей? "Oh, gentlemen, you needn't go into details, how, when and why, and why just so much money, and not so much, and all that rigmarole. Why, it'll run to three volumes, and then you'll want an epilogue!" - Э, господа, не надо бы мелочи: как, когда и почему, и почему именно денег столько, а не столько, и вся эта гамазня... ведь эдак в трех томах не упишешь, да еще эпилог потребуется! Mitya said all this with the good-natured but impatient familiarity of a man who is anxious to tell the whole truth and is full of the best intentions. Все это проговорил Митя с добродушною, но нетерпеливою фамильярностью человека, желающего сказать всю истину и исполненного самыми добрыми намерениями. "Gentlemen!"- he corrected himself hurriedly- "don't be vexed with me for my restiveness, I beg you again. Believe me once more, I feel the greatest respect for you and understand the true position of affairs. - Господа, - как бы спохватился он вдруг, - вы на меня не ропщите за мою брыкливость, опять прошу: поверьте еще раз, что я чувствую полную почтительность и понимаю настоящее положение дела. Don't think I'm drunk. Не думайте, что и пьян. I'm quite sober now. Я уж теперь отрезвился. And, besides, being drunk would be no hindrance. Да и что пьян не мешало бы вовсе. It's with me, you know, like the saying: У меня ведь как: 'When he is sober, he is a fool; when he is drunk, he is a wise man.' Отрезвел, поумнел - стал глуп, □ □ Напился, оглупел - стал умен. Ha ha! Ха-ха! But I see, gentlemen, it's not the proper thing to make jokes to you, till we've had our explanation, I mean. А впрочем, я вижу, господа, что мне пока еще неприлично острить пред вами, пока то есть не объяснимся. And I've my own dignity to keep up, too. Позвольте наблюсти и собственное достоинство. I quite understand the difference for the moment. I am, after all, in the position of a criminal, and so, far from being on equal terms with you. And it's your business to watch me. I can't expect you to pat me on the head for what I did to Grigory, for one can't break old men's heads with impunity. I suppose you'll put me away for him for six months, or a year perhaps, in a house of correction. I don't know what the punishment is- but it will be without loss of the rights of my rank, without loss of my rank, won't it? Понимаю же я теперешнюю разницу: ведь я все-таки пред вами преступник сижу, как, стало быть, в высшей степени неровня, а вам поручено меня наблюдать: не погладите же вы меня по головке за Григория, нельзя же в самом деле безнаказанно головы ломать старикам, ведь упрячете же вы меня за него по суду, ну на полгода, ну на год в смирительный, не знаю, как там у вас присудят, хотя и без лишения прав, ведь без лишения прав, прокурор? So you see, gentlemen, I understand the distinction between us.... But you must see that you could puzzle God Himself with such questions. 'How did you step? Where did you step? When did you step? And on what did you step?' Ну так вот, господа, понимаю же я это различие... Но согласитесь и в том, что ведь вы можете самого Бога сбить с толку такими вопросами: где ступил, как ступил, когда ступил и во что ступил? I shall get mixed up, if you go on like this, and you will put it all down against me. And what will that lead to? Ведь я собьюсь, если так, а вы сейчас лыко в строку и запишете, и что ж выйдет? To nothing! Ничего не выйдет! And even if it's nonsense I'm talking now, let me finish, and you, gentlemen, being men of honour and refinement, will forgive me! Да наконец, если уж я начал теперь врать, то и докончу, а вы, господа, как высшего образования и благороднейшие люди, меня простите. I'll finish by asking you, gentlemen, to drop that conventional method of questioning. I mean, beginning from some miserable trifle, how I got up, what I had for breakfast, how I spat, and where I spat, and so distracting the attention of the criminal, suddenly stun him with an overwhelming question, Именно закончу просьбой: разучитесь вы, господа, этой казенщине допроса, то есть сперва-де, видите ли, начинай с чего-нибудь мизерного, с ничтожного: как, дескать, встал, что съел, как плюнул, и, "усыпив внимание преступника", вдруг накрывай его ошеломляющим вопросом: 'Whom did you murder? Whom did you rob?' "Кого убил, кого обокрал?" Ha-ha! Ха-ха! That's your regulation method, that's where all your cunning comes in. Ведь вот ваша казенщина, это ведь у вас правило, вот на чем вся ваша хитрость-то зиждется! You can put peasants off their guard like that, but not me. Да ведь это вы мужиков усыпляйте подобными хитростями, а не меня. I know the tricks. I've been in the service, too. Ha ha ha! Я ведь понимаю дело, сам служил, ха-ха-ха! You're not angry, gentlemen? You forgive my impertinence?" he cried, looking at them with a good-nature that was almost surprising. "It's only Mitya Karamazov, you know, so you can overlook it. It would be inexcusable in a sensible man; but you can forgive it in Mitya. Не сердитесь, господа, прощаете дерзость? -крикнул он, смотря на них с удивительным почти добродушием. - Ведь Митька Карамазов сказал, стало быть, можно и извинить, потому умному человеку не извинительно, а Митьке извинительно! Ha ha!" Ха-ха! Nikolay Parfenovitch listened, and laughed too. Николай Парфенович слушал и тоже смеялся. Though the prosecutor did not laugh, he kept his eyes fixed keenly on Mitya, as though anxious not to miss the least syllable, the slightest movement, the smallest twitch of any feature of his face. Прокурор хоть и не смеялся, но зорко, не спуская глаз, разглядывал Митю, как бы не желая упустить ни малейшего словечка, ни малейшего движения его, ни малейшего сотрясения малейшей черточки в лице его. "That's how we have treated you from the beginning," said Nikolay Parfenovitch, still laughing. "We haven't tried to put you out by asking how you got up in the morning and what you had for breakfast. We began, indeed, with questions of the greatest importance." - Мы, однако, так и начали с вами первоначально, - отозвался, все продолжая смеяться, Николай Парфенович, - что не стали сбивать вас вопросами: как вы встали поутру и что скушали, а начали даже со слишком существенного. "I understand. I saw it and appreciated it, and I appreciate still more your present kindness to me, an unprecedented kindness, worthy of your noble hearts. - Понимаю, понял и оценил, и еще более ценю настоящую вашу доброту со мной, беспримерную, достойную благороднейших душ. We three here are gentlemen and let everything be on the footing of mutual confidence between educated, well-bred people, who have the common bond of noble birth and honour. Мы тут трое сошлись люди благородные, и пусть все у нас так и будет на взаимном доверии образованных и светских людей, связанных дворянством и честью. In any case, allow me to look upon you as my best friends at this moment of my life, at this moment when my honour is assailed. Во всяком случае, позвольте мне считать вас за лучших друзей моих в эту минуту жизни моей, в эту минуту унижения чести моей! That's no offence to you, gentlemen, is it?" Ведь не обидно это вам, господа, не обидно? On the contrary. You've expressed all that so well, Dmitri Fyodorovitch," Nikolay Parfenovitch answered with dignified approbation. - Напротив, вы все это так прекрасно выразили, Дмитрий Федорович, - важно и одобрительно согласился Николай Парфенович. "And enough of those trivial questions, gentlemen, all those tricky questions! cried Mitya enthusiastically. "Or there's simply no knowing where we shall get to! Is there?" - А мелочи, господа, все эти крючкотворные мелочи прочь, - восторженно воскликнул Митя, -а то это просто выйдет черт знает что, ведь не правда ли? "I will follow your sensible advice entirely," the prosecutor interposed, addressing Mitya. "I don't withdraw my question, however. - Вполне последую вашим благоразумным советам, - ввязался вдруг прокурор, обращаясь к Мите, - но от вопроса моего, однако, не откажусь. It is now vitally important for us to know exactly why you needed that sum, I mean precisely three thousand." Нам слишком существенно необходимо узнать, для чего именно вам понадобилась такая сумма, то есть именно в три тысячи? "Why I needed it?... - Для чего понадобилась? Oh, for one thing and another.... Well, it was to pay a debt." Ну, для того, для сего... ну, долг отдать. "A debt to whom?" - Кому именно? "That I absolutely refuse to answer, gentlemen. - Это положительно отказываюсь сказать, господа! Not because I couldn't, or because I shouldn't dare, or because it would be damaging, for it's all a paltry matter and absolutely trifling, but- I won't, because it's a matter of principle: that's my private life, and I won't allow any intrusion into my private life. Видите, не потому, чтоб не мог сказать, али не смел, али опасался, потому что все это плевое дело и совершенные пустяки, а потому не скажу, что тут принцип: это моя частная жизнь, и я не позволю вторгаться в мою частную жизнь. That's my principle. Вот мой принцип. Your question has no bearing on the case, and whatever has nothing to do with the case is my private affair. Ваш вопрос до дела не относится, а все, что до дела не относится, есть моя частная жизнь! I wanted to pay a debt. I wanted to pay a debt of honour but to whom I won't say." Долг хотел отдать, долг чести хотел отдать, а кому - не скажу. "Allow me to make a note of that," said the prosecutor. - Позвольте нам записать это, - сказал прокурор. "By all means. - Сделайте одолжение. Write down that I won't say, that I won't. Так и записывайте: что не скажу и не скажу. Write that I should think it dishonourable to say. Пишите, господа, что считаю даже бесчестным это сказать. Ech! you can write it; you've nothing else to do with your time." Эк у вас времени-то много записывать! "Allow me to caution you, sir, and to remind you once more, if you are unaware of it," the prosecutor began, with a peculiar and stern impressiveness, "that you have a perfect right not to answer the questions put to you now, and we on our side have no right to extort an answer from you, if you decline to give it for one reason or another. - Позвольте вас, милостивый государь, предупредить и еще раз вам напомнить, если вы только не знали того, - с особенным и весьма строгим внушением проговорил прокурор, - что вы имеете полное право не отвечать на предлагаемые вам теперь вопросы, а мы, обратно, никакого не имеем права вымогать у вас ответы, если вы сами уклоняетесь отвечать по той или другой причине. That is entirely a matter for your personal decision. Это дело личного соображения вашего. But it is our duty, on the other hand, in such cases as the present, to explain and set before you the degree of injury you will be doing yourself by refusing to give this or that piece of evidence. Но наше дело состоит опять-таки в том, чтобы вам в подобном теперешнему случае представить на вид и разъяснить всю ту степень вреда, который вы сами же себе производите, отказываясь дать то или другое показание. After which I will beg you to continue." Затем прошу продолжать. "Gentlemen, I'm not angry... I... "Mitya muttered in a rather disconcerted tone. "Well, gentlemen, you see, that Samsonov to whom I went then..." -Господа, я ведь не сержусь... я... - забормотал было Митя, несколько сконфуженный внушением, - вот-с видите, господа, этот самый Самсонов, к которому я тогда пошел... We will, of course, not reproduce his account of what is known to the reader already. Мы, конечно, не станем приводить рассказ его в подробности о том, что уже известно читателю. Mitya was impatiently anxious not to omit the slightest detail. At the same time he was in a hurry to get it over. Рассказчик нетерпеливо хотел рассказать все до малейшей черточки и в то же время чтобы вышло поскорей. But as he gave his evidence it was written down, and therefore they had continually to pull him up. Но по мере показаний их записывали, а стало быть, необходимо его останавливали. Mitya disliked this, but submitted; got angry, though still good-humouredly. Дмитрий Федорович осуждал это, но подчинялся, сердился, но пока еще добродушно. He did, it is true, exclaim, from time to time, Правда, вскрикивал иногда: "Gentlemen, that's enough to make an angel out of patience!" Or, "Господа, это самого Господа Бога взбесит", или: "Gentlemen, it's no good your irritating me." But even though he exclaimed he still preserved for a time his genially expansive mood. "Господа, знаете ли вы, что вы только напрасно меня раздражаете?", но все еще, восклицая это, своего дружески экспансивного настроения пока не изменял. So he told them how Samsonov had made a fool of him two days before. (He had completely realised by now that he had been fooled.) The sale of his watch for six roubles to obtain money for the journey was something new to the lawyers. They were at once greatly interested, and even, to Mitya's intense indignation, thought it necessary to write the fact down as a secondary confirmation of the circumstance that he had hardly a farthing in his pocket at the time. Таким образом он рассказал, как "надул" его третьего дня Самсонов. (Он уже догадывался теперь вполне, что его тогда надули.) Продажа часов за шесть рублей, чтобы добыть на дорогу денег, совсем еще не известная следователю и прокурору, возбудила тотчас же все чрезвычайное их внимание, и уже к безмерному негодованию Мити: нашли нужным факт этот в подробности записать, ввиду вторичного подтверждения того обстоятельства, что у него и накануне не было уже ни гроша почти денег. Little by little Mitya began to grow surly. Мало-помалу Митя начал становиться угрюмым. Then, after describing his journey to see Lyagavy, the night spent in the stifling hut, and so on, he came to his return to the town. Here he began, without being particularly urged, to give a minute account of the agonies of jealousy he endured on Grushenka's account. Затем, описав путешествие к Лягавому и проведенную в угарной избе ночь и проч., довел свой рассказ и до возвращения в город и тут начал сам, без особенной уже просьбы, подробно описывать ревнивые муки свои с Грушенькой. He was heard with silent attention. They inquired particularly into the circumstance of his having a place of ambush in Marya Kondratyevna's house at the back of Fyodor Pavlovitch's garden to keep watch on Grushenka, and of Smerdyakov's bringing him information. They laid particular stress on this, and noted it down. Его слушали молча и внимательно, особенно вникли в то обстоятельство, что у него давно уже завелся наблюдательный пункт за Грушенькой у Федора Павловича "на задах" в доме Марьи Кондратьевны, и о том, что ему сведения переносил Смердяков: это очень отметили и записали. Of his jealousy he spoke warmly and at length, and though inwardly ashamed at exposing his most intimate feelings to "public ignominy," so to speak, he evidently overcame his shame in order to tell the truth. О ревности своей говорил он горячо и обширно и хоть и внутренно стыдясь того, что выставляет свои интимнейшие чувства, так сказать, на "всеобщий позор", но видимо пересиливал стыд, чтобы быть правдивым. The frigid severity with which the investigating lawyer, and still more the prosecutor, stared intently at him as he told his story, disconcerted him at last considerably. Безучастная строгость устремленных пристально на него, во время рассказа, взглядов следователя и особенно прокурора смутила его наконец довольно сильно: "That boy, Nikolay Parfenovitch, to whom I was talking nonsense about women only a few days ago, and that sickly prosecutor are not worth my telling this to," he reflected mournfully. "It's ignominious. "Этот мальчик Николай Парфенович, с которым я еще всего только несколько дней тому говорил глупости про женщин, и этот больной прокурор не стоят того, чтоб я им это рассказывал, - грустно мелькнуло у него в уме, - позор! - 'Be patient, humble, hold thy peace.'" He wound up his reflections with that line. But he pulled himself together to go on again. "Терпи, смиряйся и молчи"", - заключил он свою думу стихом, но опять-таки скрепился вновь, чтобы продолжать далее. When he came to telling of his visit to Madame Hohlakov, he regained his spirits and even wished to tell a little anecdote of that lady which had nothing to do with the case. But the investigating lawyer stopped him, and civilly suggested that he should pass on to "more essential matters." Перейдя к рассказу о Хохлаковой, даже вновь развеселился и даже хотел было рассказать об этой барыньке особый недавний анекдотик, не подходящий к делу, но следователь остановил его и вежливо предложил перейти "к более существенному". At last, when he described his despair and told them how, when he left Madame Hohlakov's, he thought that he'd "get three thousand if he had to murder someone to do it," they stopped him again and noted down that he had "meant to murder someone." Наконец, описав свое отчаяние и рассказав о той минуте, когда, выйдя от Хохлаковой, он даже подумал "скорей зарезать кого-нибудь, а достать три тысячи", его вновь остановили и о том, что "зарезать хотел", записали. Mitya let them write it without protest. Митя безмолвно дал записать. At last he reached the point in his story when he learned that Grushenka had deceived him and had returned from Samsonov's as soon as he left her there, though she had said that she would stay there till midnight. Наконец дело дошло до той точки в рассказе, когда он вдруг узнал, что Грушенька его обманула и ушла от Самсонова тотчас же, как он привел ее, тогда как сама сказала, что просидит у старика до полуночи: "If I didn't kill Fenya then, gentlemen, it was only because I hadn't time," broke from him suddenly at that point in his story. "Если я тогда не убил, господа, эту Феню, то потому только, что мне было некогда", -вырвалось вдруг у него в этом месте рассказа. That, too, was carefully written down. И это тщательно записали. Mitya waited gloomily, and was beginning to tell how he ran into his father's garden when the investigating lawyer suddenly stopped him, and opening the big portfolio that lay on the sofa beside him he brought out the brass pestle. Митя мрачно подождал и стал было повествовать о том, как он побежал к отцу в сад, как вдруг его остановил следователь и, раскрыв свой большой портфель, лежавший подле него на диване, вынул из него медный пестик. "Do you recognise this object?" he asked, showing it to Mitya. - Знаком вам этот предмет? - показал он его Мите. "Oh, yes," he laughed gloomily. "Of course, I recognise it. - Ах да! - мрачно усмехнулся он, - как не знаком! Let me have a look at it.... Damn it, never mind!" Дайте-ка посмотреть... А черт, не надо! "You have forgotten to mention it," observed the investigating lawyer. - Вы о нем упомянуть забыли, - заметил следователь. "Hang it all, I shouldn't have concealed it from you. Do you suppose I could have managed without it? - А черт! Не скрыл бы от вас, небось без него бы не обошлось, как вы думаете? It simply escaped my memory." Из памяти только вылетело. "Be so good as to tell us precisely how you came to arm yourself with it." - Благоволите же рассказать обстоятельно, как вы им вооружились. "Certainly I will be so good, gentlemen." - Извольте, благоволю, господа. And Mitya described how he took the pestle and ran. И Митя рассказал, как он взял пестик и побежал. "But what object had you in view in arming yourself with such a weapon?" - Но какую же цель имели вы в предмете, вооружаясь таким орудием? "What object? - Какую цель? No object. Никакой цели! I just picked it up and ran off." Захватил и побежал. "What for, if you had no object?" - Зачем же, если без цели? Mitya's wrath flared up. В Мите кипела досада. He looked intently at "the boy" and smiled gloomily and malignantly. Он пристально посмотрел на "мальчика" и мрачно и злобно усмехнулся. He was feeling more and more ashamed at having told "such people" the story of his jealousy so sincerely and spontaneously. Дело в том, что ему все стыднее и стыднее становилось за то, что он сейчас так искренно и с такими излияниями рассказал "таким людям" историю своей ревности. "Bother the pestle!" broke from him suddenly. - Наплевать на пестик! - вырвалось вдруг у него. "But still-" - Однако же-с. "Oh, to keep off dogs... - Ну, от собак схватил. Oh, because it was dark.... In case anything turned up." Ну, темнота... Ну, на всякий случай. "But have you ever on previous occasions taken a weapon with you when you went out, since you're afraid of the dark?" - А прежде вы тоже брали, выходя ночью со двора, какое-нибудь оружие, если боялись так темноты? "Ugh! damn it all, gentlemen! There's positively no talking to you!" cried Mitya, exasperated beyond endurance, and turning to the secretary, crimson with anger, he said quickly, with a note of fury in his voice: - Э, черт, тьфу! Господа, с вами буквально нельзя говорить! - вскрикнул Митя в последней степени раздражения и, обернувшись к писарю, весь покраснев от злобы, с какою-то исступленною ноткой в голосе быстро проговорил ему: "Write down at once... at once... 'that I snatched up the pestle to go and kill my father... Fyodor Pavlovitch... by hitting him on the head with it!' -Запиши сейчас... сейчас... "что схватил с собой пестик, чтобы бежать убить отца моего... Федора Павловича... ударом по голове!" Well, now are you satisfied, gentlemen? Ну, довольны ли вы теперь, господа? Are your minds relieved?" he said, glaring defiantly at the lawyers. Отвели душу? - проговорил он, уставясь с вызовом на следователя и прокурора. "We quite understand that you made that statement just now through exasperation with us and the questions we put to you, which you consider trivial, though they are, in fact, essential," the prosecutor remarked drily in reply. - Мы слишком понимаем, что подобное показание вы дали сейчас в раздражении на нас и в досаде на вопросы, которые мы вам представляем, которые вы считаете мелочными и которые, в сущности, весьма существенны, - сухо проговорил ему в ответ прокурор. "Well, upon my word, gentlemen! - Да помилуйте же, господа! Yes, I took the pestle.... What does one pick things up for at such moments? Ну, взял пестик... Ну, для чего берут в таких случаях что-нибудь в руку? I don't know what for. Я не знаю, для чего. I snatched it up and ran- that's all. Схватил и побежал. Вот и все. For to me, gentlemen, passons, or I declare I won't tell you any more." Стыдно, господа, passons, [27 - довольно, право (фр.).] а то, клянусь, я перестану рассказывать! He sat with his elbows on the table and his head in his hand. Он облокотился на стол и подпер рукой голову. He sat sideways to them and gazed at the wall, struggling against a feeling of nausea. Он сидел к ним боком и смотрел в стену, пересиливая в себе дурное чувство. He had, in fact, an awful inclination to get up and declare that he wouldn't say another word, "not if you hang me for it." В самом деле ему ужасно как хотелось встать и объявить, что более не скажет ни слова, "хоть ведите на смертную казнь". "You see, gentlemen," he said at last, with difficulty controlling himself, "you see. - Видите, господа, - проговорил он вдруг, с трудом пересиливая себя, - видите. I listen to you and am haunted by a dream.... It's a dream I have sometimes, you know.... I often dream it- it's always the same... that someone is hunting me, someone I'm awfully afraid of... that he's hunting me in the dark, in the night... tracking me, and I hide somewhere from him, behind a door or cupboard, hide in a degrading way, and the worst of it is, he always knows where I am, but he pretends not to know where I am on purpose, to prolong my agony, to enjoy my terror.... That's just what you're doing now. Слушаю я вас, и мне мерещится... я, видите, вижу иногда во сне один сон... один такой сон, и он мне часто снится, повторяется, что кто-то за мной гонится, кто-то такой, которого я ужасно боюсь, гонится в темноте, ночью, ищет меня, а я прячусь куда-нибудь от него за дверь или за шкап, прячусь унизительно, а главное, что ему отлично известно, куда я от него спрятался, но что он будто бы нарочно притворяется, что не знает, где я сижу, чтобы дольше промучить меня, чтобы страхом моим насладиться... Вот это и вы теперь делаете! It's just like that!" На то похоже! "Is that the sort of thing you dream about?" inquired the prosecutor. - Это вы такие видите сны? - осведомился прокурор. "Yes, it is. Don't you want to write it down?" said Mitya, with a distorted smile. - Да, такие вижу сны... А вы уж не хотите ли записать? - криво усмехнулся Митя. "No; no need to write it down. But still you do have curious dreams." - Нет-с, не записать, но все же любопытные у вас сны. "It's not a question of dreams now, gentlemen- this is realism, this is real life! - Теперь уж не сон! Реализм, господа, реализм действительной жизни! I'm a wolf and you're the hunters. Well, hunt him down!" Я волк, а вы охотники, ну и травите волка. "You are wrong to make such comparisons." began Nikolay Parfenovitch, with extraordinary softness. -Вы напрасно взяли такое сравнение... - начал было чрезвычайно мягко Николай Парфенович. "No, I'm not wrong, at all!" Mitya flared up again, though his outburst of wrath had obviously relieved his heart. He grew more good humoured at every word. "You may not trust a criminal or a man on trial tortured by your questions, but an honourable man, the honourable impulses of the heart (I say that boldly!)- no! That you must believe you have no right indeed... but- - Не напрасно, господа, не напрасно! - вскипел опять Митя, хотя и, видимо облегчив душу выходкой внезапного гнева, начал уже опять добреть с каждым словом. - Вы можете не верить преступнику или подсудимому, истязуемому вашими вопросами, но благороднейшему человеку, господа, благороднейшим порывам души (смело это кричу!) - нет! этому вам нельзя не верить... права даже не имеете... но - Be silent, heart, Be patient, humble, hold thy peace. молчи, сердце, ППТерпи, смиряйся и молчи! Well, shall I go on?" he broke off gloomily. Ну, что же, продолжать? - мрачно оборвал он. "If you'll be so kind," answered Nikolay Parfenovitch. - Как же, сделайте одолжение, - ответил Николай Парфенович. Chapter 5. V The Third Ordeal Третье мытарство THOUGH Mitya spoke sullenly, it was evident that he was trying more than ever not to forget or miss a single detail of his story. Митя хоть и заговорил сурово, но видимо еще более стал стараться не забыть и не упустить ни одной черточки из передаваемого. He told them how he had leapt over the fence into his father's garden; how he had gone up to the window; told them all that had passed under the window. Он рассказал, как он перескочил через забор в сад отца, как шел до окна и обо всем, наконец, что было под окном. Clearly, precisely, distinctly, he described the feelings that troubled him during those moments in the garden when he longed so terribly to know whether Grushenka was with his father or not. Ясно, точно, как бы отчеканивая, передал он о чувствах, волновавших его в те мгновения в саду, когда ему так ужасно хотелось узнать: у отца ли Грушенька или нет? But, strange to say, both the lawyers listened now with a sort of awful reserve, looked coldly at him, asked few questions. Но странно это: и прокурор, и следователь слушали на этот раз как-то ужасно сдержанно, смотрели сухо, вопросов делали гораздо меньше. Mitya could gather nothing from their faces. Митя ничего не мог заключить по их лицам. "They're angry and offended," he thought. "Well, bother them!" "Рассердились и обиделись, - подумал он, - ну и черт!" When he described how he made up his mind at last to make the "signal" to his father that Grushenka had come, so that he should open the window, the lawyers paid no attention to the word "signal," as though they entirely failed to grasp the meaning of the word in this connection: so much so, that Mitya noticed it. Когда же рассказал, как он решился наконец дать отцу знак, что пришла Грушенька и чтобы тот отворил окно, то прокурор и следователь совсем не обратили внимание на слово "знак", как бы не поняв вовсе, какое значение имеет тут это слово, так что Митя это даже заметил. Coming at last to the moment when, seeing his father peering out of the window, his hatred flared up and he pulled the pestle out of his pocket, he suddenly, as though of design, stopped short. Дойдя наконец до того мгновения, когда, увидев высунувшегося из окна отца, он вскипел ненавистью и выхватил из кармана пестик, он вдруг как бы нарочно остановился. He sat gazing at the wall and was aware that their eyes were fixed upon him. Он сидел и глядел в стену и знал, что те так и впились в него глазами. "Well?" said the investigating lawyer. "You pulled out the weapon and... and what happened then? - Ну-с, - сказал следователь, - вы выхватили оружие и... и что же произошло затем? "Then? - Затем? Why, then I murdered him... hit him on the head and cracked his skull.... I suppose that's your story. That's it!" His eyes suddenly flashed. А затем убил... хватил его в темя и раскроил ему череп... Ведь так, по-вашему, так! - засверкал он вдруг глазами. All his smothered wrath suddenly flamed up with extraordinary violence in his soul. Весь потухший было гнев его вдруг поднялся в его душе с необычайною силой. "Our story?" repeated Nikolay Parfenovitch. - По-нашему, - переговорил Николай Парфенович, - ну, а по-вашему? Mitya dropped his eyes and was a long time silent. Митя опустил глаза и долго молчал. "My story, gentlemen? Well, was like this," he began softly. "Whether it was like this," he began softly. "Whether it was someone's tears, or my mother prayed to God, or a good angel kissed me at that instant, I don't know. But the devil was conquered. - По-моему, господа, по-моему, вот как было, -тихо заговорил он, - слезы ли чьи, мать ли моя умолила Бога, дух ли светлый облобызал меня в то мгновение - не знаю, но черт был побежден. I rushed from the window and ran to the fence. My father was alarmed and, for the first time, he saw me then, cried out, and sprang back from the window. I remember that very well. Я бросился от окна и побежал к забору... Отец испугался и в первый раз тут меня рассмотрел, вскрикнул и отскочил от окна - я это очень помню. I ran across the garden to the fence... and there Grigory caught me, when I was sitting on the fence." А я через сад к забору... вот тут-то и настиг меня Григорий, когда уже я сидел на заборе... At that point he raised his eyes at last and looked at his listeners. Тут он поднял наконец глаза на слушателей. They seemed to be staring at him with perfectly unruffled attention. Те, казалось, с совершенно безмятежным вниманием глядели на него. A sort of paroxysm of indignation seized on Mitya's soul. Какая-то судорога негодования прошла в душе Мити. "Why, you're laughing at me at this moment, gentlemen!" he broke off suddenly. - А ведь вы, господа, в эту минуту надо мной насмехаетесь! - прервал он вдруг. "What makes you think that?" observed Nikolay Parfenovitch. - Почему вы так заключаете? - заметил Николай Парфенович. "You don't believe one word- that's why! - Ни одному слову не верите, вот почему! I understand, of course, that I have come to the vital point. The old man's lying there now with his skull broken, while I- after dramatically describing how I wanted to kill him, and how I snatched up the pestle-I suddenly run away from the window. A romance! Ведь понимаю же я, что до главной точки дошел: старик теперь там лежит с проломленною головой, а я - трагически описав, как хотел убить и как уже пестик выхватил, я вдруг от окна убегаю... Поэма! Poetry! В стихах! As though one could believe a fellow on his word. Можно поверить на слово молодцу! Ha ha! Ха-ха! You are scoffers, gentlemen!" Насмешники вы, господа! And he swung round on his chair so that it creaked. И он всем корпусом повернулся на стуле, так что стул затрещал. "And did you notice," asked the prosecutor suddenly, as though not observing Mitya's excitement, "did you notice when you ran away from the window, whether the door into the garden was open?" -А не заметили ли вы, - начал вдруг прокурор, как будто и внимания не обратив на волнение Мити, -не заметили ли вы, когда отбегали от окна: была ли дверь в сад, находящаяся в другом конце флигеля, отперта или нет? "No, it was not open." - Нет, не была отперта. "It was not?" - Не была? "It was shut. And who could open it? - Была заперта, напротив, и кто ж мог ее отворить? Bah! the door. Wait a bit!" he seemed suddenly to bethink himself, and almost with a start: "Why, did you find the door open?" Ба, дверь, постойте! - как бы опомнился он вдруг и чуть не вздрогнул, - а разве вы нашли дверь отпертою? "Yes, it was open." - Отпертою. "Why, who could have opened it if you did not open it yourselves?" cried Mitya, greatly astonished. - Так кто ж ее мог отворить, если не сами вы ее отворили? - страшно удивился вдруг Митя. "The door stood open, and your father's murderer undoubtedly went in at that door, and, having accomplished the crime, went out again by the same door," the prosecutor pronounced deliberately, as though chiselling out each word separately. "That is perfectly clear. - Дверь стояла отпертою, и убийца вашего родителя несомненно вошел в эту дверь и, совершив убийство, этою же дверью и вышел, -как бы отчеканивая, медленно и раздельно произнес прокурор. - Это нам совершенно ясно. The murder was committed in the room and not through the window; that is absolutely certain from the examination that has been made, from the position of the body and everything. Убийство произошло, очевидно, в комнате, а не через окно, что положительно ясно из произведенного акта осмотра, из положения тела и по всему. There can be no doubt of that circumstance." Сомнений в этом обстоятельстве не может быть никаких. Mitya was absolutely dumbfounded. Митя был страшно поражен. "But that's utterly impossible!" he cried, completely at a loss. "I... I didn't go in.... I tell you positively, definitely, the door was shut the whole time I was in the garden, and when I ran out of the garden. - Да это же невозможно, господа! - вскричал он совершенно потерявшись, - я... я не входил... я положительно, я с точностью вам говорю, что дверь была заперта все время, пока я был в саду и когда я убегал из сада. I only stood at the window and saw him through the window. That's all, that's all.... I remember to the last minute. Я только под окном стоял и в окно его видел, и только, только... До последней минуты помню. And if I didn't remember, it would be just the same. I know it, for no one knew the signals except Smerdyakov, and me, and the dead man. And he wouldn't have opened the door to anyone in the world without the signals." Да хоть бы и не помнил, то все равно знаю, потому что знаки только и известны были что мне да Смердякову, да ему, покойнику, а он, без знаков, никому бы в мире не отворил! "Signals? - Знаки? What signals?" asked the prosecutor, with greedy, almost hysterical, curiosity. He instantly lost all trace of his reserve and dignity. Какие же это знаки? - с жадным, почти истерическим любопытством проговорил прокурор и вмиг потерял всю сдержанную свою осанку. He asked the question with a sort of cringing timidity. Он спросил, как бы робко подползая. He scented an important fact of which he had known nothing, and was already filled with dread that Mitya might be unwilling to disclose it. Он почуял важный факт, ему еще не известный, и тотчас же почувствовал величайший страх, что Митя, может быть, не захочет открыть его в полноте. "So you didn't know!" Mitya winked at him with a malicious and mocking smile. "What if I won't tell you? - А вы и не знали! - подмигнул ему Митя, насмешливо и злобно улыбнувшись. - А что, коль не скажу? From whom could you find out? От кого тогда узнать? No one knew about the signals except my father, Smerdyakov, and me: that was all. Heaven knew, too, but it won't tell you. Знали ведь о знаках-то покойник, я да Смердяков, вот и все, да еще небо знало, да оно ведь вам не скажет. But it's an interesting fact. There's no knowing what you might build on it. Ha ha! А фактик-то любопытный, черт знает что на нем можно соорудить, ха-ха! Take comfort, gentlemen, I'll reveal it. You've some foolish idea in your hearts. Утешьтесь, господа, открою, глупости у вас на уме. You don't know the man you have to deal with! Не знаете вы, с кем имеете дело! You have to do with a prisoner who gives evidence against himself, to his own damage! Вы имеете дело с таким подсудимым, который сам на себя показывает, во вред себе показывает! Yes, for I'm a man of honour and you- are not." Да-с, ибо я рыцарь чести, а вы - нет! The prosecutor swallowed this without a murmur. He was trembling with impatience to hear the new fact. Прокурор скушал все пилюли, он лишь дрожал от нетерпения узнать про новый факт. Minutely and diffusely Mitya told them everything about the signals invented by Fyodor Pavlovitch for Smerdyakov. He told them exactly what every tap on the window meant, tapped the signals on the table, and when Nikolay Parfenovitch said that he supposed he, Mitya, had tapped the signal Митя точно и пространно изложил им все, что касалось знаков, изобретенных Федором Павловичем для Смердякова, рассказал, что именно означал каждый стук в окно, простучал даже эти знаки по столу и на вопрос Николая Парфеновича: что, стало быть, и он, Митя, когда стучал старику в окно, то простучал именно тот знак, который означал: "Grushenka has come," when he tapped to his father, he answered precisely that he had tapped that signal, that "Grushenka had come." "Грушенька пришла", - ответил с точностью, что именно точно так и простучал, что, дескать, "Грушенька пришла". "So now you can build up your tower," Mitya broke off, and again turned away from them contemptuously. -Вот вам, теперь сооружайте башню! - оборвал Митя и с презрением опять от них отвернулся. "So no one knew of the signals but your dead father, you, and the valet Smerdyakov? - И знали про эти знаки только покойный родитель ваш, вы и слуга Смердяков? And no one else?" Nikolay Parfenovitch inquired once more. И никто более? - еще раз осведомился Николай Парфенович. "Yes. The valet Smerdyakov, and Heaven. - Да, слуга Смердяков и еще небо. Write down about Heaven. That may be of use. Запишите и про небо; это будет не лишним записать. Besides, you will need God yourselves." Да и вам самим Бог понадобится. And they had already of course, begun writing it down. But while they wrote, the prosecutor said suddenly, as though pitching on a new idea: И уж конечно стали записывать, но когда записывали, то прокурор вдруг, как бы совсем внезапно наткнувшись на новую мысль, проговорил: "But if Smerdyakov also knew of these signals and you absolutely deny all responsibility for the death of your father, was it not he, perhaps, who knocked the signal agreed upon, induced your father to open to him, and then... committed the crime?" - А ведь если знал про эти знаки и Смердяков, а вы радикально отвергаете всякое на себя обвинение в смерти вашего родителя, то вот не он ли, простучав условленные знаки, заставил вашего отца отпереть себе, а затем и... совершил преступление? Mitya turned upon him a look of profound irony and intense hatred. Митя глубоко насмешливым, но в то же время и страшно ненавистным взглядом посмотрел на него. His silent stare lasted so long that it made the prosecutor blink. Он смотрел долго и молча, так что у прокурора глаза замигали. "You've caught the fox again," commented Mitya at last; "you've got the beast by the tail. Ha ha! - Опять поймали лисицу! - проговорил наконец Митя, - прищемили мерзавку за хвост, хе-хе! I see through you, Mr. Prosecutor. Я вижу вас насквозь, прокурор! You thought, of course, that I should jump at that, catch at your prompting, and shout with all my might, Вы ведь так и думали, что я сейчас вскочу, уцеплюсь за то, что вы мне подсказываете, и закричу во все горло: ' Aie! it's Smerdyakov; he's the murderer.' "Ай, это Смердяков, вот убийца!" Confess that's what you thought. Confess, and I'll go on." Признайтесь, что вы это думали, признайтесь, тогда буду продолжать. But the prosecutor did not confess. Но прокурор не признался. He held his tongue and waited. Он молчал и ждал. "You're mistaken. I'm not going to shout, 'It's Smerdyakov,'" said Mitya. - Ошиблись, не закричу на Смердякова! - сказал Митя. "And you don't even suspect him?" - И даже не подозреваете его вовсе? "Why, do you suspect him?" - А вы подозреваете? "He is suspected, too." - Подозревали и его. Mitya fixed his eyes on the floor. Митя уткнулся глазами в пол. "Joking apart," he brought out gloomily. "Listen. From the very beginning, almost from the moment when I ran out to you from behind the curtain, I've had the thought of Smerdyakov in my mind. - Шутки в сторону, - проговорил он мрачно, -слушайте: с самого начала, вот почти еще тогда, когда я выбежал к вам давеча из-за этой занавески, у меня мелькнула уж эта мысль: "Смердяков!" I've been sitting here, shouting that I'm innocent and thinking all the time Здесь я сидел за столом и кричал, что не повинен в крови, а сам все думаю: ' Smerdyakov!' "Смердяков!" I can't get Smerdyakov out of my head. И не отставал Смердяков от души. In fact, I, too, thought of Smerdyakov just now; but only for a second. Almost at once I thought, Наконец теперь подумал вдруг то же: "Смердяков", но лишь на секунду: тотчас же рядом подумал: 'No, it's not Smerdyakov.' "Нет, не Смердяков!" It's not his doing, gentlemen." Не его это дело, господа! "In that case is there anybody else you suspect?" Nikolay Parfenovitch inquired cautiously. - Не подозреваете ли вы в таком случае и еще какое другое лицо? - осторожно спросил было Николай Парфенович. "I don't know anyone it could be, whether it's the hand of Heaven or of Satan, but... not Smerdyakov," Mitya jerked out with decision. - Не знаю, кто или какое лицо, рука небес или сатана, но... не Смердяков! - решительно отрезал Митя. "But what makes you affirm so confidently and emphatically that it's not he?" - Но почему же вы так твердо и с такою настойчивостью утверждаете, что не он? "From my conviction- my impression. - По убеждению. По впечатлению. Because Smerdyakov is a man of the most abject character and a coward. Потому что Смердяков человек нижайшей натуры и трус. He's not a coward, he's the epitome of all the cowardice in the world walking on two legs. Это не трус, это совокупление всех трусостей в мире вместе взятых, ходящее на двух ногах. He has the heart of a chicken. Он родился от курицы. When he talked to me, he was always trembling for fear I should kill him, though I never raised my hand against him. Говоря со мной, он трепетал каждый раз, чтоб я не убил его, тогда как я и руки не подымал. He fell at my feet and blubbered; he has kissed these very boots, literally, beseeching me 'not to frighten him.' Он падал мне в ноги и плакал, он целовал мне вот эти самые сапоги, буквально, умоляя, чтоб я его "не пугал". Do you hear? Слышите: 'Not to frighten him.' What a thing to say! "Не пугал" - что это за слово такое? Why, I offered him money. А я его даже дарил. He's a puling chicken- sickly, epileptic, weak-minded- a child of eight could thrash him. Это болезненная курица в падучей болезни, со слабым умом и которую прибьет восьмилетний мальчишка. He has no character worth talking about. Разве это натура? It's not Smerdyakov, gentlemen. He doesn't care for money; he wouldn't take my presents. Besides, what motive had he for murdering the old man? Не Смердяков, господа, да и денег не любит, подарков от меня вовсе не брал... Да и за что ему убивать старика? Why, he's very likely his son, you know- his natural son. Do you know that?" Ведь он, может быть, сын его, побочный сын, знаете вы это? "We have heard that legend. - Мы слышали эту легенду. But you are your father's son, too, you know; yet you yourself told everyone you meant to murder him." Но ведь вот и вы же сын отца вашего, а ведь говорили же всем сами же вы, что хотели убить его. "That's a thrust! - Камень в огород! And a nasty, mean one, too! И камень низкий, скверный! I'm not afraid! Не боюсь! Oh, gentlemen, isn't it too base of you to say that to my face? О господа, может быть, вам слишком подло мне же в глаза говорить это! It's base, because I told you that myself. Потому подло, что я это сам говорил вам. I not only wanted to murder him, but I might have done it. And, what's more, I went out of my way to tell you of my own accord that I nearly murdered him. Не только хотел, но и мог убить, да еще на себя добровольно натащил, что чуть не убил! But, you see, I didn't murder him; you see, my guardian angel saved me- that's what you've not taken into account. And that's why it's so base of you. Но ведь не убил же его, ведь спас же меня ангел-хранитель мой - вот этого-то вы и не взяли в соображение... А потому вам и подло, подло! For I didn't kill him, I didn't kill him! Потому что я не убил, не убил, не убил! Do you hear, I did not kill him." Слышите, прокурор: не убил! He was almost choking. Он чуть не задохся. He had not been so moved before during the whole interrogation. Во все время допроса он еще ни разу не был в таком волнении. "And what has he told you, gentlemen- Smerdyakov, I mean?" he added suddenly, after a pause. "May I ask that question?" - А что он вам сказал, господа, Смердяков-то? -заключил он вдруг, помолчав. - Могу я про это спросить у вас? "You may ask any question," the prosecutor replied with frigid severity, "any question relating to the facts of the case, and we are, I repeat, bound to answer every inquiry you make. - Вы обо всем нас можете спрашивать, - с холодным и строгим видом ответил прокурор, -обо всем, что касается фактической стороны дела, а мы, повторяю это, даже обязаны удовлетворять вас на каждый вопрос. We found the servant Smerdyakov, concerning whom you inquire, lying unconscious in his bed, in an epileptic fit of extreme severity, that had recurred, possibly, ten times. Мы нашли слугу Смердякова, о котором вы спрашиваете, лежащим без памяти на своей постеле в чрезвычайно сильном, может быть, в десятый раз сряду повторявшемся припадке падучей болезни. The doctor who was with us told us, after seeing him, that he may possibly not outlive the night." Медик, бывший с нами, освидетельствовав больного, сказал даже нам, что он не доживет, может быть, и до утра. "Well, if that's so, the devil must have killed him," broke suddenly from Mitya, as though until that moment had been asking himself: - Ну, в таком случае отца черт убил! - сорвалось вдруг у Мити, как будто он даже до сей минуты спрашивал все себя: "Was it Smerdyakov or not?" "Смердяков или не Смердяков?" "We will come back to this later," Nikolay Parfenovitch decided. "Now wouldn't you like to continue your statement?" - Мы еще к этому факту воротимся, - порешил Николай Парфенович, - теперь же не пожелаете ли вы продолжать ваше показание далее. Mitya asked for a rest. Митя попросил отдохнуть. His request was courteously granted. Ему вежливо позволили. After resting, he went on with his story. Отдохнув, он стал продолжать. But he was evidently depressed. Но было ему видимо тяжело. He was exhausted, mortified, and morally shaken. Он был измучен, оскорблен и потрясен нравственно. To make things worse the prosecutor exasperated him, as though intentionally, by vexatious interruptions about "trifling points." К тому же прокурор, теперь уже точно нарочно, стал поминутно раздражать его прицепкой к "мелочам". Scarcely had Mitya described how, sitting on the wall, he had struck Grigory on the head with the pestle, while the old man had hold of his left leg, and how he then jumped down to look at him, when the prosecutor stopped him to ask him to describe exactly how he was sitting on the wall. Едва только Митя описал, как он, сидя верхом на заборе, ударил по голове пестиком вцепившегося в его левую ногу Григория и затем тотчас же соскочил к поверженному, как прокурор остановил его и попросил описать подробнее, как он сидел на заборе. Mitya was surprised. Митя удивился. "Oh, I was sitting like this, astride, one leg on one side of the wall and one on the other." - Ну, вот так сидел, верхом сидел, одна нога там, другая тут... "And the pestle?" - А пестик? "The pestle was in my hand." - Пестик в руках. "Not in your pocket? - Не в кармане? Do you remember that precisely? Вы это так подробно помните? Was it a violent blow you gave him?" Что ж, вы сильно размахнулись рукой? "It must have been a violent one. But why do you ask?" - Должно быть, что сильно, а вам это зачем? "Would you mind sitting on the chair just as you sat on the wall then and showing us just how you moved your arm, and in what direction?" - Если б вы сели на стул точно так, как тогда на заборе, и представили бы нам наглядно, для уяснения, как и куда размахнулись, в какую сторону? "You're making fun of me, aren't you?" asked Mitya, looking haughtily at the speaker; but the latter did not flinch. - Да уж вы не насмехаетесь ли надо мной? -спросил Митя, высокомерно глянув на допросчика, но тот не мигнул даже глазом. Mitya turned abruptly, sat astride on his chair, and swung his arm. Митя судорожно повернулся, сел верхом на стул и размахнулся рукой: "This was how I struck him! - Вот как ударил! That's how I knocked him down! Вот как убил! What more do you want?" Чего вам еще? "Thank you. - Благодарю вас. May I trouble you now to explain why you jumped down, with what object, and what you had in view?" Не потрудитесь ли вы теперь объяснить: для чего, собственно, соскочили вниз, с какою целью и что, собственно, имея в виду? "Oh, hang it!... I jumped down to look at the man I'd hurt... I don't know what for!" -Ну, черт... к поверженному соскочил... Не знаю для чего! "Though you were so excited and were running away?" - Бывши в таком волнении? И убегая? "Yes, though I was excited and running away." - Да, в волнении и убегая. "You wanted to help him?" - Помочь ему хотели? "Help!... Yes, perhaps I did want to help him.... I don't remember." - Какое помочь... Да, может, и помочь, не помню. "You don't remember? - Не помнили себя? Then you didn't quite know what you were doing?" То есть были даже в некотором беспамятстве? "Not at all. I remember everything- every detail. - О нет, совсем не в беспамятстве, все помню. Все до нитки. I jumped down to look at him, and wiped his face with my handkerchief." Соскочил поглядеть и платком кровь ему обтирал. "We have seen your handkerchief. - Мы видели ваш платок. Did you hope to restore him to consciousness?" Надеялись возвратить поверженного вами к жизни? "I don't know whether I hoped it. - Не знаю, надеялся ли? I simply wanted to make sure whether he was alive or not." Просто убедиться хотел, жив или нет. "Ah! You wanted to be sure? - А, так хотели убедиться? Well, what then?" Ну и что ж? "I'm not a doctor. I couldn't decide. -Я не медик, решить не мог. I ran away thinking I'd killed him. And now he's recovered." Убежал, думая, что убил, а вот он очнулся. "Excellent," commented the prosecutor. "Thank you. - Прекрасно-с, - закончил прокурор. - Благодарю вас. That's all I wanted. Мне только и нужно было. Kindly proceed." Потрудитесь продолжать далее. Alas! it never entered Mitya's head to tell them, though he remembered it, that he had jumped back from pity, and standing over the prostrate figure had even uttered some words of regret: Увы, Мите и в голову не пришло рассказать, хотя он и помнил это, что соскочил он из жалости и, став над убитым, произнес даже несколько жалких слов: "You've come to grief, old man- there's no help for it. Well, there you must lie." "Попался старик, нечего делать, ну и лежи". The prosecutor could only draw one conclusion: that the man had jumped back "at such a moment and in such excitement simply with the object of ascertaining whether the only witness of his crime were dead; that he must therefore have been a man of great strength, coolness, decision, and foresight even at such a moment,"... and so on. Прокурор же вывел лишь одно заключение, что соскакивал человек, "в такой момент и в таком волнении", лишь для того только, чтобы наверное убедиться: жив или нет единственный свидетель его преступления. И что, стало быть, какова же была сила, решимость, хладнокровие и расчетливость человека даже в такой момент... и проч., и проч. The prosecutor was satisfied: Прокурор был доволен: "I've provoked the nervous fellow by 'trifles' and he has said more than he meant With painful effort Mitya went on. "Раздражил-де болезненного человека "мелочами", он и проговорился". Митя с мучением продолжал далее. But this time he was pulled up immediately by Nikolay Parfenovitch. Но тотчас же остановил его опять уже Николай Парфенович: "How came you to run to the servant, Fedosya Markovna, with your hands so covered with blood, and, as it appears, your face, too?" - Каким же образом могли вы вбежать к служанке Федосье Марковой, имея столь окровавленные руки и, как оказалось потом, лицо? "Why, I didn't notice the blood at all at the time," answered Mitya. - Да я вовсе тогда и не заметил, что я в крови! -ответил Митя. "That's quite likely. It does happen sometimes." The prosecutor exchanged glances with Nikolay Parfenovitch. - Это они правдоподобно, это так и бывает, -переглянулся прокурор с Николаем Парфеновичем. "I simply didn't notice. You're quite right there, prosecutor," Mitya assented suddenly. - Именно не заметил, это вы прекрасно, прокурор, - одобрил вдруг и Митя. Next came the account of Mitya's sudden determination to "step aside" and make way for their happiness. Но далее пошла история внезапного решения Мити "устраниться" и "пропустить счастливых мимо себя". But he could not make up his mind to open his heart to them as before, and tell them about "the queen of his soul." И он уже никак не мог, как давеча, решиться вновь разоблачать свое сердце и рассказывать про "царицу души своей". He disliked speaking of her before these chilly persons "who were fastening on him like bugs." Ему претило пред этими холодными, "впивающимися в него, как клопы", людьми. And so in response to their reiterated questions he answered briefly and abruptly: А потому на повторенные вопросы заявил кратко и резко: "Well, I made up my mind to kill myself. - Ну и решился убить себя. What had I left to live for? That question stared me in the face. Зачем было оставаться жить: это само собой в вопрос вскакивало. Her first rightful lover had come back, the man who wronged her but who'd hurried back to offer his love, after five years, and atone for the wrong with marriage.... Явился ее прежний, бесспорный, ее обидчик, но прискакавший с любовью после пяти лет завершить законным браком обиду. So I knew it was all over for me.... And behind me disgrace, and that blood- Grigory's.... What had I to live for? Ну и понял, что все для меня пропало... А сзади позор, и вот эта кровь, кровь Григория... Зачем же жить? So I went to redeem the pistols I had pledged, to load them and put a bullet in my brain to-morrow." Ну и пошел выкупать заложенные пистолеты, чтобы зарядить и к рассвету себе пулю в башку всадить... "And a grand feast the night before?" - А ночью пир горой? "Yes, a grand feast the night before. - Ночью пир горой. Damn it all, gentlemen! Do make haste and finish it. Э, черт, господа, кончайте скорей. I meant to shoot myself not far from here, beyond the village, and I'd planned to do it at five o'clock in the morning. And I had a note in my pocket already. I wrote it at Perhotin's when I loaded my pistols. Застрелиться я хотел наверно, вот тут недалеко, за околицей, и распорядился бы с собою часов в пять утра, а в кармане бумажку приготовил, у Перхотина написал, когда пистолет зарядил. Here's the letter. Read it! Вот она бумажка, читайте. It's not for you I tell it," he added contemptuously. Не для вас рассказываю! - прибавил он вдруг презрительно. He took it from his waistcoat pocket and flung it on the table. The lawyers read it with curiosity, and, as is usual, added it to the papers connected with the case. Он выбросил им на стол бумажку из жилетного своего кармана; следователи прочли с любопытством и, как водится, приобщили к делу. "And you didn't even think of washing your hands at Perhotin's? - А руки все еще не подумали вымыть, даже и входя к господину Перхотину? You were not afraid then of arousing suspicion?" Не опасались, стало быть, подозрений? "What suspicion? - Каких таких подозрений? Suspicion or not, I should have galloped here just the same, and shot myself at five o'clock, and you wouldn't have been in time to do anything. Подозревай - хоть нет, все равно, я бы сюда ускакал и в пять часов застрелился, и ничего бы не успели сделать. If it hadn't been for what's happened to my father, you would have known nothing about it, and wouldn't have come here. Ведь если бы не случай с отцом, ведь вы бы ничего не узнали и сюда не прибыли. Oh, it's the devil's doing. It was the devil murdered father, it was through the devil that you found it out so soon. О, это черт сделал, черт отца убил, через черта и вы так скоро узнали! How did you manage to get here so quick? Как сюда-то так скоро поспели? It's marvellous, a dream!" Диво, фантазия! "Mr. Perhotin informed us that when you came to him, you held in your hands... your blood-stained hands... your money... a lot of money... a bundle of hundred-rouble notes, and that his servant-boy saw it too." - Господин Перхотин передал нам, что вы, войдя к нему, держали в руках... в окровавленных руках... ваши деньги... большие деньги... пачку сторублевых бумажек, и что видел это и служивший ему мальчик! "That's true, gentlemen. I remember it was so." - Так, господа, помнится, что так. "Now, there's one little point presents itself. - Теперь встречается один вопросик. Can you inform us," Nikolay Parfenovitch began, with extreme gentleness, "where did you get so much money all of a sudden, when it appears from the facts, from the reckoning of time, that you had not been home?" Не можете ли вы сообщить, - чрезвычайно мягко начал Николай Парфенович, - откуда вы взяли вдруг столько денег, тогда как из дела оказывается по расчету времени даже, что вы не заходили домой? The prosecutor's brows contracted at the question being asked so plainly, but he did not interrupt Nikolay Parfenovitch. Прокурор немножко поморщился от вопроса, поставленного так ребром, но не прервал Николая Парфеновича. "No, I didn't go home," answered Mitya, apparently perfectly composed, but looking at the floor. - Нет, не заходил домой, - ответил Митя, по-видимому очень спокойно, но глядя в землю. "Allow me then to repeat my question," Nikolay Parfenovitch went on as though creeping up to the subject. "Where were you able to procure such a sum all at once, when by your own confession, at five o'clock the same day you-" - Позвольте же повторить вопрос в таком случае, -как-то подползая, продолжал Николай Парфенович. - Откуда же вы могли разом достать такую сумму, когда, по собственному признанию вашему, еще в пять часов того дня... "I was in want of ten roubles and pledged my pistols with Perhotin, and then went to Madame Hohlakov to borrow three thousand which she wouldn't give me, and so on, and all the rest of it," Mitya interrupted sharply. "Yes, gentlemen, I was in want of it, and suddenly thousands turned up, eh? - Нуждался в десяти рублях и заложил пистолеты у Перхотина, потом ходил к Хохлаковой за тремя тысячами, а та не дала, и проч., и всякая эта всячина, - резко прервал Митя, - да, вот, господа, нуждался, а тут вдруг тысячи появились, а? Do you know, gentlemen, you're both afraid now 'what if he won't tell us where he got it?' Знаете, господа, ведь вы оба теперь трусите: а что как не скажет, откуда взял? That's just how it is. I'm not going to tell you, gentlemen. You've guessed right. You'll never know," said Mitya, chipping out each word with extraordinary determination. Так и есть: не скажу, господа, угадали, не узнаете, - отчеканил вдруг Митя с чрезвычайною решимостью. The lawyers were silent for a moment. Следователи капельку помолчали. "You must understand, Mr. Karamazov, that it is of vital importance for us to know," said Nikolay Parfenovitch, softly and suavely. - Поймите, господин Карамазов, что нам это знать существенно необходимо, - тихо и смиренно проговорил Николай Парфенович. "I understand; but still I won't tell you." - Понимаю, а все-таки не скажу. The prosecutor, too, intervened, and again reminded the prisoner that he was at liberty to refuse to answer questions, if he thought it to his interest, and so on. But in view of the damage he might do himself by his silence, especially in a case of such importance as- Ввязался и прокурор и опять напомнил, что допрашиваемый, конечно, может не отвечать на вопросы, если считает для себя это выгоднейшим и т. д., но в видах того, какой ущерб подозреваемый может сам нанести себе своим умолчанием и особенно ввиду вопросов такой важности, которая... "And so on, gentlemen, and so on. - И так далее, господа, и так далее! Enough! I've heard that rigmarole before," Mitya interrupted again. "I can see for myself how important it is, and that this is the vital point, and still I won't say." Довольно, слышал эту рацею и прежде! - опять оборвал Митя, - сам понимаю, какой важности дело и что тут самый существенный пункт, а все-таки не скажу. "What is it to us? It's not our business, but yours. .You are doing yourself harm," observed Nikolay Parfenovitch nervously. - Ведь нам что-с, это ведь не наше дело, а ваше, сами себе повредите, - нервно заметил Николай Парфенович. "You see, gentlemen, joking apart"- Mitya lifted his eyes and looked firmly at them both- "I had an inkling from the first that we should come to loggerheads at this point. - Видите, господа, шутки в сторону, - вскинулся глазами Митя и твердо посмотрел на них обоих. -Я с самого начала уже предчувствовал, что мы на этом пункте сшибемся лбами. But at first when I began to give my evidence, it was all still far away and misty; it was all floating, and I was so simple that I began with the supposition of mutual confidence existing between us. Но вначале, когда я давеча начал показывать, все это было в дальнейшем тумане, все плавало, и я даже был так прост, что начал с предложения "взаимного между нами доверия". Now I can see for myself that such confidence is out of the question, for in any case we were bound to come to this cursed stumbling-block. Теперь сам вижу, что доверия этого и быть не могло, потому что все же бы мы пришли к этому проклятому забору! And now we've come to it! Ну, вот и пришли! It's impossible and there's an end of it! Нельзя, и кончено! But I don't blame you. You can't believe it all simply on my word. I understand that, of course." Впрочем, я ведь вас не виню, нельзя же и вам мне верить на слово, я ведь это понимаю! He relapsed into gloomy silence. Он мрачно замолчал. "Couldn't you, without abandoning your resolution to be silent about the chief point, could you not, at the same time, give us some slight hint as to the nature of the motives which are strong enough to induce you to refuse to answer, at a crisis so full of danger to you?" - А не могли ли бы вы, не нарушая нисколько вашей решимости умолчать о главнейшем, не могли ли бы вы в то же время дать нам хоть малейший намек на то: какие именно столь сильные мотивы могли бы привести вас к умолчанию в столь опасный для вас момент настоящих показаний? Mitya smiled mournfully, almost dreamily. Митя грустно и как-то задумчиво усмехнулся. "I'm much more good-natured than you think, gentlemen. I'll tell you the reason why and give you that hint, though you don't deserve it. - Я гораздо добрее, чем вы думаете, господа, я вам сообщу почему, и дам этот намек, хотя вы того и не стоите. I won't speak of that, gentlemen, because it would be a stain on my honour. Потому, господа, умалчиваю, что тут для меня позор. The answer to the question where I got the money would expose me to far greater disgrace than the murder and robbing of my father, if I had murdered and robbed him. В ответе на вопрос: откуда взял эти деньги, заключен для меня такой позор, с которым не могло бы сравняться даже и убийство, и ограбление отца, если б я его убил и ограбил. That's why I can't tell you. Вот почему не могу говорить. I can't for fear of disgrace. От позора не могу. What, gentlemen, are you going to write that down?" Что вы это, господа, записывать хотите? "Yes, we'll write it down," lisped Nikolay Parfenovitch. - Да, мы запишем, - пролепетал Николай Парфенович. "You ought not to write that down about 'disgrace.' - Вам бы не следовало это записывать, про "позор"-то. I only told you that in the goodness of my heart. I needn't have told you. I made you a present of it, so to speak, and you pounce upon it at once. Это я вам по доброте только души показал, а мог и не показывать, я вам, так сказать, подарил, а вы сейчас лыко в строку. Oh, well, write- write what you like," he concluded, with scornful disgust. "I'm not afraid of you and I can still hold up my head before you." Ну пишите, пишите что хотите, - презрительно и брезгливо заключил он, - не боюсь я вас и... горжусь пред вами. "And can't you tell us the nature of that disgrace?" Nikolay Parfenovitch hazarded. - А не скажете ли вы, какого бы рода этот позор? -пролепетал было Николай Парфенович. The prosecutor frowned darkly. Прокурор ужасно наморщился. "No, no, c'est fini, don't trouble yourselves. - Ни-ни, c'est fini,[28 - кончено (фр.).] не трудитесь. It's not worth while soiling one's hands. Да и не стоит мараться. I have soiled myself enough through you as it is. Уж и так об вас замарался. You're not worth it- no one is. Enough, gentlemen. I'm not going on." Не стоите вы, ни вы и никто... Довольно, господа, обрываю. This was said too peremptorily. Проговорено было слишком решительно. Nikolay Parfenovitch did not insist further, but from Ippolit Kirillovitch's eyes he saw that he had not given up hope. Николай Парфенович перестал настаивать, но из взглядов Ипполита Кирилловича мигом успел усмотреть, что тот еще не теряет надежды. "Can you not, at least, tell us what sum you had in your hands when you went into Mr. Perhotin's- how many roubles exactly?" - Не можете ли по крайней мере объявить: какой величины была сумма в руках ваших, когда вы вошли с ней к господину Перхотину, то есть сколько именно рублей? "I can't tell you that." - Не могу и этого объявить. "You spoke to Mr. Perhotin, I believe, of having received three thousand from Madame Hohlakov." - Господину Перхотину вы, кажется, заявляли о трех тысячах, будто бы полученных вами от госпожи Хохлаковой? "Perhaps I did. - Может быть, и заявил. Enough, gentlemen. I won't say how much I had." Довольно, господа, не скажу сколько. "Will you be so good then as to tell us how you came here and what you have done since you arrived?" - Потрудитесь в таком случае описать, как вы сюда поехали и все, что вы сделали, сюда приехав? "Oh! you might ask the people here about that. - Ох, об этом спросите всех здешних. But I'll tell you if you like." А впрочем, пожалуй, и я расскажу. He proceeded to do so, but we won't repeat his story. Он рассказал, но мы уже приводить рассказа не будем. He told it dryly and curtly. Рассказывал сухо, бегло. Of the raptures of his love he said nothing, but told them that he abandoned his determination to shoot himself, owing to "new factors in the case." О восторгах любви своей не говорил вовсе. Рассказал, однако, как решимость застрелиться в нем прошла, "ввиду новых фактов". He told the story without going into motives or details. Он рассказывал, не мотивируя, не вдаваясь в подробности. And this time the lawyers did not worry him much. It was obvious that there was no essential point of interest to them here. Да и следователи не очень его на этот раз беспокоили: ясно было, что и для них не в том состоит теперь главный пункт. "We shall verify all that. We will come back to it during the examination of the witnesses, which will, of course, take place in your presence," said Nikolay Parfenovitch in conclusion. "And now allow me to request you to lay on the table everything in your possession, especially all the money you still have about you." - Мы это все проверим, ко всему еще возвратимся при допросе свидетелей, который будет, конечно, происходить в вашем присутствии, - заключил допрос Николай Парфенович. - Теперь же позвольте обратиться к вам с просьбою выложить сюда на стол все ваши вещи, находящиеся при вас, а главное, все деньги, какие только теперь имеете. "My money, gentlemen? - Деньги, господа? Certainly. I understand that that is necessary. Извольте, понимаю, что надо. I'm surprised, indeed, that you haven't inquired about it before. Удивляюсь даже, как раньше не полюбопытствовали. It's true I couldn't get away anywhere. I'm sitting here where I can be seen. Правда, никуда бы не ушел, на виду сижу. But here's my money- count it- take it. That's all, I think." Ну, вот они, мои деньги, вот считайте, берите, все, кажется. He turned it all out of his pockets; even the small change- two pieces of twenty copecks- he pulled out of his waistcoat pocket. Он вынул все из карманов, даже мелочь, два двугривенных вытащил из бокового жилетного кармана. They counted the money, which amounted to eight hundred and thirty-six roubles, and forty copecks. Сосчитали деньги, оказалось восемьсот тридцать шесть рублей сорок копеек. "And is that all?" asked the investigating lawyer. - И это все? - спросил следователь. "You stated just now in your evidence that you spent three hundred roubles at Plotnikovs'. You gave Perhotin ten, your driver twenty, here you lost two hundred, then..." - Все. - Вы изволили сказать сейчас, делая показания ваши, что в лавке Плотниковых оставили триста рублей, Перхотину дали десять, ямщику двадцать, здесь проиграли двести, потом... Nikolay Parfenovitch reckoned it all up. Николай Парфенович пересчитал все. Mitya helped him readily. Митя помог охотно. They recollected every farthing and included it in the reckoning. Припомнили и включили в счет всякую копейку. Nikolay Parfenovitch hurriedly added up the total. Николай Парфенович бегло свел итог. "With this eight hundred you must have had about fifteen hundred at first?" - С этими восьмьюстами было, стало быть, всего у вас первоначально около полутора тысяч? "I suppose so," snapped Mitya. - Стало быть, - отрезал Митя. "How is it they all assert there was much more?" - Как же все утверждают, что было гораздо более? "Let them assert it." - Пусть утверждают. "But you asserted it yourself." -Да и вы сами утверждали. "Yes, I did, too." -И я сам утверждал. "We will compare all this with the evidence of other persons not yet examined. Don't be anxious about your money. It will be properly taken care of and be at your disposal at the conclusion of... what is beginning... if it appears, or, so to speak, is proved that you have undisputed right to it. - Мы еще проверим все это свидетельствами еще не спрошенных других лиц; о деньгах ваших не беспокойтесь, они сохранятся где следует и окажутся к вашим услугам по окончании всего... начавшегося... если окажется или, так сказать, докажется, что вы имеете на них неоспоримое право. Well, and now..." Ну-с, а теперь... Nikolay Parfenovitch suddenly got up, and informed Mitya firmly that it was his duty and obligation to conduct a minute and thorough search "of your clothes and everything else..." Николай Парфенович вдруг встал и твердо объявил Мите, что "принужден и должен" учинить самый подробный и точнейший осмотр "как платья вашего, так и всего...". "By all means, gentlemen. I'll turn out all my pockets, if you like." - Извольте, господа, все карманы выверну, если хотите. And he did, in fact, begin turning out his pockets. И он действительно принялся было вывертывать карманы. "It will be necessary to take off your clothes, too." - Необходимо будет даже снять одежду. "What! -Как? Undress? Раздеться? Ugh! Damn it! Фу, черт! Won't you search me as I am? Да обыщите так! Can't you?" Нельзя ли так? "It's utterly impossible, Dmitri Fyodorovitch. - Ни за что нельзя, Дмитрий Федорович. You must take off your clothes." Надо одежду снять. "As you like," Mitya submitted gloomily; "only, please, not here, but behind the curtains. - Как хотите, - мрачно подчинился Митя, - только, пожалуйста, не здесь, а за занавесками. Who will search them?" Кто будет осматривать? "Behind the curtains, of course." Nikolay Parfenovitch bent his head in assent. - Конечно, за занавесками, - в знак согласия наклонил голову Николай Парфенович. His small face wore an expression of peculiar solemnity. Личико его изобразило особенную даже важность. Chapter 6. VI The Prosecutor Catches Mitya Прокурор поймал Митю SOMETHING utterly unexpected and amazing to Mitya followed. Началось нечто совсем для Мити неожиданное и удивительное. He could never, even a minute before, have conceived that anyone could behave like that to him, Mitya Karamazov. Он ни за что бы не мог прежде, даже за минуту пред сим, предположить, чтобы так мог кто-нибудь обойтись с ним, с Митей Карамазовым! What was worst of all, there was something humiliating in it, and on their side something "supercilious and scornful." Главное, явилось нечто унизительное, а с их стороны "высокомерное и к нему презрительное". It was nothing to take off his coat, but he was asked to undress further, or rather not asked but "commanded," he quite understood that. Еще ничего бы снять сюртук, но его попросили раздеться и далее. И не то что попросили, а, в сущности, приказали; он это отлично понял. From pride and contempt he submitted without a word. Из гордости и презрения он подчинился вполне, без слов. Several peasants accompanied the lawyers and remained on the same side of the curtain. "To be ready if force is required," thought Mitya, "and perhaps for some other reason, too." За занавеску вошли, кроме Николая Парфеновича, и прокурор, присутствовали и несколько мужиков, "конечно, для силы, - подумал Митя, - а может, и еще для чего-нибудь". "Well, must I take off my shirt, too?" he asked sharply, but Nikolay Parfenovitch did not answer. He was busily engaged with the prosecutor in examining the coat, the trousers, the waistcoat and the cap; and it was evident that they were both much interested in the scrutiny. - Что ж, неужели и рубашку снимать? - резко спросил было он, но Николай Парфенович ему не ответил: он вместе с прокурором был углублен в рассматривание сюртука, панталон, жилета и фуражки, и видно было, что оба они очень заинтересовались осмотром: "They make no bones about it," thought Mitya, "they don't keep up the most elementary politeness." "Совсем не церемонятся, - мелькнуло у Мити, -даже вежливости необходимой не наблюдают". "I ask you for the second time- need I take off my shirt or not?" he said, still more sharply and irritably. -Я вас спрашиваю во второй раз: надо или нет снимать рубашку? - проговорил он еще резче и раздражительнее. "Don't trouble yourself. We will tell you what to do," Nikolay Parfenovitch said, and his voice was positively peremptory, or so it seemed to Mitya. - Не беспокойтесь, мы вас уведомим, - как-то начальственно даже ответил Николай Парфенович. По крайней мере Мите так показалось. Meantime a consultation was going on in undertones between the lawyers. Между следователем и прокурором шло между тем заботливое совещание вполголоса. There turned out to be on the coat, especially on the left side at the back, a huge patch of blood, dry, and still stiff. Оказались на сюртуке, особенно на левой поле, сзади, огромные пятна крови, засохшие, заскорузлые и не очень еще размятые. There were bloodstains on the trousers, too. На панталонах тоже. Nikolay Parfenovitch, moreover, in the presence of the peasant witnesses, passed his fingers along the collar, the cuffs, and all the seams of the coat and trousers, obviously looking for something- money, of course. Николай Парфенович, кроме того, собственноручно, в присутствии понятых, прошел пальцами по воротнику, по обшлагам и по всем швам сюртука и панталон, очевидно чего-то отыскивая, - конечно, денег. He didn't even hide from Mitya his suspicion that he was capable of sewing money up in his clothes. Г лавное, не скрывали от Мити подозрений, что он мог и способен был зашить деньги в платье. "He treats me not as an officer but as a thief," Mitya muttered to himself. "Это уж прямо как с вором, а не как с офицером", - проворчал он про себя. They communicated their ideas to one another with amazing frankness. Сообщали же друг другу мысли свои при нем до странности откровенно. The secretary, for instance, who was also behind the curtain, fussing about and listening, called Nikolay Parfenovitch's attention to the cap, which they were also fingering. Например, письмоводитель, очутившийся тоже за занавеской, суетившийся и прислуживавший, обратил внимание Николая Парфеновича на фуражку, которую тоже ощупали: "You remember Gridyenko, the copying clerk," observed the secretary. "Last summer he received the wages of the whole office, and pretended to have lost the money when he was drunk. And where was it found? "Помните Гриденку-писаря-с, - заметил письмоводитель, - летом жалованье ездил получать на всю канцелярию, а вернувшись, заявил, что потерял в пьяном виде, - так где же нашли? Why, in just such pipings in his cap. The hundred-rouble notes were screwed up in little rolls and sewed in the piping." Вот в этих самых кантиках, в фуражке-с, сторублевые были свернуты трубочками-с и в кантики зашиты". Both the lawyers remembered Gridyenko's case perfectly, and so laid aside Mitya's cap, and decided that all his clothes must be more thoroughly examined later. Факт с Г риденкой очень помнили и следователь, и прокурор, а потому и Митину фуражку отложили и решили, что все это надо будет потом пересмотреть серьезно, да и все платье. "Excuse me," cried Nikolay Parfenovitch, suddenly, noticing that the right cuff of Mitya's shirt was turned in, and covered with blood, "excuse me, what's that, blood?" - Позвольте, - вскрикнул вдруг Николай Парфенович, заметив ввернутый внутрь правый обшлаг правого рукава рубашки Мити, весь залитый кровью, - позвольте-с, это как же, кровь? "Yes," Mitya jerked out. - Кровь, - отрезал Митя. "That is, what blood?... and why is the cuff turned in?" -То есть это какая же-с... и почему ввернуто внутрь рукава? Mitya told him how he had got the sleeve stained with blood looking after Grigory, and had turned it inside when he was washing his hands at Perhotin's. Митя рассказал, как он запачкал обшлаг, возясь с Григорием, и ввернул его внутрь еще у Перхотина, когда мыл у него руки. "You must take off your shirt, too. That's very important as material evidence." Mitya flushed red and flew into a rage. - Рубашку вашу тоже придется взять, это очень важно... для вещественных доказательств. - Митя покраснел и рассвирепел. "What, am I to stay naked?" he shouted. - Что ж, мне голым оставаться? - крикнул он. "Don't disturb yourself. We will arrange something. And meanwhile take off your socks." - Не беспокойтесь... Мы как-нибудь поправим это, а пока потрудитесь снять и носки. "You're not joking? -Вы не шутите? Is that really necessary?" Mitya's eyes flashed. Это действительно так необходимо? - сверкнул глазами Митя. "We are in no mood for joking," answered Nikolay Parfenovitch sternly. - Нам не до шуток, - строго отпарировал Николай Парфенович. "Well, if I must-" muttered Mitya, and sitting down on the bed, he took off his socks. -Что ж, если надо... я... - забормотал Митя и, сев на кровать, начал снимать носки. He felt unbearably awkward. All were clothed, while he was naked, and strange to say, when he was undressed he felt somehow guilty in their presence, and was almost ready to believe himself that he was inferior to them, and that now they had a perfect right to despise him. Ему было нестерпимо конфузно: все одеты, а он раздет и, странно это, - раздетый, он как бы и сам почувствовал себя пред ними виноватым, и, главное, сам был почти согласен, что действительно вдруг стал всех их ниже и что теперь они уже имеют полное право его презирать. "When all are undressed, one is somehow not ashamed, but when one's the only one undressed and everybody is looking, it's degrading," he kept repeating to himself, again and again. "It's like a dream; I've sometimes dreamed of being in such degrading positions." "Коли все раздеты, так не стыдно, а один раздет, а все смотрят - позор! - мелькало опять и опять у него в уме. - Точно во сне, я во сне иногда такие позоры над собою видывал". It was a misery to him to take off his socks. They were very dirty, and so were his underclothes, and now everyone could see it. Но снять носки ему было даже мучительно: они были очень не чисты, да и нижнее белье тоже, и теперь это все увидали. And what was worse, he disliked his feet. All his life he had thought both his big toes hideous. He particularly loathed the coarse, flat, crooked nail on the right one, and now they would all see it. А главное, он сам не любил свои ноги, почему-то всю жизнь находил свои большие пальцы на обеих ногах уродливыми, особенно один грубый, плоский, как-то загнувшийся вниз ноготь на правой ноге, и вот теперь все они увидят. Feeling intolerably ashamed made him, at once and intentionally, rougher. От нестерпимого стыда он вдруг стал еще более и уже нарочно груб. He pulled off his shirt, himself. Он сам сорвал с себя рубашку. "Would you like to look anywhere else if you're not ashamed to?" - Не хотите ли и еще где поискать, если вам не стыдно? "No, there's no need to, at present." - Нет-с, пока не надо. "Well, am I to stay naked like this?" he added savagely. - Что ж, мне так и оставаться голым? - свирепо прибавил он. "Yes, that can't be helped for the time.... Kindly sit down here for a while. You can wrap yourself in a quilt from the bed, and I... I'll see to all this." -Да, это пока необходимо... Потрудитесь пока здесь присесть, можете взять с кровати одеяло и завернуться, а я... я это все улажу. All the things were shown to the witnesses. The report of the search was drawn up, and at last Nikolay Parfenovitch went out, and the clothes were carried out after him. Все вещи показали понятым, составили акт осмотра, и наконец Николай Парфенович вышел, а платье вынесли за ним. Ippolit Kirillovitch went out, too. Ипполит Кириллович тоже вышел. Mitya was left alone with the peasants, who stood in silence, never taking their eyes off him. Остались с Митей одни мужики и стояли молча, не спуская с него глаз. Mitya wrapped himself up in the quilt. He felt cold. Митя завернулся в одеяло, ему стало холодно. His bare feet stuck out, and he couldn't pull the quilt over so as to cover them. Г олые ноги его торчали наружу, и он все никак не мог так напялить на них одеяло, чтоб их закрыть. Nikolay Parfenovitch seemed to be gone a long time, "an insufferable time." "He thinks of me as a puppy," thought Mitya, gnashing his teeth. Николай Парфенович что-то долго не возвращался, "истязательно долго", "за щенка меня почитает", скрежетал зубами Митя. "That rotten prosecutor has gone, too, contemptuous no doubt, it disgusts him to see me naked!" "Эта дрянь прокурор тоже ушел, верно из презрения, гадко стало смотреть на голого". Mitya imagined, however, that his clothes would be examined and returned to him. Митя все-таки полагал, что платье его там где-то осмотрят и принесут обратно. But what was his indignation when Nikolay Parfenovitch came back with quite different clothes, brought in behind him by a peasant. Но каково же было его негодование, когда Николай Парфенович вдруг воротился совсем с другим платьем, которое нес за ним мужик. "Here are clothes for you," he observed airily, seeming well satisfied with the success of his mission. "Mr. Kalganov has kindly provided these for this unusual emergency, as well as a clean shirt. - Ну, вот вам и платье, - развязно проговорил он, по-видимому очень довольный успехом своего хождения. - Это господин Калганов жертвует на сей любопытный случай, равно как и чистую вам рубашку. Luckily he had them all in his trunk. С ним все это, к счастию, как раз оказалось в чемодане. You can keep your own socks and underclothes." Нижнее белье и носки можете сохранить свои. Mitya flew into a passion. Митя страшно вскипел. "I won't have other people's clothes!" he shouted menacingly, "give me my own!" - Не хочу чужого платья! - грозно закричал он, -давайте мое! "It's impossible!" - Невозможно. "Give me my own. Damn Kalganov and his clothes, too!" - Давайте мое, к черту Калганова, и его платье, и его самого! It was a long time before they could persuade him. Его долго уговаривали. But they succeeded somehow in quieting him down. Кое-как, однако, успокоили. They impressed upon him that his clothes, being stained with blood, must be "included with the other material evidence," and that they "had not even the right to let him have them now... taking into consideration the possible outcome of the case." Ему внушили, что платье его, как запачканное кровью, должно "примкнуть к собранию вещественных доказательств", оставить же его на нем они теперь "не имеют даже и права... в видах того, чем может окончиться дело". Mitya at last understood this. Митя кое-как наконец это понял. He subsided into gloomy silence and hurriedly dressed himself. Он мрачно замолчал и стал спеша одеваться. He merely observed, as he put them on, that the clothes were much better than his old ones, and that he disliked "gaining by the change." Заметил только, надевая платье, что оно богаче его старого платья и что он бы не хотел "пользоваться". The coat was, besides, "ridiculously tight. Кроме того, "унизительно узко. Am I to be dressed up like a fool... for your amusement?" Шута, что ли, я горохового должен в нем разыгрывать... к вашему наслаждению!" They urged upon him again that he was exaggerating, that Kalganov was only a little taller, so that only the trousers might be a little too long. Ему опять внушили, что он и тут преувеличивает, что господин Калганов хоть и выше его ростом, но лишь немного, и разве только вот панталоны выйдут длинноваты. But the coat turned out to be really tight in the shoulders. Но сюртук оказался действительно узок в плечах. "Damn it all! I can hardly button it," Mitya grumbled. "Be so good as to tell Mr. Kalganov from me that I didn't ask for his clothes, and it's not my doing that they've dressed me up like a clown." - Черт возьми, и застегнуться трудно, - заворчал снова Митя, - сделайте одолжение, извольте от меня сей же час передать господину Калганову, что не я просил у него его платья и что меня самого перерядили в шута. "He understands that, and is sorry... I mean, not sorry to lend you his clothes, but sorry about all this business," mumbled Nikolay Parfenovitch. - Он это очень хорошо понимает и сожалеет... то есть не о платье своем сожалеет, а, собственно, обо всем этом случае... - промямлил было Николай Парфенович. "Confound his sorrow! - Наплевать на его сожаление! Well, where now? Ну, куда теперь? Am I to go on sitting here?" Или все здесь сидеть? He was asked to go back to the "other room." Его попросили выйти опять в "ту комнату". Mitya went in, scowling with anger, and trying to avoid looking at anyone. Митя вышел хмурый от злобы и стараясь ни на кого не глядеть. Dressed in another man's clothes he felt himself disgraced, even in the eyes of the peasants, and of Trifon Borissovitch, whose face appeared, for some reason, in the doorway, and vanished immediately. В чужом платье он чувствовал себя совсем опозоренным, даже пред этими мужиками и Трифоном Борисовичем, лицо которого вдруг зачем-то мелькнуло в дверях и исчезло. "He's come to look at me dressed up," thought Mitya. "На ряженого заглянуть приходил", - подумал Митя. He sat down on the same chair as before. Он уселся на своем прежнем стуле. He had an absurd nightmarish feeling, as though he were out of his mind. Мерещилось ему что-то кошмарное и нелепое, казалось ему, что он не в своем уме. "Well, what now? Are you going to flog me? That's all that's left for you," he said, clenching his teeth and addressing the prosecutor. - Ну что ж теперь, пороть розгами, что ли, меня начнете, ведь больше-то ничего не осталось, -заскрежетал он, обращаясь к прокурору. He would not turn to Nikolay Parfenovitch, as though he disdained to speak to him. К Николаю Парфеновичу он и повернуться уже не хотел, как бы и говорить с ним не удостоивая. "He looked too closely at my socks, and turned them inside out on purpose to show everyone how dirty they were- the scoundrel!" "Слишком уж пристально мои носки осматривал, да еще велел, подлец, выворотить, это он нарочно, чтобы выставить всем, какое у меня грязное белье!" "Well, now we must proceed to the examination of witnesses," observed Nikolay Parfenovitch, as though in reply to Mitya's question. - Да вот придется теперь перейти к допросу свидетелей, - произнес Николай Парфенович, как бы в ответ на вопрос Дмитрия Федоровича. "Yes," said the prosecutor thoughtfully, as though reflecting on something. - Да-с, - вдумчиво проговорил прокурор, тоже как бы что-то соображая. "We've done what we could in your interest, Dmitri Fyodorovitch," Nikolay Parfenovitch went on, "but having received from you such an uncompromising refusal to explain to us the source from which you obtained the money found upon you, we are, at the present moment-" - Мы, Дмитрий Федорович, сделали что могли в ваших же интересах, - продолжал Николай Парфенович, - но, получив столь радикальный с вашей стороны отказ разъяснить нам насчет происхождения находившейся при вас суммы, мы в данную минуту... "What is the stone in your ring?" Mitya interrupted suddenly, as though awakening from a reverie. He pointed to one of the three large rings adorning Nikolay Parfenovitch's right hand. - Это из чего у вас перстень? - перебил вдруг Митя, как бы выходя из какой-то задумчивости и указывая пальцем на один из трех больших перстней, украшавших правую ручку Николая Парфеновича. "Ring?" repeated Nikolay Parfenovitch with surprise. - Перстень? - переспросил с удивлением Николай Парфенович. "Yes, that one... on your middle finger, with the little veins in it, what stone is that?" Mitya persisted, like a peevish child. -Да, вот этот... вот на среднем пальце, с жилочками, какой это камень? - как-то раздражительно, словно упрямый ребенок, настаивал Митя. "That's a smoky topaz," said Nikolay Parfenovitch, smiling. "Would you like to look at it? I'll take it off..." - Это дымчатый топаз, - улыбнулся Николай Парфенович, - хотите посмотреть, я сниму... "No, don't take it off," cried Mitya furiously, suddenly waking up, and angry with himself. "Don't take it off... there's no need.... Damn it!... Gentlemen, you've sullied my heart! - Нет, нет, не снимайте! - свирепо крикнул Митя, вдруг опомнившись и озлившись на себя самого, -не снимайте, не надо... Черт... Господа, вы огадили мою душу! Can you suppose that I would conceal it from you, if I had really killed my father, that I would shuffle, lie, and hide myself? Неужели вы думаете, что я стал бы скрывать от вас, если бы в самом деле убил отца, вилять, лгать и прятаться? No, that's not like Dmitri Karamazov, that he couldn't do, and if I were guilty, I swear I shouldn't have waited for your coming, or for the sunrise as I meant at first, but should have killed myself before this, without waiting for the dawn! Нет, не таков Дмитрий Карамазов, он бы этого не вынес, и если б я был виновен, клянусь, не ждал бы вашего сюда прибытия и восхода солнца, как намеревался сначала, а истребил бы себя еще прежде, еще не дожидаясь рассвета! I know that about myself now. Я чувствую это теперь по себе. I couldn't have learnt so much in twenty years as I've found out in this accursed night!... Я в двадцать лет жизни не научился бы столькому, сколько узнал в эту проклятую ночь!.. And should I have been like this on this night, and at this moment, sitting with you, could I have talked like this, could I have moved like this, could I have looked at you and at the world like this, if I had really been the murderer of my father, when the very thought of having accidentally killed Grigory gave me no peace all night- not from fear- oh, not simply from fear of your punishment! И таков ли, таков ли был бы я в эту ночь и в эту минуту теперь, сидя с вами, - так ли бы я говорил, так ли двигался, так ли бы смотрел на вас и на мир, если бы в самом деле был отцеубийцей, когда даже нечаянное это убийство Григория не давало мне покоя всю ночь, - не от страха, о! не от одного только страха вашего наказания! The disgrace of it! Позор! And you expect me to be open with such scoffers as you, who see nothing and believe in nothing, blind moles and scoffers, and to tell you another nasty thing I've done, another disgrace, even if that would save me from your accusation! И вы хотите, чтоб я таким насмешникам, как вы, ничего не видящим и ничему не верящим, слепым кротам и насмешникам, стал открывать и рассказывать еще новую подлость мою, еще новый позор, хотя бы это и спасло меня от вашего обвинения? No, better Siberia! Да лучше в каторгу! The man who opened the door to my father and went in at that door, he killed him, he robbed him. Тот, который отпер к отцу дверь и вошел этою дверью, тот и убил его, тот и обокрал. Who was he? I'm racking my brains and can't think who. But I can tell you it was not Dmitri Karamazov, and that's all I can tell you, and that's enough, enough, leave me alone.... Exile me, punish me, but don't bother me any more. Кто он - я теряюсь и мучаюсь, но это не Дмитрий Карамазов, знайте это, - и вот все, что я могу вам сказать, и довольно, не приставайте... Ссылайте, казните, но не раздражайте меня больше. I'll say no more. Я замолчал. Call your witnesses!" Зовите ваших свидетелей! Mitya uttered his sudden monologue as though he were determined to be absolutely silent for the future. Митя проговорил свой внезапный монолог, как бы совсем уже решившись впредь окончательно замолчать. The prosecutor watched him the whole time and only when he had ceased speaking, observed, as though it were the most ordinary thing, with the most frigid and composed air: Прокурор все время следил за ним и, только что он замолчал, с самым холодным и с самым спокойным видом вдруг проговорил точно самую обыкновенную вещь: "Oh, about the open door of which you spoke just now, we may as well inform you, by the way, now, of a very interesting piece of evidence of the greatest importance both to you and to us, that has been given us by Grigory, the old man you wounded. - Вот именно по поводу этой отворенной двери, о которой вы сейчас упомянули, мы, и как раз кстати, можем сообщить вам, именно теперь, одно чрезвычайно любопытное и в высшей степени важное, для вас и для нас, показание раненного вами старика Григория Васильева. On his recovery, he clearly and emphatically stated, in reply to our questions, that when, on coming out to the steps, and hearing a noise in the garden, he made up his mind to go into it through the little gate which stood open, before he noticed you running, as you have told us already, in the dark from the open window where you saw your father, he, Grigory, glanced to the left, and, while noticing the open window, observed at the same time, much nearer to him, the door, standing wide open- that door which you have stated to have been shut the whole time you were in the garden. Он ясно и настойчиво передал нам, очнувшись, на расспросы наши, что в то еще время, когда, выйдя на крыльцо и заслышав в саду некоторый шум, он решился войти в сад чрез калитку, стоявшую отпертою, то, войдя в сад, еще прежде чем заметил вас в темноте убегающего, как вы сообщили уже нам, от отворенного окошка, в котором видели вашего родителя, он, Григорий, бросив взгляд налево и заметив действительно это отворенное окошко, заметил в то же время, гораздо ближе к себе, и настежь отворенную дверь, про которую вы заявили, что она все время, как вы были в саду, оставалась запертою. I will not conceal from you that Grigory himself confidently affirms and bears witness that you must have run from that door, though, of course, he did not see you do so with his own eyes, since he only noticed you first some distance away in the garden, running towards the fence." Не скрою от вас, что сам Васильев твердо заключает и свидетельствует, что вы должны были выбежать из двери, хотя, конечно, он своими глазами и не видал, как вы выбегали, заприметив вас в первый момент уже в некотором от себя отдалении, среди сада, убегающего к стороне забора... Mitya had leapt up from his chair half-way through this speech. Митя еще с половины речи вскочил со стула. "Nonsense!" he yelled, in a sudden frenzy, "it's a barefaced lie. -Вздор! - завопил он вдруг в исступлении,-наглый обман! He couldn't have seen the door open because it was shut. He's lying!" Он не мог видеть отворенную дверь, потому что она была тогда заперта... Он лжет!.. "I consider it my duty to repeat that he is firm in his statement. - Долгом считаю вам повторить, что показание его твердое. He does not waver. Он не колеблется. He adheres to it. Он стоит на нем. We've cross-examined him several times." Мы несколько раз его переспрашивали. "Precisely. I have cross-examined him several times," Nikolay Parfenovitch confirmed warmly. - Именно, я несколько раз переспрашивал! - с жаром подтвердил и Николай Парфенович. "It's false, false! - Неправда, неправда! It's either an attempt to slander me, or the hallucination of a madman," Mitya still shouted. "He's simply raving, from loss of blood, from the wound. He must have fancied it when he came to.... He's raving." Это или клевета на меня, или галлюцинация сумасшедшего, - продолжал кричать Митя, -просто-запросто в бреду, в крови, от раны, ему померещилось, когда очнулся... Вот он и бредит. "Yes, but he noticed the open door, not when he came to after his injuries, but before that, as soon as he went into the garden from the lodge." - Да-с, но ведь заметил он отпертую дверь не когда очнулся от раны, а еще прежде того, когда только он входил в сад из флигеля. "But it's false, it's false! It can't be so! - Да неправда же, неправда, это не может быть! He's slandering me from spite.... He couldn't have seen it... I didn't come from the door," gasped Mitya. Это он со злобы на меня клевещет... Он не мог видеть... Я не выбегал из двери, - задыхался Митя. The prosecutor turned to Nikolay Parfenovitch and said to him impressively: Прокурор повернулся к Николаю Парфеновичу и внушительно проговорил ему: "Confront him with it." - Предъявите. "Do you recognise this object?" Nikolay Parfenovitch laid upon the table a large and thick official envelope, on which three seals still remained intact. - Знаком вам этот предмет? - выложил вдруг Николай Парфенович на стол большой, из толстой бумаги, канцелярского размера конверт, на котором виднелись еще три сохранившиеся печати. The envelope was empty, and slit open at one end. Самый же конверт был пуст и с одного бока разорван. Mitya stared at it with open eyes. Митя выпучил на него глаза. "It... it must be that envelope of my father's, the envelope that contained the three thousand roubles... and if there's inscribed on it, allow me, 'For my little chicken'... yes- three thousand!" he shouted, "do you see, three thousand, do you see?" -Это... это отцовский, стало быть, конверт,-пробормотал он, - тот самый, в котором лежали эти три тысячи... и, если надпись, позвольте: "цыпленочку"... вот: три тысячи, - вскричал он, -три тысячи, видите? "Of course, we see. But we didn't find the money in it. It was empty, and lying on the floor by the bed, behind the screen." - Как же-с, видим, но мы денег уже в нем не нашли, он был пустой и валялся на полу, у кровати, за ширмами. For some seconds Mitya stood as though thunderstruck. Несколько секунд Митя стоял как ошеломленный. "Gentlemen, it's Smerdyakov!" he shouted suddenly, at the top of his voice. "It's he who's murdered him! He's robbed him! - Господа, это Смердяков! - закричал он вдруг изо всей силы, - это он убил, он ограбил! No one else knew where the old man hid the envelope. It's Smerdyakov, that's clear, now!" Только он один и знал, где спрятан у старика конверт... Это он, теперь ясно! "But you, too, knew of the envelope and that it was under the pillow." - Но ведь и вы же знали про конверт и о том, что он лежит под подушкой. "I never knew it. I've never seen it. This is the first time I've looked at it. I'd only heard of it from Smerdyakov.... He was the only one who knew where the old man kept it hidden, I didn't know..." Mitya was completely breathless. - Никогда не знал: я и не видел никогда его вовсе, в первый раз теперь вижу, а прежде только от Смердякова слышал... Он один знал, где у старика спрятано, а я не знал... - совсем задыхался Митя. "But you told us yourself that the envelope was under your deceased father's pillow. - И однако ж, вы сами показали нам давеча, что конверт лежал у покойного родителя под подушкой. You especially stated that it was under the pillow, so you must have known it." Вы именно сказали, что под подушкой, стало быть, знали же, где лежал. "We've got it written down," confirmed Nikolay Parfenovitch. - Мы так и записали! - подтвердил Николай Парфенович. "Nonsense! It's absurd! - Вздор, нелепость! I'd no idea it was under the pillow. Я совсем не знал, что под подушкой. And perhaps it wasn't under the pillow at all.... It was just a chance guess that it was under the pillow. What does Smerdyakov say? Да, может быть, вовсе и не под подушкой... Я наобум сказал, что под подушкой... Что Смердяков говорит? Have you asked him where it was? Вы его спрашивали, где лежал? What does Smerdyakov say? Что Смердяков говорит? That's the chief point.... And I went out of my way to tell lies against myself.... I told you without thinking that it was under the pillow, and now you- Oh, you know how one says the wrong thing, without meaning it. Это главное... А я нарочно налгал на себя... Я вам соврал не думавши, что лежал под подушкой, а вы теперь... Ну знаете, сорвется с языка, и соврешь. No one knew but Smerdyakov, only Smerdyakov, and no one else.... А знал один Смердяков, только один Смердяков, и никто больше!.. He didn't even tell me where it was! Он и мне не открыл, где лежит! But it's his doing, his doing; there's no doubt about it, he murdered him, that's as clear as daylight now," Mitya exclaimed more and more frantically, repeating himself incoherently, and growing more and more exasperated and excited. "You must understand that, and arrest him at once.... He must have killed him while I was running away and while Grigory was unconscious, that's clear now.... He gave the signal and father opened to him... for no one but he knew the signal, and without the signal father would never have opened the door...." Но это он, это он; это несомненно он убил, это мне теперь ясно как свет, - восклицал все более и более в исступлении Митя, бессвязно повторяясь, горячась и ожесточаясь. - Поймите вы это и арестуйте его скорее, скорей... Он именно убил, когда я убежал и когда Григорий лежал без чувств, это теперь ясно... Он подал знаки, и отец ему отпер... Потому что только он один и знал знаки, а без знаков отец бы никому не отпер... "But you're again forgetting the circumstance," the prosecutor observed, still speaking with the same restraint, though with a note of triumph, "that there was no need to give the signal if the door already stood open when you were there, while you were in the garden..." - Но опять вы забываете то обстоятельство, - все так же сдержанно, но как бы уже торжествуя, заметил прокурор, - что знаков и подавать было не надо, если дверь уже стояла отпертою, еще при вас, еще когда вы находились в саду... "The door, the door," muttered Mitya, and he stared speechless at the prosecutor. He sank back helpless in his chair. - Дверь, дверь, - бормотал Митя и безмолвно уставился на прокурора, он в бессилии опустился опять на стул. All were silent. Все замолчали. "Yes, the door!... - Да, дверь!.. It's a nightmare! Это фантом! God is against me!" he exclaimed, staring before him in complete stupefaction. Бог против меня! - воскликнул он, совсем уже без мысли глядя пред собою. "Come, you see," the prosecutor went on with dignity, "and you can judge for yourself, Dmitri Fyodorovitch. On the one hand, we have the evidence of the open door from which you ran out, a fact which overwhelms you and us. - Вот видите, - важно проговорил прокурор, - и посудите теперь сами, Дмитрий Федорович: с одной стороны, это показание об отворенной двери, из которой вы выбежали, подавляющее вас и нас. On the other side, your incomprehensible, persistent, and, so to speak, obdurate silence with regard to the source from which you obtained the money which was so suddenly seen in your hands, when only three hours earlier, on your own showing, you pledged your pistols for the sake of ten roubles! С другой стороны - непонятное, упорное и почти ожесточенное умолчание ваше насчет происхождения денег, вдруг появившихся в ваших руках, тогда как еще за три часа до этой суммы вы, по собственному показанию, заложили пистолеты ваши, чтобы получить только десять рублей! In view of all these facts, judge for yourself. What are we to believe, and what can we depend upon? Ввиду всего этого решите сами: чему же нам верить и на чем остановиться? And don't accuse us of being 'frigid, cynical, scoffing people,' who are incapable of believing in the generous impulses of your heart.... Try to enter into our position..." И не претендуйте на нас, что мы "холодные циники и насмешливые люди", которые не в состоянии верить благородным порывам вашей души... Вникните, напротив, и в наше положение... Mitya was indescribably agitated. He turned pale. Митя был в невообразимом волнении, он побледнел. "Very well!" he exclaimed suddenly, "I will tell you my secret. I'll tell you where I got the money!... - Хорошо! - воскликнул он вдруг, - я открою вам мою тайну, открою, откуда взял деньги!.. I'll reveal my shame, that I may not have to blame myself or you hereafter." Открою позор, чтобы не винить потом ни вас, ни себя... "And believe me, Dmitri Fyodorovitch," put in Nikolay Parfenovitch, in a voice of almost pathetic delight, "that every sincere and complete confession on your part at this moment may, later on, have an immense influence in your favour, and may, indeed, moreover-" - И поверьте, Дмитрий Федорович, - каким-то умиленно радостным голоском подхватил Николай Парфенович, - что всякое искреннее и полное сознание ваше, сделанное именно в теперешнюю минуту, может впоследствии повлиять к безмерному облегчению участи вашей и даже, кроме того... But the prosecutor gave him a slight shove under the table, and he checked himself in time. Но прокурор слегка толкнул его под столом, и тот успел вовремя остановиться. Mitya, it is true, had not heard him. Митя, правда, его и не слушал. Chapter 7. VII Mitya's Great Secret Received with Hisses Великая тайна Мити. Освистали "GENTLEMEN," he began, still in the same agitation, "I want to make a full confession: that money was my own." - Господа, - начал он все в том же волнении, - эти деньги... я хочу признаться вполне... эти деньги были мои. The lawyer's faces lengthened. That was not at all what they expected. У прокурора и следователя даже лица вытянулись, не того совсем они ожидали. "How do you mean?" faltered Nikolay Parfenovitch, "when at five o'clock on the same day, from your own confession-" - Как же ваши, - пролепетал Николай Парфенович, - тогда как еще в пять часов дня, по собственному признанию вашему... "Damn five o'clock on the same day and my own confession! That's nothing to do with it now! - Э, к черту пять часов того дня и собственное признание мое, не в том теперь дело! That money was my own, my own, that is, stolen by me...not mine, I mean, but stolen by me, and it was fifteen hundred roubles, and I had it on me all the time, all the time..." Эти деньги были мои, мои, то есть краденые мои... не мои то есть, а краденые, мною украденные, и их было полторы тысячи, и они были со мной, все время со мной... "But where did you get it?" - Да откуда же вы их взяли? "I took it off my neck, gentlemen, off this very neck... it was here, round my neck, sewn up in a rag, and I'd had it round my neck a long time, it's a month since I put it round my neck... to my shame and disgrace!" - С шеи, господа, взял, с шеи, вот с этой самой моей шеи... Здесь они были у меня на шее, зашиты в тряпку и висели на шее, уже давно, уже месяц, как я их на шее со стыдом и с позором носил! "And from whom did you... appropriate it?" - Но у кого же вы их... присвоили? "You mean, 'steal it'? - Вы хотели сказать: "украли"? Speak out plainly now. Говорите теперь слова прямо. Yes, I consider that I practically stole it, but, if you prefer, I 'appropriated it.' Да, я считаю, что я их все равно что украл, а если хотите, действительно "присвоил". I consider I stole it. Но по-моему, украл. And last night I stole it finally." А вчера вечером так уж совсем украл. "Last night? - Вчера вечером? But you said that it's a month since you... obtained it?..." Но вы сейчас сказали, что уж месяц, как их... достали! "Yes. But not from my father. Not from my father, don't be uneasy. I didn't steal it from my father, but from her. - Да, но не у отца, не у отца, не беспокойтесь, не у отца украл, а у ней. Let me tell you without interrupting. Дайте рассказать и не перебивайте. It's hard to do, you know. Это ведь тяжело. You see, a month ago, I was sent for by Katerina Ivanovna, formerly my betrothed. Do you know her?" Видите: месяц назад призывает меня Катерина Ивановна Верховцева, бывшая невеста моя... Знаете вы ее? "Yes, of course." - Как же-с, помилуйте. "I know you know her. - Знаю, что знаете. She's a noble creature, noblest of the noble. But she has hated me ever so long, oh, ever so long... and hated me with good reason, good reason!" Благороднейшая душа, благороднейшая из благородных, но меня ненавидевшая давно уже, о, давно, давно... и заслуженно, заслуженно ненавидевшая! "Katerina Ivanovna!" Nikolay Parfenovitch exclaimed with wonder. - Катерина Ивановна? - с удивлением переспросил следователь. The prosecutor, too, stared. Прокурор тоже ужасно уставился. "Oh, don't take her name in vain! - О, не произносите имени ее всуе! I'm a scoundrel to bring her into it. Я подлец, что ее вывожу. Yes, I've seen that she hated me... a long while.... From the very first, even that evening at my lodging... but enough, enough. You're unworthy even to know of that. No need of that at all.... I need only tell you that she sent for me a month ago, gave me three thousand roubles to send off to her sister and another relation in Moscow (as though she couldn't have sent it off herself!) and I... it was just at that fatal moment in my life when I... well, in fact, when I'd just come to love another, her, she's sitting down below now, Grushenka. I carried her off here to Mokroe then, and wasted here in two days half that damned three thousand, but the other half I kept on me. Да, я видел, что она меня ненавидела... давно... с самого первого раза, с самого того у меня на квартире еще там... Но довольно, довольно, это вы даже и знать недостойны, это не надо вовсе... А надо лишь то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне три тысячи, чтоб отослать своей сестре и еще одной родственнице в Москву (и как будто сама не могла послать!), а я... это было именно в тот роковой час моей жизни, когда я... ну, одним словом, когда я только что полюбил другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку... я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в два дня половину этих проклятых трех тысяч, то есть полторы тысячи, а другую половину удержал на себе. Well, I've kept that other half, that fifteen hundred, like a locket round my neck, but yesterday I undid it, and spent it. Ну вот эти полторы тысячи, которые я удержал, я и носил с собой на шее, вместо ладонки, а вчера распечатал и прокутил. What's left of it, eight hundred roubles, is in your hands now, Nikolay Parfenovitch. That's the change out of the fifteen hundred I had yesterday." Сдача в восемьсот рублей у вас теперь в руках, Николай Парфенович, это сдача со вчерашних полутора тысяч. "Excuse me. How's that? Why, when you were here a month ago you spent three thousand, not fifteen hundred, everybody knows that." - Позвольте, как же это, ведь вы прокутили тогда здесь месяц назад три тысячи, а не полторы, все это знают? "Who knows it? - Кто ж это знает? Who counted the money? Кто считал? Did I let anyone count it?" Кому я давал считать? "Why, you told everyone yourself that you'd spent exactly three thousand." - Помилуйте, да вы сами говорили всем, что прокутили тогда ровно три тысячи. "It's true, I did. I told the whole town so, and the whole town said so. And here, at Mokroe, too, everyone reckoned it was three thousand. - Правда, говорил, всему городу говорил, и весь город говорил, и все так считали, и здесь, в Мокром, так же все считали, что три тысячи. Yet I didn't spend three thousand, but fifteen hundred. And the other fifteen hundred I sewed into a little bag. That's how it was, gentlemen. That's where I got that money yesterday...." Только все-таки я прокутил не три, а полторы тысячи, а другие полторы зашил в ладонку; вот как дело было, господа, вот откуда эти вчерашние деньги... "This is almost miraculous," murmured Nikolay Parfenovitch. -Это почти чудесно...- пролепетал Николай Парфенович. "Allow me to inquire," observed the prosecutor at last, "have you informed anyone whatever of this circumstance before; I mean that you had fifteen hundred left about you a month ago?" - Позвольте спросить, - проговорил наконец прокурор, - не объявляли ли вы хоть кому-нибудь об этом обстоятельстве прежде... то есть что полторы эти тысячи оставили тогда же, месяц назад, при себе? "I told no one." - Никому не говорил. "That's strange. - Это странно. Do you mean absolutely no one?" Неужели так-таки совсем никому? "Absolutely no one. - Совсем никому. No one and nobody." Никому и никому. "What was your reason for this reticence? - Но почему же такое умолчание? What was your motive for making such a secret of it? Что побудило вас сделать из этого такой секрет? To be more precise: You have told us at last your secret, in your words, so 'disgraceful,' though in reality- that is, of course, comparatively speaking-this action, that is, the appropriation of three thousand roubles belonging to someone else, and, of course, only for a time is, in my view at least, only an act of the greatest recklessness and not so disgraceful, when one takes into consideration your character.... Even admitting that it was an action in the highest degree discreditable, still, discreditable is not 'disgraceful.'... Many people have already guessed, during this last month, about the three thousand of Katerina Ivanovna's that you have spent, and I heard the legend myself, apart from your confession.... Mihail Makarovitch, for instance, had heard it, too, so that indeed, it was scarcely a legend, but the gossip of the whole town. Я объяснюсь точнее: вы объявили нам наконец вашу тайну, по словам вашим столь "позорную", хотя в сущности - то есть, конечно, лишь относительно говоря - этот поступок, то есть именно присвоение чужих трех тысяч рублей, и, без сомнения, лишь временное, - поступок этот, на мой взгляд по крайней мере, есть лишь в высшей степени поступок легкомысленный, но не столь позорный, принимая, кроме того, во внимание и ваш характер... Ну, положим, даже и зазорный в высшей степени поступок, я согласен, но зазорный, все же не позорный... То есть я веду, собственно, к тому, что про растраченные вами эти три тысячи от госпожи Верховцевой уже многие догадывались в этот месяц и без вашего признания, я слышал эту легенду сам... Михаил Макарович, например, тоже слышал. Так что, наконец, это почти уже не легенда, а сплетня всего города. There are indications, too, if I am not mistaken, that you confessed this yourself to someone, I mean that the money was Katerina Ivanovna's, and so, it's extremely surprising to me that hitherto, that is, up to the present moment, you have made such an extraordinary secret of the fifteen hundred you say you put by, apparently connecting a feeling of positive horror with that secret.... It's not easy to believe that it could cost you such distress to confess such a secret.... You cried out, just now, that Siberia would be better than confessing it..." К тому же есть следы, что и вы сами, если не ошибаюсь, кому-то признавались в этом, то есть именно что деньги эти от госпожи Верховцевой... А потому и удивляет меня слишком, что вы придавали до сих пор, то есть до самой настоящей минуты, такую необычайную тайну этим отложенным, по вашим словам, полутора тысячам, сопрягая с вашею тайной этою какой-то даже ужас... Невероятно, чтобы подобная тайна могла стоить вам стольких мучений к признанию... потому что вы кричали сейчас даже, что лучше на каторгу, чем признаться... The prosecutor ceased speaking. Прокурор замолк. He was provoked. Он разгорячился. He did not conceal his vexation, which was almost anger, and gave vent to all his accumulated spleen, disconnectedly and incoherently, without choosing words. Он не скрывал своей досады, почти злобы, и выложил все накопившееся, даже не заботясь о красоте слога, то есть бессвязно и почти сбивчиво. "It's not the fifteen hundred that's the disgrace, but that I put it apart from the rest of the three thousand," said Mitya firmly. - Не в полутора тысячах заключался позор, а в том, что эти полторы тысячи я отделил от тех трех тысяч, - твердо произнес Митя. "Why?" smiled the prosecutor irritably. "What is there disgraceful, to your thinking, in your having set aside half of the three thousand you had discreditably, if you prefer, 'disgracefully,' appropriated? - Но что же, - раздражительно усмехнулся прокурор, - что именно в том позорного, что уже от взятых зазорно, или, если сами желаете, то и позорно, трех тысяч вы отделили половину по своему усмотрению? Your taking the three thousand is more important than what you did with it. Важнее то, что вы три тысячи присвоили, а не то, как с ними распорядились. And by the way, why did you do that- why did you set apart that half, for what purpose, for what object did you do it? Can you explain that to us?" Кстати, почему вы именно так распорядились, то есть отделили эту половину? Для чего, для какой цели так сделали, можете это нам объяснить? "Oh, gentlemen, the purpose is the whole point!" cried Mitya. "I put it aside because I was vile, that is, because I was calculating, and to be calculating in such a case is vile... and that vileness has been going on a whole month." - О, господа, да в цели-то и вся сила! - воскликнул Митя. - Отделил по подлости, то есть по расчету, ибо расчет в этом случае и есть подлость... И целый месяц продолжалась эта подлость! "It's incomprehensible." - Непонятно. "I wonder at you. - Удивляюсь вам. But I'll make it clearer. Perhaps it really is incomprehensible. А впрочем, объяснюсь еще, действительно, может быть, непонятно. You see, attend to what I say. I appropriate three thousand entrusted to my honour; I spend it on a spree, say I spend it all, and next morning I go to her and say, Видите, следите за мной: я присвояю три тысячи, вверенные моей чести, кучу на них, прокутил все, наутро являюсь к ней и говорю: 'Katya, I've done wrong, I've squandered your three thousand'; well, is that right? "Катя, виноват, я прокутил твои три тысячи", - ну что, хорошо? No, it's not right- it's dishonest and cowardly; I'm a beast, with no more self-control than a beast, that's so, isn't it? Нет, нехорошо - бесчестно и малодушно, зверь и до зверства не умеющий сдержать себя человек, так ли, так ли? But still I'm not a thief? Но все же не вор? Not a downright thief, you'll admit! Не прямой же ведь вор, не прямой, согласитесь! I squandered it, but I didn't steal it. Прокутил, но не украл! Now a second, rather more favourable alternative: follow me carefully, or I may get confused again- my head's going round- and so, for the second alternative: I spend here only fifteen hundred out of the three thousand, that is, only half. Теперь второй, еще выгоднейший случай, следите за мной, а то я, пожалуй, опять собьюсь - как-то голова кружится, - итак, второй случай: прокучиваю я здесь только полторы тысячи из трех, то есть половину. Next day I go and take that half to her: На другой день прихожу к ней и приношу эту половину: 'Katya, take this fifteen hundred from me, I'm a low beast, and an untrustworthy scoundrel, for I've wasted half the money, and I shall waste this, too, so keep me from temptation!' "Катя, возьми от меня, мерзавца и легкомысленного подлеца, эту половину, потому что половину я прокутил, прокучу, стало быть, и эту, так чтобы от греха долой!" Well, what of that alternative? Ну как в таком случае? I should be a beast and a scoundrel, and whatever you like; but not a thief, not altogether a thief, or I should not have brought back what was left, but have kept that, too. Все что угодно, и зверь и подлец, но уже не вор, не вор окончательно, ибо, если б вор, то наверно бы не принес назад половину сдачи, а присвоил бы и ее. She would see at once that since I brought back half, I should pay back what I'd spent, that I should never give up trying to, that I should work to get it and pay it back. Тут же она видит, что коль скоро принес половину, то донесет и остальные, то есть прокученные, всю жизнь искать будет, работать будет, но найдет и отдаст. So in that case I should be a scoundrel, but not a thief, you may say what you like, not a thief!" Таким образом, подлец, но не вор, не вор, как хотите, не вор! "I admit that there is a certain distinction," said the prosecutor, with a cold smile. "But it's strange that you see such a vital difference." - Положим, что есть некоторая разница, - холодно усмехнулся прокурор. - Но странно все-таки, что вы видите в этом такую роковую уже разницу. "Yes, I see a vital difference. - Да, вижу такую роковую разницу! Every man may be a scoundrel, and perhaps every man is a scoundrel, but not everyone can be a thief; it takes an arch-scoundrel to be that. Подлецом может быть всякий, да и есть, пожалуй, всякий, но вором может быть не всякий, а только архиподлец. Oh, of course, I don't know how to make these fine distinctions... but a thief is lower than a scoundrel, that's my conviction. Ну да я там этим тонкостям не умею... А только вор подлее подлеца, вот мое убеждение. Listen, I carry the money about me a whole month; I may make up my mind to give it back to-morrow, and I'm a scoundrel no longer; but I cannot make up my mind, you see, though I'm making up my mind every day, and every day spurring myself on to do it, and yet for a whole month I can't bring myself to it, you see. Слушайте: я ношу деньги целый месяц на себе, завтра же я могу решиться их отдать, и я уже не подлец, но решиться-то я не могу, вот что, хотя и каждый день решаюсь, хотя и каждый день толкаю себя: "Решись, решись, подлец", и вот весь месяц не могу решиться, вот что! Is that right to your thinking, is that right?" Что, хорошо, по-вашему, хорошо? "Certainly, that's not right; that I can quite understand, and that I don't dispute," answered the prosecutor with reserve. "And let us give up all discussion of these subtleties and distinctions, and, if you will be so kind, get back to the point. - Положим, не так хорошо, это я отлично могу понять и в этом я не спорю, - сдержанно ответил прокурор. - Да и вообще отложим всякое препирание об этих тонкостях и различиях, а вот опять-таки если бы вам угодно было перейти к делу. And the point is, that you have still not told us, although we've asked you, why, in the first place, you halved the money, squandering one half and hiding the other? А дело именно в том, что вы еще не изволили нам объяснить, хотя мы и спрашивали: для чего первоначально сделали такое разделение в этих трех тысячах, то есть одну половину прокутили, а другую припрятали? For what purpose exactly did you hide it, what did you mean to do with that fifteen hundred? Именно для чего, собственно, припрятали, на что хотели, собственно, эти отделенные полторы тысячи употребить? I insist upon that question, Dmitri Fyodorovitch." Я на этом вопросе настаиваю, Дмитрий Федорович. "Yes, of course!" cried Mitya, striking himself on the forehead; "forgive me, I'm worrying you, and am not explaining the chief point, or you'd understand in a minute, for it's just the motive of it that's the disgrace! - Ах да, и в самом деле! - вскричал Митя, ударив себя по лбу, - простите, я вас мучаю, а главного и не объясняю, а то бы вы вмиг поняли, ибо в цели-то, в цели-то этой и позор! You see, it was all to do with the old man, my dead father. He was always pestering Agrafena and I was jealous; I thought then that she was hesitating between me and him. So I kept thinking everyday, suppose she were to make up her mind all of a sudden, suppose she were to leave off tormenting me, and were suddenly to say to me, Видите, тут все этот старик, покойник, он все Аграфену Александровну смущал, а я ревновал, думал тогда, что она колеблется между мною и им; вот и думаю каждый день: что, если вдруг с ее стороны решение, что, если она устанет меня мучить и вдруг скажет мне: 'I love you, not him; take me to the other end of the world.' "Тебя люблю, а не его, увози меня на край света". And I'd only forty copecks; how could I take her away, what could I do? Why, I'd be lost. А у меня всего два двугривенных; с чем увезешь, что тогда делать, - вот и пропал. You see, I didn't know her then, I didn't understand her, I thought she wanted money, and that she wouldn't forgive my poverty. Я ведь ее тогда не знал и не понимал, я думал, что ей денег надо и что нищеты моей она мне не простит. And so I fiendishly counted out the half of that three thousand, sewed it up, calculating on it, sewed it up before I was drunk, and after I had sewn it up, I went off to get drunk on the rest. И вот я ехидно отсчитываю половину от трех тысяч и зашиваю иглой хладнокровно, зашиваю с расчетом, еще до пьянства зашиваю, а потом, как уж зашил, на остальную половину еду пьянствовать! Yes, that was base. Нет-с, это подлость! Do you understand now?" Поняли теперь? Both the lawyers laughed aloud. Прокурор громко рассмеялся, следователь тоже. "I should have called it sensible and moral on your part not to have squandered it all," chuckled Nikolay Parfenovitch, "for after all what does it amount to?" - По-моему, даже благоразумно и нравственно, что удержались и не все прокутили, - прохихикал Николай Парфенович, - потому что что же тут такого-с? "Why, that I stole it, that's what it amounts to! - Да то, что украл, вот что! Oh, God, you horrify me by not understanding! О Боже, вы меня ужасаете непониманием! Every day that I had that fifteen hundred sewn up round my neck, every day and every hour I said to myself, Все время, пока я носил эти полторы тысячи, зашитые на груди, я каждый день и каждый час говорил себе: 'You're a thief! you're a thief!' "Ты вор, ты вор!" Yes, that's why I've been so savage all this month, that's why I fought in the tavern, that's why I attacked my father, it was because I felt I was a thief. Да я оттого и свирепствовал в этот месяц, оттого и дрался в трактире, оттого и отца избил, что чувствовал себя вором! I couldn't make up my mind; I didn't dare even to tell Alyosha, my brother, about that fifteen hundred: I felt I was such a scoundrel and such a pickpocket. Я даже Алеше, брату моему, не решился и не посмел открыть про эти полторы тысячи: до того чувствовал, что подлец и мазурик! But, do you know, while I carried it I said to myself at the same time every hour: Но знайте, что пока я носил, я в то же время каждый день и каждый час мой говорил себе: 'No, Dmitri Fyodorovitch, you may yet not be a thief.' "Нет, Дмитрий Федорович, ты, может быть, еще и не вор". Why? Почему? Because I might go next day and pay back that fifteen hundred to Katya. А именно потому, что ты можешь завтра пойти и отдать эти полторы тысячи Кате. And only yesterday I made up my mind to tear my amulet off my neck, on my way from Fenya's to Perhotin. I hadn't been able till that moment to bring myself to it. And it was only when I tore it off that I became a downright thief, a thief and a dishonest man for the rest of my life. И вот вчера только я решился сорвать мою ладонку с шеи, идя от Фени к Перхотину, а до той минуты не решался, и только что сорвал, в ту же минуту стал уже окончательный и бесспорный вор, вор и бесчестный человек на всю жизнь. Why? Почему? Because, with that I destroyed, too, my dream of going to Katya and saying, Потому что вместе с ладонкой и мечту мою пойти к Кате и сказать: ' I'm a scoundrel, but not a thief! "Я подлец, а не вор" - разорвал! Do you understand now? Do you understand?" Понимаете теперь, понимаете! "What was it made you decide to do it yesterday?" Nikolay Parfenovitch interrupted. - Почему же вы именно вчера вечером на это решились? - прервал было Николай Парфенович. "Why? - Почему? It's absurd to ask. Because I had condemned myself to die at five o'clock this morning, here, at dawn. Смешно спрашивать: потому что осудил себя на смерть, в пять часов утра, здесь на рассвете: I thought it made no difference whether I died a thief or a man of honour. "Ведь все равно, подумал, умирать, подлецом или благородным!" But I see it's not so, it turns out that it does make a difference. Так вот нет же, не все равно оказалось! Believe me, gentlemen, what has tortured me most during this night has not been the thought that I'd killed the old servant, and that I was in danger of Siberia just when my love was being rewarded, and Heaven was open to me again. Верите ли, господа, не то, не то меня мучило больше всего в эту ночь, что я старика слугу убил и что грозила Сибирь, и еще когда? - когда увенчалась любовь моя и небо открылось мне снова! Oh, that did torture me, but not in the same way; not so much as the damned consciousness that I had torn that damned money off my breast at last and spent it, and had become a downright thief! О, это мучило, но не так; все же не так, как это проклятое сознание, что я сорвал наконец с груди эти проклятые деньги и их растратил, а стало быть, теперь уже вор окончательный! Oh, gentlemen, I tell you again, with a bleeding heart, I have learnt a great deal this night. О господа, повторяю вам с кровью сердца: много я узнал в эту ночь! I have learnt that it's not only impossible to live a scoundrel, but impossible to die a scoundrel.... No, gentlemen, one must die honest..." Узнал я, что не только жить подлецом невозможно, но и умирать подлецом невозможно... Нет, господа, умирать надо честно!.. Mitya was pale. Митя был бледен. His face had a haggard and exhausted look, in spite of his being intensely excited. Лицо его имело изможденный и измученный вид, несмотря на то, что он был до крайности разгорячен. "I am beginning to understand you, Dmitri Fyodorovitch," the prosecutor said slowly, a soft and almost compassionate tone. "But all this, if you'll excuse my saying so, is a matter of nerves, in my opinion... your overwrought nerves, that's what it is. - Я начинаю вас понимать, Дмитрий Федорович, -мягко и даже как бы сострадательно протянул прокурор, - но все это, воля ваша, по-моему, лишь нервы... болезненные нервы ваши, вот что-с. And why, for instance, should you not have saved yourself such misery for almost a month, by going and returning that fifteen hundred to the lady who had entrusted it to you? And why could you not have explained things to her, and in view of your position, which you describe as being so awful, why could you not have had recourse to the plan which would so naturally have occurred to one's mind, that is, after honourably confessing your errors to her, why could you not have asked her to lend you the sum needed for your expenses, which, with her generous heart, she would certainly not have refused you in your distress, especially if it had been with some guarantee, or even on the security you offered to the merchant Samsonov, and to Madame Hohlakov? И почему бы, например, вам, чтоб избавить себя от стольких мук, почти целого месяца, не пойти и не отдать эти полторы тысячи той особе, которая вам их доверила, и, уже объяснившись с нею, почему бы вам, ввиду вашего тогдашнего положения, столь ужасного, как вы его рисуете, не испробовать комбинацию, столь естественно представляющуюся уму, то есть после благородного признания ей в ваших ошибках, почему бы вам у ней же и не попросить потребную на ваши расходы сумму, в которой она, при великодушном сердце своем и видя ваше расстройство, уж конечно бы вам не отказала, особенно если бы под документ, или, наконец, хотя бы под такое же обеспечение, которое вы предлагали купцу Самсонову и госпоже Хохлаковой? I suppose you still regard that security as of value?" Ведь считаете же вы даже до сих пор это обеспечение ценным? Mitya suddenly crimsoned. Митя вдруг покраснел: "Surely you don't think me such an out and out scoundrel as that? - Неужто же вы меня считаете даже до такой уж степени подлецом? You can't be speaking in earnest?" he said, with indignation, looking the prosecutor straight in the face, and seeming unable to believe his ears. Не может быть, чтобы вы это серьезно!.. -проговорил он с негодованием, смотря в глаза прокурору и как бы не веря, что от него слышал. "I assure you I'm in earnest... Why do you imagine I'm not serious?" It was the prosecutor's turn to be surprised. -Уверяю вас, что серьезно... Почему вы думаете, что несерьезно? - удивился в свою очередь и прокурор. "Oh, how base that would have been! - О, как это было бы подло! Gentlemen, do you know, you are torturing me! Господа, знаете ли вы, что вы меня мучаете! Let me tell you everything, so be it. I'll confess all my infernal wickedness, but to put you to shame, and you'll be surprised yourselves at the depth of ignominy to which a medley of human passions can sink. Извольте, я вам все скажу, так и быть, я вам теперь уже во всей моей инфернальности признаюсь, но чтобы вас же устыдить, и вы сами удивитесь, до какой подлости может дойти комбинация чувств человеческих. You must know that I already had that plan myself, that plan you spoke of, just now, prosecutor! Знайте же, что я уже имел эту комбинацию сам, вот эту самую, про которую вы сейчас говорили, прокурор! Yes, gentlemen, I, too, have had that thought in my mind all this current month, so that I was on the point of deciding to go to Katya- I was mean enough for that. Да, господа, и у меня была эта мысль в этот проклятый месяц, так что почти уже решался идти к Кате, до того был подл! But to go to her, to tell her of my treachery, and for that very treachery, to carry it out, for the expenses of that treachery, to beg for money from her, Katya (to beg, do you hear, to beg), and go straight from her to run away with the other, the rival, who hated and insulted her- to think of it! You must be mad, prosecutor!" Но идти к ней, объявить ей мою измену и на эту же измену, для исполнения же этой измены, для предстоящих расходов на эту измену, у ней же, у Кати же, просить денег (просить, слышите, просить!) и тотчас от нее же убежать с другою, с ее соперницей, с ее ненавистницей и обидчицей, -помилуйте, да вы с ума сошли, прокурор! "Mad I am not, but I did speak in haste, without thinking... of that feminine jealousy... if there could be jealousy in this case, as you assert... yes, perhaps there is something of the kind," said the prosecutor, smiling. - С ума не с ума, но, конечно, я сгоряча не сообразил... насчет этой самой вот женской ревности... если тут действительно могла быть ревность, как вы утверждаете... да, пожалуй, тут есть нечто в этом роде, - усмехнулся прокурор. "But that would have been so infamous!" Mitya brought his fist down on the table fiercely. "That would have been filthy beyond everything! - Но это была бы уж такая мерзость, - свирепо ударил Митя кулаком по столу, - это так бы воняло, что уж я и не знаю! Yes, do you know that she might have given me that money, yes, and she would have given it, too; she'd have been certain to give it, to be revenged on me, she'd have given it to satisfy her vengeance, to show her contempt for me, for hers is an infernal nature, too, and she's a woman of great wrath. Да знаете ли вы, что она могла бы мне дать эти деньги, да и дала бы, наверно дала бы, из отмщения мне дала бы, из наслаждения мщением, из презрения ко мне дала бы, потому что это тоже инфернальная душа и великого гнева женщина! I'd have taken the money, too, oh, I should have taken it; I should have taken it, and then, for the rest of my life... oh, God! Я-то бы деньги взял, о, взял бы, взял, и тогда всю жизнь... о Боже! Forgive me, gentlemen, I'm making such an outcry because I've had that thought in my mind so lately, only the day before yesterday, that night when I was having all that bother with Lyagavy, and afterwards yesterday, all day yesterday, I remember, till that happened..." Простите, господа, я потому так кричу, что у меня была эта мысль еще так недавно, еще всего только третьего дня, именно когда я ночью с Лягавым возился, и потом вчера, да, и вчера, весь день вчера, я помню это, до самого этого случая... "Till what happened?" put in Nikolay Parfenovitch inquisitively, but Mitya did not hear it. - До какого случая? - ввернул было Николай Парфенович с любопытством, но Митя не расслышал. "I have made you an awful confession," Mitya said gloomily in conclusion. "You must appreciate it, and what's more, you must respect it, for if not, if that leaves your souls untouched, then you've simply no respect for me, gentlemen, I tell you that, and I shall die of shame at having confessed it to men like you! - Я сделал вам страшное признание, - мрачно заключил он. - Оцените же его, господа. Да мало того, мало оценить, не оцените, а цените его, а если нет, если и это пройдет мимо ваших душ, то тогда уже вы прямо не уважаете меня, господа, вот что я вам говорю, и я умру от стыда, что признался таким, как вы! Oh, I shall shoot myself! О, я застрелюсь! Yes, I see, I see already that you don't believe me. Да я уже вижу, вижу, что вы мне не верите! What, you want to write that down, too?" he cried in dismay. Как, так вы и это хотите записывать? - вскричал он уже в испуге. "Yes, what you said just now," said Nikolay Parfenovitch, looking at him surprise, "that is, that up to the last hour you were still contemplating going to Katerina Ivanovna to beg that sum from her.... I assure you, that's a very important piece of evidence for us, Dmitri Fyodorovitch, I mean for the whole case... and particularly for you, particularly important for you." - Да вот что вы сейчас сказали, - в удивлении смотрел на него Николай Парфенович, - то есть что вы до самого последнего часа все еще располагали идти к госпоже Верховцевой просить у нее эту сумму... Уверяю вас, что это очень важное для нас показание, Дмитрий Федорович, то есть про весь этот случай... и особенно для вас, особенно для вас важное. "Have mercy, gentlemen!" Mitya flung up his hands. "Don't write that, anyway; have some shame. - Помилосердуйте, господа, - всплеснул руками Митя, - хоть этого-то не пишите, постыдитесь! Here I've torn my heart asunder before you, and you seize the opportunity and are fingering the wounds in both halves.... Oh, my God!" Ведь я, так сказать, душу мою разорвал пополам пред вами, а вы воспользовались и роетесь пальцами по разорванному месту в обеих половинах... О Боже! In despair he hid his face in his hands. Он закрылся в отчаянии руками. "Don't worry yourself so, Dmitri Fyodorovitch," observed the prosecutor, "everything that is written down will be read over to you afterwards, and what you don't agree to we'll alter as you like. But now I'll ask you one little question for the second time. Has no one, absolutely no one, heard from you of that money you sewed up? - Не беспокойтесь так, Дмитрий Федорович, -заключил прокурор, - все теперь записанное вы потом прослушаете сами и с чем не согласитесь, мы по вашим словам изменим, а теперь я вам один вопросик еще в третий раз повторю: неужто в самом деле никто, так-таки вовсе никто, не слыхал от вас об этих зашитых вами в ладонку деньгах? That, I must tell you, is almost impossible to believe." Это, я вам скажу, почти невозможно представить. "No one, no one, I told you so before, or you've not understood anything! - Никто, никто, я сказал, иначе вы ничего не поняли! Let me alone!" Оставьте меня в покое. "Very well, this matter is bound to be explained, and there's plenty of time for it, but meantime, consider; we have perhaps a dozen witnesses that you yourself spread it abroad, and even shouted almost everywhere about the three thousand you'd spent here; three thousand, not fifteen hundred. And now, too, when you got hold of the money you had yesterday, you gave many people to understand that you had brought three thousand with you." - Извольте-с, это дело должно объясниться и еще много к тому времени впереди, но пока рассудите: у нас, может быть, десятки свидетельств о том, что вы именно сами распространяли и даже кричали везде о трех тысячах, истраченных вами, о трех, а не о полутора, да и теперь, при появлении вчерашних денег, тоже многим успели дать знать, что денег опять привезли с собою три тысячи... "You've got not dozens, but hundreds of witnesses, two hundred witnesses, two hundred have heard it, thousands have heard it!" cried Mitya. - Не десятки, а сотни свидетельств у вас в руках, две сотни свидетельств, две сотни человек слышали, тысяча слышала! - воскликнул Митя. "Well, you see, all bear witness to it. - Ну вот видите-с, все, все свидетельствуют. And the word all means something." Так ведь значит же что-нибудь слово все? "It means nothing. I talked rot, and everyone began repeating it." - Ничего не значит, я соврал, а за мной и все стали врать. "But what need had you to 'talk rot,' as you call it?" - Да зачем же вам-то так надо было "врать", как вы изъясняетесь? "The devil knows. - А черт знает. From bravado perhaps... at having wasted so much money.... To try and forget that money I had sewn up, perhaps... yes, that was why... damn it... how often will you ask me that question? Из похвальбы, может быть... так... что вот так много денег прокутил... Из того, может, чтоб об этих зашитых деньгах забыть... да, это именно оттого... черт... который раз вы задаете этот вопрос? Well, I told a fib, and that was the end of it; once I'd said it, I didn't care to correct it. Ну, соврал, и кончено, раз соврал и уж не хотел переправлять. What does a man tell lies for sometimes?" Из-за чего иной раз врет человек? "That's very difficult to decide, Dmitri Fyodorovitch, what makes a man tell lies," observed the prosecutor impressively. "Tell me, though, was that 'amulet,' as you call it, on your neck, a big thing?" - Это очень трудно решить, Дмитрий Федорович, из-за чего врет человек, - внушительно проговорил прокурор. - Скажите, однако, велика ли была эта, как вы называете ее, ладонка, на вашей шее? "No, not big." - Нет, не велика. "How big, for instance?" - А какой, например, величины? "If you fold a hundred-rouble note in half, that would be the size." - Бумажку сторублевую пополам сложить - вот и величина. "You'd better show us the remains of it. - А лучше бы вы нам показали лоскутки? You must have them somewhere." Ведь они где-нибудь при вас. "Damnation, what nonsense! I don't know where they are." - Э, черт... какие глупости... я не знаю, где они. "But excuse me: where and when did you take it off your neck? - Но позвольте, однако: где же и когда вы ее сняли с шеи? According to your own evidence you didn't go home." Ведь вы, как сами показываете, домой не заходили? "When I was going from Fenya's to Perhotin's, on the way I tore it off my neck and took out the money." - А вот как от Фени вышел и шел к Перхотину, дорогой и сорвал с шеи и вынул деньги. "In the dark?" - В темноте? "What should I want a light for? - Для чего тут свечка? I did it with my fingers in one minute." Я это пальцем в один миг сделал. "Without scissors, in the street?" - Без ножниц, на улице? "In the market-place I think it was. Why scissors? - На площади, кажется; зачем ножницы? It was an old rag. It was torn in a minute." Ветхая тряпка, сейчас разодралась. "Where did you put it afterwards?" - Куда же вы ее потом дели? "I dropped it there." -Там же и бросил. "Where was it, exactly?" -Где именно? "In the market-place, in the market-place! - Да на площади же, вообще на площади! The devil knows whereabouts. Черт ее знает где на площади. What do you want to know for?" Да для чего вам это? "That's extremely important, Dmitri Fyodorovitch. It would be material evidence in your favour. How is it you don't understand that? - Это чрезвычайно важно, Дмитрий Федорович: вещественные доказательства в вашу же пользу, и как это вы не хотите понять? Who helped you to sew it up a month ago?" Кто же вам помогал зашивать месяц назад? "No one helped me. I did it myself." - Никто не помогал, сам зашил. "Can you sew?" - Вы умеете шить? "A soldier has to know how to sew. No knowledge was needed to do that." - Солдат должен уметь шить, а тут и уменья никакого не надо. "Where did you get the material, that is, the rag in which you sewed the money?" - Где же вы взяли материал, то есть эту тряпку, в которую зашили? "Are you laughing at me?" - Неужто вы не смеетесь? "Not at all. And we are in no mood for laughing, Dmitri Fyodorovitch." - Отнюдь нет, и нам вовсе не до смеха, Дмитрий Федорович. "I don't know where I got the rag from- somewhere, I suppose." - Не помню, где взял тряпку, где-нибудь взял. "I should have thought you couldn't have forgotten it?" - Как бы, кажется, этого-то уж не запомнить? "Upon my word, I don't remember. I might have torn a bit off my linen." - Да ей-богу же не помню, может, что-нибудь разодрал из белья. "That's very interesting. We might find in your lodgings to-morrow the shirt or whatever it is from which you tore the rag. - Это очень интересно: в вашей квартире могла бы завтра отыскаться эта вещь, рубашка, может быть, от которой вы оторвали кусок. What sort of rag was it, cloth or linen?" Из чего эта тряпка была: из холста, из полотна? "Goodness only knows what it was. - Черт ее знает из чего. Wait a bit... I believe I didn't tear it off anything. Постойте... Я, кажется, ни от чего не отрывал. It was a bit of calico.... I believe I sewed it up in a cap of my landlady's." Она была коленкоровая... Я, кажется, в хозяйкин чепчик зашил. "In your landlady's cap?" - В хозяйкин чепчик? "Yes. I took it from her." - Да, я у ней утащил. "How did you get it?" - Как это утащили? "You see, I remember once taking a cap for a rag, perhaps to wipe my pen on. - Видите, я действительно, помнится, как-то утащил один чепчик на тряпки, а может, перо обтирать. I took it without asking, because it was a worthless rag. I tore it up, and I took the notes and sewed them up in it. I believe it was in that very rag I sewed them. Взял тихонько, потому никуда не годная тряпка, лоскутки у меня валялись, а тут эти полторы тысячи, я взял и зашил... Кажется, именно в эти тряпки зашил. An old piece of calico, washed a thousand times." Старая коленкоровая дрянь, тысячу раз мытая. "And you remember that for certain now?" - И вы это твердо уже помните? "I don't know whether for certain. - Не знаю, твердо ли. I think it was in the cap. Кажется, в чепчик. But, hang it, what does it matter?" Ну да наплевать! "In that case your landlady will remember that the thing was lost?" - В таком случае ваша хозяйка могла бы по крайней мере припомнить, что у нее пропала эта вещь? "No, she won't, she didn't miss it. - Вовсе нет, она и не хватилась. It was an old rag, I tell you, an old rag not worth a farthing." Старая тряпка, говорю вам, старая тряпка, гроша не стоит. "And where did you get the needle and thread?" - А иголку откуда взяли, нитки? "I'll stop now. I won't say any more. - Я прекращаю, больше не хочу. Enough of it!" said Mitya, losing his temper at last. Довольно! - рассердился наконец Митя. "It's strange that you should have so completely forgotten where you threw the pieces in the market-place." - И странно опять-таки, что вы так совсем уж забыли, в каком именно месте бросили на площади эту... ладонку. "Give orders for the market-place to be swept to-morrow, and perhaps you'll find it," said Mitya sneering. "Enough, gentlemen, enough!" he decided, in an exhausted voice. "I see you don't believe me! - Да велите завтра площадь выместь, может, найдете, - усмехнулся Митя. - Довольно, господа, довольно, - измученным голосом порешил он. -Вижу ясно: вы мне не поверили! Not for a moment! Ни в чем и ни на грош! It's my fault, not yours. I ought not to have been so ready. Вина моя, а не ваша, не надо было соваться. Why, why did I degrade myself by confessing my secret to you? it's a joke to you. I see that from your eyes. Зачем, зачем я омерзил себя признанием в тайне моей! А вам это смех, я по глазам вашим вижу. You led me on to it, prosecutor! Это вы меня, прокурор, довели! Sing a hymn of triumph if you can.... Damn you, you torturers!" Пойте себе гимн, если можете... Будьте вы прокляты, истязатели! He bent his head, and hid his face in his hands. Он склонился головой и закрыл лицо руками. The lawyers were silent. Прокурор и следователь молчали. A minute later he raised his head and looked at them almost vacantly. Через минуту он поднял голову и как-то без мысли поглядел на них. His face now expressed complete, hopeless despair, and he sat mute and passive as though hardly conscious of what was happening. Лицо его выражало уже совершившееся, уже безвозвратное отчаяние, и он как-то тихо замолк, сидел и как будто себя не помнил. In the meantime they had to finish what they were about. They had immediately to begin examining the witnesses. Между тем надо было оканчивать дело: следовало неотложно перейти к допросу свидетелей. It was by now eight o'clock in the morning. Было уже часов восемь утра. The lights had been extinguished long ago. Свечи давно уже как потушили. Mihail Makarovitch and Kalganov, who had been continually in and out of the room all the while the interrogation had been going on, had now both gone out again. Михаил Макарович и Калганов, все время допроса входившие и уходившие из комнаты, на этот раз оба опять вышли. The lawyers, too, looked very tired. Прокурор и следователь имели тоже чрезвычайно усталый вид. It was a wretched morning, the whole sky was overcast, and the rain streamed down in bucketfuls. Наставшее утро было ненастное, все небо затянулось облаками, и дождь лил как из ведра. Mitya gazed blankly out of window. Митя без мысли смотрел на окна. "May I look out of window?" he asked Nikolay Parfenovitch, suddenly. - А можно мне в окно поглядеть? - спросил он вдруг Николая Парфеновича. "Oh, as much as you like," the latter replied. - О, сколько вам угодно, - ответил тот. Mitya got up and went to the window.... Митя встал и подошел к окну. The rain lashed against its little greenish panes. Дождь так и сек в маленькие зеленоватые стекла окошек. He could see the muddy road just below the house, and farther away, in the rain and mist, a row of poor, black, dismal huts, looking even blacker and poorer in the rain. Виднелась прямо под окном грязная дорога, а там дальше, в дождливой мгле, черные, бедные, неприглядные ряды изб, еще более, казалось, почерневших и победневших от дождя. Mitya thought of "Phoebus the golden-haired, and how he had meant to shoot himself at his first ray. Митя вспомнил про "Феба златокудрого" и как он хотел застрелиться с первым лучом его. "Perhaps it would be even better on a morning like this," he thought with a smile, and suddenly, flinging his hand downwards, he turned to his "torturers." "Пожалуй, в такое утро было бы и лучше", -усмехнулся он и вдруг, махнув сверху вниз рукой, повернулся к "истязателям": "Gentlemen," he cried, "I see that I am lost! -Господа! - воскликнул он, - я ведь вижу, что я пропал. But she? Но она? Tell me about her, I beseech you. Surely she need not be ruined with me? Скажите мне про нее, умоляю вас, неужели и она пропадет со мной? She's innocent, you know, she was out of her mind when she cried last night 'It's all my fault!' Ведь она невинна, ведь она вчера кричала не в уме, что "во всем виновата". She's done nothing, nothing! Она ни в чем, ни в чем не виновата! I've been grieving over her all night as I sat with you.... Can't you, won't you tell me what you are going to do with her now?" Я всю ночь скорбел, с вами сидя... Нельзя ли, не можете ли мне сказать: что вы с нею теперь сделаете? "You can set your mind quite at rest on that score, Dmitri Fyodorovitch," the prosecutor answered at once, with evident alacrity. "We have, so far, no grounds for interfering with the lady in whom you are so interested. - Решительно успокойтесь на этот счет, Дмитрий Федорович, - тотчас же и с видимою поспешностью ответил прокурор, - мы не имеем пока никаких значительных мотивов хоть в чем-нибудь обеспокоить особу, которою вы так интересуетесь. I trust that it may be the same in the later development of the case.... On the contrary, we'll do everything that lies in our power in that matter. В дальнейшем ходе дела, надеюсь, окажется то же... Напротив, сделаем в этом смысле все, что только можно с нашей стороны. Set your mind completely at rest." Будьте совершенно спокойны. "Gentlemen, I thank you. I knew that you were honest, straightforward people in spite of everything. - Господа, благодарю вас, я ведь так и знал, что вы все-таки же честные и справедливые люди, несмотря ни на что. You've taken a load off my heart.... Well, what are we to do now? Вы сняли бремя с души... Ну, что же мы теперь будем делать? I'm ready." Я готов. "Well, we ought to make haste. - Да вот-с, поспешить бы надо. We must pass to examining the witnesses without delay. Нужно неотложно перейти к допросу свидетелей. That must be done in your presence and therefore-" Все это должно произойти непременно в вашем присутствии, а потому... "Shouldn't we have some tea first?" interposed Nikolay Parfenovitch, "I think we've deserved it!" -А не выпить ли сперва чайку? - перебил Николай Парфенович, - ведь уж, кажется, заслужили! They decided that if tea were ready downstairs (Mihail Makarovitch had, no doubt, gone down to get some) they would have a glass and then "go on and on," putting off their proper breakfast until a more favourable opportunity. Порешили, что если есть готовый чай внизу (ввиду того, что Михаил Макарович наверно ушел "почаевать"), то выпить по стаканчику и затем "продолжать и продолжать". Настоящий же чай и "закусочку" отложить до более свободного часа. Tea really was ready below, and was soon broughtup. Чай действительно нашелся внизу, и его вскорости доставили наверх. Mitya at first refused the glass that Nikolay Parfenovitch politely offered him, but afterwards he asked for it himself and drank it greedily. Митя сначала отказался от стакана, который ему любезно предложил Николай Парфенович, но потом сам попросил и выпил с жадностью. He looked surprisingly exhausted. Вообще же имел какой-то даже удивительно измученный вид. It might have been supposed from his Herculean strength that one night of carousing, even accompanied by the most violent emotions, could have had little effect on him. Казалось бы, при его богатырских силах, что могла значить одна ночь кутежа и хотя бы самых сильных притом ощущений? But he felt that he could hardly hold his head up, and from time to time all the objects about him seemed heaving and dancing before his eyes. Но он сам чувствовал, что едва сидит, а по временам так все предметы начинали как бы ходить и вертеться у него пред глазами. "A little more and I shall begin raving," he said to himself. "Еще немного, и, пожалуй, бредить начну", -подумал он про себя. Chapter 8. VIII The Evidences of the Witnesses. Показание свидетелей. The Babe Дитё THE examination of the witnesses began. Допрос свидетелей начался. But we will not continue our story in such detail as before. Но мы уже не станем продолжать наш рассказ в такой подробности, в какой вели его до сих пор. And so we will not dwell on how Nikolay Parfenovitch impressed on every witness called that he must give his evidence in accordance with truth and conscience, and that he would afterwards have to repeat his evidence on oath, how every witness was called upon to sign the protocol of his evidence, and so on. А потому и опустим о том, как Николай Парфенович внушал каждому призываемому свидетелю, что тот должен показывать по правде и совести и что впоследствии должен будет повторить это показание свое под присягой. Как, наконец, от каждого свидетеля требовалось, чтоб он подписал протокол своих показаний, и проч., и проч. We will only note that the point principally insisted upon in the examination was the question of the three thousand roubles; that is, was the sum spent here, at Mokroe, by Mitya on the first occasion, a month before, three thousand or fifteen hundred? And again had he spent three thousand or fifteen hundred yesterday? Отметим лишь одно, что главнейший пункт, на который обращалось все внимание допрашивавших, преимущественно был все тот же самый вопрос о трех тысячах, то есть было ли их три или полторы в первый раз, то есть в первый кутеж Дмитрия Федоровича здесь в Мокром, месяц назад, и было ли их три или полторы тысячи вчера, во второй кутеж Дмитрия Федоровича. Alas, all the evidence given by everyone turned out to be against Mitya. There was not one in his favour, and some witnesses introduced new, almost crushing facts, in contradiction of his, Mitya's, story. Увы, все свидетельства, все до единого, оказались против Мити, и ни одного в его пользу, а иные из свидетельств так даже внесли новые, почти ошеломляющие факты в опровержение показаний его. The first witness examined was Trifon Borissovitch. Первым спрошенным был Трифон Борисыч. He was not in the least abashed as he stood before the lawyers. He had, on the contrary, an air of stern and severe indignation with the accused, which gave him an appearance of truthfulness and personal dignity. Он предстал пред допрашивающими без малейшего страха, напротив, с видом строгого и сурового негодования против обвиняемого и тем несомненно придал себе вид чрезвычайной правдивости и собственного достоинства. He spoke little, and with reserve, waited to be questioned, answered precisely and deliberately. Г оворил мало, сдержанно, ждал вопросов, отвечал точно и обдуманно. Firmly and unhesitatingly he bore witness that the sum spent a month before could not have been less than three thousand, that all the peasants about here would testify that they had heard the sum of three thousand mentioned by Dmitri Fyodorovitch himself. Твердо и не обинуясь показал, что месяц назад не могло быть истрачено менее трех тысяч, что здесь все мужики покажут, что слышали о трех тысячах от самого "Митрий Федорыча": "What a lot of money he flung away on the Gypsy girls alone! "Одним цыганкам сколько денег перебросали. He wasted a thousand, I daresay, on them alone." Им одним небось за тысячу перевалило". "I don't believe I gave them five hundred," was Mitya's gloomy comment on this. "It's a pity I didn't count the money at the time, but I was drunk..." - И пятисот, может, не дал, - мрачно заметил на это Митя, - вот только не считал тогда, пьян был, а жаль... Mitya was sitting sideways with his back to the curtains. He listened gloomily, with a melancholy and exhausted air, as though he would say: Митя сидел на этот раз сбоку, спиной к занавескам, слушал мрачно, имел вид грустный и усталый, как бы говоривший: "Oh, say what you like. It makes no difference now." "Э, показывайте что хотите, теперь все равно!" "More than a thousand went on them, Dmitri Fyodorovitch," retorted Trifon Borissovitch firmly. "You flung it about at random and they picked it up. - Больше тысячи пошло на них, Митрий Федорович, - твердо опроверг Трифон Борисович, - бросали зря, а они подымали. They were a rascally, thievish lot, horse-stealers, they've been driven away from here, or maybe they'd bear witness themselves how much they got from you. Народ-то ведь этот вор и мошенник, конокрады они, угнали их отселева, а то они сами, может, показали бы, скольким от вас поживились. I saw the sum in your hands, myself- count it I didn't, you didn't let me, that's true enough- but by the look of it I should say it was far more than fifteen hundred... fifteen hundred, indeed! Сам я в руках у вас тогда сумму видел - считать не считал, вы мне не давали, это справедливо, а на глаз, помню, многим больше было, чем полторы тысячи... Куды полторы! We've seen money too. We can judge of amounts..." Видывали и мы деньги, могим судить... As for the sum spent yesterday he asserted that Dmitri Fyodorovitch had told him, as soon as he arrived, that he had brought three thousand with him. Насчет вчерашней же суммы Трифон Борисович прямо показал, что Дмитрий Федорович сам ему, только что встал с лошадей, объявил, что привез три тысячи. "Come now, is that so, Trifon Borissovitch?" replied Mitya. "Surely I didn't declare so positively that I'd brought three thousand?" - Полно, так ли, Трифон Борисыч, - возразил было Митя, - неужто так-таки положительно объявил, что привез три тысячи? "You did say so, Dmitri Fyodorovitch. - Говорили, Митрий Федорович. You said it before Andrey. При Андрее говорили. Andrey himself is still here. Send for him. Вот он тут сам, Андрей, еще не уехал, призовите его. And in the hall, when you were treating the chorus, you shouted straight out that you would leave your sixth thousand here- that is, with what you spent before, we must understand. А там в зале, когда хор потчевали, так прямо закричали, что шестую тысячу здесь оставляете, -с прежними то есть, оно так понимать надо. Stepan and Semyon heard it, and Pyotr Fomitch Kalganov, too, was standing beside you at the time. Maybe he'd remember it..." Степан да Семен слышали, да Петр Фомич Калганов с вами тогда рядом стоял, может, и они тоже запомнили... The evidence as to the "sixth" thousand made an extraordinary impression on the two lawyers. Показание о шестой тысяче принято было с необыкновенным впечатлением допрашивающими. They were delighted with this new mode of reckoning; three and three made six, three thousand then and three now made six, that was clear. Понравилась новая редакция: три да три, значит, шесть, стало быть, три тысячи тогда да три тысячи теперь, вот они и все шесть, выходило ясно. They questioned all the peasants suggested by Trifon Borissovitch, Stepan and Semyon, the driver Andrey, and Kalganov. Опросили всех указанных Трифоном Борисовичем мужиков, Степана и Семена, ямщика Андрея и Петра Фомича Калганова. The peasants and the driver unhesitatingly confirmed Trifon Borissovitch's evidence. Мужики и ямщик не обинуясь подтвердили показание Трифона Борисыча. They noted down, with particular care, Andrey's account of the conversation he had had with Mitya on the road: "'Where,' says he, 'am I, Dmitri Fyodorovitch, going, to heaven or to hell, and shall I be forgiven in the next world or not?'" The psychological Ippolit Kirillovitch heard this with a subtle smile, and ended by recommending that these remarks as to where Dmitri Fyodorovitch would go should be "included in the case." Кроме того, особенно записали, со слов Андрея, о разговоре его с Митей дорогой насчет того, "куда, дескать, я, Дмитрий Федорович, попаду: на небо аль в ад, и простят ли мне на том свете аль нет?" "Психолог" Ипполит Кириллович выслушал все это с тонкою улыбкой и кончил тем, что и это показание о том, куда Дмитрий Федорович попадет, порекомендовал "приобщить к делу". Kalganov, when called, came in reluctantly, frowning and ill-humoured, and he spoke to the lawyers as though he had never met them before in his life, though they were acquaintances whom he had been meeting every day for a long time past. Спрошенный Калганов вошел нехотя, хмурый, капризный, и разговаривал с прокурором и с Николаем Парфеновичем так, как бы в первый раз увидел их в жизни, тогда как был давний и ежедневный их знакомый. He began by saying that "he knew nothing about it and didn't want to." Он начал с того, что "ничего этого не знает и знать не хочет". But it appeared that he had heard of the" sixth" thousand, and he admitted that he had been standing close by at the moment. Но о шестой тысяче, оказалось, слышал и он, признался, что в ту минуту подле стоял. As far as he could see he "didn't know" how much money Mitya had in his hands. На его взгляд, денег было у Мити в руках "не знаю сколько". He affirmed that the Poles had cheated at cards. Насчет того, что поляки в картах передернули, показал утвердительно. In reply to reiterated questions he stated that, after the Poles had been turned out, Mitya's position with Agrafena Alexandrovna had certainly improved, and that she had said that she loved him. Объяснил тоже, на повторенные расспросы, что по изгнании поляков действительно дела Мити у Аграфены Александровны поправились и что она сама сказала, что его любит. He spoke of Agrafena Alexandrovna with reserve and respect, as though she had been a lady of the best society, and did not once allow himself to call her Grushenka. Об Аграфене Александровне изъяснялся сдержанно и почтительно, как будто она была самого лучшего общества барыня, и даже ни разу не позволил себе назвать ее "Грушенькой". In spite of the young man's obvious repugnance at giving evidence, Ippolit Kirillovitch examined him at great length, and only from him learnt all the details of what made up Mitya's "romance," so to say, on that night. Несмотря на видимое отвращение молодого человека показывать, Ипполит Кириллович расспрашивал его долго и лишь от него узнал все подробности того, что составляло, так сказать, "роман" Мити в эту ночь. Mitya did not once pull Kalganov up. Митя ни разу не остановил Калганова. At last they let the young man go, and he left the room with unconcealed indignation. Наконец юношу отпустили, и он удалился с нескрываемым негодованием. The Poles, too, were examined. Допросили и поляков. Though they had gone to bed in their room, they had not slept all night, and on the arrival of the police officers they hastily dressed and got ready, realising that they would certainly be sent for. Они в своей комнатке хоть и легли было спать, но во всю ночь не заснули, а с прибытием властей поскорей оделись и прибрались, сами понимая, что их непременно потребуют. They gave their evidence with dignity, though not without some uneasiness. Явились они с достоинством, хотя и не без некоторого страху. The little Pole turned out to be a retired official of the twelfth class, who had served in Siberia as a veterinary surgeon. His name was Mussyalovitch. Главный, то есть маленький пан, оказался чиновником двенадцатого класса в отставке, служил в Сибири ветеринаром, по фамилии же был пан Муссялович. Pan Vrubelvsky turned out to be an uncertificated dentist. Пан же Врублевский оказался вольнопрактикующим дантистом, по-русски зубным врачом. Although Nikolay Parfenovitch asked them questions on entering the room they both addressed their answers to Mihail Makarovitch, who was standing on one side, taking him in their ignorance for the most important person and in command, and addressed him at every word as "Pan Colonel." Оба они как вошли в комнату, так тотчас же, несмотря на вопросы Николая Парфеновича, стали обращаться с ответами к стоявшему в стороне Михаилу Макаровичу, принимая его, по неведению, за главный чин и начальствующее здесь лицо и называя его с каждым словом: "пане пулковнику". Only after several reproofs from Mihail Makarovitch himself, they grasped that they had to address their answers to Nikolay Parfenovitch only. И только после нескольких разов и наставления самого Михаила Макаровича догадались, что надобно обращаться с ответами лишь к Николаю Парфеновичу. It turned out that they could speak Russian quite correctly except for their accent in some words. Оказалось, что по-русски они умели даже весьма и весьма правильно говорить, кроме разве выговора иных слов. Of his relations with Grushenka, past and present, Pan Mussyalovitch spoke proudly and warmly, so that Mitya was roused at once and declared that he would not allow the "scoundrel" to speak like that in his presence! Об отношениях своих к Грушеньке, прежних и теперешних, пан Муссялович стал было заявлять горячо и гордо, так что Митя сразу вышел из себя и закричал, что не позволит "подлецу" при себе так говорить. Pan Mussyalovitch at once called attention to the word "scoundrel," and begged that it should be put down in the protocol. Пан Муссялович тотчас же обратил внимание на слово "подлец" и попросил внести в протокол. Mitya fumed with rage. Митя закипел от ярости. "He's a scoundrel! A scoundrel! - И подлец, подлец! You can put that down. And put down, too, that, in spite of the protocol I still declare that he's a scoundrel!" he cried. Внесите это и внесите тоже, что, несмотря на протокол, я все-таки кричу, что подлец! -прокричал он. Though Nikolay Parfenovitch did insert this in the protocol, he showed the most praiseworthy tact and management. After sternly reprimanding Mitya, he cut short all further inquiry into the romantic aspect of the case, and hastened to pass to what was essential. Николай Парфенович хоть и внес в протокол, но проявил при сем неприятном случае самую похвальную деловитость и умение распорядиться: после строгого внушения Мите он сам тотчас же прекратил все дальнейшие расспросы касательно романической стороны дела и поскорее перешел к существенному. One piece of evidence given by the Poles roused special interest in the lawyers: that was how, in that very room, Mitya had tried to buy off Pan Mussyalovitch, and had offered him three thousand roubles to resign his claims, seven hundred roubles down, and the remaining two thousand three hundred "to be paid next day in the town." He had sworn at the time that he had not the whole sum with him at Mokroe, but that his money was in the town. В существенном же явилось одно показание панов, возбудившее необыкновенное любопытство следователей: это именно о том, как подкупал Митя, в той комнатке, пана Муссяловича и предлагал ему три тысячи отступного с тем, что семьсот рублей в руки, а остальные две тысячи триста "завтра же утром в городе", причем клялся честным словом, объявляя, что здесь, в Мокром, с ним и нет пока таких денег, а что деньги в городе. Mitya observed hotly that he had not said that he would be sure to pay him the remainder next day in the town. But Pan Vrublevsky confirmed the statement, and Mitya, after thinking for a moment admitted, frowning, that it must have been as the Poles stated, that he had been excited at the time, and might indeed have said so. Митя заметил было сгоряча, что не говорил, что наверно отдаст завтра в городе, но пан Врублевский подтвердил показание, да и сам Митя, подумав с минуту, нахмуренно согласился, что, должно быть, так и было, как паны говорят, что он был тогда разгорячен, а потому действительно мог так сказать. The prosecutor positively pounced on this piece of evidence. It seemed to establish for the prosecution (and they did, in fact, base this deduction on it) that half, or a part of, the three thousand that had come into Mitya's hands might really have been left somewhere hidden in the town, or even, perhaps, somewhere here, in Mokroe. This would explain the circumstance, so baffling for the prosecution, that only eight hundred roubles were to be found in Mitya's hands. This circumstance had been the one piece of evidence which, insignificant as it was, had hitherto told, to some extent, in Mitya's favour. Прокурор так и впился в показание: оказывалось для следствия ясным (как и впрямь потом вывели), что половина или часть трех тысяч, доставшихся в руки Мите, действительно могла оставаться где-нибудь припрятанною в городе, а пожалуй так даже где-нибудь и тут в Мокром, так что выяснялось таким образом и то щекотливое для следствия обстоятельство, что у Мити нашли в руках всего только восемьсот рублей -обстоятельство, бывшее до сих пор хотя единственным и довольно ничтожным, но все же некоторым свидетельством в пользу Мити. Now this one piece of evidence in his favour had broken down. Теперь же и это единственное свидетельство в его пользу разрушалось. In answer to the prosecutor's inquiry, where he would have got the remaining two thousand three hundred roubles, since he himself had denied having more than fifteen hundred, Mitya confidently replied that he had meant to offer the "little chap," not money, but a formal deed of conveyance of his rights to the village of Tchermashnya, those rights which he had already offered to Samsonov and Madame Hohlakov. На вопрос прокурора: где же бы он взял остальные две тысячи триста, чтоб отдать завтра пану, коли сам утверждает, что у него было всего только полторы тысячи, а между тем заверял пана своим честным словом, Митя твердо ответил, что хотел предложить "полячишке" назавтра не деньги, а формальный акт на права свои по имению Чермашне, те самые права, которые предлагал Самсонову и Хохлаковой. The prosecutor positively smiled at the "innocence of this subterfuge." Прокурор даже усмехнулся "невинности выверта". "And you imagine he would have accepted such a deed as a substitute for two thousand three hundred roubles in cash?" - И вы думаете, что он бы согласился взять эти "права" вместо наличных двух тысяч трехсот рублей? "He certainly would have accepted it," Mitya declared warmly. "Why, look here, he might have grabbed not two thousand, but four or six, for it. - Непременно согласился бы, - горячо отрезал Митя. - Помилуйте, да тут не только две, тут четыре, тут шесть даже тысяч он мог бы на этом тяпнуть! He would have put his lawyers, Poles and Jews, on to the job, and might have got, not three thousand, but the whole property out of the old man." Он бы тотчас набрал своих адвокатишек, полячков да жидков, и не то что три тысячи, а всю бы Чермашню от старика оттягали. The evidence of Pan Mussyalovitch was, of course, entered in the protocol in the fullest detail. Разумеется, показание пана Муссяловича внесли в протокол в самой полной подробности. Then they let the Poles go. На том панов и отпустили. The incident of the cheating at cards was hardly touched upon. Nikolay Parfenovitch was too well pleased with them, as it was, and did not want to worry them with trifles, moreover, it was nothing but a foolish, drunken quarrel over cards. О факте же передержки в картах почти и не упомянули; Николай Парфенович им слишком был и без того благодарен и пустяками не хотел беспокоить, тем более что все это пустая ссора в пьяном виде за картами и более ничего. There had been drinking and disorder enough, that night.... So the two hundred roubles remained in the pockets of the Poles. Мало ли было кутежа и безобразий в ту ночь... Так что деньги, двести рублей, так и остались у панов в кармане. Then old Maximov was summoned. Призвали затем старичка Максимова. He came in timidly, approached with little steps, looking very dishevelled and depressed. Он явился робея, подошел мелкими шажками, вид имел растрепанный и очень грустный. He had, all this time, taken refuge below with Grushenka, sitting dumbly beside her, and "now and then he'd begin blubbering over her and wiping his eyes with a blue check handkerchief," as Mihail Makarovitch described afterwards. Все время он ютился там внизу подле Грушеньки, сидел с нею молча и "нет-нет да и начнет над нею хныкать, а глаза утирает синим клетчатым платочком", как рассказывал потом Михаил Макарович. So that she herself began trying to pacify and comfort him. Так что она сама уже унимала и утешала его. The old man at once confessed that he had done wrong, that he had borrowed "ten roubles in my poverty," from Dmitri Fyodorovitch, and that he was ready to pay it back. To Nikolay Parfenovitch's direct question, had he noticed how much money Dmitri Fyodorovitch held in his hand, as he must have been able to see the sum better than anyone when he took the note from him, Maximov, in the most positive manner, declared that there was twenty thousand. Старичок тотчас же и со слезами признался, что виноват, что взял у Дмитрия Федоровича взаймы "десять рублей-с, по моей бедности-с" и что готов возвратить... На прямой вопрос Николая Парфеновича: не заметил ли он, сколько же именно денег было в руках у Дмитрия Федоровича, так как он ближе всех мог видеть у него в руках деньги, когда получал от него взаймы, - Максимов самым решительным образом ответил, что денег было "двадцать тысяч-с". "Have you ever seen so much as twenty thousand before, then?" inquired Nikolay Parfenovitch, with a smile. - А вы видели когда-нибудь двадцать тысяч где-нибудь прежде? - спросил, улыбнувшись, Николай Парфенович. "To be sure I have, not twenty, but seven, when my wife mortgaged my little property. - Как же-с, видел-с, только не двадцать-с, а семь-с, когда супруга моя деревеньку мою заложила. She'd only let me look at it from a distance, boasting of it to me. Дала мне только издали поглядеть, похвалилась предо мной. It was a very thick bundle, all rainbow-coloured notes. Очень крупная была пачка-с, всё радужные. And Dmitri Fyodorovitch's were all rainbow-coloured..." И у Дмитрия Федоровича были всё радужные... He was not kept long. Его скоро отпустили. At last it was Grushenka's turn. Наконец дошла очередь и до Грушеньки. Nikolay Parfenovitch was obviously apprehensive of the effect her appearance might have on Mitya, and he muttered a few words of admonition to him, but Mitya bowed his head in silence, giving him to understand "that he would not make a scene." Следователи, видимо, опасались того впечатления, которое могло произвести ее появление на Дмитрия Федоровича, и Николай Парфенович пробормотал даже несколько слов ему в увещание, но Митя, в ответ ему, молча склонил голову, давая тем знать, что "беспорядка не произойдет". Mihail Makarovitch himself led Grushenka in. Ввел Грушеньку сам Михаил Макарович. She entered with a stern and gloomy face, that looked almost composed, and sat down quietly on the chair offered her by Nikolay Parfenovitch. Она вошла со строгим и угрюмым лицом, с виду почти спокойным, и тихо села на указанный ей стул напротив Николая Парфеновича. She was very pale, she seemed to be cold, and wrapped herself closely in her magnificent black shawl. Была она очень бледна, казалось, что ей холодно, и она плотно закутывалась в свою прекрасную черную шаль. She was suffering from a slight feverish chill- the first symptom of the long illness which followed that night. Действительно, с ней начинался тогда легкий лихорадочный озноб - начало длинной болезни, которую она потом с этой ночи перенесла. Her grave air, her direct earnest look and quiet manner made a very favourable impression on everyone. Строгий вид ее, прямой и серьезный взгляд и спокойная манера произвели весьма благоприятное впечатление на всех. Nikolay Parfenovitch was even a little bit "fascinated." Николай Парфенович даже сразу несколько "увлекся". He admitted himself, when talking about it afterwards, that only then had he seen "how handsome the woman was," for, though he had seen her several times he had always looked upon her as something of a "provincial hetaira." Он признавался сам, рассказывая кое-где потом, что только с этого разу постиг, как эта женщина "хороша собой", а прежде хоть и видывал ее, но всегда считал чем-то вроде "уездной гетеры". "She has the manners of the best society," he said enthusiastically, gossiping about her in a circle of ladies. "У ней манеры как у самого высшего общества", -восторженно сболтнул он как-то в одном дамском кружке. But this was received with positive indignation by the ladies, who immediately called him a "naughty man," to his great satisfaction. Но его выслушали с самым полным негодованием и тотчас назвали за это "шалуном", чем он и остался очень доволен. As she entered the room, Grushenka only glanced for an instant at Mitya, who looked at her uneasily. But her face reassured him at once. Входя в комнату, Грушенька лишь как бы мельком глянула на Митю, в свою очередь с беспокойством на нее поглядевшего, но вид ее в ту же минуту и его успокоил. After the first inevitable inquiries and warnings, Nikolay Parfenovitch asked her, hesitating a little, but preserving the most courteous manner, on what terms she was with the retired lieutenant, Dmitri Fyodorovitch Karamazov. После первых необходимых вопросов и увещаний Николай Парфенович, хоть и несколько запинаясь, но сохраняя самый вежливый, однако же, вид, спросил ее: "В каких отношениях состояла она к отставному поручику Дмитрию Федоровичу Карамазову?" To this Grushenka firmly and quietly replied: На что Грушенька тихо и твердо произнесла: "He was an acquaintance. He came to see me as an acquaintance during the last month." - Знакомый мой был, как знакомого его в последний месяц принимала. To further inquisitive questions she answered plainly and with complete frankness, that, though "at times" she had thought him attractive, she had not loved him, but had won his heart as well as his old father's "in my nasty spite," that she had seen that Mitya was very jealous of Fyodor Pavlovitch and everyone else; but that had only amused her. На дальнейшие любопытствующие вопросы прямо и с полною откровенностью заявила, что хотя он ей "часами" и нравился, но что она не любила его, но завлекала из "гнусной злобы моей", равно как и того "старичка", видела, что Митя ее очень ревновал к Федору Павловичу и ко всем, но тем лишь тешилась. She had never meant to go to Fyodor Pavlovitch, she had simply been laughing at him. К Федору же Павловичу совсем никогда не хотела идти, а только смеялась над ним. "I had no thoughts for either of them all this last month. I was expecting another man who had wronged me. But I think," she said in conclusion, "that there's no need for you to inquire about that, nor for me to answer you, for that's my own affair." "В тот весь месяц не до них мне обоих было; я ждала другого человека, предо мной виновного... Только, думаю, - заключила она, - что вам нечего об этом любопытствовать, а мне нечего вам отвечать, потому это особливое мое дело". Nikolay Parfenovitch immediately acted upon this hint. He again dismissed the "romantic" aspect of the case and passed to the serious one, that is, to the question of most importance, concerning the three thousand roubles. Так немедленно и поступил Николай Парфенович: на "романических" пунктах он опять перестал настаивать, а прямо перешел к серьезному, то есть все к тому же и главнейшему вопросу о трех тысячах. Grushenka confirmed the statement that three thousand roubles had certainly been spent on the first carousal at Mokroe, and, though she had not counted the money herself, she had heard that it was three thousand from Dmitri Fyodorovitch's own lips. Грушенька подтвердила, что в Мокром, месяц назад, действительно истрачены были три тысячи рублей, и хоть денег сама и не считала, но слышала от самого Дмитрия Федоровича, что три тысячи рублей. "Did he tell you that alone, or before someone else, or did you only hear him speak of it to others in your presence?" the prosecutor inquired immediately. - Наедине он вам это говорил или при ком-нибудь, или вы только слышали, как он с другими при вас говорил? - осведомился тотчас же прокурор. To which Grushenka replied that she had heard him say so before other people, and had heard him say so when they were alone. На что Грушенька объявила, что слышала и при людях, слышала, как и с другими говорил, слышала и наедине от него самого. "Did he say it to you alone once, or several times?" inquired the prosecutor, and learned that he had told Grushenka so several times. - Однажды слышали от него наедине или неоднократно?- осведомился опять прокурор и узнал, что Грушенька слышала неоднократно. Ippolit Kirillovitch was very well satisfied with this piece of evidence. Ипполит Кириллыч остался очень доволен этим показанием. Further examination elicited that Grushenka knew, too, where that money had come from, and that Dmitri Fyodorovitch had got it from Katerina Ivanovna. Из дальнейших вопросов выяснилось тоже, что Грушеньке было известно, откуда эти деньги и что взял их-де Дмитрий Федорович от Катерины Ивановны. "And did you never, once, hear that the money spent a month ago was not three thousand, but less, and that Dmitri Fyodorovitch had saved half that sum for his own use?" - А не слыхали ли вы хоть однажды, что денег было промотано месяц назад не три тысячи, а меньше, и что Дмитрий Федорович уберег из них целую половину для себя? "No, I never heard that," answered Grushenka. - Нет, никогда этого не слыхала, - показала Грушенька. It was explained further that Mitya had, on the contrary, often told her that he hadn't a farthing. Дальше выяснилось даже, что Митя, напротив, часто говорил ей во весь этот месяц, что денег у него нет ни копейки. "He was always expecting to get some from his father," said Grushenka in conclusion. "С родителя своего все ждал получить", -заключила Грушенька. "Did he never say before you... casually, or in a moment of irritation," Nikolay Parfenovitch put in suddenly, "that he intended to make an attempt on his father's life?" - А не говорил ли когда при вас... или как-нибудь мельком, или в раздражении, - хватил вдруг Николай Парфенович, - что намерен посягнуть на жизнь своего отца? "Ach, he did say so," sighed Grushenka. - Ох, говорил! - вздохнула Грушенька. "Once or several times?" - Однажды или несколько раз? "He mentioned it several times, always in anger." - Несколько раз поминал, всегда в сердцах. "And did you believe he would do it?" - И вы верили, что он это исполнит? "No, I never believed it," she answered firmly. "I had faith in his noble heart." - Нет, никогда не верила! - твердо ответила она, -на благородство его надеялась. "Gentlemen, allow me," cried Mitya suddenly, "allow me to say one word to Agrafena Alexandrovna, in your presence." - Господа, позвольте, - вскричал вдруг Митя, -позвольте сказать при вас Аграфене Александровне лишь одно только слово. "You can speak," Nikolay Parfenovitch assented. - Скажите, - разрешил Николай Парфенович. "Agrafena Alexandrovna!" Mitya got up from his chair, "have faith in God and in me. I am not guilty of my father's murder!" - Аграфена Александровна, - привстал со стула Митя, - верь Богу и мне: в крови убитого вчера отца моего я не повинен! Having uttered these words Mitya sat down again on his chair. Произнеся это, Митя опять сел на стул. Grushenka stood up and crossed herself devoutly before the ikon. Грушенька привстала и набожно перекрестилась на икону. "Thanks be to Thee, O Lord," she said, in a voice thrilled with emotion, and still standing, she turned to Nikolay Parfenovitch and added: "As he has spoken now, believe it! - Слава тебе Господи! - проговорила она горячим, проникновенным голосом и, еще не садясь на место и обратившись к Николаю Парфеновичу, прибавила: - Как он теперь сказал, тому и верьте! I know him. He'll say anything as a joke or from obstinacy, but he'll never deceive you against his conscience. Знаю его: сболтнуть что сболтнет, али для смеху, али с упрямства, но если против совести, то никогда не обманет. He's telling the whole truth, you may believe it." Прямо правду скажет, тому верьте! "Thanks, Agrafena Alexandrovna, you've given me fresh courage," Mitya responded in a quivering voice. - Спасибо, Аграфена Александровна, поддержала душу! - дрожащим голосом отозвался Митя. As to the money spent the previous day, she declared that she did not know what sum it was, but had heard him tell several people that he had three thousand with him. На вопросы о вчерашних деньгах она заявила, что не знает, сколько их было, но слышала, как людям он много раз говорил вчера, что привез с собой три тысячи. And to the question where he got the money, she said that he had told her that he had "stolen" it from Katerina Ivanovna, and that she had replied to that that he hadn't stolen it, and that he must pay the money back next day. А насчет того: откуда деньги взял, то сказал ей одной, что у Катерины Ивановны "украл", а что она ему на то ответила, что он не украл и что деньги надо завтра же отдать. On the prosecutor's asking her emphatically whether the money he said he had stolen from Katerina Ivanovna was what he had spent yesterday, or what he had squandered here a month ago, she declared that he meant the money spent a month ago, and that that was how she understood him. На настойчивый вопрос прокурора: о каких деньгах говорил, что украл у Катерины Ивановны, - о вчерашних или о тех трех тысячах, которые были истрачены здесь месяц назад, -объявила, что говорил о тех, которые были месяц назад, и что она так его поняла. Grushenka was at last released, and Nikolay Parfenovitch informed her impulsively that she might at once return to the town and that if he could be of any assistance to her, with horses for example, or if she would care for an escort, he... would be- Грушеньку наконец отпустили, причем Николай Парфенович стремительно заявил ей, что она может хоть сейчас же воротиться в город и что если он с своей стороны чем-нибудь может способствовать, например, насчет лошадей или, например, пожелает она провожатого, то он... с своей стороны... "I thank you sincerely," said Grushenka, bowing to him, "I'm going with this old gentleman; I am driving him back to town with me, and meanwhile, if you'll allow me, I'll wait below to hear what you decide about Dmitri Fyodorovitch." - Покорно благодарю вас, - поклонилась ему Грушенька, - я с тем старичком отправлюсь, с помещиком, его довезу, а пока подожду внизу, коль позволите, как вы тут Дмитрия Федоровича порешите. She went out. Она вышла. Mitya was calm, and even looked more cheerful, but only for a moment. Митя был спокоен и даже имел совсем ободрившийся вид, но лишь на минуту. He felt more and more oppressed by a strange physical weakness. Все какое-то странное физическое бессилие одолевало его чем дальше, тем больше. His eyes were closing with fatigue. Глаза его закрывались от усталости. The examination of the witnesses was, at last, over. Допрос свидетелей наконец окончился. They procceded to a revision of the protocol. Приступили к окончательной редакции протокола. Mitya got up, moved from his chair to the corner by the curtain, lay down on a large chest covered with a rug, and instantly fell asleep. Митя встал и перешел с своего стула в угол, к занавеске, прилег на большой накрытый ковром хозяйский сундук и мигом заснул. He had a strange dream, utterly out of keeping with the place and the time. Приснился ему какой-то странный сон, как-то совсем не к месту и не ко времени. He was driving somewhere in the steppes, where he had been stationed long ago, and a peasant was driving him in a cart with a pair of horses, through snow and sleet. Вот он будто бы где-то едет в степи, там, где служил давно, еще прежде, и везет его в слякоть на телеге, на паре, мужик. He was cold, it was early in November, and the snow was falling in big wet flakes, melting as soon as it touched the earth. Только холодно будто бы Мите, в начале ноябрь, и снег валит крупными мокрыми хлопьями, а падая на землю, тотчас тает. And the peasant drove him smartly, he had a fair, long beard. He was not an old man, somewhere about fifty, and he had on a grey peasant's smock. И бойко везет его мужик, славно помахивает, русая, длинная такая у него борода, и не то что старик, а так лет будет пятидесяти, серый мужичий на нем зипунишко. Not far off was a village, he could see the black huts, and half the huts were burnt down, there were only the charred beams sticking up. И вот недалеко селение, виднеются избы черные-пречерные, а половина изб погорела, торчат только одни обгорелые бревна. And as they drove in, there were peasant women drawn up along the road, a lot of women, a whole row, all thin and wan, with their faces a sort of brownish colour, especially one at the edge, a tall, bony woman, who looked forty, but might have been only twenty, with a long thin face. And in her arms was a little baby crying. And her breasts seemed so dried up that there was not a drop of milk in them. А при выезде выстроились на дороге бабы, много баб, целый ряд, всё худые, испитые, какие-то коричневые у них лица. Вот особенно одна с краю, такая костлявая, высокого роста, кажется, ей лет сорок, а может, и всего только двадцать, лицо длинное, худое, а на руках у нее плачет ребеночек, и груди-то, должно быть, у ней такие иссохшие, и ни капли в них молока. And the child cried and cried, and held out its little bare arms, with its little fists blue from cold. И плачет, плачет дитя и ручки протягивает, голенькие, с кулачонками, от холоду совсем какие-то сизые. "Why are they crying? - Что они плачут? Why are they crying?" Mitya asked, as they dashed gaily by. Чего они плачут? - спрашивает, лихо пролетая мимо них, Митя. "It's the babe," answered the driver, "the babe weeping." And Mitya was struck by his saying, in his peasant way, "the babe," and he liked the peasant's calling it a "babe." There seemed more pity in it. - Дитё, - отвечает ему ямщик, - дитё плачет. - И поражает Митю то, что он сказал по-своему, по-мужицки: "дитё", а не "дитя". И ему нравится, что мужик сказал "дитё": жалости будто больше. "But why is it weeping?" Mitya persisted stupidly, "why are its little arms bare? Why don't they wrap it up?" - Да отчего оно плачет? - домогается, как глупый, Митя. - Почему ручки голенькие, почему его не закутают? "The babe's cold, its little clothes are frozen and don't warm it." - А иззябло дитё, промерзла одежонка, вот и не греет. "But why is it? - Да почему это так? Why?" foolish Mitya still persisted. Почему? - все не отстает глупый Митя. "Why, they're poor people, burnt out. They've no bread. They're begging because they've been burnt out." - А бедные, погорелые, хлебушка нетути, на погорелое место просят. "No, no," Mitya, as it were, still did not understand. "Tell me why it is those poor mothers stand there? Why are people poor? Why is the babe poor? Why is the steppe barren? Why don't they hug each other and kiss? Why don't they sing songs of joy? Why are they so dark from black misery? Why don't they feed the babe?" - Нет, нет, - все будто еще не понимает Митя, - ты скажи: почему это стоят погорелые матери, почему бедны люди, почему бедно дитё, почему голая степь, почему они не обнимаются, не целуются, почему не поют песен радостных, почему они почернели так от черной беды, почему не кормят дитё? And he felt that, though his questions were unreasonable and senseless, yet he wanted to ask just that, and he had to ask it just in that way. И чувствует он про себя, что хоть он и безумно спрашивает и без толку, но непременно хочется ему именно так спросить и что именно так и надо спросить. And he felt that a passion of pity, such as he had never known before, was rising in his heart, that he wanted to cry, that he wanted to do something for them all, so that the babe should weep no more, so that the dark-faced, dried-up mother should not weep, that no one should shed tears again from that moment, and he wanted to do it at once, at once, regardless of all obstacles, with all the recklessness of the Karamazovs. И чувствует он еще, что подымается в сердце его какое-то никогда еще не бывалое в нем умиление, что плакать ему хочется, что хочет он всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё, не плакала бы и черная иссохшая мать дити, чтоб не было вовсе слез от сей минуты ни у кого и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовским. "And I'm coming with you. I won't leave you now for the rest of my life, I'm coming with you", he heard close beside him Grushenka's tender voice, thrilling with emotion. - А и я с тобой, я теперь тебя не оставлю, на всю жизнь с тобой иду, - раздаются подле него милые, проникновенные чувством слова Грушеньки. And his heart glowed, and he struggled forward towards the light, and he longed to live, to live, to go on and on, towards the new, beckoning light, and to hasten, hasten, now, at once! И вот загорелось все сердце его и устремилось к какому-то свету, и хочется ему жить и жить, идти и идти в какой-то путь, к новому зовущему свету, и скорее, скорее, теперь же, сейчас! "What! -Что? Where?" he exclaimed opening his eyes, and sitting up on the chest, as though he had revived from a swoon, smiling brightly. Куда? - восклицает он, открывая глаза и садясь на свой сундук, совсем как бы очнувшись от обморока, а сам светло улыбаясь. Nikolay Parfenovitch was standing over him, suggesting that he should hear the protocol read aloud and sign it. Над ним стоит Николай Парфенович и приглашает его выслушать и подписать протокол. Mitya guessed that he had been asleep an hour or more, but he did not hear Nikolay Parfenovitch. Догадался Митя, что спал он час или более, но он Николая Парфеновича не слушал. He was suddenly struck by the fact that there was a pillow under his head, which hadn't been there when he had leant back, exhausted, on the chest. Его вдруг поразило, что под головой у него очутилась подушка, которой, однако, не было, когда он склонился в бессилии на сундук. "Who put that pillow under my head? - Кто это мне под голову подушку принес? Who was so kind?" he cried, with a sort of ecstatic gratitude, and tears in his voice, as though some great kindness had been shown him. Кто был такой добрый человек! - воскликнул он с каким-то восторженным, благодарным чувством и плачущим каким-то голосом, будто и бог знает какое благодеяние оказали ему. He never found out who this kind man was; perhaps one of the peasant witnesses, or Nikolay Parfenovitch's little secretary, had compassionately thought to put a pillow under his head; but his whole soul was quivering with tears. Добрый человек так потом и остался в неизвестности, кто-нибудь из понятых, а может быть, и писарек Николая Парфеновича распорядились подложить ему подушку из сострадания, но вся душа его как бы сотряслась от слез. He went to the table and said that he would sign whatever they liked. Он подошел к столу и объявил, что подпишет все что угодно. "I've had a good dream, gentlemen," he said in a strange voice, with a new light, as of joy, in his face. - Я хороший сон видел, господа, - странно как-то произнес он, с каким-то новым, словно радостью озаренным лицом. Chapter 9. IX They Carry Mitya Away Увезли Митю WHEN the protocol had been signed, Nikolay Parfenovitch turned solemnly to the prisoner and read him the Когда подписан был протокол, Николай Парфенович торжественно обратился к обвиняемому и прочел ему "Committal," setting forth, that in such a year, on such a day, in such a place, the investigating lawyer of such-and-such a district court, having examined so-and-so (to wit, Mitya) accused of this and of that (all the charges were carefully written out) and having considered that the accused, not pleading guilty to the charges made against him, had brought forward nothing in his defence, while the witnesses, so-and-so, and so-and-so, and the circumstances such-and-such testify against him, acting in accordance with such-and-such articles of the Statute Book, and so on, has ruled, that, in order to preclude so-and-so (Mitya) from all means of evading pursuit and judgment, he be detained in such-and-such a prison, which he hereby notifies to the accused and communicates a copy of this same "Committal" to the deputy prosecutor, and so on, and so on. "Постановление", гласившее, что такого-то года и такого-то дня, там-то, судебный следователь такого-то окружного суда, допросив такого-то (то есть Митю) в качестве обвиняемого в том-то и в том-то (все вины были тщательно прописаны) и принимая во внимание, что обвиняемый, не признавая себя виновным во взводимых на него преступлениях, ничего в оправдание свое не представил, а между тем свидетели (такие-то) и обстоятельства (такие-то) его вполне уличают, руководствуясь такими-то и такими-то статьями "Уложения о наказаниях" и т. д., постановил: для пресечения такому-то (Мите) способов уклониться от следствия и суда, заключить его в такой-то тюремный замок, о чем обвиняемому объявить, а копию сего постановления товарищу прокурора сообщить и т.д., и т. д. In brief, Mitya was informed that he was, from that moment, a prisoner, and that he would be driven at once to the town, and there shut up in a very unpleasant place. Словом, Мите объявили, что он от сей минуты арестант и что повезут его сейчас в город, где и заключат в одно очень неприятное место. Mitya listened attentively, and only shrugged his shoulders. Митя, внимательно выслушав, вскинул только плечами. "Well, gentlemen, I don't blame you. I'm ready.... I understand that there's nothing else for you to do." -Что ж, господа, я вас не виню, я готов... Понимаю, что вам ничего более не остается. Nikolay Parfenovitch informed him gently that he would be escorted at once by the rural police officer, Mavriky Mavrikyevitch, who happened to be on the spot.... Николай Парфенович мягко изъяснил ему, что свезет его тотчас же становой пристав Маврикий Маврикиевич, который как раз теперь тут случился... "Stay," Mitya interrupted, suddenly, and impelled by uncontrollable feeling he pronounced, addressing all in the room: "Gentlemen, we're all cruel, we're all monsters, we all make men weep, and mothers, and babes at the breast, but of all, let it be settled here, now, of all I am the lowest reptile! - Стойте, - перебил вдруг Митя и с каким-то неудержимым чувством произнес, обращаясь ко всем в комнате: - Господа, все мы жестоки, все мы изверги, все плакать заставляем людей, матерей и грудных детей, но из всех - пусть уж так будет решено теперь - из всех я самый подлый гад! I've sworn to amend, and every day I've done the same filthy things. Пусть! Каждый день моей жизни я, бия себя в грудь, обещал исправиться и каждый день творил все те же пакости. I understand now that such men as I need a blow, a blow of destiny to catch them as with a noose, and bind them by a force from without. Понимаю теперь, что на таких, как я, нужен удар, удар судьбы, чтоб захватить его как в аркан и скрутить внешнею силой. Never, never should I have risen of myself! Никогда, никогда не поднялся бы я сам собой! But the thunderbolt has fallen. Но гром грянул. I accept the torture of accusation, and my public shame; I want to suffer and by suffering I shall be purified. Принимаю муку обвинения и всенародного позора моего, пострадать хочу и страданием очищусь! Perhaps I shall be purified, gentlemen? Ведь, может быть, и очищусь, господа, а? But listen, for the last time, I am not guilty of my father's blood. Но услышьте, однако, в последний раз: в крови отца моего не повинен! I accept my punishment, not because I killed him, but because I meant to kill him, and perhaps I really might have killed him. Still I mean to fight it out with you. I warn you of that. Принимаю казнь не за то, что убил его, а за то, что хотел убить и, может быть, в самом деле убил бы... Но все-таки я намерен с вами бороться и это вам возвещаю. I'll fight it out with you to the end, and then God will decide. Буду бороться с вами до последнего конца, а там решит Бог! Good-bye, gentlemen, don't be vexed with me for having shouted at you during the examination. Oh, I was still such a fool then.... In another minute I shall be a prisoner, but now, for the last time, as a free man, Dmitri Karamazov offers you his hand. Прощайте, господа, не сердитесь, что я за допросом кричал на вас, о, я был тогда еще так глуп... Чрез минуту я арестант, и теперь, в последний раз, Дмитрий Карамазов, как свободный еще человек, протягивает вам свою руку. Saying good-bye to you, I say it to all men." Прощаясь с вами, с людьми прощусь!.. His voice quivered and he stretched out his hand, but Nikolay Parfenovitch, who happened to stand nearest to him, with a sudden, almost nervous movement, hid his hands behind his back. Г олос его задрожал, и он действительно протянул было руку, но Николай Парфенович, всех ближе к нему находившийся, как-то вдруг, почти судорожным каким-то жестом, припрятал свои руки назад. Mitya instantly noticed this, and started. Митя мигом заметил это и вздрогнул. He let his outstretched hand fall at once. Протянутую руку свою тотчас же опустил. "The preliminary inquiry is not yet over," Nikolay Parfenovitch faltered, somewhat embarrassed. "We will continue it in the town, and I, for my part, of course, am ready to wish you all success... in your defence.... As a matter of fact, Dmitri Fyodorovitch, I've always been disposed to regard you as, so to speak, more unfortunate than guilty. All of us here, if I may make bold to speak for all, we are all ready to recognise that you are, at bottom, a young man of honour, but, alas, one who has been carried away by certain passions to a somewhat excessive degree..." - Следствие еще не заключилось, - залепетал Николай Парфенович, несколько сконфузясь, -продолжать будем еще в городе, и я, конечно, с моей стороны готов вам пожелать всякой удачи... к вашему оправданию... Собственно же вас, Дмитрий Федорович, я всегда наклонен считать за человека, так сказать, более несчастного, чем виновного... Мы вас все здесь, если только осмелюсь выразиться от лица всех, все мы готовы признать вас за благородного в основе своей молодого человека, но увы! увлеченного некоторыми страстями в степени несколько излишней... Nikolay Parfenovitch's little figure was positively majestic by the time he had finished speaking. Маленькая фигурка Николая Парфеновича выразила под конец речи самую полную сановитость. It struck Mitya that in another minute this "boy" would take his arm, lead him to another corner, and renew their conversation about "girls." У Мити мелькнуло было вдруг, что вот этот "мальчик" сейчас возьмет его под руку, уведет в другой угол и там возобновит с ним недавний еще разговор их о "девочках". But many quite irrelevant and inappropriate thoughts sometimes occur even to a prisoner when he is being led out to execution. Но мало ли мелькает совсем посторонних и не идущих к делу мыслей иной раз даже у преступника, ведомого на смертную казнь. "Gentlemen, you are good, you are humane, may I see her to say 'good-bye' for the last time?" asked Mitya. - Г оспода, вы добры, вы гуманны - могу я видеть ее, проститься в последний раз? - спросил Митя. "Certainly, but considering... in fact, now it's impossible except in the presence of-" - Без сомнения, но в видах... одним словом, теперь уж нельзя не в присутствии... "Oh, well, if it must be so, it must!" - Пожалуй, присутствуйте! Grushenka was brought in, but the farewell was brief, and of few words, and did not at all satisfy Nikolay Parfenovitch. Привели Грушеньку, но прощание состоялось короткое, малословное и Николая Парфеновича не удовлетворившее. Grushenka made a deep bow to Mitya. Грушенька глубоко поклонилась Мите. "I have told you I am yours, and I will be yours. I will follow you for ever, wherever they may send you. - Сказала тебе, что твоя, и буду твоя, пойду с тобой навек, куда бы тебя ни решили. Farewell; you are guiltless, though you've been your own undoing." Прощай, безвинно погубивший себя человек! Her lips quivered, tears flowed from her eyes. Губки ее вздрогнули, слезы потекли из глаз. "Forgive me, Grusha, for my love, for ruining you, too, with my love." - Прости, Г руша, меня за любовь мою, за то, что любовью моею и тебя сгубил! Mitya would have said something more, but he broke off and went out. Митя хотел и еще что-то сказать, но вдруг сам прервал и вышел. He was at once surrounded by men who kept a constant watch on him. Кругом него тотчас же очутились люди, не спускавшие с него глаз. At the bottom of the steps to which he had driven up with such a dash the day before with Andrey's three horses, two carts stood in readiness. Внизу у крылечка, к которому он с таким громом подкатил вчера на Андреевой тройке, стояли уже готовые две телеги. Mavriky Mavrikyevitch, a sturdy, thick-set man with a wrinkled face, was annoyed about something, some sudden irregularity. He was shouting angrily. Маврикий Маврикиевич, приземистый плотный человек, с обрюзглым лицом, был чем-то раздражен, каким-то внезапно случившимся беспорядком, сердился и кричал. He asked Mitya to get into the cart with somewhat excessive surliness. Как-то слишком уже сурово пригласил он Митю взлезть на телегу. "When I stood him drinks in the tavern, the man had quite a different face," thought Mitya, as he got in. "Прежде, как я в трактире поил его, совсем было другое лицо у человека", - подумал Митя влезая. At the gates there was a crowd of people, peasants, women, and drivers. Trifon Borissovitch came down the steps too. All stared at Mitya. С крылечка спустился вниз и Трифон Борисович. У ворот столпились люди, мужики, бабы, ямщики, все уставились на Митю. "Forgive me at parting, good people!" Mitya shouted suddenly from the cart. - Прощайте, Божьи люди! - крикнул им вдруг с телеги Митя. "Forgive us too!" he heard two or three voices. - И нас прости, - раздались два-три голоса. "Good-bye to you, too, Trifon Borissovitch!" - Прощай и ты, Трифон Борисыч! But Trifon Borissovitch did not even turn round. He was, perhaps, too busy. Но Трифон Борисыч даже не обернулся, может быть уж очень был занят. He, too, was shouting and fussing about something. Он тоже чего-то кричал и суетился. It appeared that everything was not yet ready in the second cart, in which two constables were to accompany Mavriky Mavrikyevitch. Оказалось, что на второй телеге, на которой должны были сопровождать Маврикия Маврикиевича двое сотских, еще не все было в исправности. The peasant who had been ordered to drive the second cart was pulling on his smock, stoutly maintaining that it was not his turn to go, but Akim's. Мужичонко, которого нарядили было на вторую тройку, натягивал зипунишко и крепко спорил, что ехать не ему, а Акиму. But Akim was not to be seen. They ran to look for him. The peasant persisted and besought them to wait. Но Акима не было; за ним побежали; мужичонко настаивал и молил обождать. "You see what our peasants are, Mavriky Mavrikyevitch. They've no shame!" exclaimed Trifon Borissovitch. "Akim gave you twenty-five copecks the day before yesterday. You've drunk it all and now you cry out. - Ведь это народ-то у нас, Маврикий Маврикиевич, совсем без стыда! - восклицал Трифон Борисыч. - Тебе Аким третьего дня дал четвертак денег, ты их пропил, а теперь кричишь. I'm simply surprised at your good-nature, with our low peasants, Mavriky Mavrikyevitch, that's all I can say." Доброте только вашей удивляюсь с нашим подлым народом, Маврикий Маврикиевич, только это одно скажу! "But what do we want a second cart for?" Mitya put in. "Let's start with the one, Mavriky Mavrikyevitch. I won't be unruly, I won't run away from you, old fellow. What do we want an escort for?" - Да зачем нам вторую тройку? - вступился было Митя, - поедем на одной, Маврикий Маврикич, небось не взбунтуюсь, не убегу от тебя, к чему конвой? "I'll trouble you, sir, to learn how to speak to me if you've never been taught. I'm not 'old fellow' to you, and you can keep your advice for another time!" Mavriky Mavrikyevitch snapped out savagely, as though glad to vent his wrath. - А извольте, сударь, уметь со мной говорить, если еще не научены, я вам не ты, не извольте тыкать-с, да и советы на другой раз сберегите... -свирепо отрезал вдруг Мите Маврикий Маврикиевич, точно обрадовался сердце сорвать. Mitya was reduced to silence. Митя примолк. He flushed all over. Он весь покраснел. A moment later he felt suddenly very cold. Чрез мгновение ему стало вдруг очень холодно. The rain had ceased, but the dull sky was still overcast with clouds, and a keen wind was blowing straight in his face. Дождь перестал, но мутное небо все было обтянуто облаками, дул резкий ветер прямо в лицо. "I've taken a chill," thought Mitya, twitching his shoulders. "Озноб, что ли, со мной", - подумал Митя, передернув плечами. At last Mavriky Mavrikyevitch, too, got into the cart, sat down heavily, and, as though without noticing it, squeezed Mitya into the corner. Наконец влез в телегу и Маврикий Маврикиевич, уселся грузно, широко и, как бы не заметив, крепко потеснил собою Митю. It is true that he was out of humour and greatly disliked the task that had been laid upon him. Правда, он был не в духе, и ему сильно не нравилось возложенное на него поручение. "Good-bye, Trifon Borissovitch!" Mitya shouted again, and felt himself, that he had not called out this time from good-nature, but involuntarily, from resentment. - Прощай, Трифон Борисыч! - крикнул опять Митя, и сам почувствовал, что не от добродушия теперь закричал, а со злости, против воли крикнул. But Trifon Borissovitch stood proudly, with both hands behind his back, and staring straight at Mitya with a stern and angry face, he made no reply. Но Трифон Борисыч стоял гордо, заложив назад обе руки и прямо уставясь на Митю, глядел строго и сердито и Мите ничего не ответил. "Good-bye, Dmitri Fyodorovitch, good-bye!" he heard all at once the voice of Kalganov, who had suddenly darted out. -Прощайте, Дмитрий Федорович, прощайте!-раздался вдруг голос Калганова, вдруг откуда-то выскочившего. Running up to the cart he held out his hand to Mitya. Подбежав к телеге, он протянул Мите руку. He had no cap on. Был он без фуражки. Mitya had time to seize and press his hand. Митя успел еще схватить и пожать его руку. "Good-bye, dear fellow! I shan't forget your generosity," he cried warmly. - Прощай, милый человек, не забуду великодушия! - горячо воскликнул он. But the cart moved and their hands parted. Но телега тронулась, и руки их разнялись. The bell began ringing and Mitya was driven off. Зазвенел колокольчик - увезли Митю. Kalganov ran back, sat down in a corner, bent his head, hid his face in his hands, and burst out crying. For a long while he sat like that, crying as though he were a little boy instead of a young man of twenty. А Калганов забежал в сени, сел в углу, нагнул голову, закрыл руками лицо и заплакал, долго так сидел и плакал, - плакал, точно был еще маленький мальчик, а не двадцатилетний уже молодой человек. Oh, he believed almost without doubt in Mitya's guilt. О, он поверил в виновность Мити почти вполне! "What are these people? What can men be after this?" he exclaimed incoherently, in bitter despondency, almost despair. "Что же это за люди, какие же после того могут быть люди!" - бессвязно восклицал он в горьком унынии, почти в отчаянии. At that moment he had no desire to live. Не хотелось даже и жить ему в ту минуту на свете. "Is it worth it? Is it worth it?" exclaimed the boy in his grief. "Стоит ли, стоит ли!" - восклицал огорченный юноша. PART IV Часть четвертая Book X. Книга десятая The Boys Мальчики Chapter 1. I Kolya Krassotkin Коля Красоткин IT was the beginning of November. Ноябрь в начале. There had been a hard frost, eleven degrees Reaumur, without snow, but a little dry snow had fallen on the frozen ground during the night, and a keen dry wind was lifting and blowing it along the dreary streets of our town, especially about the market-place. У нас стал мороз градусов в одиннадцать, а с ним гололедица. На мерзлую землю упало в ночь немного сухого снегу, и ветер "сухой и острый" подымает его и метет по скучным улицам нашего городка и особенно по базарной площади. It was a dull morning, but the snow had ceased. Утро мутное, но снежок перестал. Not far from the market-place, close to Plotnikov's shop, there stood a small house, very clean both without and within. It belonged to Madame Krassotkin, the widow of a former provincial secretary, who had been dead for fourteen years. His widow, still a nice-looking woman of thirty-two, was living in her neat little house on her private means. Недалеко от площади, поблизости от лавки Плотниковых, стоит небольшой, очень чистенький и снаружи и снутри домик вдовы чиновника Красоткиной. Сам губернский секретарь Красоткин помер уже очень давно, тому назад почти четырнадцать лет, но вдова его, тридцатилетняя и до сих пор еще весьма смазливая собою дамочка, жива и живет в своем чистеньком домике "своим капиталом". She lived in respectable seclusion; she was of a soft but fairly cheerful disposition. Живет она честно и робко, характера нежного, но довольно веселого. She was about eighteen at the time of her husband's death; she had been married only a year and had just borne him a son. Осталась она после мужа лет восемнадцати, прожив с ним всего лишь около году и только что родив ему сына. From the day of his death she had devoted herself heart and soul to the bringing up of her precious treasure, her boy Kolya. Though she had loved him passionately those fourteen years, he had caused her far more suffering than happiness. She had been trembling and fainting with terror almost every day, afraid he would fall ill, would catch cold, do something naughty, climb on a chair and fall off it, and so on and so on. С тех пор, с самой его смерти, она посвятила всю себя воспитанию этого своего нещечка мальчика Коли, и хоть любила его все четырнадцать лет без памяти, но уж, конечно, перенесла с ним несравненно больше страданий, чем выжила радостей, трепеща и умирая от страха чуть не каждый день, что он заболеет, простудится, нашалит, полезет на стул и свалится, и проч., и проч. When Kolya began going to school, the mother devoted herself to studying all the sciences with him so as to help him, and go through his lessons with him. She hastened to make the acquaintance of the teachers and their wives, even made up to Kolya's schoolfellows, and fawned upon them in the hope of thus saving Kolya from being teased, laughed at, or beaten by them. Когда же Коля стал ходить в школу и потом в нашу прогимназию, то мать бросилась изучать вместе с ним все науки, чтобы помогать ему и репетировать с ним уроки, бросилась знакомиться с учителями и с их женами, ласкала даже товарищей Коли, школьников, и лисила пред ними, чтобы не трогали Колю, не насмехались над ним, не прибили его. She went so far that the boys actually began to mock at him on her account and taunt him with being a "mother's darling." Довела до того, что мальчишки и в самом деле стали было чрез нее над ним насмехаться и начали дразнить его тем, что он маменькин сынок. But the boy could take his own part. Но мальчик сумел отстоять себя. He was a resolute boy, "tremendously strong," as was rumoured in his class, and soon proved to be the fact; he was agile, strong-willed, and of an audacious and enterprising temper. Был он смелый мальчишка, "ужасно сильный", как пронеслась и скоро утвердилась молва о нем в классе, был ловок, характера упорного, духа дерзкого и предприимчивого. He was good at lessons, and there was a rumour in the school that he could beat the teacher, Dardanelov, at arithmetic and universal history. Учился он хорошо, и шла даже молва, что он и из арифметики, и из всемирной истории собьет самого учителя Дарданелова. Though he looked down upon everyone, he was a good comrade and not supercilious. Но мальчик хоть и смотрел на всех свысока, вздернув носик, но товарищем был хорошим и не превозносился. He accepted his schoolfellows' respect as his due, but was friendly with them. Уважение школьников принимал как должное, но держал себя дружелюбно. Above all, he knew where to draw the line. He could restrain himself on occasion, and in his relations with the teachers he never overstepped that last mystic limit beyond which a prank becomes an unpardonable breach of discipline. Главное, знал меру, умел при случае сдержать себя самого, а в отношениях к начальству никогда не переступал некоторой последней и заветной черты, за которою уже проступок не может быть терпим, обращаясь в беспорядок, бунт и в беззаконие. But he was as fond of mischief on every possible occasion as the smallest boy in the school, and not so much for the sake of mischief as for creating a sensation, inventing something, something effective and conspicuous. И однако, он очень, очень не прочь был пошалить при всяком удобном случае, пошалить как самый последний мальчишка, и не столько пошалить, сколько что-нибудь намудрить, начудесить, задать "экстрафеферу", шику, порисоваться. He was extremely vain. Главное, был очень самолюбив. He knew how to make even his mother give way to him; he was almost despotic in his control of her. Даже свою маму сумел поставить к себе в отношения подчиненные, действуя на нее почти деспотически. She gave way to him, oh, she had given way to him for years. The one thought unendurable to her was that her boy had no great love for her. Она и подчинилась, о, давно уже подчинилась, и лишь не могла ни за что перенести одной только мысли, что мальчик ее "мало любит". She was always fancying that Kolya was "unfeeling" to her, and at times, dissolving into hysterical tears, she used to reproach him with his coldness. Ей беспрерывно казалось, что Коля к ней "бесчувствен", и бывали случаи, что она, обливаясь истерическими слезами, начинала упрекать его в холодности. The boy disliked this, and the more demonstrations of feeling were demanded of him, the more he seemed intentionally to avoid them. Мальчик этого не любил, и чем более требовали от него сердечных излияний, тем как бы нарочно становился неподатливее. Yet it was not intentional on his part but instinctive- it was his character. Но происходило это у него не нарочно, а невольно - таков уж был характер. His mother was mistaken; he was very fond of her. He only disliked "sheepish sentimentality," as he expressed it in his schoolboy language. Мать ошибалась: маму свою он очень любил, а не любил только "телячьих нежностей", как выражался он на своем школьническом языке. There was a bookcase in the house containing a few books that had been his father's. Kolya was fond of reading, and had read several of them by himself. После отца остался шкап, в котором хранилось несколько книг; Коля любил читать и про себя прочел уже некоторые из них. His mother did not mind that and only wondered sometimes at seeing the boy stand for hours by the bookcase poring over a book instead of going to play. Мать этим не смущалась и только дивилась иногда, как это мальчик, вместо того чтоб идти играть, простаивает у шкапа по целым часам над какою-нибудь книжкой. And in that way Kolya read some things unsuitable for his age. И таким образом Коля прочел кое-что, чего бы ему нельзя еще было давать читать в его возрасте. Though the boy, as a rule, knew where to draw the line in his mischief, he had of late begun to play pranks that caused his mother serious alarm. It is true there was nothing vicious in what he did, but a wild mad recklessness. Впрочем, в последнее время хоть мальчик и не любил переходить в своих шалостях известной черты, но начались шалости, испугавшие мать не на шутку, - правда, не безнравственные какие-нибудь, зато отчаянные, головорезные. It happened that July, during the summer holidays, that the mother and son went to another district, forty-five miles away, to spend a week with a distant relation, whose husband was an official at the railway station (the very station, the nearest one to our town, from which a month later Ivan Fyodorovitch Karamazov set off for Moscow). Как раз в это лето, в июле месяце, во время вакаций, случилось так, что маменька с сынком отправились погостить на недельку в другой уезд, за семьдесят верст, к одной дальней родственнице, муж которой служил на станции железной дороги (той самой, ближайшей от нашего города станции, с которой Иван Федорович Карамазов месяц спустя отправился в Москву). There Kolya began by carefully investigating every detail connected with the railways, knowing that he could impress his schoolfellows when he got home with his newly acquired knowledge. Там Коля начал с того, что оглядел железную дорогу в подробности, изучил распорядки, понимая, что новыми знаниями своими может блеснуть, возвратясь домой, между школьниками своей прогимназии. But there happened to be some other boys in the place with whom he soon made friends. Some of them were living at the station, others in the neighbourhood; there were six or seven of them, all between twelve and fifteen, and two of them came from our town. Но нашлись там как раз в то время и еще несколько мальчиков, с которыми он и сошелся; одни из них проживали на станции, другие по соседству - всего молодого народа от двенадцати до пятнадцати лет сошлось человек шесть или семь, а из них двое случились и из нашего городка. The boys played together, and on the fourth or fifth day of Kolya's stay at the station, a mad bet was made by the foolish boys. Kolya, who was almost the youngest of the party and rather looked down upon by the others in consequence, was moved by vanity or by reckless bravado to bet them two roubles that he would lie down between the rails at night when the eleven o'clock train was due, and would lie there without moving while the train rolled over him at full speed. Мальчики вместе играли, шалили, и вот на четвертый или на пятый день гощения на станции состоялось между глупою молодежью одно преневозможное пари в два рубля, именно: Коля, почти изо всех младший, а потому несколько презираемый старшими, из самолюбия или из беспардонной отваги, предложил, что он, ночью, когда придет одиннадцатичасовой поезд, ляжет между рельсами ничком и пролежит недвижимо, пока поезд пронесется над ним на всех парах. It is true they made a preliminary investigation, from which it appeared that it was possible to lie so flat between the rails that the train could pass over without touching, but to lie there was no joke! Правда, сделано было предварительное изучение, из которого оказалось, что действительно можно так протянуться и сплющиться вдоль между рельсами, что поезд, конечно, пронесется и не заденет лежащего, но, однако же, каково пролежать! Kolya maintained stoutly that he would. Коля стоял твердо, что пролежит. At first they laughed at him, called him a little liar, a braggart, but that only egged him on. Над ним сначала смеялись, звали лгунишкой, фанфароном, но тем пуще его подзадорили. What piqued him most was that these boys of fifteen turned up their noses at him too superciliously, and were at first disposed to treat him as "a small boy," not fit to associate with them, and that was an unendurable insult. Главное, эти пятнадцатилетние слишком уж задирали пред ним нос и сперва даже не хотели считать его товарищем, как "маленького", что было уже нестерпимо обидно. And so it was resolved to go in the evening, half a mile from the station, so that the train might have time to get up full speed after leaving the station The boys assembled. И вот решено было отправиться с вечера за версту от станции, чтобы поезд, снявшись со станции, успел уже совсем разбежаться. Мальчишки собрались. It was a pitch-dark night without a moon. Ночь настала безлунная, не то что темная, а почти черная. At the time fixed, Kolya lay down between the rails. В надлежащий час Коля лег между рельсами. The five others who had taken the bet waited among the bushes below the embankment, their hearts beating with suspense, which was followed by alarm and remorse. Пятеро остальных, державших пари, с замиранием сердца, а наконец в страхе и с раскаянием, ждали внизу насыпи подле дороги в кустах. At last they heard in the distance the rumble of the train leaving the station. Наконец загремел вдали поезд, снявшийся со станции. Two red lights gleamed out of the darkness; the monster roared as it approached. Засверкали из тьмы два красные фонаря, загрохотало приближающееся чудовище. "Run, run away from the rails," the boys cried to Kolya from the bushes, breathless with terror. But it was too late: the train darted up and flew past. "Беги, беги долой с рельсов!" - закричали Коле из кустов умиравшие от страха мальчишки, но было уже поздно: поезд наскакал и промчался мимо. The boys rushed to Kolya. He lay without moving. Мальчишки бросились к Коле: он лежал недвижимо. They began pulling at him, lifting him up. Они стали его теребить, начали подымать. He suddenly got up and walked away without a word. Он вдруг поднялся и молча сошел с насыпи. Then he explained that he had lain there as though he were insensible to frighten them, but the fact was that he really had lost consciousness, as he confessed long after to his mother. Сойдя вниз, он объявил, что нарочно лежал как без чувств, чтоб их испугать, но правда была в том, что он и в самом деле лишился чувств, как и признался потом сам, уже долго спустя, своей маме. In this way his reputation as "a desperate character," was established for ever. Таким образом слава "отчаянного" за ним укрепилась навеки. He returned home to the station as white as a sheet. Воротился он домой на станцию бледный как полотно. Next day he had a slight attack of nervous fever, but he was in high spirits and well pleased with himself. На другой день заболел слегка нервною лихорадкой, но духом был ужасно весел, рад и доволен. The incident did not become known at once, but when they came back to the town it penetrated to the school and even reached the ears of the masters. Происшествие огласилось не сейчас, а уже в нашем городе, проникло в прогимназию и достигло до ее начальства. But then Kolya's mother hastened to entreat the masters on her boy's behalf, and in the end Dardanelov, a respected and influential teacher, exerted himself in his favour, and the affair was ignored. Но тут маменька Коли бросилась молить начальство за своего мальчика и кончила тем, что его отстоял и упросил за него уважаемый и влиятельный учитель Дарданелов, и дело оставили втуне, как не бывшее вовсе. Dardanelov was a middle-aged bachelor, who had been passionately in love with Madame Krassotkin for many years past, and had once already, about a year previously, ventured, trembling with fear and the delicacy of his sentiments, to offer her most respectfully his hand in marriage. But she refused him resolutely, feeling that to accept him would be an act of treachery to her son, though Dardanelov had, to judge from certain mysterious symptoms, reason for believing that he was not an object of aversion to the charming but too chaste and tender-hearted widow. Этот Дарданелов, человек холостой и нестарый, был страстно и уже многолетне влюблен в госпожу Красоткину и уже раз, назад тому с год, почтительнейше и замирая от страха и деликатности, рискнул было предложить ей свою руку; но она наотрез отказала, считая согласие изменой своему мальчику, хотя Дарданелов, по некоторым таинственным признакам, даже, может быть, имел бы некоторое право мечтать, что он не совсем противен прелестной, но уже слишком целомудренной и нежной вдовице. Kolya's mad prank seemed to have broken the ice, and Dardanelov was rewarded for his intercession by a suggestion of hope. The suggestion, it is true, was a faint one, but then Dardanelov was such a paragon of purity and delicacy that it was enough for the time being to make him perfectly happy. Сумасшедшая шалость Коли, кажется, пробила лед, и Дарданелову за его заступничество сделан был намек о надежде, правда отдаленный, но и сам Дарданелов был феноменом чистоты и деликатности, а потому с него и того было покамест довольно для полноты его счастия. He was fond of the boy, though he would have felt it beneath him to try and win him over, and was severe and strict with him in class. Мальчика он любил, хотя считал бы унизительным пред ним заискивать, и относился к нему в классах строго и требовательно. Kolya, too, kept him at a respectful distance. He learned his lessons perfectly; he was second in his class, was reserved with Dardanelov, and the whole class firmly believed that Kolya was so good at universal history that he could "beat" even Dardanelov. Но Коля и сам держал его на почтительном расстоянии, уроки готовил отлично, был в классе вторым учеником, обращался к Дарданелову сухо, и весь класс твердо верил, что во всемирной истории Коля так силен, что "собьет" самого Дарданелова. Kolya did indeed ask him the question, И действительно, Коля задал ему раз вопрос: "Who founded Troy?" to which Dardanelov had made a very vague reply, referring to the movements and migrations of races, to the remoteness of the period, to the mythical legends. But the question, "Who had founded Troy?" that is, what individuals, he could not answer, and even for some reason regarded the question as idle and frivolous. "Кто основал Трою?" - на что Дарданелов отвечал лишь вообще про народы, их движения и переселения, про глубину времен, про баснословие, но на то, кто именно основал Трою, то есть какие именно лица, ответить не мог, и даже вопрос нашел почему-то праздным и несостоятельным. But the boys remained convinced that Dardanelov did not know who founded Troy. Но мальчики так и остались в уверенности, что Дарданелов не знает, кто основал Трою. Kolya had read of the founders of Troy in Smaragdov, whose history was among the books in his father's bookcase. Коля ж вычитал об основателях Трои у Смарагдова, хранившегося в шкапе с книгами, который остался после родителя. In the end all the boys became interested in the question, who it was that had founded Troy, but Krassotkin would not tell his secret, and his reputation for knowledge remained unshaken. Кончилось тем, что всех даже мальчиков стало наконец интересовать: кто ж именно основал Трою, но Красоткин своего секрета не открывал, и слава знания оставалась за ним незыблемо. After the incident on the railway a certain change came over Kolya's attitude to his mother. После случая на железной дороге у Коли в отношениях к матери произошла некоторая перемена. When Anna Fyodorovna (Madame Krassotkin) heard of her son's exploit, she almost went out of her mind with horror. Когда Анна Федоровна (вдова Красоткина) узнала о подвиге сынка, то чуть не сошла с ума от ужаса. She had such terrible attacks of hysterics, lasting with intervals for several days, that Kolya, seriously alarmed at last, promised on his honour that such pranks should never be repeated. С ней сделались такие страшные истерические припадки, продолжавшиеся с перемежками несколько дней, что испуганный уже серьезно Коля дал ей честное и благородное слово, что подобных шалостей уже никогда не повторится. He swore on his knees before the holy image, and swore by the memory of his father, at Madame Krassotkin's instance, and the "manly" Kolya burst into tears like a boy of six. And all that day the mother and son were constantly rushing into each other's arms sobbing. Он поклялся на коленях пред образом и поклялся памятью отца, как потребовала сама госпожа Красоткина, причем "мужественный" Коля сам расплакался, как шестилетний мальчик, от "чувств", и мать и сын во весь тот день бросались друг другу в объятия и плакали сотрясаясь. Next day Kolya woke up as "unfeeling" as before, but he had become more silent, more modest, sterner, and more thoughtful. На другой день Коля проснулся по-прежнему "бесчувственным", однако стал молчаливее, скромнее, строже, задумчивее. Six weeks later, it is true, he got into another scrape, which even brought his name to the ears of our Justice of the Peace, but it was a scrape of quite another kind, amusing, foolish, and he did not, as it turned out, take the leading part in it, but was only implicated in it. Правда, месяца чрез полтора он опять было попался в одной шалости, и имя его сделалось даже известным нашему мировому судье, но шалость была уже совсем в другом роде, даже смешная и глупенькая, да и не сам он, как оказалось, совершил ее, а только очутился в нее замешанным. But of this later. Но об этом как-нибудь после. His mother still fretted and trembled, but the more uneasy she became, the greater were the hopes of Dardanelov. Мать продолжала трепетать и мучиться, а Дарданелов по мере тревог ее все более и более воспринимал надежду. It must be noted that Kolya understood and divined what was in Dardanelov's heart and, of course, despised him profoundly for his "feelings"; he had in the past been so tactless as to show this contempt before his mother, hinting vaguely that he knew what Dardanelov was after. Надо заметить, что Коля понимал и разгадывал с этой стороны Дарданелова и, уж разумеется, глубоко презирал его за его "чувства"; прежде даже имел неделикатность выказывать это презрение свое пред матерью, отдаленно намекая ей, что понимает, чего добивается Дарданелов. But from the time of the railway incident his behaviour in this respect also was changed; he did not allow himself the remotest allusion to the subject and began to speak more respectfully of Dardanelov before his mother, which the sensitive woman at once appreciated with boundless gratitude. But at the slightest mention of Dardanelov by a visitor in Kolya's presence, she would flush as pink as a rose. Но после случая на железной дороге он и на этот счет изменил свое поведение: намеков себе уже более не позволял, даже самых отдаленных, а о Дарданелове при матери стал отзываться почтительнее, что тотчас же с беспредельною благодарностью в сердце своем поняла чуткая Анна Федоровна, но зато при малейшем, самом нечаянном слове даже от постороннего какого-нибудь гостя о Дарданелове, если при этом находился Коля, вдруг вся вспыхивала от стыда, как роза. At such moments Kolya would either stare out of the window scowling, or would investigate the state of his boots, or would shout angrily for "Perezvon," the big, shaggy, mangy dog, which he had picked up a month before, brought home, and kept for some reason secretly indoors, not showing him to any of his schoolfellows. Коля же в эти мгновения или смотрел нахмуренно в окно, или разглядывал, не просят ли у него сапоги каши, или свирепо звал Перезвона, лохматую, довольно большую и паршивую собаку, которую с месяц вдруг откуда-то приобрел, втащил в дом и держал почему-то в секрете в комнатах, никому ее не показывая из товарищей. He bullied him frightfully, teaching him all sorts of tricks, so that the poor dog howled for him whenever he was absent at school, and when he came in, whined with delight, rushed about as if he were crazy, begged, lay down on the ground pretending to be dead, and so on; in fact, showed all the tricks he had taught him, not at the word of command, but simply from the zeal of his excited and grateful heart. Тиранил же ужасно, обучая ее всяким штукам и наукам, и довел бедную собаку до того, что та выла без него, когда он отлучался в классы, а когда приходил, визжала от восторга, скакала как полоумная, служила, валилась на землю и притворялась мертвою и проч., словом, показывала все штуки, которым ее обучили, уже не по требованию, а единственно от пылкости своих восторженных чувств и благодарного сердца. I have forgotten, by the way, to mention that Kolya Krassotkin was the boy stabbed with a penknife by the boy already known to the reader as the son of Captain Snegiryov. Ilusha had been defending his father when the schoolboys jeered at him, shouting the nickname "wisp of tow." Кстати: я и забыл упомянуть, что Коля Красоткин был тот самый мальчик, которого знакомый уже читателю мальчик Илюша, сын отставного штабс-капитана Снегирева, пырнул перочинным ножичком в бедро, заступаясь за отца, которого школьники задразнили "мочалкой". Chapter 2. II Children Детвора AND so on that frosty, snowy, and windy day in November, Kolya Krassotkin was sitting at home. Итак, в то морозное и сиверкое ноябрьское утро мальчик Коля Красоткин сидел дома. It was Sunday and there was no school. Было воскресенье, и классов не было. It had just struck eleven, and he particularly wanted to go out "on very urgent business," but he was left alone in charge of the house, for it so happened that all its elder inmates were absent owing to a sudden and singular event. Но пробило уже одиннадцать часов, а ему непременно надо было идти со двора "по одному весьма важному делу", а между тем он во всем доме оставался один и решительно как хранитель его, потому что так случилось, что все его старшие обитатели, по некоторому экстренному и оригинальному обстоятельству, отлучились со двора. Madame Krassotkin had let two little rooms, separated from the rest of the house by a passage, to a doctor's wife with her two small children. В доме вдовы Красоткиной, чрез сени от квартиры, которую занимала она сама, отдавалась еще одна и единственная в доме квартирка из двух маленьких комнат внаймы, и занимала ее докторша с двумя малолетними детьми. This lady was the same age as Anna Fyodorovna, and a great friend of hers. Her husband, the doctor, had taken his departure twelve months before, going first to Orenburg and then to Tashkend, and for the last six months she had not heard a word from him. Had it not been for her friendship with Madame Krassotkin, which was some consolation to the forsaken lady, she would certainly have completely dissolved away in tears. Эта докторша была одних лет с Анной Федоровной и большая ее приятельница, сам же доктор вот уже с год заехал куда-то сперва в Оренбург, а потом в Ташкент, и уже с полгода как от него не было ни слуху ни духу, так что если бы не дружба с госпожою Красоткиной, несколько смягчавшая горе оставленной докторши, то она решительно бы истекла от этого горя слезами. And now, to add to her misfortunes, Katerina, her only servant, was suddenly moved the evening before to announce, to her mistress's amazement, that she proposed to bring a child into the world before morning. И вот надобно же было так случиться к довершению всех угнетений судьбы, что в эту же самую ночь, с субботы на воскресенье, Катерина, единственная служанка докторши, вдруг и совсем неожиданно для своей барыни объявила ей, что намерена родить к утру ребеночка. It seemed almost miraculous to everyone that no one had noticed the probability of it before. Как случилось, что никто этого не заметил заранее, было для всех почти чудом. The astounded doctor's wife decided to move Katerina while there was still time to an establishment in the town kept by a midwife for such emergencies. Пораженная докторша рассудила, пока есть еще время, свезти Катерину в одно приспособленное к подобным случаям в нашем городке заведение у повивальной бабушки. As she set great store by her servant, she promptly carried out this plan and remained there looking after her. Так как служанкою этой она очень дорожила, то немедленно и исполнила свой проект, отвезла ее и, сверх того, осталась там при ней. By the morning all Madame Krassotkin's friendly sympathy and energy were called upon to render assistance and appeal to someone for help in the case. Затем уже утром понадобилось почему-то все дружеское участие и помощь самой госпожи Красоткиной, которая при этом случае могла кого-то о чем-то попросить и оказать какое-то покровительство. So both the ladies were absent from home, the Krassotkins' servant, Agafya, had gone out to the market, and Kolya was thus left for a time to protect and look after "the kids," that is, the son and daughter of the doctor's wife, who were left alone. Таким образом, обе дамы были в отлучке, служанка же самой госпожи Красоткиной, баба Агафья, ушла на базар, и Коля очутился таким образом на время хранителем и караульщиком "пузырей", то есть мальчика и девочки докторши, оставшихся одинешенькими. Kolya was not afraid of taking care of the house, besides he had Perezvon, who had been told to lie flat, without moving, under the bench in the hall. Every time Kolya, walking to and fro through the rooms, came into the hall, the dog shook his head and gave two loud and insinuating taps on the floor with his tail, but alas! the whistle did not sound to release him. Караулить дом Коля не боялся, с ним к тому же был Перезвон, которому повелено было лежать ничком в передней под лавкой "без движений" и который именно поэтому каждый раз, как входил в переднюю расхаживавший по комнатам Коля, вздрагивал головой и давал два твердые и заискивающие удара хвостом по полу, но увы, призывного свиста не раздавалось. Kolya looked sternly at the luckless dog, who relapsed again into obedient rigidity. Коля грозно взглядывал на несчастного пса, и тот опять замирал в послушном оцепенении. The one thing that troubled Kolya was "the kids." Но если что смущало Колю, то единственно "пузыри". He looked, of course, with the utmost scorn on Katerina's unexpected adventure, but he was very fond of the bereaved "kiddies," and had already taken them a picture-book. На нечаянное приключение с Катериной он, разумеется, смотрел с самым глубоким презрением, но осиротевших пузырей он очень любил и уже снес им какую-то детскую книжку. Nastya, the elder, a girl of eight, could read, and Kostya, the boy, aged seven, was very fond of being read to by her. Настя, старшая девочка, восьми уже лет, умела читать, а младший пузырь, семилетний мальчик Костя, очень любил слушать, когда Настя ему читает. Krassotkin could, of course, have provided more diverting entertainment for them. He could have made them stand side by side and played soldiers with them, or sent them hiding all over the house. Разумеется, Красоткин мог бы их занять интереснее, то есть поставить обоих рядом и начать с ними играть в солдаты или прятаться по всему дому. He had done so more than once before and was not above doing it, so much so that a report once spread at school that Krassotkin played horses with the little lodgers at home, prancing with his head on one side like a trace-horse. But Krassotkin haughtily parried this thrust, pointing out that to play horses with boys of one's own age, boys of thirteen, would certainly be disgraceful "at this date," but that he did it for the sake of "the kids" because he liked them, and no one had a right to call him to account for his feelings. Это он не раз уже делал прежде и не брезгал делать, так что даже в классе у них разнеслось было раз, что Красоткин у себя дома играет с маленькими жильцами своими в лошадки, прыгает за пристяжную и гнет голову, но Красоткин гордо отпарировал это обвинение, выставив на вид, что со сверстниками, с тринадцатилетними, действительно было бы позорно играть "в наш век" в лошадки, но что он делает это для "пузырей", потому что их любит, а в чувствах его никто не смеет у него спрашивать отчета. The two "kids" adored him. Зато и обожали же его оба "пузыря". But on this occasion he was in no mood for games. Но на сей раз было не до игрушек. He had very important business of his own before him, something almost mysterious. Meanwhile time was passing and Agafya, with whom he could have left the children, would not come back from market. Ему предстояло одно очень важное собственное дело, и на вид какое-то почти даже таинственное, между тем время уходило, а Агафья, на которую можно бы было оставить детей, все еще не хотела возвратиться с базара. He had several times already crossed the passage, opened the door of the lodgers' room and looked anxiously at "the kids" who were sitting over the book, as he had bidden them. Every time he opened the door they grinned at him, hoping he would come in and would do something delightful and amusing. Он несколько раз уже переходил чрез сени, отворял дверь к докторше и озабоченно оглядывал "пузырей", которые, по его приказанию, сидели за книжкой, и каждый раз, как он отворял дверь, молча улыбались ему во весь рот, ожидая, что вот он войдет и сделает что-нибудь прекрасное и забавное. But Kolya was bothered and did not go in. Но Коля был в душевной тревоге и не входил. At last it struck eleven and he made up his mind, once for all, that if that "damned" Agafya did not come back within ten minutes he should go out without waiting for her, making "the kids" promise, of course, to be brave when he was away, not to be naughty, not to cry from fright. Наконец пробило одиннадцать, и он твердо и окончательно решил, что если чрез десять минут "проклятая" Агафья не воротится, то он уйдет со двора, ее не дождавшись, разумеется взяв с "пузырей" слово, что они без него не струсят, не нашалят и не будут от страха плакать. With this idea he put on his wadded winter overcoat with its catskin fur collar, slung his satchel round his shoulder, and, regardless of his mother's constantly reiterated entreaties that he would always put on goloshes in such cold weather, he looked at them contemptuously as he crossed the hall and went out with only his boots on. В этих мыслях он оделся в свое ватное зимнее пальтишко с меховым воротником из какого-то котика, навесил через плечо свою сумку и, несмотря на прежние неоднократные мольбы матери, чтоб он по "такому холоду", выходя со двора, всегда надевал калошки, только с презрением посмотрел на них, проходя чрез переднюю, и вышел в одних сапогах. Perezvon, seeing him in his outdoor clothes, began tapping nervously, yet vigorously, on the floor with his tail. Twitching all over, he even uttered a plaintive whine. But Kolya, seeing his dog's passionate excitement, decided that it was a breach of discipline, kept him for another minute under the bench, and only when he had opened the door into the passage, whistled for him. Перезвон, завидя его одетым, начал было усиленно стучать хвостом по полу, нервно подергиваясь всем телом, и даже испустил было жалобный вой, но Коля, при виде такой страстной стремительности своего пса, заключил, что это вредит дисциплине, и хоть минуту, а выдержал его еще под лавкой и, уже отворив только дверь в сени, вдруг свистнул его. The dog leapt up like a mad creature and rushed bounding before him rapturously. Пес вскочил как сумасшедший и бросился скакать пред ним от восторга. Kolya opened the door to peep at "the kids." Перейдя сени, Коля отворил дверь к "пузырям". They were both sitting as before at the table, not reading but warmly disputing about something. Оба по-прежнему сидели за столиком, но уже не читали, а жарко о чем-то спорили. The children often argued together about various exciting problems of life, and Nastya, being the elder, always got the best of it. If Kostya did not agree with her, he almost always appealed to Kolya Krassotkin, and his verdict was regarded as infallible by both of them. Эти детки часто друг с другом спорили о разных вызывающих житейских предметах, причем Настя, как старшая, всегда одерживала верх; Костя же, если не соглашался с нею, то всегда почти шел апеллировать к Коле Красоткину, и уж как тот решал, так оно и оставалось в виде абсолютного приговора для всех сторон. This time the "kids"' discussion rather interested Krassotkin, and he stood still in the passage to listen. На этот раз спор "пузырей" несколько заинтересовал Красоткина, и он остановился в дверях послушать. The children saw he was listening and that made them dispute with even greater energy. Детки видели, что он слушает, и тем еще с большим азартом продолжали свое препирание. "I shall never, never believe," Nastya prattled, "that the old women find babies among the cabbages in the kitchen garden. - Никогда, никогда я не поверю, - горячо лепетала Настя, - что маленьких деток повивальные бабушки находят в огороде, между грядками с капустой. It's winter now and there are no cabbages, and so the old woman couldn't have taken Katerina a daughter." Теперь уж зима, и никаких грядок нет, и бабушка не могла принести Катерине дочку. Kolya whistled to himself. - Фью! - присвистнул про себя Коля. "Or perhaps they do bring babies from somewhere, but only to those who are married." - Или вот как: они приносят откуда-нибудь, но только тем, которые замуж выходят. Kostya stared at Nastya and listened, pondering profoundly. Костя пристально смотрел на Настю, глубокомысленно слушал и соображал. "Nastya, how silly you are!" he said at last, firmly and calmly. "How can Katerina have a baby when she isn't married?" - Настя, какая ты дура, - произнес он наконец твердо и не горячась, - какой же может быть у Катерины ребеночек, когда она не замужем? Nastya was exasperated. Настя ужасно загорячилась. "You know nothing about it," she snapped irritably. "Perhaps she has a husband, only he is in prison, so now she's got a baby." - Ты ничего не понимаешь, - раздражительно оборвала она, - может, у нее муж был, но только в тюрьме сидит, а она вот и родила. "But is her husband in prison?" the matter-of-fact Kostya inquired gravely. - Да разве у нее муж в тюрьме сидит? - важно осведомился положительный Костя. "Or, I tell you what," Nastya interrupted impulsively, completely rejecting and forgetting her first hypothesis. "She hasn't a husband, you are right there, but she wants to be married, and so she's been thinking of getting married, and thinking and thinking of it till now she's got it, that is, not a husband but a baby." - Или вот что, - стремительно перебила Настя, совершенно бросив и забыв свою первую гипотезу, - у нее нет мужа, это ты прав, но она хочет выйти замуж, вот и стала думать, как выйдет замуж, и все думала, все думала и до тех пор думала, что вот он у ней и стал не муж, а ребеночек. "Well, perhaps so," Kostya agreed, entirely vanquished. "But you didn't say so before. So how could I tell?" - Ну разве так, - согласился совершенно побежденный Костя, - а ты этого раньше не сказала, так как же я мог знать. "Come, kiddies," said Kolya, stepping into the room. "You're terrible people, I see." - Ну, детвора, - произнес Коля, шагнув к ним в комнату, - опасный вы, я вижу, народ! "And Perezvon with you!" grinned Kostya, and began snapping his fingers and calling Perezvon. - И Перезвон с вами? - осклабился Костя и начал прищелкивать пальцами и звать Перезвона. "I am in a difficulty, kids," Krassotkin began solemnly, "and you must help me. Agafya must have broken her leg, since she has not turned up till now, that's certain. I must go out. - Пузыри, я в затруднении, - начал важно Красоткин, - и вы должны мне помочь: Агафья, конечно, ногу сломала, потому что до сих пор не является, это решено и подписано, мне же необходимо со двора. Will you let me go?" Отпустите вы меня али нет? The children looked anxiously at one another. Their smiling faces showed signs of uneasiness, but they did not yet fully grasp what was expected of them. Дети озабоченно переглянулись друг с другом, осклабившиеся лица их стали выражать беспокойство. Они, впрочем, еще не понимали вполне, чего от них добиваются. "You won't be naughty while I am gone? - Шалить без меня не будете? You won't climb on the cupboard and break your legs? Не полезете на шкап, не сломаете ног? You won't be frightened alone and cry?" Не заплачете от страха одни? A look of profound despondency came into the children's faces. На лицах детей выразилась страшная тоска. "And I could show you something as a reward, a little copper cannon which can be fired with real gunpowder." - А я бы вам за то мог вещицу одну показать, пушечку медную, из которой можно стрелять настоящим порохом. The children's faces instantly brightened. Лица деток мгновенно прояснились. "Show us the cannon," said Kostya, beaming all over. - Покажите пушечку, - весь просиявший, проговорил Костя. Krassotkin put his hand in his satchel, and pulling out a little bronze cannon stood it on the table. Красоткин запустил руку в свою сумку и, вынув из нее маленькую бронзовую пушечку, поставил ее на стол. "Ah, you are bound to ask that! - То-то покажите! Look, it's on wheels." He rolled the toy on along the table. "And it can be fired off, too. Смотри, на колесках, - прокатил он игрушку по столу, - и стрелять можно. It can be loaded with shot and fired off." Дробью зарядить и стрелять. "And it could kill anyone?" - И убьет? "It can kill anyone; you've only got to aim at anybody," and Krassotkin explained where the powder had to be put, where the shot should be rolled in, showing a tiny hole like a touch-hole, and told them that it kicked when it was fired. - Всех убьет, только стоит навести, - и Красоткин растолковал, куда положить порох, куда вкатить дробинку, показал на дырочку в виде затравки и рассказал, что бывает откат. The children listened with intense interest. Дети слушали со страшным любопытством. What particularly struck their imagination was that the cannon kicked. Особенно поразило их воображение, что бывает откат. "And have you got any powder?" Nastya inquired. -А у вас есть порох? - осведомилась Настя. "Yes." - Есть. "Show us the powder, too," she drawled with a smile of entreaty. - Покажите и порох, - протянула она с просящею улыбкой. Krassotkin dived again into his satchel and pulled out a small flask containing a little real gunpowder. He had some shot, too, in a screw of paper. Красоткин опять слазил в сумку и вынул из нее маленький пузырек, в котором действительно было насыпано несколько настоящего пороха, а в свернутой бумажке оказалось несколько крупинок дроби. He even uncorked the flask and shook a little powder into the palm of his hand. Он даже откупорил пузырек и высыпал немножко пороху на ладонь. "One has to be careful there's no fire about, or it would blow up and kill us all," Krassotkin warned them sensationally. - Вот, только не было бы где огня, а то так и взорвет и нас всех перебьет, - предупредил для эффекта Красоткин. The children gazed at the powder with an awe-stricken alarm that only intensified their enjoyment. Дети рассматривали порох с благоговейным страхом, еще усилившим наслаждение. But Kostya liked the shot better. Но Косте больше понравилась дробь. "And does the shot burn?" he inquired. - А дробь не горит? - осведомился он. "No, it doesn't." - Дробь не горит. "Give me a little shot," he asked in an imploring voice. - Подарите мне немножко дроби, - проговорил он умоляющим голоском. "I'll give you a little shot; here, take it, but don't show it to your mother till I come back, or she'll be sure to think it's gunpowder, and will die of fright and give you a thrashing." - Дроби немножко подарю, вот, бери, только маме своей до меня не показывай, пока я не приду обратно, а то подумает, что это порох, и так и умрет от страха, а вас выпорет. "Mother never does whip us," Nastya observed at once. - Мама нас никогда не сечет розгой, - тотчас же заметила Настя. "I know, I only said it to finish the sentence. - Знаю, я только для красоты слога сказал. And don't you ever deceive your mother except just this once, until I come back. И маму вы никогда не обманывайте, но на этот раз - пока я приду. And so, kiddies, can I go out? Итак, пузыри, можно мне идти или нет? You won't be frightened and cry when I'm gone?" Не заплачете без меня от страха? "We sha-all cry," drawled Kostya, on the verge of tears already. - За-пла-чем, - протянул Костя, уже приготовляясь плакать. "We shall cry, we shall be sure to cry," Nastya chimed in with timid haste. - Заплачем, непременно заплачем! - подхватила пугливою скороговоркой и Настя. "Oh, children, children, how fraught with peril are your years! - Ох, дети, дети, как опасны ваши лета. There's no help for it, chickens; I shall have to stay with you I don't know how long. Нечего делать, птенцы, придется с вами просидеть не знаю сколько. And time is passing, time is passing, oogh!" А время-то, время-то, ух! "Tell Perezvon to pretend to be dead!" Kostya begged. - А прикажите Перезвону мертвым притвориться, - попросил Костя. "There's no help for it, we must have recourse to Perezvon. - Да уж нечего делать, придется прибегнуть и к Перезвону. Ici, Perezvon." And Kolya began giving orders to the dog, who performed all his tricks. Иси, Перезвон! - И Коля начал повелевать собаке, а та представлять все, что знала. He was a rough-haired dog, of medium size, with a coat of a sort of lilac-grey colour. Это была лохматая собака, величиной с обыкновенную дворняжку, какой-то серо-лиловой шерсти. He was blind in his right eye, and his left ear was torn. Правый глаз ее был крив, а левое ухо почему-то с разрезом. He whined and jumped, stood and walked on his hind legs, lay on his back with his paws in the air, rigid as though he were dead. Она взвизгивала и прыгала, служила, ходила на задних лапах, бросалась на спину всеми четырьмя лапами вверх и лежала без движения как мертвая. While this last performance was going on, the door opened and Agafya, Madame Krassotkin's servant, a stout woman of forty, marked with small-pox, appeared in the doorway. She had come back from market and had a bag full of provisions in her hand. Во время этой последней штуки отворилась дверь, и Агафья, толстая служанка госпожи Красоткиной, рябая баба лет сорока, показалась на пороге, возвратясь с базара с кульком накупленной провизии в руке. Holding up the bag of provisions in her left hand she stood still to watch the dog. Она стала и, держа в левой руке на отвесе кулек, принялась глядеть на собаку. Though Kolya had been so anxious for her return, he did not cut short the performance, and after keeping Perezvon dead for the usual time, at last he whistled to him. The dog jumped up and began bounding about in his joy at having done his duty. Коля, как ни ждал Агафьи, представления не прервал и, выдержав Перезвона определенное время мертвым, наконец-то свистнул ему: собака вскочила и пустилась прыгать от радости, что исполнила свой долг. "Only think, a dog!" Agafya observed sententiously. - Вишь, пес! - проговорила назидательно Агафья. "Why are you late, female?" asked Krassotkin sternly. - А ты чего, женский пол, опоздала? - спросил грозно Красоткин. "Female, indeed! Go on with you, you brat." - Женский пол, ишь пупырь! "Brat?" - Пупырь? "Yes, a brat. - И пупырь. What is it to you if I'm late; if I'm late, you may be sure I have good reason," muttered Agafya, busying herself about the stove, without a trace of anger or displeasure in her voice. She seemed quite pleased, in fact, to enjoy a skirmish with her merry young master. Что тебе, что я опоздала, значит, так надо, коли опоздала, - бормотала Агафья, принимаясь возиться около печки, но совсем не недовольным и не сердитым голосом, а, напротив, очень довольным, как будто радуясь случаю позубоскалить с веселым барчонком. "Listen, you frivolous young woman," Krassotkin began, getting up from the sofa, "can you swear by all you hold sacred in the world and something else besides, that you will watch vigilantly over the kids in my absence? - Слушай, легкомысленная старуха, - начал, вставая с дивана, Красоткин, - можешь ты мне поклясться всем, что есть святого в этом мире, и сверх того чем-нибудь еще, что будешь наблюдать за пузырями в мое отсутствие неустанно? I am going out." Я ухожу со двора. "And what am I going to swear for?" laughed Agafya. "I shall look after them without that." - А зачем я тебе клястись стану? - засмеялась Агафья, - и так присмотрю. "No, you must swear on your eternal salvation. - Нет, не иначе как поклявшись вечным спасением души твоей. Else I shan't go." Иначе не уйду. "Well, don't then. -И не уходи. What does it matter to me? It's cold out; stay at home." Мне како дело, на дворе мороз, сиди дома. "Kids," Kolya turned to the children, "this woman will stay with you till I come back or till your mother comes, for she ought to have been back long ago. - Пузыри, - обратился Коля к деткам, - эта женщина останется с вами до моего прихода или до прихода вашей мамы, потому что и той давно бы воротиться надо. She will give you some lunch, too. Сверх того, даст вам позавтракать. You'll give them something, Agafya, won't you?" Дашь чего-нибудь им, Агафья? "That I can do." - Это возможно. "Good-bye, chickens, I go with my heart at rest. - До свидания, птенцы, ухожу со спокойным сердцем. And you, granny," he added gravely, in an undertone, as he passed Agafya, "I hope you'll spare their tender years and not tell them any of your old woman's nonsense about Katerina. А ты, бабуся, - вполголоса и важно проговорил он, проходя мимо Агафьи, - надеюсь, не станешь им врать обычные ваши бабьи глупости про Катерину, пощадишь детский возраст. Ici, Perezvon!" Иси, Перезвон! "Get along with you!" retorted Agafya, really angry this time. "Ridiculous boy! - И ну тебя к Богу, - огрызнулась уже с сердцем Агафья. - Смешной! You want a whipping for saying such things, that's what you want!" Выпороть самого-то, вот что, за такие слова. Chapter 3. III The Schoolboy Школьник BUT Kolya did not hear her. Но Коля уже не слушал. At last he could go out. Наконец-то он мог уйти. As he went out at the gate he looked round him, shrugged up his shoulders, and saying Выйдя за ворота, он огляделся, передернул плечиками и, проговорив: "It is freezing," went straight along the street and turned off to the right towards the market-place. "Мороз!", направился прямо по улице и потом направо по переулку к базарной площади. When he reached the last house but one before the market-place he stopped at the gate, pulled a whistle out of his pocket, and whistled with all his might as though giving a signal. Не доходя одного дома до площади, он остановился у ворот, вынул из кармашка свистульку и свистнул изо всей силы, как бы подавая условный знак. He had not to wait more than a minute before a rosy-cheeked boy of about eleven, wearing a warm, neat and even stylish coat, darted out to meet him. Ему пришлось ждать не более минуты, из калитки вдруг выскочил к нему румяненький мальчик, лет одиннадцати, тоже одетый в теплое, чистенькое и даже щегольское пальтецо. This was Smurov, a boy in the preparatory class (two classes below Kolya Krassotkin), son of a well-to-do official. Apparently he was forbidden by his parents to associate with Krassotkin, who was well known to be a desperately naughty boy, so Smurov was obviously slipping out on the sly. Это был мальчик Смуров, состоявший в приготовительном классе (тогда как Коля Красоткин был уже двумя классами выше), сын зажиточного чиновника и которому, кажется, не позволяли родители водиться с Красоткиным, как с известнейшим отчаянным шалуном, так что Смуров, очевидно, выскочил теперь украдкой. He was- if the reader has not forgotten one of the group of boys who two months before had thrown stones at Ilusha. He was the one who told Alyosha about Ilusha. Этот Смуров, если не забыл читатель, был один из той группы мальчиков, которые два месяца тому назад кидали камнями через канаву в Илюшу и который рассказывал тогда про Илюшу Алеше Карамазову. "I've been waiting for you for the last hour, Krassotkin," said Smurov stolidly, and the boys strode towards the market-place. - Я вас уже целый час жду, Красоткин, - с решительным видом проговорил Смуров, и мальчики зашагали к площади. "I am late," answered Krassotkin. "I was detained by circumstances. - Запоздал, - ответил Красоткин. - Есть обстоятельства. You won't be thrashed for coming with me?" Тебя не выпорют, что ты со мной? "Come, I say, I'm never thrashed! - Ну полноте, разве меня порют? And you've got Perezvon with you?" И Перезвон с вами? "Yes." - И Перезвон! "You're taking him, too?" -Вы и его туда? "Yes." - И его туда. "Ah! if it were only Zhutchka!" - Ах, кабы Жучка! "That's impossible. - Нельзя Жучку. Zhutchka's non-existent. Жучка не существует. Zhutchka is lost in the mists of obscurity." Жучка исчезла во мраке неизвестности. "Ah! couldn't we do this?" Smurov suddenly stood still. "You see Ilusha says that Zhutchka was a shaggy, greyish, smoky-looking dog like Perezvon. Couldn't you tell him this is Zhutchka, and he might believe you?" - Ах, нельзя ли бы так, - приостановился вдруг Смуров, - ведь Илюша говорит, что Жучка тоже была лохматая и тоже такая же седая, дымчатая, как и Перезвон, - нельзя ли сказать, что это та самая Жучка и есть, он, может быть, и поверит? "Boy, shun a lie, that's one thing; even with a good object- that's another. - Школьник, гнушайся лжи, это раз; даже для доброго дела, два. Above all, I hope you've not told them anything about my coming." А главное, надеюсь, ты там не объявлял ничего о моем приходе. "Heaven forbid! I know what I am about. - Боже сохрани, я ведь понимаю же. But you won't comfort him with Perezvon," said Smurov, with a sigh. "You know his father, the captain, 'the wisp of tow,' told us that he was going to bring him a real mastiff pup, with a black nose, to-day. He thinks that would comfort Ilusha; but I doubt it." Но Перезвоном его не утешишь, - вздохнул Смуров. - Знаешь что: отец этот, капитан, мочалка-то, говорил нам, что сегодня щеночка ему принесет, настоящего меделянского, с черным носом; он думает, что этим утешит Илюшу, только вряд ли? "And how is Ilusha?" - А каков он сам, Илюша-то? "Ah, he is bad, very bad! - Ах, плох, плох! I believe he's in consumption: he is quite conscious, but his breathing! His breathing's gone wrong. Я думаю, у него чахотка. Он весь в памяти, только так дышит-дышит, нехорошо он дышит. The other day he asked to have his boots on to be led round the room. He tried to walk, but he couldn't stand. Намедни попросил, чтоб его поводили, обули его в сапожки, пошел было, да и валится. 'Ah, I told you before, father,' he said, 'that those boots were no good. I could never walk properly in them.' "Ах, говорит, я говорил тебе, папа, что у меня дурные сапожки, прежние, в них и прежде было неловко ходить". He fancied it was his boots that made him stagger, but it was simply weakness, really. Это он думал, что он от сапожек с ног валится, а он просто от слабости. He won't live another week. Недели не проживет. Herzenstube is looking after him. Герценштубе ездит. Now they are rich again- they've got heaps of money. Теперь они опять богаты, у них много денег. "They are rogues." - Шельмы. "Who are rogues?" - Кто шельмы? "Doctors and the whole crew of quacks collectively, and also, of course, individually. - Доктора, и вся медицинская сволочь, говоря вообще, и, уж, разумеется, в частности. I don't believe in medicine. Я отрицаю медицину. It's a useless institution. Бесполезное учреждение. I mean to go into all that. Я, впрочем, все это исследую. But what's that sentimentality you've got up there? Что это у вас там за сентиментальности, однако, завелись? The whole class seems to be there every day." Вы там всем классом, кажется, пребываете? "Not the whole class: it's only ten of our fellows who go to see him every day. - Не всем, а так человек десять наших ходит туда, всегда, всякий день. There's nothing in that." Это ничего. "What I don't understand in all this is the part that Alexey Karamazov is taking in it. His brother's going to be tried to-morrow or next day for such a crime, and yet he has so much time to spend on sentimentality with boys." - Удивляет меня во всем этом роль Алексея Карамазова: брата его завтра или послезавтра судят за такое преступление, а у него столько времени на сентиментальничанье с мальчиками! "There's no sentimentality about it. - Совсем тут никакого нет сентиментальничанья. You are going yourself now to make it up with Ilusha." Сам же вот идешь теперь с Илюшей мириться. "Make it up with him? - Мириться? What an absurd expression! Смешное выражение. But I allow no one to analyse my actions." Я, впрочем, никому не позволяю анализировать мои поступки. "And how pleased Ilusha will be to see you! - А как Илюша будет тебе рад! He has no idea that you are coming. Он и не воображает, что ты придешь. Why was it, why was it you wouldn't come all this time?" Smurov cried with sudden warmth. Почему, почему ты так долго не хотел идти? -воскликнул вдруг с жаром Смуров. "My dear boy, that's my business, not yours. - Милый мальчик, это мое дело, а не твое. I am going of myself because I choose to, but you've all been hauled there by Alexey Karamazov- there's a difference, you know. Я иду сам по себе, потому что такова моя воля, а вас всех притащил туда Алексей Карамазов, значит, разница. And how do you know? I may not be going to make it up at all. И почем ты знаешь, я, может, вовсе не мириться иду? It's a stupid expression." Глупое выражение. "It's not Karamazov at all; it's not his doing. - Вовсе не Карамазов, совсем не он. Our fellows began going there of themselves. Of course, they went with Karamazov at first. Просто наши сами туда стали ходить, конечно сперва с Карамазовым. And there's been nothing of that sort of silliness. И ничего такого не было, никаких глупостей. First one went, and then another. Сначала один, потом другой. His father was awfully pleased to see us. Отец был ужасно нам рад. You know he will simply go out of his mind if Ilusha dies. Ты знаешь, он просто с ума сойдет, коль умрет Илюша. He sees that Ilusha's dying. Он видит, что Илюша умрет. And he seems so glad we've made it up with Ilusha. А нам-то как рад, что мы с Илюшей помирились. Ilusha asked after you, that was all. Илюша о тебе спрашивал, ничего больше не прибавил. He just asks and says no more. Спросит и замолчит. His father will go out of his mind or hang himself. А отец с ума сойдет или повесится. He behaved like a madman before. Он ведь и прежде держал себя как помешанный. You know he is a very decent man. We made a mistake then. Знаешь, он благородный человек, и тогда вышла ошибка. It's all the fault of that murderer who beat him then." Все этот отцеубийца виноват, что избил его тогда. "Karamazov's a riddle to me all the same. - А все-таки Карамазов для меня загадка. I might have made his acquaintance long ago, but I like to have a proper pride in some cases. Я мог бы и давно с ним познакомиться, но я в иных случаях люблю быть гордым. Besides, I have a theory about him which I must work out and verify." Притом я составил о нем некоторое мнение, которое надо еще проверить и разъяснить. Kolya subsided into dignified silence. Smurov, too, was silent. Коля важно примолк; Смуров тоже. Smurov, of course, worshipped Krassotkin and never dreamed of putting himself on a level with him. Смуров, разумеется, благоговел пред Колей Красоткиным и не смел и думать равняться с ним. Now he was tremendously interested at Kolya's saying that he was "going of himself" to see Ilusha. He felt that there must be some mystery in Kolya's suddenly taking it into his head to go to him that day. Теперь же был ужасно заинтересован, потому что Коля объяснил, что идет "сам по себе", и была тут, стало быть, непременно какая-то загадка в том, что Коля вдруг вздумал теперь и именно сегодня идти. They crossed the market-place, in which at that hour were many loaded wagons from the country and a great number of live fowls. Они шли по базарной площади, на которой на этот раз стояло много приезжих возов и было много пригнанной птицы. The market women were selling rolls, cottons and threads, etc., in their booths. Городские бабы торговали под своими навесами бубликами, нитками и проч. These Sunday markets were naively called "fairs" in the town, and there were many such fairs in the year. Такие воскресные съезды наивно называются у нас в городке ярмарками, и таких ярмарок бывает много в году. Perezvon ran about in the wildest spirits, sniffing about first one side, then the other. Перезвон бежал в веселейшем настроении духа, уклоняясь беспрестанно направо и налево где-нибудь что-нибудь понюхать. When he met other dogs they zealously smelt each other over according to the rules of canine etiquette. Встречаясь с другими собачонками, с необыкновенною охотой с ними обнюхивался по всем собачьим правилам. "I like to watch such realistic scenes, Smurov," said Kolya suddenly. - Я люблю наблюдать реализм, Смуров, -заговорил вдруг Коля. "Have you noticed how dogs sniff at one another when they meet? - Заметил ты, как собаки встречаются и обнюхиваются? It seems to be a law of their nature." Тут какой-то общий у них закон природы. "Yes; it's a funny habit." - Да, какой-то смешной. "No, it's not funny; you are wrong there. -То есть не смешной, это ты неправильно. There's nothing funny in nature, however funny it may seem to man with his prejudices. В природе ничего нет смешного, как бы там ни казалось человеку с его предрассудками. If dogs could reason and criticise us they'd be sure to find just as much that would be funny to them, if not far more, in the social relations of men, their masters-far more, indeed. I repeat that, because I am convinced that there is far more foolishness among us. Если бы собаки могли рассуждать и критиковать, то наверно бы нашли столько же для себя смешного, если не гораздо больше, в социальных отношениях между собою людей, их повелителей, - если не гораздо больше; это я повторяю потому, что я твердо уверен, что глупостей у нас гораздо больше. That's Rakitin's idea- a remarkable idea. Это мысль Ракитина, мысль замечательная. I am a Socialist, Smurov." Я социалист, Смуров. "And what is a Socialist?" asked Smurov. - А что такое социалист? - спросил Смуров. "That's when all are equal and all have property in common, there are no marriages, and everyone has any religion and laws he likes best, and all the rest of it. - Это коли все равны, у всех одно общее имение, нет браков, а религия и все законы как кому угодно, ну и там все остальное. You are not old enough to understand that yet. Ты еще не дорос до этого, тебе рано. It's cold, though." Холодно, однако. "Yes, twelve degrees of frost. - Да. Двенадцать градусов. Father looked at the thermometer just now." Давеча отец смотрел на термометре. "Have you noticed, Smurov, that in the middle of winter we don't feel so cold even when there are fifteen or eighteen degrees of frost as we do now, in the beginning of winter, when there is a sudden frost of twelve degrees, especially when there is not much snow. - И заметил ты, Смуров, что в средине зимы, если градусов пятнадцать или даже восемнадцать, то кажется не так холодно, как например теперь, в начале зимы, когда вдруг нечаянно ударит мороз, как теперь, в двенадцать градусов, да еще когда снегу мало. It's because people are not used to it. Это значит, люди еще не привыкли. Everything is habit with men, everything even in their social and political relations. У людей все привычка, во всем, даже в государственных и в политических отношениях. Habit is the great motive-power. Привычка - главный двигатель. What a funny-looking peasant!" Какой смешной, однако, мужик. Kolya pointed to a tall peasant, with a good-natured countenance in a long sheepskin coat, who was standing by his wagon, clapping together his hands, in their shapeless leather gloves, to warm them. Коля указал на рослого мужика в тулупе, с добродушною физиономией, который у своего воза похлопывал от холода ладонями в рукавицах. His long fair beard was all white with frost. Длинная русая борода его вся заиндевела от мороза. "That peasant's beard's frozen," Kolya cried in a loud provocative voice as he passed him. - У мужика борода замерзла! - громко и задирчиво крикнул Коля, проходя мимо него. "Lots of people's beards are frozen," the peasant replied, calmly and sententiously. - У многих замерзла, - спокойно и сентенциозно промолвил в ответ мужик. "Don't provoke him," observed Smurov. - Не задирай его, - заметил Смуров. "It's all right; he won't be cross; he's a nice fellow. - Ничего, не осердится, он хороший. Good-bye, Matvey." Прощай, Матвей. "Good-bye." - Прощай. "Is your name Matvey?" - А ты разве Матвей? "Yes. - Матвей. Didn't you know?" А ты не знал? "No, I didn't. It was a guess." - Не знал; я наугад сказал. "You don't say so! - Ишь ведь. You are a schoolboy, I suppose?" В школьниках небось? "Yes." - В школьниках. "You get whipped, I expect?" - Что ж тебя, порют? "Nothing to speak of- sometimes." - Не то чтобы, а так. "Does it hurt?" - Больно? "Well, yes, it does." - Не без того! "Ech, what a life!" The peasant heaved a sigh from the bottom of his heart. - Эх, жисть! - вздохнул мужик от всего сердца. "Good-bye, Matvey." - Прощай, Матвей. "Good-bye. - Прощай. You are a nice chap, that you are." Парнишка ты милый, вот что. The boys went on. Мальчики пошли дальше. "That was a nice peasant," Kolya observed to Smurov. "I like talking to the peasants, and am always glad to do them justice." - Это хороший мужик, - заговорил Коля Смурову. - Я люблю поговорить с народом и всегда рад отдать ему справедливость. "Why did you tell a lie, pretending we are thrashed?" asked Smurov. - Зачем ты ему соврал, что у нас секут? - спросил Смуров. "I had to say that to please him." - Надо же было его утешить? "How do you mean?" - Чем это? "You know, Smurov, I don't like being asked the same thing twice. I like people to understand at the first word. - Видишь, Смуров, не люблю я, когда переспрашивают, если не понимают с первого слова. Some things can't be explained. Иного и растолковать нельзя. According to a peasant's notions, schoolboys are whipped, and must be whipped. What would a schoolboy be if he were not whipped? По идее мужика, школьника порют и должны пороть: что, дескать, за школьник, если его не порют? And if I were to tell him we are not, he'd be disappointed. И вдруг я скажу ему, что у нас не порют, ведь он этим огорчится. But you don't understand that. А впрочем, ты этого не понимаешь. One has to know how to talk to the peasants." С народом надо умеючи говорить. "Only don't tease them, please, or you'll get into another scrape as you did about that goose." - Только не задирай, пожалуйста, а то опять выйдет история, как тогда с этим гусем. "So you're afraid?" - А ты боишься? "Don't laugh, Kolya. Of course I'm afraid. - Не смейся, Коля, ей-богу, боюсь. My father would be awfully cross. Отец ужасно рассердитс�