Н. Денисов - Стезя

• Название: Стезя
• Автор: Н. Денисов
• Издательство: Издательство ПО «Исеть»
• Жанр: Поэзия
• Год: 1997
• ISBN: 5-7142-0135-3

Стихотворения и поэмы, вошедшие в книгу избранных произведений известного поэта и прозаика Николая  Денисова, наиболее полно представляют его поэтическое творчество.

В книге опубликованы ранние стихи поэта, датированные началом 60-х годов, непубликовавшиеся стихи, а также произведения, что составляли сборники, выходившие в издательствах Москвы, Свердловска, Тюмени.

Творчество Николая Денисова, как отмечают критики, рецензенты, подкупает лиризмом, естественностью интонации в разговоре с читателем, чистотой поэтической строки.

---

Юношеская баллада

1

Засеверило,
В клубе – ни души.
У гармонистов
Убыло работы.
И осень призывает
Птиц к отлету.
«К отлету!» –
Расшумелись камыши.
А мне куда?
Я девушку люблю!
По мне сейчас
И ветер не поможет
Умчаться в город к ней
И растревожить,
В окошко влезть:
«Не бойся, застеклю!»
Невмоготу!
Скорей бы ночь прошла...
И вот заря замедленно,
С испугом
Приподнялась,
Расцветив лемех плуга
У кузницы.
И бьет в колокола!

2

Над кузницею нашей
Дым и гром. А у ворот,
Видать, в тоске колесной
Знакомый «Иж»
Бодает воздух лбом
Застоянный.
Да разве ж это воздух!
И друг-кузнец,
Чумазый до бровей,
Как бог огня,
Стоит у наковальни.
И лошадь,
Тех буденновских кровей,
На общем фоне
Смотрится печально.
А было время –
И промчать не грех,
И седоки держались
Молодцами.
А было время –
Да на свадьбу – эх! –
Летала с пристяжными,
С бубенцами,
Лишь пыль столбом.
Эй, кучер, придержи,
На поворотах
Эти шутки плохи!..
Теперь в почете
«Явы» да «Ижи»,
Гей, вороные,
Атомной эпохи!

3

«Оседлаю я
Горячего коня!» –
И от рокота
Отпрянули ворота.
И разбойно
Раскричалась ребятня,
И разладилась
Серьезная работа.
И, присвистнув,
Рыболовы на пруду
Так и ахнули,
Запутывая лески,
Даже яблоки
Попадали в саду,
И раздвинулись
На окнах занавески.
Мотоцикл,
Ты неси меня,
Неси!
Ты к любимой
Довези без разговора.
Тракты новые
Змеятся по Руси.
Удаль старая
Сдружилась и с мотором.

4

У перекрестка
Сбрасываю газ.
Где светофор
Над улицей гремучей,
Недоглядишь,
Набычит красный глаз,
Он, как и я.
Бессонницей измучен.
О город, город,
Скопище машин!
Я, как водитель,
Мучаюсь и трушу,
Но, как влюбленный,
Солнечную душу
Несу к тебе,
Таинственный Ишим.
Она, душа,
Уж тем и хороша,
Что всякий раз
Испытывает муку,
Когда к тебе любимая,
Спеша,
Навстречу тянет
Ласковую руку.

5

– Ты любишь, да?
Ты любишь, повтори!
Ты не забудешь
Нашего Ишима?
Ты не забудешь?
Нет, не говори,
Не надо слов,
Не надо клятв, любимый...
Прощаемся.
А «Иж» дрожит: скорей!
Совсем остыл,
Подай ему бензина.
Созревшие лимоны
Фонарей
Погасли,
Будто спрятались
В корзины.
Но не спеши,
Влюбленная душа,
Пусть выхлопные
Воздвигают гулко,
Откуда знать им:
Домик в переулке
Уж не будить мне больше
Ни шиша!
Откуда знать,
Что иначе судьба
Рассудит все,
Суровей и колючей, –
Прикажет мне
Окопы рыть на случай,
И я забуду,
Как растил хлеба.
Но я приму
И это ремесло,
И бравый вид
В морском пехотном взводе.
Придет письмо
При сумрачной погоде:
«Устала ждать,
Прости меня, светло...»

6

Мне грустно все ж:
Восторга в сердце нет.
Да ведь такие годы
Пролетели!
Слова любви в груди
Забронзовели,
А как будил их
В юности рассвет!
Теперь все реже
Пишутся стихи,
И я спокойней
В пору листопада,
Хотя горланят так же
На оградах
В жар-птичьем оперенье
Петухи.
Стал осторожней
К радости народ.
Не часто ходят
По воду молодки:
У всякого двора –
Водопровод
Торчит, как перископ
Подводной лодки.
Лишь невзначай
Встревожится душа,
Когда увижу вдруг:
По перекрестку
Мой старый друг
Толкает водовозку
На легких шинах
Бывшего «Ижа».
На кочках фляги
Мечутся, звеня.
Я вспомню годы,
Что отгрохотали,
Когда мы лучших
Девушек катали,
И трактор ждал
У пахоты меня.
Но не припомнить
Больше ремесло,
Что так неловко
Бросил, уезжая,
И не собрал
Хоть части урожая,
Где сеял сам.
Прости меня, село!

1967–1981

Тимофеи Корушин

Двадцатидвухлетний Т. Д. Корушин – мои земляк, родственник, в 1918 году был комиссаром печати в г. Ишиме…

Автор

Еще закон не отвердел.

Страна шумит, как непогода.

Хлестнула дерзко за предел

Нас отравившая свобода.

Сергей Есенин

1

Под стражею царь-император,
На воле налетчик и вор,
В царевых дворцах и палатах
Картавых вождей – перебор.
И в копоть уездных ревкомов,
В полуночный скрип половиц,
Депеши – черней чернозема
Летят из обеих столиц.
– Товарищи, в Питере голод,
В Москве саботаж и разбой.
Прошу телеграмму Свердлова
Считать за приказ боевой! –
Глаза председателя строги,
Красны от бессонных трудов:
– А хлеба в складах желдороги,
По сведеньям, – тыщи пудов!
Нам нужно наладить движенье
И помощь Республике дать.
Коммуна – ведь это сраженье,
В котором нельзя отступать!
Желты от махры комиссары,
Слипаются веки – невмочь.
Пожаром, пожаром, пожаром
Грозится ишимская ночь.
И ветер, и вьюга-кликуша
Псалмы замогильные вьют.
Но пишет в газету Корушин,
Кинжально стучит «Ундервуд».
Свинцовая очередь строчек.
Заглавная тема одна.
Он верит: солдат и рабочих
Сплотит и поднимет она!
Тревожно в ревкоме.
Прохладно.Метель улеглась кое-как.
И окна домов Плац-Парадной
Томительно смотрят во мрак.
Дома от бессонницы серы,
А светлая жизнь далека.
Но сколько неистовой веры
В усталых глазах паренька!
Он вышел на улицу: реже
Брехают в рассвет кобеля.
Вот книжная лавка, все те же,
Как в детстве, на ней вензеля.
Как помнит, достатка, излишка
В семье не случалось никак.
Отец же за добрую книжку
Отдаст и последний пятак.
Бывало – в деревню родную
В телеге тряслись. Благодать!
Отец подгонял вороную,
Смеялся: «Арабская стать!»
Трусила отцова лошадка –
Надежда и боль батрака.
И было тревожно и сладко
Смотреть, как плывут облака.

2

– Ограбили нас, обмикитили
Похлеще татаро-монгол! –
Торговец Захаров в подпитии,
Лица нет, но гостя – за стол,
Послушай, Зарубин, послушай.
Коммуна житья не дает.
Все этот «товарищ» Корушин
Статейками мутит народ...
Убили нас, паря, убили,
Вогнали в разор и долги.
Явились, прикладами сбили
На хлебных амбарах замки.
До зернышка взяли, до крошки!
Все этот командовал... враг...
– Корушин?
Который?
Тимошка?
Соседушка, значит... батрак.
Он местный, он наш окуневский.
Забрал нажитое? Шалишь!
Отец у них тоже таковский,
Тощой, как церковная мышь.
Сыночку, понятно, зачтется!
Топориком тюкну – весь сказ!
Вернется, Захаров, вернется –
Пора...
Ну, гостите у нас!

3

Весна на дворе. Удивительный
Тепла не сибирский обвал.
В такой бы денечек к родителям,
С германской пришел – не бывал.
Помочь по хозяйству прибраться.
И в старом сенном шалаше
За кои года отоспаться,
Дать роздых окопной душе.
Там тоже теплынь. Над оврагом,
Над рощей – граничная блажь...
Но яро пылающим флагом
Затмило желанный мираж.
И все же над дымным перроном,
Где митинг открыл Тимофей,
Пахнуло знакомым, соленым,
Полынным настоем полей.
Недаром трудились две ночи,
Пшеничка – к вагону вагон.
На помощь голодным рабочим
Ишим провожал эшелон.
Еще паровозик ударно
Клубил над платформою пар.
И вдруг чей-то злобный, угарный
Почувствовал взгляд комиссар.
«Зарубин?.. Зарубин, конечно...»
— Ну, здравствуй! – сказал без затей, –
Сельчанину рады сердечно...
Но хмуро смолчал богатей.
В толпе отмолчаться не страшно.
Глаза – что свинец ко свинцу.
Мир новый и мир вчерашний
Стояли лицом к лицу.
Тут ясно, похлебки не сваришь,
Закушены в кровь удила.
— Ну что ж, комиссар-товарищ,
Сегодня твоя взяла!

4

В ревкоме строжали. И к маю
Всех было вольготней грачам.
И вторя грачиному граю,
Кипел ледоход по ночам.
И в ночи короткие, куцые
За ставнями прятался страх.
И хмель мировой революции
В горячих бродил головах.
Грошова судьба человека,
Коль в жизни такой оборот...
И снова гулял по сусекам
С метлой восемнадцатый год.
В упрямом пылу вдохновенья
Твердила бедняцкая рать:
«Коммуна – ведь это сраженье,
В котором нельзя отступать!»
Зубатились фракции. К лету
На крайность пошли леваки.
Однажды в окно ревсовета
Стрельба докатилась с реки.
Не хлипкий «Союз офицеров»,
Тем раньше прищучили хвост,
Решили «пощупать» эсеры
На зуб стратегический мост.
Объекту еще подфартило,
Не сразу сработал запал.
И слабым зарядом тротила
Лишь вздыбило несколько шпал.
Ввязались охранники в драку,
Хоть было не густо штыков.
Но все порешила атака
Ревкомовцев-большевиков.
Споткнулись под пулями трое,
Но многих сразил и финал:
Впервые отпели героев
Под «Интернационал».

5

– Бери, господин хороший!
Пошел же народ-обормот...
Всего за мильен галоши,
А он тебе – выкусь вот!
– Меняю на пуд пшеницы
Керенского сапоги...
Уездная град-столица
Неспешно вела торги.
Толкались в народе сером:
Шинель мировой войны,
Винтовки милиционеров,
Крестьянские зипуны.
Калеченый люд – военный,
С крестами и без наград.
Поодаль в кругу почтенном
Захарова сытый зад.
Нудил:
– Довели до точки,
Поднимемся ли с колен?
По мне – надевай порточки
И – хоть в бусурманский плен!
– Эсеры... Эх, дали пенку!
– На будущее – урок!
– Зачинщикам главным – стенка,
Другим намотают срок!
– Да, да... Только вновь и скоро
Поплачут большевички...
И вспыхнули, будто порох, Захаровские зрачки:
– Корушин, слыхали ездит?
– Красно охмурять мастак!
– Сейчас мужиков в уезде
Вербует под красный флаг...

6

Отец все с рыбалкой хлопочет,
Смеется, мол, это в крови!
А мать возле печки:
– Сыночек,
Ты зря земляков не гневи!..
Заря заливала избенку,
И радостно было вдвойне
Смотреть на родную сестренку:
Она улыбалась во сне.
Он думал опять о прекрасных,
О славных, о будущих днях,
Грядущих – под знаменем красным,
В каких-то прекрасных огнях.
О счастье, которого ради,
На Зимний ходил в октябре.
А солнышко вниз по ограде
Катилось навстречу жаре.
Катилось, катилось, катилось,
Покуда, не встав на дыбы,
У церкви не остановилось,
У ветхой ее городьбы.
А тут вся округа – домашне,
На церковь привычно крестясь,
Ждала, будто дождика пашня,
Что скажет уездная власть!
И только пудово и грузно,
В кудели бород и усов,
Презрительно семечки лузгал
Синклит деревенских тузов.
Сказал Тимофей:
– Крестьяне!
Крещен я, известно вам,
Но в красное верю знамя,
И жизнь за него отдам.
Царей уже песни спеты,
Настал мироедов час!
Поймите, что власть Советов
Надолго. Она – для вас...
Толпа промолчала.
И с визгом Зарубин взорлил:
– Мужики!
Он брешет...
Убить коммуниста!
– Убъем! – стервенели сынки.
И ринулись.
Ахнули бабы.
Корушин за маузер:
– Ну!
Давай! Тут и ляжете,
Гады! –
И выстрел прошил тишину.
Ушел он под облако.
Стыла Густая небесная синь.
– Сейчас я топориком с тыла!
– Сквитаемся враз. И – аминь!
Шипел кто-то злобно. Померкли
Окрестности. Вопли и рев.
С горячего купола церкви
Скатилась шрапнель воробьев.
Достойней добром отступиться,
Чем тупо ломить на «ура!»
Он видел: светилась на лицах
Горячая сталь топора.
А вскоре на небе багряно
Пластал предзакатный пожар.
Вороны орали над рямом, –
Туда отступил комиссар.
Орали вороны, кружили,
Как будто они заодно
С врагами, что рям окружили,
Кричали: «Убьем все равно!»
Полынные ночи июня,
Багульника цвет неземной.
И радости хочется юной,
Хорошей любви под луной.
Живого тепла и участья,
Простого достатка в избе.
Не много ведь надо для счастья,
Коль молодость вся при тебе!
Измученный гнусом, под утро,
Когда уж ворота скрипят,
Он выполз. Роса перламутром
Цвела. И – нигде «зарубят».
С версту он прополз через поле
Таился в кустах тальника,
Скитался по займищам. Воля!
Не знал, что так воля сладка!
Вот город. И галки на храме.
А там и свои. И вот-вот...
Но там белочехи штыками
Сверкали. И бил пулемет.
И огненно солнце вставало,
И было в огне полстраны.
Не знал он, что это начало
Свирепой гражданской войны.

* * *

Сюжетные поиски слова
Щедрей на родной стороне.
Однажды в село Окунево
Случилось заехать – к родне.
Привычно мотаясь по свету,
Я часто о доме скучал.
И долго в тот вечер портреты
В простенках опять изучал:
Обычные русские люди...
– А этот, прости уж меня,
Спросил я у бабки, –
Кто будет? Вздохнула:
– Да тоже родня!
Брат деда! – промолвила с жаром, –
Он с красными знался. Беда...
– Я слышал, он был комиссаром, –
А что же потом? Ни следа...
– Потом? Не спеши, погоди же!
Стара я. Все жалюсь врачам...
Серьезный он был. И как ты же,
О чем-то писал по ночам.
В нужде они, помнится, жили, –
И эти убивцы, рвачи,
Зарубины, их не любили! –
Она шелестела с печи, –
Что было-то, Господи боже...
Но понял я, бабка права –
Нельзя беспричинно тревожить
Сочившие кровью слова...
Под утро расцветились пожни,
И я в несусветную рань
Умчал по делам неотложным
В какую-то тьмуторакань.
В верхах были крупные свары:
Тот так, тот не этак повел...
Поздней уж про жизнь комиссара
В газете заметку прочел.
А что мне чужие опенки?
И чья тут вина, не вина?
У белых во мрачном застенке
Хлебнул он мурцовки сполна.
Бежал, распростуженный весь, и
Поздней – без вины, без суда,
Погинул он в годы репрессий.
Своих вырубали тогда...

1971, 1995

Снега Самотлора