Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 2

• Название: История жизни, история души. Том 2
• Автор: Ариадна Эфрон
• Издательство: Возвращение
• Жанр: Филология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7157-0167-1

Трехтомник наиболее полно представляет эпистолярное и литературное наследие Ариадны Сергеевны Эфрон: письма, воспоминания, прозу, устные рассказы, стихотворения и стихотворные переводы. Издание иллюстрировано фотографиями и авторскими работами.

---

3 «Мускул - крыла» - завершающая строка стих. «Преодоление» (Стихи к Пушкину, II. 288).

4Зинаида Евгеньевна Серебрякова (1884-1967) - художница, член объединения «Мир искусства». С 1924 г. жила во Франции. После смерти С.Н. Андрониковой-Гальперн ее портрет работы 3. Серебряковой (1924 г.) был передан Государственному музею искусств Грузинской ССР в Тбилиси.

5Кузьма Сергеевич Петров-Водкин (1878-1939) - живописец. Портрет Андрониковой- Гальперн поступил в 1976 г. в дар Третьяковской галерее из Лондона.

6 Речь идет о В.Ф. Шухаевой, жене художника.

П.Г. Антокольскому

8 июля 1967

Павлик мой дорогой, меня две недели не было дома, т. е. в Тарусе, и я разминулась с Вашим письмом, за которое обнимаю Вас.

Да, Вы совершенно правы, было противостояние поэта — коллективу, но суть его была обратна той, к<отор>ую Вы называете. Всю жизнь мама относилась не без высокомерия ко всем искусствам, к<о-тор>ые не были слово (за исключением музыки, к<отор>ую она к слову приравнивала), и поэтому упоминаемый Вами «наив» («наивное искусство») в её случае принадлежит именно театру, а не поэту; театру со всеми его реквизитами, декорациями, machineries, со всей эфемерностью результата совместных усилий театрального коллектива. От пьесы (хорошей, разумеется!) — поставленной в театре, равно как и непоставленной — что остаётся? Да пьеса же! Актеры стареют, режиссеры умирают, декорации превращаются в прах - а слово, к<ото-ро>му они служили (или не служили) — бессмертно; вот, приблизительно, как рассуждала (впрочем, она никогда не «рассуждала» — не то слово!) — мама перед лицом Вахтанговской студии, для к<отор>ой были написаны все пьесы её романтического цикла и к<отор>ая не приняла ни одной. И что же? Прошло четыре десятилетия; лучшие из маминых пьес всё так же свежи, и прелестны, и грустны, как и тогда; а театра им. Вахтангова нет, хоть он и стоит себе на Арбате.

Что до коллектива «весельчаков и полуношников» — то с ним-то мама чудесно ладила и сама в те годы была «весельчаком» (танцующим на вулкане) — а полунощницей оставалась всю свою жизнь.

Знакомство её тогдашней со всеми тогдашними вами заставило её попробовать словесную полифонию театрального (драматургического) жанра; ей очень хотелось увидеть свои пьесы на сцене — и в этом нет разногласия с её коренным невосприятием зримых искусств; не вышло? Ну что ж! Фея заедет за её Золушками в следующем столетии; была бы Золушка, а фея приложится... (Кстати, как талантлив был тот безымянный переводчик, к<отор>ый нашёл это чудесное русское имя для французской Cendrillon!)

Насчёт Лозена: я ведь говорю не о цветаевском Лозене, к<ото-р>ый в образе Юры Завадского (того!), а о тех нескольких уничижительных словах, к<отор>ые говорите Вы о реальном Лозене — и приводимая Вами цитата — забыла чья — тоже уничижительна, и только. Не стоило ли бы, справедливости ради, сказать нечто более объективное о его, по меньшей мере сложной, жизни и трагической судьбе? (Он несколько напоминает мне жертв нашего 1937 — и последующих — годов — подготовлявших революцию изнутри старого режима, и не принятых ею, и ею убитых. Поэтому-то, справедливости ради...)

Вновь сижу за переводами — с отвращением. Ничего не получается; приблизительные слова вместо единственных. Сижу над ними в тревоге внутренней, как собака на вокзале; все запахи и шумы не те. Очень хочется на волю — от самой себя: просто погулять и отдохнуть. Как-то Вы себя чувствуете? И какое у Вас лето? не только в смысле погоды, а вообще?

Нет ли у Вас летнего адреса Орлова? Хотела бы написать ему. И Вам напишу на днях как следует, а это только попытка срочно-запоздалого ответа на Ваше письмо.

Сердечно обнимаю Вас, Павлик!

Ваша Аля

В.Н. Орлову и Е.В. Юнгер

17 июля 1967

Дорогие мои Владимир Николаевич и Елена Владимировна, какие же вы молодцы! Как здорово, что отправились куда глаза глядят и нашли себе кусочек незахламлённого простора и пространства! Жизнь стала такой неимоверно тесной, и так нам всем необходимо хоть раз в году (хотя и год уже не год, ибо утеснилось и само понятие времени!) — расправиться, и распрямиться, и стать самим собой — как в детстве, когда непрерывно растёшь вверх и телом, и душой! — Надеюсь, что и погода у вас хороша; это тоже необходимо хоть раз в году, среди всех пасмурностей нашего времени.

У меня просторны лишь считанные минуты ранних-преранних утр, покуда ещё дремлет быт во всех его преломлениях и воплощениях — быт свой собственный, и соседский, и мировой — заметили, как жизнь обытовела вообще и всюду и всегда таскает за собой нравы и навыки коммунальной квартиры? И вот в такой кусочек ещё нетронутого и не захватанного дня наспех приветствую вас и радуюсь вам и вместе с вами чуду Чудского озера — неба, воды и берега, и желаю, чтобы оно, чудо, подольше осталось с вами и внутри вас.

О себе писать нечего, ибо из года в год жвачно повторять: «сижу над переводами» - осточертело, а я именно сижу над переводами, и что - это - Верлен, ничего не облегчает. Исхитрилась и написала Павлику то самое письмо по поводу его статьи1, на к<отор>ое он не обиделся; обещает кое-что исправить, и то хлеб; но по существу, боюсь, останется путаница и темень, потому что цветаевскую тему не проведешь на мякине сомнительных наитий; прежде всего надо знать и понимать, а этого-то как раз и нет, и начало (корни) этого парадокса именно в том, что Павлик принадлежит к поколению друзей М<а-рины> Ц<ветаевой>, так никогда её не узнавших и не понявших, ибо судили о ней (и её) - в своём измерении. Ну — что Бог даст. - Таруса переполнена дачниками и визитерами, как субботняя электричка; Ока обмелела от тел; всякое дыхание да хвалит Господа!2

Всего, всего вам обоим самого доброго, и пусть всё будет хорошо.

ВашаАЭ

' Речь идет о письме П.Г. Антокольскому от 3.VI. 1967 г. 2 Слова из хвалительного псалма заутрени.

С.Н. Андрониковой-Гальперн

30 июля 1967

Саломея моя дорогая, спасибо за такое большое — и по размеру, и в глубину — письмо. Моё-то очень получилось маленькое, п. ч. опять пишу ночью, весь день протоптавшись вокруг каких-то мелочей, уборок и разборок и телефонных звонков и прочих ненужностей — пожирателей времени. Делать все эти мелочи — глупо: кому они нужны? а не делать нельзя, п. ч. они, именно эти второстепенное™, невероятно требовательны; какой-нб. неприбранный угол или невыстиранный чулок вопят во весь голос, в то время как ненаписанное письмо, да что там письмо! целая книга\ — молчат и отходят в сторону, ожидая своей очереди. И эта скромность губит их — да и нас заодно. Да, милая Саломея, Ваше письмо ко мне с таким же успехом et en toutes lettres113 могла бы написать и я вам, до такой степени всё схоже. Просто мы с Вами принадлежим, несмотря на некоторую (чисто формальную) разницу в возрасте - к одному поколению; к тому поколению, которого больше нет, от к<оторо>го остались считанные единицы; что могут эти единицы в огромном потоке нового времени, живущего по новым законам и канонам? Где наши сверстники, те, которые помогали нам, те, которым мы помогали идти трудными путями нашего поколения? Кому повем? Всё дело в этом; у нового времени свой здравый смысл; у каждого времени — свой; и все эти «здравые смыслы» взаимоисключаются на стыках поколений, и всё та же древняя Вавилонская башня маячит на сменяющихся горизонтах и люди говорят на разных языках — и друг друга не разумеют. Мы раньше просто не замечали этого — но так ведь было всегда, увы!

Короче говоря: жить трудно, а помирать не хочется; потому что на все наши негодования к жизни — равное количество благодарностей ей же: она ведь многим одаривает, и, в итоге - спасибо ей, посылающей не только испытания, но и терпение, и опыт, и хорошую погоду...

<...> В Москву я вернусь, верно, только в октябре, т. ч. с Шухае-выми встретиться вряд ли придётся; её я в жизни не видела, а он — помнит ли меня? Вряд ли; я-то его помню хорошо и талант его помню, и рада, что так он оценён в Грузии...1 На днях сюда приехал герой маминых поэм «Горы» и «Конца»2 — Вы ведь его знаете? — всего на несколько дней, с группой туристов «France - URSS» - поездка Москва — Ленинград — Киев; он очень плакал при встрече со мной — вспоминая Серёжу и Марину; очень трогателен и очень потрясён встречей с родиной; и со мной, к<отор>ую знал маленькой; не виделись мы ровно 30 лет...

Обнимаю Вас, дорогая моя Саломея, дай Бог радостей!