Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы

• Название: Розы и хризантемы
• Автор: Светлана Шенбрунн
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-7516-0095-9

Многоплановый, насыщенный неповторимыми приметами времени и точными характеристиками роман Светланы Шенбрунн «Розы и хризантемы» посвящен первым послевоенным годам. Его герои — обитатели московских коммуналок, люди с разными взглядами, привычками и судьбами, которых объединяют общие беды и надежды. Это история поколения, проведшего детство в эвакуации и вернувшегося в Москву с уже повзрослевшими душами, — поколения, из которого вышли шестидесятники.

---

— Лермонтова, действительно! Только сочинений господина Лермонтова тут не хватало. Я вторую неделю без домработницы! Что бы ни случилось, весь ужас всегда обрушивается на меня.

— Куда же изволила исчезнуть домработница?

— Не знаю. Говорят, уехала в деревню. Толком никто не может ответить.

— Н-да… — зевает-вздыхает папа и опять раскрывает книгу.

Я давно уже стою у порога одетая и с кошелкой в руках.

— Подожди, куда ты летишь! — говорит мама. — Нужно же дать тебе деньги. Где же он, в конце концов?.. Павел, ты не видел?

— Чего, Нинусенька?

— Моего ридикюля… Ну что за проклятие, ведь точно помню, что положила в шкаф на обычное место! Нету, как будто корова языков слизнула. Боже, мало было всяческих несчастий, так нет, потребовалось еще упаковать все вещи! Кончилось, разумеется, только тем, что ничего невозможно отыскать.

Я присаживаюсь на край ящика — мама теперь долго будет искать свой ридикюль…

— Я думаю, Нинусенька, — говорит папа, — вещи уже следовало бы распаковать… Хотя бы частично.

— Нет, вы подумайте — он думает! Мыслитель! О чем я твержу тебе битый час, если не об этом? Действительно, на берегу суровых волн стоял он дум великих полн!

— «На берегу пустынных волн…» — поправляет папа.

— Суровых, пустынных — один черт! И что за мерзкая манера — вечно уводить разговор в сторону. Где моя сумка?

— Этого, мой славный Кисик, никто, кроме тебя, знать не может.

— Да, разумеется! Попробуй отыщи что-нибудь, когда вся комната завалена барахлом!

— Боюсь, Нинусенька, что в деле разборки барахла я не смогу быть тебе полезен.

Мама поджимает губы, папа долго-долго втягивает воздух носом.

— Поскольку, мой любезный ворчун, — прибавляет он, — ты любишь каждую вещь лично детально рассмотреть и затем засунуть в одной тебе известное место — так, чтобы больше уже никогда не найти.

— Не дразни меня, ты прекрасно знаешь: мне категорически запрещено наклоняться и подымать тяжести.

Как хорошо, что я была в лагере и не участвовала в упаковке вещей. Повезло. Все-таки в лагере было здорово… Правда, мама еще успела заставить меня собрать «аптечку» — это так у нее называется ящик, где она хранит лекарства. Многие пузырьки стоят с довоенных времен. А некоторые с дореволюционных. Есть один хорошенький коричневый пузыречек с какими-то каплями. Капель в нем вообще-то не осталось, но пузырек очень симпатичный. Мама говорит, что у него герметически притертая пробка…

— Ах, боже мой, Светлана! Что ты сидишь и мечтаешь? Помоги же искать!

Это она просто так говорит, на самом деле она не разрешает мне ни до чего дотрагиваться, тем более лазить в шкаф на ее полку.

— Никто, мой дорогой Кисик, — папа качает ногой и почесывает то висок, то подбородок, — не требует от тебя, чтобы ты подымала тяжести.

— Так что же делать? Что ты предлагаешь? Позвать с улицы дядю? Чтобы он ворочал эти ящики?

— Ворочать ящики я могу — если тебя это устроит.

— Ворочать — недостаточно! Что мне даст это ворочанье, если я не помню, что именно и где находится?

— Н-да… — говорит папа. — Придется пригласить нотариуса, чтобы составил опись имущества.

— Чрезвычайно мудрое предложение! — Мама топчется между сундуком и стопкой картонок, приподымает крышки, заглядывает внутрь.

— Я все-таки сомневаюсь, Нинусенька, — замечает папа, — чтобы ты, находясь в здравом уме и твердой памяти, упаковала свой ридикюль в сундук.

— Нет, как вам это нравится! — Мама хлопает по картонке ладонью. — Мало того что за милую душу уступил свою квартиру Фатьянову, так еще упражняется теперь в ослином остроумии.

— Нинусенька, по-моему, я однажды уже изложил достаточно ясно историю с квартирой и с Фатьяновым. И не имею больше ни малейшего желания к ней возвращаться.

— Разумеется. Не имеешь ни малейшего желания хоть чем-нибудь помочь.

— Самое большее, что я могу сделать, это поднять любой ящик, на который ты укажешь, и вывернуть его содержимое на стол, — предлагает папа.

— Да, только этого не хватало! Чтобы еще и стол был завален. Чтобы вообще негде было приткнуться. Кстати, где хватач?

— Какой хватач?

— Наш хватач. От сковородки! Что ты, в самом деле, придуриваешься!

— Я не придуриваюсь, Нинусенька, но при всем желании не могу знать, куда ты исхитрилась засунуть хватач от сковородки.

— Ты ничего не можешь знать! Целый день как проклятая жарю на ногах котлеты и должна еще обходиться без хватача!

— Я всегда полагал, мой дорогой Кисик, — папа делает удивленное лицо, — что котлеты жарят не на ногах, а на сковороде.

— Ужасно смешно. Не знаю — ридикюль исчез, хватач исчез. Можно подумать, что какая-то вражья сила поселилась в доме… Двадцать рублей у тебя найдется, по крайней мере?

— Двадцати рублей у меня нету. — Папа сопит носом.

— Разумеется — нету, — бурчит мама. — Откуда они будут… Закроют магазин, вообще бесполезно будет идти. Беспрерывные пьянки-гулянки…

Папа молчит и постукивает ногтями по краю стола.

— И главное, все одно к одному, — возмущается мама, — сумка словно сквозь землю провалилась, хватач черти сожрали. Хоть плачь, хоть скачь!

— Извини, Нинусенька, — позевывает папа, — но было бы наивно с твоей стороны полагать, что я брошу работу и стану заниматься поисками исчезнувшего хватача.

— Действительно, наивно! Посиживает с книгой в руках и отговаривается какой-то мнимой работой.

— И позволь тебе заметить, мой высокообразованный Кисик: тебя возмущает не развал в комнате и не потеря хватача, а факт моего чтения. С некоторых пор ты не можешь видеть равнодушно человека с книгой в руках.

— Я не могу видеть равнодушно, как тебе на всех и на вся наплевать!

— Буду весьма признателен, если ты объяснишь, что ты усматриваешь обидного или оскорбительного в том, что кто-то из твоих близких читает книгу?

— Хорошо, все! Оставь меня в покое! Бесполезный разговор. Толчение воды в ступе…

— Воистину, нужно обладать незаурядным воображением, чтобы усмотреть в чтении книг враждебные происки.

— Да что же это такое?.. Помочь ни в чем не желает, сидит как каменный истукан и еще имеет наглость читать мне проповеди!

— Не проповеди, Нинусенька, а стихи. — Папа поскребывает нос ногтями.

— Действительно! Любовные стансы. Запихни, по крайней мере, корзину на антресоли. Черт бы его все побрал! Ничего уже, ей-богу, не хочется делать — при таком наплевательском отношении.

Папа встает и принимается пропихивать корзину к двери. Корзина огромная, тяжелая, величиной с порядочный сундук, и оклеена изнутри старыми газетами.

— Я знаю, где твой ридикюль, — говорю я.

— Да, где же?

— Он висит на гвозде под фартуком.

— Что же ты раньше не сказала?

— Раньше я не знала.

Я правда не знала. Я вдруг — вдруг — поняла, что он там.

— В самом деле, — удивляется мама. — Не понимаю, как же он сюда попал?.. Это же надо было догадаться запихнуть его в такое место… Ум за разум уже заходит.

— Очевидно, Нинусенька, — объясняет папа, — ты хотела снять фартук и повесила ридикюль, чтобы не мешал.

— Допустим, — соглашается мама. — Но где же в таком случае хватач?

Меня выбрали звеньевой! Звеньевой второго звена. Второе звено — это все девочки, которые сидят в нашем среднем ряду. Хорошо, замечательно, что меня выбрали звеньевой. Я очень рада. У каждого звена должен быть план работы. Теперь я вставлю в наш план работы мою пьесу. Конечно, не только пьесу, разные вещи: «Провести сбор звена на тему „Великая Октябрьская социалистическая революция“. Обсудить прочитанную книгу. Провести сбор на тему „Международное положение“. Поставить пьесу о событиях в Корее».

Девочки согласны ставить пьесу. В прошлом году наш класс ставил отрывок из пьесы Михалкова «Я хочу домой». Но там были заняты только три человека: Света Васильева, Зоя Линкина и Инна Гераскина. Зоя очень здорово читала монолог майора Добрынина:

Пять лет, как в английских приютах советские дети живут!
Как нищих детей одевают, не досыта дети едят,
По капле им в души вливают разведкой проверенный яд.
Они на коленях в костелах и в кирхах молитвы поют,
А в дальних заснеженных селах их русские матери ждут…
Чудовища в масках людей!
Откройте приютские двери — верните советских детей!

А в моей пьесе будет играть все звено. Чтобы не было никаких любимчиков. Ира Грошева будет вожатой, Тася Потачкина женщиной с ребенком, Рита Шамайская старичком, который слово «некогда» заменит словом «никогда». На Доротею Мироновну девочки согласны, но только чтобы она не гонялась за Олей, а была нормальная старушка и рассказывала про древние времена. Доротеей Мироновной выбрали Марину Кораблеву. Остальные девочки будут пионерки. А песни они хотят только боевые.