Брайан Глэнвилл - Олимпиец

• Название: Олимпиец
• Автор: Брайан Глэнвилл
• Жанр: Спорт

— Ты сложен как милевик. У тебя для мили идеальные данные: икры длинные, бёдра и руки худые, мускулистые, сам поджарый, плечи широкие. Бегун на милю — аристократ среди бегунов. Он как выхоленная скаковая лошадь, только о двух ногах. Посмотри на меня: я стайер от природы, жилистый, мускулистый, натренированный до последнего хрящика. Мы в беге — пехота. А твои четырехсотники, восьмисотники — кавалерия. А спринтеры — боевики, ударные части.

---

Напыщенный босс британской лёгкой атлетики Рон Вейн сказал: «Мы официальная группа, а Ди никак не связан с нашей ассоциацией».

По последним сведениям, Ди ожидают с минуты на минуту. «Насколько я знаю Сэма, он пройдёт по водам Атлантики, яко посуху», — пошутил мой английский коллега».

— Вы сейчас много говорили о боли, Сэм. Вы мазохист?

— Мазохист наслаждается болью, а я нет.

— Тогда, может быть, вы садист?

— Садист наслаждается, причиняя боль, а я нет. Я верю, что боль можно использовать, её можно покорить…

— Айк, а вы наслаждаетесь болью?

— Конечно, нет.

— Но считаете, что её можно использовать?

— Считаю, что да, тут Сэм прав.

— Скажите, как вы используете боль завтра, в «Медисон Сквер Гардене»?

— Ну, это зависит то того, как пойдёт забег.

— В смысле, если забег окажется трудным, вы её используете, а если лёгким, то нет?

— Да, вроде того.

— Вы хотите сказать, что когда есть боль, вы лучше бежите?

— Не надо искажать мои мысли. Бегун растёт с каждым новым преодолением боли, — и как бегун, и как человек… Если он преодолеет болевой барьер добьётся успеха, он неизбежно улучшит свои достижения.

— А завтра это понадобится, Сэм?

— Не имею представления.

— Можете ли вы нам пояснить, что такое болевой барьер?

— Увидеть его нельзя — это не колючая проволока. И не барьер, через который прыгают в барьерном беге.

— Что же это?

— Болевой барьер — физический предел, который, как считает спортсмен, ему не преодолеть.

— А на самом деле?

— Это возможно, если ты готов смириться с болью, которая при этом возникает.

— Выходит, по сути барьер не физический, а психологический?

— То и другое.

Мне всё понравилось в этой поездке, кроме самого забега. И ссор, конечно, но к ним я уже привык. Стоит только выйти из номера, начинаются споры. Между нами и начальством; то из–за денег; то из–за номеров — руководители забрали себе все лучшие комнаты. Спорили о Джеке Брейди (он с нами не приехал) или о Сэме. Неприятности начались ещё до отъезда, из–за Джека, — опять собрались писать петицию, но на сей раз решили, что нет времени собрать достаточно подписей. Хэри Прайс, входивший в команду, страшно возмущался: для Рона Вейна и вице–президента Теда Арнольда это просто увеселительная прогулка, а тренера оставили дома.

Всё это, конечно, дошло до Рона Вейна, и он очень, очень расстроился. В ночь перед вылетом в Нью — Йорк, когда Джек пришёл пожелать нам удачи, Рон Вейн даже не стал с ним разговаривать. Потом, когда Джек ушёл, он стал долго доказывать, почему ему так важно быть в Нью — Йорке, — чтобы всё организовать для нас, быть на пресс–конференциях, повидаться с нужными людьми. Он сказал: «Уверяю вас, в этой поездке я теряю время и деньги. Я бы предпочёл остаться дома и заниматься своими делами». Мы ничего не ответили.

Я знал, что в самолёте Вейн будет вправлять мне мозги, и правда, едва Хэри поднялся с кресла, Вейн тут же подсел ко мне, но я сделал вид, что сплю. «Айк!» Я не ответил. Тогда он сказал: «Спишь ты или нет, Айк, но я хочу дать тебе совет. Не позволяй, чтобы тобой командовали. Молодому спортсмену нравится, когда за него всё решает тренер. Но потом он жалеет об этом. У тебя большие возможности, но ты ещё в начале пути. На моих глазах рушились карьеры. Я в лёгкой атлетике сорок лет, и вот что я тебе скажу: быть тренером куда легче, чем администратором. Много легче. Администратор принимает на себя все удары. Он обязан смотреть на вещи шире. Иногда ему приходится принимать непопулярные решения; бессовестный тренер может на этом сыграть. Мера ответственности у тренера совсем другая. Я хочу задать тебе вопрос: что бы случилось, если бы каждый спортсмен брал за границу собственного тренера? Возник бы хаос, верно? Попытайся понять и другую точку зрения, Айк. Вот и всё».

Расходы Сэма оплатил Стен Линг. Они приехали вместе — Стен, Сэм, жена Стена и несколько его друзей. Рано утром вся наша четвёрка разминалась в Сентрал — Парке, и вдруг словно из–под земли вырос Сэм. Стояла прекрасная погода, очень холодная, но тихая. Кругом никого, куда ни глянь — огромные небоскрёбы, вздымаются в небо, будто ракеты. Парк был совсем не похож на Хампстед — Хит — много травы, но мало деревьев; вместо них маленькие холмики, повсюду серые камни и множество прирученных белок, так и прыгали под ногами.

После полудня мы тренировались в «Мэдисон Сквер Гардене», и когда пришёл Сэм, разразился скандал. Рон Вейн накинулся на него: «Вы не имеете права здесь находиться! Вы не закреплены за группой!»

Сэм сказал: «Я закреплён за своим бегуном». Я думал, старина Рон лопнет от злости; его лицо ищейки побагровело, он кричал: «Вам нужна только реклама! Я знаю, какие вы тут распространяете слухи! Уходите, не то я велю вывести вас отсюда!» Но Сэм совершенно спокойно ответил: «Что ж, очень жаль, мистер Вейн, что вы так к этому относитесь, я ведь приехал сюда с одной целью: помочь Айку и всей команде». А Рон на это: «Вы приехали, чтобы баламутить!» — и дальше в том же духе. Сэм стоял и смотрел на него, поднял брови и положив руки на бёдра, словно говорил: дайте знать, когда вы кончите. А когда Рон замолк, он сказал: «Разрешите мне спросить самого Айка — хочет ли он, чтобы я остался и помог?»

«Вы прекрасно знаете, что он скажет! — ответил Рон. — Мальчик слишком молод и не может знать, что для него хорошо. Говорю вам, убирайтесь, и немедленно!» Сэм посмотрел на меня с тем же выражением лица, и я сказал: «Честно говоря, мистер Вейн, если Сэм уйдёт, едва ли я смогу хорошо выступить». Тогда он повернулся ко мне и закричал: «Ты меня шантажируешь?!» А Сэм заметил: «Конечно, нет. Ведь он не сказал, что не будет выступать. Он просто не уверен, что сумеет выступить хорошо. Может, вы способны в какой–то степени контролировать тело спортсмена, но даже вы, мистер Вейн, не властны над его чувствами».

Тогда Рон помчался к вице–президенту Теду Арнольду, который держался, как обычно, в тени, и оба удалились, переговариваясь, причём Рон то и дело оборачивался и свирепо смотрел на нас. Признаюсь, меня трясло, но Сэм сказал, чтобы я не тревожился, Вейн никуда не денется. «Он больше не возьмёт меня в сборную». А Сэм заметил: «Если он перестанет брать в команду всех, с кем ссорится, у него вообще не будет команды. Я уже говорил тебе: если показываешь хорошие результаты, если выигрываешь забеги, они ничего тебе не сделают, так и надо с ними бороться». Это меня слегка успокоило, всё–таки первый раз в Нью — Йорке, всё чужое, никогда раньше не бегал в закрытом помещении, да ещё и эта канитель…

Дорожка в закрытом помещении тоже не давала мне покоя: во–первых, двенадцать кругов на милю, потом эти борта и крутой спуск с одной стороны. Не знаю, что бы я делал без Сэма. Он мне рассказал, как строить бег, что может случиться на поворотах…

Всего нас бежало шестеро. Один из них Гэтц — это меня даже ободрило, — ещё трое янки — Витали, Бейкер и Спенс и австралиец Джил. Все они пробегали милю быстрее четырёх минут, но самое главное — они часто бегали в закрытых помещениях, которых было много в Штатах и мало в Англии. Трое показывали лучшее время, чем я, но Сэм сказал, что волноваться нечего, то было в Калифорнии, там помогают сами условия, и если сравнивать с Уайт — Сити, можно им смело набросить пару секунд. Перед забегом Сэм всегда успокоит.

«Мэдисон Сквер Гарден» произвёл на меня гнетущее впечатление — темно, холодно, тихо, вокруг тысячи пустых мест — до самой крыши. А когда здесь полный зал народу… Мне становилось совсем не по себе…

Забег оказался сущим кошмаром, ещё хуже, чем в Лейпциге. Там толпа хоть и освистывала, но издалека, а здесь она просто нависала над тобой, да и язык я понимал, все насмешливые выкрики. Но одно было лучше, чем в Лейпциге, — здесь был Сэм, боюсь, без него я бы пропал. Он стоял у края дорожки, напротив старта, на обычном месте, а когда я его не видел, слышал его громкие выкрики, он меня подбадривал, но время по кругам не давал — их же двенадцать, — хотя, вообще–то, когда знаешь время, то лучше представляешь, как бежишь.

На двенадцатом круге я оказался последним, сразу после Джила — австралийца. Услышал крик Сэма: «Пошёл, пошёл!» Бог знает, откуда взялись силы — наверное, среагировал автоматически, как всегда в лесопарке… Я обогнал Джила, потом Бейкера; толпа ревела, а я думал: «Сейчас вы у меня попляшете!» На последнем повороте я обогнал ещё одного и пришёл третьим. Думал, сейчас умру. Меня шатало, но тут подскочил Сэм и сказал: «Ладно, ладно, зато финишировал отлично». Время я показал паршивое — 4.04, самому себе был противен, но Сэм сказал, что под конец я чего–то добился, а это лучше, чем хорошо начать и плохо кончить.

Рон Вейн ко мне даже не подошёл; вообще не сказал ни слова, пока мы не сели в самолёт. Там он заявил, что, мол, надеется, я извлёк для себя урок. Хотелось ответить: да, теперь я знаю, что ты за тип… Но я ничего не ответил.