Владимир Коренев - Амгунь — река светлая

• Название: Амгунь — река светлая
• Автор: Владимир Коренев
• Издательство: Дальневосточное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Владимир Коренев коренной дальневосточник: родился во Владивостоке, живет и трудится в Комсомольске-на-Амуре. Работал рыбаком, электрослесарем, монтажником на строительстве моста через Амур. Заочно закончил педагогический институт, работал журналистом. Его очерки и рассказы о тружениках Приамурья, о строителях БАМа печатались во многих газетах, журналах, сборниках. В 1963 году в Хабаровском книжном издательстве вышла первая книга В. Коренева «Шаман-коса».

Владимир Коренев — лауреат премии хабаровского комсомола.

---

Солнце красным шаром взмыло над горами и, набирая силу, устремилось ввысь. Рассеивался над островами туман, и весь простор Амура, от края и до края, уже не таил неожиданностей. Тихо было, пустынно — ни одной моторки, ни катера, только пронеслась вверх рейсовая «Ракета» и скрылась вдали, когда отвальная волна от нее до берега еще не дотянулась. И снова тишина и безлюдье.

Над Мунгуму белыми стволами столбились дымы — рано встают колхозники, вот уж кто-то отвалил от берета, затарахтел гулко двигатель, вспугнув воронье. По лодке Домрачев узнал хозяина —.Гошка Чальцев. Куда это он с утра навострился? Вверх попер. Что это за забота у него там?

В молчании они подтянули катер на берег, в молчании шли по шумливому галечнику. Домрачев молчал не потому, что обиделся на лейтенанта за его опрометчивое заявление — горяч больно, молод лейтенант, отсюда и несдержанность, — а молчал потому, что понимал, заговори он сейчас, лейтенант истолкует все по-своему, дескать, оправдывается Домрачев.

А виноватым себя Домрачев не чувствовал ни перед лейтенантом, ни перед своей совестью, ни перед лицом службы. Нет у них на то права, чтобы любого, кто появится на Амуре, за преступника принимать — и все тут!

Перед самым взъемом на взлобок лейтенант, вышагивающий впереди, остановился вдруг.

— Семен Никитович. — И голову опустил, но тут же поднял ее. — Погорячился я… Ну…

«Эк засмущался…»

— Ладно, чего ты, Виталий Петрович… — Домрачев сам засмущался не меньше лейтенанта, развел руками: что, мол, я не понимаю. И тут же подумал: «А тебе многое еще в понятие взять нужно. Многое!»

— Ты не тужи, Виталий Петрович. Не тужи — всего нам хватит на этой путине. И те, если они не по добру пришли сюда и осмелятся на тоню выйти, от нас не уйдут. Тогда наша с тобой власть в полной силе. А так — сидят, поди разберись, чего они хотят. Так я говорю?

Не успел Домрачев в дом войти — звонок.

— Слушаю, — по дыху он сразу признал колхозного председателя. — Здравствуй, Михалыч!

— Что хрипишь, застудился?

— Ночь не спамши.

— Не вовремя?

— В порядке все, Михалыч. Ты чего хотел?

— В известность поставить тебя: нормовую рыбу хотим отловить. Какую тоню подскажешь?

— Советую обождать малость, вал пройдет — выходите. А тоня известна — мунгумуйская.

Вот еще морока — нормовая рыба. Не нравилось все это Домрачеву. Сколько ее, рыбы-то, на норму — слезиночка, мужиков лишь дразнить. А разохотятся — попробуй поперек встань, любые руки короткими окажутся. А случись что пенять будут на несознательность масс.

Пока Катерина стол уставляла, сидели они молча. Звонок председателя колхоза омрачил настроение рыбоинспектора, и без того не ах какое. В думах сигарету выкурил — не заметил как. Вторую достал. Задымил.

Ждал Домрачев эту путину, ждал и предчувствовал нехорошее, и потягивало нехорошим, чуял Домрачев, с отлова нормовой. Как сказал председатель про нормовую, ровно иглой шурнули Домрачеву под сердце.

Домрачев посмотрел на лейтенанта, отмахнул дым в сторону. «Мне бы твои заботушки», — подумал он. Ведь легче всего было оказаться сейчас слепым и глухим. И завидовал, завидовал Домрачев лейтенанту. Нет, не то чтобы боялся Домрачев схватки с рыбаками — этого не было, боялся собственной несправедливости к ним. И мучился.

— Устали небось, — затевает разговор Катерина, разливая по чашкам чай. — Може, молочка кому?.. Парное молочко… — В голосе ее забота, и глаз с мужа не спускает.

— Чайку мне, только послабже, для покраски — соснуть нужно час-другой.

И лейтенант чай выбрал.

— Сливы вот ешьте, сладенькие, — Катерина подсовывает белую эмалированную миску. Омытые сливы посвечивают капельками нестекшей воды, исходят янтарным светом, а внутри плодов косточки темнеют загадочно.

Домрачев захватывает в горсть сразу с десяток штук.

— Бери, Виталий Петрович, витамины.

Лейтенант берет сливы по одной, аккуратно обсасывает косточки, смакует, складывает их горочкой на краю стола.

— Хорошие сливы уродились, — говорит Катерина. — А думала, ничего не будет. Весной толичко цвет набрали, а ночью мороз. Утром выхожу, а земля кругом вся белая — в лепесточках…

Сливы подобрали до одной. За чай принялись. Домрачев пил без сахара — ладно хлеб посолодил. Лейтенант хрумкал вприкуску.

И снова в молчании.

Перед Домрачевым Амур до самых дальних сопочек проглядывался, тек открыто, спокойно и торжественно. Домрачев и сейчас о нем думал. О нем и о себе. Все-таки не следовало ему ввязываться в это дело, уйти нужно было в сторону, настоять на своем и уйти. Другого рыбоинспектора, чужого человека, поостереглись бы мужики и не рискнули лезть на рожон. А так остается для них лазейка — он, Семен Домрачев. Полагаются они на него, а что он? Что делать ему прикажете, когда выйдут они на тони? А они выйдут, гадать и думать здесь нечего.

И вспомнил Домрачев про телефон, про прямую связь с начальником. Не один раз за эти дни подмывало его трубку поднять, но не решался все, не хватало духу, что ли. И сейчас он только подумал о телефоне, но даже не шевельнулся — так и остался сидеть, как сидел, потому что не мог он сбросить со счетов дело, порученное ему, — большое и нужное дело.

Домрачев в окно поглядывал, лейтенант — на занавеску в Катенькину комнату. Там, вправо от двери, стоит комод, над ним книжная полка, дальше вдоль стены покрытый ковром диван, на котором и спит Катенька. Возле небольшой столик с лампой у окна в сад. В окно заглядывают георгины, ветки с янтарными сливами, оттого и стоит в комнате мягкий зеленоватый свет и прохлада. Что же не выходит Катенька?

— Катерина-то спит? — опросил Домрачев, приметив взгляд лейтенанта.

— Пусть поспит, пока при родителях, — сказала Катерина.

Домрачев качнул укоризненно головой, но в глазах строгости не было, хотя и сказал строго:

— Балуешь на свою голову!

Улыбнулась Катерина его словам.

— Сам-то по ночам родишь одеяло подтыкать.

Домрачев помолчал, — прихлебывая чай: чего отнекиваться-то? Есть грешок, водится, потому как любит дочь. Катерину видит в ней — не различить. Вот как случается! Вот как бывает, мил человек, лейтенант ты мой кудрявый!.. И шуры-муры заводить с ней я тебе не позволю… Нет, не позволю. Кто ты нам? Пришел — и ушел, а здесь своих охотников хватает. И не хуже тебя.

Лейтенант чай пьет и глаз с занавески не спускает. Кашлянул Домрачев. Лейтенант в мгновение взгляд укоротил, зачмокал старательнее и насупился, будто ругнули его зря.

А может, всерьез у него все, всерьез сердце к Катюшке лежит. Поди разберись…

Допил чай, поднялся от стола.

Солнце уже поднялось, ужались тени, но роса еще посверкивала на траве, на листьях и на ступеньках, наполовину накрытых тенью, и из сада тянуло свежестью утра и увядающими травами. Домрачев постоял неподвижно, вдыхая в себя горьковатые запахи, различая их, полюбовался на дальний с темными елями распадок: кутался там меж ветвей, таял от солнца серебристо-синий туман. Мирная тишина вокруг, мирная и светлая. И лежал внизу озаренный солнцем Амур. Да ему избыву нет! И не будет, только по-людски бы нам, по-хозяйски да добром с ним. А ему вон — конца нет! На всех хватит вдосталь.

Спать Домрачев отправился на сеновал, а прежде на приступке крыльца выкурил сигарету.

Лейтенант лег в горнице на тахте, и Катерина, боясь потревожить его сон, по кухне шныряла бесшумно, будто летала по воздуху.

Домрачев усмехнулся своей мысли про душевное Катеринино обращение к людям, почувствовал, как теплом взялось при этой мысли сердце, и зашагал косолапо, вперевалку через двор к стайке. Но, взобравшись на сеновал, он снова вспомнил жену — постель была чистая, аккуратно застелена, подушка взбита, а одеяло отогнуто, хотя с вечера оставил он постель смятой. Заглянула, знать, баба… Постель приятно-прохладная, и он некоторое время лежал, блаженно вытянувшись, вдыхая всей грудью запах свежего сена, накошенного им на Партизанской косе, — доброе сенцо. Катерина сгребала… И нашло на него, накатило. И не удержался, кликнул:

— Катя.

— Ты меня? — услышал он рядом, внизу, будто ждали там его оклика.

— Подь сюда на минуту…

Скрипнула лестница — Катеринина голова показалась над верхним связом.

— Что, Сень?

— Подь сюда…

Она, удивленная, присела рядышком, тугая еще, словно и мужа у нее не было и не рожала она их, Сеньку-младшего да Катеньку, не кормила их грудью. Он крепко охватил ее плечи, привлек к себе. Она ворохнулась слабо:

— Светло же, Сеня…

А у него свой резон:

— Наскучился я, Катенька…

…Катерина ушла, а он долго лежал один, глядел в крепко связанные стропила, крутые дощатые скаты, янтарные от времени, с каплями, подтеками смолы, местами треснутыми от натяжения, с кружочками шоколадно-коричневых сучков, и прислушивался к тишине. Нет, тишины не было. Где-то под самым ухом вгрызался в дерево древоточец, трещали кузнечики в огороде, под навесом стайки спорили воробьи, вздыхал на крыльце Темка и громко бил хвостом по доскам, когда приближались легкие шаги Катерины. Далеко на картофельном поле гудел трактор.