Зденек Плугарж - Если покинешь меня

• Название: Если покинешь меня
• Автор: Зденек Плугарж
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

В романе чешского писателя З. Плугаржа «Если покинешь меня» (1957) рассказано о трагических судьбах тех, кто не понял нового, что нес с собой демократический строй в Чехословакии, поддался на удочку буржуазной пропаганды и после февраля 1948 года оказался за пределами страны.

---

Ее уставшее лицо покраснело, руки беспомощно опустились, она потупила глаза, как девочка, изобличенная во лжи.

Он без раздумья обнял ее. Она задрожала в его объятиях, замкнувшись в какой-то безнадежной самообороне, словно листок мимозы от прикосновения руки. Попятилась на шаг и прислонилась спиной к стене. Он обнял ее еще крепче и прижал к себе, его губы были теперь совсем близко от ее лица. В ее голове молнией сверкнула мысль о Гансе, возникло чувство вины за то, что она не сопротивляется, но этот человек, прижавшийся к ней, совсем другой, он не принадлежит к лагерному сброду, он честно мечтал о ней столько месяцев. Ее силы были надломлены стыдом, что он застиг ее на свалке — ее, такую до сих пор гордую и неприступную, а теперь оказавшуюся почти на самом дне, а Ганса, возможно, она уже никогда не найдет. От этой мысли в ней что-то оборвалось, напряжение в руках ослабло, и она, крепко зажмурив глаза, прижалась губами к его губам.

У Вацлава закружилась голова. Огромное счастье переполнило грудь. Исчезла жалкая, дырявая хибара, заливаемая потоками дождя, перестала существовать Валка с ее нищетой; сейчас он унесся куда-то за облака, и все оставленное на земле казалось ему ничтожным, не имеющим смысла. В то же время каким-то краешком сознания он страшился высоты, на которую вознесся, он, быть может, даже вскрикнул бы от испуга, но у него захватило дух. Только губы его жадно впивались в губы Катки, он жаждал, чтобы этот миг никогда не кончился, словно стремясь вознаградить себя за долгое самоотречение.

Потом Катка сидела в уголке на лавочке. Вялым жестом она отбросила со лба мокрый локон волос. Потоки воды по-прежнему устремлялись сквозь дырявую крышу внутрь избушки. Когда молодые люди бежали по свалке, мусор набрался в туфли Катки. Теперь она их сняла и стала вытряхивать. Вацлав опустился на колени и своими руками стал отогревать ее окоченевшие ступни. В порыве тихой радости он положил голову на Каткины колени и закрыл глаза. Если бы теперь остановилось время, если бы не нужно было пробуждаться, если бы ливень превратился в поток и поглотил эту проклятую Валку! Он почувствовал нежное движение ее пальцев в своих волосах, но вдруг ее мягкая рука замерла: раздались чьи-то хлюпающие шаги, дверь скрипнула, и в избушку с проклятиями ввалился человек, промокший до нитки.

— О, пардон, господа!

Грубая, небритая физиономия, столь характерная для обитателей лагеря.

— Продолжайте в том же духе! — сказал вошедший цинично и, повернувшись спиной, чертыхаясь, начал стаскивать с себя промокший пиджак: словно грубая лапа стерла очарование прошедших минут — тоненький узор на покрытом капельками влаги стекле.

На следующий день Капитан догнал Вацлава и Гонзика по дороге к лагерю. Он бодро хлопнул их по спине, обнял обоих за плечи.

— Как бы вы отнеслись к тому, чтобы для разнообразия часок потрудиться, а, ребята?

— Разыгрывай кого-нибудь другого, — Вацлав согнулся под тяжестью его объятий.

Капитан торжественно выпрямился и молитвенно воздел ладони кверху.

— Сегодня с шести утра. Словно я впервые в сезоне играл в теннис. Спины будто и нет, не чувствую.

Они с удивлением посмотрели на свежие розовые мозоли на его руках.

— Работал у Зеппа Рюккерта в селе Гостенгоф, четыре километра отсюда. «Шельма мужик, который не пашет на святого Ржегоржа…» Сначала я вел борозду, будто бежала испуганная корова, но к полудню я так разошелся, что сам Пршемысл Пахарь спасовал бы передо мной! Жаль, что наши главари не имели такой тренировки, глядишь, они тогда бы не прошляпили в феврале…

Восторг в глазах Гонзика сменился удивлением.

— Хорошо, работу нашел ты, чего же нам-то радоваться?

— Болваны! Поле у мужика как прерия, взглядом не окинешь. По терминологии, принятой теперь на нашей отчизне, хозяин «ein westdeutscher Kullak»[105]. И вид у него словно с картинки «Дикобраза»:[106] пузо, зеленая шляпа, рыжие патлы, асоциальное поведение. Договорился я, что завтра мы придем вчетвером. Дайте срок, пообживемся, а потом возьмем да и заложим у него колхоз.

Бурная радость охватила Гонзика и Вацлава, но, посмотрев на измазанные грязью ботинки Капитана, Вацлав забеспокоился.

— Где же я возьму крепкие ботинки для работы? — Радостные надежды завладели вдруг его воображением.

Продержаться бы на работе до жатвы, а тут — зимний семестр в университете. К этому времени, наверное, закончится проверка, и он наконец получит заграничный паспорт и разрешение на выезд в Канаду… Вдруг он испугался такой возможности: а Катка? Но тут же упрекнул себя: балда, твоя работа — это еще журавль в небе, а ты уже терзаешь себя разными рассуждениями.

Но он не мог остановиться и мечтал: он поднимается по мраморной лестнице факультета с портфелем под мышкой, в белом халате со скальпелем в руках склоняется над прозекторским столом, сидит, сжав голову ладонями, над мудреной книгой по терапии в студенческой комнате где-нибудь под нюрнбергской готической крышей, и в конце всего этого — маленькая эмалированная вывеска на дверях:

MUDR. VACLAV JUREN,

FACHARZT FUR GYNAEKOLOGIE[107]

Может быть, даже не Вацлав, а Венцель…

Он поднял голову. Белые облака плыли по небу, причудливые, свободные, в них новая весна. Где-то близко в вышине повис жаворонок. Почему это он раньше не слышал его трелей? Катка, девушка, стройная весенняя березка, упругий шаг и нежные, мягкие губы. Она своей любовью окрыляла его. Чего только он не сделает ради нее! Он выпрямился и глубоко вздохнул.

— Синусоиду помнишь, Гонзик? Нижнюю волну мы пережили. Теперь пойдем вверх!

— А кто будет четвертым? — спросил Гонзик, опасаясь, как бы четвертым не оказался Пепек.

— Выберите кого хотите, — ответил Капитан.

На следующий день, чуть забрезжило, все четверо, вместе с Ярдой, пустились по полевой дороге. Вокруг лежал сырой, холодный туман, но они не чувствовали холода: их подгоняло и согревало опасение, как бы кто-нибудь их не опередил.

Хозяин, Зепп Рюккерт, встретил их во дворе своего обширного хозяйства. Он без всякого восторга посмотрел на тощую, слабую фигуру Вацлава, спортивная выправка Ярды его слегка смягчила; он прикрикнул на барбоса, яростно кидавшегося на обтрепанных чужаков, и спросил:

— Что умеете?

— Они всему научатся за полдня, как я, — ответил за всех Капитан.

— Если работа будет спориться, заплачу по шесть марок за день, в полдень — обед. И старайтесь, хлопцы, такая удача выпадает одному из тысячи.

— Мерзавец! — отвел душу Капитан после ухода Рюккерта. — Немцу он заплатил бы пятнадцать — двадцать марок в день да еще застраховал бы его. Но нам все равно повезло.

В тот день пахал только Капитан. Остальные сажали картофель. В полдень три новоявленных работника не могли разогнуть спин. Долго ждали они в сарае, сидя на охапках соломы, обещанного обеда. В смежной половине за деревянной перегородкой нетерпеливо били копытами и изредка ржали лошади. Наконец девушка принесла большую кастрюлю картошки с подливкой и кормовую репу.

— Это посылает нам герр Рюккерт со своего стола? — помрачнел Капитан.

Девушка смущенно почесывала бедро. На ее грязные босые ноги были надеты стоптанные ботинки без шнурков, прядь жирных волос свисала на лоб. Она оценила кудри Ярды и его крепкое тело, слегка приоткрыла мясистые губы и провела грубой ладонью по своей груди.

— Вас тоже этим кормят? — спросил Капитан и посмотрел на ее губы, обметанные лихорадкой.

Поколебавшись, она утвердительно кивнула.

— А сколько вам платят?

Загрубелая рука перестала наконец чесать бедро.

— Деньги забирает Иохем.

Они не успели спросить, кто такой Иохем: вошел хозяин.

— В лагере мы едим за столом, — сказал Капитан.

Рюккерт посмотрел на батрачку, как будто заподозрил ее в том, что она подстрекала этих перебежчиков, но тут же отбросил эту абсурдную мысль. Он широко расставил ноги и не спеша стал набивать коротенькую трубку.

— А кем вы были раньше? — гнусаво спросил хозяин, попыхивая трубкой, потом кивнул квадратной головой батрачке и произнес одно лишь слово:

— Geh![108]

Девушка немедленно исчезла.

Капитан достал помятую сигарету, но, подумав, что сидит на соломе, спрятал ее обратно.

— Солдатом, летчиком, — ответил он.

Рюккерт тихонько присвистнул.

— Во время войны?

Капитан кивнул.

Хозяин схватил его за рукав и вывел из сарая.

— Schau[109], — и сильной красной рукой, поросшей рыжеватыми волосами, указал в сторону города. — Полюбуйся на эти разбитые дома. В старый город тоже попала бомба, и костел девы Марии не пощадили. Может, это твоя работа? — Хозяин отпустил рукав Капитана и вернулся в сарай.

В те времена немцы ели не за столами, а в траншеях, в ямах, вырытых в земле, а шесть миллионов из них перестали есть вообще. — Он выпрямился и вынул трубочку изо рта, его короткие, вверху расстегнутые башмаки очень напоминали ботинки пехотинцев вермахта. На розовом лице фермера появилась усмешка.