Алексей Петров - Голуби на балконе

• Название: Голуби на балконе
• Автор: Алексей Петров
• Жанр: Великолепные истории

Повесть Алексея Петрова «Голуби на балконе» читать легко, и это несомненное достоинство произведения, опубликованного в интернете. Возможно, этот текст не вызовет огромного потрясения. Если вы начнете его читать, то попадете в мир далеких от нас реалий. Хотя, возможно, не такой уж далекий. Даже мое поколение может вспомнить начало восьмидесятых. Только этот период для нас, пожалуй, более радужный, чем для героев повести Алексея Петрова: детство навсегда остается детством.

Герои повести прощаются со студенческой юностью, сталкиваются с абсолютно «взрослыми проблемами»: поиском жилья, распределением, бюрократией. Возможно, если бы этот текст был написан и опубликован в восьмидесятые, вокруг него бы было много споров, да и — скорее всего — мы бы читали совсем другое произведение, с неизменным для тех лет публицистическим пафосом.

Разумеется, здесь звучат публицистические мотивы, но, на мой взгляд, не это — главное. «Голуби на балконе» — это ностальгическое произведение… Повесть о скитаниях, о бездомности, о том периоде, когда с грустью осознаешь, что юности можно сказать «So long»… В самом начале текста автор описывает голубей, нашедших пристанище на заброшенном балконе: «Она понимала, что этот заброшенный людьми балкон — не самое лучшее место для её птенцов. Но среди хлама, который неизбежно скапливается на любом балконе, птицы чувствовали себя в безопасности. Потемневшие от сырости доски и покоробившийся картон с выцветшей на солнце наклейкой «Холодильник «Наст» надёжно укрывали голубей от нескромных взглядов и берегли от недобрых помыслов»… И все дальнейшие «приключения» героев отсылают читателя к описанию этого балкона, которое еще раз встретится в тексте. Эта параллель — один из самых запоминающихся приемов автора повести, у которой много других достоинств. Интересны также диалоги со второстепенными персонажами: и споры главного героя, врача, со своим коллегой о МакКартни и Ленноне, и беседа с уголовником в поезде. Автор детально описывает быт маленького города, как будто пытаясь поставить диагноз не только людям (обратите внимание на описание внешности персонажей), но и всему укладу жизни того времени… Вряд ли что-то изменилось с тех пор в российской провинции, но у Алексея Петрова не было задачи обличить или разоблачить. Он рассказал о сложной жизни простых людей, о трудном периоде и о самом радостном событии — рождении ребенка…

Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,

Анна Болкисева

---

— Да что показывать? — возразил я. — Это ведь общежитие…

— Поведёте и покажете, — повторил Фролов.

— А как же работа?

Он гаденько ухмыльнулся.

— Думаю, без вас там обойдутся.

И я повёл эту доморощенную комиссию к себе в женскую общагу.

Зачем–то пригнувшись, Чефирский осторожно заглянул в мою комнату, но входить не стал.

— А где у вас кухня? — спросил он.

— В конце коридора направо, но я туда ни ногой.

— Почему?

— Девки в ночнушках шастают. Неловко мне.

— Ты, я думаю, тут не теряешься? — загоготал здоровяк Паклин.

— Куда мне? — отмахнулся я в тон ему. — Мы тут с супругой вдвоём…

— В общем, так, — подвёл итог Чефирский. — Жить можно. Давай, Игорь, посмотрим правде в глаза: твои претензии не обоснованы. Я, например, в таких условиях шесть лет жил…

— А туалет?

— А что туалет?

— Не могу же я ходить в женскую уборную.

— А ты не обращай внимания, — снова хохотнул Паклин, — пристраивайся рядом!

— Не в сортире же пристраиваться, — сказал я, понимая, что разговор ни к чему не приведёт: товарищам дано соответствующее указание…

Гости ушли, а я вернулся на работу.

8

Надо сознаться, что там у меня не очень–то ладилось. Я и в самом деле был пассивен. Нужно было лбом пробивать стены, шустрить, показывать своё рвение (вот, мол, я какой старательный), задавать вопросы дурацкие, изображать из себя пытливого юношу, — а я опасался, что кому–то помешаю. Болезненно застенчивый и чересчур деликатный даже там, где это не нужно было, я излишне скромничал, на передовую не лез. Наставника у меня не было. Вероятно, у коллег сложилось мнение, что Градов занят только своими бытовыми неурядицами, а ко всему остальному равнодушен. Похоже, на меня просто махнули рукой. Я ощущал себя лишним, я был неумехой, неудачником.

Да Господи! порой даже самые близкие не понимают, что ты им нужен так же, как они тебе, и приходится им, самым дорогим и близким — жене, детям, друзьям, родителям, брату или сестре — доказывать что–то, ломать себя, менять свои привычки, отказывать себе в главном, исполнять какие–то вздорные «обязанности перед семьёй и обществом», жить по общепринятым канонам — принятым непонятно кем и неизвестно для чего… А тут — по сути дела, чужие равнодушные люди, «коллеги», они видят в тебе лишь молодого конкурента, который рано или поздно выпихнет их на пенсию… да нет, и даже конкурента в тебе не видят — ты для них пустое место и больше ничего!..

Правда, нашёлся один доктор — Сарычев Владимир Сергеевич. Он был всего на несколько лет старше меня, но в профессии нашей поднаторел уже изрядно. Прекрасно разбирался в теоретических вопросах, был хорошим диагностом и уверенно оперировал. Нас сблизила любовь к музыке «Битлз». Сарычев был таким же меломаном, как и я. Мы обменивались магнитофонными записями и подолгу рассуждали об истоках таланта Маккартни и Леннона. Сарычев уважал Джона Леннона больше, чем Маккартни — за поэтический дар, непредсказуемость, фантазию, безудержное стремление к эпатажу и совершенству. Володя знал английский ничуть не хуже, чем я, и часто цитировал битловские стихи.

— «Ей только семнадцать. Ты понимаешь, что я имею в виду…» Во второй фразе — «you know what I mean» — весь Леннон! Лукавое подмигивание своего парня. Это он придумал, наверняка он! Маккартни так не смог бы. Маккартни написал бы нечто сладенькое, наивное, как–нибудь вот так: «Она была красива и мила, я любил её, она любила меня, йе–йе–йе…» А все эти сюрные названия: «Резиновая душа», «Я морж», «Революция номер девять» и прочее — думаешь, это Маккартни? Сомневаюсь. Или вот ещё что любопытно: у кого какие источники вдохновения. Когда Паша Маккартни сочинял «Yesterday», думал о яичнице! На песню «Getting better» его вдохновила мысль о бананах! Всё это как–то глупо… Обидно знать об этом. А у Леннона!.. «Lucy in the sky with diamonds», «Люси на небесах с алмазами»… Теперь это классика, и все знают, что Леннон подсмотрел название в рисунке своего сына. А ещё меня удивляет то, что это созвучно Чехову: «Милый дядюшка, мы ещё увидим небо в алмазах…» Неужто Леннон читал «Дядю Ваню»?.. Или вот: «Бенефис мистера Кайта». Была старая афиша, Леннон случайно купил её в какой–то букинистической лавке и создал шедевр. А вспомни «Моржа» из «Волшебного путешествия»! Это же фантасмагория, Льюис Кэрролл! Начинается, однако, вполне заурядными звуками полицейской сирены. Вот ещё, прости господи, музыка, подумает кто–то. Что за идиотизм? Зачем это? почему? А просто по улице проехала полицейская машина. Леннон услыхал и придумал песню. Или ещё: «Julia, Julia, oceanchild, calls me… Julia, morning moon, touch me…» Маккартни не способен на такое: «Джулия, дитя океана, утренняя луна, прикоснись ко мне…»! «Джулия, сон песков, тихое облако, притронься ко мне…» — это о матери! Это мог придумать только Леннон!..

А я спорил с ним, приводил в пример баллады о Роки Ракуне и Элеоноре Ригби, которые сочинил Пол Маккартни. Я много говорил о парадоксальном гармоническом строе песен «Вчера» и «Дурак на холме» и чертил «странные» битловские аккорды на рецептурных бланках…

— Лучшие мелодии у них написал Маккартни!

— Это весьма спорно, — возражал мне Сарычев. — Они писали вдвоём.

— Сегодня уже ясно, что они далеко не всегда писали вдвоём. Это стало понятно тогда, когда появились первые сольные альбомы Маккартни, Леннона, Харрисона…

— И всё–таки «A day in the life» они написали вдвоём.

— Ага, напоследок… А потом трудились только порознь. А «Мишель» и «Вчера» мог написать только Маккартни!

— А Леннон сочинил «Норвежский лес» и «Girl»! А ещё «Nowhere Man», «Человек ниоткуда»!.. «Он — по–настоящему негдешний человек, Nowhere Man, сидит на негдешней земле и строит никакие планы для никого…» — «making all his nowhere plans for nobody». Уверен, что Леннон это о себе писал. Он был словно ниоткуда, ничей, человек из Вселенной — и ушёл в никуда, остался только в памяти и в душах человеческих, даже могилы его нет…

— Маккартни, как поэт, совсем не хуже Леннона.

— Всё у Маккартни слишком просто, приземлённо…

— Ничего себе «просто»: «Элеонора Ригби умрёт в церкви и будет похоронена, и никто к ней не придёт…» Nobody came! «…а пастор Маккензи вытрет грязь со своих рук, прежде чем уйти с кладбища. И никто не спасён!» Это, знаешь ли, уже не «йе–йе–йе»…

— Редкое исключение, подтверждающее правило.

Тут мы никогда не приходили к согласию. Но всё равно подружились.

Он взялся обучать меня профессиональным навыкам. Очень скоро я уже успешно делал аборты и зашивал разрывы после родов. Сарычев брал меня на операции, хотя всегда ворчал, что это в последний раз. Я вечно мешал ему в операционной, но он был отходчив, прощал мне всё.

…За месяц до родов я отвёз Иринку к её родителям в Мариуполь. Иного выхода не было. «Старики» жили в просторной квартире. Я решил, что Ирише будет с ними удобнее, хотя понимал, конечно, что женщине лучше рожать там, где работает её муж–гинеколог.

— Донт уорри, — сказал я ей на прощанье. — И, пожалуйста, би кээрфул, будь осторожна, береги себя, вас ведь двое…

— Ты тоже be careful, — улыбнулась она. — Даже представить себе не могу, как ты будешь там один, в общежитии, без элементарных удобств…

— Удобства у нас, как всегда, во дворе. Вернее, на рынке… О себе подумай. У тебя сейчас одна забота… Всего два месяца, а там отпуск. Как–нибудь дотянем.

И ошибся. Дотянуть не удалось. И двух недель не прошло, как мне предложили выметаться из общежития. Бумага была написана от руки, но в нижней части листка красовалась печать на чьей–то невнятной подписи. Через пять дней мне вручили новый документ, уже напечатанный на машинке. Он гласил о том, что Градову И. и Градовой И. надлежит в течение суток покинуть занимаемую ими комнату и сдать ключ коменданту.

Я побежал к директору техникума.

— Не могу я больше защищать вас, — пожаловался он. — Звонки замучили… Кто–то пишет анонимки: в женском общежитии, видите ли, живёт одинокий мужчина. Как, мол, тут с нравственностью? Прислали комиссию, копают, роются в бумагах…

В своём просторном кабинете директор техникума казался маленьким и затурканным. Нервничал, курил одну за другой. Пепел сыпался ему на галстук.

— Завтра дам вам грузовик. Выселяйтесь.

— Куда?

— Вот уж не знаю…Это не мой вопрос.

— А если я всё–таки останусь?

— Придется пригласить милицию.

Он сочувственно глянул на меня.

— Не могу больше, понимаешь? — сказал директор, переходя вдруг на «ты». — Если всё рассказать, ты не поверишь! Столько грязи вокруг… Так что извини.

Он нервно пробежался по кабинету, задев полами пиджака листья папоротника в горшке на подоконнике.

— Пойди, пойди к Чефирскому, потребуй, наконец! Что ещё за хреновина такая? Специалисты им нужны, а жить–то где? В собачьей конуре?