Гарри Табачник - Слава не меркнет

• Название: Слава не меркнет
• Автор: Гарри Табачник
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1967

Об этом человеке не написано ни одной книги. Московский журналист Г. Табачник впервые рассказал о нем в своем очерке. Яков Владимирович Смушкевич был начальником Военно-Воздушных Сил Советской Армии. Прочтите эту короткую повесть, — в ней рассказ о верном сыне Отчизны, дважды удостоенном звания Героя Советского Союза. 

---

войсках, особенно у тех, которым довелось стать свидетелями этой победы!

В этом бою, как и в последующих воздушных битвах, Яков Владимирович Смушкевич показал себя

исключительно вдумчивым и умелым организатором действий крупных сил авиации.

При проведении операций наши ВВС во всех случаях обеспечивали господство в воздухе и надежно

прикрывали действия армейской группы». [100]

Так через двадцать шесть лет рассказывал о тех днях Маршал Советского Союза Г. К. Жуков в своем

письме автору.

Но видимо, японское командование все еще не могло понять, что же это происходит. Почему вдруг такой

перелом в событиях?

Оно бросает в атаку лучших из лучших летчиков, имевших опыт войны в Китае.

Наши летчики узнали об этом лишь после боя, когда в штаб Смушкевича доставили одного из тех, кому

удалось остаться живым, — знаменитого японского аса капитана Маримото.

Хотя японцы и потерпели поражение в воздухе и теперь не решались начинать первыми, а лишь ждали, что предпримут наши летчики, ясно было, что они еще попытаются взять реванш в небе, а главное, на

земле.

Но дать им возможность собраться с силами никто не думал. Решено было опередить японцев.

В один из августовских вечеров, накануне праздника летчиков, в гости к ним приехали маршал

Чойбалсан, комкор Смушкевич и другие командиры. Когда все уселись за столы, поднялся невысокий, стройный полковник Лакеев и сказал:

— Говорят, японцы зимовать собираются. Нас зима не пугает. — Он бросил взгляд в сторону гостей. —

Но может, не придется, а?..

Смушкевич лукаво улыбнулся. Ему уже был известен день наступления.

Утром 20 августа шестьсот советских самолетов замерли на старте. Вместе с другими командирами

Смушкевич занял место в большом напоминающем террасу окопе на склоне горы Хамар-Даба, где

находился командный пункт. [101]

Перед ними раскинулось поле боя. Правда, пока его скрывал густой предрассветный туман. Все с

нетерпением ждали, когда он разойдется. Стрелка часов подошла к пяти часам сорока пяти минутам. Тут

же над КП пронеслись истребители Л. Трубченко и Г. Кравченко.

— По вашим можно время проверять, — улыбнувшись, заметил Смушкевичу Штерн.

— Посмотрим, как будет дальше, — ответил Яков Владимирович. — Главное ведь впереди.

Ушедшим истребителям предстояло подавить зенитные установки. Японцы сами помогли им в этом. Они

открыли по самолетам такую бешеную стрельбу, что не засечь их огневые точки было просто

невозможно.

Смушкевич взялся за трубку телефона.

— Бомбардировщикам — вылет! — скомандовал он.

Но в это время подошедший к нему его адъютант Прянишников тревожно доложил, что истребители, которые должны сопровождать бомбардировщиков, взлететь не могут.

— Как так не могут? — переспросил Смушкевич.

— Туман затянул аэродром, — объяснил Прянишников.

Мысль Смушкевича работает с лихорадочной быстротой. От этих коротких секунд зависит исход

операции. Не взлетят истребители — и она сорвана. Отдай приказ на вылет — могут побиться в тумане

на старте.

— Вылетать, — коротко скомандовал Смушкевич.

Через несколько минут над головой послышался знакомый гул. Шли бомбардировщики. Их было сто

пятьдесят. Яков Владимирович напряженно всматривался в небо. Наконец он облегченно вздохнул. [102]

Рядом с бомбардировщиками появились истребители Забалуева. Еще выше над ними парили девятки

«Чаек». Все-таки взлетели!

Поражавший всегда своим непоколебимым спокойствием Смушкевич с трудом сдерживал волнение. Еще

бы! Ведь никому никогда не приходилось до сего дня руководить воздушной операцией такого масштаба.

Черные фонтаны, взметнувшиеся на горизонте, сообщили о том, что летчики успешно начали

наступление.

За пятнадцать минут до атаки пехоты Смушкевич повторил удар. После этого японская артиллерия в

течение полутора часов не могла сделать ни одного выстрела по нашим частям. Спустя три дня

окружение шестой армии генерала Камацубары стало очевидным. Наша авиация громила ее

беспрерывно. Господство в воздухе было полным. Теперь на один сбитый наш самолет приходилось

десять японских.

Но Смушкевич в это время находился уже далеко отсюда.

В конце сентября на Центральном аэродроме приземлились те самые «Дугласы», что несколько месяцев

назад взяли отсюда курс на восток.

Их торжественно встречали. Все уже знали имена новых Героев Советского Союза. Знали и то, что там, на Халхин-Голе, Сергей Грицевец и Григорий Кравченко первыми удостоились этого звания вторично.

На аэродроме гремел оркестр. Из самолетов показались летчики. Они вышли и остановились возле трапа, видимо ожидая еще кого-то. Наконец из кабины самолета показалось радостное лицо Смушкевича. Он

спустился вниз, чуть прихрамывая, опираясь на палку, и сразу же попал в объятия жены и дочери. [103]

Отдыхать не пришлось. Шел сентябрь 1939 года. Лицо фашизма уже не могли прикрыть никакие маски

лицемерных заявлений и обязательств. Хищник притаился в ожидании удобного момента для нападения.

Не дать ему такого момента, быть все время наготове — это было самым главным.

11 сентября 1939 года Смушкевич был назначен начальником ВВС страны.

А еще через шесть дней в газетах был напечатан его портрет и Указ Президиума Верховного Совета

СССР. Я. В. Смушкевич стал четвертым человеком в нашей стране, дважды удостоенным звания Героя

Советского Союза.

На новом посту командующего ему сразу же пришлось столкнуться с рядом трудностей. Назревал, а

потом и разразился советско-финский конфликт. Яков Владимирович вылетел на фронт и, как всегда, отправился в поездку по частям. Ему надо было выяснить, как приспособлено жилье летчиков, их

питание и обмундирование к необычно суровым условиям зимы 1940 года, в которых проходили боевые

действия.

Лишь поздно вечером он возвращался в свой вагон, стоявший на путях близ Петрозаводска. Это

требовало от него неимоверных усилий. Катастрофа все еще напоминала о себе. Быть может, никто бы и

не узнал об этом, если бы однажды ночью у него не начался сильнейший приступ.

Его срочно увезли в Ленинград. Но по дороге он пришел в себя и сказал, что чувствует себя хорошо и

никаких болей у него нет. Однако на сей раз обмануть врачей не удалось.

Консилиум предложил сделать рентгеновский снимок. Когда он был готов, то даже привычные ко всему

военные хирурги ужаснулись. [104]

— Как он ходит? — удивлялся один из них, седой, с маленькой клинышком бородкой старичок. — И еще

улыбается! Непостижимо!

Никакие уговоры на Смушкевича не действовали.

— Не напоминайте мне о моих болях, — неизменно отвечал он. — Это меня отвлекает от работы, а она

мое самое лучшее лечение.

Лишь когда о состоянии командующего ВВС доложили правительству и ему было приказано

возвратиться в Москву, он уехал с фронта.

Однажды он встретил у подъезда штаба летчика, чье лицо показалось ему знакомым. Ну конечно же он

не ошибся. Это был некогда самый молодой летчик его бригады Николай Худяков.

— Здравствуйте, товарищ Худяков, — он остановился возле не ожидавшего, что его узнают, летчика. —

Каким ветром?

— К вам я...

— Пойдемте.

— Ну, рассказывайте, что у вас нового? — обратился он к Худякову, когда они вошли в кабинет. В углу

его по-прежнему стояла кровать. Смушкевич, опираясь на палку, прошел к столу.

— Вижу, настроение что-то у вас невеселое.

— Да радоваться нечего...

— Это почему? — поинтересовался Смушкевич.

— Да ведь я уже не летчик, — с горечью произнес Худяков.

— Как так? — Смушкевич удивленно вскинул брови. — Ну-ка, ну-ка... В чем дело?

— Из Витебска меня направили в Луганск. Инструктором в летную школу. Должен был учить молодых.

— По лицу Худякова пробежала кривая усмешка. — Учить... Только что это за учеба, [105] когда мне

каждый раз говорят: «Что вы там возитесь?» — Худяков помолчал. — Разрешите закурить, товарищ

командующий, — он вынул пачку «Пушки».

— Курите, курите.

Пока Худяков рассказывал, Смушкевич делал какие-то пометки в блокноте. И по ходу рассказа лицо его

делалось все озабоченней...

— Продолжайте, — сказал он, когда Худяков, чтобы умерить волнение, несколько раз затянулся

папиросой. — Я слушаю вас...

— Ну, не стал я обращать внимания на все эти разговоры и делаю свое. Ведь приказ наркома есть: учить

так, чтобы не приходилось потом в частях доучивать.

Начались у меня на этой почве столкновения с начальством. Я предлагаю изменить программу — ни в