Марио Ригони - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Марио Ригони
• Жанр: О войне

Когда говорят: биография писателя — это его книги, обычно имеют в виду не реальные обстоятельства жизни писателя, а то духовное содержание, которое заключено в его творчестве. Но бывает и так: писатель как будто бы пишет только о себе, не отступая от действительно им пережитого, а между тем эти переданные точно и подробно факты его биографии, перенесенные на страницы литературного произведения, обретают особую нравственно–эстетическую значимость и становятся важнейшим компонентом художественного контекста.

Именно так пишет Марио Ригони Стерн. В условиях, когда в Италии поднимает голову неофашизм, а над всем миром нависла зловещая тень новой мировой бойни, воспоминания Марио Ригони Стерна о своем военном прошлом звучат как своевременное предупреждение. Предупреждение о том, какие бедствия и испытания несет война. И как напоминание — о том, какую цену заплатили люди, чтобы не разучиться различать друзей и врагов, радоваться миру, труду, природе — чтобы остаться людьми.

---

Когда чернорубашечники пришли обыскивать дом Чернявого, то офицер, проверив над дверью номер дома, громко выкликнул его имя. Даже мальчишки и те сказали, что такого нет, даже сестра Нельда, а мать заявила, что после восьмого сентября не имеет от него никаких известий. В сарае фашисты отвязали Линду, офицер сел на нее верхом, и все они возвратились в город.

Вечером Чернявый вышел из леса и направился домой. Мать рассказала, как его искали и как увели лошадь. Он страшно огорчился, узнав о Линде, и тотчас же через заснеженные поля бросился к сыроварне, чтобы посоветоваться, что тут можно сделать.

Отец, Сильвио и Массимо, когда увидели его, запыхавшегося, возбужденного, подумали, что случилось самое ужасное, потому как тоже видели чернорубашечников.

— Линда! — сказал он. — Моя лошадь! Они увели Линду. — И заплакал, как ребенок. — Как я теперь буду забирать молоко без Линды?

— Может, что–нибудь придумаем? Поговорим со старым мэром, — предложил Сильвио.

Массимо покачал головой, почесал в затылке и сказал:

— Для этих закон не писан.

Чернявый домой не вернулся, а отправился за советом к Нину. Постучав в дверь, он услышал на кухне голоса и торопливые шаги, немного погодя Мария отворила верхнее окошко.

— А, это ты, Чернявый, — сказала она, — обожди, сейчас открою.

Англичане сидели на соломе, готовые в любой момент спрятаться в яслях под сеном. При виде двух иностранцев Чернявый даже позабыл про свою лошадь. Он робко поздоровался, сел и стал слушать, как Нин разговаривает с ними по–английски.

— Понимаешь, — объяснял ему потом Нин, — эти двое бежали из концлагеря. Они должны были пробыть до весны здесь, и никто об этом не знал, но тут заявились чернорубашечники, ищут их. На этот раз все обошлось, но они, конечно, вернутся, и если найдут их, то как минимум спалят мой дом, а их отправят в Германию. А ты про свою лошадь! Речь идет о людях, а не о лошадях. Слушай меня хорошенько, ты ведь знаешь, что в лесу наши ребята, так вот этих двоих надо переправить к ним. Мой Эрранте слишком молод для этого, а я у всех на виду. Может, ты их проводишь?

Чернявый проводил двух английских солдат и остался в горах. Он встретил там земляков, которые были чуть постарше его: Альфредо, Бепина, Джакомо, Нико, Альбино, Милио, и еще многих, кого он не знал, — они, в отличие от местных жителей, объяснявшихся на диалекте, говорили по–итальянски.

А тем временем черные бригады вместе с немцами и власовцами наводили ужас на всю округу: искали английских солдат, евреев и уклоняющихся от воинской повинности, но ни разу никого не поймали.

Как–то в мае Чернявый спустился с гор повидать своих и переодеться. Он вышел из лесу и крадучись пробрался к дому Нина, все время держась каменных оград, которыми были обнесены поля. Мария поливала огород и, подняв голову, увидела в зарослях горошка его улыбающееся лицо.

— Чернявый! — тихо ахнула Мария. — Ступай немедленно в хлев и затаись там. Фашисты только что ушли от нас и теперь у твоих!

Он остался ужинать. Мария дала ему белье Нина и фланелевые брюки: те, которые были на нем, держались на булавке. Когда стемнело, он, не заходя домой, вернулся в лес, потому что черные бригады все еще шныряли по округе, сопровождаемые Ваккой.

В горах постепенно формировался организованный отряд. Союзники пару раз сбрасывали грузы в районе Кампо — Галлина — там было оружие и взрывчатка. В городе действовал подпольный комитет Сопротивления, туда входил и учетчик сыроварни Массимо. Была установлена связь с городами на равнине и с горными районами, даже самыми отдаленными. Через наше плоскогорье переправлялись люди из Швейцарии на Балканы и наоборот. Начались акты саботажа. В Мальга — Фоссетте собрался отряд, большую часть которого составляли люди с образованием и студенты из города. Там были и два англичанина. Командовал отрядом Тони Джуриоло, известный антифашист из Виченцы, а Чернявый, который хорошо знал горы, был у них проводником.

В ночь с четвертого на пятое июня появилось большое количество войск. По всем дорогам в горы поднимались вереницы грузовых машин с немцами, фашистами и власовцами. Они блокировали зоны, со всех сторон окруженные дорогами и гребнями гор, устанавливали посты, откуда можно было бы контролировать любое движение, и прочесывали местность при поддержке артиллерии. Стреляли, поджигали лесничьи сторожки и хижины пастухов.

На закате дня они вернулись в город, и в этот самый вечер на перекрестке дорог видели человека с седой головой, родниковая вода переливалась через край его ведер, бледный и неподвижный, глядел он на грузовики, которые спускались по дороге Сант — Антонио. Казалось, он старался проникнуть взглядом сквозь брезент на грузовиках и даже глубже, в сердце тех, кто сидел внутри. Это был Джованни, подручный сыровара, отец Чернявого.

Спустя год война закончилась, и я вернулся домой. Я уединился, как раненое животное, которое зализывает раны в своей норе; я знал о партизанской войне в моих горах и о голоде, который был здесь, но теперь мне нестерпимо тяжело было праздновать вместе со всеми, слушать речи, рассказы о подвигах и о пережитых ужасах. А кроме того, я вынужден был искать работу, но не знал, чем заняться, и уже решил было эмигрировать.

Как–то в полдень ко мне пришел Сандро. Вместе с доном Анджело, тетушкой Коринной и другими он был назначен партизанским командованием собирать тела павших в боях и расстрелянных, но не всегда было легко определить точное место — земля, трава и мох схоронили их. Некоторые уже были найдены и опознаны, церковь Сан — Рокко была вся уставлена гробами. Тут лежали люди из Гранеццы, из Черного Леса, из Коломбары, из Мальга — Фоссетты, но многих еще не нашли. В том числе и Чернявого.

По рассказам выходило, что в бою, происшедшем пятого июня, Чернявый и несколько его товарищей, отстреливаясь, отступили, преследуемые немцами и власовцами, к обрыву горы Кастеллони близ Сан — Марко: гора круто спускалась вниз к Вальсугане. Они оборонялись до последнего патрона, что было дальше — неизвестно, Бруно Парент допрашивал одного фашиста, который принимал участие в карательной операции. Тот утверждал, будто Чернявый бросился со скалы вниз, чтобы не сдаться живым. Короче говоря, Сандро, вспомнив, что я занимался альпинизмом, просил меня помочь им обследовать склоны горы Кастеллони и поискать тело Чернявого и других товарищей.

Четыре года я не ходил по горам, а в степи и лагере я, конечно, не мог поддерживать хорошую форму. Но мне сразу вспомнился тот июльский день, когда я встретил в поезде Чернявого, одетого в новенькую форму, вспомнилось, как все выглядело для нас новым, чужим.

— У вас есть веревки? — спросил я Сандро. — Нужно по крайней мере полтораста метров. Но у меня не хватит сил спуститься, а потом подняться наверх.

— Да мы сами сделаем все, — заверил он меня. — Ты только покажи нам, как это делается.

Веревки нашлись: две от колоколов и одна от блока со стройки Мазена.

Выехали мы рано утром в овощном фургончике Россо. Помню, собралась хорошая компания: Массимо, Сильвио, Мавр, Данило, Фернандо, Бруно, Бородатый, русский Василий, который был в отряде с Чернявым, и немец, бывший солдат по прозвищу Марио Берлинец — его на родине приговорили к смертной казни за то, что он был коммунистом и дезертиром, и он больше года сражался вместе с нашими партизанами.

Фургон, дымя радиатором, поднимался по горной дороге; вокруг бушевала весна; почти все мои спутники были веселы, молоды и наслаждались жизнью, которую им удалось сохранить после трудной партизанской борьбы. А мною овладели смертельная усталость и черная тоска, как будто все годы, которые я провел в концлагерях, тяжким грузом легли на меня именно теперь, когда я, свободный, вернулся домой, но силы мои остались там, запутавшись в проволочных заграждениях.

Мы прибыли в Мальга — Фоссетту, оставили там фургон, захватили веревки и двинулись по горной тропе Порта — Инкудине. Мы шли и рассуждали о бое, который проходил в этом районе год назад; Василий и Бруно Парент заспорили насчет некоторых деталей. Мы дошли до края пропасти глубиной почти в тысячу метров и принялись искать какой–нибудь след в чаще альпийских сосен и в расщелинах. В зарослях рододендронов Данило нашел горсть гильз от длинноствольного автомата девятого калибра и тут же позвал нас. Скала сперва круто обрывалась вниз, а дальше можно было увидеть нагромождение валунов, рвы с водой, участки ледника, острые пики, кустарник. Мы хорошенько закрепили веревку за ствол лиственницы, которая выдержала и время, и бури, затем опустили конец веревки вниз, но никто не умел спускаться на петле, поэтому я сделал из другой веревки страховку, и один из нас спустился. За ним второй, а Сильвио с выступа кричал им, куда надо идти. Внизу они начали тщательно осматривать уступы. В одной расщелине, где среди снега росли альпийские сосенки, был обнаружен труп. Они окликнули нас. Еще двое спустились вниз с простыней и мешком; потом все медленно, с трудом поднялись наверх. Сандро помогал мне управляться с веревками, а остальные тянули изо всех сил.