Иван Евсеенко - Заря вечерняя

• Название: Заря вечерняя
• Автор: Иван Евсеенко
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-268-00193-0

Проблемы современной русский деревни: социальные, психологические, бытовые — составляют основное содержание сборника. Для прозы воронежского писателя характерны острота постановки социальных вопросов, тонкое проникновение в психологию героев. В рассказах и повестях нет надуманных сюжетов, следуя за потоком жизни, автор подмечает необыкновенное в обыденном. Герои его произведений — скромные труженики, каждый со своим обликом, но всех их объединяет любовь к земле и работе, без которой они не мыслят человеческого существования.

---

— Да там этого воздуху, — отбивался он от Екатерины Матвеевны, — дышать не передышать.

— Летом вы тоже хорохорились, — не очень-то слушала его Екатерина Матвеевна, — рыбника хотели попробовать…

— То летом, а то зимой, — не сдавался Володя. — Теперь ни комарья тебе, ни жары. Одни только мороз да солнце!..

— Будет вам и мороз, будет и солнце, дождитесь только марта.

А его и ждать-то оставалось всего ничего. Январь был уже почти на исходе, а февраль, как известно, месяц короткий, недолговечный, хотя и лютый. В Старых Озерах в феврале обычно морозы держались крепкие, трескучие, но и весна уже давала о себе знать. Глядишь, выпадет неделька оттепелей, с крыш сразу закапает, окошки оттают, а с юга из-за Великих гор дохнет вдруг чистым и свежим воздухом…

Но в этом году словно кто заколдовал. За весь февраль ни единой оттепели, ни единой капли с крыш. Март уже был не за горами, а морозы не унимались: что ни день — то за тридцать градусов. А тут еще повалили снега, да такие, что Афанасий каждое утро с трудом пробивал настоящие тоннели от порога к сараю и калитке.

От этих снегов льды на море осели, прогнулись, и рыбе стало совсем невмоготу. Афанасий несколько раз прокручивал коловоротом лунку, выбирая место подальше от берега, где раньше была река, чтоб проверить, как себя чувствует рыба, осталось ли у нее хоть немного воздуха для дыхания. Чувствовала она себя, судя по всему, плохо. Не успевал еще Афанасий вынуть коловорот и пробить пешней лунку побольше, как рыба тут же устремлялась к поверхности, ходила возле проруби стаями, почти не обращая внимания на Афанасия. Казалось, еще немного — и она сама начнет выпрыгивать на лед. И это на самой стремнине, где течение хоть слабо, но все-таки еще шевелилось! А что же тогда делается у берегов на занесенных снегами заводях?!

В один из таких февральских проверочных походов на море Афанасий выловил пару рыбешек, положил их на рукавицу и стал наблюдать. Рыбешки лежали квелые, бездыханные, совсем как тот летний отравленный окунек. Не давая им замерзнуть, Афанасий склонился над прорубью и торопливо выбросил рыбешек назад в воду в расчете на то, что они еще, быть может, как-либо выживут, дотянут до весны, до ледохода. Из проруби дохнуло на него гнилью, тиной и еще каким-то мертвым, застоявшимся запахом. Афанасий поспешно отпрянул, поднялся и отошел подальше. Теперь уж сомневаться не приходилось: еще денька два-три, от силы неделя, и ничто уже не спасет загнанную подо льды, лишенную воздуха рыбу… То, чего не доделали морозы и снега, доделает солнышко. Припечет по-мартовски ярко, раскатисто, начнутся испарения, и последний воздух в стоячих морских водах истает.

Афанасий сломил себя и поехал к Николаю.

Вначале он собирался было пойти к нему домой, побеседовать с Тамарой, поглядеть на внуков, но потом передумал и сразу отправился к Николаю на работу. Все-таки не о домашних, не о семейных делах собирался он с ним разговаривать, и тут уж лучше встречаться на службе.

В кабинете никого постороннего не было, и Афанасий без долгих подходов сразу выложил Николаю, зачем пришел:

— Рыба в водохранилище гибнет! Что будете делать?

— Пока не знаю! — неожиданно обескуражил Афанасия Николай.

— А кто же знает?!

— Похоже, никто. Надо разбираться.

Афанасий недолго помолчал, склонив голову над столом, а потом не выдержал и повел разговор совсем уже строго и жестко, намереваясь все-таки добиться от Николая какой-либо правды — иначе зачем тогда было сюда и ехать:

— И долго вы собираетесь разбираться?!

— Это, к сожалению, зависит не от меня, — вздохнул и отвернулся к окошку Николай.

— Интересно у тебя получается. Дров наломал ты, а разбираются, значит, пусть другие. Так, что ли?!

— Нет, не так, — еще несколько минут смотрел в окошко Николай, а потом вдруг резко повернулся и встал из-за стола. — Ты знаешь, кого мне в последнее время стал напоминать.

— Кого?

— Нашу староозерскую бабку Мотю. Помнишь, которая жила на самом краю, возле глинища?

— Конечно, помню, — с трудом скрыл свою обиду Афанасий. — И чем же я ее напоминаю тебе?

— А тем, что все время назад оглядываешься, по старинке жить хочешь. Бабка Мотя, когда в Старых Озерах проводили электричество, одна на все село от него отказалась. Говорит: наши деды жили без всяких лампочек, и я проживу, а то еще вдруг громом ударит. Вот так и ты: не хочешь понять, что без моря, без водохранилища нам сейчас не прожить.

— Я не хочу понять того, что творится на этом твоем водохранилище сегодня, — поднялся со стула Афанасий, чувствуя, что никакого разговора у них с Николаем не получится: либо тот сыт подобными разговорами по горло, либо действительно от него мало что зависит…

Афанасий больше задерживаться в кабинете не стал, потихоньку собрался и вышел. Сердце у него как-то нехорошо, по-стариковски сжалось, руки, когда он надевал в приемной шапку, мелко и обидно задрожали. Никогда прежде Николай с Афанасием так не разговаривал. Старшие дети, случалось, и спорили с ним, и даже делали что-либо по-своему, наперекор, а Николай — нет. Он всегда держал сторону отца, всегда и во всем понимал его. Но, видно, времена меняются, и теперь Афанасию надо бы понимать Николая, а он понять его не в силах. Может, действительно стал он походить на покойную бабку Мотю, которая до самой смерти жила при керосиновой лампе и все электрические столбы в селе обходила стороной?

О своем разговоре с Николаем Афанасий не рассказал даже Екатерине Матвеевне, еще больше затаился, надеясь, правда, в душе, что Николай все же доложит начальству насчет моря — и рыбу еще как-либо спасут.

А мартовское солнышко между тем долго себя ждать не заставило. Словно наверстывая упущенное, оно выкатилось на небо, веселое, помолодевшее за зиму, быстро разогнало низкие февральские тучи, обогрело дома и землю.

В лесу в это время все оживало, возвращалось к жизни, Начинали тенькать синицы: «теле-воз, теле-воз, бросай сани — бери воз», по-новому стучали в своих кузницах дятлы, готовились кочевать дальше на север снегири. По утрам на лесных опушках было синим-сине от весеннего, настоянного на хвое и молодых березах воздуха. Дышишь этим воздухом и никак не можешь надышаться, никак не можешь стронуться с места, чтоб идти в темнеющую глубь сосновых боров и ольшаников.

Афанасий просыпался теперь особенно рано, седлал Горбунка, и они отправлялись с ним в объезд. Горбунок с удовольствием ломал копытами хрупкий кружевной лед на лужах в ручьях, пускался иногда веселой рысью, пофыркивал, звенел уздечкою.

Море оставалось у них за спиной. Они старались на него не оглядываться, старались не слушать, как кричит над ним, предчувствуя скорую добычу, воронье, как перекликаются друг с дружкой рыбаки, которые тянулись теперь к морю с самого раннего утра…

С каждым днем эти крики и эти переклички становились все громче, все слышимей. Иногда они даже будили Афанасия раньше намеченного срока. Он поднимался, выглядывал в окошко на море в надежде, что, может быть, за ночь там что-либо изменилось: прошел от края до края ледокол или начальство наконец-то установило диковинные машины-аэраторы, чтобы те пробивали водой лед.

Но ничего на море не менялось. Занесенное снегами, теперь уже по-мартовски почерневшими, рыхлыми, оно беспомощно плескалось подо льдами, не в силах сломать их, не в силах спасти всех своих подводных обитателей.

Володя на лед не шел. Он отсиживался дома, мрачный и несговорчивый. Афанасий пробовал его расшевелить, звал на море:

— Давай сходим. Может, сообща что и придумаем, время еще есть.

— Никуда я не пойду! — отказывался Володя.

— Ну, и что, пускай все гибнет?

— Пускай, — еще больше мрачнел Володя и убегал в боковушку к Петьке. Но через минуту он выходил назад и садился напротив Афанасия: — Я, знаешь, что сделаю?

— Что?

— Достану тола да как рвану!

— Не смей! — тут же вмешивалась в разговор Надежда. — Если рванешь, я сразу уеду домой.

Афанасий принимал сторону Надежды и начинал осторожно уговаривать Володю:

— Ты действительно не вздумай. А то посчитают за браконьерство да еще посадят.

— А это что, не браконьерство?! — тыкал Володя рукой на море.

Самое страшное началось в последнюю мартовскую субботу. Еще только чуть-чуть занялся, посерел краешек неба, а рыбаков на море уже было видимо-невидимо. Афанасий напоил Горбунка, положил ему сена, а потом тоже не выдержал и пошел на море, захватив на всякий случай пешню.

Боясь поскользнуться на весеннем подтаявшем льду, он пробирался к морю осторожно, проверяя пешней каждый шаг. И вдруг возле самого берега столкнулся с Володей. Одет тот был совсем не по-рыбацки: в старых кирзовых сапогах, в военном бушлате, оставшемся у него еще от армии, и в такой же видавшей виды военной шапке.