Брайан Глэнвилл - Олимпиец

• Название: Олимпиец
• Автор: Брайан Глэнвилл
• Жанр: Спорт

— Ты сложен как милевик. У тебя для мили идеальные данные: икры длинные, бёдра и руки худые, мускулистые, сам поджарый, плечи широкие. Бегун на милю — аристократ среди бегунов. Он как выхоленная скаковая лошадь, только о двух ногах. Посмотри на меня: я стайер от природы, жилистый, мускулистый, натренированный до последнего хрящика. Мы в беге — пехота. А твои четырехсотники, восьмисотники — кавалерия. А спринтеры — боевики, ударные части.

---

Рон Вейн ко мне даже не подошёл; вообще не сказал ни слова, пока мы не сели в самолёт. Там он заявил, что, мол, надеется, я извлёк для себя урок. Хотелось ответить: да, теперь я знаю, что ты за тип… Но я ничего не ответил.

Но парни из команды подошли, посочувствовали. Даже Тед Арнольд, который сам был, наверное сто лет назад, неплохим бегуном, тоже нашёл пару тёплых слов: «Да, они тебе задали перцу», — как бы полушутя. Потом накинулись репортёры. Куда там английским, эти меня просто забомбили! Слава богу, рядом был Сэм, на некоторые вопросы отвечал он.

Вечером мы все поехали в Гринвич–вилледж, там были Стен Линг с женой и Эл Витали — он родом из Нью — Йорка и всё там знал. Были и другие наши парни, и Сэм. Под конец мы зашли в джаз–клуб, там один негр потрясающе играл на пианино. Когда он отдыхал, на сцену выходила небольшая группа музыкантов, и люди танцевали, каждый сам по себе. Этот танец был ещё до твиста. Потом Сэм сказал Мэри, жене Стена Линга: «Давай покажем им». Они спустились, и Сэм стал танцевать, подражая другим, так же держа голову, с тем же пустым взглядом, в своих синих джинсах и свитере. Плясал он до упаду и даже заставил их смеяться. Скоро Сэм уже танцевал один, а они стояли вокруг и хлопали в ладоши. Когда музыка смолкла, он сделал посреди площадки кульбит.

Потом я танцевал с Мэри, обычный танец; она изрядно подпила и всем телом прильнула ко мне, а Стен — я это точно знал — смотрит на нас из–за стола. Она спросила: «Почему бы вам не заходить к нам почаще?» Я хотел отодвинуться, пообещал, что приду, но она меня крепко прижала к себе, и деться было некуда. «Точно?» — спросила она, а я ответил: «Да, конечно, с удовольствием». И я не врал, потому что она была потрясной куклой, но я до смерти боялся, чем это может кончиться.

А за столом разглагольствовал Сэм — в Америке, мол, так, а в Англии этак, все смотрели ему в рот. Молодец, нигде не пропадёт.

Если бы меня попросили охарактеризовать мир лёгкой атлетики одним словом, я бы, наверное, выбрал слово «ненависть». Говорю так, глядя назад из сегодняшнего дня. Постоянная война между начальством и спортсменами, а тренеры посредине, как молниеотводы или агенты–провокаторы. Помню, как Рон Вейн, любитель произносить напыщенные речи, однажды сказал: «Мир лёгкой атлетики — это одна большая семья». А я подумал: «Да, точно, одна большая, несчастная семья, в которой родители всё время цапаются с детьми». Ведь спортсмены — это избалованные, вечно спорящие дети, а начальство напоминает родителей викторианской эпохи. Так оно было, скорее всего, так и будет. Обе группы застыли на своих позициях.

Я не хочу сказать, что спортсмены всегда ведут себя по–детски, а начальство — всегда по–взрослому. Совсем наоборот. Ведь дети иногда бывают правы, а взрослые нет, родители иногда совершают детские поступки, а дети оказываются развитыми не по годам, но роли не меняются. Ты начинаешь с лучшими намерениями, защищаешь правое дело, а кончаешь мелочностью и мстительностью, свойственной начальству, ибо оно постоянно снижает тебя до своего уровня. Даже когда в пятидесятых годах легкоатлеты основали свой Международный клуб, положение, по сути, не улучшилось. Правда, они создали группу, чтобы давить на начальство, и порой добивались большей самостоятельности, но вся система была авторитарной, недемократичной. Всегда оставалось противостояние между младшими и старшими, причём последние не допускали молодых ни в какие комитеты. Как в старой французской поговорке: «если бы молодость знала, если бы старость могла». Отсюда, надо полагать, и зависть, страшные отношения между спортсменами и начальством из–за его параноидального стремления всем управлять.

Я это испытал на себе — поздравления превращались в угрюмую констатацию, пока не стало ясно, что они желают тебе поражения. Со стороны ещё виднее — так было с Айком Лоу. Конечно, его случай особый, потому что с ним Сэм Ди — непримиримый тренер, которому даже ничего не платят, и, следовательно, не могут его преследовать.

Но в каком–то смысле Сэм был Мефистофелем, а они — всего лишь свора брюзжащих старцев. Дело осложнялось ещё и тем, что к Сэму возникало тёплое чувство, а к ним, в лучшем случае, просто жалость. Сэм давал много больше, чем они, но и требовал он тоже много больше: он хотел, чтобы спортсмены были ему преданы телом и душой, а те ждали лишь почтительности; они хотели благодарности. Ведь сколько комитетов они создавали, сколько телефонов обзванивали, сколько бумаг заполняли! Они хотели, чтобы их ценили, в них нуждались. Смешно, но, прояви они больше ума, они бы легко с нами справлялись, ведь спортсмены — самые эгоцентричные люди на свете, и только постоянная грубость начальства толкала их к сплочению. «Если бы старость могла!» Но она ничему не научилась.

До сих пор помню выражение лица Рона Вейна в Кардиффе, где Айк победил на Играх Британского Содружества. Я сидел рядом и наблюдал за его поведением во время забега Айка: он был в восторге, когда Айк оставался позади, всё больше волновался, когда тот пошёл последний круг, и встретил финиш расстроенным, словно верил, что бог внемлет его желанию и Айк проиграет.

В Кардиффе я первый раз поссорился с Сэмом, но даже тогда я знал, что он прав.

Сэм почти весь день находился в спортивном городке, если не был на стадионе, только на ночь уходил в какую–то гостиницу. В английской команде было трое его учеников: я, Том Берджесс и бегун на четверть мили Джерри Сэндс, небольшой паренёк с северо–востока, его речь я с трудом понимал. Ещё там был бегун на полмили, Фредди Моррис. Сэм его тренировал три месяца, он тогда не входил в сборную. Потом в сборную его взяли, он выиграл несколько забегов и отказался то Сэма, сказал, что всему его научил Джек Брейди; стоило упомянуть Фредди, Сэм заводился с пол–оборота, рассказывал, как Фредди предал его, лишь бы оказаться у Брейди, как он ничего не умел, когда приехал в Лондон, как Сэм тренировал его бесплатно и вот что получил в награду.

Я боялся их неизбежной встречи в городке, но когда они столкнулись лицом к лицу в ресторане, Сэм лишь сказал: «Желаю тебе удачи, успеха. Я не нуждаюсь в признании. Твой успех и есть моё признание».

Алан был там и сказал мне потом, что его это не удивило, он и не сомневался, что Сэм именно так и думает. Но я прекрасно знал, что творится у него в душе.

Питер Макалистер выступал за Шотландию, а вторым в команде Англии был Дон Мейтленд из Суссекса, коренастый блондин–весельчак; довольно неплохой бегун, он любил поразвлечься, и я отчасти попал под его влияние. Он только и говорил о пташках в ресторане и клубе. Когда мы питались в ресторане, он то и дело озирался и, если видел двух хорошеньких пташек без кавалеров, сразу шёл к ним. Девочек собралось много, из всех стран Содружества, не только легкоатлетки, но и пловчихи, гимнастки и другие из Австралии, Канады, Новой Зеландии, а некоторые цветные пташки были просто прелесть.

Когда в ресторане был Сэм, я особенно не рыпался, но без него держался свободно. Конечно, я хотел выиграть свою милю, для меня это было важно, но я столько «постился», что чувствовал себя голодающим, перед которым поставили гору еды. Но я сказал себе: потерплю до финала. Тренировался я много — иначе и не могло быть в присутствии Сэма — и решил, что можно, по крайней мере, просто потанцевать.

Но вышло так, что стали водиться с канадскими пловчихами, собираться у них. Я, конечно, ничего не пил, разве изредка стакан пива, но мне понравилась одна кудрявая стройная блондиночка, и я ей тоже.

Как–то вечером я предложил ей прогуляться — знал, что в нашем номере никого нет. Она согласилась, мы пошли к нам, тут всё и произошло. Помню, у меня буквально кровь стыла в жилах, когда кто–то проходил мимо двери, а она говорила: «Если на дорожке ты так же силён, как в постели, будешь на высоте».

На следующий день я завтракал вместе с Сэмом, и тут она прошла мимо и сказала: «Привет, Айк. Как дела?» Куда мне было деваться? Не прогонишь ведь её, а Сэм был очень мил и отпустил ей кучу комплиментов, как всякой хорошенькой девочке, но обо всём догадался. Тут я первый раз разозлился на Сэма — в детстве я так злился на отца, когда тот меня застукивал на какой–нибудь шкоде, и мне становилось неловко. Потом не тренировке я застыдился — ведь он был прав, я предавал его.

Так я все игры и метался между ними. Иногда хотелось спрятаться от обоих, я даже в ресторан боялся сунуться, когда думал, что они там.

Как–то после разминки на дорожке он меня спросил: «Скажи правду, Айк, ты спишь с ней?» Я ответил: «Не совсем так». Но он добавил: «Не изворачивайся, я всё вижу. Даже если бы я никогда не видел вас вместе, как вы переглядываетесь, я бы всё понял по твоему бегу. Посмотри на себя, последи за дыханием. Ты просто дурень, Айк. Я не могу остановить тебя, могу лишь дать совет: либо одно, либо другое. Либо развлекаешься с девочками, либо побеждаешь в соревнованиях. Выбирай сам. А так ты просто тратишь время — своё и моё».