Ивлин Во - Полвека без Ивлина Во

• Название: Полвека без Ивлина Во
• Автор: Ивлин Во
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Разное
• Год: 2016

В традиционной рубрике «Литературный гид» — «Полвека без Ивлина Во» — подборка из дневников, статей, воспоминаний великого автора «Возвращения в Брайдсхед» и «Пригоршни праха». Слава богу, читателям «Иностранки» не надо объяснять, кто такой Ивлин Во. Создатель упоительно смешных и в то же время зловещих фантазий, в которых гротескно преломились реалии медленно, но верно разрушавшейся Британской империи, и в то же время отразились универсальные законы человеческого бытия, тончайший стилист и ядовитый сатирик, он прочно закрепился в нашем сознании на правах одного из самых ярких и самобытных прозаиков XX столетия, по праву заняв место в ряду виднейших представителей английской словесности, — пишет в предисловии составитель и редактор рубрики, критик и литературовед Николай Мельников. В подборку, посвященную 50-летию со дня смерти Ивлина Во, вошли разделы «Писатель путешествует» и «Я к Вам пишу…». А также полные и едкого сарказма путевые очерки «Наклейки на чемодане» (перевод Валерия Минушина) и подборка писем Во (составление и перевод Александра Ливерганта) — рассказ о путешествиях в Европу, Африку и Южную Америку, а также о жизни британского общества между войнами.

Рубрика «Статьи, эссе» тоже посвящена Ивлину Во — в статьях «Медные трубы» (перевод Николая Мельникова), «Я всюду вижу одну лишь скуку» (перевод Анны Курт), «Человек, которого ненавидит Голливуд» о фильме «Месье Верду» Ч. Чаплина (перевод Анны Курт) раскрывается пронзительный, глубокий и беспощадный ум критика, а интервью Ивлина Во Харви Брайту из «Нью-Йорк Таймс» (перевод Николая Мельникова) показывает, насколько яркой, своеобразной и неоднозначной личностью был писатель.

В рубрике «Ничего смешного» — одна из самых забавных юморесок «Непростое искусство давать интервью» (1948), где в абсурдистской манере воссоздается беседа Ивлина Во с настырной, плохо говорящей по-английски репортершей, проникшей в гостиничный номер рассказчика (перевод Анны Курт).

В традиционный раздел «Среди книг» Ивлин Во рецензирует своих коллег: Эрнеста Хэмингуэя, Грэма Грина и Мюриэл Спарк (ее роман «Утешители», о котором пишет Во, был как раз опубликован в октябрьском номере «ИЛ» 2015 года, так что у читателя есть уникальная возможность сравнить свое мнение с мнением великого писателя).

В разделе «В зеркале критики» от рецензентов достается уже самому Ивлину Во. Не менее заслуженные писатели Эдмунд Уилсон, Джордж Оруэлл, Десмонд Маккарти, Гор Видал и Энтони Бёрджесс разбирают творчество и личность коллеги буквально по косточкам — жестко, пристрастно и весьма неожиданно.

Все произведения Ивлина Во и об Ивлине Во иллюстрированы собственными рисунками писателя, оказавшегося в придачу ко всем его талантам еще и одаренным карикатуристом, а также его современниками.

---

Вплоть до середины романа я понятия не имел, что она втайне от всех пьянствует. Я не мог взять в толк, почему она себя так странно ведет. Когда в одной из сцен она внезапно села на ступеньку кинотеатра[191], я все понял и вынужден был вернуться к предыдущим главам, чтобы оставить целую батарею пустых бутылок в ее квартире. В то время я находился на борту транспортного судна. За столом рядом со мной сидел молодой командир миноносца, который может быть моим свидетелем. Однажды за обедом он спросил, как продвигается работа над книгой. Я ответил: «Плохо. Ничего в ней не понимаю. — И вдруг воскликнул: — Понял! Миссис Лин — пьяница».

Напротив, роман «Пригоршня праха» я начал с конца. До него я написал рассказ о человеке, ставшем пленником в джунглях и кончившем свои дни, читая вслух Диккенса[192]. Идея рассказа пришла после посещения уединенно жившего колониста и размышлений о том, как легко он мог бы сделать меня своим пленником. После публикации рассказа замысел продолжал развиваться. Я захотел показать, как пленник очутился в джунглях, и постепенно пришел к изображению другого вида дикарей, среди которых культурный человек оказывается в бедственном положении у себя дома.

Время от времени мне говорят: «Недавно встретил человека — точь-в-точь персонаж из вашей книги». Я встречаю их везде, причем случайно, не выборочно. Полагаю, весь мир населен моими персонажами.

До войны порой утверждали, что я, должно быть, имею дело с весьма специфической публикой. Затем я вступил в армию и прослужил там шесть лет, общаясь главным образом с кадровыми военными, которые славятся своим жестким единообразием. Я был потрясен тем, что командовали мной, ели со мной за одним столом совершенно не похожие друг на друга люди. Из чего я сделал вывод: такой категории как «нормальность» не существует. И это ставит перед писателем задачу: вобрав в себя, упорядочить бесформенный и грубый жизненный материал.

Отсюда вытекает последний вопрос: «Ваши произведения замышлялись как сатирические?» Нет. Сатира — продукт своего времени. Она предполагает общепринятые нравственные ценности и переживает расцвет в стабильном обществе, например, в ранней Римской империи или в Европе XVIII века. Она нацелена на безалаберность и лицемерие. Она утрирует и разоблачает жестокость и глупость политиков. Она стремится вызвать чувство стыда. Всему этому нет места в Век обычного человека, в котором порок уже не притворяется добродетелью. В наши дни у художника остается одна-единственная обязанность перед распадающимся социумом: создать крошечный островок порядка в себе самом. Предвижу, что в наступившие темные времена писатели будут играть ту же роль, что монахи в эпоху раннего Средневековья, а они не были сатириками.

И последний вопрос: «Считаете ли вы ‘Возвращение в Брайдсхед’ вашей лучшей книгой?» Да. Роман «Пригоршня праха», мой прежний любимец, полностью был посвящен человеческим взаимоотношениям. Он был исполнен гуманизма и вобрал в себя все, что я должен был сказать о гуманизме. «Возвращение в Брайдсхед» — куда более амбициозное произведение, хотя, возможно, и менее совершенное. Но я буду гордиться тем, что попытался осуществить, независимо от похвал читателей или проклятий критиков. В частности, меня не слишком трогают обвинения в том, что я использую клише. Полагаю, что повышенное внимание к клише сродни одержимости столовым этикетом. Они возникают из-за того, что человек вращается в дурном обществе. Профессиональный обозреватель по долгу службы читает так много бездарных сочинений, что приобретает нездоровую страсть к броским фразам. Во множестве случаев сюжетному действию требуется неброский фон; когда важно то, что происходит на переднем плане, пейзаж должен быть условным, выполненным в традиционном стиле. Никогда не поверю, что серьезный писатель побоится использовать то или иное выражение только потому, что его употребляли раньше. Одни лишь рекламщики вечно пыжатся, чтобы подобрать вычурные эпитеты к обыденным предметам.

Не задевают меня и обвинения в снобизме. Классовое сознание, особенно в Англии, сегодня настолько взбудоражено, что произнести слово «аристократ» — все равно что сказать «проститутка» шестьдесят лет тому назад. Новоиспеченные блюстители нравов утверждают: «Без сомнения, такие люди еще существуют, но вскоре мы о них ничего не услышим». Я же сохраняю за собой право писать о том круге людей, с которым я лучше всего знаком.

Один критический выпад глубоко потряс меня: почтовая открытка от мужчины из Александрии, штат Виргиния (мой единственный американский корреспондент мужского пола). Он пишет: «Ваш роман ‘Возвращение в Брайдсхед’ — странный способ показать, что католицизм является ответом на все вопросы. Скорее, он смахивает на поцелуй смерти». Могу сказать одно: простите, мистер Макклоз, я старался. Мне не совсем ясно, что вы понимаете под выражением «поцелуй смерти», но уверен, что это нечто омерзительное. Что-то вроде плохого запаха изо рта? Если так, то я и впрямь потерпел неудачу, а мои неукротимые персонажи в очередной раз отбились от рук.

Life, 1946, April 8, р. 53–54, 56, 58, 60

The Estate of Laura Waugh

Я всюду вижу одну лишь скуку © Перевод А. Курт

Шарж Джона Спрингса

С моей стороны было бы самонадеянно пытаться истолковать «глухонемой язык Провидения», как его метко назвал Винсент Кронин[193]. Я могу лишь предсказать, что нам предстоит в следующем десятилетии, если нынешние тенденции будут развиваться в том же направлении.

Должен признаться, что, когда я пытаюсь заглянуть в близкое будущее, меня охватывают дурные предчувствия. Угрозы физиков-ядерщиков, раздутые рекламной шумихой, меня не слишком тревожат: во-первых, я не возражаю против полного уничтожения нашей планеты. Лишь бы оно было непреднамеренным (что вероятнее всего). Если же это случится по злому умыслу, значит, кто-то будет в нем виноват. Даже хорошо информированный школьник знает, что мир когда-нибудь кончится. Единственное, в чем можно быть уверенным: огненная катастрофа будет неожиданной. Поэтому мы можем руководствоваться только одним твердым правилом: живи каждый день так, как будто он последний. Во-вторых, когда ученым и публицистам удается вызвать у нас озноб, они ощущают свою необычайную значительность. Я хорошо помню, какой вздор несли в 1938 году эксперты по химическому и бактериологическому оружию, как грозили крупномасштабными потерями от воздушных бомбардировок. И в-третьих, я не верю в то, что следующая мировая война разразится в то время, о котором мы сейчас говорим.

Поэтому я боюсь не опасности, а скуки. И думаю, прежде всего, о нашем королевстве. В других частях света, несомненно, грядут ужасные события. Возникновение империй обычно связано с людскими страданиями, распад — тем более, и я убежден, что народы Азии и Африки, находившиеся под властью Великобритании, ждут большие бедствия. Но наша страна переживает период застоя, который продлится лет десять. Я не боюсь политических волнений или притеснений, предсказанных Оруэллом в «1984». Мы претерпели социалистический режим со всеми его прелестями: однопартийной системой власти, контролем над промышленностью, тюремным заключением без суда и следствия, принудительным трудом в шахтах и так далее — с 1940 по 1945 гг. Социалистическое правительство слегка ослабило этот режим, консерваторы — чуть больше. Лейбористы будут продолжать свою полезную деятельность и докучать вопросами кабинету министров, но не думаю, что избиратели когда-нибудь проголосуют за них.

Сейчас любят говорить о всеобщем изобилии и комфорте. Заметим, что обогащение коснулось лишь части населения — большой, но не самой примечательной. Почти все, кого я знаю, понесли убытки: скажем в тридцатые я зарабатывал около 3000 фунтов стерлингов в год. Из официальных отчетов, представленных Министерством финансов в Государственное казначейство, видно: для того чтобы сохранить уровень жизни, который у меня был в 1938 году, я должен зарабатывать 20 750 фунтов. Чтобы заработать половину этой суммы, мне нужно трудиться не покладая рук, однако в документах значится, что мой доход сильно увеличился. Те, чьи доходы остались прежними, обеднели еще больше. Число людей и, соответственно, голосов, на выборах, представляющих этот почти исчезнувший класс, незначительно; в ближайшее десятилетие их и вовсе не останется.

Не думаю, что нувориши сильно разбогатеют, но они готовы к тому, что весь мир ожидают лишения. Их огорчает только одно: живет ли кто-то богаче и лучше их. В финансовом отношении мы движемся к бесклассовому обществу.

Болезненное внимание, которое сейчас уделяют малейшим нюансам классовых различий, явственно ощутимо не только в популярных газетах, но и в серьезных еженедельниках. Это внимание — знак слабости, а не силы общественного устройства. Английское общество всегда было самым кастовым в Европе. Хорошо или плохо бесклассовое общество, но в Великобритании его никогда не было.