Брайан Глэнвилл - Олимпиец

• Название: Олимпиец
• Автор: Брайан Глэнвилл
• Жанр: Спорт

— Ты сложен как милевик. У тебя для мили идеальные данные: икры длинные, бёдра и руки худые, мускулистые, сам поджарый, плечи широкие. Бегун на милю — аристократ среди бегунов. Он как выхоленная скаковая лошадь, только о двух ногах. Посмотри на меня: я стайер от природы, жилистый, мускулистый, натренированный до последнего хрящика. Мы в беге — пехота. А твои четырехсотники, восьмисотники — кавалерия. А спринтеры — боевики, ударные части.

---

А стадион меня просто подавлял. Побывав там три–четыре раза, я стал обходить его стороной, появлялся там только для выступления. Я шёл на тренировочную дорожку или оставался в деревне, хотя иногда это было скучно, даже действовало на нервы, но, по крайней мере, не было этого гвалта, напряжения — ведь туда каждый день набивалось 80–90 тысяч человек, причём итальянцы подбадривали итальянских бегунов, а немцы — немецких. Пожалуй, самыми назойливыми были немцы. У них всё было организовано, сидели они все вместе на одной трибуне. Они то и дело что–то скандировали: «Хой–хой–хой! Хой–хой–хой! Ра–ра! Ра–ра–ра!» Снова и снова, пока ты не начинал сходить с ума.

А ещё на демонстрационном табло — огромном, чёрном, электронном — всё время вспыхивали электролампы, одна за другой, очень быстро, перечисляя имена и показанное время. Вот бы увидеть на нём своё имя, но только первым! А какое против него будет время? Сменяли друг друга фамилии японцев, русских, итальянцев и иногда мне казалось, что моё так никогда и не появится…

Но вне стадиона я почти всегда верил — смогу победить любого из них. В общем–то, всех их я уже побеждал, уступил только троим, причём у двух из них я выиграл потом. Больше меня беспокоили другие, с которыми я не соревновался никогда: американец Джим Драйвер, побивший мировой рекорд на предолимпийских отборочных соревнованиях в США, и венгр Будаи.

Как обладатель мирового рекорда, Драйвер считался фаворитом. Но Сэм говорил, что когда ты не фаворит, тут есть свои преимущества — ты не чувствуешь такого давления, да и сам рекорд мог быть просто делом случая. Ещё Сэм говорил, что одно дело рекорды, а другое — соревнования, тут у меня куда больше опыта, чем у Драйвера. Но всё–таки он установил рекорд, а мне такое ещё не удавалось.

Мы не были знакомы с Драйвером, но уже знали друг друга в лицо — встречались на тренировочной дорожке. Смотреть было особенно не на что — маленький, щуплый светловолосый парнишка в очках без оправы, но по его взгляду я чувствовал, что он полон решимости.

Из того, что я о нём слышал, Драйвер в чём–то походил на меня: после старта он держался в тени, потом делал мощный финишный рывок. Ещё не прошло года, как он вместо 880 ярдов стал бегать милю. Будаи действовал иначе. Он сразу выходил вперёд и старался не упускать лидерства до финиша. Он обладал фантастической выносливостью, но в одном темпе — ускоряться он не мог и потому старался быстрее вымотать противника.

Были там и другие бегуны: знакомый мне Гэтц, потом Манфред из ГДР, который обошёл меня в Лейпциге, австралиец Джефф Бэрк, у которого я с трудом выиграл в Кардиффе; в Лос — Анджелесе мы показали одинаковое время, но победу присудили ему. Тогда, в середине зимы, я не очень хорошо бежал, но сейчас, здесь, я верил, что сумею его обойти. Хотя, конечно, на Олимпиаде никогда не знаешь, кто победит; может, ты о нём и слыхом не слыхивал; так уже бывало и будет ещё, но едва ли в беге не милю, вернее, на 1500 метров.

Было ещё одно неудобство — ведь приходилось участвовать в трёх забегах: предварительном, полуфинале и финале, всё это меньше чем за неделю. Наверное, лучше в каждом забеге бежать на победу. С другой стороны, при этой тактике можно к финалу истощить свои силы — всё–таки жара.

Всё это мы, конечно, обсуждали с Сэмом. Он считал, что надо подождать жребия, увидеть, кто попадёт со мной в предварительный забег. Если там окажутся Драйвер, Будаи, ещё кто–то из новых, не следует слишком много им показывать. Сэм сказал: «Посмотрим. Не беспокойся. Беспокоиться за тебя буду я. Твоё дело — бегать». Но как же не беспокоиться? О чём ещё тут можно думать? Тем более что нет спасу от репортёров — английских, американских и тех, у кого с английским туго; с записной книжкой, с микрофоном, они накидываются на тебя во время еды, врываются в номер. Вы верите в победу, Айк? Кто ваш тренер? Каковы, по–вашему, шансы немецких бегунов? Вы впервые на Олимпийских играх? Чем вы занимаетесь дома, Айк? Сколько вам лет? Какого вы роста? От их вопросов можно было чокнуться.

А тут ещё обычные свары Сэма с руководством. Джек Брейди как–то примирился с тем, что Сэм меня опекает. Он давал мне только общие инструкции перед забегом, просто по обязанности. Но с Роном Вейном и остальными всё было иначе. Они по–прежнему гоняли Сэма, даже не пускали его в Олимпийскую деревню. Ему не выдали официального пропуска. Рон Вейн сказал: «Вам тут нечего делать, у вас нет официального статуса». А Сэм ответил: «Два моих бегуна входят в сборную». Но Рон ничего не хотел слышать: «Если я вас увижу в деревне, сдам вас охране». Повернулся и ушёл.

Но загнать Сэма в угол не так–то просто. В тот же день он вернулся в деревню — с пропуском комментатора канадского телевидения, и тут уже Рон ничего не мог поделать. Сэм подошёл к нему и сказал: «Доброе утро, мистер Вейн, не согласитесь ли дать мне интервью для телевидения?» Но Рон не понял шутки, насчёт этого он всегда был слаб. Он только посмотрел на Сэма, повернулся к нему спиной и ушёл.

Наша команда стартовала плохо. Хотя лёгкая атлетика — дело индивидуальное (кроме эстафеты), на всех это повлияло отрицательно. Если команда стартует хорошо, у всех настроение бодрое, а если плохо, начинаешь думать — вдруг и у меня сорвётся… Одним из тех, кому не повезло, оказался Том. Едва ли он надеялся на очень хороший результат в забеге на 10 000 метров, но на первом же повороте с кем–то сильно столкнулся и пришёл восемнадцатым.

Сэм утешал его, как мог, — бежал он неплохо, просто не судьба, но пользы то этих слов не было. Когда пришло время моего предварительного забега, у меня тряслись поджилки — вдруг не пройду в полуфинал, хотя жеребьёвка сложилась удачно. Бежали мы с утра, зрителей было мало, до старта мне было не по себе. Но когда прозвучал выстрел, я обо всём забыл, просто бежал, ни о чём не думая. На финише обогнал Манфреда примерно на ярд и пришёл первым, показал неплохое время — 3.39,2.

Самое приятное было увидеть своё имя на демонстрационном табло. Жёлтые огоньки замелькали и написали: Лоу. Вот она, моя фамилия! Если она появилась наверху однажды, что ей мешает занять первую строчку ещё раз?

Когда Айк победил в предварительном забеге, я думал, что и финал будет за ним. Я и сейчас считаю, что он победил бы, если бы не такое невезенье. Он бежал великолепно, уверенно. Я сидел в нижнем ряду трибуны, между Сэмом и Томом. С гордостью на лице Сэм кричал: «Посмотрите на него, только посмотрите!»

Когда же Айк порвал финишную ленточку, Сэм завопил: «Молодец, Айк!! Здорово бежал, мой мальчик!» Айк оглянулся, увидел Сэма и улыбнулся ему, как отцу.

«…Надеждам Британии был нанесён тяжёлый удар, когда чудо–бегун на милю Айк Лоу, бежавший среди лидеров в полуфинале на 1500 метров, внезапно споткнулся и, хромая, сошёл с дистанции — разрыв мышцы бедра.

По–моему, для Великобритании это горчайшее разочарование; не только я, но и ведущие тренеры Европы и Америки считали, что Айк Лоу, бегун на милю, имел все шансы на золотую медаль.

«Всё произошло за секунду, — говорил мне Айк позднее. — Только что нёсся, как метеор, и вдруг — нестерпимая боль».

Тренер Айка, неугомонный Сэм Ди, яростно отрицал обвинения в свой адрес в том смысле, будто бы он перегрузил тренировкой двадцатидвухлетнего Лоу. «Это чистое враньё, — огрызнулся пятидесятисемилетний тренер, — Айк был в отличной форме. Тренировался не больше обычного».

Удивительно, что бегуны Сэма на олимпиадах всегда разрывают мышцы. Отчего бы это?»

— Айк Лоу? Канадское телевидение приглашает вас в ресторан — взять интервью. Придёте?

— Не сейчас, друг, я едва ноги передвигаю.

— Вы же знаете, Айк, какая на телевидении гонка. Сегодня одно, завтра уже другое.

— Знаю, но не сейчас.

— Конечно, парень был перегружен. Не хотел нас слушать, а надо было его изолировать.

— С самого начала, Рон.

— Гонял парня, будто он машина. Мы знали, что для него лучше, но он нас не слушал. Нам были дороги его интересы, но он в это не верил.

— Возможно, он уже извлёк урок, Рон.

— Надеюсь, что так, надеюсь.

Он застыл, как подстреленный, как птица, настигнутая пулей в полёте, я ощутил его боль, будто сзади ударили ножом в бедро. И мерзкое чувство немощи — как всё это знакомо! И ведь только что так прекрасно бежал, так экономно, мощно. Нужно быть бегуном, чтобы ощутить всю его боль, физическую и моральную. Понял я ещё кое–что: этот час мог стать для него звёздным, и вот шанс упущен, как я упустил свой в Мельбурне.

Я был полон сил, в отличной форме. Дал Бэрку догнать Будаи, сам бежал следом, знал, что могу их перегнать. Самое смешное, это никому не было надо, я бы всё равно вышел в финал. Прошёл уже месяц, а я всё думаю: вдруг, не пойди я на обгон, всё вышло бы иначе? Ну, финишировал бы третьим — и мышца бы уцелела? Многие говорят, что разорвалась бы обязательно, может, в финале. Но это не факт; наверняка никто не скажет. Даже врачи и те отвечают по–разному.