Лев Шаховской - С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы

• Название: С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы
• Автор: Лев Шаховской
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9904362-1-3

Князь Лев Владимирович Шаховской (1849–1897) с начала боевых действий против Турции в 1877 году находился в действующей армии на Балканах, проделал поход вместе с передовым отрядом будущего генерал-фельдмаршала И. В. Гурко в качестве военного корреспондента.

«Это просто ряд впечатлений, записанных мною во время моего пребывания в отрядах генерала Гурко», – так сам Шаховской представил читателям свою книгу.

---

Между тем мы шагом подымались к деревне по широкой равнине, и если бы где-нибудь в окрестных горах находились башибузуки, они могли бы видеть наш маленький отряд как на ладони. Я подозвал к себе казака и, приняв вид спокойной беззаботности, спросил его:

– Можешь, брат, уложить человек десять турок!

– А Бог знает, ваше благородие, – отвечал казак, – как придется.

– А человека четыре уложишь? – настаивал я дальше.

– Четырех-то как не уложить, а только тут никто как Бог. Бог не поможет и с одним не справишься, а поможет, так и десять турок не страшны.

Ответ был успокоительный. Мы были уже у самой деревни, полагая не найти в ней ни одного болгарина, так как много болгар встретили по дороге. Мы подвигались с осторожностью, из опасения вместо болгар застать в деревне турок, но к удивлению нашему мы встретили в деревне много не ушедших еще жителей. Мужчины все были вооружены ружьями и сидели кучками у ручья, протекавшего посредине деревни; женщины, девушки и дети жались друг ко другу невдалеке от мужчин. Беспокойство и смятение было ярко написано на всех лицах. При нашем приближении крестьяне и крестьянки встали, подошли к нам навстречу, низко кланяясь и повторяя:

– Турки, башибузуки идут! Защити нас!

Мы показали им на их ружья и дали им понять, что они сами должны защищаться и что турки не страшны. В ответ на это жители стали спрашивать нас, когда придет к ним русское войско, и показывали на горы, говоря, что там все турки, которые придут и перережут их. Мы слезли с лошадей, привязали их и прежде всего попросили хлеба, молока и всего, что найдется для обеда. Нашлось весьма немногое: хлеб и плоды. Пообедав, я порешил, что прежде всего надо отдохнуть от усталости и волнения и постараться уснуть хотя бы на полчаса.

Я отошел от товарищей в тень огромного орехового дерева, положил себе седло под голову и успел подремать около часа. Французы не ели и не спали, находясь в сильнейшей тревоге. Сквозь сон я слышал, как Ла Мотт громко жаловался на то, что поехал со мной; Дик Лонлей кричал, что он приехал на войну, чтобы быть корреспондентом, а не воевать. Мы решили остаться еще один час в Хаинкиой, чтобы дать вздохнуть лошадям и после этого ехать дальше, стараясь скорее нагнать отряд генерала Гурко. Кстати, мы нашли трех солдат болгарской дружины, отставших от отряда по болезни и собиравшихся, так же как и мы, нагонять отряд. Это было нам на руку. Распрощавшись с жителями, в три часа дня мы снова сели на своих лошадей и двинулись в путь в сопровождении более многочисленной свиты. У нас была пехота в количестве трех болгар, кавалерия в образе казака и артиллерия в форме наших пистолетов. Бегство жителей из Хаинкиойя, попавшихся нам еще в горах, панический страх и смятение людей, которых мы застали в самой деревне, их уверения, что идут башибузуки резать их, наконец несколько выстрелов, о которых я забыл упомянуть выше и которые мы слышали в направлении Хаинкиой при нашем выезде из деревни, – все это повергло нас в тревогу и представило нашему воображению весь риск предстоящего нам пути до передового отряда генерала Гурко. На чем основывался панический страх жителей: на одном ли предположении, что башибузуки могли прийти или же башибузуки в действительности были близко и показывались у деревни? Объяснения этому мы никак не могли добиться у жителей по незнанию их языка и трудности объясняться с ними.

Как бы то ни было, мы выехали не в покойном состоянии духа. Спускаясь к ручью в версте от деревни, лошадь Ла Мотта у самого ручья шарахнулась в сторону, и сам Ла Мотт испустил крик:

– Глядите, глядите!

Я подскакал, и глазам моим представилось следующее зрелище. В ручье лежал на боку, скорчившись, турок: он был страшно худ, лицо его было желто и на щеке зияла большая рана, из которой струилась кровь и окрашивала вокруг него воду. На спине виднелся длинный поперечный разрез; стая мух шумела около ран. Раненый был еще жив, тяжело открывал глаза и как-то бессмысленно проводил мокрой рукой по груди и по боку, упорно повторяя одно и то же движение руки. Один из пехотинцев наших болгар, знавший по-турецки, обратился к раненому с вопросом: кто он такой и как попал сюда? Но турок не дал ответа, а может быть, и не слыхал, и не видал нас. Он с трудом приподнялся на одной руке, повернулся на другой бок и тяжело опустил голову в воду раненой стороной лица. Несмотря на то что мы сами спешили и не могли терять времени, надеясь до ночи добраться в более безопасное место, мы единогласно решили оказать раненому помощь: послали тотчас же нашего казака в Хаинкиой, с тем чтоб он привел к нам поскорее из деревни несколько человек болгар. Казак ускакал, а мы попытались еще несколько раз вызвать раненого на ответ, но кроме глухих стонов ничего не добились от него.

Четыре болгарина, приведенные из деревни нашим казаком, ничего нам не объяснили. Они испугано смотрели на раненого турка и на наши приказания вытащить его из воды и снести в деревню жались друг к другу, повторяя в страхе: «Это турок, турок!». И только наши угрозы заставили их, вытащив раненого, понести его в деревню. Что было дальше с несчастным, мы не знаем, так как мы поспешили тронуться в дальнейший путь.

Дорога наша лежала вдоль Казанлыкской долины; на глазомер ширина долины, вытянувшейся между цепями гор, показалась мне версты в четыре или пять. Богатство долины бросалось в глаза и радовало взор. Густые виноградники, сжатые и несжатые поля, ореховые деревья, и на лугах густая и сочная трава. Долина представляла перед нами богатый, роскошно одаренный природой оазис среди диких и сумрачных гор; то был словно луч солнца между грозными тучами. Хотелось насладиться природой и прекрасным видом, но мысль, что из каждого куста, из-за каждой виноградной плантации могли появиться башибузуки, отравляла впечатление, и долина являлась в наших глазах розовым кустом, в котором скрывается ядовитая змея. Ла Мотт высказал замечание, что башибузуки непременно должны рыскать в хвосте передового отряда, убивая и обкрадывая отставших солдат. Все это было весьма возможно, и И. дошел до того, что составил даже целый план обороны в случае нападения на нас башибузуков. План этот состоял в том, чтобы при открытом на нас нападении немедля слезть с седел, стать за лошадьми и отстреливаться из пистолетов до последней возможности; в случае же стрельбы в нас из-за кустов ринуться на неприятеля в кусты верхом на лошадях с громкими криками ура. Отъехав еще верст пять или шесть, мы встретили партию болгар, мужчин и женщин, человек в пятнадцать или двадцать. Все они, не исключая и женщин, были вооружены кто палками, кто ружьями, и каждый тащил, кроме того, в руках какое-нибудь добро – кто узелок, кто ведро, а кто ящик. За толпой болгар ехали три тележки, доверху набитые разного рода скарбом, перинами, подушками и т. д. Мы остановились и остановили болгар. Начались расспросы с помощью мимики.

От болгар мы узнали, что Казанлык действительно взят отрядом генерала Гурко и что сам генерал и весь его отряд находятся в настоящую минуту в Казанлыке. До Казанлыка оставалось еще верст сорок, а было уже шесть часов вечера. Мы решили ехать скорее и постараться к полуночи добраться до Казанлыка. Наша пехота не позволяла нам ехать рысью, и мы уже подумывали, как бы от нее отделаться, как на наше счастье попались нам навстречу еще человек пять болгар, которые вели с собой трех лошадей. Мы остановили партию, приказали нашим пехотинцам рассесться на трех свободных лошадей, а одному болгарину ехать с нами до Казанлыка, чтоб отвести взятых у партии лошадей обратно. Болгары остались недовольны таким распоряжением и начали было шуметь, но мы прикрикнули на них, и они покорились. Обратив пехоту в кавалерию, мы поехали крупной рысью и галопом, но ненадолго. При спуске в небольшой ручеек пара лошадей, тащившая нашу двуколеску – знаменитый передок, испугалась чего-то, вырвалась из рук Антона и понесла. Одна из лошадей запуталась в постромки, лошади начали бить, мы не могли их догнать, а они несли и били до тех пор, пока не сломали дышла и не остановились как вкопанные, но, увы, уже на развалинах нашего передка. Приходилось остановиться и помочь как-нибудь горю: придумали вырубить новое дышло и привязать его веревками к передку; к счастью же, у нас оказались и топор, и веревки. Казак слез с лошади, снял с себя винтовку, положил пику на землю и с топором отправился в ближайшие кусты вырубать дышло. Мы стояли довольно близко к горам: с правой стороны от дороги и до этих гор местность была покрыта кустами и деревьями, а по левую от нас сторону тянулась равнина, заканчивавшаяся также горами, но эти горы казались нам на расстоянии шести или семи верст. У подошвы этих дальних гор и слева же от нас лежала турецкая деревушка Уфлани. Она представляла в ту минуту облако дыма, среди которого прорезывался яркий красный столб пламени. Кем подожжена была эта деревня – было нам неизвестно. Мы стояли среди поля и без одной человеческой души вокруг. Минут через пять казак воротился из кустов с топором, но без дышла.