Алексей Петров - Голуби на балконе

• Название: Голуби на балконе
• Автор: Алексей Петров
• Жанр: Великолепные истории

Повесть Алексея Петрова «Голуби на балконе» читать легко, и это несомненное достоинство произведения, опубликованного в интернете. Возможно, этот текст не вызовет огромного потрясения. Если вы начнете его читать, то попадете в мир далеких от нас реалий. Хотя, возможно, не такой уж далекий. Даже мое поколение может вспомнить начало восьмидесятых. Только этот период для нас, пожалуй, более радужный, чем для героев повести Алексея Петрова: детство навсегда остается детством.

Герои повести прощаются со студенческой юностью, сталкиваются с абсолютно «взрослыми проблемами»: поиском жилья, распределением, бюрократией. Возможно, если бы этот текст был написан и опубликован в восьмидесятые, вокруг него бы было много споров, да и — скорее всего — мы бы читали совсем другое произведение, с неизменным для тех лет публицистическим пафосом.

Разумеется, здесь звучат публицистические мотивы, но, на мой взгляд, не это — главное. «Голуби на балконе» — это ностальгическое произведение… Повесть о скитаниях, о бездомности, о том периоде, когда с грустью осознаешь, что юности можно сказать «So long»… В самом начале текста автор описывает голубей, нашедших пристанище на заброшенном балконе: «Она понимала, что этот заброшенный людьми балкон — не самое лучшее место для её птенцов. Но среди хлама, который неизбежно скапливается на любом балконе, птицы чувствовали себя в безопасности. Потемневшие от сырости доски и покоробившийся картон с выцветшей на солнце наклейкой «Холодильник «Наст» надёжно укрывали голубей от нескромных взглядов и берегли от недобрых помыслов»… И все дальнейшие «приключения» героев отсылают читателя к описанию этого балкона, которое еще раз встретится в тексте. Эта параллель — один из самых запоминающихся приемов автора повести, у которой много других достоинств. Интересны также диалоги со второстепенными персонажами: и споры главного героя, врача, со своим коллегой о МакКартни и Ленноне, и беседа с уголовником в поезде. Автор детально описывает быт маленького города, как будто пытаясь поставить диагноз не только людям (обратите внимание на описание внешности персонажей), но и всему укладу жизни того времени… Вряд ли что-то изменилось с тех пор в российской провинции, но у Алексея Петрова не было задачи обличить или разоблачить. Он рассказал о сложной жизни простых людей, о трудном периоде и о самом радостном событии — рождении ребенка…

Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,

Анна Болкисева

---

Такими и застал нас управляющий. Он вошёл в комнату и замер, медленно багровея от негодования. Его нижняя челюсть заёрзала из стороны в сторону, словно пыталась освободиться от непосильного гнёта челюсти верхней. Он напоминал городничего в финальной сцене спектакля «Ревизор». Вслед за управляющим вошла и комендантша.

— Я вас слушаю, — с достоинством произнёс Сарычев, поудобнее усаживаясь на стуле.

— Это мы хотим послушать вас! — взвилась комендантша.

Владимир Сергеевич поморщился.

— Что–то зубы нынче разболелись… Должно, к дождю…

Кажется, это была цитата из Чехова.

— Что вам угодно, товарищи?

— Мы собираемся вас выселить.

— Вот новости. Почему же?

— Вам эта комната не нужна.

— Как раз сейчас она нужна мне больше, чем когда–либо.

— Вы здесь не живёте. Вас невозможно застать дома.

— Я работаю восемь дней в неделю и иногда ночую у родителей.

Ага, «восемь дней в неделю»… Пошли битловские примочки. Жаль, эти придурки не оценили.

— После работы люди приходят домой… — заметил управляющий.

— Знаете ли вы, что такое ночное дежурство?

— А по выходным?

— Суточное дежурство!

— Сегодня суббота. Где же вы были?

— Посмотрите на мои руки: они испачканы кровью! Меня вытянули из операционной. Вы мешаете мне работать.

Сарычев торжественно предъявил гостям бурые пятна крови у локтей. Управляющий брезгливо отшатнулся.

— Вы захламили балкон! — снова пошла в атаку комендантша.

— Тут мне трудно возразить вам. Никак руки не доходят. До маток доходят, а до балкона — увы… Претензий к вам не имею.

— Вас вообще нужно оштрафовать!

— Пожалуйста! — Володя широким жестом достал из кармана запечатанную пачку трехрублёвок. — Сколько: десять? двадцать? тридцать? Сколько?

Управляющий поскучнел. Он явно ждал, что Сарычев откажется уплатить штраф.

— Развели здесь, блин, бордель, — пробормотала комендантша.

— Минуточку! — обрадовался Володька. — Давайте условимся о терминах. Что такое бордель?

— Ладно, не цепляйтесь к словам, — отмахнулся управляющий.

— Нет, давайте всё же разберёмся. Что такое бордель? Вы вот, похоже, не знаете, а я знаю, потому что я врач и часто лечу всяких там, к примеру, женщин…

Он с удовольствием оглядел комендантшу с ног до головы, и та вдруг покраснела.

— Сами не живут, а квартирантов селют, — поспешила сменить тему пострадавшая.

— Он ещё не жил здесь ни одного дня! — возразил Володька и кивнул в мою сторону.

— Ладно, мне некогда тут с вами… — заторопился управляющий. — Придёте ко мне в кабинет, и мы…

— Секундочку! — остановил его Сарычев. — Это всё не так–то просто. Я вынужден уехать в долгосрочную командировку в Пензу.

— Ну и на здоровье.

— Подчёркиваю: я не на пикник собрался с девочками из медучилища и не к бабушке в Тютюши. Меня направляет областное руководство с очень важным поручением.

— Нет у нас времени дискутировать тут с вами, — сказал управляющий и поспешил вслед за удирающей комендантшей в коридор.

Но Володька настиг их там, и они препирались ещё минут пять.

Сарычев никогда не чурался общественной работы и умел говорить.

— Значит так, Игоряныч, — сказал он, вернувшись в комнату. — Живи и не дёргайся. Это была психическая атака. Видно, кому–то очень понадобилась моя комната… Одно прошу: баб сюда поменьше води. Имей в виду: я всё–таки член партии. Доброжелатели всегда найдутся. Скажут потом, что коммунист Сарычев у себя в коммуналке прёт молодых тёлок…

Он попрощался и уехал на работу, а я, измочаленный и опустошённый, прилёг на раскладушку и закрыл глаза.

На балконе ворковали и шуршали крыльями голуби. Птенцы пищали совсем как мыши.

10

Разбудил меня низкий женский голос. Он прозвучал где–то совсем рядом. Сначала мне даже показалось, что у меня гости. Я поднял голову, оглянулся на голос — туда, где в немытом стекле балконной двери разливалась серая муть раннего апрельского вечера.

Никого, кроме меня, в комнате не было. Просто соседка из двадцать шестой вышла на балкон, чтобы поболтать с приятельницей с верхнего этажа. Судя по всему, они часто так делали. Балкон — о чудо советской архитектуры! — принадлежал сразу двум комнатам и был перегорожен фанерным щитом. На каждую половину приходилась своя дверь.

— Батюшки! не узнаю! — фальшиво восхищалась соседка. — Куда делись доски? Хозяин, кажется, забыл запереть балконную дверь…

«Придётся высунуться, чтобы не вводить любопытную бабу в искушение заглянуть ко мне в комнату», — вздохнул я и нехотя поднялся.

— Добрый вечер! — кивнул ей, почти не повернувшись в её сторону. Свесился с балкона, посмотрел вниз, на пыльные крыши гаражей во дворе.

— Ах! я вас, кажется, разбудила, — притворно огорчилась она.

— Ничего, пора вставать.

— Ой, да тут целое голубиное семейство! — удивилась женщина.

— Да, шумные птицы, — согласился я. — Вроде мешают, а прогнать жалко…

Мамаша голубят сидела, нахохлившись, на оконном карнизе и настороженно, одним глазом, поглядывала на нас.

— Вот и будут теперь срать тут, — сердито сказала соседка. — А я, между прочим, чистое бельё вывешиваю.

— Что поделаешь…

Я ушёл в комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Вот ещё страсти пердячие. «Бельё»…

Мне было одиноко и грустно. Первый вечер в чужом доме. Nobody came. Тишина… и только птенцы пищат на балконе…

…Дня через два, вернувшись с работы, я не нашёл гнезда. На соседской половине балкона его не было тоже. Голубка суетливо бегала по карнизу, и оттуда доносилось тревожное утробное ворчание.

«Неужели выбросили птенцов, — ужаснулся я. — Ах, сволочи!»

Вечер начался с неприятности. Мне подумалось, что это тайный знак, дурная примета, хотя в приметы я, в конечном счёте, не верил.

Во дворе, у молочного магазина, меня ни с того ни с сего обматюгал рыхлый толстопузый грузчик с явными признаками катаракты правого глаза. Это был измученный алкоголем и другими излишествами гипертоник: багровая рожа, вздувшиеся вены на висках, обвислые, как у мопса, щёки. Я не ответил ему, потому что обругал он меня без всякой причины. Видно было, что ему очень плохо. Развалина, рухлядь.

В хлебном я повздорил с продавщицей, когда она попыталась всучить мне грязную чёрствую буханку…

Я забыл о голубятах.

На улице было слякотно и зябко, но хмельной весенний дух уже явственно ощущался в каждом дуновении вечернего ветерка. Люди спешили по своим домам. В окнах горел свет. Там, за чужими окнами, было тепло и уютно. Там готовили ужин и бубнил телевизор.

О птицах я не вспомнил и дома. Вымыл посуду, вытер пыль с подоконника, просмотрел газеты…

Но вдруг странный звук заставил меня вздрогнуть и прислушаться. Казалось, на балконе кто–то тихо плачет… Плачет и старается скрыть своё горе от всех, приглушить подушкой, спрятать подальше от чужих ушей. Там, за балконной дверью, рыдали тайком, безутешно и страшно…

«Да нет же! — очнулся я. — Это просто голуби воркуют. Это только голуби… Куда же делись птенцы?»

Я больше не мог оставаться дома. Этот гнусный городишко, зловонный пунктик на карте страны под названием Щукин уже изрядно мне надоел, но я чувствовал, что дома просто–напросто сойду с ума. Я выбежал на улицу. Ноги вязли в глубокой жиже талого снега и грязи. Автобусов, как назло, не было, а меня тянуло в центр, к людям.

«Придётся на такси, — подумал я, быстро пересчитывая наличность в карманах. — Неприятно, конечно: сейчас непременно начнут кривляться, намекать о дополнительном вознаграждении…»

Свободных тачек не было тоже. Такси проезжали мимо. Водители не обращали внимания на мои отчаянные жесты. Я чувствовал, что уже основательно продрог.

«Взять частника. Дам трояк — довезут».

Но и частники не хотели останавливаться.

Я с неприязнью думал о тех, кто уже добрался до дому, влез в тапочки и уткнулся в газету, с интересом принюхиваясь к запахам из кухни. Я завидовал этим людям. У них был дом, семья, их ждал завтрашний день.

Теперь я бросался к каждой легковушке, размахивал руками, кричал, гримасничал — всё без толку.

«Пять, пять отдам! Только бы побыстрее!»

Я удивлялся недогадливости водителей. Вот же она, пятёрка, лёгкая, халявная, берите просто так, никаких ведь усилий не нужно, только помогите мне, помогите, помогите…

Тут у обочины затормозил «Москвич». Я почти упал на боковое окошко и заглянул внутрь салона. За рулём сидела женщина лет тридцати. В общем–то, ничего удивительного в этом не было, но я отчего–то растерялся и замер, понимая, тем не менее, что глупо вот так, по–бандитски, останавливать автомобиль, а потом, ухватившись за ручку дверцы, молчать и таращиться на водителя.