Юозас Пожера - Рыбы не знают своих детей

• Название: Рыбы не знают своих детей
• Автор: Юозас Пожера
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-206-00003-5

Книга содержит два романа известного литовского публициста и прозаика Юозаса Пожеры «Рыбы не знают своих детей» и «Не гневом — добротой живы».

В первом романе поднимается проблема психологической контактности человека, очутившегося лицом к лицу с Природой. Два литовца в глубокой тайге. Один — новичок, поначалу пораженный величием природы, другой — бывалый таежник. Ситуации, в которых оказываются герои, выявляют их нравственные принципы, душевную силу, социальные воззрения.

В основе второго — литовская деревня в послевоенные годы. Его сюжет — судьба двух братьев. Для одного главная цель — выжить любой ценой. Для другого — выполнить свой человеческий и гражданский долг.

---

— Крот останется у лошади, а мы пойдем, — сказал Шиповник приглушенным голосом и еще тише, только Кроту, добавил: — Если услышишь стрельбу — не уезжай. Мало ли что: засада или ранят кого. Понял?

Крот кивнул, и они цепочкой направились через лес. Клевер опять тяжело сопел за спиной, и Стасиса опять обуял кошмар, как и в ту роковую ночь: казалось, в любую минуту можешь получить пулю между лопатками.

Не доходя до опушки, они остановились. Притаившись за соснами, долго стояли, вслушиваясь в звонкую ночную тишину, глядя сквозь редкие деревья на поле и еще дальше, где на широкой опушке спала деревушка Маргакальнис. Усадьба Жаренаса огородами и старым садом почти прижималась к лесу. От сосняка ее отделяла лишь узкая полоска заброшенной, поросшей мхом земли, на которой ветер ежегодно сеял множество сосенок и березок. Лес пытался отвоевать эту прискорбно жалкую залежь, но Жаренасы каждый раз с корнями выдергивали сеянцы ветра. Со стороны леса даже забора приличного не было, а только два ряда ржавой проволоки, увешанной дырявыми кастрюлями, консервными банками, разными железяками — для острастки кабанов, когда к концу лета они целыми семействами забираются в овес и принимаются рыть картошку.

Шиповник подозвал всех к себе и полушепотом распорядился:

— Ты, Клен, обойдешь кругом и устроишься у хлева, следи за крайними окнами избы. Если кто полезет в окно — живым не упускай… Я буду за кустом сирени, а ты, Клевер, пойдешь с Бобром. Всем ясно?

— Ясно, — словно из-под земли, отозвался Клевер.

Стасис молча кивнул и стал заряжать винтовку. Один патрон загнал в ствол, а второй стиснул в ладони, чтобы потом не рыться по карманам. В это мгновение и ему все стало ясно. Едва услышал, что Клевер пойдет вместе с ним к двери избы, тут же и принял решение.

— Ты к двери не подходи, — сказал он дылде, а Шиповнику пояснил: — Если увидит в окно, что я не один, чего доброго, не откроет. Как войду в избу, тогда и ты не жди, потому что при бабе я не смогу…

— Хорошо, — сказал Шиповник, — так и делайте. И да поможет нам бог.

Теперь Стасис уже шел впереди, то и дело останавливаясь и прислушиваясь, словно охотник, поджидающий борзых, гонящих зверя. Он проводил глазами Клена, который беззвучно, как привидение, прошел по краю леса, миновал залежь, высоко поднимая ноги, перешагнул увешанную банками проволоку; слышал, как за ним крадутся Шиповник с Клевером, и в то же время мысленно разрабатывал план действий: как только Костас приоткроет дверь, он шепнет ему «спасайся», сам у двери первым уложит дылду, схватит его автомат, даст очередь по кусту сирени. Лишь бы не ускользнул Шиповник, только бы не упустить его живым… С Кленом, притаившимся за хлевом, он как-нибудь справится. Никуда не денется, как и Крот… Лишь бы Шиповника удалось уложить на месте… Лишь бы он не унес шкуру целой. Всю обойму надо вогнать в этот куст сирени. Всю обойму до последнего патрона, лишь бы не ушел живым, а все остальное — уж как-нибудь. Клевера тоже надо уложить умеючи. Даже не вскидывая винтовку к плечу, приставить дуло к его животу и уложить, вырвать из рук автомат. Еще у падающего вырвать. Такой медведь не так легко протянет ноги. Он и раненый может свинью подложить, прежде чем распрощается с этим миром.

У куста сирени Стасис остановился, подождал, пока Шиповник устроится между сухими ветками поудобнее, и подумал: «Сам, чертово семя, выбрал место и время, где подохнуть». Шиповник махнул рукой, и они с Клевером подкрались к избе. На углу он дал знак дылде остановиться, а сам, уже не таясь, с громким стуком, плюясь и ругаясь как последний забулдыга, покачиваясь, подошел к окну и костяшками пальцев несколько раз стукнул в стекло:

— Костас, открой, черт возьми… Слышишь ты, соня?

Но в избе никто не отозвался, не было слышно ни малейшего шороха, хотя их кровать стоит у этого окна. Он снова громко сплюнул, саданул кулаком по раме так, что стекла задребезжали:

— Это я… Стасис… Говорю тебе, что это я, Стасис Шална, черт возьми, — с трудом ворочая языком, бормотал он, нетвердой походкой направляясь к двери.

В первую минуту ему показалось, что все это страшный сон, от которого вот уже несколько часов он не может избавиться. И теперь, глядя на дверь, думал, что сон продолжается, что весь окружающий мир — только плод его воображения. Словно желая отогнать кошмарные видения, он с силой ударил кулаком в дверь, ударил и рассмеялся, повернувшись спиной к двери.

— Ш-ш-ш, — донесся шепот Клевера.

— Подойди, — вполголоса позвал Стасис, а когда тот подбежал: — Взгляни.

— А, чтоб его нечистая! — сплюнул Клевер, глядя на огромный замок. Будто не веря своим глазам, он ухватился за замок, дернул его раз, другой и снова сплюнул.

Плевался и Шиповник, а Стасис подумал: «Если бы не этот замок, вонять бы тебе в кусте сирени, и дылде, и всем вам был бы конец».

Потом они собрались вместе, и Шиповник сказал:

— Будем ждать. К утру все равно приволокется домой, никуда не денется. Подождем до рассвета.

И они стали ждать. Залезли кто куда, чтобы Жаренас, вернется ли пешком или на телеге, все равно нарвался бы на засаду. Стасис сидел под крышей хлева. Его трясла мелкая дрожь: то страх сжимал грудь, то ни с того ни с сего разбирал смех, и он, давясь, глотал его, хорошо сознавая, что это нервы. На такое он насмотрелся на фронте, когда молодые солдаты перед лицом смерти с хохотом катались по земле, пока товарищи, не выдержав, наделяли их пощечинами. Чертовски хотелось курить, но не смел — лежал, зарывшись в солому, давясь этим смехом. Только под утро, когда где-то в деревне забренчали ведра, он немного успокоился. Смотрел сквозь узкие щели на двор, слушал нарастающие звуки, дивясь прозрачности просыпающегося утра, когда слышен даже скрип колодезного журавля в конце деревни, плеск воды или другой звук, который днем наверняка не расслышал бы. И чем светлее становилось, тем сильнее росла тревога: если так упорно ждать, можно и впрямь дождаться Жаренаса. Человек раньше или позже все равно возвращается в свой дом. Что будет тогда?

Пока он искал ответа, на дворе раздались шаги, из-за хлева вылез дылда Клевер и позвал:

— Пошли.

Стасис торопливо соскользнул на землю. Что еще надумал Шиповник, готовый любой ценой выполнить полученный от начальства приказ — ликвидировать Жаренасов? Неужели рискнет на это днем?

Но Шиповник сказал:

— Больше ждать нельзя. Когда-нибудь мы еще вернемся.

Они снова нырнули в лес и быстро направились к оставленной повозке. Стасис присмотрелся к Шиповнику, хотел заговорить с ним, убедить, что и впрямь будет всем спокойней, если они реже будут вытаскивать его из дома, что лучше ему быть связным или как-то иначе служить, лишь бы не исчезать по ночам из дома, но не успел даже рот открыть, как раздался свист Клевера. Стасис насторожился и тут же услышал эхо звонких шагов. Кто-то торопился по дороге из Маргакальниса, словно стремясь догнать их. Пока еще трудно было определить, сколько идет людей. Шиповник жестом приказал всем залечь, и они попадали, где стояли, сквозь вереск и деревья глядя на дорогу. В прозрачном морозном утреннем воздухе шаги отдавались так звонко, что казалось, все вокруг на самом деле выковано из меди… Шла женщина с маленькой девчушкой, платки у обеих были повязаны как-то непривычно. Местные женщины так платок не носят. Девчушка не успевала за матерью, семенила, ухватившись за руку женщины. Это она, малышка, озираясь по сторонам, заметила их, дернула мать за руку и что-то ей сказала. Женщина остановилась, взглянула на лес и, наверно, увидела не кого-нибудь, а самого Шиповника, потому что тот сразу вскочил на ноги и, выставив автомат, крикнул:

— Стой!

Женщина остановилась, переминаясь на месте, повернула было назад в деревню, но от сурового окрика Шиповника застыла как вкопанная. Малышка испуганно прижималась к бедру женщины, обеими руками вцепившись в пеструю юбку.

Все они поднялись из зарослей вереска, вышли за Шиповником на дорогу, окружили ранних путниц.

— Кто вы такие и куда идете? — грозно спросил Шиповник, но женщина только переводила взгляд с одного на другого и молчала. — Кто такая, спрашиваю?

Но и теперь женщина не ответила.

— Может, глухая? — загудел Клевер.

— Я ей, шпионке, покажу… так покажу, что и впрямь оглохнет! Ну, отвечай, я тебе говорю…

Женщина по злому лицу Шиповника поняла, что молчать нельзя, и заговорила. Прижав к груди руки, она поспешно сыпала словами, рассказывала, что с дочкой приехала из-под Молетай, что прошлой осенью сгорел их дом, что впроголодь живут, что она, побираясь, идет из деревни в деревню.

— Ты нам сказки не рассказывай, по-хорошему признавайся — энкаведе послало?

Женщина смотрела на него полными страха глазами и впрямь не понимала, чего от нее хочет этот злой человек. Шиповник повторил вопрос, и у женщины словно ноги отнялись: она бухнулась на колени на мерзлую дорогу и посиневшими губами потянулась целовать руку Шиповнику, все повторяя, что они — несчастные погорельцы, бедные побирушки, что только горе пригнало их сюда. Но Шиповник не отступал.