Борис Емельянов - История отечественной философии XI-XX веков

• Название: История отечественной философии XI-XX веков
• Автор: Борис Емельянов
• Издательство: ЛитагентБИБКОМd634c197-6dc9-11e5-ae5f-00259059d1c2
• Жанр: Детская образовательная литература
• ISBN: 978-5-7996-1363-1

Настоящее учебное пособие соответствует новому образовательному стандарту. В нем освещаются ключевые моменты развития отечественной философии за десять веков ее существования, дается анализ важнейших ее тем и направлений особенностей развития материалистической и идеалистической традиции.

---

«Философия бунта» Достоевского многогранна. Лучшие ее положения – социально-психологический, этический анализ и развенчание элитаризма бунтующего «сверхчеловека». «Наполеоновские» идеи Раскольникова, «ротшильдовские» принципы Подростка, «своеволие» подпольного «антигероя» раскрывают аморальность «все полезно» и «нет ничего святого»1008.

Неприятие существования «на аршине пространства», своеволие или бунт закономерны, считает Достоевский. Но бунт опасен беспредельностью личностных претензий на право абсолютного своеволия. По «теории» Раскольникова, люди «по закону природы разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, как сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово». Необыкновенные личности «все преступают закон, разрушители, или склонны к тому, судя по способностям». А обыкновенные, как обычно, покоряются судьбе1009. Для того, чтобы решить, к какой из этих двух групп отнести себя, человек, по мысли Раскольникова, должен ответить на вопрос: «Вошь ли я, как все, или человек?

Тварь ли я дрожащая или право имею?»1010. Достоевский исследует альтернативу: либо «тварь дрожащая» и, следовательно, не человек, либо человек, «имеющий право» неограниченного своеволия. И Раскольников выбирает последнее: «свобода и власть, а главное власть! Над всей дрожащей тварью и над всем муравейником!.. Вот цель!»1011. Но одной декларации мало. В мире человек человеку – волк, нужно еще доказать свое «право» быть избранным. Теория исключительного «права» оборачивается преступлением. Именно в свободе тайна бунта личности, в ней же и тайна зла. Свобода может быть высшей, ее идеальным воплощением является Христос, и низшей, своеволием, отрицанием другой личности и, следовательно, нарушением Божьих заповедей, злом. Преступления Раскольникова не приводят его к свободе и счастью: «Неразрешимые вопросы встают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце… Чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое»1012.

Таинственное начало свободы, по мнению Достоевского, в единении с Христом, в соблюдении его заповедей, в страданиях. Но человеку еще нужно доказать, что Бог есть. В произведениях писателя немало богоборцев, не принимающих идею Бога. Один из них – атеист Кириллов в «Бесах». Смысл его рассуждений таков: «Бог необходим, а потому должен быть. Но я знаю, что его нет и не может быть. Неужели ты не понимаешь, что человеку с такими двумя мыслями нельзя оставаться в живых?» Кириллов тоже бунтует, но теперь уже против Бога: «Если есть Бог, то вся воля его, и без воли его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие». Кириллов «заявляет своеволие» – убивает себя! Этим он доказывает, что он – человекобог и… не доказывает ничего, поскольку самоубийство не изменяет «лика мира сего». Собственно, и себя-то Кириллов убивает из-за того, что не знает, как ему (человекобогу!) изменить зло буржуазного мира:

«Если я бог, я хочу судить планету, изменить безобразную ложь закона ее, и, если нельзя, истребить ее. Но так как я не знаю, как ее изменить и не могу истребить ее, то я – бог – хочу истребить себя». «Бесы» (Шигалев, Ставоргин, Верховенский) – тоже бунтари, бросающие вызов обществу. Но бунтари особенные. Логически продолжая «наполеоновскую» идею Раскольникова, они за основное средство восстановления человека и создания «земного рая» берут неограниченное насилие и принцип всеобщего разрушения. Их кредо «в том, чтобы все рушилось: и государство, и его нравственность. Останемся только мы, заранее предназначившие себя для приема власти: умных приобщим себе, а на глупцах поедем верхом»1013. И далее: «Одна десятая получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться как бы в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем, и будут работать»1014. Достоевский ясно и недвусмысленно показал, что подобный «бунт» ведет к еще большему порабощению, обесчеловечиванию личности. Название такому бунту – социализм.

Несмотря на глубокие симпатии идеалам социализма, Достоевский отвергает социализм как путь социального преобразования общества, и прежде всего из-за его атеистического характера. В «Бесах» Шатов приводит следующие аргументы против рационализированного социализма: «…Народ еще не устраивался на началах науки и разума; не было ни разу такого примера, разве на одну минуту, по глупости. Социализм по существу своему должен быть атеизмом, ибо именно провозгласил, с самой первой строки, что он установление атеистическое и намерен устроиться на начале науки и разума исключительно. Разум и наука в жизни народов всегда, теперь и с начала веков, исполняли лишь должность второстепенную и служебную; так и будут исполнять до конца веков. Народы слагаются и движутся силою иною, повелевающею и господствующею, но происхождение которой неизвестно и необъяснимо… Начало эстетическое, как говорят философы, начало нравственное, как отождествляют они же. “Искание бога” – как называю я всего проще»1015. Здесь не только главный антитезис Достоевского, но и центральное условие построения «рая на земле».

В социализме, считает он, нет высокого идеала, ему присуще «ложное начало рассудочности и расчета», «арифметическое» стремление дать людям «хлеб насущный». А этого для счастья людей недостаточно. В «Записной книжке» 1863/64 г. Достоевский записывает: «Социалисты хотят переродить человека, освободить его, представить его без Бога и без семейства. Они заключают, что, изменив насильно экономический быт его, цели достигнут. Но человек изменится не от внешних причин, а не иначе как от перемены нравственной»1016.

Окончательную проверку ранее выдвинутые идеи восстановления ценности человеческой личности проходят в последнем романе Достоевского – «Братья Карамазовы». Здесь исследуются все «больные вопросы» века и главный среди них по-прежнему – ценность человеческой личности. Идеал – свободный человек в свободном от зла обществе – у Достоевского остается прежний. Путей же его достижения намечается несколько, и ни один не получает окончательного одобрения. Более того, сомнению подвергается сам идеал. Носителем сомнений, от сомнения в разумности человеческого существования до сомнения в существовании Бога, является Иван Карамазов. «Я убежден, как младенец, – говорит он, – что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж… что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать все, что случилось с людьми, – пусть это все будет и явится, но я-то этого не принимаю и не хочу принять»1017. И здесь же, чтобы его не поняли превратно:

«Я не Бога не принимаю… я мира, им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять»1018. Иван Карамазов не принимает мира Божьего потому, что мир несправедлив, в нем человек превращается в «ничто». Но не приемлет он и мира «устроенного», где справедливость наконец-то установлена, поскольку пути достижения этого мира лежат через… страдания. Иван Карамазов спрашивает Алешу «Представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им, наконец, мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно крохотное созданьице», – «согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях?»1019. Круг замкнулся. Идея подобного мира недостижима – и, следовательно, «все позволено».

Но Достоевский – оптимист. В уста «смешного человека» он вкладывает свою заветную мысль: «…Я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей»1020. Эту веру великий русский писатель пронес через всю жизнь, за нее он пошел на каторгу и всю жизнь искал средств искоренения социального зла. Осудив идею бунта, он в «Братьях Карамазовых» предлагает противоположный способ переделки мира: «…Надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства»1021. Таким образом, вопрос о «перерождении человеческого общества в совершеннейшее» разрешается Достоевским не в сфере социальной, а в сфере внутренней, в сфере «психической». Обязательно и второе условие наступления «земного рая» – страдание. «Если возьмешь принять на себя преступление стоящего перед тобой и судимого сердцем твоим преступника, то немедленно прими и пострадай за него сам, его же без укора отпусти»1022. Эти два «завета» старца Зосимы выражают суть того пути, который предлагает Достоевский униженным и оскорбленным. Налицо парадокс, противоречие.