Аскольд Шейкин - Зеленый остров

• Название: Зеленый остров
• Автор: Аскольд Шейкин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1976

«Трансплантация человеческих органов — реальное завоевание медицины, сулящее большие возможности, как один из способов продления жизни. Но тут же возникает масса проблем — социальных, моральных, юридических. Имеет ли право живой человек продать свое здоровое сердце? Имеет ли право нуждающийся в здоровом желудке подыскать себе «донора» и сговориться с ним о цене? Легко вообразить ситуацию, когда органы тела будут заранее оплачиваться и по мере надобности изыматься у здоровых людей, подписавших «контракт с дьяволом».

События, изображенные в рассказе Шейкина, очень правдоподобны». (Из предисловия Евг. Брандиса к сборнику повестей и рассказов ленинградских фантастов «Незримый мост»).

---

Он думал и думал об этом, а сам механически греб, держа курс на север и понимая, что течение наверняка сносит лодку неизвестно куда и следовательно, никакого определенного направления у их плавания нет.

А небо было синее-синее, и океан тоже был синий-синий, и жаркое солнце упрямо висело над лодкой, и все казалось спокойным и вечным, и так было обидно сознавать, что на самом-то деле их путь никуда не ведет, что Поликарпов, как единственный выход, запретил себе думать о завтрашнем дне. Засыпал, сидя на веслах, просыпался, снова начинал грести.

На север, на север…

* * *

Прорвав поверхность воды сотнями косых струй, словно искрящиеся на солнце стрекозы, над лодкой проносятся летучие рыбы, врезаются в океанскую гладь.

Черный дельфиний плавник косым крылом вдруг появляется возле самой кормы. Следует за лодкой, не отставая и не приближаясь, добрых полчаса. Исчезает.

Вздымаются у горизонта китовые фонтаны…

Всякий раз Поликарпов огорченно поджимает губы: судя по оживленности рыбьего царства, это, конечно же, один из наименее посещаемых судами районов Тихого океана.

Он всматривался в своего спутника. Узкие кисти рук, тонкие пальцы, шапка черных волос, нежная, смугловатая и в то же время матово-бледная кожа лица. В целом облик человека, требовательного к себе и к другим, выросшего в очень хороших условиях. С чем он расстался, когда узнал, что болен и не имеет права жить среди здоровых людей? Такой человек, конечно, не мог считать, что родина — это то самое место, где он живет в данный момент. Для него подобный разговор — сказки для малых детей. Потому-то он и взбунтовался. Поначалу, наверно, каждый из жителей острова пытается вырваться, потом смиряется, приучает себя испытывать религиозно-медицинскую веру, в которой обычное переливание крови — церковное таинство.

И кто он по национальности? Итальянец? Француз? Ливанец? Индус? Кто-нибудь из жителей Полинезии?…

* * *

На горизонте появилось черное облачко, поначалу даже совсем небольшое. Края его золотились. Оно упрямо наползало на солнце, и свет дня постепенно становился все более зеленоватым. Поликарпов грустно усмехнулся. «Что же, — подумал он. Иначе и не могло кончиться. С океаном не шутят».

Он взглянул на своего спутника. Тот лежал, закрыв глаза. «Жив ли? — подумал Поликарпов. — Так даже лучше».

Облачко надвинулось на солнце. Золотая кайма его сделалась серой, но зато теперь снопы зеленых лучей пронизывали уже все пространство от неба и до поверхности океана.

Поликарпов знал, что будет дальше. Потемнеет, как в хмурую ночь; океан покроется россыпью острых стоячих волн; заполыхают молнии; залпами ударит гром; с неба обрушится водопад. Как коротка жизнь!

Он привстал, пробрался в нос лодки, снял с себя оранжевый спасательный жилет, надел его на своего спутника, затянул пряжки. Запасного патрона, чтобы жилет автоматически раздулся в воде, у Поликарпова не было. Он склонился к самой груди спутника, ртом надул сперва левую, потом правую половину. Ненавидящий надменно-презрительный взгляд блеснул сквозь ресницы. Но теперь это были ничего не значащие мелочи.

Поликарпов снова взялся за весла.

Когда его смыло за борт «Фредерика Маасдама» и затем вынесло к Зеленому острову, он посчитал, что исчерпал этим свой редчайший спасительный шанс. Нет. Редчайшей удачей было другое — то, что они столько дней и ночей продержались в открытом океане на утлой лодчонке. Теперь конец.

Солнце было на юго-востоке. Оттуда же двигался ливень. Сидя на веслах лицом к морю, Поликарпов видел этот все более густеющий мрак, вспышки молний, слышал шум, похожий на грохот горных обвалов, и греб во всю мочь. Больше не для чего было беречь силы!

Зеленоватые лучики запрыгали вокруг лодки. На сколько хватало взора, теперь как бы тысячи остроугольных зеркал усеивали поверхность океана.

И тут Поликарпов увидел стену воды. Она была от них на расстоянии не больше полутора миль, простиралась до самого неба и казалась такой плотной, словно бы это переломилась под прямым углом океанская гладь.

Золотые зайчики прыгали у подножья стены. Она гасила их, подминая. И понимая полную бесполезность того, что он делает, Поликарпов все же продолжал и продолжал грести, словно бы наивно надеялся, что еще сможет уйти от неминуемо грозящей беды.

На север! На север!..

* * *

Стена не дошла до них.

8. У друзей

На следующий день их подобрали. Был это польский грузопассажирский теплоход «Форпостца».

Их сразу поместили в лазарет, но Поликарпов чувствовал себя настолько сносно, что, когда в отсек изолятора вошли капитан и судовой врач, он попытался встать. И врач и капитан говорили по-русски. Тут же, в изоляторе, они составили радиограмму в Управление советского порта, к которому был приписан «Василий Петров», и почти сразу же после этого Поликарпов, как будто у него разом вдруг кончились силы, крепко заснул.

Когда он проснулся, солнечные блики играли на белых стенах каюты, а у изголовья сидел судовой врач. Поликарпов впервые как следует разглядел его. Это был невысокий седой сухощавый мужчина лет уже за пятьдесят, с большими черными глазами и крючковатым носом.

Поликарпов приподнял голову: кроме них, никого не было. Он попросил осмотреть его.

— И что пана волнует? — спросил судовой врач.

Поликарпов долго молчал, прежде чем ответить.

— Проказа, — наконец выдохнул он. — Я трое суток жил с прокаженными. — Он кивнул на переборку, за которой, как полагал, находится его спутник. — Я уже рассказывал об острове. Я держался подальше от них, как только мог, но…

Врач молчал.

— …Потом, когда я уже покидал остров, мы оказались вдвоем. Так вышло. И, значит, я… — Поликарпов не договорил.

В самом деле — какие слова еще требовались?

— И когда это было? — спросил врач.

— Впервые — неделю назад. Карантинный срок — сорок? Или даже сорок пять дней?

— Эта болезнь, пан Поликарпов, — врач говорил с печальной, извиняющейся улыбкой, — может таиться в организме человека многие годы, прежде чем выйдет наружу. Я очень бы хотел успокоить пана, но — что было, то было. Я хочу сказать, если то был лепрозорий…

— Да разве я боюсь умереть? — перебил его Поликарпов. Но жить годы, не зная, здоров я или нет? Жить и ждать? И, в конце концов, у меня дети, жена. Разве я могу так просто вернуться к ним?

— После первой же нашей беседы, — произнес врач, всем своим видом и тоном голоса выражая, насколько огорчительно для него то, что он вынужден сообщать, — после первой же нашей беседы мне пришла в голову мысль о лепрозории, но я не имею возможности сейчас, здесь проделать исчерпывающее медицинское исследование. — Он помолчал и добавил совсем уже тихо: — И, значит, увы, кроме карантина, я тоже ничего не сумею предложить пану.

Врач умолк, и Поликарпов увидел, что голова его дрожит в нервном тике.

— Простите, пан Поликарпов, — сказал врач, перехватив его взгляд. — Я родился во Львове. Тогда это была еще панская Польша. Потом в наш город пришла Советская власть, я начал учиться в политехническом институте, но — гитлеровская война, контузия, плен…

Врач снова умолк. Тишина длилась долго, и она будто бы все больше и больше сгущалась, тяжелее давила, словно была это уже не каюта, а склеп, из которого Поликарпову никогда не вырваться.

Эту тишину вдруг нарушил негромкий голос:

— В вашем организме не может быть микробактерии Ганзена…

Только тут Поликарпов увидел, что дверь в соседний отсек изолятора открыта. Оттуда и доносились слова — по-русски, но с очень сильным акцентом. Поликарпов сразу понял, кто это говорит.

— Я хочу сказать, — продолжал тот же голос, — вы совершенно здоровы. Вы напрасно волнуетесь.

Через несколько секунд оба они уже были в соседнем отсеке.

— Вы говорите по-русски, товарищ? — спрашивал Поликарпов. (В первый момент это поразило его больше всего.)

— Очьень пльохо, — услышал он. — Я изучайль самоучка.

И тут-то Поликарпов наконец осознал, что же именно сказал его спутник!

— Понимаете, — проговорил он с широкой, прямо-таки хмельной улыбкой, — я помощник капитана советского судна «Василий Петров». А сейчас мы на польском, у друзей. Здесь товарищи наши! Вы слышали? Польская Народная Республика — Варшава, Гданьск?

Ему казалось, что именно это он и должен прежде всего сообщить своему странному спутнику.

— Меня зовут Таг Этдин Абуделькад, — ответил тот, и хотя голос его с каждым словом слабел, говорил он по-прежнему очень отчетливо. — Остров, где мы встретились с вами, не лепрозорий. — Он лежал на спине, перебинтованный с головы до ног, и только переводил глаза, глядя то на судового врача, то на Поликарпова. — Это не лепрозорий, — повторил он. Это… Я скажу… Это фабрика смерти.