Ольга Михайлова - Мораль святого Игнатия

• Название: Мораль святого Игнатия
• Автор: Ольга Михайлова
• Жанр: Прочие приключения

Это «педагогическая поэма». Им всего по 15–16 лет, ученикам Безансонской изуитской коллегии св. Франциска Ксавье. Это очаровательный Эмиль де Галлен, одареннейший Гастон Потье, сдержанный и умный Мишель Дюпон, впечатлительный и сердобольный Филипп дЭтранж, победитель всех коллегиальных турниров Дамьен де Моро. Их учитель вкладывал в них всю душу, ибо мера любви для Даниэля Дюрана есть «любовь без меры». И кто бы мог подумать, что его любовь подвигнет одного из них на… убийство? Кто из учеников, тех, кого Дюран учил Божьей любви, мог поднять руку на человека?

---

Значит, никто его не растлевал.

Гастона Потье адвокат нашёл на пруду вместе с будущим его сиятельством Филиппом д'Этранжем, сыном префекта. В цитадели иезуитов, отметил он при этом, не было никакого чинопочитания, ибо мсье Потье пытался поймать последнюю осеннюю лягушку и осторожно подкрадывался в ней с самодельным сачком, сделанным только что из старой салфетки, а его дружок призывал оставить лягушку в покое, в ответ на что Гастон, называя сынка префекта идиотом, требовал не мешать ему. Он, Гастон, посадит её в банку и займется исследованиями принципов её передвижения, а потом напишет про это работу для отца Обертена Эрвьё, а если Дофин будет мешать ему, он, Гастон, ночью выпустит пойманную лягушку ему за пазуху.

Представившись юношам, адвокат коротко изложил суть дела, но задать вопрос не успел. Если Франсуа, Мишель Дюпон, Дамьен де Моро и отец де Шалон, хоть и реагировали на обвинение достаточно эмоционально, но все же понимали, о чём идет речь, то д'Этранж и Потье смотрели на него в полном недоумении. Они даже переглянулись, после чего сын префекта объяснил адвокату, что несколько лет назад отец говорил ему о процессе негодяя Анри Дюбуа, который растлил нескольких девиц. Но Эмиль-то — не девица! Как его можно растлить-то? Юрист почесал за ухом и спросил Потье, помнит ли он, Эмиль всё время ночевал в спальне? Тот кивнул. Конечно, а где ему спать-то, на корте, что ли?

Господин де Мирель направился в библиотеку, про себя размышляя, что иезуитское образование несколько странно… Если бы Потье и д'Этранжа услышал отец Дюран, он бы заметил, что дело не в образовании, но в чистоте души его некоторых воспитанников.

Однако, эта чистота была, увы, осквернена в этот же день. Когда, все же поймав лягушку, Потье собирался помыть её в умывальнике, оба натолкнулись здесь на Дюпона, которому поторопились рассказать об глупейших вопросах адвоката. Тот, выслушав наивных приятелей, высокомерно ухмыльнулся и поведал им, что растлить мальчика можно столь же просто, как и девицу, и весьма понятно объяснил — как именно. Потрясённый этими сведениями Потье не заметил, как лягушка, оставленная им в раковине, выпрыгнула наружу и забралась в щель между умывальниками, Филипп несколько по-дурацки улыбался, растерянно и испуганно. Дюпон же, довольный, что просветил наивных простаков, не знающих жизни, направился на кухню.

Предпринятое расследование не дало никаких результатов.

Оставался последний разговор — с самим Эмилем, который весь день был с матерью. Ректор, который внимательно наблюдал за расследованием, зло и мстительно потирал руки. Жасинт де Кандаль уже понял, что или мерзавцы из Лютерова колледжа, или хлюсты из безансонской гимназии, или законченные негодяи и завистники из школы Арваля устроили ему эту подлость. Но не вышло, господа подонки! Однако, если эта бабёнка думает отмолчаться — это у неё не получится. Или она назовет имя негодяя — или пусть забирает отсюда своего сынишку и отдаёт его в платную школу. Жаль малыша, он-то ни в чём не виноват, но мамаша заплатит за свои глупости!

Сам Жофрей де Мирель, едва увидел Эмиля, вздохнул и подумал, что прежде, чем затевать эти утомительные разбирательства, нужно было просто взглянуть на мальчишку. Кристально-чистые глаза Эмиля де Галлена лучше всяких слов свидетельствовали о правоте отца Даниэля Дюрана. Этот малыш, как д'Этранж, и Потье, просто не мог понять, о чём его спрашивают. Но, если те двое хотя бы знали это слово, то Эмиль слышал его впервые. Мать, пытавшаяся лаской и уговорами выпытать, не сделал ли ему чего-нибудь дурного отец Дюран, натолкнулась на стену непонимания. В свою очередь Эмиль не мог понять, почему мать не понимает его? Чего хочет отец ректор? Отец Дюран — самый добрый, самый умный, самый лучший человек на земле, он, Эмиль, очень любит его. И он, отец Дюран, тоже любит его, Эмиля, твердил он. Что же тут не понять-то? Мальчика увели.

Мать сжимала белыми пальцами виски и качала головой.

Отец ректор предложил адвокату осмотреть мальчика. Растление оставляет следы. Мадам де Галлен побледнела, Дюран поморщился, и пробормотал, что если это и допустимо, то только когда малыш уснёт, иначе ему будет нанесена непоправимая душевная травма. Дюран страшно устал душой за этот длинный и столь тяжёлый день, хотел остаться наедине с Горацием, отдохнуть, обсудить абсурд ситуации, успокоиться, придти в себя. Неожиданно услышал, что мадам де Галлен на вопрос ректора о том, кто сообщил ей о растлении сына, со слезами в голосе ответила, что дала слово сохранить его имя в тайне. Она поклялась на распятии.

В ответ ректор вздохнул и развёл руками. Что ж, раз так… Жасинт де Кандаль отдал распоряжение отцу де Шалону собрать вещи Эмиля. Мальчик покидает коллегию. Дюран резко поднял голову. Он заметил стальной блеск в глазах Жасинта де Кандаля. Ректор не шутил и не пугал женщину. Мадам де Галлен стремительно поднялась. Она оказалась в тупике. Просить оставить сына в той коллегии, учителя которой она утром обвинила в растлении, было ниже её достоинства. Она побледнела и молча озирала ректора. Дюран бросил неприязненный взгляд на Аманду де Галлен. Глупая женщина. Зачем было затевать всё это? Впрочем, материнская тревога была и понятна, и оправдана, но скрывать имя обманувшего её негодяя? При этом, не разумея, что руководит ректором в его желании отправить Эмиля из школы, он понимал, что само проведённое расследование, останься Эмиль в школе, сделает его и посмешищем, и мишенью для острот. Причём, острот — далеко небезобидных. Вошёл отец Гораций с саквояжем Эмиля. Встретившись с ним глазами, Дюран помрачнел. Бедняжка Котёнок. Абсолютное незлобие и кристальная чистота души и тела — Эмиль был ангелом во плоти. Дюран сжал зубы, почувствовав, что на глаза навернулись слезы. Он торопливо поднялся, попросив отца ректора разрешения вернуться к себе. Даниэль не хотел видеть отъезд Эмиля.

Но как причудливо и странно сбылся его недавний кошмар. Он потерял Котёнка.

Даниэль почти без сил добрёл к себе в спальню. Сел, а точнее, почти упал на кровать. Ощутил бесконечную усталость и гнетущее томление души. Неожиданно его грудь нервно сотряслась, сковала беспомощность. Даниэль зашёлся истеричными рыданиями, несколько минут захлебывался слезами. Зачем? У него и помысла подобного не возникало. Он был мужчиной — и искушался женщинами, а так как в коллегии их не было, то не было и искушений. Работа поглощала его целиком, он вкладывал в детей душу. Зачем приписывать ему непотребное? Эмиль… Господи, осквернить мальчонку, который смотрел на него как на отца, и в котором он, и впрямь, видел сынишку? Дюрана словно облили ушатом грязи. Кому могла придти в голову подобная мерзость? При этом у него было странное, тяготящее его ощущение, что это не конец, что началось что-то мрачное и тяжкое, оно навалилось на душу и не отпускало. Гаттино, малыш, как же это?

Чуть успокоившись, тихо опустил голову на подушку и пустыми глазами уставился в потолок.

Тому, чего не хотел видеть Дюран, пришлось быть свидетелем отцу Горацию де Шалону. Он видел и горестные, истеричные слезы несчастного Эмиля, когда тот понял, что мать забирает его. Видел и потрясение малыша, когда тот осознал, что покидает коллегию навсегда и никогда больше не увидит отца ни Дюрана, ни Дамьена де Моро, ни своих друзей. Видел и выражение лица мальчонки, когда отец ректор, прощаясь с мадам де Галлен, проронил, что, если она всё же вспомнит, кто оклеветал отца Дюрана, они готовы будут взять Эмиля обратно. Лицо госпожи де Галлен было каменным.

Впрочем, отец Гораций понял, что слова эти были сказаны ректором вовсе и не для мадам.

Жасинт де Кандаль был иезуитом.

История эта не то, чтобы наделала много шума в коллеги, скорее она, подобно камню, упавшему в пруд, вызвала на водной поверхности ряд волн, постепенно утихших. Первым следствием стала непродолжительная болезнь отца Даниэля Дюрана. Ему казалось, что все это разбирательство, хоть и унизило и обидело его, но не настолько, чтобы думать о нем всерьёз. По возвращении Горация де Шалона, рассказавшего об отъезде Эмиля, причём Гораций сделал вид, что не заметил опухшего лица друга, они некоторое время обсуждали случившееся, но предполагать можно было что угодно, однако, ничего разумного никто из них сказать не мог. Наутро следующего дня Дюран почувствовал боль за грудиной, слабость и головокружение, и отец Гораций отвёл его в лазарет коллегии. Даниэль никогда не болел, и любое физическое недомогание могло быть спровоцировано только душевным волнением, Гораций же, наоборот, мог свалиться только тогда, когда отказывали телесные силы.

Сейчас, хотя сам Даниэль считал, что просто перенервничал, отец Эрминий продержал его в лазарете три дня, пичкал лекарствами, пока ему не полегчало. Даниэль старался не думать о Гаттино, ибо любой помысел об Эмиле приводил к сердечному спазму. При этом болезнь Дюрана окончательно прорвала плотину мальчишеской независимости и сдержанности. К нему буквально льнули. Особенно Филипп д'Этранж. Сам Дюран давно заметил, что мальчонка удивительно сентиментален и сострадателен. Сейчас, сильно преувеличив опасность болезни отца Даниэля, Филипп то и дело забегал к педагогу, приносил лакомства с кухни, из библиотеки — книги, бегал с мелкими поручениями. Но так или иначе сочувствие выражали все: Дюпон принес на дегустацию свой новый соус к тушёной свинине, и вправду, надо сказать, божественный, Потье отвлекал его от грустных мыслей игрой на скрипке, Дамьен де Моро читал вслух, и даже Лоран де Венсан обратился с пожеланием быстрей поправляться. С баночкой мёда, присланной из Марсельского предместья, зашёл и отец Аврелий. Он тоже пребывал в недоумении. Кто мог выдумать подобный вздор?