Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы

• Название: Розы и хризантемы
• Автор: Светлана Шенбрунн
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-7516-0095-9

Многоплановый, насыщенный неповторимыми приметами времени и точными характеристиками роман Светланы Шенбрунн «Розы и хризантемы» посвящен первым послевоенным годам. Его герои — обитатели московских коммуналок, люди с разными взглядами, привычками и судьбами, которых объединяют общие беды и надежды. Это история поколения, проведшего детство в эвакуации и вернувшегося в Москву с уже повзрослевшими душами, — поколения, из которого вышли шестидесятники.

---

— Кому хорошая, а кому — не очень, — отвечает Лина.

— И между прочим, Света, — говорит Алла Вольфсон, не отрывая глаз от тетрадки, — мы все из-за тебя потеряли урок.

— Ах ты, горе какое! — Света всплескивает руками. — Вот жалость-то! Урок потеряли, пятерочку недополучили…

Лина хихикает, весь класс молчит.

— Мы смело в бой пойдем! — затягивает Света веселеньким голоском. — За власть Советов! И как один умрем!.. В борьбе за это!

Но не так уж, похоже, ей и весело…

— Ну вас к шутам. — Варя Батищева выбирается из-за своего стола. — Папенькины дочки… Схожу лучше в уборную, а то вчерась дома ходила, всю задницу обморозила.

Девочки смеются.

— Боже мой! — говорит мама. — Стасик? Неужели это ты? Какими судьбами? С трудом тебя узнала.

В дверях стоит высокий молодой дяденька с очень светлыми редкими волосами. Шапку он мнет в руках.

— Ну, проходи же, не стой! Что за манера такая — стоять на пороге? Павел, ты знаешь, кто это?

— Не имею чести, — отвечает папа.

— Это Стасик, мой двоюродный брат, сын дяди Саши. Мне казалось, вы знакомы… Он до войны приезжал однажды, но ты, очевидно, в это время был в Магнитке.

— Вполне возможно, — соглашается папа.

— Ну, садись же, садись, не стой! — уговаривает мама своего двоюродного брата. — Как ты изменился — я бы на улице тебя не узнала.

— Лет немало прошло. — Стасик садится и кладет шапку на колени.

— Пойду маму позову, она обрадуется, — говорит мама. — Верно, у соседки лясы точит.

— Особо-то радоваться нечему… — хмурится Стасик. — Я по случаю, можно сказать, заехал… Мы, между прочим, Павел Александрович, роман ваш читали. Читали… И папаша с мамашей очень вам, между прочим, уважение свое высказывали.

Папа покашливает.

— Вы вот про Сталинград пишете. Воевали, значит… Много чего, значит, повидали… А я лично, так сказать, к фрицам в плен подался. — Стасик все мнет свою шапку. — При первой возможности, как говорится. Очень мы тогда на большевиков недовольные были. Все тогда полагали, что немцы, дескать, иначе жизнь поставят. А они, гады, еще похуже наших вышли. Но что? На мое счастье, тогда, в начале-то, родственников забирать разрешали. Так что меня благодаря этому одна женщина взяла, сыном признала. Тетенька Лиза вам это, верно, рассказывала…

— Нет, — говорит папа, — ничего подобного она не рассказывала. Единственно, что она рассказывала, это как ваши папаша с мамашей выставили ее на улицу и при этом еще обокрали.

— Неужто? — удивляется Стасик. — Не знаю… Может, я не застал. Я ведь тогда сразу и женился — на племяннице той женщины. Как она меня спасла, так я себя обязанным чувствовал. Если человек добро тебе сделал, от смерти спас, так ты тоже ему найди возможность добром ответить, верно я рассуждаю?

— Исключительно верно, — подтверждает папа.

— Племянник! Явился! — Бабушка влетает в комнату, останавливается перед Стасиком и всплескивает руками. Пенсне падает у нее с носа, она подхватывает его, сажает на место. — Что, брат мой, дурак, здоров?

Стасик приподымается на стуле, обнимает, целует бабушку.

— Сестра ему пишет, еще раз пишет, а он, мерзавец, не отвечает!

— Он, тетенька, не может. — Стасик опускается на стул. — Он в настоящее время в тюрьме сидит. Ему переписка ограничена.

— Что?.. — Бабушка снова всплескивает руками, пенсне снова падает. — Сашка в тюрьме? Каков! А? Бог наказал! Я ему говорыла: Бог все видит!

— Как — в тюрьме? — не верит мама. — Почему? За что?

— За анекдот.

— Что значит — за анекдот? Какой анекдот?

— Этого мы в точности не знаем, — объясняет Стасик. — Это соседка наша, Потычиха, так на него показала, что он анекдот будто бы рассказывал — не то про колхозы, не то про попугая этого, который в райкоме жил.

— Что за бред?.. — Мама садится на кровать. — Какой анекдот? Какой райком? Безумие, коллективное помешательство… Нет, это уму непостижимо! Чтобы дядя Саша принялся рассказывать анекдоты? В свои шестьдесят пять лет? Кому? Зачем?

— Я ему говору: твоя сестра умирает! А он руки в бруки, и засвистел, и пошел! — рассказывает бабушка. — Я сказала: не думай, Бог мои слезы видит!

— Только ненормальный может в это поверить, — сердится мама. — Анекдот! Какие анекдоты, когда он двух слов связать не в состоянии! Трех классов в свое время не осилил. У него столько же чувства юмора, сколько у колхозного барана!

Стасик вздыхает:

— Я, Ниночка, по этому случаю и приехал. Чтобы вы написать помогли. По-родственному, значит. Вы люди грамотные, знаете, как дело представить. Я уж тут сам, как умел, изложил… — Он раскрывает свой чемоданчик, вытаскивает оттуда кипу бумаг. Папа смотрит на них и сопит носом. — Поскольку у Павла Александровича машинка пишущая имеется… А то там от руки писанное не принимают. Я уж все выяснил. Я отца родного в беде не брошу, хоть до самого Сталина дойду!.. — Стасик закрывает лицо шапкой и всхлипывает.

— Не переживай, — утешает мама. — Не переживай, я уверена, что все разъяснится. Это такая несусветная чушь! Ни один мало-мальски здравомыслящий человек не может отнестись к этому всерьез.

— Все из-за машинки швейной затеялось, — рассказывает Стасик. — Потычиха давно на нее, на машинку-то нашу, зарилась. Только мы не предполагали, что она до такого низкого поступка дойдет. Целую жизнь, можно сказать, соседи, и ничего такого особо плохого отродясь промеж нас не было.

— Объясни, пожалуйста, по порядку — так, чтобы можно было понять, — требует мама, — при чем тут машинка?

— Так она, Ниночка, думает, что ей за это машинку отдадут — за то, что она на отца сообщила.

— Что?! — подскакивает бабушка. — Кто ей отдаст? Мерзавка! Я ей всю морду ее поганую в клочья раздеру! Хамка! Это моей матери машинка! Какое она, сволочь, имеет отношение?! Я старшая дочь! В тысяча девятьсот первом году, еще до твоего, Ниноленьки, рождения…

— Замолчи, не мели ерунды, — перебивает мама. — Вспомнила историю пятидесятилетней давности! Надо все обдумать как следует. Главное, я хочу понять: что это ей вдруг взбрело? И вообще, ты уверен, что это она?

— Уверен, Ниночка, уверен! Мать мне рассказала: встала, язва, третьего дня у забора и давай ехидничать. Вот, говорит, не хотели, говорит, по-хорошему отдать, так теперь мне государство само отдаст!

— Нет, вы подумайте! — Мама бледнеет, лицо у нее покрывается капельками пота. — С какой это стати государство должно отдавать ей бабушкину машинку?

— Так она, Ниночка, что придумала? Будто мать в войну мешок муки у нее взяла. И будто бы за это машинку ей обещала. Но это неправда! Неправда это, Ниночка, вот я тебе как родной говорю!

— Действительно, — хмыкает мама, — можно себе представить: чтобы такая Потычиха поверила кому-то на слово! За здорово живешь подарила мешок муки! Нашли дурака. Ладно, как бы там ни было, соловья баснями не кормят. Надо тебе с дороги поесть.

— Да я, Ниночка, в общем-то не голодный, — отнекивается Стасик.

— Голодный не голодный, а иди мой руки. Вообще, умойся с дороги. Я тем временем что-нибудь разогрею. Мама, покажи, где у нас ванная.

— Нинусенька, — говорит папа, когда бабушка со Стасиком выходят из комнаты, — извини меня, но, по-моему, вместо того, чтобы привечать любезного братца и потчевать обедами, нужно его сию минуту отсюда гнать.

— Что значит — гнать? Как это я могу его гнать? Ты что, с ума сошел?

— Гнать в шею!

— Не говори глупостей! У человека несчастье.

— Возможно, полный идиотизм — это и несчастье, но я не думаю, что мы должны за него расплачиваться.

— Боже мой! Можно подумать, что он претендует на должность академика. Человек обращается за помощью…

— Нинусенька, ты сама этих своих родственников всю жизнь презирала и ненавидела.

— Да, но не в подобных обстоятельствах!

— И постоянно повторяла, что мерзавца Сашку близко к дому не подпустишь!

— А кто его собирается подпускать? — удивляется мама. — Одно дело, зазывать в гости, а другое — бросить в беде. И вообще — о чем разговор? Напечатай ему то, что он просит, и он сию минуту уберется.

— Нинусенька, даже если я напечатаю, неужели ты думаешь, что кто-нибудь станет разбираться в подобной белиберде? Потычиха, дурацкая склока полувековой давности, швейная машинка, мешок муки!

— Какое твое дело? Почему тебя это волнует? Белиберда… Ничего себе белиберда: шестидесятипятилетний старик сидит в тюрьме. Ни за что ни про что!

Мы с Икой Никоновой выходим из школы. Ика вдруг кидается в дальний угол к забору:

— Вы чего делаете? Чего делаете?!

Я не понимаю, кому она кричит и зачем. Что она там такое увидела? Какая-то драка… Кто-то кого-то лупит… Дубасит портфелями… Светка Васильева и еще четыре девочки бьют Валю Красненькову.