Александр Зиновьев - Иди на Голгофу. Гомо советикус. Распутье. Русская трагедия

• Название: Иди на Голгофу. Гомо советикус. Распутье. Русская трагедия
• Автор: Александр Зиновьев
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-073482-5, 978-5-271-36799-1

А. А. Зиновьев (1922–2006) выдающийся русский мыслитель, логик и писатель, автор множества научных трудов, статей и социально-философских произведений, среди которых такие известные за рубежом и в России, как «Иди на Голгофу», «Гомо советикус», «Распутье», «Русская трагедия» и другие.

---

О чудесах

Согласно Евангелию от Иоанна (не смешивайте с моим «Евангелием для Ивана»!), Христос начал свою карьеру с того, что превратил воду в вино. И после этого ученики уверовали в него. Еще бы! Если бы я мог превращать воду в водку, я увел бы за собою все население России, а не каких-то двенадцать бездельников. Причем мне не потребовалось бы исцелять больных, воскрешать умерших и творить прочие чудеса. Исцелением больных у нас занимается бесплатная медицина. Мертвых воскрешать ни к чему, ибо и от живых прохода нет. А чудеса творить бессмысленно и даже опасно — в них верит только КГБ, да и то лишь в своих профессиональных интересах. Несколько лет назад я вдруг обнаружил в себе способность творить чудеса в духе нашего супернаучного века — поднимать мелкие предметы, не прикасаясь к ним руками, и сгибать столовые ложки, вилки и ключи одною лишь силой мысли. Но я не преуспел благодаря ей. На мне нажились лишь проходимцы, организовавшие мои представления. Чем тяжелее предметы я поднимал и чем дальше были мои руки от них при этом, чем больше я сгибал ложек и ключей силой мысли, тем меньше окружающие верили в мои чудеса. Чем больше экспертов безуспешно пыталось разоблачить меня, тем подозрительнее становилась моя выходящая из ряда вон способность. Когда я научился одним лишь усилием мысли поднимать на полметра от поверхности стола массивную пепельницу и завязывать узлом метровый кусок водопроводной трубы, моих менеджеров (или антрепренеров) арестовали. И меня вместе с ними. Месяц держали меня в КГБ, пытаясь заставить меня поднять без прикосновений хотя бы спичку и хотя бы на миллиметр, но в присутствии одних сотрудников КГБ. Моя удивительная способность куда-то испарилась. После этого меня направили в сумасшедший дом. Убедившись в моей безобидности и заполучив мою подпись под обязательством чудес больше не творить, меня выпустили на свободу. Слава моя благодаря этому возросла. Я начал неплохо зарабатывать. К этому времени относится мое посещение комиссии по трудоустройству, о котором я уже упоминал.

Выйдя с той комиссии по трудоустройству (с номером телефона, который мне дала темпераментная и любвеобильная шлюха из районного комитета партии), я воздал хвалу нашему замечательному обществу. Подумать только! Миллионы здоровых людей на Западе не могут найти работу, а у нас запрещено быть безработным. Хочешь — не хочешь, а изволь трудиться! Не можешь сам найти работу, тебе ее найдут заботливые представители общественности. Что за жизнь! Христа, между прочим, тоже обвиняли в тунеядстве. Его тоже считали бездельником и кутилой. Но в комиссию по трудоустройству его не вызывали. И пострадал он вовсе не из-за этого. Тут лежит коренное отличие меня от всех создателей и реформаторов религий прошлого.

Предшественники

Мои великие предшественники Христос и Будда появились на свет при исключительных обстоятельствах. Насчет Христа общеизвестно как. Менее известно то, что Будда появился в результате того, что Слон «трахнул» королеву. Интересно, если я войду в историю как основатель новой религии, какую легенду сочинят обо мне? Для России больше подходит такая: гигантский клоп совратил заведующую сельскохозяйственным отделом Обкома партии Евдокию Тел кину, прозванную в народе Маоцзедунькой, и в результате их сожительства на свет появился я. Будда был отличником. Я тоже. Будда знал все языки. У нас, к сожалению, преподавание иностранных языков поставлено так плохо, что я не могу похвастаться ни одним. Впрочем, это не мешает мне давать уроки английского, немецкого и французского местным дебилам, так что я слыву полиглотом. Если бы представилась возможность, я стал бы натаскивать двоечников школьников в китайском языке. А что, если и Будда знал все языки на таком же уровне? Боюсь, что именно так и было дело.

Будда умер, отравившись мясом. Мне это не грозит: в наших магазинах мясо исчезло сразу после революции и не появилось до сих пор. Если я отравлюсь, то это будет тухлая картошка в городской столовой.

Учение Будды не годится для наших русских условий. Нам нельзя впадать в нирвану, заниматься медитацией и прочей чепухой: не позволят. Да и климат не тот. И ко всему прочему учение Будды у нас мало кому известно. А те, кому оно известно, излагают его так, что, как говорится, без поллитра не разберешься. А с поллитрой нам разбираться ни в каком учении не надо: она сама есть высшее учение.

Фундаментальная предпосылка

Я исхожу из такой предпосылки: мы живем в коммунистическом обществе и не имеем шансов его изменить, заменить другим и убежать из него. Более того, мы не хотим его изменять, менять на другое и покидать его. Мы обречены в нем жить и хотим жить в нем, причем — в таком, каким оно нам дано в качестве естественной социальной среды. Но мы хотим жить так, чтобы получить свою долю удовлетворения и счастья и в конце жизненного пути уйти в Ничто с сознанием правильности прожитого и справедливости конца.

Думать об общественных преобразованиях сейчас нелепо. Самые глубокие преобразования уже произошли. Все главное сделано. Все жертвы ради этого принесены. Рухнули самые великие иллюзии и надежды. Социальная история вся позади. С этой точки зрения нас ждет только прошлое. Теперь людям предстоит много копить и много терять, чтобы снова появился интерес к будущему. Никакого Царства Божьего впереди нет, ибо оно уже есть. Оно уже достигнуто. И перед нами стоит проблема, как в нем жить. Как видите, перед Христом проблема совсем не так стояла: Он обещал Царство Божие. Он не смог сдержать обещание — тогда для этого еще не было пролетариата, большевиков, ленинцев и сталинцев. Царство Божие построили другие. Я иду дальше Христа.

— Допустим, — говорю я, — Царство Божие наступило. А дальше что? Как в этом Царстве Божием пребывать, т. е. прожить по-человечески? Эта проблема потрудней той, какая стояла перед Христом.

Мечты

Иногда я мечтаю о Москве. Москва! Окно в мир. Почти Запад. В Москве я еще ни разу не был. Мог бы в отпуск съездить. Отпуск у меня круглый год. Но поездка такая мне не по карману. И у меня нет паспорта — забрали в милиции и на всякий случай не отдают. Знакомых, у которых я мог бы переночевать, в Москве у меня нет. В общем, я напрочь прикован к своему городу. Христос в конце жизни подался в Иерусалим. Но у Него не было проблемы паспорта, прописки и ночлега.

Все суета

Екклезиаст, сын царя и царь, сказал: суета сует, все суета. И еще сказал он: все — суета и томление духа. Он говорил и многое другое, в частности — и такое: Кто умножает познание, умножает скорбь; Умный умирает наравне с глупым; Все произошло из праха и возвратится в прах. Это все тот же Екклезиаст сказал, что нет ничего нового под солнцем: что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться. Мало кто теперь соглашается с этим. Стоит заикнуться, что, мол, еще Екклезиаст сказал то-то и то-то, как тебе в ответ посыплются контраргументы. А самолеты?! А космические полеты?! А атомная энергия?! А медицина?! А…?! А…?! А…?! И если вы не согласитесь со своим оппонентом, он перечислит вам все достижения цивилизации за последние две тысячи лет, напомнит вам об эволюции и развитии, о качественных скачках и прочей премудрости, вбитой и вбиваемой в его голову с младенческих лет. Слушаете вы его, киваете в знак согласия головой: мол, да-да, конечно. А про себя думаете: суета все это, суета сует, всяческая суета и сплошное томление духа. Да разве не об этом говорил сын царя и царь Екклезиаст?! Взгляни вокруг себя! Вот ученый. Он пятьдесят лет жизни угробил на то, чтобы сделать полезный вклад в науку. Во всем отказывал себе. Ночей не спал. Страдал. А кто знает о его вкладе в науку? Десяток таких же, как он, чудаков; сотня проходимцев от науки, разворовавших его вклад и приложивших огромные усилия к тому, чтобы о нем никто не узнал. А вот — певец. Голосок слабый. Да и слух не очень-то. Затянут в джинсы так, что половые органы вот-вот разорвут их. Хрипит в микрофон чудовищную ерунду. Кривляется всеми членами. А миллионы людей неистовствуют, слыша и видя это. И имя его у всех на устах. Вот спортсмен, на долю секунды быстрее всех пробежавший какую-то дистанцию, на сантиметр выше всех прыгнувший в высоту или на пол-оборота больше других перевернувшийся вокруг себя. Его портрет во всех газетах и журналах. Сильные мира сего почитают за честь встретиться с ним. И вот борец за лучшую жизнь для людей в своей стране, проведший долгие годы в тюрьмах, передумавший все важнейшие проблемы современности и потерявший все. Он скитается в поисках грошовой работы. Выше бесед с низшими чинами служб безопасности он никогда не поднимется. Вот знаменитая на весь мир актриса, которая не знает, как ей истратить миллионы, и вот другая — безвестная, унижающаяся перед самыми ничтожными проходимцами, чтобы заработать копейки. А взгляните на них! Вторая красивее и талантливее первой. Но первая опередила ее на пути в кровать режиссера. Послушайте этого знаменитого политика! Даже в нашем мире, сплошь набитом дураками, трудно найти дурака, который превзошел бы его по дурости. А между тем нет газеты в мире, которая выходила бы без его портрета, его речи, упоминания о нем. И послушайте вот этого, никому не известного человека. Какие глубокие суждения! Какой точный анализ ситуации! Какие верные предсказания! Но укажите мне одного политического деятеля в мире, который хотя бы выслушал его совет, а не то что последовал бы ему! Нет памяти о прежнем, говорит Екклезиаст, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после. А Данте! А Шекспир! Помним же мы о них! «Конечно», — соглашаюсь я. А про себя думаю: кто помнит, как помнит и зачем помнит? Не для них помнят, а для себя. И не помнят вовсе, а прикрываются памятью и эксплуатируют ее. Какое дело вот этому Иванову до Шекспира?! Он не понимает Шекспира, он не любит его, ему скучно от Шекспира, он говорит о нем чушь. Но ему важно приобщить себя к Шекспиру, дабы все видели, что он — не просто Иванов, а Иванов, посягнувший на Шекспира, причастный к Шекспиру и даже кое в чем превзошедший его. Нет памяти о прежнем — прав этот сын царя и царь Екклезиаст. Есть лишь суета сует и томление духа.