Исаак Гольдберг - Гроб полковника Недочетова

• Название: Гроб полковника Недочетова
• Автор: Исаак Гольдберг
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1924

Одним из интереснейших прозаиков в литературе Сибири первой половины XX века был Исаак Григорьевич Годьдберг (1884 — 1939).

Ис. Гольдберг родился в Иркутске, в семье кузнеца. Будущему писателю пришлось рано начать трудовую жизнь. Удалось, правда, закончить городское училище, но поступить, как мечталось, в Петербургский университет не пришлось: девятнадцатилетнего юношу арестовали за принадлежность к группе «Братство», издававшей нелегальный журнал. Ис. Гольдберг с головой окунается в политические битвы: он вступает в партию эссеров, активно участвует в революционных событиях 1905 года в Иркутске. В 1907 году его ссылают сначала в Братский острог, потом на Нижнюю Тунгуску, где пробыл он вплоть до 1912 года. Творческим итогом этой ссылки стала книга «Тунгусские рассказы», где повествуется о тяжелой судьбе эвенков. И хотя печататься Ис. Гольдберг начал рано, известность ему принесла именно эта книга, ставшая для него своего рода аттестатом творческой зрелости.

Однако подлинный расцвет таланта Ис. Гольдберга начался в 20-х годах. К этому времени автор отходит от политической деятельности и полностью сосредоточивается на литературе. Писателя надолго захватывает героика гражданской войны, борьба против колчаковщины, нашедшие отражение в рассказах «Человек с ружьем», «Бабья печаль», «Попутчик», «Цветы на снегу», «Сладкая полынь» ну и, конечно же, — в большом цикле «Путь, не отмеченный на карте», пронизанном сквозной мыслью о неизбежной гибели колчаковщины. Причин такой «неизбежности», по мысли Ис. Гольдберга, две: могучий натиск восставшего народа Сибири и разложение внутри самого колчаковского воинства. И то, и другое Ис. Годьдбергу удалось художественно убедительно доказать в своих произведениях о гражданской войне и прежде всего в одном из лучших своих повествований «Гроб подполковника Недочетова».

В центре его — колчаковцы, убегающие от народного возмездия, которые не брезгуют ничем ради спасения своей шкуры и награбленных ценностей. Ис. Гольдберг держит читателя в постоянном напряжении и упругой пружиной интриги с неожиданными ситуациями и ходами, и динамичностью. Вместе с тем каждый из персонажей обрисован им психологически очень точно и глубоко, сущность каждого высвечивается, что называется, до донышка.

И «Гроб подполковника Недочетова», опубликованный журнале «Сибирские огни» в 1924 году (№4), и большая часть других рассказов о гражданской войне написана Ис. Гольдбергом в приключенческо-романтическом ключе — ключе, отомкнувшем сердца миллионов читателей, о чем свидетельствуют многочисленные переиздания произведений этого яркого писателя.

---

— Да будет тебе!.. — испугалась Желтогорячая. — Тебе ничего рассказывать нельзя!.. Ты не вздумай болтать!.. Слышишь — чтоб никому!..

— Ах, гады, гады!..

9. Разговор политический.

Четверо сидели в розвальнях и уныло зябли. Впереди и сзади тянулись кошевы, сани, розвальни, скрипело, ухало, клубилось от многолюдья.

Четверо примащивались все поудобней, уминали под собою ломкую жесткую солому, запахивали полы шинелей, полушубков, похлопывали руками, отдувались.

Мороз позванивал в густом неподвижном воздухе. Мороз оседал крохотными жемчужинами на волосах, на одежде, на стволах винтовок.

Четверо были — три солдата и Роман Мельников. У Романа в Максимовщине забрали в обоз трех лошадей, и он решил попытаться сохранить их: пошел за ямщика, авось выбьются лошади из сил, и он подберет их, спасет.

Солдаты хмуро молчали и думали о чем–то своем. Роман тоже думал, но молчать не мог.

— Эка вас сила–то какая прет! Неужто большевикам накласть не могли? А теперь вот какую дорогу отломать надобно…

Солдаты молчали.

Роман подергал вожжей, зачмокал на лошадь и не унялся:

— За Байкал, стало быть, подаетесь вы… Хорошо за Байкалом… Рыбные места, а дальше земли привольные…

— Сами знаем про это… — проворчал один из солдат и заворочался на соломе. — Не размазывай…

— Знаешь?.. Стало быть, бывал там? — обрадовался Роман. — А я думал — вы какие дальние!

— Мы, паря, все сибиряки, — отозвался другой солдат. — Мы по мобилизации…

— Вот, что?!.. Так управителя–то сменили — пошто служите?

— На место одного, брат, другие нашлись. Много управителей! — усмехнулся солдат. Но первый, угрюмый, рассердился и прикрикнул на Романа.

— Ты не болтай, паря!.. Видал, как с болтунами то у нас обхаживаются?!

Роман снова подергал вожжей и добродушно ответил.

— Это с орателем–то? Видал. За гумном пристрелили. Наши же мужики потом хоронили.

Третий, все время молчавший, солдат приоткрыл лицо, заслоненное воротником шинели, посмотрел на мужика, на спутников:

— А листки–то он все–таки успел разбросать.

— Какие листки?

— Да от красных… Ребята читали; сказывают — всем помилование

будет, ежели кто передастся красным… с оружием.

— Они те помилуют! На штыки, а то и в петлю.

— Пошто на штыки?

— А што смотреть они станут! Ты гляди–ка, как у нас с красными — как попался, так и крышка! Да прежде еще допросят.

— Допросят?..

— Да, шомполами… Такой допрос — хуже смерти…

Роман почмокал, потряс головой, замолчал. Замолчали и солдаты.

Впереди и сзади шумело, скрипело, трещало. По бокам дороги, укутанные мягко снегом, стояли деревья и кустарники. Над шумным обозом стлался пар.

Роман порылся за пазухой, достал кисет, трубку, закурил, отвернувшись от ветра. Третий солдат поглядел, подождал пока у Романа закурилось и попросил:

— Дай–ка, браток, затянуться!

Роман вытер пальцами чубук и протянул ему трубку.

Солдат покурил, сплюнул и вернул трубку мужику и, вернув, похвалил табак.

Проехали молча версты две.

Неожиданно первый солдат, тот, который оборвал Романа, перегнулся ко второму, разговорчивому:

— Видать — мужик–то ничего.

— Да будто бы… Однако, можно.

Тогда хмурый тронул Романа за плечо и сказал:

— Послушай–ка, паря.

— Чего тебе? — обернулся Роман.

— Ты смекни: мы с этого ночлега из деревни–то, в которую едем, оборочаться думаем… с тобою.

— Дизентиры, стало быть! — усмехнулся Роман.

— Не балуй!.. — нахмурился солдат. — Мы те дело толкуем… В деревню приедем, ты норови позадь обоза прилаживаться. Утресь все поедут, а мы схоронимся… Вот тебе и коня сбережешь!

— Да у меня трое… Трое, говорю, коней–то…

— Ну, об остатных не печалься, не выручишь… Молись богу, что этого, мухортенького–то домой вернешь…

— Мы к тебе уж давно приглядываемся, — добродушно вмешался второй солдат, разговорчивый. — Ты, видать, мужик нашенский… надежный…

— Да мне што!.. — ухмыльнулся Роман. — Мне даже лучше… Сразу предоставлю вас кому следовает, вот и ладно будет.

Третий солдат, прислушивавшийся к переговорам, сдвинул грязный шарф, которым он укутал шею и бороду, и кашлянул.

— А ежели ты что–нибудь, — хрипло сказал он, — финтить будешь или болтать, так мы, брат, с лягавыми умеем обращаться… Понял?!

Роман поглядел на него и укоризненно скривился:

— Чего болтать–то!.. Не знаю я, рази… Я, брат, тоже вас с первого раза смекнул… Хо!..

— Ну то–то!..

— Я, брат, знаю, — продолжал Роман добродушно. — Ты думаешь, одни вы завтра до зари еще обернетесь, назад попрете?.. Не–ет, милачок!.. Таким походом двинуться — считай куда еще больше попрут — вперед, али назад!.. Теперь у красных–то этаких–то дизентиров не сочтешь… Вы только винтовки в исправности доставьте да патронов побольше!.. Чтоб в аккурате, как на смотр! Хо!..

У Романа погасла трубка, он ее выколотил о сани, хотел сунуть за пазуху, но раздумал и снова набил ее.

— На–те, закуривайте!.. — протянул он ее солдатам. — Бестабашны вы, вижу я!.. У меня табачек свой!

Солдаты поочередно стали затягиваться.

Мороз завинчивал все крепче. Над мухортым вился густой белый пар. Люди стыли; бороды, ресницы, воротники закуржавели. Полозья скрипели.

Сосны, мягко укутанные снегом, обступили дорогу неподвижно, застыв, замерев.

10. Волки.

Из распадков выходили волки. Нюхали разъезженный широкий след. Слушали, выли. Распадков было много — волков собралась большая стая.

Но вот они в недоумении, в тревоге остановились, рассыпались по распадкам, скрылись.

Оттуда, куда уходили те, что оставляли утоптанный, грязный, пахучий след, шли и ехали люди. По утоптанному снегу обратно двигались они, еще больше утаптывая и расширяя его.

Волки, притаясь за кокорником, в ямах, меж деревьями, острыми, сверкающими глазами следили за теми, кто шли вперед и назад, — в дальний путь и обратно.

Зоркими мерцающими глазами, тонким нюхом чуяли волки, что расползается отряд в разные стороны, уходят, уезжают люди обратно.

У полковника, адъютанта и других офицеров не было волчьих глаз, волчьего обоняния, но замечали они, чуяли, что кругом творится неладное.

Стали совещаться, соображать. Предложили командиру офицерского отряда («истребители») выставить сильную часть в арьергард отряда, чтобы задерживать дезертиров и следить за тылом, но он наотрез отказался:

— Мой отряд привык к боевой работе, конвойная служба ему не пристала!..

Решили использовать для этого остатки красильниковцев, но когда стали собирать их, то набрали мало людей: остальные где–то разбрелись по кошевам, зарылись в шубы, в солому, спали мертвым пьяным сном.

А на востоке с пригорков уж виднелись зубцы байкальских гор. И в полдень, когда зимнее солнце осиливало морозную мглу, там ослепительно сверкали снеговые вершины.

Тогда в штабе посидели за машинкой, потрещали — и по отряду, по

разрозненным частям, из кошевы в кошеву, из саней в сани прочли приказ:

«Близок момент соединения с главными силами верховного правителя. Еще несколько переходов—и вы отдохнете, получите новое обмундирование, новые запасы воинского снаряжения с тем, чтобы под личным руководительством верховного правителя атамана Семенова обернуться вновь на наглого и гнусного врага, терзающего и продающего святую Русь.

Между тем, среди вас находятся злонамеренные и слабые, которые, забыв свой долг перед родиной и вождем, уходят к врагу, оставляя своих боевых товарищей, предавая правое святое дело…

Штаб ….ского корпуса приказывает каждого замеченного в дезертирстве расстреливать немедленно на месте»…

По кошевам, по саням, из рук в руки прошел этот приказ. Похмурились лица, поползли угрюмые улыбки, зашептались:

— Расстреляй его, коли он удерет!.. Ищи ветра в поле!..

— И куда люди бегут–то?.. Ведь вот, гляди, и к Байкалу скоро выйдем…

— А там што за сладость?..

— А в обратную сторону — слаще што ли?..

Походил приказ по рукам. И хоть в этот же день пристрелили двух, далеко отставших от отряда («устали мы! притомились!»), но, не переставая, отрывались от отряда клочки, неудержимо отставали, уходили люди. И не манил их блеск и сверкание байкальских вершин.

И волки, напуганные многолюдьем, сходили с дороги, крались за деревьями, за кустарниками, жадно глядели. Ждали.

И, воя, визжа, грызясь меж собою, пожирали трупы расстрелянных…

11. Волки грызутся.

Еще не сверкали байкальские сопки (было это на завтра после панихиды) — в штабе спор вышел.

Командир красильниковских остатков, хорунжий Агафонов, претензию заявил: охранять подполковничий гроб красильниковцам.