Александр Зиновьев - Иди на Голгофу. Гомо советикус. Распутье. Русская трагедия

• Название: Иди на Голгофу. Гомо советикус. Распутье. Русская трагедия
• Автор: Александр Зиновьев
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-073482-5, 978-5-271-36799-1

А. А. Зиновьев (1922–2006) выдающийся русский мыслитель, логик и писатель, автор множества научных трудов, статей и социально-философских произведений, среди которых такие известные за рубежом и в России, как «Иди на Голгофу», «Гомо советикус», «Распутье», «Русская трагедия» и другие.

---

А как же быть, если тебе не удалось не родиться и ты познал, что все есть суета? И даже в этом, т. е. в постановке самой проблемы, прав Екклезиаст: Нет ничего нового под солнцем. И в решении этой проблемы я в общем и целом следую ему: не принимать участия в житейской суете, остаться в стороне и никому не мешать. Но я не сын царя и не царь. Я — человек конца двадцатого века, живущий в современном сложном и лихорадочном обществе. И не так-то просто тут остаться в стороне.

И СУЕТА СУЕТ

Сказал Екклезиаст: все — суета и духа есть томленье.
Иначе видит мир теперешнее поколенье.
Оно не повторяет фразу всуе ту.
Оно бросается в мирскую суету.
Ему не ведомо ни лично, ни со слуха
Про то, что есть какое-то томленье духа.
Оно испытывает лишь томленье тела,
Когда слоняется без мысли и без дела.

И всяческая суета

— Не вижу тут никаких проблем, — говорил мне один из моих учеников. — Пусть все есть суета! И почему надо от нее уклоняться? Я лично поступал и поступаю наоборот: окунаюсь в эту суету целиком и живу в ней, можно сказать, полнокровной жизнью. Ссорюсь с соседями и мирюсь. Интригую с коллегами. Воюю с женой и детьми. Представится случай выпить или с бабами покутить, не теряюсь… Одним словом, мне эта суета сует нравится, и я не хочу иной жизни. Я хочу лишь в этой суете подольше покрутиться и побольше от нее взять. Взять от жизни максимум возможного в моем положении — вот моя задача. Ты, говорят, можешь этому научить. Учи! Я плачу деньги. Выполняю твои наставления. Учи! Я хочу на своих двоих дотопать до могилы, хочу с бабами дело делать до последнего дня, хочу хорошее настроение иметь, хочу кое-кому свинью подложить и кровь попортить… В общем, я жить хочу. Учи!

И я учу. Учу каждого тому, что ему хочется. Главное — узнать, чего хочет человек в глубине души, и научить его этому. А все, кто приходит ко мне за советом, хотят именно суеты сует и всяческой суеты. Тот человек, который хотел взять от жизни максимум возможного, хотел на самом деле до смешного мало. Его представления о «максимуме возможностей» оказались такими примитивными, что я мог бы научить его, как взять больше. Но я не стал это делать, ибо тогда он понял бы, что вся его жизнь есть суета сует, и страдание уже не оставило бы его до могилы. Не учи людей больше того, чего хотят они сами! Профессия Учителя Праведности многостороння. В наше время она много сложнее, чем во времена Христа. В те времена, например, не было таких вечных, общечеловеческих проблем, какие потом были олицетворены в проблемах Гамлета, короля Лира, Карамазовых, Дон Жуана, Печорина, Обломова, Моцарта и Сальери. Между прочим, что это за вечные проблемы, если их тогда не было? Хотя Христос, возможно, был недостаточно интеллигентен и начитан и просто не знал о них. Я же, помимо функций, общих с Христом, обязан разрешать и эти в принципе неразрешимые проблемы. Причем разрешать не за славу и богатство, а за стопку водки, за тошнотворный обед в самой дешевой столовке. Вечные проблемы. Сколько паразитов кормится за их счет! Проблемы эти неразрешимы, потому они вечны. Неразрешимы они не потому, что необычайно трудны, а потому что их просто-напросто нет совсем. Они суть мнимые проблемы. Реальные же проблемы банальны. Они практически вовсе не проблемы, поскольку решение их приходит вместе с ними и не волнует умы. Жизнь вообще состоит из банальностей. Мы в своем воображении возвышаем кое-какие из них до уровня эпохальных и даже божественных проблем. Так ли уж часто перед человеком встает проблема, возведенная в ранг «вечной»? Многим ли удается родиться королем, принцем, на худой конец — богатым помещиком? Многим ли из этих счастливцев удается дозреть до этих «вечных» проблем? А если ты не принц, не король, не генерал или иной избранник судьбы, будет ли человечество ломать голову над твоими подозрениями насчет жены, над твоими сомнениями по поводу «быть или не быть», над твоими обидами на детей? Реальные вечные проблемы встают перед всеми и постоянно. Но, повторяю, они банальны. И они не принимают форму проблем. Вот вам характерные примеры тому.

Дон Жуан

— Для литературного Дон Жуана, — говорит мой собеседник, — проблема соблазнения женщины была в большей мере проблемой соблазнения сердца, а не тела. Такими были наши отечественные Евгений Онегин и Печорин. Но времена изменились. Тел полно. Сердец же нету. Некого соблазнять. Не интересно. Эффекта никакого. Я чувствую, что рожден быть выдающимся соблазнителем женщин. И имею данные для этого. А чем я отличаюсь от самого банального бабника нашего учреждения? Ничем! Может быть, лишь количеством баб, с которыми переспал, да и то не в мою пользу. И бабы у нас те же самые. И не скажу, что я опережаю его. Чаще он опережает меня. Я жажду женщину! Прекрасную. Недоступную. Хочу покорить ее сердце. Понимаешь? Не тело, а сердце. Тело тоже, конечно. Но тело потом. Сначала сердце. И покорить исключительно своим мужским обаянием. И чтобы покорить с усилием, чтобы она сопротивлялась сначала, чтобы капитулировала в конце психологической драмы. Найди мне такую женщину, и я тебе заплачу целую месячную зарплату. Перебьюсь как-нибудь на хлебе и чае, а заплачу. Найди! Ты же всех баб города знаешь! Укажи хотя бы, где Она есть, женщина-крепость, достойная осады и штурма!

И вот я перебираю в памяти все известные мне категории (я мыслю не индивидами, а категориями) женщин и не нахожу ничего подходящего. Есть, правда, один вариант, но я его держу для себя. А ему я рассказываю вот что: «В доме, где я раньше снимал комнатушку, живет старая дева. Что она — дева, уверяет она сама. И я ей верю. Она страшная. И у нее мания: она всех мужчин подозревает в том, что они хотят ее обманом соблазнить и затем бросить. Ее безуспешно пытались соблазнить забулдыги, которые крутятся около винного магазина, расположенного в том же доме…» Дон Жуан хохочет до слез. «Если бы она была молода, свежа и прекрасна», — бормочет он сквозь смех. «Не беда, — говорю я, — эти качества можно дополнить воображением. Главное — она неприступна. И пока не покоришь ее сердце, к ее телу не доберешься. Между прочим, она надевает на себя какое-то защитное сооружение. Забулдыги пытались ее изнасиловать, но ничего не вышло. Она только хихикала над их усилиями и вопила, что даст им только по любви. Полюби сначала, а тогда она сама позволит. Забулдыги заявили, что они лучше отрежут себе детородные органы, чем полюбят такую ведьму, плюнули и ушли выпрашивать гривенники у прохожих».

Насмеявшись вдоволь, мой Дон Жуан договорился о встрече с официанткой. Мне стало грустно. Литературный Дон Жуан — жалкий примитив в сравнении с моим Дон Жуаном, но последнему не суждено стать объектом литературы и породить некую вечную проблему. Почему? Потому что он не разбил и не разобьет ни одного сердца. Он достоин сочувствия, мой Дон Жуан, а не порицания.

Отелло

А вот — прямая противоположность Дон Жуану. У него трясутся руки, водка выплескивается из стакана, по щекам текут грязные слезы. «Я ее, стерву, боготворил, — хнычет он, — а она обманывала меня на каждом шагу и оскорбляла. Вместо борьбы с язвами общества я все силы тратил на мелкие домашние склоки. И вот она ушла насовсем». «Это тоже выход», — говорю я. «Выход, — усмехается он. — Она ушла по-нашенски, по-советски. То есть мне пришлось уйти, оставив ей квартиру и все то, что было нажито годами». «Вы еще молоды, — говорю я, — найдете другую». «Пробовал, — говорит он, — не получается. Я, видишь ли, однолюб. Я ее люблю. Я украдкой брожу возле дома, хочу хоть издалека увидеть ее. А она на работу и в милицию написала, будто я ее преследую». «К кому же она ушла?» — спрашиваю я для поддержания разговора. «К одному певцу, — усмехается он. — Если бы ты знал, какое это ничтожество. Без посторонней помощи даже штаны расстегивать и застегивать не умеет. Это за него делали поклонницы. Теперь этим занимается она. И гордится этим».

Он опрокидывает стакан водки в рот. Я молчу, подавленный. Кто может облегчить страдания этого человека? Никто. Я — Бог, но и я не способен на это. «Что поделаешь, — говорю я. — Потерпи еще немного, придет Великий Врач, вылечивающий от всех страданий, и ты успокоишься». «Верно, — говорит он, — ничего другого не остается. Но сначала я ее, стерву, пришибу. Подкараулю и трахну кирпичом по башке». «Кирпичом неудобно, — возражаю я. — И Вы сейчас в таком состоянии, что кирпичом череп не пробьете». «Верно, — говорит он. — Ты и в самом деле мудрый парень. Надо молотком. Или лучше шилом. Нет, тонкой отверткой». «Только не торопитесь, — говорю я. — Кто знает, может быть, Ваши подозрения насчет ее измены необоснованны. Ревность — она слепа». «И то верно, — говорит он. — Торопиться ни к чему. Прибить человека всегда успеется».

— Боже, — говорю я сам себе, прости нам эту пошлость. Но все другое тут было бы ложью. Проблемы эти невозможно решить. Их можно лишь затоптать в грязь насмешкой и цинизмом. Люди так и поступают. А каково Богу?