Андрей Фадеев - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Андрей Фадеев
• Издательство: Типография Акционерного Южно-Русского Общества Печатного Дела
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1897

Андрей Михайлович Фадеев — российский государственный деятель, Саратовский губернатор, позднее — высокопоставленный чиновник в Закавказском крае, тайный советник. С 1817 по 1834 год он служил управляющим конторой иностранных поселенцев в Екатеринославле. Затем был переведён в Одессу — членом комитета иностранных поселенцев южного края России. В 1837 году, после Одессы, А. М. Фадеев был назначен на службу в Астрахань, где два года занимал пост главного попечителя кочующих народов. В 1839 году Андрей Михайлович переводится в Саратов на должность управляющего палатой государственных имуществ. 1846 года Фадеев получил приглашение князя М. С. Воронцова занять должность члена совета главного управления Закавказского края и, вместе с тем, управляющего местными государственными имуществами. Оставаясь на службе в Закавказском крае до конца своих дней, в 1858 году был произведен в тайные советники, а за особые заслуги при проведении в Тифлисской губернии крестьянской реформы — награжден орденом Белого Орла (1864) и золотой, бриллиантами украшенной, табакеркой (1866).

«Воспоминания» А. М. Фадеева содержат подробную автобиографию, в которой также заключается много метких характеристик государственных деятелей прошлого, с которыми Фадееву приходилось служить и сталкиваться. Не менее интересны воспоминания автора и об Одессе начала XIX века.

Приведено к современной орфографии.

---

27

Андрей Михайлович и Елена Павловна Фадеевы дали своему сыну имя «Ростислав» вследствие особенной причины, которая заслуживает быть переданной здесь.

Задолго до этого, когда Елена Павловна была еще молоденькой девочкой, почти ребенком, был у нее двоюродный дядя, князь Григорий Алексеевич Долгорукий, старый моряк, долго и много плававший по морям. Он командовал кораблем и с ним участвовал в эскадре графа Орлова Чесменского, когда тот совершал экспедицию в Неаполь для похищения княжны Таракановой. По совершении похищения, Тараканову посадили на этот же самый корабль под командой Долгорукого, который и доставил ее в Кронштадт. Кн. Долгорукий любил рассказывать своей маленькой племяннице, как он совершал это путешествие с принцессой Таракановой, какая она была очаровательная женщина, любезная, красивая, отличная музыкантша, как прекрасно пела. Бывало, в тихую, лунную ночь, выйдет на палубу и начнет петь, и долго, долго поет, и такой у вея голос, что проникает в самую глубь души. И под это пение, у князя Долгорукого начинала бродить странные мысли, в роде того: «а что если бы с нею куда нибудь бежать! Что-ж, матросы меня любят, они меня послушают; взять-бы, повернуть корабль, да вместо Кронштадта махнуть в Америку!.. А там что Бог даст». Такие мысли продолжалось конечно, только пока Тараканова пела, и умолкали вместе с ее голосом. Так он ее и довез до Кронштадта. Тут за нею приехали на корабль, взяли, увезли, и с тех пор кн. Долгорукий ее не видел, нигде ее не мог открыть и ничего не мог узнать. Говорили, что ее засадили в Петропавловскую крепость, и что она там при наводнении утонула. Князь Долгорукий был старый, бессемейный холостяк, большую часть жизни проводил в море на своем корабле и любил его со страстью, как свое родное детище, Корабль назывался «Ростислав». Кн. Долгорукий говорил о нем с отеческою нежностью, иногда со слезами умиления, и постоянно твердил своей племяннице: «смотри, Еленушка, когда ты будешь большая, и выйдешь замуж, и будет у тебя сын, ты ею назови Ростиславом, в честь и память моего корабля. Он должен быть Ростислав, непременно Ростислав. Смотри же, помни, не забудь». И взял с нее слово, и при каждом свидании напоминал об этом. Прошло много лет, маленькая девочка сделалась взрослой девушкой, вышла замуж, была уже матерью двух дочерей. Князь Григорий Алексеевич давно уже расстался с своим Ростиславом и с пучин морских сошел в недра земные: но Еленушка не забыла своего обещания. И вот, в 1824-м году 28-го марта. Бог ей даровал сына, здорового, большого мальчика, которому по виду можно было дать два-три месяца. Радостно встретили родители своего первого и единственного сына и при его крещении исполнили заветное желание старого командира корабля «Ростислава»: и в честь и память их обоих, назвали своего сына Ростиславом.

28

Почему-то принято теперь писать «менониты» — тогда как прежде они всегда назывались «менонисты», что гораздо правильнее.

29

Письмо это помещено в приложениях под № 28.

30

Разговоры с Государем Андрей Михайлович записывал в тот же день в свою памятную книжку.

31

Это была Елена Андреевна, будущая г-жа Ган, писавшая под псевдонимом Зенаиды Р***.

32

В приложении к 1-й ч. «Воспоминаний» №9, письмо ген. Инзова.

33

Донец-Захарджевский, человек богатый, ученый, был женат на графине Самойловой, но разошелся с нею тотчас после свадьбы. В Екатеринославе он вел жизнь совершенно уединенную и нигде не бывал кроме, Фадеевых, которых очень любил. С Андреем Михайловичем он сошелся, как с человеком умным, деловым, образованным, а к Елене Павловне питал особенное уважение, как к женщине вполне развитой нравственно и умственно и с большими познаниями. Он жил после того очень долго, большею частью, в своем Харьковском имении, где, в начале 1870-х годов, когда ему было уже за девяносто лет, найден мертвым в постели, задушенным своим камердинером, по подкупу своего же племянника и наследника, соскучившегося продолжительностью ожидания наследства дядюшки. Впрочем, цели конечно не достиг, так как преступление доставило ему не наследство, а каторгу.

34

Александр Васильевич Сушков, очень хорошенький собою, маленького роста, но сильный, удалой, придирчивый, всю жизнь свою проводил в скандалах, буйствах и азартной игре. Иные подвиги его были довольно забавны. Так он в Пензе, на вечере у кого-то, затеял ссору с помещиком Столыпиным, гигантом, громадного роста и силачом. Мгновенно схватив стул, Сушков подскочил к нему, вскочил на стул и дал Столыпину полновесную пощечину. Взбешенный гигант хотел смять его, как козявку; но маленький Сушков, проворно проскользнув меж его ног, увертывался, как вьюн, и неуклюжий Столыпин не мог ничего с ним поделать, утомившись в тщетных усилиях чуть не до апоплексии. Дело кончилось, кажется, дуэлью. Также в Петербурге, пошел Сушков в театр, зашел в будет и по обыкновению поссорился с кем то из присутствующих. На столе, в буфете, стояли разные закуски и, между прочим, огромная ваза, в роде чана, с варением. Не долго думая, Сушков схватил своего противника, поднял и посадил в вазу с варением. А пока тот выбирался из вазы, он поспешил убраться из буфета. Одно время Сушковы жили в Москве «домом», довольно открыто. Однажды, на бале у знакомых, Сушков сказал своей жене, что ему необходимо куда то съездить по делу на минутку и что он тотчас же возвратится. Но обещания не сдержал и вовсе не возвратился. Бал кончился, гости разъехались. Анастасия Павловна не знала, что ей делать, так как супруг уехал в ее карете. Хозяева дома приказали заложить экипаж и отвезти ее. Оказалось, что Сушков уехал с бала по делу к приятелям на картеж, распроигрался в пух, и проиграл свою карету с лошадьми и кучером. Понятно, что ему не в чем было приехать за женой. Проделки его, такого рода, была нескончаемы и ежедневны.

35

В прил. к 1-й ч. Воспом. 10 и 11, письма начальника главного штаба и Инзова.

36

По трактату 1878-го года, как известно, он снова возвращен России.

37

Из колонистов Саратовской губернии некоторые переселились в Саратов, построили дома, занимаются торговлей и сделались городскими жителями. Прим. А. М. Фадеева.

38

В прилож. к I ч. Воспом. № 11, письмо Инзова.

39

В числе этих образов, как драгоценная святыня, хранится у внуков князя Павла Васильевича серебряный, массивный крест с св. мощами, с давних пор принадлежавший этой ветви князей Долгоруких, по преданию, доставшийся им, как завещанное благословение от их предка, великого князя Михаила Черниговского, замученного в татарской орде.

40

«Вниз по матушке по Волге».

41

Это письмо, вместе с другими замечательными письмами, касающимися А. М. Фадеева, находится в приложении к его «Воспоминаниям» №18 и проч.

42

Все иностранные поселения Новороссийского края очень скорбели об отъезде Андрея Михайловича Фадеева и, чем могли, выказывали ему свое сожаление и признательность. Все колонии, чрез которые ему приходилось по пути проезжать, принимали его и провожали с самыми искренними заявлениями живейшего сочувствия. Даже в еврейских поселениях еврей собирались толпами при проезде его и долго бежали за экипажем с воплями, плачем и благословениями своему доброму начальнику. Многие из колонистов до самой смерти Андрея Михайловича поддерживали с ним сношения, обращаясь к нему письменно за советами, наставлениями и сообщениями своих дел. Некоторые, не смотря на огромное расстояние, приезжали повидаться с ним, или присылали сыновей своих засвидетельствовать ему о их постоянном уважении и благодарности к нему. Так, один из богатейших колонистов. Корнис, воспитывавший своего сына в Петербурге, по окончании учения, велел ему сначала поехать в Астрахань представиться Андрею Михайловичу, а уж потом возвратиться в родительский дом. Имя Андрея Михайловича Фадеева долго оставалось памятным в Новороссийских поселениях, долго передавалось с благодарным воспоминанием из поколения в поколение и доныне не позабыто во многих из них.

43

История Кирилла Федоровича с Шпаковским, по своей многосложности, продолжительности, разнообразным, необыкновенным и самым неожиданным выходкам с обеих сторон, могла бы назваться эпопеей в летописях сутяжничества, и для подробного описания ее мало было бы нескольких томов. Много раз приходилось нам ее слышать в детстве, но за давностью времени, к сожалению, она почти изгладилась из памяти. Суть дела заключалась в следующем: К. Ф. Федоров был когда-то женат, но давно овдовел и имел только двух дочерей, которые были замужем и тоже умерли, оставив ему внуков, из коих он более всего любил внука Пестова и назначил его своим главным наследником. Пестов был человек порядочный, служил в гусарах, потом вышел в отставку и жил у деда. Шпаковский также был женат и не смотря на преклонные лета, имел молоденькую, прехорошенькую дочь, в которую Пестов влюбился, посватался с согласия деда, и свадьба была решена. Федоров тогда находился в нежнейшей дружбе с Шпаковским. Незадолго до свадьбы, Федоров отправил Пестова в Петербург с доверенностью в опекунский совет, для вклада или получения из него трехсот тысяч рублей. Шпаковский призывался сопровождать Пестова в Петербург, якобы для покупки приданного дочери. По приезде, подпаивал его для своих целей, разузнал, что ему было нужно, и что-то такое смастерил, крайне плутовское, но что именно, память ясно нам не представляет. Кажется, что деньги были внесены в банк на имя Шпаковского; но Пестов, протрезвившись, уведомил об этом своего деда, который сейчас-же принял энергичные меры и доказал, что деньги принадлежат не Шпаковскому, а ему, и добился, что деньги были высланы ему из банка обратно в Астрахань. А Шпаковский, как почт-директор, приказал астраханскому почтмейстеру, своему подчиненному, их задержать, на том основании, что будто бы Федоров, ему их подарил, — в доказательство чего представил письма Кирилла Федоровича и всякие законные документы, оказавшиеся, впоследствии, подложными. Прежние задушевные друзья сделались жесточайшими врагами. Начался многосложный процесса, длившийся несколько лет, вследствие коего почтмейстер потерял место, Шпаковский отрешен от должности и предан суду, а деньги, задержанные на почте, как-то растаяли, испарились и не достались ни Федорову, ни Шпаковскому. Свадьба Пестова конечно расстроилась, однако он продолжал жить у деда, который, хотя и лишил его наследства, но содержала, прилично, в полном довольстве и, только при появлении новых знакомых с визитами, представлял мм присутствовавшего при этом внука неизменно в таких выражениях: «Вот рекомендую вам мой внук Пестов, негодяй, разбойник, предатель, который продал своего деда, — прошу любить и жаловать». А Пестов, с самым невозмутимым равнодушием (вероятно, уже по привычке), очень любезно расшаркивался перед озадаченными гостями. Шпаковский до конца дней своих поддерживал процесс; постоянно вновь измышляемыми доказательствами, будто Федоров подарил ему триста тысяча, На смертном одре, совсем умирающий, когда уже не мог говорить, испуская последний вздох Шпаковский вытащил из под подушки какую-то бумагу и тут же умер. Бумага оказалась подложным духовным завещанием Кириллы Федоровича, в котором он оставлял все свое состояние своему единственному другу Шпаковскому!