Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы

• Название: Розы и хризантемы
• Автор: Светлана Шенбрунн
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-7516-0095-9

Многоплановый, насыщенный неповторимыми приметами времени и точными характеристиками роман Светланы Шенбрунн «Розы и хризантемы» посвящен первым послевоенным годам. Его герои — обитатели московских коммуналок, люди с разными взглядами, привычками и судьбами, которых объединяют общие беды и надежды. Это история поколения, проведшего детство в эвакуации и вернувшегося в Москву с уже повзрослевшими душами, — поколения, из которого вышли шестидесятники.

---

— Нет, я здесь ни за что не останусь! — возмущается мама. — Не комната, а форменный сарай! Издевательство. Сыро, темно, запах какой-то отвратительный. Всю ночь из-за него не спала. Не понимаю: из уборной, что ли, вонью тянет? И мебель мерзкая, обшарпанная, кошмар! Ей-богу, можно подумать, что это не дом творчества, а какой-то нищенский приют. Заплатить бешеные деньги и в результате получить такую гадость: зловоние и мерзость!..

Остальные отдыхающие все ушли на море — сразу после завтрака. А мы все никак не идем: мама возмущается из-за комнаты и ждет заведующего. И одну меня тоже не отпускает.

— Сиди и не дури голову!

Я не хочу сидеть, я хочу видеть море. Хочу видеть море! Я никогда еще не видела моря…

Заведующий приходит и соглашается перевести нас в другую комнату — на втором этаже. С деревянными, а не железными кроватями. Мама говорит, что это совершенно иное дело. Мы перетаскиваем наши вещи — чемодан и сумки, и наконец-то, наконец-то идем на пляж!

Море круглое и огромное… Как будто горбатое… Как будто громадная толстая зеленоватая капля… Вот возьмет и лопнет вдруг! И растечется по земле…

Весь Дом творчества отправляется в Ригу на кладбище — на экскурсию. Вообще-то мама обожает экскурсии, но сегодня она не может ехать: мы ждем папу. Он должен приехать из Москвы.

Вот он наконец — вот он! Входит в ворота! Я бегу ему навстречу.

— Ну что, как ты справился? — спрашивает мама.

— Нинусенька, может, ты позволишь прежде занести чемодан?

— Заноси на здоровье! Я не понимаю: неужели так трудно ответить? Хотя бы одним словом? Я же хочу знать! Ну что ты молчишь? Все в порядке?

— Не совсем…

— Что значит не совсем? Что-нибудь пропало? Что? Говори, ради бога, не тяни душу! Ах, я так и знала! Нельзя было оставлять тебя одного!..

— Нинусенька, прошу тебя, не веди этих разговоров на людях!

— Каких людях? При чем тут люди! Объясни наконец, что произошло.

— Сначала, мой милый Кисик, зайдем в помещение.

— Хорошо, зайдем в помещение. Что же все-таки «не совсем»?

— Не совсем, поскольку… — Папа опускает чемодан на пол.

— Да, что — поскольку?

— Поскольку квартиры нам пока не дали…

— Не дали? Как — не дали? Что значит — не дали? — не понимает мама.

— Пока не дали.

— То есть как — пока? Какое «пока»? При чем тут «пока»? Говори толком, чтобы можно было понять! Ты уверял, что на двадцать пятое назначено вселение.

— Нинусенька, вселение возможно только при наличии ордера.

— Но ведь ордер был! Ты говорил, что все решено и подписано! Так что же? Отказали в последнюю минуту? Объясни, как это понимать! Это что же — какое-то преднамеренное издевательство?

— Ордер был… — Папа глубоко вздыхает. — Но Фадеев ночью переписал его на Фатьянова.

— Переписал на Фатьянова?.. Что значит переписал на Фатьянова? Как он мог переписать на Фатьянова? Ты говорил, что имеется список, всеми полностью утвержденный!

— Список был, но Фатьянов ночью напоил Фадеева, и тот вычеркнул мою фамилию и вписал фамилию Фатьянова. А утром протрезвел и чрезвычайно извинялся.

— Да, представляю!..

— Извинялся и клялся, что первая же квартира, которую Союз получит, будет моей…

— Мерзавец! Хватило еще наглости извиняться. Но я не понимаю: почему ты не требовал? Не настаивал? Как вообще происходил разговор?

— Нинусенька, я не мог требовать и настаивать. Если бы я стал требовать и настаивать, я бы поставил Фадеева в весьма щекотливое положение.

— Да, зато он поставил тебя в чрезвычайно приятное положение!

— Нинусенька, говори, пожалуйста, потише.

— Что значит — потише? Ограбили среди бела дня, и помалкивать?

— Ограбили не среди бела дня, — поправляет папа, — а среди ночи. Но вряд ли скандал тут чем-нибудь поможет. Поверь мне, он и так чувствовал себя весьма неловко.

— Чудесное утешение! Боже мой, что за проклятье такое, что за рок такой злосчастный?! И ведь тысячу раз зарекалась: ничему и никому не верить! Не строить никаких планов, не питать никаких надежд. Старая дура! Попалась на ту же удочку! Вещи упаковала! Боже, теперь еще вернуться и распаковывать… Даже представить жутко… — Мама стонет и плачет. — Не говоря обо всем прочем, стыдно перед соседями!

— Не расстраивайся, Кисик, — уговаривает папа. — Будем надеяться, на этот раз он свое слово сдержит.

— Какой раз? Какое слово? О чем ты говоришь! Разговоры в пользу бедных… Пообещал, лишь бы отвязаться.

— Ну почему же? Зачем же непременно подозревать человека в обмане? Моссовет каждый год выделяет Союзу писателей несколько квартир, и нет ни малейшей причины, почему бы нам не получить одну из них.

— Два метра на Ваганьковском — вот что я получу!..

— Мой милый Кисик, я уже говорил и повторяю: ты неисправимый пессимист. Да будет тебе известно, тот же самый Фадеев предложил мне штатную работу в Союзе.

— Какую работу?

— Консультанта секции прозы.

— Ты же был решительно против всякой штатной работы.

— Я был против работы в редакции газеты, которая отнимает все время и силы. А это всего четыре дня в неделю по пять часов — с трех до восьми.

— И сколько же они намерены платить?

— Три тысячи!

— Ну что ж, дай бог… Лишь бы опять не передумал и не взял вместо тебя Фатьянова.

— Фатьянова он взять не может, поскольку Фатьянов не прозаик.

— Возьмет еще какого-нибудь черта. Нет, вы подумайте! Казалось бы, солидный респектабельный человек, а на деле выкидывает такие подлые мальчишеские фокусы. Но я тоже хороша! Идиотка… Поверила. Поспешила зачем-то отдать Елизавете Николаевне свое пальто. Поношенное, правда, но вполне приличное. Ей-богу, можно подумать, что за мной кто-то гнался. И Надю рассчитала, — вспоминает мама. — А Лере Сергеевне серебряные щипчики подарила — на прощанье… Действительно, от радости в зобу дыханье сперло! Всю жизнь учат уму-разуму и никак не могут научить. Теперь явиться с дурацкой рожей обратно!..

— Нинусенька, по-моему, последнее, что должно тебя волновать, так это дурацкие рожи соседок.

— Не дурацкие рожи соседок, а моя собственная дурацкая рожа! Переехала, называется. Позорище, анекдот!..

— Никакого позорища, и я уверен, что в ближайшее время все устроится.

— Ты уверен… — хмыкает мама. — Ты всегда уверен. Жалко только, что из твоей прекрасной уверенности щей не сваришь.

Кто-то стучит к нам в дверь.

— Этого еще не хватало, — возмущается мама, промокая глаза. — Не успел человек переступить порог, как черт уже кого-то несет! Светлана, иди посмотри, кто там.

Черт принес нашу соседку по коридору Евгению Азарьевну, маму Ёлки Евсеевой, коротенькую толстую женщину.

— Нина Владимировна, какая вы молодец, что не поехали на это кладбище! — говорит Евгения Азарьевна.

— Какое кладбище? — не понимает мама.

— Да на экскурсию эту злосчастную! Вы не представляете, только мы вошли, а навстречу процессия: оказывается, хоронят двести детей. Утонули позавчера в Даугаве.

— Не произносите при мне этих идиотских названий, я их все равно не понимаю! Всю жизнь от начала веков эта река звалась Западной Двиной, и вдруг нате-здрасте — какая-то дикарская Даугава.

— Нинусенька, ты неисправимый шовинист, — замечает папа. — Пойми: каждый народ вправе называть свои реки так, как ему нравится.

— Пусть называет, можно подумать, что я ему мешаю! Хоть горшком пусть называет. Народ! Немецкие прихвостни. Не успели вылезти из болота, уже народ!

— Нинусенька, даже царское правительство признавало латышей нацией, — спорит папа. — Так же, как и твоих обожаемых литовцев.

— Про этих я вообще не говорю! Кухарки и извозчики. Любой пятиклассник знает, что тяжба за прибалтийские земли всегда велась между русскими и поляками, между русскими и немцами, а тут, извольте радоваться, еще латыши и литовцы объявились!

— Нинусенька, у тебя ретроградское и антиисторическое мышление, — говорит папа. — Невозможно не считаться с существованием малых народов.

— Прекрасно, пусть будет антиисторическое! Напустили в историю всякой швали, самим же придется потом эту кашу расхлебывать.

— Ах, Нина Владимировна, о чем вы говорите! — Евгения Азарьевна опускается на стул. — При чем тут немцы, при чем тут история?! Дети есть дети, знаете, как говорят? По своему кутенку и сука плачет! А тут двести школьников сразу. Такой вой стоял, такое рыдание, смотреть невыносимо.

— Да, ужасно, — соглашается мама. — Как же это случилось?

— Пароход затонул, возле самой пристани. Одна группа должна была сойти, а другая кинулась навстречу — места, что ли, так уж занимать спешили? Не знаю… Сгрудились все на одном борту. И главное, оказывается, сын нашего заведующего там был, в той, в первой группе.