С. Кошечкин - Весенней гулкой ранью...

• Название: Весенней гулкой ранью...
• Автор: С. Кошечкин
• Издательство: Юнацтва
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989

"Автор четырех сборников стихов, ряда работ о советских поэтах, в том числе о Я.Купале, Я.Коласе, М.Танке, С.П.Кошечкин много лет посвятил изучению жизни и творчества С.Есенина, опубликовал несколько книг о великом русском лирике. Книга этюдов-раздумий о Есенине Весенней гулкой ранью..., написанная в живой, непосредственной форме, дополнена этюдами о восприятии поэзии Есенина белорусскими и другими писателями и читателями."

---

человеческим бликам.

Отсюда Даждь - бог, дающий дождь, и ветреная Геба, что

Громокипящий кубок с неба,

Смеясь, на землю пролила".

- Кстати, - прерывает меня Городецкий, - над этой строфой тютчевской

"Весенней грозы" Есенин и подтрунивал: дескать, хорошо, только почему на

русских небесах - греческая богиня Геба? Говорил, а сам улыбался...

Прошу Сергея Митрофановича рассказать об отношении Есенина к поэзии

Тютчева подробнее. Помнит он, к сожалению, немногое.

В 1915 году по приезде в Петроград Есенин несколько месяцев жил у

Городецкого. Известный писатель имел неплохую библиотеку, и молодой рязанец

ею пользовался. Державин, Пушкин, Лермонтов, Никитин - любого поэта он мог

читать в лучших изданиях. Не раз побывало в руках Есенина Полное собрание

сочинений Тютчева, выпущенное издателем Марксом как приложение к журналу

"Нива" за 1913 год. Однажды Городецкий и Есенин беседовали о поэтах прошлого

века - знатоках древней мифологии, вспоминали Тютчева, его "Весеннюю грозу".

Больше о Тютчеве не говорили...

Осмеливаюсь высказать Сергею Митрофановичу предположение, что Есенин

своеобразно откликнулся на последнюю строфу "Весенней грозы" в одном из

стихотворений 1917 года.

- В каком же? - интересуется Городецкий.

У меня под рукой нужного тома не оказывается, и продолжение разговора

переносим на следующую встречу.

Надо полагать, с наиболее известными стихами Федора Ивановича Тютчева

Есенин познакомился в школьные годы: "Весенняя гроза", "Весенние воды",

"Зима недаром злится...", "Чародейкою Зимою..." печатались в хрестоматиях

тех лет. О том, что Тютчев, как, впрочем, и Фет, и Кольцов, и Некрасов, не

прошел мимо внимания юного поэта, говорят и ранние есенинские стихи.

Многим поколениям читателей запомнился тютчевский образ русского

зимнего леса, очарованного волшебным сном:

Чародейкою Зимою

Околдован, лес стоит,

И под снежной бахромою,

Неподвижною, немою,

Чудной жизнью он блестит.

И стоит он, околдован,

Не мертвец и не живой -

Сном волшебным очарован,

Весь опутан, весь окован

Легкой цепью пуховой...

Как бы с тютчевского голоса подхватывает эту тему Есенин и по-своему

ведет ее, опираясь на детали хорошо знакомого ему деревенского быта:

Заколдован невидимкой,

Дремлет лес под сказку сна,

Словно белою косынкой

Подвязалася сосна...

Тютчевский лес окутан волшебной дымкой не случайно: ведь он околдован

"чародейкою Зимою". У него - жизнь "неподвижная, немая, чудная", и весь он

под солнцем блещет "ослепительной красой"...

Есенинский зимний лес без таинственной дымки: заколдованный невидимкой,

он всего лишь "дремлет... под сказку сна" (у Тютчева: "Сном волшебным

очарован"). Сосна, что подвязалась "словно белою косынкой", уподобилась

согбенной старушке с клюкой. "А над самою макушкой долбит дятел на суку".

Стихотворение "Пороша" (1914), о котором только что говорилось, - во

всем корпусе есенинских произведений, пожалуй, единственное, где более или

менее ощутимо прямое влияние Тютчева. Однако дело не в количестве подобных

примеров. Суть в близости живого и непосредственного чувства природы у

Тютчева и Есенина.

Страстное утверждение старого поэта:

Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик -

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык... -

молодой лирик не мог не разделить всем сердцем: он и сам воспринимал каждую

травинку, каждое дерево как нечто одушевленное, неотделимое от человека. В

то же время характер образов одушевленной природы у того и у другого поэта

различен. "Вечер пасмурно-багровый светит радужным лучом" и "Теплый вечер

грызет воровато луговые поемы и пни" - принадлежность этих строк угадывается

сразу.

Образы природы из некоторых поздних стихотворений Тютчева вообще чужды

Есенину (например, "природа-сфинкс"), как чужды ему тютчевская космогония, мысль о "древнем хаосе" - основе мироздания...

В 1855 году под впечатлением поездки в родное село Овстуг (Орловская

губерния, ныне Брянская область) Тютчев написал стихотворение, начинающееся

строфой:

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа -

Край родной долготерпенья,

Край ты русского народа!

Есенину были хорошо знакомы подобные горестные картины. В "ветхой

избенке" слышал он "жалобы на бедность, песни звук глухой" (цикл "Больные

думы", 1912 год). "Потонула деревня в ухабинах. Заслонили избенки леса..." -

начал он свою "маленькую" поэму "Русь" (1914). Они навещали поэта - думы о

заброшенности отчей земли, о сиротливости крестьянских изб, о пустынности

поля - "горевой полосы"... "Край ты мой забытый, край ты мой родной!" - не

раз вырывались из его груди безрадостные вздохи...

Не поймет и не заметит

Гордый взор иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной, -

писал Тютчев, вглядываясь в лик "края... русского народа". Сам поэт видел за

этой "смиренной наготой" душевную красоту, непочатую силу. .

И тут снова вспоминается есенинская "Русь": сыновье признание в любви

"родине кроткой" с ее седыми матерями и печальными невестами, с ее добрыми

молодцами - "всей опорой в годину невзгод"...

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить;

У ней особенная стать -

В Россию можно только верить.

Нет ли отзвука этого знаменитого четверостишия Тютчева в есенинском

стихотворении "Запели тесаные дроги..." (1916), обращенном к родине: Холодной скорби не измерить,

Ты на туманном берегу.

Но не любить тебя, не верить -

Я научиться не могу.

Вера в Россию, ее народ, ее ясную судьбу не угасала в сердцах обоих

поэтов. Они жили в разное время, различно было их социальное положение,

воспитание, но в пути каждому из них светило непостижимо емкое слово

"Родина".

Над этой темною толпой

Непробужденного народа

Взойдешь ли ты когда, свобода,

Блеснет ли луч твой золотой? -

писал Тютчев в 1857 году. Он был уверен, что этот луч "блеснет... и оживит, и сон разгонит и туманы...".

Минуло шестьдесят лет. Час свободы пробил. И когда потрясенный

октябрьской бурей мир двинулся к новому берегу, крестьянский сын, поэт

другой судьбы сказал: "Верьте, победа за нами!"

"За нами" - за "отчалившей Русью", за той самой "темною толпой" народа, за теми самыми "мирными пахарями", "добрыми молодцами", что обрели

неизбывную веру в свои силы и встали вместе с рабочим людом за землю, за

волю...

В один из осенних дней Городецкий, как он сказал, заглянул ко мне на

минутку - оставить новые стихи и распрощаться: надо было успеть на собрание

поэтической секции в Доме литераторов.

- А я побывал в Рязани, - сообщил я ему. - На юбилейном есенинском

вечере!

- Как он прошел? - спросил Сергей Митрофанович, садясь на стул. - Это

интересно...

Я рассказал о новом концертном зале, которому присвоено имя Сергея

Есенина, о выступлениях рязанцев и москвичей, об открытии бюста поэта в фойе

театра, о скромном букете фиалок, который положила на мрамор неизвестная

старушка...

- Был там Петр Иванович Чагин, - добавил я. - Мы с ним в гостинице

проговорили почти до утра. Чудесный человек!

- Замечательный! - оживился Городецкий. - Я с ним давно дружу.

- И между прочим, знаете, что Чагин рассказал? - продолжал я. - Что он

очень любит стихи Тютчева и в Баку когда-то читал их Есенину. А тот слушал и

восхищался...

- Ну, вот видите...

- Да иначе, наверно, и быть не могло... Ведь многие стихи Есенина

последних лет, рассуждали мы с Чагиным, полны драматической напряженности,

горьких раздумий, скорби утраченных надежд. А это все свойственно лирической

исповеди позднего Тютчева. Вспомнили мы с Чагиным и мудрый тютчевский взгляд

на приход нового поколения:

Спаси тогда нас, добрый гений,

От малодушных укоризн,

От клеветы, от озлоблений

На изменяющую жизнь;

От чувства затаенной злости

На обновляющийся мир,

Где новые садятся гости

За уготованный им пир...

Мы сошлись с Чагиным на том, что добрый гений, к которому в этих стихах

обращался Тютчев, не оставил и Есенина. Автор "Руси советской" с открытой

душой слушает, как "другие юноши поют другие песни". Он знает, что "они, пожалуй, будут интересней - уж не село, а вся земля им мать". И душевно его