Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин

• Название: Рыцари морских глубин
• Автор: Геннадий Гусаченко
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2012

«Под крылом ангела-хранителя» — остросюжетный роман-откровение, трилогия книг «Жизнь-река», «Рыцари морских глубин», «Покаяние», которые с интересом прочтут мечтатели-романтики, страстные поклонники приключений, отважные путешественники — все, кто не боится подставить лицо ветру, встретить штормовую волну, вступить в поединок с преступником. Любители экстрима, романтики, любовных интриг найдут в книгах захватывающие эпизоды службы на подлодке, охоты на китов, работы в уголовном розыске. Воображение читателя пленят красочные картины моря, взволнуют стойкость и мужество подводников, китобоев, сотрудников милиции и других героев этих уникальных произведений. Автор трилогии — Геннадий Григорьевич Гусаченко служил на подводной лодке Тихоокеанского флота, ходил в антарктические рейсы на китобойных судах, работал оперуполномоченным уголовного розыска, переводчиком японского языка на судах загранплавания, корреспондентом газет Приморья и Сибири. В 2007-м году Г.Г.Гусаченко совершил одиночное плавание на плоту-катамаране по Оби от Новосибирска до северо-восточной оконечности полуострова Ямал. Впечатления послевоенного детства, службы на флоте, работы на море и в милиции, экстремального похода по великой сибирской реке легли в основу вышеназванных книг. Г.Г.Гусаченко окончил восточное отделение японского языка и факультет журналистики ДВГУ. Автор книг «Тигровый перевал», «Венок Соломона», «Таёжные сказки». Печатался на страницах литературных, природоведческих, охотничьих и детских журналов «Горизонт», «Человек и закон», «Охотничьи просторы», «Охота и охотничье хозяйство» «Костёр», «Муравейник» и др. Чл. Союза журналистов России. Живёт и трудится в г. Бердске Новосибирской области. Тел: [phone]), (8 383 41 2 31 73).

---

Тёплые тугие выпуклости бросили меня в жар. «Англичанка», обхватив меня и медленно валясь на стол, увлекала за собой и меня. Посыпались на пол карандаши, чернильницы, тетради, учебники. Забренчали стёкла в окнах. Смутные физиономии с расплющенными носами прилипли к ним. Бледный луч фонарика, недолго поблуждав по классу, жёлтым пятном задрыгался на столе. Мы соскочили с него словно ошпаренные кипятком. За окнами смех, крики, улюлюканье.

— Вот недоноски… Пошли отсюда… Теперь не отвяжутся…

Вышли на зимнюю холодрыгу. Похохатывание, визги, улюлюканье деревенской шпаны откуда–то из темноты подтверждали слова «англичанки»: за нами следили. Мы договорились встретиться днём в учительской. Я проводил Людмилу Прокопьевну до избёнки, где она снимала угол у некоей бабы Дуси, и опрометью бросился домой, в полном смысле не чувствуя ног под собой. Возле дома дяди Пети Демидка увидел сидящую на изгороди Тоню. Девушка явно ждала моего возвращения с неудавшегося провожания Людмилы Прокопьевны. О моём ночном похождении с учительницей английского языка ей, конечно, стало известно: «сарафанное радио» в деревне работает чётко. Пробежать мимо Тони — дело дохлое. Замедлил шаг, соображая, как быть, что говорить: столько не виделись!

— Что так быстро, моряк с печки бряк? — залилась Тоня знакомым смехом–колокольчиком, приятно встрепенувшим сердце. Оно взволновано забилось: как–никак, первая любовь! Удивительная девушка! Ни одного упрёка, ни одного глупого вопроса! Обняла, ласково прошептала:

— Милый Генка… Я тебя так ждала, так ждала…

Мы стояли в сенях расстёгнутые, погрузив руки друг другу под одежду. Я целовал её глаза, губы, волосы, млея от счастья.

— Пошли в мою комнатушку. Хозяева спят, — прошептала Тоня, готовая на всё.

Осторожно прокрались в прихожую. Разулись и на цыпочках, как тени, проскользнули на кухню. Там потрескивали дрова в печке. Свет от раскалённой докрасна плиты падал через дверной проём на деревянную хозяйскую кровать в горнице. Оттуда слышалось сопенье.

— Спят, — прислушавшись к храпу, шепнула Тоня. — Иди за мной.

Полногрудая толстая баба, нагишом, в накинутой на плечи простыне, кряхтя, прошкандыбала в кухню к ведру с колодезной водой. Погремела ковшиком, напилась, и белым привидением, покашливая, охая, закачалась обратно в постель.

— Тонька, лягай со мной спать. Петька, стервец, спьяну в твою кровать завалился. Не поднять его…

Петька — её муж, дядя Петя Демидок, друг детства моего отца. Участник войны, вернувшийся с неё на деревяшке. Поговаривали в Боровлянке: «Петро на хронте самострел учинил». Это не доказано, зачем наговаривать на человека? Дядя Петя — добрый, весёлый балагур, хороший мужик. Похрапывает себе преспокойно на кровати Тони, улегшись на её перину. А мог бы и я понежиться на той перине. Эх, дядя Петя! Какую ты мне свинью подложил! Вместо целований на кухне миловался бы я сейчас с Тоней на мягкой перине, набитой нежным гусиным пухом…

— Тонька! — пробурчала хозяйка, почёсывая голый живот. — Чавой–то лесников сын, што на подводе в армии служит, с вечору с одноёй шухарил? Таперича с другой волындаетца… А и то скажу: с Людкой тоёй, с училкой аглицкой, никто всурьёз гулять не станет. Блудливая кошка. Вот приедет Валентин с курсов трактористов, задерёт ей подол да всыплет как следоват… А ты, покудова дрова горят, побалакай с кавалером энтим.

Мы стояли в углу за домотканной шторой. Дрова прогорели. В лунном блекло–призрачном свете на деревянной кровати маячила фигура старухи.

— Тонька, надоело мне моргалками лупать, тебя дожидаючи. Дрыхнуть пора, — зевая, недовольно проворчала из темноты хозяйка. — От стенки лягай. Мне средь ночи вставать, стельну корову смотреть.

Я уходил от Тони, ругая деревенских суразят–подсматривальщиков, толстую бабу–демидчиху, дядю Петю Демидка. И так, перебирая всех по очереди и без разбору, доплёлся до родимого дома. Тихо, стараясь никого не разбудить, вошёл. Но и здесь не спали. Огонёк отцовой папиросы краснел в спальне. Мать озабоченно проговорила:

— На припечке борщ в чугуне. Молоко свежее в кринке. Творог, сметана в чашке. Оладьи в сковороде… И чего тебя угораздило за училкой волочиться? Со всеми шоферами перетаскалась. С Боксгорном путается. Из армии Валентин недавно пришёл. В стройбате служил. На курсы трактористов в «Сельхозтехнику» уехал. Она и рада–радёшенька тебе на шею броситься. А Тонька, поди, все глазыньки проглядела, на заборе тебя дожидаючи…

Отец был другого мнения.

— Ничего, сынка, для счёту пойдёт…

— Однако, бабское радио у вас исправно работает, — удивлённый информированностью матери, — ответил я. — На одном конце деревни чихнули, на другом слышно. — И когда успели обо всём узнать?

Ужинать я не стал. Выпил молока и по привычке, аккуратно сложив форму, лёг в разостланную на полу постель. Эх, дядя Петя, дядя Петя… Всю малину ты мне испортил.

…Приятные видения сорокатрёхлетней давности улетучились, как лёгкий дымок потухающего костра. Их загасила боль нарывающих пальцев. Горящие адским огнём они опять не давали покоя. Нестерпимое жжение вытеснило из сознания всё, кроме мучительной боли. Я порылся в рюкзаке, достал аптечку, лихорадочно проглотил новую порцию пенталгина. Запил таблетку ликёром, и выключив фонарь, зарылся в постель. Мелкий дождик, накрапывая, шуршал по тенту палатки. Лёгкий ветерок шелестел наброшенной на неё целлофановой плёнкой. В темноте чёрной, непроглядной ночи потонул пустынный островок, омываемый шумящей в двух шагах могучей рекой.

И сказано о том в притче Соломона: «Как птица, покинувшая гнездо своё, так человек, покинувший место своё». Гл. 27, (8).

Несбывшиеся надежды

Наутро, выбравшись из палатки, я обошёл узкую полоску суши, наводящую тоску однообразием и бедностью пейзажа. Безжизненные владения мои простёрлись аж на… двадцать шагов в длину и десять в ширину. На время вынужденной стоянки я сделался единоличным хозяином островка и теперь без всякого энтузиазма и с кислой миной осмысливал своё незавидное положение. Не разбежишься здесь, не разгуляешься. Ни палки дров. Ни кустов. Ни деревьев. Мелкая и редкая худосочная травка слегка опушила мокрый песок со взгорком в середине островка. А вокруг вода, вода…

Пасмурно. Серо. Ветрено. Прохладно. Поверхность реки колышется мелкими волнами. Не начался бы дождь.

Умываюсь, завтракаю чёрствым хлебом, салом и остатками вчерашнего чая. Спешно приступаю к ремонту лодок. Чем быстрее починю их, тем скорее покину столь унылое место.

Осмотр лодок подтвердил худшие догадки: надувные баллоны лодок неоднократно проколоты в носовых частях — последствия наездов на острые сучья. Впредь надо быть осторожнее. Найдя причину сдувания лодок, я воспрянул духом. Меня, бывшего антарктического китобоя напугают эти мизерные проколы на «резинках»?! Дефекты незначительны и легко устранимы. Вот когда возле Курил в борт нашего судна въехало носом другое, то была, скажу вам, пробоина! Протараненный «Робкий» осел кормой в воду по самую шлюпочную палубу, и если бы не успел моторист Боря Далишнев выбить клинкеты аварийной двери, поглотила бы китобоец океанская пучина. Вода хлынула в пробоину огромным валом. Другой на месте Бори сиганул бы с перепугу по трапу наверх. А Далишнев схватил кувалду, вышиб клинья, удерживающие запорную дверь над переборкой, разделяющей два машинных отделения. Массивная железная дверь скользнула по направляющим вниз, наглухо закупорила проём. Вода затопила лишь одно машинное отделение. Китобоец остался на плаву. Об этом случае, придёт время, расскажу подробнее. А сейчас, пока из–за облаков выглядывает солнце, пора лепить заплаты.

Забыв про ноющие пальцы, весь день возился с резиной и ножницами. Вырезал латки, зачищал повреждённые места, намазывал клеем, выжидал, пока подсохнут склеиваемые поверхности, и соединив, крепко прижимал одну к другой. Скушно читать эти строки, но ещё скушнее заниматься таким скушным делом. Извините за тавтологию, конечно.

К вечеру погода ухудшилась. Пошёл дождь. Пусть льёт. Заклеенные лодки сохнут в палатке. «Радио России» услаждает слух голосом Валерия Ободзинского:

Эти глаза напротив чайного цвета,

Эти глаза напротив — кто это, кто это?

Чудо техники — газовая плитка заменила сегодня традиционный костёр. Кипятком залил лапшу «Доширак», запарил пакетик чая. Баранки вприкуску с конфетами дополнили ужин в этот ненастный, но по–своему замечательный вечер. Ведь у природы нет плохой погоды. Всякая погода — благодать!

Лодки починены. Ранки на пальцах не беспокоят как прошедшей ночью. Никто не потревожит меня на этом безлюдном островке. Я могу, при желании, остаться на нём навсегда, до конца дней своих быть здесь королём и подданным. С наступлением холодов, когда станет река, по льду натаскать сюда дров и брёвнышек, построить хижину, сложить из камней очаг, ловить петлями зайцев и ни о чём не тужить.